Цена счастья

      Через несколько дней после того, как Миднайт познакомилась с представителями золотой молодежи Клаудсдейла, в частности с Пассатом и Мистраль, ее добродушно пригласили на знакомство с остальной семьей.       Экскурсию по особняку и знакомство вызвался провести лично Пассат. К огромному огорчению Миднайт, её предупредили, что ни Мистраль, ни г-жи Памперо, матери Пассата и Мистраль, не будет на этой встрече. Но её уверили, что встретиться с г-жой Памперо куда проще, чем с теми, к кому её вели представлять как соседку.       Как только они переступили порог дома, Пассат попросил у нее разрешения приступить к его обязанностям экскурсовода и провести ее по особняку, который представлял огромную историческую ценность не только для его семьи, но и для всего Клаудсдейла.       — Думаю, вам, как кобылке, привыкшей к заграничной архитектуре и модерну, будет интересно сравнить ее с внутренним устройством традиционной архитектуры пегасов времен расцвета Клаудсдейла. Помимо всего прочего, в этих стенах хранятся подлинники знаменитых мастеров, с которыми я буду иметь честь вас познакомить.       Миднайт уже успела оценить столовую и нижнюю гостиную, поэтому Пассат повел ее через свою студию. Миднайт была большим ценителем того, что собрал там Пассат.       Комната была похожа на сокровищницу для любителей самых разных увлечений и профессий. Здесь были собраны гербарии, энтомологические коллекции и другие экспонаты, которые могли заинтересовать любого.       Среди прочего в комнате находились образцы фарфора из разных провинций, ткани, изделия из хрусталя и коллекционное оружие. Однако, как бы Пассат ни старался произвести впечатление на свою гостью, она всегда безошибочно определяла год, материал, вид и страну, с которой была связана та или иная вещь.       Жеребец думал, что ему доставят удовольствие давать пояснение к той или иной вещи, благодаря чему ему удастся побыть с Миднайт наедине подольше. Но по итогу вышло так, что с ней он проходил краткий экскурс по биологии, ботанике, минералогии и естественной истории.       Закончив осмотр студии, Миднайт ввели во вторую гостиную. Стены гостиной были украшены шедеврами всевозможных художников, родиной которых был Облачный город.       Масляные пейзажи, написанные с высоты птичьего полета, акварельные дворцовые своды Кантерлотского замка на фоне рассветного солнца, караваны арабийских кочевников в тканных накидках с экзотическими птицами, начерченные пастелью, украшали стены, горделиво хвастаясь собою, как образчиком современного и отмершего искусства прошлых и нынешних лет.       Пассат надеялся хотя бы на этом поприще поразить Миднайт, но, к немалому его удивлению, она, не читая подписей, сразу же называла автора и высказывала богатое мнение о том или ином произведении. При этом было видно, что она не только успела познать и оценить, но и, как казалось, устать от таланта каждого из мастеров.       Лишь один портрет в позолоченной рамке привлек ее внимание, она поспешно подошла и остановилась перед ним, впившись в него взглядом. Это был портрет молодой кобылки лет 20–25 с темно-багровой, как спелая вишня, шерстью, с фиалковой гривой и огненным взглядом из-под полуопущенных век. Взор ее был обращен на смотрящего, и в нем читались величие и гордость. Глаза сверкали белым золотом, Миднайт даже рискнула предположить, что оно и вправду использовалось для картины. Она была одета в красочный традиционный костюм пегасов, в волосах ее сверкали золотые булавки и гребень из нефрита. Стройный силуэт эффектно выделялся на фоне голубого неба и облаков.       Если бы в комнате было светлее, то Пассата наверняка бы испугало то мрачное выражение лица, с которым Миднайт смотрела на картину.       После минуты молчания, во время которой Миднайт не отрывала взгляд от картины, она все же заговорила.       — Эта картина мне незнакома. Эта ваша матушка? — совершенно спокойным голосом проговорила она. — Этот портрет прекрасен, и это традиционное платье ей очень идет.       — Нет, вовсе нет, это портрет моей бабушки, маркизы Табии. Бабушка заказала его по случаю своей первой беременности почти 40 лет назад. И вы правы, портрет настолько превосходен, что я как будто вижу свою бабушку такой, какой она была в 25 лет. Но печалит то, что с каждым днем портрет нравится ей все меньше и меньше. Я подозреваю, что ее печалит неуклонный ход времени, так печалит, что даже мастерство автора не спасает картину от недовольства бабушки. Простите, что нагружаю вас семейными мелочами, но, так как мне предстоит познакомить вас с бабушкой, то я просто хочу, чтобы вы ненароком не похвалили портрет при ней.       — Я учту это при разговоре с маркизой.       Продвигаясь дальше по коридору, Пассат заметил, как внимание Миднайт привлек гербовый щит его семьи, и как она остановилась перед ним, чтобы получше разглядеть.       — Пять ласточек с лавровыми венцами взмывают в лазурное небо над земной сферой, разбитой на черно-белую шашку. Ваш фамильный герб - образец того, как должен выглядеть герб всякой благородной семьи, не слишком вычурно, но и не лишенный символизма. Хотя мои комплименты не подкреплены превосходным знанием геральдики, поэтому моему мнению не слишком стоит доверять.       — Вы, безусловно, выходец из Клаудсдейла.       — Почему же?       — Именно жителям Клаудсдейла свойственна такая дурная черта, как приписывание себе несуществующих недостатков и сокрытие своих достоинств. Этот герб и правда считают образчиком геральдики. Герб перед вами - это брачный герб моей бабушки, он почти не подвергся изменениям, так как мой дед изъявил желание оставить его неизменным из-за более благородного происхождения бабушки. А брачный герб моих родителей висит у них в спальне, и тут уже отец настоял на том, чтобы гербы скрестили. По женской линии мои корни уходят к домам Сомнамбулы, но отцовская линия считается одной из древнейших в Клаудсдейле.       — Да, это и показывают ласточки на гербе. Первые пегасы-переселенцы, последовавшие в Эквестрию, выбрали своим знаком либо перелетную птицу как символ своей миссии, либо цепи как символ сковывающих их обязательств перед своим народом. Вероятнее всего, ваши предки были теми пегасами, что заложили основы для Клаудсдейла, и, если это правда, то мы придем к временам до правления сестер, что просто потрясает воображение.       — Все может быть. — смущенно ответил Пассат. — Но я хотел у вас кое-чем поинтересоваться. Есть ли у вас какие-нибудь титулы, которыми вас можно величать?       — Почему вы внезапно заинтересовались этим вопросом?       — Вынужден извиниться перед вами, но всё дело в том, что маркиза Табия очень консервативна. В ней живут старые предрассудки, и она плохо принимает тех, кто не дослужился до какого-нибудь чина или не получил его при рождении. Несмотря на то, что она всеми силами пытается сдерживать себя, у нее иногда проскакивают эти дурные черты. Поэтому мне будет спокойнее, если я смогу называть вас в ее присутствии графиней или княжной. — от его слов Миднайт слегда передернуло.       — Что вы, во мне нет ни капли благородной крови, хоть мои родители и знатные графы, но я лишь их приемная дочь, поэтому не могу называть себя виконтессой или графиней. Однако, если вам нужен любой чин, то, думаю, что вы можете звать меня баронессой.       — Баронессой? — удивился Пассат.       — Да, но я не эквестрийская баронесса. Меня ею нарекли в Бараре за организацию постоянных поставок химических реагентов для государственных предприятий, чего не хотели делать другие компании, по-видимому, боясь, что их будут использовать для производства оружия во время гражданской войны. Я не хотела принимать титул баронессы, но меня уговорили, сказав, что, когда много путешествуешь, как я, то это просто необходимо. Нужно же, чтобы какой-нибудь герб красовался на карете хотя бы для того, чтобы таможенные чиновники не осматривали по часу. Забавно, что меня до этого успели окрестить баронессой в одном из Мэйнхэттонских издательств, только тогда меня называли химбаронессой.       — Отлично, тогда позвольте величать вас баронесса Миднайт. — Миднайт лишь молча кивнула.       Подходя к кабинету, Пассат отворил дверь в кабинет и попросил у отца визита вместе с Миднайт. Граф, заранее предупрежденный, дал свое разрешение, и они вдвоем зашли в тускло освещенную комнату.       Перед Миднайт предстал жеребец лет 40, но выглядевший на все 50, его ярко-алая шерсть заставляла черные, как смоль, брови и усы выделяться на лице. Глаза его были впалые, взгляд надменным, и цвет их был точно таким же, как у кобылки с портрета. В черной гриве только-только начали проступать седые пряди, но его, по всей видимости, это совершенно не смущало.       Несмотря на то, что Миднайт не так долго вращалась в высших слоях Клаудсдейла, она уже была наслышана о графе Буллфинче. Высокопоставленный судья Клаудсдейла, почитаемый всеми за отсутствие неудач на карьерном поприще. Ненавидимый многими, но яро защищаемый некоторыми, хоть и нелюбимый никем, Буллфинч занимал высокое положение в судебном ведомстве и держался на этой позиции прочнее, чем кто-либо.       О нем мало что можно было сказать, не затрагивая его работу. Визитов он обычно не отдавал, за него это делали его жена и дети. На ежегодном балу он появлялся лишь на полчаса, скорее из необходимости, чем из-за желания, и в целом не любил посещать светские мероприятия.       В его доме царил культ традиций и почитание этикета. Холодная учтивость, абсолютная верность работе и правительству, глубокое презрение к философии, теориям и теоретикам, их высказывающим, - это то, чем славился этот пони.       Для своих немногочисленных друзей он был серьезным союзником, для противников - непримиримым врагом, а для простого народа - воплощением непоколебимых принципов закона.       По своей недоверчивости и презрению к многочисленным вещам, что взрастила в нем с детства богатая, но строгая жизнь, он не имел привычки слепо восхищаться чудесами светской жизни. В таких, как Миднайт, он первым делом видел очередную авантюристку на арене Клаудсдейла или мошенницу, что достигла своих успехов благодаря нелегальным схемам. Оттого и взгляд его на эту прекрасную молодую кобылку не выражал никакой заинтересованности в этой встрече.       Миднайт не сделала ни шагу навстречу судье после того, как он поднял на нее свой взгляд. Казалось, что она приросла к полу, а взгляд ее красных пугающих и проникающих в самую суть души глаз впился в графа.       — Сударыня, моя добропочтительная натура налагает на меня долг по выказыванию вам добродушного приветствия от лица всей нашей семьи, как нашей новой соседке. — слова, произнесенные им, были такими безжизненными и надменными, что трудно было назвать их радушным приветствием.       — Милостивый государь, — начала с неменьшей холодностью Миднайт. — Я рада, что удостоилась чести познакомиться с вами. И это счастье, которым вы меня одарили и которое вы считаете своим долгом, а я предпочитаю видеть как честь, которой я крайне дорожу, так как знаю её истинную цену. Но которая, насколько высоко я бы ее не ценила, остается менее ценной в моих глазах, чем мое внутреннее удовлетворение.       Скула Буллфинча дернулась, и на лице его появилась складка от презрительной ухмылки. Его поразило неожиданное высказывание кобылки, в котором скрывался потаенный укол в его сторону. Ему явно не понравилось то, что Миднайт от лица Буллфинча причислила себя к категории отменно учтивых личностей, хотя сам Буллфинч явно никогда бы не позволил себе причислить ее к таковым.       — Прошу вас присаживаться, сударыня. — Буллфинч указал на одно из кресел.       Миднайт воспользовалась приглашением и аккуратно устроилась в предложенном кресле, попытавшись остаться в тени, чтобы ей было проще незаметно читать историю каждой преждевременной морщинки на лице графа.       — Мои дети много рассказали о вас, должен признать, что ваша способность западать в чужие умы так легко довольно впечатляющая.       — Мне тоже много доводилось слышать о вас из их уст, вы воспитали достойных наследников с богатой родовой историей. Не каждый потомок знатного рода способен заставить себя начать свою карьеру с низов подобно простолюдину. И, поднявшись собственными силами до уровня судьи, при этом не отказываете нуждающимся в исполнении роли адвоката или прокурора и продолжая совершенствоваться в других сферах, это просто прекрасно. Вот откуда идут корни превосходства выходцев Клаудсдейла в сравнении с другими.       Пассат, до этого волновавшийся, что разговор не задастся, позволил себе расслабиться, услышав, как Миднайт расхваливает его отца.       — К счастью или к сожалению, в Мэйнхэттене живут совсем не такие пони. Большей их части свойственно сохранять на всю жизнь один и тот же облик, статус и нередко бесполезность. Думаю, частично это и позволило мне так быстро подняться на вершины этого города.       — Из ваших слов я могу сделать вывод, что Мэйнхэттен оказался для вас неподходящей ареной деятельности. Там вы не сможете найти достойных противников, в отличие от Клаудсдейла, думаю, тут вы удовлетворите свой запрос на жизненные вызовы.       — Сразу видно, что вы мало знакомы с баронессой Миднайт, отец. То, что может удовлетворить ее желания или цели, зачастую находится за пределами обычного понимания. Баронесса не гонится за богатством и славой, они сами ее находят. Наоборот, она предпочитает брать от жизни только то, что ей нужно, и нередко это что-то умещается в паспорте или в ее мыслях.       — Это довольно точное определение. — подтвердила Миднайт с легкой ухмылкой.       — Ну что ж, она была вольна выбрать любую жизнь и предпочла ту, что усеяна цветами. Пассат, будь добр, проверь маркизу, а я в это время пообщаюсь с нашей гостьей.       — Конечно, отец, уверен, у вас найдется отличная тема для разговора.       Миднайт и Буллфинч подождали, пока Пассат покинет комнату, и на минуту после его ухода погрузились в полную тишину. Затем Буллфинч все же решил продолжить разговор, который, казалось, уже был утерян.       — Значит, вы много путешествовали, могу предположить, что в своих путешествиях вы обширно изучали такие науки, как географию и историю.       — Да, я поставила перед собой задачу провести психологическое исследование, но не на личности, как ежедневно делаете вы, а на всей Эквестрии сразу. Думаю, что в процессе мне будет проще прийти от целого к части, всё же психология и математика связаны, как и все науки.       — Вижу, что вы начинаете философствовать. Не понимаю я этого, если вам так скучно и от этого совершенно нечего делать, то я бы предложил вам найти занятие поинтереснее.       — В ваших словах есть доля правды, занятие это крайне разочаровывающее, ведь когда начинаешь рассматривать чужие натуры при солнечном свете и погружаться в само ее естество, то понимаешь, как мерзко они выглядят. Но вы, кажется, рискнули предположить, что мне нечем заняться. Тогда разрешите мне поинтересоваться, а вы сами, разве, что-то делаете или лучше будет задать вопрос: «Считаете ли вы, что то, что вам приходится делать, достойно называться делом?».       Начавшее спадать изумление и возмущение графа вновь выросло и удвоилось после этого дерзкого высказывания. Буллфинчу еще никогда в жизни не доводилось выслушивать таких нахальных парадоксов, высказанных столь странными собеседниками прямо в лицо.       — Вы много путешествуете, и я рискну предположить, что у вас есть хотя бы небольшая часть информации для сравнения того, как работает правосудие в Эквестрии и в других странах. От этого мне непонятно, как вы можете не видеть различий между избирательным и методичным правосудием нашей страны и поспешным и подслеповатым правосудием многих других стран.       — В моих знаниях можете не сомневаться, но лично я предпочитаю называть наше правосудие хромоногим. Я имею право так говорить, потому что на изучение таких вещей, как правосудие и кара, я потратила огромное количество времени и изучала я их не только в Эквестрии, а по всему миру. И я не просто их изучала, а сравнивала между собой и соотносила с тем, что называется первозданным судом. И знаете что? Первозданный суд и закон возмездия, по-моему, лучше всех справляются со своими задачами.       — Не сомневаюсь, что, если бы все придерживались первобытных законов во время судопроизводства, это сильно бы упростило нашу работу, и в этом случае таки судьям, как я, действительно нечего было делать.       — Думаю, мы еще успеем к такому прийти, все же изобретения имеют свойство становиться проще, ибо простое всегда совершенно.       — Но все же пока что существуют наши законы, и, хоть статьи в них сложны и противоречивы, на это есть веская причина, ибо они были созданы не за один день. Тысячи лет формирования Эквестрии как государства сформировали эти законы под гнетом многих обстоятельств. От этого требуется так много усилий для того, чтобы не просто изучить их, а научиться применять и не забыть в процессе.       — Я согласна с вами, но всё, что вам известно о законах нашей страны, я знаю о законах всех прочих стран. Законы Кристальной империи, Якякистана, Абиссинии, Гриффонстоуна мне также хорошо известны, как и наши. Поэтому я была права, заявляя, что по сравнению со мной вы мало что сделали и по сравнению с моими познаниями вы мало что изучили. Вам следует еще многому научиться, г-дин Буллфинч.       — Но для чего вы всем этим занимались?       Ухмылка Миднайт стала чуть больше, а взгляд более прищуренным.       — Знаете, несмотря на то, что вы одарены репутацией необыкновенной личности, ваш взгляд на вещи довольно поверхностный и плоский. Вы привыкли видеть лишь общественную и материальную сторону объекта, начинающиеся там же, где она кончается, то есть на личности. В общем, у вас самая обыденная ограниченная точка зрения.       — Что вы хотите мне этим сказать, сударыня, я не понимаю тех окольных путей, которыми вы изъясняетесь.       — Я хочу сказать, что своим взором вы видите лишь механизм, остов машины, а не ту силу, что приводит эту машину в движение. Вы видите вокруг себя лишь то, что вам хочется видеть: министров и чиновников, а простой народ, который выполняет основную судейскую миссию, а не исполняет приписанную им должность, ускользает от вашего взора.       — Хотите сказать, что я потерял связь с простым народом и намеренно отделил себя от общества, которому я поклялся служить?       — Заметьте, что не я это сказала. Но я намекала на ничтожность нашего естества с его несовершенными чувствами. Кризалис захватила Кантерлот и принцесс, прикинувшись Ми Аморе Каденс. Дискорд собрал величайших злодеев Эквестрии и объединил их, притворившись Грогаром. Лишь когда их планы пошли прахом, их узнали, а представьте, сколько бед можно было предотвратить. Но это лишь вершина айсберга, кто знает, сколько подобных сущностей ходит среди нас, куда могущественнее, чем те, кого я назвала? — после последних сказанных слов она приподняла брови, глядя на Буллфинча.       — И что же, вы мне намекаете, что вы - одна из этих необыкновенных сущностей?! — с изумлением проговорил граф, не понимая, безумна его собеседница или фанатична.       — А почему бы и нет? — холодно и небрежно произнесла Миднайт.       — Прошу меня простить. — усмехнулся граф. — Но, приглашая вас, я и не думал, что мне придется иметь дело с персоной, чьи познания и ум настолько возвышены над простым большинством. У нас, бедолаг, избалованных цивилизацией и культурой, не принято, чтобы баловни фортуны с комплексом бога, такие как вы, тратили свое и чужое время на проблемы социума и излишнее философствование. Нет, все это создано лишь для того, чтобы утешить тех, кому судьба отказала в земных благах.       — Неужели вы никогда не задумывались о возможности исключений из общепринятых стандартов? Ваш взор, который должен быть острее, чем у любого другого, обязан всегда проникать в самую сущность пони, на которого он упал. Вы как судья должны быть не только лучшим применителем и истолкователем закона, но и маяком, пробивающим туман внутреннего мира, пробным индикатором для того драгоценного материала, из которого сделана всякая душа, пускай зачастую смешанная со шлаком грехов и пороков наших.       — Ваш ход мыслей меня поражает. Мне еще не доводилось встречать никого, кто говорил бы так, как вы. — произнес изумленный Буллфинч.       — Все потому, что вы никогда не осмеливались покинуть вашу зону комфорта и понять высшие сферы, населенные исключительными созданиями и явлениями.       — Я не допускаю мыслей о возможности существования таких сфер, а если они и существуют, то подвластны лишь принцессам или иным богам.       — А почему они не могут существовать? Если они невидимы, это еще не значит, что их нет, вы же дышите воздухом, хотя видеть его вы не можете. И не пытайтесь приписать этим сферам исключительность и недостижимость, единственное, что ограничивает простого смертного от их познания, это его личное нежелание познавать их.       — Но в таком случае у нас все еще остается проблема того, что мы не можем видеть явления и высших существ, порожденных этими сферами.       — Отнюдь, вы можете их увидеть, если им будет это угодно. Вы можете их коснуться, поговорить и ощутить от них ответный отпор.       — Ну что ж, в таком случае я буду рад, если меня заранее предупредят об этом.       — Ваше желание уже исполнилось. Вы уже предупреждены, и, если вы хотите, чтобы я предупредила вас вновь...       — Что? Не хотите же вы сказать, что вы и есть..?       — Да. — прервала его Миднайт. — Я одна из этих исключительных явлений и считаю, что этот мир еще не видел ничего подобного мне. Правители и их страны ограничены ландшафтом, чуждыми обычаями, языками. Мое же царство не имеет границ, и мне принадлежит весь мир. Я космополитка, и для меня не существует чуждого обычая или языка, никто не имеет надо мной власти, и по собственному желанию я способна принять на себя любой образ, натуру, характер или лицо. Вам может казаться, что я уроженка Клаудсдейла, а моя горничная считает меня коренным жителем Мэйнхэттена, для мэра Мэйртонии я выгляжу как пилигрим из Мустанджии, и только проведение знает о моей истинной натуре. Ни одно правительство не имеет права присвоить меня себе, и я не ищу ни у одного из них защиты. В этом мире нет равных мне, и оттого меня ничто не может остановить или связать. Лишь три противника способны оказать мне сопротивление, и наша борьба будет длиться вечно, но, несмотря ни на что, я еще ни разу не сдавала этим врагам свои позиции. Эти враги - время, расстояние и самый коварный из них - моя сущность смертной. Смерть - единственное, что способно остановить меня и разрушить все мои планы, все остальное было мною рассчитано. То, что такие, как вы, называют превратностями судьбы, разорение, перемены, случайности, мною предвидены. Некоторые из них могут меня поколебать, но сбить меня с намеченной цели им никогда не удастся. Покуда я жива, я остаюсь константой этого мира. Вот от чего вам доводится слышать от меня столь необыкновенные мысли, которые вы не смогли бы услышать даже из уст принцесс, ибо принцессам вы нужны, а остальные боятся вас.       — Но ведь когда вы находитесь на территории Эквестрии, то вы обязаны подчиняться ее законам?!       — Мне это прекрасно известно, но когда я собираюсь куда-то, то первым делом руководствуюсь собственной аксиомой: «В этом мире пони делятся на два типа: на тех, от кого мне что-то нужно, и на тех, кому что-то нужно от меня». Поэтому первым делом изучаю всех тех, кто может быть полезен или опасен для меня, и в конце концов я знаю их также хорошо, а может, и лучше, чем они сами себя знают. Итогом такого досконального изучения становится то, что любой судья, с которым мне придется иметь дело, окажется в куда более затруднительной ситуации.       — Значит, для вас не существует такого понятия, как сильная и законопослушная натура, и вы, по вашему мнению, способны отыскать абсолютно любой рычаг давления на кого угодно?       — Вот именно. И, поверьте мне, нет рычага давления более эффективного, чем чужое преступление. — вновь небрежно подтвердила Миднайт.       — Что же, я могу предположить, исходя из сказанного вами ранее, что вы считаете себя единственной совершенной, не согрешившей и непорочной?       — Ну что вы, я лишь непроницаема и неприкосновенна. — с ухмылкой отвечала она. — Но если вас смущает этот разговор, то мы можем его прекратить. Сойдемся на том, что мне угрожает ваше правосудие так же, как вам угрожает мое остроумие.       — О нет! — явно движимый впечатлением воскликнул граф, предполагая, что Миднайт посчитает такой конец разговора за свою победу. — Зачем нам это? Ваша блестящая речь действительно завлекла меня и возвысила над обычным уровнем, несмотря на то, что обычно я скептически и с ярким отвращением отношусь к подобным философствованиям. Я надеюсь, что вы прекрасно понимаете, что философы в своих спорах часто высказывают жестокие истины своим оппонентам. Поэтому посчитайте мое высказывание не за оскорбление, а за наставление, насколько бы обидным оно вам ни показалась. Сударыня, вы погрязли в гордыне и комплексе собственного превосходства, вы можете ставить себя превыше других, но вам никогда не возвыситься выше принцесс!       — Выше принцесс стоит моя гордость. — холодно и крайне проникновенно, настолько, что у Буллфинча прошел холодок по спине, сказала Миднайт. — Для пони, грифонов, яков, в общем, для всех этих гадов всегда готовы подняться и перекусить глотку тому, кто выше них, если их не попирать ногами, может быть, ваши слова применимы. Но я свою гордость повергну лишь перед собственным счастьем и ни перед чем другим. Именно моя гордость и сила воли, а не принцессы вывели меня из ничтожного бытия и позволили мне стать той, кто я есть сейчас.       — Тогда я вынужден признать, что искренне восхищаюсь вами, баронесса. Если в самом деле так могущественны, если вы высшее существо, если вы святая, демон или попросту непроницаемая, то вы правы, и ваша гордость заслужена. На осознании собственного величия зиждется власть. Но есть же в этом мире хоть что-нибудь, чего вы добиваетесь, обладая всеми этими качествами?       — Да, есть.       — И что же?!       — Всякому хоть раз в жизни приходилось возвышаться над остальными, сталкиваться с самой сутью зла для того, чтобы сделать выбор. И тогда в голове моей зародился вопрос: «Что же мне нужно, чтобы вновь поклониться злу?». Этот вопрос заставил меня серьезно задуматься, из-за того, что меня уже длительное время пожирала изнутри одна невероятная мечта. Поэтому я задала злу вопрос: «Послушай, я всегда слышала о проведении, мировом балансе и справедливости, но никогда не видела их или что-либо похожее на них. Может, их и вовсе не существует? Может, ты позволишь мне стать этой силой, ибо я не знаю ничего чище, могущественнее и прекраснее, чем силы награждать и карать по собственному желанию». Но зло лишь рассмеялось мне в лицо и сказало: «Ты ошибаешься, эта сила есть, и я ее воплощение». Я воскликнула: «Неужели зло - это то, что вершит судьбы простого народа и выполняет долг, который предписан добру?!». И тогда суть зла развернулась ко мне другой стороной и предстала чистейшим добром. «Не существует в этом мире универсалий, способных описать нас, мы не добро и не зло. То, что такие, как ты, называют этими понятиями, лишь собственные блага и неудачи. То, с помощью чего им будет проще поделить мир на черное и белое, чтобы понять его. Мы есть суть механизма проведения, но ты никогда не сможешь увидеть ни нас, ни те нити, за которые мы дергаем этот мир. Всё, что мы можем сделать для тебя, это превратить в один из наших инструментов. Ты на это способна, ибо только тот, кто держит баланс между нами внутри себя, способен сохранять этот баланс в окружающем мире, не принося абсолютный хаос и не даря абсолютно блаженство; карая своих врагов и одаривая своих союзников лишь за их заслуги перед твоей миссией, а не за всю их жизнь; потакая своему эгоизму, создает свое счастье за счет осчастливливания окружающих». Я заключила этот договор и, возможно, погубила свою душу. Но если бы мне предложили заключить его снова, я бы согласилась без колебаний!       Буллфинч посмотрел на Миднайт по-новому, его взгляд источал бесконечное восхищение.       — Баронесса, а у вас есть родные?       — Да, у меня есть семья.       — Тем хуже.       — Почему же?       — Вам, возможно, не повезет стать свидетелем того, что разобьет вашу гордость. Говорите, вас страшит только смерть?       — Я ее не боюсь, я лишь сказала, что она - то единственное, что может меня остановить.       — А старость?       — Я закончу свою миссию до ее наступления.       — А сумасшествие?       — Все мы немного безумны, я уже давно балансирую на этой грани с переменным успехом. Но еще сам Шекспир говорил, что у всякого безумия есть своя логика, так что и оно мне не страшно.       — А что насчет явлений, что бесповоротно поражают вас, но не убивают? Вы можете вести активный образ жизни, иметь лучшую иммунную систему в мире или даже быть полубожеством, но всего один маленький сгусток крови превратит вас в неподвижную массу плоти. По-простому это называют инсультом, и, поверьте, я знаю, о чем говорю. Мой отец столкнулся с этим, и ему не помогли ни мантия верховного судьи, ни влияние в обществе, ни крепкое здоровье. Этот пони, если и не был подобен вам, то, по крайней мере, приблизился к вашему уровню. Он, как и вы, считал себя если не высшей сущностью, то инструментом возмездия, и что в итоге? Закупорка кровеносного сосуда в мозгу перечеркнула все эти достижения не за годы, месяцы или дни, а за минуты. Тот, кто вызывал столько трепетного восхищения и страха одним своим присутствием, начал источать одну лишь жалость, и на это было больно смотреть. Тот, кто видел Клаудсдейл как шахматную доску, на которой он был если не королем, то ферзем, превратился в парализованный труп, внутри которого был заточен великий ум. Так он прожил год, позволив материи своего тела постепенно дойти до разложения, и был милосердно избавлен от страданий вторым инсультом.       — К сожалению, для меня в этом зрелище не будет ничего нового. Я неплохо разбираюсь в медицине, и я пыталась искать душу в материи и способы ее переноса из одного сосуда в другой. Знаю, что вы подумали, но я не слишком преуспела в этом деле. Но я могу сказать вам вот что: даже если я попаду в такую неприятную ситуацию, то я найду способ выбраться из нее или умертвить себя и сделаю это со спокойной душою, ибо смерть будет расцениваться мною как долгожданный и желанный покой для остатков моей души. Да, пускай мои планы останутся незавершенными, но мне уже будет все равно на это. Этот, с первого взгляда вызванный отчаянием шаг я бы сочла за простую рассудительность, ибо я всегда рассматриваю смерть как избавление от своих мук, но из гордости и натуры не могу себе позволить умереть просто так, без борьбы. Я вполне понимаю, что смерть родителя отбрасывает невероятное горе на души его детей и способно сильно изменить их образ мыслей. Должно быть, след этой печали все еще преследует вас.       — Частично вы правы, если бы божественные сестры не даровали нашей семье возмещение в виде Пассата и Мистраль, которые родились всего через полгода после смерти моего отца.       — И вы сделали для себя какие-то выводы из этого возмещения?       — Самые банальные: все получают по заслугам, если личность праведная, честная и законопослушная, то судьба обязательно вознаградит его и покарает тех, кто сошел с этого праведного пути.       На лице Миднайт сияла благосклонная ухмылка, но в глубине души ее прозвучал настолько грозный рык, переходящий в безумный издевательский смех, что, если бы Буллфинч мог его услышать, то бежал бы из всего дома без оглядки.       В это время за дверью кабинета послышалась пара шагов, это Пассат возвращался в комнату, сопровождая свою бабушку, маркизу Табию.