No halos in hell

Адам резко вскинул голову, судорожно хватая ртом воздух, словно только что вынырнул из воды, а затем, когда к нему пришло осознание, что все это было сном, просто рухнул обратно лицом в подушку. — А ну, сукаблять, не смей, — прошипел он вслух устало и зло. Было не ясно к кому конкретно он обращался: то ли к самому себе, то ли к своему подсознанию, то ли к постепенно начинающему твердеть члену. Он остервенело вцепился в свои лохматые волосы одной рукой, с силой оттягивая их в отчаянии, и тут же пожалел об этом. Эта боль напомнила ему то фантомное ощущение из сна, где Люцифер тащил его за собой, удерживая за рог. Сильно, властно и так безапелляционно, что это было почти что реальным… Хотя почему же «почти»? Это уже было реальным, просто он до этого момента ещё не дожил и всей душой надеялся, что никогда не доживёт. Ангелам, по большому счету, не нужны ни еда, ни сон. Смертные души, попавшие в Рай после земной жизни, делали эти привычные для живых людей ритуалы скорее из чувства ностальгии и потому что это доставляло удовольствие, нежели из-за реальной нужды. Но Адам не был бы Адамом, если бы не отличился даже тут, потому что если с едой у него отношения были просто нездоровые, то сон его конкретно абъюзил. Адам просто боялся засыпать. От того случалось так, что он порой не спал десятилетиями, а когда его насильно загоняли в постель, потому что ангел начинал выглядеть и вести себя ну совсем уж неадекватно, то его засасывало в водоворот из воспоминаний с призрачными отголосками грядущих событий, которые били под дых не хуже Лют во время тренировочного боя. Ангелам не нужен был сон, но ни одна некогда живая душа не могла отказаться от удовольствия вновь увидеть дорогих сердцу людей во снах и искушения заглянуть в будущее хоть одним глазком. Ангелам не нужен был сон, но им снились вещие сны. Подобное случалось крайне редко, примерно раз в столетие, но Адаму и этого было достаточно, чтобы начать постепенно сходить с ума. Среди сотни образов прошлого, хаотично сменяющих друг друга, можно было безошибочно вычленить один единственный проблеск грядущего — такого пугающего, отвратительного и желанного одновременно. Однажды Адаму не посчастливилось заснуть, и он увидел себя полностью обнаженного рядом с Люцифером и такой же обнаженной Лилит, словно это очередное болезненное воспоминание о беззаботных днях в Эдеме. Но они были не в Эдеме. Они были в Аду. Адам приглушённо стонал, закусывая губу, когда Люцифер выцеловывал его спину, за которой не было его золотых крыльев. Руки падшего блуждали по его телу, ловко пересчитывая ребра тонкими пальцами и вызывая дрожь удовольствия, пока Лилит ласково целовала его лоб, щеки, нос, губы — все его одурманенное этими прикосновениям лицо, медленно спускаясь все ниже и ниже, хватая за выпирающие тазовые кости и открывая рот, чтобы доставить ему ещё больше удовольствия. Люцифер был в нем. Он был в Лилит. Они все были в Аду. И это было так тошнотворно и правильно одновременно, что сводило Адама с ума. А затем он просыпался, вырывался из объятий сна и их объятий, словно из смертоносных зыбучих песков, с твердым ноющим стояком и непреодолимым желанием прямо сейчас спуститься в Ад и угандошить там всех, кто только попадется под руку, а потом и себя самого. Потому что он знал, что это неизбежно. Ангелам ничего не снится просто так. Наверное, именно поэтому он всеми правдами и неправдами уговаривал Лилит заключить с ним сделку, пока не опустился до банального шантажа, делая ей безвыходное предложение, от которого нельзя было отказаться. Теперь Лилит была в Раю, а значит у него был шанс, что то будущее, которые он видел во сне никогда не случится. Зачем он это делал? У Адама не было ответа, он просто всячески старался этого избежать. Однако всё, что он делал, все его поступки все равно вели его сюда. В ад. На колени к Люциферу. И Адам с ужасом осознавал, что следующим шагом, знаменующий его полное и окончательное падение, будет постель. Теперь, возможно, без Лилит, его же собственными стараниями. И первый человек не знал, какой вариант был хуже. А самое паскудное было то, что он был бы даже не против, случись это в Эдеме, когда они ещё любили друг друга и когда не было ещё этой бездонной пропасти, разделяющей их миры. Воистину, нет ничего более гадкого и безжалостного, чем запоздалое счастье, когда ты оглядываешься назад и понимаешь, что мир изменился, ты сам изменился, и тебя искалечили настолько, что ты больше не подходишь никому и никуда, словно кусочек паззла с оборванными пазами. «Ты наехал на мою дочь и теперь я тебя выебу!» «Я собираюсь тебя хорошенько отодрать!» Даже сама вселенная и тот, кто ее сотворил, в открытую над ним издеваются, выплевывая ему в лицо эти случайные оговорки, дразня и подначивая на действия, на отчаянные попытки убежать от неотвратимости судьбы. И, видит Бог, Адам пытался. Поэтому решил пойти ва-банк и закончить все одним махом, убив люциферову любимую дочурку, а затем умереть самому и утянуть всю оставшуюся адскую семейку за собой. Поэтому что это был один из пунктов, прописанный в их с Лилит договоре: Чарли Морнингстар неприкосновенна. И где-то в глубине души Адам понимал, что хочет ее убить не столько потому, что она была так похожа на Лилит и Люцифера, а потому что она, как и ее родители, была мечтателем, и что у нее свою мечту осуществить непременно получится. В отличие от него. В отличие от них. И когда он сжал ее хрупкую шею в своей руке, поднимая над землей, ему стоило немалых усилий самому устоять на ногах, потому что все тело будто ударило сотни электрических разрядов и начало сдавливать невидимыми оковами, а по цифровой маске прошла рябь. Он душил ее и наслаждался этим моментом своего абсолютного триумфа, мысленно представляя — потому что, увы не будет уже иметь возможности лицезреть это воочию — как Люцифер будет разбит горем от этой потери (сам-то Адам не понаслышке знает, что такое увидеть своего убитого ребенка), как ничего не подозревающая Лилит вернется из Рая после его смерти и сойдет с ума от увиденного. Он душил ее и, видя боль на ее лице, в ее чертах, так похожих на Лилит и Люцифера одновременно, силился запомнить это выражение и унести с собой в могилу после того, как нарушенная сделка его убьет… Но запомнил он только кулак Люцифера, со всей силы впечатавшийся в его щеку, заставляя маску расколоться напополам, а самого Адама пробить собой стену соседнего здания. Подумать только, Падший спас его жизнь дважды. И дважды надрал задницу, причем второй раз — буквально. Истерический смех начал пузыриться в глотке, и Адам расхохотался от отчаяния, понимая, что по его щекам текут горячие слезы. Он давно так не плакал: зло, обреченно, навзрыд, словно нес панихиду по своей загубленной жизни и потерянным крыльям. Потому что знал, что точно их лишится, если не сейчас, то в ближайшем будущем. И что же его ждет дальше? Он застрянет в этом ебучем отеле, который сам же и расхерачил, будет пиздиться с этим радио-долбоебом и кончать на коленях Люцифера, когда тот накручивает ему демонический хвост. Заебись. Просто охуенно. Слезы душили, хотелось кричать и биться о стены, словно запертая в клетке птица, хотелось выплеснуть куда-нибудь свои обиду, злость и отчаяние, поэтому Адам, не давая себе отчет в действиях, остервенело вцепился в собственные крылья, которые больше его не слушались, и принялся вырывать из них перья. Большие, маленькие, клочок за клочком, отовсюду, докуда мог дотянуться из положения лежа, потому что встать не было сил. Он хотел быть где угодно, но не здесь. Он хотел умереть. Он хотел их всех лю убить. И самое паршивое, что он понимал, что выбора у него нет, если только он сейчас не перегрызет себе вены или не найдет еще какой-нибудь действенный способ вскрыться. Потому что к Сэре он не вернется, только не после своего грандиозного провала. Потому что к Сэре можно было возвращаться только со щитом или на щите. Да, он мог действовать ей на нервы своим отвратным поведением, он мог выкобениваться сколько угодно, мог творить хуйню в свое удовольствие, но он никогда не смел ее ослушаться. Жаловаться, ныть и канючить для вида — постоянно. Но ослушаться намеренно или провалить приказ — никогда. Потому что он знал, как Сэра наказывала — видел, что стало с Люцифером и Лилит за непослушание. Хотел ли он повторить их судьбу? Хотел ли он лишиться крыльев и обменять их на хвост и рога? Хотел ли он свалить из Рая? Хотел ли он остаться в Аду с Люцифером и Лилит навсегда? Да… Нет… Я не знаю, идите нахуй. Как же он запутался. Истерика постепенно сходила на нет, и Адам понял, что вымотал себя настолько, что начал снова проваливаться в сон. Но ему было плевать. Хуже уже ничего не будет. Однако единственная мысль, которая была в его сознании, говорила ему, не думать о Сэре… Пожалуйста, думай о чем угодно, только не о… — Ты был безрассуден, — крайне раздраженный голос Сэры неожиданно раздался у него за спиной, от чего Адам подскочил на стуле и свалился на пол. — Бля, Сэра, какого хуя?! — возмущенно прошипел он, потирая ушибленный бок. — Я же сколько раз просил не подкрадываться ко мне со спины! Первый человек раздраженно поджал губы и уже собирался открыть рот, чтобы сказать что-то еще, но резко осекся, едва заметил взгляд, которым его наградила серафим. На его памяти она никогда не смотрела на него так холодно, надменно с таким плохо скрываемым презрением, что у Адама в внутри все оборвалось. — А я просила тебя быть более сдержанным и рассудительным, но похоже я слишком многого хочу от такого как ты, — Сэра негодующе сжала переносицу и, отвернувшись от Адама, отошла к окну, словно не хотела его видеть. — Какого, блять, такого? — тут же ощетинился Адам, всей душой жалея, что на нем не было маски. — Что я, нахуй, уже сделал?! — Что ты сделал? — обманчиво мягко спросила Сэра, медленно разворачиваясь и подходя к все еще сидящему на полу Адаму практически вплотную. Однако в этот раз она не склонилась к нему, как делала это всякий раз, когда они были наедине, а так и продолжила возвышаться над ним холодной безэмоциональной статуей, заставляя Адама почувствовать себя еще более жалким. — Спроси это у своих мертвых экзорцистов. — Эй! — Разве я этому тебя учила? — продолжила Сэра, игнорируя его возмущенный возглас. — У тебя была одна задача. Я прощала тебе все капризы, потакала тебе во всем, но ты провалил даже это… Где я могла так ошибиться? Я все для тебя делала! Так почему ты не можешь выполнить одно простое задание? Почему ты… — Почему?! — в Адама, казалось, вселился бес. Он одним рывком подскочил на ноги, заставляя Сэру отшатнуться. — Да потому что все, что ты делала, ты делала для себя, а не для меня! Потому что все, что ты делала, мне было нахуй не нужно! Я никогда не хотел быть первым человеком на земле! Я никогда не хотел быть первой душой на Небесах, потому что — сюрприз, блять! — Авеля здесь не было! Что ты мне тогда сказала?! Ой, бля, сорян, мужик, мы не предполагали, что кто-то может умереть раньше положенного срока, форс-мажор, сам понимаешь, так что мы в душе не ебем, где он и что с ним вообще, но ты это, просто забей хуй и кайфуй всю оставшуюся вечность в полном одиночестве! Мне за это сказать тебе спасибо?! За полное абсолютное одиночество, начиная с момента, как не позволила мне дать по съебам вместе с Люцифером и Лилит?! Я никогда не хотел быть один! Я никогда не хотел быть! — У тебя была Ева… — И Ева твоя мне тоже нахрен тогда не сдалась! Неужели было непонятно?! Знаешь, для существа, у которого дохуиллион глаз, ты пиздец какая слепая! Адам орал, совершенно не обращая внимания на то, как лицо серафима с каждым его словом становилось все мрачнее и мрачнее, но именно его высказывание о Еве, казалось, стало последней каплей для Сэры. Ее перья и волосы резко вздыбились от проявившихся глаз, и Адам резко захлопнул рот, только сейчас осознавая, как же глупо сейчас поступил. Но вся эта боль копилась в нем слишком давно, чтобы и сейчас остаться невысказанной, и раз уж Адам и так себя почти похоронил, то он решил забить последний гвоздь в крышку своего гроба. — И крылья твои мне тоже нахуй никогда не были нужны! Хуйня это все, только перья заебешься чистить. — Когда-нибудь ты поймешь, зачем я это делала, — тихо сказала Сэра и положила руку на его плечо. Однако этот жест был вовсе не для того, чтобы его успокоить. Адам понял это, когда пальцы серафима больно впились в его тело от плохо сдерживаемой ярости. — Когда-нибудь ты взглянешь на мир моими глазами… Но не сегодня. Не сегодня и не сейчас. Ее рука медленно сползла по плечу к основанию крыльев, и глаза Адама расширились от ужасающего осознания. Сэра склонилась к его уху и прошептала: — В конце концов, ты всего лишь человек. Следующее, что почувствовал Адам, была невыносимая боль в области лопаток, и теплые струйки золотой ангельской крови, заструившейся по его спине. Его ноги окутала фиолетово-серая дымка, пол под ним начал растворяться, и он инстинктивно, чтобы не провалиться в пропасть, попытался ухватиться непослушными пальцами за темно-фиолетовый подол платья Сэры. Темно-фиолетовый… С каких пор Сэра носит темно-фиолетовое?.. Адам вздрогнул и проснулся. Дыхание было неровным, словно оно застряло в горле, и сердце начало биться так быстро, что казалось, оно вот-вот выскочит из груди наружу. Судороги схватили его, заставляя тело дрожать, словно в плену невидимых цепей. В его мозгу раздался оглушительный шум, словно тысячи криков, нарастающих в темноте. Он потерял ощущение реальности, словно так до конца и не проснулся и все еще был погружен в кошмарный сон, из которого не мог выбраться в реальность. Комната стала тесной и душной, словно стены начали приближаться, готовые раздавить его под своим весом. Он панически пытался избавиться от этой угнетающей атмосферы, сбросить с себя эти оковы сна, но казалось, что все выходы были закрыты, и тьма поглотила его, оставив лишь безысходность и ужас. Боже, как же он жалок. Так вот, значит, как он потеряет свои крылья… Ну и зачем тогда было это все? Ради чего он столько столетий пыжился, если всему суждено было закончится… так? Адам почувствовал внутри себя безграничную пустоту, словно из него враз выкачали все эмоции. Единственное чувство, которое, пожалуй, все еще теплилось в нем, пробиваясь словно подснежник сквозь тонкую корку льда вечной мерзлоты холодного безразличия, было ненавистью. Как же он, блять, ненавидел Люцифера. Ненавидел за Эдем, за то треклятое яблоко, за то, что спас его, дважды не дав умереть и все закончить максимально безболезненно, за то, что унизил его и за то, что из-за его ебанного милосердия ему придется испытать еще больше унижений… Возможно, идея перегрызть себе вены не настолько уж плоха… Внезапно в комнате послышались приглушенные шаги. Вспомни солнце — вот и лучик, как говорится. Адам зло стиснул зубы, силясь вернуть себе самообладание и не дать Люциферу, который от чего-то решил припереться к своему пленнику посреди ночи, возможность увидеть насколько он сломлен. И когда кровать рядом с ним немного прогнулась под весом чужого тела, Первый человек уже собирался оторвать голову от подушки и грубо высказать падшему все, что он о нем думает, как вдруг внезапно осознал, что не может этого сделать. Его тело словно налилось свинцом, конечности перестали слушаться, будто их враз парализовало как и крылья, а грудь сдавило тисками из-за леденящего душу ужаса, который накрыл его с головой и который он не мог контролировать. Чужое дыхание пощекотало его загривок, обдавая могильным холодом и заставляя волосы встать дыбом. Нечто, что явно не было Люцифером, сидело в нескольких сантиметрах от него и дышало ему в спину, а он даже не мог поднять голову, чтобы посмотреть на своего ночного гостя. Его голова тонула в подушке, дышать становилось все труднее и труднее. Адам почувствовал, что начинает задыхаться. Он не мог пошевелиться. Что-то просто не давало ему этого сделать. — Скажи мне, Адам, каково это быть живым… — голос был таким чужим и знакомым, молодым и старым, женским и мужским, он звучал как будто вдалеке и прямо в черепной коробке одновременно. Холодное дыхание поползло вниз, вызывая табун мурашек, и замерло на его лопатках. — Каково это быть живым и в то же время носить на себе столько мертвой плоти? Чужие острые зубы немного прикусили плоть, больно оттягивая кожу возле его крыльев, а затем длинный скользкий язык начал зализывать место укуса, ловя капельки выступившей золотой ангельской крови. — Не люблю сладкое, — Адам не видел, но был готов поклясться, что это нечто едва уловимо поморщилось. — Но к счастью для меня, ты не будешь таким слишком долго… Ты уже начинаешь горчить. Голос мягко рассмеялся собственной шутке, а затем когтистая рука прошлась по его спине, оставляя небольшие царапины и замирая у основания его крыльев. Не больно, почти что нежно, словно ласково почесывая. — Прости за это, — мурлыкнул голос, извиняясь почти что искренне, — но если птичке не подрезать крылья, она может от меня упорхнуть… За крылья резко дернули, и Адам тут же подскочил на кровати, судорожно дыша и оглядываясь по сторонам, силясь разглядеть что-то в кромешной темноте. В комнате никого не было. Что это было? Сонный паралич? Очередной вещий сон?.. …Сон же?..