Дьявольская трель

      Новогодняя суета стала чем-то обыденным за последние несколько дней. Сколько бы времени не прошло, но каждый год атмосфера была всё такой же: выпуск новостей между заезженной музыкой громко отбивался по стенам голосом ведущего, запах мандаринов и хвои окутал обоняние, но не отвлекал от всей остальной суматохи в виде готовки еды, накрытием праздничного стола и прочего.       Полина улыбалась, лишь краем губ, напевая себе под нос одну из американских песен, которую постоянно крутили на местном телевидении, не давая покоя ни разуму, ни мыслям, ни сердцу, в котором шкурки от мандаринов будто приросли, обливая грудь ароматом резкой цедры. На душе было необыкновенно спокойно и тепло, будто время, то самое спокойное и беззаботное время, наконец, настало, перекрывая черную полосу жизни своей белой, чуть ли не белизной обмытой, краской. Будто в рот положили одну из тех самых приторных конфет, от сладости которых аж сводило скулы, но, черт возьми, как же приятно это было. Заставляло в радости чуть ли не танцевать, подскакивая по теплому линолеуму босиком, оставляя на нем следы после теплой кожи пальцев ног.       Был день тридцать первого декабря. Примерно часа два или три дня, из-за чего солнце только недавно порадовало людей своими теплыми, насколько это было возможно в суровую зиму, лучами, щекоча лицо, плечи и спину. Мама Полины цокала языком какой-то ритм, стукая его же в такт ногой об пол, попутно помешивая какое-то тесто. Лицо женщины чуть было испачкано в муке и майонезе, который слегка брызнул когда та наполняла им оливье.       — Полин, ты сегодня куда-то уходишь? — Спросила та, обращаясь к своей дочери, которая в свою очередь перемешивала здоровой рукой винегрет — Если да, то успей сходить куда нужно до семи вечера, а то приедут родственники, нужно встретить.       — Да, мне надо будет уйти в часа четыре вечера. — Морозова поднесла кастрюлю салата матери, которая мигом накрыла тот пищевой пленкой, убирая в холодильник. — Я постараюсь быстро, ладно?       Женщина медленно остановилась, смотря куда-то сквозь стену, думая о чем-то своем, а после быстро подошла к дочери, обняла ту не касаясь одежды грязными ладонями, и сказала, тихо, волнующе:       — Будь аккуратна, хорошо? — Женщина грустно улыбнулась, выдыхая как-то слишком тяжело. — Я очень волнуюсь, дочь.       — Всё будет хорошо, мам. — Полина тут же погрустнела, смотря глазами виноватыми, сжимая и разжимая пальцы на забинтованной накрепко руке. Она всё еще болела, но не так сильно, как раньше. Плечи дрогнули, лишь на миг, но от взора матери это не ускользнуло, лишь сильнее заставило волноваться, борясь с самой собой чтобы оставить дочь дома и никуда не отпускать, или же довериться ей и дать ей право выбора, даже если это когда-то чуть не убило её.       — Береги себя. Иди сейчас, быстрей вернешься, ладно?       Полина удивилась, но противиться не стала, лишь улыбнулась, кивнула, положила приборы кухонные на место и, чмокнув маму в щеку, убежала в комнату, чтобы переодеться.       Запах выпечки, мороза и снега, медленно идущим за окном, сводил с ума, медленно и мучительно, будто дешевый алкоголь — с первых глотков подчинял под себя, заставлял на колени падать и просить еще, еще еще еще… Но Полина наслаждалась тем, что есть. Ей хватало этого снега, этого запаха хвои и вкуса мандаринов во рту, цедрой оставшимся на языке воспоминанием. Сейчас ей не хватало лишь одного. Одного человека.       В руках сжатая меж пальцев аккуратно коробочка, красивая, обмотанная в белый бант, аккуратно упакованная в подарочную обертку, размером буквально с ладонь. Её размеры было трудно упаковать, особенно учитывая, насколько быстро её откроют. Но только ради того, чтобы оттянуть время до получения подарка, его и помещают в обёртку, верно? В груди сердце билось с нотками предвкушения перед долгожданной встречей, а пальцы на руках слегка подрагивали от волнения в перемешку с легкой тревогой. Ноги подогнулись, но тут же бодро встали. Лицо Полины повернулось в сторону окна, всматриваясь на улицу, в пространство меж снежинок, отгоняя все сомнения и прочие мысли, портящие настроение. Либо она сейчас идет к ней и дарит ей подарок, либо никогда больше не решится сделать это.       И только об одной мысли о том, что потом она возможно не сможет подарить тот подарок, на который так усердно копила последние дни, включая свои сбережения, который так тщательно выбирала и читала информацию в разных книгах о значении тех или иных вещей, она уверенно выдохнула, набирая полную грудь кислорода. Иногда уверенность, как монета, которая падала на ровную и гладкую плитку — чтобы взять её обратно меж свои пальцев надо подцепить ногтём, потерпеть удачу несколько раз и позволить ей скользить по подушечкам пальцев, падая обратно на поверхность. Обычно люди, роняя такую монетку, либо сразу проходят мимо, либо пытаются поднять её пару раз, но видя, что не получается, быстро уходят со страхом потерять личное время или быть замеченным за столь жалко попыткой вернуть то, что они так легко утеряли.       Но Полина не из таких. Раньше она была такой. Была неуверенной, нерешительной и местами вспыльчивой, поддаваясь эмоциям, не думая о эмоциях других. Вспомнила сразу она тот день, когда Катю впервые увидела, когда она взглядом пожирающим на неё смотрела, прожигая, убивая, лишая уверенности. Но Катя поменялась, теперь смотрела глазами уже не такими холодными, а вслед за ней поменялась и Полина, идя навстречу её теплому взгляду более уверенно, решительно. Её походку к входной двери из своей квартиры можно было описать как твердый шаг царя, уверенного в своих действиях, мыслях и истине. Коробочка полетела в карман куртки, а ботинки с батареи тут же на ногах Полины оказались, согревая замершие, одетые в белые носки, ноги.       Свитер, широкие теплые штаны, мамины серебряные сережки и улыбка, слабо сияющая на розовых губах. Быстрое «Пока, мам!» и хлопок дверью. Шаги вниз по лестнице, предвкушение на кончике мыслей и торопливая походка к тому самому дому, в котором жила Катя, даже не ожидая прихода скрипачки, чье сердце молотком будто в виски отдавало, а руки дрожали, как осенний лист на первом зимнем ветре. Легкие будто дышали не воздухом, а медом, сладким настолько, что от услады сводило не только скулы, но и мышцы, казалось, аж ломало как хотелось ей поскорее увидеть её. Ту, которая её сердце заставляет словно птица в клетке биться об стены, чирикая песенками громкими. Ту, из-за которой ноги сводит, а слюна застревает в горле сбивая дыхание на несколько секунд. Ту, которая её измученную, вечно невзлюбленную самой Полиной «Дьявольскую Трель» превратила в нежную, вечно желающую «Ангельскую Балладу».       Только Полина представлять стала, как Смирнова встретит её, представила только её удивленное лицо полное неожиданности и счастья, как застыла резко, стоя среди белого снега тропинок и пятиэтажных домов, смотря напротив, откуда из поворота выскочила такая же радостная Катя, которая, Полину увидев, так же застыла, переваривая всё что только можно было. У пианистки меж варежек в руках была коробочка, размером небольшого. Румяные щеки сильнее зарумянились, а улыбка у девочек на губах одновременно вылезла, как только они поняли, в чем дело.       Они одновременно хотели сделать друг другу сюрприз.       Ботинки заскрипели по снегу на встречу друг к другу, а в душе у каждой плясали огни радости, детские и наивные, у которых на поводу было только скакать в груди как сердце быстро стучащее об ребра, биться о стены изнутри, вырываясь наружу. Сама Полина не знала, как назвать это чувство, да и Катя, если често, тоже. Всё было настолько понятно и без слов, что об этом не нужно было и говорить, ведь всё и так было ясно. Это и есть то чувство, от которого Катя так усердно бежала? Это и есть то чувство, которого Смирнова боялась до дрожи по всему телу, до грубых слов и оскорблений, до панических атак и изоляции от окружающего мира? Этот стук в груди, стук сердца, рвущегося к другим сердцам, и есть чувство любви? Это ли любовь?       А обязательно ли искать то, что заставляет любить, если оно стоит прямо перед тобой? В серой длинной куртке, в варежках и с глазами ярко зелеными, которые улыбаются без губ и зубов, рвутся к тебе всей своей натурой. Нужно ли искать так отчаянно источник своих нарушений в организме по типу быстрого сердцебиения и скребущих бабочек в животе, если то, что ты так отчаянно ищешь, перед тобой? Нужно ли выдвигать условия своему объекту обожания, если мы любим? Ведь были бы условия, значит не всё бы так прекрасно было. Не всё бы было.       — Привет. — Успела только сказать Катя, как Полина бросилась ей на шею, обняла крепко крепко и прижалась щекой своей теплой к её холодной, морозом румяной, щеке. Руки Кати, варежками окутанные, схватили скрипачку за талию, удерживая ровно, лишь бы та ненароком не свалилась на бок, не ударилась ни чем. В душе сразу стало спокойнее, ровнее, будто так стало, как и должно было быть всегда, с самого начала.       Полина шикнула, сказала тихое «ой» и отпустила Катю, хватаясь за свою руку. Катя сразу же дрогнула, глаза потемнели от волнения, заполняясь темной краской. Брови поднялись вверх, а руки от варежек освободились, аккуратно зажимая подарок под рукой.       — Аккуратней… Сильно болит? — Катин взгляд, похожий на взгляд сострадания со сверкающим блеском беспокойства в глазах, умилял Полину. Та потерла шрам, хихикнула, схватила Катины щеки и слегка сжала, умиляясь еще больше.       — Ты такая милая когда волнуешься. — Полина улыбнулась, но тут же встрепенулась, оглядываясь по сторонам, будто смотря, есть ли кто, но убедившись в полном уединении, продолжила. — Ты… Милая.       И поцеловала, губами своими теплыми прямо в замершие губы напротив, аккуратно сминая их, подминая под себя и согревая собственными редкими выдохами теплого воздуха, которые клубками пара поднимались вверх из-под капюшонов девушек, улетая и растворяясь в воздухе. Подарок забылся и спрятался пока что в уголках сознания до тех пор пока бабочки в животе постепенно не сменились горячей лавой, будто нугой, стекающей вниз по тазу, а поцелуй не становился всё более чувствительнее, сбивая с мыслей и с толку, с прежнего ритма. Ноги подкосились, но руки держали крепко, приподнимая, прижимая к себе.       Полина отстранилась. Медленно, смотря на еще больше покрасневшую Катю, чьи глаза лишь темнее стали, а дыхание участилось на пару выдохов. Морозный воздух дал девушкам остыть прежде, чем они забыли про причину их встречи.       — Это тебе. С новым годом. — Быстро сказала Полина, протягивая коробочку. Румянец на щеках, казалось, не изменился, но стал едва заметным, когда длинные пальцы пианистки взяли предложенное к себе, рассматривая и крутя из стороны в сторону.       — А это тебе, Полин. — Не открывая подарка Морозовой Катя отдала свой же, резко, несдержанно, будто боялась возможной реакции на этот жест. Звук шуршания обертки, очарованные вдохи и сверкающие глаза. Катя с сияющей улыбкой посмотрела на серебреное кольцо, с маленьким камушком зеленого цвета, который отражал летающие медленные снежинки в воздухе вместе с легким светом солнца сквозь толщу облаков. Одна секунда, и укрощение поместилось на безымянном пальце, блеснув белым светом. Полина же так же радостно поместила на руку скромный браслет с голубо-черными камушками вокруг, которые, сливаясь, образовывали цвет глаз Полины — синий.

Зима на улице настала

Пуская ветер с холодком.

Зима твоей души желала

Не отложила на потом.

О, сколько лет прошло недаром

Ты заняла ведь, всё, сполна.

Сначала душу, потом сердце

Внутри дрожит всё, так, слегка.

Ты стала проходиться взглядом

Как будто зверь в тени ночной

Искала жертву для соблазна

Теперь живи, с тобой покой.

      

***

      — Ты красивая. — шепот обжег ухо, кончик языка обвел ушной хрящик и остановился прямо у виска, отстраняясь и заменяясь аккуратными поцелуями по коже губами, которые, обжигая, спускались ниже, прямиком к скулам и подбородку. Длинные пальцы зарылись в светлые волосы на затылке, слегка сжимая, а тело подтолкнули ближе к кровати, одурманивая, лаская. Сердце стучит как бешеное, отбивая ритм очередной песни какой нибудь заезженной хэви-метал группы. Горячее дыхание Полины около уха, будто воздушной цепью, проникало внутрь черепной коробки, обматываясь вокруг мозга, сжимая его, заставляя пульсировать и обливаться кровавым соком.       — И когда это ты стала такой… Прямолинейной? — С каплей раздражения ответила Катя, но тут же расслабилась, когда чужие родные руки побежали вниз по спине, легли прямо на поясницу, притягивая тазом ближе к себе, ощущая, приманивая. Катю раздражало то, что она такая нюня рядом с Полиной, или… Нет, её раздражало то, что она не могла принять свою слабость тогда, когда находится рядом с Полиной. Она понимала, что надо принять, привыкнуть и отдаться, но её раздражал сам процесс принятия, ведь. Она хотела привыкнуть к своим чувствам и эмоциям сразу же, а не как сейчас, постепенно.       — С тех пор, как встретила тебя. — Спокойно ответила Морозова, замечая настроение пианистки, отстраняясь, беспокойными голубыми глазками на неё посмотрела, с большим вопросом в глазах. — Ты в порядке?       — Да, я просто… — Катя тут же хотела отмазаться, придумать какое-то оправдание своему поведению и ощущениям, но… Поняла, что сделает только хуже, скрыв свои чувства. — Нет, я не в порядке.       И некий невидимый груз обрушился с плеч на пол, а Катя села на кровать позади себя, ощущая, как прогибается под её весом совсем не первой свежести матрас, но зато удобный и пахнущий уютом и домом. Пальцы зарылись в собственные светлые локоны, а нога застучала по полу в нервном тике, в попытке успокоиться, но эти действия лишь сильнее натягивали терпение и нервы Кати, словно тетиву на луке перед возможной добычей, крепко, намертво, сильно.       Ладонь скрипачки тут же легла на худое колено, останавливая нервный тик, поглаживая успокаивающе, заставляя поддаться ласке, положить голову на чужое плечо и тяжело вздохнуть, будто собираясь с силами перед разговором.       — Мне страшно. Я не знаю как себя вести. — Катя начала с того, что беспокоило её больше всего. Шрам на руке зачесался, призывал впиться в него ногтями и содрать кожу, лишь бы не испытывать этого противного зуда, который появлялся каждый раз, когда та нервничала. — Я боюсь сделать что-то не так. У меня никогда еще не было такого, чтобы я испытывала к кому либо чувства настолько сильные.       — Что, по твоему, ты должна сделать, что бы понять, что сделала «что-то не так». — Спросила Полина, пригладив косу на спине Смирновой, пальцами пройдясь под её лопатками в попытке ощутить теплую кожу сквозь ткань черной, шелковой водолазки. — Приведи мне всего один пример, ладно? Я не буду торопить.       Но из головы разом всё вылетело, будто всё, что её должно было волновать и волновало по сей день исчезло и перестало иметь значение. Катя дрогнула, плечи в такт с дыханием двигались то выше то ниже, а мурашки всякий раз бежали по коже, когда Морозова касалась её спины.       — Я не знаю… Я много сделала плохого по отношению к тебе. — Катя вспомнила, как поступала с Полиной под пеленой чувств, которые сама же и отрицала, прячась под одеялом, сотканного матерью. — И даже после всего того, что ты пережила из-за меня, после всех тех слез, которые были пролиты с шепотом моего имени я… Не могу спать спокойно с этими мыслями.       — Но если бы ты не делала так, как делала тогда, если бы ты не поступала бы со мной так, как поступала тогда, то… — Полина подхватила выбившуюся прядь светлых волос, аккуратно заправила её за ухо и приблизилась, губами чуть ли не касаясь чужого уха. Её взгляд прошибающий, изучающий насквозь, она смотрела так, как когда-то Катя смотрела на неё. — То вряд-ли мы были бы здесь сейчас, целуясь и обнимаясь, правда?       Катя не нашла что ответить, лишь посмотрела в голубые темные от вожделения глаза, которые становились светлее от нежности с каждой секундой, но Катя это не хотела допустить, лишь приблизилась, охватила чужие губы поцелуем, за запястья взяв и повалив на простынь позади них. Настолько это было ценное время наедине, которое им выпадает не часто, что пианистка старалась воспользоваться каждой секундой данного им времени. Воспользоваться в своих целях. А Полина была и не против, лишь поглядывала на руки Кати, на её пальцы, которые сняли с безымянной фаланги подаренное ею кольцо, блеснув им и спрятав куда-то между смятых под натиском тел одеял. Улыбка украсила губы сквозь поцелуй, сбивая прежний темп с ритма, заставляя Катю в ответ улыбнуться и отстраниться, поцелуями перейти к щекам и скулам, к мягкой линии подбородка и шее, бледной и нежной настолько, что целовать её на тон грубее было бы надругательством и страхом. Страхом навредить.       — Сегодня выходной, почему ты решила надеть блузку? — Катя непонимающе посмотрела на Полину, как только отстранилась, оперевшись подбородком на свою ладонь согнутой в локоть руки, лежа на боку.       — А что, мне не идет? — С шуточной провокацией спросила Полина, откинувшись затылком назад, как только пальцы Кати аккуратно приблизились к пуговицам на воротнике, расстёгивая, будто специально медленно, растягивая, как растягивают мед на рынке, доказывая его натуральность.       — В том то и дело, что идет. — Катя слегка оттянула мешающую белую ткань, двумя пальцами провела по прохладной кожи, поглаживая, чуть приживая, чувствуя, как Полина медленно глотает слюну, комом прошедшую по глотке. Смирнова улыбнулась, чуть прищурившись прижалась губами к шее, языком проводя едва заметную блестящую дорожку, которая высохла уже через пару мгновений. Быстрые движения пальцев Кати расстегнули блузку до конца, стягивая её с плеч, чтобы те тоже исцеловать, попробовать, заставить громко выдохнуть.       Полина стискивала ткань одеяла меж пальцев, брови хмурила и лишь вниз поглядывала, но вид перекрывала золотая макушка, выбившиеся волосы из которой слегка щекотали ключицы, едва касаясь, оставляя за собой еще несколько секундные ощущения.       Боже, как же она красива… Кате оставалось лишь вздыхать, смотря на бледную кожу плеч и ключиц, остро торчащих костями из-под тонкой кожи. Зубы их слегка прикусили, будто специально, чтобы посмотреть реакцию темноволосой, ноги которой вместе вдруг свелись, костяшки на пальцах побелели, а губы меж зубов зажались, стискиваясь в легких укусах. Щеки покраснели, дыхание уже давно сбилось в неаккуратные вдохи, а глаза то по сторонам смотрели, то на Катю, изумрудный взгляд которой пробивал насквозь, как серебреная пуля из револьвера прямиком в череп, поражая, заставляя упасть наповал. Сердце пропустило удар, как только пальцы Смирновой пригладили спину, остановившись прямо на застежке белья, расстегивая без предупреждения, заставляя от неожиданности дрогнуть и лишь сильнее напрячь живот в попытке избавиться от сильнейшего жара, постепенно охватывающее не только низ живота, но и всё тело.       Грудь Полины была небольшого, аккуратного размера, которую тут же накрыли Катины ладони, пряча, будто боясь, что ладони Полины сделают это быстрее её самой. Прикосновение холодной кожи ладоней к теплой, чуть ли не горячей коже вставших сосков, заставляло тело покрыться мурашками от резкого контраста холода и тепла, льда и огня. Аккуратные дальнейшие касания Кати к её груди лишь сбивали с мыслей, заставляя опустошить голову лишь для одного человека — для Кати. Для Кати, которая прямо сейчас разрушила последнюю стену между ними, возведенную еще корками сознания тогда, когда они увидели друг друга. Сердце стучало как бешеный зверь в клетке, вырываясь наружу, и Катя наверняка почувствовала его громкий стук своими губами, которыми целовала кожу груди, оттягивая, будто откладывая неизбежное. Колено Смирновой слегка раздвинуло стиснутые ноги Морозовой, а рука спустилась ниже, к животу, поглаживая бока и рёбра, аккуратно выглядывающие, естественно смотрящиеся.       — Кать. — Полина едва касаясь, взяла лицо пианистки в свои ладони, заглядывая ей в глаза куда-то глубоко, в глубь сознания, в надежде узнать возможный ответ на свои последующие слова. Волнение охватило тело так резко, как никогда, заставляя вспомнить всё то, что было после того, как она сказала следующие слова в первый раз. — Люблю тебя.       Катя раскрыла глаза, лишь на секунду, смотря с таким удивлением, будто не ожидала услышать это признание, произнесенное тихим шепотом, прямо сейчас. Но глаза зеленые быстро посветлели от нежности и счастья, когда кончик собственного носа приблизился к носу Морозовой, касаясь, прижимаясь.       — И я тебя. — Ответила Смирнова, улыбнувшись, слегка показывая кончики белоснежных зубов. Ресницы задрожали, губы прижались к губам напротив, а руки с живота и груди поднялись к темноволосому затылку, зарываясь, приглаживая, лаская и прижимая ближе, лишь бы растянуть это момент, запечатавшийся в головке намертво самой прочной сваркой самых прочных металлов.       Следующие минуты были усладой для двоих. Томные касания, обжигающие кожу, стянутая с тела Кати водолазка, открывшая запекшуюся от нетерпения под тканью кожу. Касания подушечек пальцев к внутренней стороне бедра, слегка поглаживающие, дурманящие разум и тело, мысли и слова. Невероятно сильный жар, возрастающий с каждым прикосновением к ней холодных пальцев, входящих внутрь с незаметным нетерпением и сильнейшим желанием. Грудь Кати, касающаяся её собственной, такой же небольшой, юношеской. Губы Кати, касающиеся её абсолютно везде, по всему телу, где можно и где нельзя, но стало можно. Пальцы Кати, круговые движения которых сводили с ума, заставляя сдерживать громкие вдохи, дрожь тела и жар снизу, который словно фейерверком, не выдерживая, всё-таки вырвался наружу в виде невероятно ослепляющих ощущений, заставляющих в спине прогнуться, поддаться ближе к телу над ней, прижаться к нему своим, уже покрывшимся потом, лишь бы быть так близко, как только это возможно.       И любовь. Любовь-любовь-любовь. Девушки ощущали это чувство каждой клеточкой своего тела и сознания, даже если бы не лежали полуголые сейчас на кровати, голодными глазами смотря на друг друга, предвкушая дальнейшие минуты удовольствия. Даже если бы Полина не спустилась бы ниже, проводя дорожку поцелуев прямиком к животу и дальше, стягивая одежду, вызывая в груди чувство, подобное сахарному сахару. Даже если бы длинные пальцы пианистки не зарывались в темные волосы Полины, прижимая ту ближе к себе, аккуратно, с немой просьбой быть быстрее, ближе, ближе и ближе. Настолько ближе, чтобы между ней и её лицом не было ни сантиметра расстояния. Даже если бы Катя не выгибалась бы в спине, ощущая что-то, чего раньше никогда не ощущала, кусая губы и щеки, смотря на Полину, голубые глаза которой лишь светили ярче чем обычно, с нежностью смотря на нагое тело выше, ноги которого сжимали её голову крепко из-за сводящих мышц в судорогах чувства, проходящее с каждой секундой, оставляя после себя лишь удовлетворение. Даже если бы сейчас они не смеялись тихо, одевая друг на друга смятую в ходе прелюдий одежду, то всё равно бы любили. Любили бы.

      Трепет первого касания

Будто вид на созерцанье

Вызывает те же чувства

Непонятного искусства

Непонятно, но красиво

И желанно мне, и мило

Хочется не отпускать

Вдохновлять и ощущать

Поцарапав едва кожу

Чтобы было ощутимо

Я взлечу чуть выше ивы

Под которой мы и были

      — А ты бы куда хотела поехать? — Спросила Катя, трогая темные пряди темных волос своими пальцами, рассматривая, приглаживая и слегка расчесывая.       — Наверное, в Санкт-Петербург. — Полина ответила, перед этим помолчав с минуту, раздумывая над ответом. Её блузка, специально Катей не до конца застегнутая, лишь душила и напрашивалась переодеться во что-то более удобное, свободное. Но голова сразу же погрузилась в мечтания о будущем, о том, как они когда-нибудь переедут, оставят все травмы прошлого позади себя, уезжая из этого маленького городишки в более крупный город больших возможностей. — А что, уже строишь планы?       — Наверное. — Катя серьезно ответила на шутку Полины, повернувшись на спину, высматривая трещины краски в потолке, которых так и не было. — Не могу теперь представить свой переезд без тебя.       — Переезд куда? — Теперь уже Полина повернулась к Кате, расположившись на боку. Брови вопросительно нахмурились, глаза блеснули чем-то предвкушающим, будто девушка уже знала ответ на вопрос, лишь хотела убедиться в своей правоте.       — В Питер. — Катя повернула голову к Полине, улыбнувшись, в шутку продолжила. — Ну-у если не хочешь попробовать построить будущее со мной, то…       — Хочу. Очень хочу. — Полина перебила, обняв Катю, уткнувшись ей в плечо, сжав одежду под лопатками. — Спасибо тебе.       Катя опешила, на секунду замерла и проморгала, будто не зная что делать, хотя это было далеко не так. Только встретившись с ней, Катя почему-то знала, что делать, даже если не задумывалась об этом.       Длинные пальцы легли на плечи, обнимая, аккуратно поглаживая. Подбородок расположился на месте между шеей и плечом, а груди прижалась к чужой груди, чувствуя легкое дыхание напротив, чувствуя, как та вздымается и опускается, спокойно и умиротворенно, успокаивающе.       — Это тебе спасибо. — Катя улыбнулась, но со страхом отпрянула, как только услышала звук ключей и открывающееся двери.       — Девочки, я дома! — Мама Полины громко сказала из прихожей, закрывая дверь с громким хлопком. — Ну что, посмотрели фильм?       Катя усмехнулась, щипнув Полину где-то под боком, шепнув что-то на подобии «Так значит, Полина Морозова у нас теперь фильм.», вызывая румянец на щеках скрипачки, которая шикнула ей угрожающе, подправляя воротник своей блузки.       — Да мам! — Ответила громко матери Полина, а после тихо, обращаясь к Кате, сказала. — Смирнова, кажется, кто-то не будет смотреть фильм целый месяц.       И Катя замолчала, но не надолго, вновь разбрасываясь шуточками, будто специально выводя Полину из себя. Морозова делала вид, что ей не нравится, но ей нравится, и это меняло абсолютно всё.       И даже так, в конце, перед тем как выйти из комнаты чтобы поздороваться с пришедшей женщиной, Полина быстро притянула Катю к себе за воротник водолазки, целуя в губы мимолетно и быстро в них же шепча «Дура» отстранилась и ушла, оставляя Катю в приятном ступоре, который быстро прошел, как только её схватили за руку и увели за собой, в освещенное и теплое помещение, украшенное картинами и пахнущее уютом.       И большего ей не надо было. Большего и не надо было им двоим. Лишь бы они были в порядке. Лишь бы были рядом.       Это было бы прекрасно.

Сквозь пальцы трава

Колосья, лепестки

Врага забыла я

Теперь всё позади

Я босиком по полю

Бегу, смеюсь, кричу

Мне наплевать, пусть слышат

Ведь я тебя люблю!

Моя улыбка — солнце

Мои глаза — вода

В них плещет счастья море

При взгляде на тебя

Ладонь в твою ладонь

И дальше побегу

Навстречу новой жизни

Сбывать свою мечту

      Конец.