No halos in hell

Черная тень быстро ползла по стене, а фиолетово-серый дым вокруг нее хаотично перекручивался и образовывал причудливые формы, пока наконец не сложился в статный женский силуэт. Точеная фигура в совокупности с серой омертвевшей кожей могли бы делать ее похожей на статую, сделанную искусным мастером своего дела, если бы не ее постоянная текучесть форм, словно она сама до конца не решила, чем хочет быть. Её черные как смоль волосы, свободно плывущие в воздухе, вечно пребывали в движении, словно она находилась под водой, а подол обтягивающего темно-фиолетового платья с открытой спиной состоял из дыма, прикрывая ноги, словно она не шла, а парила над землей. Место, где она оказалась, было полностью окутано тьмой, так что ее красные глаза с желтоватыми склерами были единственной различимой вещью во тьме. — Случилось что-то хорошее? — раздался спокойный меланхоличный голос из темноты. Казалось, что он звучал отовсюду и ниоткуда одновременно. — Ах, за последние годы произошло слишком много всего хорошего, что я даже боюсь спугнуть удачу, — женщина рассмеялась, игриво закусив кончик золотого пера, которое до этого перекатывалось туда-сюда в ее длинных изящных пальцах с черными длинными ногтями, отдаленно напоминающими когти гарпии. — Ты была у… Адама? — Каин, — женщина осуждающе покачала головой, — с каких пор ты зовёшь его по имени? Он все-таки твой отец, прояви хоть немного уважения. — Только после ответной любезности с твоей стороны, — предельно вежливо ответил он, но все в его тоне говорило об ужасном раздражении. — Я же просил, я уже давно ношу другое имя. — Ох уж эта ваша глупая манера менять имена после попадания в Ад, кто вообще это придумал? — фыркнула Ева и сизой дымкой в мгновение ока перетекла в сторону, безошибочно угадывая, где среди кромешной непроглядной тьмы стоял ее сын. Вопрос был глупым и риторическим, потому что и так было ясно, что кто первый попал в Ад, тот и был инициатором. — У тебя же такое славное имя… Я бы даже сказала не столько славное, сколько прославленное… — Это… Не та слава, которой стоит гордиться, — Каин ловко отшатнулся в сторону, избегая пристального взгляда матери, который смотрел в самую душу. — Но определенно та, о которой стоит помнить, — глаза Евы лукаво блеснули во тьме, но затем она потеряла всякий интерес к недовольному сыну и снова принялась любовно разглядывать перо. — Решила оставить себе сувенир на память, перед тем как Люцифер обменяет его на полную амнистию для Ада после событий последней чистки? Ева мягко и мелодично рассмеялась. — О, поверь мне, Адам теперь из перьев вон вылезет, но на Небеса не сунется. — Откуда такая уверенность? — Ну, ангелам же снятся вещие сны, правда? — Ева загадочно улыбнулась. — Скажем так, его сон сегодня был крайне зловещим… Как же я обожаю притворяться! — она слегка повела шеей, и сизая дымка, которая клубилась у подола ее платья, скрывая ноги, начала стремительно обволакивать ее тело, трансформируя его и превращая в совершенно иное существо. — Ты был безрассуден! — рассерженно воскликнула она в обличье Сэры, позволяя волосам и перьями яростно распушиться, а десяткам глаз раскрыться по всему ее телу. Тьма рядом с ней всколыхнулась, и Ева поняла, что Каин от нее отшатнулся. — Что такое, сынок? Мама тебя напугала? — спросила она с притворным сочувствием, но в ее голосе отчётливо можно было различить нотки зарождающегося веселья. — Не знала, что такой сильный демон, как ты, боится высших ангелов… Или, может быть, боишься ангелов-экзорцистов? Может быть, одного конкретного ангела-экзорциста? Тело Евы снова начало стремительно меняться, платье светлело, превращаясь в белую рясу, а шесть величественных крыльев высшего Серафима — медленно срастаться, пока не слились в два золотых сияющих в кромешной тьме крыла. Каин непроизвольно сделал шаг назад, отступая под взглядом золотисто-янтарных глаз, не суливших ему ничего хорошего. — Что такое, сынок? — обманчиво ласковый голос неАдама резанул по ушам. — Неужели ты боишься своего родного папочку? — Довольно, — коротко бросил Каин, неимоверным усилием воли сдерживая судорожный вздох. — Я не желаю принимать участие в этом театре одного актёра. Он уже собирался раствориться в тенях, но Ева была быстрее. Она мгновение ока оказалась у него за спиной, крепко удерживая за шиворот, и вопросительно мурлыкнула на ухо: — Имеешь что-то против семейного воссоединения? — Наши пути уже один раз пересекались, — сдержанно ответил Каин, непроизвольно потирая шею. — Не желаю повторять этот печальный опыт. — О, Каин… — ложная личина тут же спала, и Ева, вернув себе изначальный облик, немного воспарила над землёй, чтобы их лица были на одном уровне. — Не переживай, я с ним поговорю, папа не будет тебя сильно ругать. Это прозвучало сочувствующе и успокаивающе. Это прозвучало отвратительно неправильно, словно мать говорила о какой-то детской выходке, которую совершил расшалившийся ребенок, и теперь боялся получить строгий нагоняй от отца, а не о том… О том, что он сделал. — Ты ведь знаешь, — Ева взяла его лицо в свои ладони, ласково поглаживая щеки подушечками больших пальцев, — мама всегда была и будет на твоей стороне… Знаешь ведь? — Да, — безэмоционально ответил он, равнодушно позволяя поцеловать себя в лоб, а затем сменил тему: — Итак, выходит, ты наслала на него кошмар? — в сдержанном и равнодушном тоне проскользнули нотки заинтересованности. — Как… жестоко с твоей стороны, особенно если учесть, что крыльев он уже лишился именно по твоей вине. — Каюсь, грешна, — мурлыкнула Ева, совершенно не чувствуя себя виноватой. Напротив, она слегка прикрыла глаза, вспоминая, как приятно было терзать спину и крылья ангела руками маленькой горничной. — Поэтому я и не удержалась и вышла его пожалеть… — …что было очень неразумно и рискованно с твоей стороны, — перебил ее сын. — А если бы Люцифер заметил твое присутствие? — О, поверь, нашему депрессивному королю сейчас не до этого, — женщина презрительно скривила губы, а затем мягко рассмеялась глубоким обволакивающим смехом. — Он слишком занят самобичеванием в окружении своих утят. Возможно, будь здесь Лилит, я бы не рискнула показываться столь открыто, — ее губы исказила ухмылка, — но Лилит здесь больше нет. Твой папа, кстати, постарался. — Самая большая его ошибка, — прозвучало на грани слышимости. — Что-что ты сказал, сынок? — ласково переспросила Ева, но на глубине ее красных, как эдемское яблоко, радужек блеснула едва различимая угроза. — Ничего, мама, тебе послышалось. — А ну-ка брысь отсюда, — беззлобно шикнула на него Ева, и живая тьма вокруг нее слегка колыхнулась, словно склоняясь в подобострастном поклоне, а затем медленно рассеялась, оставляя за собой лишь легкий шлейф полумрака, которой теперь пускай и немного, но все же позволял увидеть место, где она находилась. Это было чем-то отдаленно похоже на полуразрушенный католический храм, в котором все было извращено до неузнаваемости. Витражные стекла были выбиты, а в тех местах, где цветастой стеклянной мозаике посчастливилось уцелеть, можно было увидеть отвратительные богомерзкие сюжеты: люди и ангелы беззвучно кричали в агонии, терзаемые ползучими гадами разных мастей, жуткие косматые псы растаскивали куски человеческих голов и тел по безлюдной роще, над которой кружили гарпии, а Дева Мария — которая должна была быть оплотом света, чистоты и непорочности — исказила свое лицо в отвратительной гримасе, обнажая острые клыки. Ева с хрустом задрала голову вверх, устремляя взгляд своих красных глаз то ли к ней, то ли к самим Небесам, а затем издевательски, состроив максимально невинное лицо и выгнув брови домиком, запела: О, Дева Мария, я праведна всегда была и деяньям верна лишь благим. О, Дева Мария, в сравнении со мной толпа верна пороку и деяньям злым… Её слова звучали как саркастичная молитва, но в их звуке прозвучал тонкий намек на неистовый застарелый гнев, который даже спустя столько лет не на кого было направить. Ева перетекла, словно растворившиеся в воде чернила, к большой сфере, отдающей сумрачным свечением, словно луна посреди ночного неба, и провела по ней рукой, заставляя показать ей Отель и его обитателей, когда они пытались отбиться от армии экзорцистов. Губы скривились в презрительной ухмылке, однако черты ее лица тут же смягчились, стоило Адаму появиться в пределах видимости. Ответь же, Мария, от чего лютует он, душу опалив сияньем глаз?.. Подобен стихии, а кудри, что черней ворон, меня лишают сна в который раз… Подчиняясь мановению ее руки образы в сфере стремительно сменяли друг друга, показывая Адама, когда он безжалостно разрывал демонов на части, и в какой-то момент даже сорвал с себя маску, с наслаждением вдыхая смрадный, пропитанный кровью и криками воздух, а затем развернулся к ней лицом, сверкая полу обезумевшим взглядом золотых глаз. Грудь Евы вздрогнула, когда она судорожно втянула носом воздух от этого вида, а затем приглушенно застонала сквозь стиснутые зубы. Как пламя те страсти мне душу опалят… В их власти, в их власти меня низвергнуть в Ад! Каждое слово, произнесенное ею, звучало как приговор, как молния в темной ночи, разрывающая небеса. По изображению пошла рябь, и образ обнаженного Адама, который прикрывал глаза и приоткрывал искусанные губы, чтобы испустить стон удовольствия и увлечь ее в новый поцелуй, заставил синее адское пламя вспыхнуть вокруг Евы непроходимой стеной. Как же она хотела его поцеловать… Но вместо Адама ее губы в сфере прикоснулись к красному яблоку… Но нет моей вины ни в чем! Адам проклятый сердце мучает огнем! Таков Творца извечный план — дать смертный демону отпор не сможет сам… Ева взмахнула рукой и из черного песка и каменной крошки, устилающей пол, выстроились две фигуры Люцифера и Адама, но если Падшего она тут же с яростью разрушила так же легко, как и создала, то на Адама она смотрела и не могла насмотреться. Пускай он и был всего лишь фикцией, его лицо не выражало никаких эмоций, словно каменное изваяние, но, дьявол, как же он был красив… Молю о защите от искушенья цепких пут, от пламени, чей жар неумолим… Пусть будет убит он! Пускай дотла сгорит в Аду! Кольцо синего пламени начало стремительно сужаться, поглощая Адама и заставляя его истошно, но в то же время беззвучно, кричать, изгибаясь всем телом от невыносимой боли, пока он вновь не рассыпался пеплом, позволяя над горстью его останков из сизого дыма вырасти новой… обновленной рогатой фигуре Первого человека, который призывно распахнул свои руки для объятий. Иль будет до конца времен моим… И Ева покорно приняла их, прильнула к его дымной груди, с силой сжимая в своих руках, от чего тот тут же рассеялся, растаял, словно сизая туманная дымка осенним утром. Ева обессиленно рухнула на колени, обхватив себя за плечи руками. Ее грудь тяжело вздымалась и опускалась, словно после долгого бега, и синее пламя, которое все еще плясало вокруг нее, то затухало, то разгоралось вновь с неистовой силой в такт ее дыханию. О пламя… из Ада… Адам, решай скорей… Со мною будь рядом… иль сгинешь на костре!.. Ева медленно поднялась на ноги, наваждение спало, и ее лицо снова приняло привычное хитро-саркастичное выражение с легкой загадочной полуулыбкой на губах. Она снова провела рукой по сфере, призывая ее показать уже не прошлое, а настоящее, и ее улыбка стала шире, когда она увидела злобно скалящегося Адама в объятьях ничего не подозревающего Люцифера. Пусть. Она позволит падшему эту блажь, потому что, зная Адама, из следующих объятий Люцифер уже выйдет с ножом в спине. И она в этом с удовольствием поможет. Теперь, когда у Адама не было нимба над головой, защищающего его сознание, она могла беспрепятственно проникать в его сны. И она намеревалась снова непременно его навестить. В руке снова появилось золотое перо, которое она любовно поцеловала.