С наилучшими пожеланиями от герцога О, графа В и маркиза С

      Первая ночь в Лаик прошла муторно, яркие обрывки снов сменяли друг друга как разноцветные стекляшки в калейдоскопе. Арамона с поросячьей головой сменился матерью, сжимающей в тонких, того и гляди переломятся, пальцах чётки, раздавленная им крыса обернулась чёрным жеребцом, а дядя Эйвон – оказавшим ему, Ричарду, неоценимую услугу священником.       Проснулся Дикон резко. От одного громкого стука в дверь, хотя, судя по звуку, это, скорее всего, был пинок.       Продрав глаза и приведя себя в порядок, Ричард вышел в коридор и тут же столкнулся нос к носу со вчерашним знакомым. На лице у унара Эстебана красовалась улыбка, а глаза дерзко посверкивали, вот только вряд ли это предвещало хоть что-то хорошее. Слишком уж это якобы приятное выражение лица напоминало жутковатую гримасу, которая была бы уместна разве что на какой-нибудь гальтарской маске. Ну что ещё ему нужно?       – Унар Эстебан? – решил начать разговор Ричард, лишь бы поскорее отделаться от явно недружелюбно настроенного к нему собеседника.       – Унар Ричард, – удивительно, как можно прорычать эти два слова при этом ни разу не повысив голоса? У Эстебана это получилось отменно. – Возможно вчера мы не с того начали наше знакомство.       – Вы считаете убийство крысы неподходящим поводом для знакомства? – не удержавшись, поинтересовался Ричард, мысленно отвешивая себе подзатыльник. Хотел же отвязаться по-быстрому, выслушал бы парочку завуалированных оскорблений и пошёл бы с миром, так нет же. Но если уж начал, то иди до конца, как тогда с эсператией отца Маттео. – Возможно, избавь я вас от зверя посущественнее этого разговора бы и не случилось? Какая тварь вас бы устроила?       Уголок рта собеседника дёрнулся, не то следствие сдерживаемого смешка, не то желания превратить пока ещё улыбку в оскал.       – А знаете, – в тон ему произнёс Эстебан. – вепрь вполне подошёл бы.       – Страшный зверь, – со знанием дела согласился Ричард. – Особенно когда загнан в угол. На него лучше не охотиться в одиночку.       – Это угроза? – забавно краснея от переполняющей его ярости, процедил Эстебан.       – Дружеский совет, – легко пожимая плечами, ответил он, пристально следя за реакцией нового знакомого. Судя по всему, большую неприязнь у Эстебана вызывало не то, что Ричард сын предателя, а сам факт того, что он Окделл. А может, всё дело было в том, что он принадлежал к пресловутым Людям Чести, которые всегда свысока смотрели на Лучших Людей?       Ричард подавил смешок. Его дядя, Эйвон Ларак, был из Лучших Людей, хоть и напрочь позабыл о том, что дворянство его предку пожаловал именно Франциск Оллар. И Дикон никогда не думал о нём хуже из-за его происхождения, в конце концов, дядюшка предоставил ему множество других поводов для этого.       – Мы с вами не друзья! – наконец, повышая голос, выплюнул молодой человек, вплотную подходя к Ричарду, будто бы пытаясь подавить его волю одним своим присутствием.       – Но и враждовать не обязаны, – серьёзно ответил Дикон, не уступая ему ни шага. Ненависть и презрение из-за отца-предателя он ещё мог понять, но из-за проклятого разделения на Людей Чести и Лучших Людей? Лэйе Литэ, на дворе сейчас что, начало круга?       – У вас есть всё хорошо?       Ричард и Эстебан одновременно обернулись на голос. Совершенно незаметно к ним успели подойти два других унара, оба светловолосые, высокие и совершенно одинаковые.       – Лучше и быть не может, – отстраняясь от Ричарда, бросил Эстебан. – Не так ли, друг мой?       – Всё просто замечательно, – не поведя и бровью, согласился Дикон, кажется успевший в первый же свой день пребывания в Лаик нажить себе врага.       Главное чтобы вражда не дошла до дуэли. Вылететь из школы как пробка из бутылки просто ради того, чтобы иметь возможность подраться с «навозником», до смерти боящимся крыс, в его планы определённо не входило.       А светловолосые братья меж тем продолжали наблюдать за ними с неприкрытым подозрением во взгляде. Мол, знаем мы, что чуть не стали свидетелями драки, не дураки же.       Познакомиться с близнецами и окончательно прояснить отношения с Эстебаном помешал незаметно подобравшийся к ним и пригласивший их в трапезную слуга. Идти за ним следом пришлось всей толпой, что, судя по недовольству, написанному на лицах, совершенно не устроило ни его соседа, ни новых знакомых.       Для того чтобы добраться до той самой трапезной им пришлось преодолеть Лабиринт Гальтары, не меньше, благо доставшийся им провожающий прекрасно знал дорогу.       Опустившись на указанное ему место за столом, Ричард с недовольством отметил, что Эстебана разместили прямо по его правую руку. Напротив него сидел смуглый и темноглазый парень, уж очень напомнивший ему вчерашнего знакомого из конюшни, прибывшего в гостиницу с отрядом кэналлийцев. В том, что и этот юноша – южанин, сомнений не оставалось никаких.       Затем Дикон перевёл взгляд на молодого человека, сидящего напротив Эстебана, и замер, на мгновение перестав дышать. Рыжеволосый и бледный, с идеально-отстранённым выражением лица сосредоточенно разглядывавший свои руки, Ричард с лёгкостью признал бы в нём Придда, даже если бы до этого ему никогда в жизни не доводилось встречать его отца. Но Вальтера Придда он запомнил отменно, хоть и видел его в последний раз много лет назад, ещё до восстания. И сходство сына с отцом было прекрасным до отвращения. Тот же холод в серых глазах, то же ледяное спокойствие в каждом жесте.       Ричард невольно сглотнул, опуская взгляд. Нет, он не станет судить сына по поступкам отца, это было бы несправедливо и к тому же ужасно лицемерно с его стороны.       Приветственное представление, которое устроил им капитан Арамона, во время вчерашнего знакомства не показавшийся Ричарду приятным человеком, было вполне ожидаемо. В Лаик он чувствовал себя даже не королём, нет, Создателем, и отношения к себе от унаров требовал соответствующего своему божественному статусу. Из переклички унаров Ричарду удалось опознать родовые имена лишь у двух унаров: Валентина, которого он разглядывал до прихода Арамоны, и Арно, уж слишком это имя любили в семье Савиньяков, остальные фамилии, к сожалению, так и остались для него секретом.       Дикон нахмурился, косясь на Эстебана, и впервые за это время задумался о том, какую же фамилию и титул он носил. В том, что он был из Лучших Людей, сомнений у Ричарда не было никаких. Но из какой именно семьи? В Надоре он пытался учить имена всех знатных родов Талига, и с Людьми Чести проблем не возникало, но «навозники» по мнению его матушки, были делом совершенно иным. Зачем герцогу Окделлу знать их имена и количество их детей? Ну хотя бы затем, чтобы иметь представление, кто именно из однокорытников захочет придушить его ночью подушкой лишь из-за фамилии? Хотя о чём это он, его же посылать в Лаик никто не собирался.       После переклички унаров погнали на фехтование, даже не дав позавтракать. Тяжело же придётся Эстебану, подумал Ричард, вчерашний ужин которого достался ныне покойной крысе. Сам Дикон же был привычен и к более долгим голодовкам, которые часто устраивала ему матушка в наказание за очередной проступок.       В Лаик к нему относились настороженно, другие унары вполне ожидаемо не стремились к общению с ним, и Дикон не возражал против этого, полностью сосредоточив своё внимание на учёбе. Сильнее всего ему нравились описательные науки, особенно землеописание и история, преподаваемые мэтром Шабли, который хоть и не имел среди унаров любимчиков, не в пример Арамоне, вечно выделяющему Эстебана и Альберто из общей массы, отчего-то никогда не давал Ричарду отвечать урок. А ведь Дикон хорошо знал и любил историю. Особенно он восхищался старшим Рамиро Алвой, который осознав, что война проиграна, принял трудное решение и открыл ворота, впустив будущего короля Талига в город. По мнению Дика это был очень смелый поступок – пойти против своего короля и того, что всю жизнь считал правильным, ради спасения других. И всё же святым назвали не его, а его убийцу, чей кинжал сейчас лежит в вещах Дикона.       Как его семья докатилась до такого? Были же в их роду Окделлы, занимавшие пост Первого Маршала при Олларах, был же Ричард Горик, всю свою жизнь посвятивший служению новой династии и Талигу, собственными силами добывший себе титул графа и отказавшийся от герцогства в пользу единоутробного брата, а ведь его отца казнили именно по приказу Франциска. Так почему же юноша, потерявший всё, сумел понять, что единственное, что по-настоящему имеет значение – это страна и её граждане, назови её хоть Талигом, хоть Талигойей, а его отец, Эгмонт герцог Окделл, перед которым все дороги были открыты, продолжал цепляться за морок государства, сдохшего в муках почти целый круг назад?       Из раздумий Дикона выдернул неожиданно решивший посетить их занятие Арамона. Капитан был явно не в духе, а маленькие глазки зыркали по аудитории, перескакивая с одного унара на другого, пока, наконец, не замерли на самом Дике. Не к добру это, ох, не к добру.       Видимо так же решил и мэтр Шабли, ощутимо напрягшийся всем телом, готовясь не то к обороне, не то к бегству. Впрочем, самообладание ментор вернул себе быстро и радушно поприветствовал почтившего его урок своим присутствием капитана.       Ричард покосился на ближайшего к нему унара, пытаясь по его реакции понять, чего это вдруг Арамоне приспичило посмотреть на их занятие. К несчастью Дика, тем самым ближайшим к нему унаром оказался Валентин, лицо которого выражало то же, что и всегда – ровным счётом ничего. Ледяная маска, разбить которую у Дика то и дело чесались кулаки. Не потому что так сильно ненавидел, а потому что желал хотя бы раз увидеть на лице Придда хоть что-нибудь кроме холодного безразличия.       Вот уж кто из них двоих по-настоящему твёрд и незыблем.       Но Арамона не заставил себя долго ждать, тут же изъявив желание проверить своих воспитанников на знание истории. И не просто истории, а новейшей. Не став ходить вокруг да около, капитан выбрал темой обсуждения события пятилетней давности, а именно надорский мятеж, и как бы не пытался мэтр Шабли возразить ему, Арамона остался непреклонен.       Ричард поджал губы, прекрасно осознавая к чему всё ведёт. Нужно решаться, нечего ему стоять как истукан на радость Свину, чья рожа, перекошенная злобной гримасой, уже обратилась в его сторону.       Не дав ему сказать и слова, Дикон выступил вперёд.       – Господин Арамона, позвольте мне ответить! – высоко задрав подбородок, обратился к нему Ричард.       Челюсть капитана звонко щёлкнула, захлопываясь. В глазах полыхнула ненависть. И всё же он настороженно кивнул. Ричард сдержал весёлую усмешку. Неужели Арамона боялся того, что он может сказать? Неужели он считает, что Дикон начнёт разглагольствовать о великой Талигойе или, того хуже, о Золотой Анаксии? Бред пегой кобылы.       – Восстание поднял герцог Эгмонт Окделл при поддержке нескольких вассалов, позже к ним примкнули граф Гвидо Килеан-ур-Ломбах, граф Кэвэндиш, а вместе с ними и наследник герцога Эпинэ и четверо его внуков. Целью мятежников было свергнуть…       Дикон говорил спокойно не глядя ни на кого, кроме капитана, обращаясь лишь к нему, чтобы не сбиться от волнения, чтобы не дать ни единого повода воспринять его слова как ложь или насмешку. Но вместе с этим он будто бы неосознанно пытался отстраниться от рассказываемой им истории. Ведь он знал этих людей, они были гостями в их замке, были друзьями его отца...       Об отце Ричард и вовсе старался не думать, вернее не о нём, а о мотивах и причинах его поступков. Объяснить отец не успел и всё что помнил Ричард от приезда тех самых гостей и их поздних вечерах, только тихий и сухой речитатив вечно недовольной герцогини Окделл, пытавшейся что-то втолковать отцу.       Ноги немели от волнения и Ричард чувствовал, как катятся по спине капли ледяного пота. Ещё никогда в жизни он не смел столь открыто выражать свои мысли, не боясь получить за это выволочку от матери. Он даже припомнил что-то о роли Эсперадора и Агариса в этом восстании, как был прерван побагровевшим, от с трудом сдерживаемой ярости, Арамоной. Неужели он ожидал, что Дикон будет мяться и краснеть от стыда или того хуже от ненависти? Арамона явно его недооценил. Человек способен привыкнуть к очень и очень многому, так и Ричард свыкся с клеймом сына предателя, сделал его частью себя, чем-то, что больше никогда не сумеет причинить ему боль. По крайней мере этого никто и никогда не увидит.       – Унар Ричард! – чересчур громко воскликнул капитан, но тут же выправился и продолжил уже спокойнее. – Поведайте нам, как погиб герцог Окделл.       – Как прикажете, господин Арамона, – кивнул, Ричард, всего лишь на мгновение прикрывая глаза, но и этого хватило, чтобы за закрытыми веками тут же возникла картина отцовских похорон.       Бледное, точно вылепленное из свечного воска, тело отца, совершенно сухие глаза печальной, за пару дней постаревшей матери и непрерывный плач сестёр, с трудом осознающих произошедшее, но всё равно рыдающих. Как вёл себя он сам Ричард не помнил. В памяти отпечатались резкие слова матери призывающей молодого герцога вести себя достойно своего титула и стойко сносить удары судьбы... Смертельную рану отца, всего одну, он увидел тайком, ночью прокравшись в зал, где лежало тело. Один удар прямо в сердце – всё что требовалось, для того, чтобы окончить войну и сделать Ричарда сиротой.       – Герцог Окделл окончил свой жизненный путь на дуэли с герцогом Рокэ Алвой, –наконец произнёс Ричард, изгоняя из своей головы непрошенные воспоминания. – Секундантами выступили маркиз Салина со стороны герцога Алвы и Мишель Эпинэ, со стороны герцога Окделла...       – Скажите мне, унар Ричард, – вновь прервал его Арамона, точно почувствовав, что наконец-то нащупал живое сердце под каменной бронёй. – Какая участь ждала герцога Окделла по закону?       – Занха, – уверенно, почти отстранённо отчеканил Ричард, словно говоря не своими словами, а припоминая что-то услышанное им давным-давно. – И плаха.       Чёткие слова легко слетели с языка Ричарда, звонко разносясь по будто бы застывшим во времени лаикским сводам, уносясь ввысь. Лишь сейчас он решился покоситься на своих однокорытников, всех как один замерших в напряжении. На их лицах читалось непонимание. Он и сам не знал, что чувствует по поводу этого разговора. Если бы ему пришлось рассказывать про Эпине, про побег Робера, про то, что таким образом соседние государства надеялись разорвать Талиг на части, он не сомневался бы в своих чувствах. Но смерть отца будто бы содрала с него всю возможную защиту, всё напускное бахвальство. Ричард любил отца... Любит до сих пор, хоть понять и не может.       – И что же герцог Алва? Как наш король наградил его за победу? – гадко ухмыляясь продолжил допрос Свин.       – За подавление Восстания Эгмонта Окделла, герцог Алва, впоследствии получил маршальскую перевязь, – сквозь зубы прорычал Ричард, ощущая, как гудят камни Лаик под его ногами. – Лавры получают только победители. Это было справедливо.       Проигравшим же ничего, даже слёз на могилу не полагается. Это правильно. Это справедливо. С трудом взяв себя в руки Ричард перевёл взгляд встречаясь им со свинячими арамониными глазками и капитан вздрогнул в своём кресле, впиваясь пухлыми пальцами в подлокотники.       – Господин Арамона, я ничего не упустил? – голос Ричарда был твёрд и незыблем как огромный надгробный камень.       В коридоре глухо что-то рухнуло, заставив Арамону подскочить на месте от неожиданности, спустя пару мгновений в углу класса громко закашлялся мэтр Шабли, переводя внимание кажется забывшего как дышать Арамоны на себя. С противным скрипом капитан выбрался из кресла.       – Всё верно, – прорычал он, разворачиваясь на каблуках. – Продолжайте урок.       Мэтр Шабли энергично закивал, не прекращая кашлять и потихоньку перебираясь поближе к закрытому окну. Стоило Арамоне удалиться из аудитории, как на помощь заходящемуся в приступе грудной болезни ментору ринулись сразу несколько унаров.       Ричард не обратил на них никакого внимания. Внутри него бушевала буря, так какое ему дело до чужих хрипов? Попробуй он выдать нечто подобное перед матушкой, его бы точно лишили еды дня на два и заставили замаливать свои грехи в домовой часовне без устали под присмотром бестолкового отца Маттео. Если конечно не приказали бы высечь, во спасение его души от Закатного Пламени, разумеется. Ричард криво усмехнулся, представляя себе пустые глаза матери в очередной раз сравнивающей его с отцом, точно это сумеет призвать сына к послушанию. Сравнение звучащее скорее как упрёк, нежели похвала это всё, что он мог добиться от герцогини Окделл. Ричард устало прикрыл глаза, грубо отбрасывая от себя всяческие мысли о доме. И без того тошно.       Посреди гомона издаваемого кишащими вокруг мэтра унарами, раздалась пара сухих хлопков. Дикон поднял глаза и увидел хоть и кривую, но совсем не злую улыбку Эстебана. Ричард несмело улыбнулся в ответ. Неужели ему удалось заслужить уважение Эстебана? Хотелось верить, в конце концов говорил же Ричард, что враждовать им вовсе не обязательно.       После этого ужасно значимого для Дикона события многое изменилось. Не сказать, что маленькое выражение поддержки одним мановением руки превратило их с Эстебаном в друзей, к тому же общаться без присмотра слуг и менторов первые четыре месяца унарам запрещалось, так что их разговор в коридоре на следующий день после приезда Дикона оказался их последним взаимодействием, не считая занятий. И всё же их отношения стали заметно теплее с тех пор. Из подколов соседа исчезла ядовитая злоба и желание задеть побольнее. А вот остальные унары начали относиться к Дикону с ещё большей опаской. Не в силах решить для себя был ли ответ Ричарда насмешкой или же он говорил совершенно серьёзно, они просто предпочли держаться от него подальше, чтобы не навлекать на себя лишний раз гнев Арамоны, возненавидевшего Дика после этого урока с новой силой.       Так же на занятиях, явно с подачи капитана Арамоны, их очень часто начали ставить в пару с Эстебаном. И хоть они более или менее разрешили свои разногласия «миром», это ничуть не умалило их соперничества на уроках. Каждый тренировочный поединок находился в одном шаге от дуэли, каждый словесный опрос, в которые всё-таки начал включать Дикона мэтр Шабли, оборачивался соревнованием по красноречию между двумя унарами. Что не могло не приводить радующегося «вражде» его самого любимого и ненавистного унара Арамону в экстаз. Другие преподаватели лишь устало наблюдали за их соперничеством, не в силах сделать с этим хоть что-нибудь.       Так прошла ещё пара месяцев, пока в Лаик не завёлся Суза-Муза-Лаперуза граф Медуза из Путеллы. Новый житель заявил о себе громко, первым же делом вызвав на дуэль их капитана, подкинув свою ярко-малиновую шестипалую перчатку в его супницу во время завтрака.       После вызова Суза-Муза приступил к более решительным действиям, хотя и подошёл к делу творчески, придав висящему портрету Арамоны в фехтовальном зале соответствующий его сути облик, добавив на него свинячье рыло и подходящие уши. Вышло, на вкус Ричарда, весьма посредственно, но он легко простил проказнику подобную халтуру. А вот Арамона не был столь благосклонен и попросту лишил всех унаров сразу двух приёмов пищи, видимо решив помочь благородному и голодному Сузе-Музе соответствовать его же девизу.       В ответ граф Медуза, видимо решивший, что Арамона не постиг смысла, вложенного в исправленный им портрет, написал на парадной лестнице, что свинья должна быть свиньёй, а не капитаном. Припечатав сие заявление пару дней спустя горящей расходной книгой подкинутой прямо под дверь комнаты Свина, страницы которой предварительно были измазаны навозом.       Поначалу всем было смешно, особенно Ричарду, который с лёгкостью переносил наказание голодовкой, в отличие от его соседа, хмурое лицо которого было первым, что видел по утрам Дикон, выбираясь из своей комнаты в коридор.       Да уж, Эстебана можно с лёгкостью вычёркивать из списка потенциальных Суза-Муз. К тому же у Арамоны он ходил в любимчиках с самого начала. Какой смысл бороться против того, кто готов скакать вокруг тебя чуть ли не на задних лапках?       Но, некоторое время спустя веселье Ричарда ощутимо поубавилось. После начала выходок графа Медузы жизнь Дика сильно усложнилась. Арамона, явно желающий отыграться хоть на ком-то за свою поруганную честь, выбрал своей жертвой именно юного герцога Окделла, то и дело, заставляя стоять с поднятой навытяжку шпагой в руке или чаще других унаров лишая его приёмов пищи. Вскоре к нему присоединились и другие преподаватели, увидевшие в этом возможность отыграться на нём уже за выходки на уроках, ведь сделать этого на Эстебане или на ком-либо другом они не могли. Теперь каждый ментор в Лаик считал своим долгом распечь Дикона за глупость, за ужасный почерк из раза в раз заставляя переписывать его все задания, или несоответствующий внешний вид. Хотя занимался он усерднее многих, изо всех сил желая закончить обучение не ниже первой четвёрки в списке, прекрасно понимая, что среди благородных дворян будет мало желающих взять себе в оруженосцы сына предателя. А если он, в добавок, окажется одним из последних в выпуске?       И Дикон терпел, стиснув зубы, улыбаясь и кивая, а в ответ на их придирки лишь начинал стараться ещё сильнее, чем прежде. Он с таким трудом попал сюда, сбежал из дома против воли семьи, добирался в одиночку на Баловнике через полстраны, лишь ради того, чтобы поддаться на глупую провокацию и вернуться обратно в Надор к ледяному презрению матушки? Не на того напали!       Дикон с нетерпением ждал момента истечения четырёхмесячного испытательного срока, когда фабианцам, наконец, разрешат отлучаться в город, гулять в лаикском парке по вечерам или выходить на террасу расположенную на крыше трапезной. И если вечерних прогулок Дик, невероятно уставший от сидения в четырёх стенах своей кельи, ждал с нетерпением, то при мыслях о поездке в столицу испытывал лёгкое отвращение. В Олларии у него никого не было, кроме кузена Наля, видеть которого Дикон, сбежавший в Лаик против воли его отца, не испытывал никакого желания. К тому же, Ричард ни капли не сомневался, что стоит ему заявиться к кузену, как тот тут же предъявит ему гневное письмо из дома, только и дожидающееся момента, когда он его заберёт.       А Суза-Муза, тем временем, и не думал прекращать свои выходки. В расследовании личности местного поборника «справедливости» не сходилось многое. Сколько бы Дик, не перебирал унаров одного за другим, никто из них не походил на роль Лаикского мстителя объявившего войну Арамоне. Разве что Придд… Он был достаточно умён, чтобы придумать выходку с перчаткой, и отлично владел собой, чтобы никоим образом не выдать себя.       Проклятые спруты, думал Дикон, краем глаза следя за рыжеволосым юношей с каменным лицом вместе со всеми рассматривающим очередной подвиг Сузы-Музы, а именно подвешенные к потолочному крюку за золотую орденскую цепь Арамоновы панталоны, украшенные подобием свиного хвостика повязанного ярким красным бантом. Неужели ещё один трус привыкший скрываться за чужой личиной?       – Разрубленный Змей, – благоговейно прошептал Валентин, совершенно сбив этим заявлением Ричарда с толку, – кто же это?       Разве можно так хорошо играть?       От размышлений Дикона отвлекло торжественное появление Арамоны, тут же сообщившего унарам о краже своего личного имущества и требованием его немедленного возвращения. Никогда ещё Ричард не слышал, чтобы капитан Свин орал так громко и долго. Видимо кража панталон стала для него последней каплей, прорвавшей плотину Арамониного терпения.       Вмиг присмиревшие унары прервали свои обсуждения по поводу подвига графа Медузы и, построившись, стоически выслушивали красочную истерику своего капитана, сопровождающуюся топотом, брызганием слюной, дикими воплями и обещаниями ужаснейших кар на голову проклятого Сузы-Музы.       И как назло отца Германа в Лаик и след простыл, поэтому их капитан мог себе позволить с чистой совестью стращать унаров и позорить себя, не боясь реакции святого отца на его, недостойное капитана Лаик, поведение. Наконец, наоравшись вдоволь, он начал задавать вопросы об украденных вещах. И уж лучше бы он этого не делал, потому что после указания унара Арно о местонахождении пропажи Арамона, видимо решивший, что свиньи всё-таки летают, поставил себе цель, во что бы то ни стало снять своё имущество с потолка вот прямо сейчас.       Унары, до того все как один вытянувшиеся в струнку, не выдержали подобного испытания своей силы воли и заржали как самые настоящие жеребята. Ричард, как не пытался сдержаться, тоже оказался в их числе, как и хихикающий в кулак унар Валентин, и гогочущий во всё горло Эстебан.       Арамону их крики не только не привели в чувство, напротив, раззадорили ещё сильнее, поэтому не потребовалось много времени, чтобы унары от обычного хохота перешли к подначиванию капитана и призывам «разобраться» с кружащимся под потолком противником.       Завершило охватившее всех безумие лишь появление мышевидных слуг, додумавшихся притащить в зал лестницу. С огромным трудом, балансируя на ней, установленной на паре столов, и плечах другого человека, одному из слуг всё-таки удалось снять пропажу капитана.       Вот теперь, когда панталоны набитые какой-то дрянью валялись в другом конце комнаты, а Арамона, наконец, успокоившийся, сидел в кресле, напротив продолжавших стоять унаров, всем стало по-настоящему страшно. Унары застыли в ожидании. Вот сейчас-то и решится судьба Сузы-Музы, на поиски доказательств против которого в комнаты унаров были отправлены слуги.       Наконец, когда Дикон уже успел четырежды вознести молитву Литу о том, чтобы это мучение уже поскорее закончилось, в зал явился один из слуг. Мышью шмыгнул к Арамоне, прошептал что-то ему на ухо, и так же быстро, шурша серым одеянием, удалился.       Капитан медленно поднялся, с почти садистским удовольствием оглядывая воспитанников. Неторопливо прошёлся перед ними, уперев руки в боки и заглядывая в лицо каждому из них. Но вот, он поравнялся с Диком, остановился, поворачиваясь к нему и противно улыбнулся.       Нет, с трудом сохраняя спокойствие, подумал Ричард. Быть того не может, чтобы эта свинья обвинила во всех поганых спрутских выходках Дикона, а теперь он был точно уверен, что это был именно Придд. Скользкая, гадкая тварь, такая же, как и его отец!       Слова Арамоны, обвиняющего Ричарда в том, чего он не совершал, звучали для него как будто издалека. Неужели всё, думал он, выслушивая несправедливые обвинения, неужели вот так всё и закончится и его с позором изгонят из Лаик? Не чувствуя собственного тела Дикон вышел вперёд и развернулся лицом к другим унарам, как приказал Арамона.       Обида сдавила горло, Свин-таки нашёл способ от него избавиться. Не получилось выгнать сына мятежника сразу по приезде, так выгонит тремя месяцами позже, какая разница?       – Унар Ричард, признаёте ли вы себя виновным? – елейным голоском поинтересовался Арамона, получающий наслаждение от мучений Ричарда.       – Не признаю, – рвано выдохнул он в ответ, испытывая непреодолимое желание вцепиться кому-нибудь в горло, желательно Арамоне или Спруту, обрёкшему его на это и давить до тех пор, пока глаза не закатятся, а рожа не посинеет.       Арамона довольно хмыкнул, всё так же светски поинтересовавшись, откуда же в таком случае в комнате Ричарда обнаружились вещи графа Медузы, а затем, не став дожидаться ответа Дикона приказал остальным унарам покинуть помещение.       Лэйе Литэ!       – Прошу прощения, господин Арамона, вот только унар Ричард не является владельцем перечисленных вами вещей, – раздался предельно вежливый голос. Дикон задрал голову и увидел, как все унары отступили на шаг назад, оставляя унара Эстебана на арамоний суд. – Это ошибка, на самом деле они принадлежат мне.       Какого Леворукого он творит, широко распахнув глаза, подумал Ричард. Совсем сдурел? Решил заступиться за Дикона и вылететь из Лаик вместе с ним за проделку совершённую Приддом? Не бывать этому!       – Унар Эстебан? – удивлённый не меньше Дика, переспросил Арамона.       – Унар Эстебан врёт, – запротестовал Дикон, поворачиваясь к капитану Свину. Не будь он Окделл, если позволит единственному человеку, хоть как-то поддержавшему его в Лаик, вылететь отсюда из-за него. Дика Арамона всё равно ненавидит и выгонит, если не сегодня, так завтра, а у Эстебана есть шанс доучиться, он же у него в любимчиках ходит, в конце концов! – Вещи были найдены в моей комнате, они мои, Суза-Муза это я.       – Слуга ошибся, это была не ваша комната, а моя, всё-таки наши двери находятся рядом, – продолжал упорствовать Эстебан, бросая на Дикона пылающий ненавистью взгляд.       – Никакой ошибки! Перчатку я привёз ещё из Надора! – выкрикнул Ричард, соображая как бы поубедительнее наврать о своей причастности к Сузе-Музе, и невольно подаваясь вперёд.       – Из Надора!? Мне её в Олларии на заказ делал лучший перчаточник! Надпись на лестнице моя, все ведь знают, что вы пишете как курица лапой, и из раза в раз переписываете все свои задания, а там было всё написано внятно и без ошибок!       Вытягивая вперёд руку и на шаг, подходя ближе к Ричарду и Арамоне отчеканил Эстебан. Ошибок? Каких ещё ошибок, что он вообще несёт!?       – Каких ещё ошибок!? – ошалев от наглости унара, возмутился Дикон.       – В том-то и дело, что самых простецких!       Да как он смеет, так нагло лгать! На занятиях по словесности с Диконом мог соперничать разве что Придд. Возмущённый до глубины души откровенной ложью соседа Ричард, недолго думая, вышел ему навстречу, глядя глаза в глаза.       – Да я же почти на полголовы вас выше, как бы вы, при вашем росте арамоновы портки бы на крюк вешали бы! Суза-Муза – это я! - отталкивая стоящего к нему вплотную унара, прорычал Ричард. Неужели тот опять пытается подавить его волю приближаясь так близко? Не тут-то было!       Тут Эстебан не выдержал и схватил Дикона за грудки, грубо его встряхивая, и выкрикнул ему прямо в лицо:       – Возьмите свои слова обратно! Я не позволю какому-то надорскому недоразумению приписывать себе мои заслуги!       – Вот как!? – цепляясь за него в ответ, прокричал Дикон, уже раздумывая куда лучше ему вмазать. В глаз, чтобы надолго украсить его точёное лицо фингалом или в нос, чтобы напоить кровью наглеца камни старинного поместья. – А не много ли вы на себя берёте, сударь?       – ХВАТИТ! – проорал над их ушами Арамона, силой отпихивая друг от друга. Дикон только сейчас заметил, с какими озадаченными, если не испуганными, лицами глядели на них другие унары, отошедшие от них чуть ли не к самой стенке. – Оба! В Старую галерею! Что б до утра там просидели! Живо!       Так они оказались заперты в заброшенной и, разумеется, неотапливаемой части Лаик прямо посреди зимы.       – Ну что, довольны? – ядовито поинтересовался Эстебан, проходя вглубь галереи к единственному, конечно же не растопленному, камину, располагающемуся посередине помещения.       – Доволен? – непонимающе переспросил Дикон.       – Наказанием, – с готовностью ответил его товарищ по несчастью. – Вы ведь хотели вылететь из Лаик столь отчаянно, что чуть на дуэль меня за титул Сузы-Музы не вызвали!       – Не более, чем вы, – хмурясь, ответил Дикон. – Это меня подставили, не вас, неужели вы сами хотели покинуть Лаик раньше срока?       – А с чего вы взяли, что меня бы выгнали? – наконец поворачиваясь к Ричарду лицом, удивлённо спросил Эстебан. – Единственное, на что способен Свин в отношении меня – это жалкое наказание или выговор. Это вы тот, от кого Арамона желает избавиться столь отчаянно с самого начала, не я.       – Вы хотите сказать, что решили спасти меня от отчисления, даже не зная наверняка справедливо обвинение или нет? – успокаиваясь, спросил Ричард, только сейчас ощутив как же всё-таки в галерее холодно.       Неужели все эти оскорбления и недодрака была нужна лишь для того, чтобы спасти Дикона от исключения из Лаик? Как же это глупо, а ведь он как последний дурак набросился на единственного осмелившегося заступиться за него человека с кулаками. Действительно надорское недоразумение ни дать ни взять.       – Да ызаргу ясно, что Суза-Муза это не вы, – отмахнулся Эстебан, начиная пританцовывать на месте в попытке хоть немного согреться. – И не я.       – Я никогда вас не подозревал, – поделился Дикон, подбираясь поближе к камину. Может в нём всё-таки есть дрова?       Хорошая новость, дрова в камине были. Плохая новость, разжечь их было решительно нечем.       – Отчего же? Ростом не вышел? – ехидно вздёрнул бровь он.       – Могу задать тот же вопрос, – обняв себя руками, глянул на него Дикон.       – У нас же стены между комнатами тоньше некуда, если бы вы каждую ночь куда-нибудь шлялись, я бы знал, – пожал плечами Эстебан, повторяя его жест.       – И всё же это не объясняет, почему вы решили помочь мне, – возвращаясь к старой теме, напомнил Дикон, еле заметно перестукивая зубами. – Так почему?       Эстебан замялся, явно не желая отвечать, и огляделся по сторонам, но не найдя ничего интересного в заброшенном помещении, всё-таки вернул своё внимание на Дикона.       – Я был вам должен, – наконец, недовольно пробурчал он. – За крысу.       – За крысу? – удивился Ричард. – Это же пустяк, совсем ничего!       – Да не за убийство, – отмахнулся унар Эстебан. – За то, что никому не сказали.       Ричард на мгновение замер, а затем, не выдержав рассмеялся. Громко, на всю галерею.       – Кому бы я рассказал? Арамоне или мэтру Шабли вместо ответа по землеописанию?       Хмурости Эстебану ответ Ричарда не убавил. Поэтому Дикон посчитал лучшим вариантом замолчать, а затем, немного подумав, протянул вперёд руку.       – Помнится вы говорили, что знакомство следует начинать с охоты на зверя посерьёзнее крысы? Арамона, конечно, не вепрь, но свинья ещё та, – улыбнулся Дикон.       Эстебан хмыкнул и пристально оглядел руку Дика, судя по серьёзному выражению лица, решая для себя что-то очень важное. А потом, всё-таки надумав, он вытащил свою ладонь из подмышки и пожал его руку в ответ. Снова.       – Эстебан Колиньяр, маркиз Сабве, – произнёс он, торжественно кивая.       – Унары не должны знать родовые имена друг друга, – усмехаясь, ответил Дикон, и всё же добавил. – Ричард, герцог Окделл.       – Приятно познакомиться, – на этот раз улыбка Эстебана была совершенно искренней.       – Мне тоже, – признался Ричард, отпуская чуть тёплую ладонь уже не просто знакомого и соседа, а возможно первого своего друга в Лаик. – Если мы продолжим так и дальше стоять, то очень скоро замёрзнем насмерть.       – Предлагаете обняться? – со смешком поинтересовался Эстебан Колиньяр. Знала бы Мирабелла Окделл кому только что Дикон по доброй воле пожал руку, лично отхлестала бы его по лицу несколько раз. – Увольте, мы с вами не настолько хорошо знакомы, чтобы вместе предаваться гайифскому греху, даже под угрозой смерти.       – Хоть я и не предлагаю, – трясясь не то от смеха, не то от холода, ответил Дик. – Но уверен, что где-то через четверть часа вы измените своё мнение и платонические объятья уже не будут казаться вам чем-то столь ужасным.       – Очень смешно, – осклабился Эстебан.       Ричард пожал плечами, по очереди приподнимая то одну ногу, то другую. Ну как же холодно!       – Риииииииччччччааааарррддд! – завыли откуда-то из камина.       Дикон замер, оглядываясь.       – Это ещё что такое? – вздрогнув не то от холода не то от неожиданности, спросил Эстебан.       – Риииииииичччччаааарррддд… Ооооокдеееенлл! Жииииииввввоооооой ттттттаааааммм? – продолжали завывать из камина.       – Не знаю, – пожал плечами Дикон, нагибаясь чтобы заглянуть в дымоход.       – Риииииичччаааааррррддд! – уже более взволнованно вопрошал неизвестный.       – Да живой он! Чего орёшь? – садясь на корточки и почти что, засовывая голову в дымоход, проорал Эстебан.       – Гггдддееее Рииииичччааарррдд? – совсем уж испуганно провыл голос.       – Здесь! Я здесь! – отпихивая Эстебана локтем, прокричал в камин Дикон. – Ты кто?       – Суззззза-Муууузззааа, – после недолгой паузы ответил голос. – Тыыы кааак? Жииииив?       – Что-то я не понял, то есть нас из-за этого голодного и свободного урода сначала под замок посадили, а теперь он решил, что я тебя тут убил что ли? – переглядываясь с Диком, возмущённо воскликнул Эстебан, следующее предложение, проорав уже в камин. – А ты спустись и проверь как там твой драгоценный Ричард, Медуза ты драная!       – Ты зачем пришёл? – выкрикнул следом Дикон, поддерживая возмущение однокорытника всей своей душой, но, всё же, решив раньше времени не развязывать конфликт. – Мало неприятностей доставил?       – Я Дику ничего не подбрасывал… – тут же донеслось в ответ. – И уже подготовил Свину доказательство того, что я на свободе, и объявление о своей безвременной кончине.       – Я ему не верю, у Арамоны мозгов не хватит так тебя подставить, – тряхнул головой Эстебан. – Слышишь, не верим мы тебе!       – Скажи, кто ты!? – крикнул Дикон.       – Потом! – хихикнул Суза-Муза в ответ.       – Боится, – кивая в сторону камина, прошептал Эстебан. – Это точно он нас так. Думает, если узнаем его имя, то поколотим.       – Может это Придд? – тоже шёпотом ответил Дикон, хоть в данный момент и начал сомневаться в кандидатуре Спрута на роль Медузы, ну не мог он представить себе Валентина залезшего на крышу, чтобы поинтересоваться, не прибил ли его Эстебан ненароком.       – Да нет, – отмахнулся сосед. – Ставлю на Арно, вроде и голос похож.       – Холодно там у вас? – не слыша их перешёптываний, спросил Суза-Муза. И как не силился Дикон, ну никак он не мог из-за эха различить в каминных завываниях голос никого из однокорытников, хотя тот и казался ему более чем знакомым.       – А ты спустись и проверь! – тут же предложил Эстебан.       – Ну нет, – вновь хихикнул граф Медуза. – Ричард, я тут тебе ужин собрал прямиком с Арамонова стола. Выпей за упокой моей грешной души! Дикон лови, спускаю, только осторожнее, бутылка тяжёлая, собака… Только с грубияном не делись, заклинаю, исполни моё последнее желание!       Дикон пригнулся, делая шаг в огромную каминную пасть, удивляясь тому, что Эстебан оставил весьма нелестный комментарий о нём без ответа. Он подошёл ближе, заглядывая прямиком в дымоход и вытягивая руки к медленно спускающемуся прямиком в них объёмному мешку.       – Порядок? – спросил Суза-Муза, чувствуя, что Дикон всё-таки ухватил тяжёлую ношу.       – Держу, – крикнул в ответ Ричард.       Молчание товарища становилось слишком уж подозрительным, поэтому Ричард обернулся, прижимая к себе неудобный мешок. Затем вышел обратно в галерею и воззрился на странное зеленоватое свечение, которого там не было ещё пару минут назад и в помине. Эстебан, застыв в паре шагов от камина, между тем не отводил взгляда от одной из стен, из которой и исходил этот непонятный свет.       А затем раздался оглушительный колокольный звон, настолько громкий, что сначала Дикон и не различил примешавшегося к нему испуганного вопля и грохота, а затем и это позабылось, после того, как из стены вышел первый монах.       Когда за настоятелем шагая парами последовали и другие призраки, а это явно были они, Дикон крепче прижал к себе мешок, отступая к прикрывающему рот Эстебану. Так вот, что это был за визг.       Колокол меж тем продолжал звонить, глуша хриплые крики товарища и шаги медленно подбирающегося к нему ближе Ричарда. Ещё никогда в жизни ему не было так страшно, скорее всего, он и сам закричал бы, если бы мог издать хотя бы звук. Горло сковало страхом.       Дикон медленно присел, опуская дар Сузы-Музы на пол. И, наконец, дойдя до Эстебана, аккуратно положил руку ему на плечо. Юноша сильно вздрогнул, оглядываясь на Дика, но встретившись с ним взглядом, немного расслабился. Мгновение и он опустил прикушенную им самим же ладонь.       Тьма галереи будто бы стала гуще вокруг призраков, продолжающих своё безмолвное шествие сопровождаемое лишь ритмичным колокольным звоном. В руках одинаковым жестом, они сжимали слабо мерцающие свечи, продолжая свой путь и, к счастью, не замечая застывших в ужасе унаров.       Дикон хотел было закрыть глаза и не видеть их, но не мог, отчего-то жадно разглядывая призрачное шествие до тех пор, пока не наткнулся среди них на знакомое лицо. Там, среди совершенно незнакомых лиц, шёл его отец, сжимающий точно такую же, как и у всех остальных свечу, а рядом с ним шествовал сам Дикон, облачённый в унарскую форму.       – Это мой отец, – пятясь от, как ни в чём не бывало продолжающего свой путь, призрака, пробормотал Ричард.       – Совсем сдурел, – отчего-то приняв отступление Дикона за желание присоединиться к призрачному шествию, прошипел Эстебан, мёртвой хваткой вцепляясь ему в руку. – Сам же всем видом показывал, тебе с мятежниками не по пути, так чего сейчас-то рванул!?       – Я здесь и никуда не собираюсь! – отрывая взгляд от отца, и переводя его на Эстебана, просипел Дикон. – Пусть… Пусть Четыре Волны унесут злые проклятия от нас, сколько б их ни было.       В голове всплыл образ старой Нэн, рассказывающей ему истории о выходцах, призраках и Абвениях. Слова древнего заклятья, которое она шептала, по ночам отгоняя от совсем ещё юного Дика страшные сны, сами собой легли на язык.       – Чего? – покосился на него Эстебан.       – Повторяй за мной! – прикрикнул на него Ричард. – Пусть Четыре Волны унесут злые проклятья от нас, сколько бы их ни было!       Эстебан послушался беспрекословно, хоть и запинаясь чуть ли не на каждом слове, он упрямо вторил словам Дикона.       – Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько бы их ни было. Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько бы их ни было. Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько бы их ни было, – завершил заклинание призванное отгонять беду Повелитель Скал.       Одновременно с последними его словами исчез в противоположной стене последний призрак из шествия. Колокол, наконец, стих. И Ричард, как и Эстебан, позволили себя спокойно вздохнуть, переглядываясь и сдерживая рвущиеся из груди нервные смешки.       Неожиданно в камине кто-то чихнул.       Эстебан так и подскочил на месте, разворачиваясь на звук. Дикон тоже, не менее удивлённый, повернулся следом и правда, в камине, перемазанный сажей с ног до головы, валялся какой-то унар и продолжал беспрерывно чихать. Два раза, три, пять… На восьмом чихе, он всё-таки соблаговолил остановиться.       – Вот тебе и потом, – усмехнулся Эстебан, окидывая взглядом свалившегося в дымоход Сузу-Музу. – Что, колокола испугался?       Парень из камина почти не двигался, свернувшись комочком, он продолжал лежать, тяжело втягивая в себя воздух.       – Эй ты, Суза-Муза, – серьёзнея на глазах, обратился к пострадавшему унару Эстебан. – Ты как, живой?       – Да вроде, – простонал Суза-Муза, медленно переворачиваясь на другой бок.       И тут Дикон разглядел в камине, хоть и измазанную сажей, но яркую рыжую макушку Сузы-Музы.       – Вот же Спрут… летающий, – процедил Дикон, с трудом сдерживая желание вытащить Сузу-Музу из камина и приложить разок-другой о ближайшую стенку.       – Спрут? – ещё не разглядевший примечательных волос Сузы-Музы переспросил Эстебан. – Ах ты, гад! Ты хоть понимаешь, что из-за тебя Дикона выгнали бы к Леворукому и всем его кошкам из Лаик!?       Эстебан, в отличие от Ричарда, себя сдерживать не стал и, схватив за шкирку, вытянул кряхтящего от ушибов Валентина из камина.       – Я же сказал, что это не я! – отбрыкиваясь всем телом, ответил Валентин. – Отпусти меня сейчас же!       – Как скажешь, – пожал плечами Эстебан, выпуская из рук унарский колет Придда, отчего тот просто рухнул на каменный пол, застонав ещё громче, чем прежде.       – Это был не я! Вещи подложил не я! И Суза-Муза тоже не я! – потихоньку приводя себя в сидячее положение, продолжал оправдываться Валентин, вмиг растерявший всю свою холодность.       – А кто тогда? – приседая перед ним на корточки, поинтересовался Дикон.       – Не знаю, – повёл плечом Валентин. – Да на кой ызарг мне подставлять вас? Будь я Сузой-Музой, то подкинул бы свои вещички унару Эстебану.       – А зачем сюда явился? – продолжал допрос Ричард, уже поверивший в невиновность Валентина. От одной мысли о том, что ещё буквально две четверти часа назад он был готов незаслуженно обвинить Придда во всех своих проблемах, становилось противно.       – Сказал же уже, поесть принёс, – находя взглядом отложенный Диконом мешок, и кивая в его сторону острым подбородком, ответил Спрут. – Я письмо написал от имени Сузы-Музы, чтобы вас оправдали.       – А с чего тебе помогать унару Ричарду? – насмешливо хмыкнул Эстебан. – Или всё-таки Люди Чести заимели… Честь?       – А тебе с чего? – не выдерживая и всё-таки переходя на «ты» бросил Валентин.       Эстебан замолчал, встречаясь взглядом с вскинувшим брови Диконом. Мол, давай, сам объясняй, зачем помог.       – Решил спасти от исключения своего друга, – наконец выдал он, закатывая глаза на лёгкую улыбку, выступившую на лице Дика.       – Друга? Да вы же все три месяца грызлись как кошка с собакой, – растерянно нахмурился Валентин, окончательно разрушая в голове Дикона образ склизкого спрута, которому всё на свете фиолетово.       – Хотите верьте, хотите нет, а это правда, – пожал плечами Ричард, поддерживая своего друга.       Бледный юноша захлопал серыми глазами и запустил грязную пятерню в растрёпанные и не менее грязные волосы, пытаясь привести их в хоть какое-нибудь подобие порядка. Безуспешно.       – Я решил, что будет несправедливым вам расплачиваться за чужие игры, – всё-таки решил ответить на вопрос Эстебана Валентин. – Только такой дурак, как Арамона, может решить, что Суза-Муза это один из унаров. Все эти козни были направлены не шутки ради, а чтобы вывести капитана из себя, подорвать его авторитет, если он у него конечно имеется.       – То есть, вы думаете, что Суза-Муза это один из слуг? – от удивления переходя обратно на «вы» спросил Эстебан.       – Или менторов, – кивнул Валентин. – Ни у кого из унаров не вышло бы в одиночку совершить все эти… розыгрыши. А несколько человек ни за что не остались бы незамеченными.       – Звучит логично, – окончательно сменивший гнев на милость, согласился Ричард, протягивая руку сидящему на ледяном полу Валентину.       Тот поглядел на его ладонь с опаской, но всё же принял помощь, с кряхтением поднимаясь на ноги. Эстебан грозно сощурился, окидывая лже-Сузу-Музу неприязненным взглядом, а после, поглядев по сторонам и заметив мешок со снедью, направился к нему.       – Раз уж мы разобрались, что никто из нас не Суза-Муза, то давайте посмотрим, что нам принёс на ужин унар Валентин, – предложил он, раскрывая мешок. – Никаких бокалов?       – Вы ещё про кувшин спросите, – возвращая себе невозмутимое выражение лица, совсем не вяжущееся с его растрёпанным и грязным внешним видом, парировал Валентин. – Там есть огниво, давайте хоть камин разожжём. И как вы тут не околели совсем?       С горем пополам растопив камин и устроившись рядом с ним, унары развернули приготовленный им ужин, который оказался более, чем неплох.       – Спасибо вам, – улыбнулся Ричард, откусывая от куска хлеба с сыром и окороком.       – Не за что, – кивнул в ответ Валентин, делая первый глоток из бутылки.       – Какой официоз, а ведь все пьём из одной бутылки, – поморщился Эстебан, выхватывая из рук Валентина вино.       – И всё же удивительно, что Колиньяр не видит ничего зазорного в дружбе с Окделлом, – поделился мыслями вслух Валентин.       – Как и то, почему представитель Людей Чести не соизволил перемолвиться и словом с сыном мятежного герцога поднявшего восстание во имя всех ваших идеалов, – гадко улыбаясь, парировал Эстебан. – Или на вас произвела такое впечатление небольшая речь унара Ричарда перед Арамоной? Кстати, это правда, всё, что вы сказали? То есть, вы и вправду в это верите?       – Конечно, – незамедлительно ответил Ричард, почти не думая. – Мой отец был мятежником и за что заслуживал казни. Талигойи нет, и не будет, есть лишь Талиг…       На мгновение Дикон задумался, что ещё следует добавить, чтобы окончательно прояснить свою позицию на этот счёт и не дать новым знакомым ни единого повода сомневаться в его преданности короне... На которую ему было в общем-то плевать.       – Я всецело верен своему королю Фердинанду Оллару. И надеюсь посвятить всю свою жизнь служению на благо государства и его подданных. Вот так.       Бесхитростный и более чем честный ответ вроде бы сумел убедить унаров в том, что идеи отца ему в общем-то не близки. Великим патриотом Ричард себя тоже назвать не мог, но отцовское восстание научило его тому, что даже худой мир, гораздо лучше войны, даже если она за «‎правое» дело.‎       – Простите за возможно бестактный вопрос, но как же вам с такими убеждениями жилось в Надоре? – поднося к огню тонкие пальцы, спросил Валентин.       – Трудно, – после недолгого раздумья ответил Дикон, слабо поморщившись и не добавив, что жить в Надоре и без его убеждений была не далеко не сахар. – Можно сказать, приглашение в Лаик стало для меня чем-то вроде благословения.       – Поздравляю, унар Валентин, возможно перед нами единственный человек во всём Талиге, которому ссылка в Лаик принесла радость, – смеясь, возвестил Эстебан. – А что насчёт будущей службы, уже знаешь, к кому попадёшь?       – Не имею ни малейшего понятия, – сведя брови на переносице, ответил Ричард. – Как будто вы знаете, кто вас выберет.       – Вообще-то знаем, – преспокойно ответил Валентин Придд, легко пожимая плечами, и всё же счастья от этого знания Дикон на его лице не заметил. – По договорённости с моим отцом меня возьмёт граф Рокслей, уверен, что отец унара Эстебана тоже поспешил озаботиться судьбой своего отпрыска заранее.       – Меня возьмёт комендант Олларии Килеан-ур-Ломбах, – соглашаясь с Валентином, кивнул Эстебан. – Твой опекун не сказал тебе, к кому ты попадёшь?       Дикон застыл, не зная, что и сказать. Отчего-то стало страшно, как тогда в кабинете Арамоны сразу по приезде в Лаик. Страшно от неизвестности. Что если все выбирали себе оруженосцев, заранее договорившись с их отцами об этом, что если никто попросту не возьмёт себе Дикона, за которого некому было просить? Что он станет делать таком случае? Вернётся домой? Нет, это был неудачный вариант, впрочем, и бесцельно шататься по Олларии после дня Святого Фабиана он не собирался. Половина пути уже пройдена и Дик должен рассмотреть даже такой вариант, что его никто не возьмёт. А меж тем Валентин и Эстебан молча взирали на него, терпеливо дожидаясь ответа. И Дику отчаянно захотелось рассказать им правду. Обо всём.       – Граф Ларак даже не планировал отсылать меня в Лаик, какой уж там договор, – делая глоток из бутылки, ответил Дикон.       – И всё же вы здесь, – приподнимая бровь, произнёс Валентин.       – Вопреки воле его и матери.       – Как это? – непонимающе нахмурился Эстебан. – Вопреки воле, это значит, ты в Лаик из дома сбежал что ли?       Дикон согласно кивнул, отпивая вина ещё раз, почти не чувствуя вкуса и до ужаса страшась их реакции. Что если они тут же ринуться жаловаться Арамоне на беглеца, проникшего в Лаик без разрешения дяди и матери? Первым оттаял как ни странно Валентин.       – Это было очень смело с вашей стороны, – одобрительно кивая, негромко сказал он. – Вряд ли я когда-нибудь сумел бы решиться на подобное.       – Ричард, правильно ли я понял, что ты просто собрал вещи, сел на коня и приехал в Лаик в гордом одиночестве, просто постучавшись в ворота и попросив взять тебя? – всё ещё пытаясь осознать ситуацию, расспрашивал его Эстебан. – А ты Арамоне, что сказал вообще?       – Сказал, что мой дядя заболел в пути и остался в придорожной гостинице не став меня задерживать, – пожал плечами Дикон.       – Ну, ты даёшь, – откидываясь назад, усмехнулся Эстебан. – Снимаю шляпу. Твой поступок достоин восхищения, куда там Сузе-Музе с его розыгрышами.       – И вы не думаете, что мой поступок достоин… осуждения? – переводя взгляд с одного собеседника на другого, спросил Ричард.       – Ни в коем случае, – качнул головой Валентин, не поднимая на Дика глаз. – Если бы мне хватило смелости поступить как вы, я бы отказал Рокслею в День Святого Фабиана и уехал бы служить в действующую армию, а не сидел бы без дела в столице, как того желает мой отец.       – Ну не знаю, мне в столице нравится, – потягиваясь и сонно зевая, возразил Эстебан. – Но я бы ни за что не отказался, если вместо Килеана-ур-Ломбаха в оруженосцы меня позвал бы, к примеру, Рокэ Алва, и пусть отец хоть желчью захлебнётся.       – Ну, так если бы и меня Алва вызвал, я бы тоже согласился, – возводя глаза к потолку пожал плечами Валентин. Эстебан смерил Придда странным взглядом, будто собираясь сказать что-то, но передумал.       – А вы не знаете, кого он себе возьмёт? – поинтересовался Ричард, от чего-то в роли оруженосца Первого Маршала отчётливо представляя себе Альберто или Паоло.       – Никого, как и всегда, – со смешком ответил ему Эстебан. – Алва не берёт оруженосцев.       После этого в Старой галерее повисла тишина, и юноши молча продолжали свою позднюю трапезу. Дикон же обдумывал сказанное Валентином об отказе от службы на Дне Святого Фабиана и отбытии в армию.       – Валентин, – обратился к нему Ричард. – Любой может отправиться служить в действующую армию, даже если его не возьмут в оруженосцы и без разрешения на это опекуна?       – Верно, – кивнул Придд.       – Уже готовишь пути к отступлению? – тут же влез Эстебан.       – Не желаю возвращаться в Надор ранее, чем в двадцать один год, – честно ответил Дикон. – Если меня возьмут в оруженосцы – прекрасно, я дам клятву и отслужу положенные три года. А если нет, то служба в армии не такой уж плохой вариант.       – Надеюсь, твои стремления воплотятся в жизнь, – грустно улыбаясь, сказал Валентин.       – Я тоже на это очень надеюсь, – сонно кивая головой, пробормотал Ричард.       Скорей бы наступило утро и их всех выпустили отсюда… Погодите-ка.       – А что мы будем с Валентином делать? – встрепенулся Дикон.       – В каком смысле? – нахмурился Эстебан, неторопливо жуя ломтик сыра.       – В таком, что когда нас садили под арест, нас было двое, а на выходе будет уже трое? Арамона конечно дурень тот ещё, но считать-то умеет? – кивая в сторону Валентина, сказал Ричард.       – Ну, мы с тобой имеем право тут находиться, так что это проблема третьего. Пусть назад ползет, присасываясь щупальцами, в конце концов, он сам виноват, что в трубу свалился, – полностью игнорируя присутствие третьего члена их разговора, пожал плечами Эстебан.       – Если бы кое-кто не орал как раненый медведь посреди леса, то я и не свалился бы, – возвращая чумазому лицу привычное высокомерное выражение, произнёс Валентин.       – Так, успокоились! – заткнул начинающуюся перепалку Ричард. – В любом случае выходить вместе с нами Валентину нельзя, что если последовать предложению Эстебана?       – Какому? Карабкаться по трубе наверх?       – Спрятаться, когда Арамона придёт нас выпускать.       – Ага, нас он выпустит, и дверь обратно запрёт. А Спрут тут останется в компании крыс и призраков. Когда вонять начнёт, тогда его и найдут. Плохая идея, – передёргивая плечами при одном только упоминании призраков и крыс, возразил Эстебан.       – Так мы украдём ключи, или дверь вскроем или на худой конец залезем на крышу и с помощью верёвки через тот же камин Валентина вытащим, – предложил Ричард, не сводя взгляда с замершего в раздумьях Придда.       – Мне нравится ход твоих мыслей, унар Ричард, – хлопнув Дика по плечу, весело сказал Эстебан. – Так нам хотя бы не придётся объяснять, как мы за несколько часов успели себе третьего заделать.       – Звучит вполне разумно, – растирая озябшие плечи, качнул головой Валентин.       Вот только дожидаться утра им не пришлось. Вскоре дверь ведущая в старую галерею распахнулась, и внутрь вбежал мертвецки бледный отец Герман. Круглыми от страха глазами он оглядел троих ребят и, убедившись, что они более или менее в порядке тут же засыпал их вопросами. Видели ли они что-то, происходило ли здесь что-то странное? На все его вопросы унары как один отвечали, нет, ничего не видели, не слышали, только замёрзли ужасно. Успокоившись от их ответов, отец Герман выпустил их из галереи, не обратив никакого внимания на возросшее число нарушителей порядка в Лаик, и отвёл по комнатам.       Прошло три месяца пребывания Дикона в Лаик. Ему оставалось преодолеть ещё столько же.