Вояджер-1

      Цзинь Жулань в свои четыре года понимал многое.       Понимал, что родителей у него нет и никогда не будет. Он их на самом деле даже и не помнил — только знал, что они когда-то были. Слышал от дяди, что мама была прекрасной и доброй, а отец храбрым и благородным. Правда, кроме пары фраз ему родителей больше никак не описывали.       Понимал, что в ордене своего дяди Чэна он изгой. И не потому что наследник, а потому что он племянник своего дяди. Почему-то никто не хотел с ним дружить или играть, будто боялись.       Ещё Жулань понимал, что он изгой не только в Юньмене, но и в ЛаньЛине. Особенно хорошо это понял, когда дети решили с ним поиграть и загнали в лес, а затем предложили ему залезть на са-а-амую высокую ветку. Он ведь не трусишка, он ведь будущий Глава Ордена!       Забраться он смог. Высоко-высоко, так, что аж дети внизу казались маленькими мошками. А вот спуститься — нет. Ему боязно. Совсем маленькая Феечка жалобно скулила где-то в кустах рядом с деревом, за что впоследствии и получила от местной ребятни пинки тяжелых сапог, заметно притихнув.       Цзинь Жуланю страшно. Ему впервые в жизни так страшно. Не за себя, не потому что он сейчас упадёт и разобьётся. Страшно, что дяди его могли потерять, что Феечка молчит слишком долго. Впервые доверился и был так глупо предан.       Плач застрял в горле, не давая вымолвить и слова, лишь заставляя сглатывать тугой ком в попытках что-нибудь придумать.       Ему было всего четыре и Цзинь Жулань искренне начал разочаровываться в людях.       — Эй, мелкий. Ты как туда забрался? — звучный голос заставил мальчика подскочить на ветке от испуга. В глазах мутно из-за слез, но он видит внизу крупного мужчину. Кажется, даже больше его дядюшки Чэна. Увидь его где-нибудь на земле, точно бы убегал далеко и надёжно.       — Я… я… — голос все никак не хотел слушаться, и Жулань лишь сильнее шмыгнул носом, размазывая сопли по рукаву дорогого ханьфу. Няни его убьют. Отругают, отлупят розгами и убьют — в дорогой ткани точно есть несколько дырок, а кое-где вовсе испачкана в земле. Но разве это важно?       Мужчина молчит недолго, а после вздыхает так громко, будто собирается его сдуть с насиженного места. Мальчик лишь сильнее цепляется за ствол дерева в надежде на спасение. И молчит. Не потому что хочет, а потому что его мелко трясёт от рыданий.       — Эй, малыш, я сейчас поднимусь к тебе на мече и заберу тебя от туда, хорошо? Ты только не дергайся резко, ладно? У меня тут просто ещё один пассажир за пазухой, — он говорит, говорит, и маленький Цзинь наблюдает, как сабля вылетает из ножен за спиной, а мужчина легко встаёт на железо, поднимаясь плавно вверх. Мальчишка думает, что не такой уж он и пугающий уже. Большой правда, но добрый. И глаза красивые. Такие чистые, чистые, как небо без облаков! Он даже не сопротивляется, когда сильные руки снимают с ветки и бережно прижимают к груди.       Жулань лишь цепляется за ткань чужого ханьфу всеми силами, надеясь, что его не отпустят. И его не отпускают, даже когда сабля возвращется обратно в ножны. Рядом что-то копошится и это отвлекает, даже раздражает — сейчас его обнимают крепко-крепко и он не помнит, когда его гладили так бережно.       — Ну-ну. Не плачь, милый. Смотри, я тут такую прелесть нашёл! Правда, какие-то паскуды ей лапу сломали…       — Феечка! — Жулань отрывается от ткани на груди, мокрой и сопливой. Он чувствует, как дрожь сходит на нет, уступая место стыду. Стыд в свою очередь быстро прячется, а щенок высовывается к хозяину, лижет руки. В них наверняка куча заноз.       — Ах, так она твоя была. Ну вот считай нашли друг друга. Как тебя зовут, чудо-юдо? — мужчина разговаривает с ним все так же мягко и отпускать с рук не собирается. Лишь прижимает свою ношу крепче, неторопливо направляясь в сторону поместья, где он гостит с дядей второй день.       — Цзинь Жулань. А вас как, дяденька? — пока что незнакомец громко фырчит на обращение и пробирается сквозь ветви, приподнимая уголки губ в легкой улыбке.       — Меня зовут Не Чизэ. Расскажешь всё-таки, как же ты умудрился на то дерево забраться? — широкая и мазолистая ладонь проходится по его лицу, краем рукава стирая грязь с лица да другие следы его преступления. Мальчик упирается взглядом в Фею, молчит и начинает дергать маленькую косу, выбившуюся из прически.       Ему было четыре, но он отлично понимал: он не может каждому встречному говорить, что наследника двух великих кланов обманом загнали на дерево в целях поиздеваться.       Глаза мужчины на миг становятся острыми, пронзительными и чуточку устрашающими, словно тот прекрасно все знал и так, а затем все приходит в норму. Жулань невольно сжимается и молчит упорно, а голос над макушкой почему-то звучал крайне понимающе:       — Дай угадаю. Местные дети не признали? Решили, мол будет весело загнать новичка куда-нибудь и поиздеваться. Вот только они просчитались: твоя пушистая прелесть будет в разы умнее этих дикарей. Я же как раз из-за её лая примчался, — его стискивают вновь. Ободряюще как-то. Через секунду ребенок кочует с рук на шею и Цзинь хватается за волосы из-за опаски, ощущая себя крайне неуютно без опоры. — Но ты не бойся. Ты не один такой. Я вот тоже когда-то был изгоем, представляешь?       — Вы? — мальчик отвлекается от высоты и смотрит на голову, где так много много косичек, и видит, как мужчина улыбается ласково. — Дяденька, вы не выглядите как… Эм…       — Как изгой. Ну, это потому что со временем все равно находятся люди, с которыми ты сходишься. Друзья, соратники, любимые. Семья в конце концов. Да и глупости все это. Ну погоняли тебя пацаны, ну и фиг с ними. Сегодня они, а завтра ты их. Главное же ведь не это — главное знать, что не все люди такие. А то станешь потом таким же: сварливым, злым и одиноким, — Чизэ вскинул палец вверх и проговорил это все так, будто является лучшим мудрецом всея ЛаньЛина, заставляя мальчишку хохотать от сравнения этого огромного дядьки и сухоньких старцев.       — Ой, а вы прям моего дядю Чэна описали. Он такой потому что один, да? — Цзинь Жулань невольно расстроился и обнял своего извозчика покрепче, даже не замечая, как они уже вышли из леса и подходят все ближе к его покоям.       Откуда этот незнакомец знал об этом, и почему служанки разбегались от одного его взгляда мальчик не знал. Ему было четыре, он ещё не все понимал.       — Да, малыш. Но ты не волнуйся, твой дядя завидный жених, найдет себе ещё кого-нибудь, — руки все так же мягко укладывают его в кровать, а будущий глава ордена Цзинь чувствует себя таким уставшим, что лишь прижимает к себе Феечку, которая подползла к нему поближе, а другой ладонью не выпускает чужой рукав.       — Тётушка Юй говорит, что дядя Чэн женат на своей Пристани. Как можно быть женатым на своем ордене? — широкий зевок не дает договорить как следует, а глаза становятся такими тяжелыми, аж держать их открытыми удается все с трудом. Только ткань ханьфу в руке не дает провалиться в сон, пока Жулань не чувствует, как кровать проседает под весом и становится та-а-ак тепло. Хорошо и мягко. Так его иногда обнимал дядя, когда он долго болел или когда капризничал и не хотел его никуда отпускать.       Мягкий хриплый голос убаюкивает, как и неизвестная песня. Ему никогда не пели колыбельных, и он бы хотел послушать ещё. Замереть вот так и притвориться маленьким-маленьким. Ведь ему всего четыре года. ***       — Глава Цзян, молодого господина нашли!       Всего пара слов, а от облегчения, кажется, подкашиваются колени.       — Где он? — резко разворачивается и смотрит на служанку со злостью, усталостью. Та, не поднимая головы, быстрым шагом идёт к покоям Цзинь Жуланя.       Суматоха вокруг успокаивается, но слуги стараются лишний раз не смотреть в сторону Цзян Чэна, который подавляет в себе гнев лишь силой воли. Цзыдянь на пальце опасно искрит, пока девушка негромко вещает: — Его нашел господин Не, Глава. Он ничего нам не сказал, из покоев молодого господина выгнал. И сам не выходит, — она останавливается у двери и смотрит на ту со страхом, а затем так же не поднимая головы буквально убегает от двери.       Он пытается успокоится. Вдохнуть, выдохнуть, повертеть кольцо на пальце, дабы Цзыдянь наконец перестал разбрасываться искрами во все стороны. А затем подходит к двери ближе, замирая с удивлением.       Никаких криков, плача и всего того страшного, пришедшего ему в голову, как только услышал с кем его племянник. Вместо этого из комнаты слышна песня. Негромкая, убаюкивающая и спокойная. Цзян Чэн не слышал ее, как и незнакомые слова — это не пугает, заставляет лишь замереть в нерешительности, резко успокоиться.       — Глава Цзян, входите. Негоже главе клана подслушивать за дверью, — а голос насмешливый, с хрипотцой. Но все еще мягкий и тихий.       И многое объясняется, когда он толкает дверь и видит: его единственное родное существо на этой земле доверчиво прижимается к чужому боку. Не Чизэ выглядит всё так же самодовольно, что никак не вписывается в то, как трепетно он гладит уставшего малыша и как осторожно отцепляет от себя руки, чтобы встать с кровати совершенно бесшумно.       — Не волнуйтесь Вы так, я детей не трогаю. Особенно своих. А он явно свой, — Чизэ подходит близко. Ближе, чем позволяется подойти простому адепту к главе клана. И даже без поклона. Это ощущается ужасно унизительно вкупе со странной фразой и тем, что он нашёл его племянника. Не Цзян Ваньинь, его дядя, а какой-то совершенно непонятный сумасшедший.       Злость вновь подкатывает к горлу, и он уже открывает рот, чтобы высказать всё накопленное, но вместо этого ладонь возникает на губах, а напротив возмущённый взор.       — Глава Цзян, не орите. Вы же его разбудите. Мальчик и так настрадался. Скажу вам сразу — местные дети его не любят. Это был лишь первый раз, за этим последуют и другие. И либо надо пресекать все на корню, либо привозить его сюда уже в более взрослом возрасте. Хотя бы когда он сможет дать отпор без чужой помощи. Не смотрите на меня так, глава, я знаю о чем говорю. На детей влияют взрослые. А на взрослых могут повлиять только взрослые. А Вам вряд ли очень хочется разбираться, чьих родителей не устраивает кандидатура Вашего племянника на пост будущего главы Цзинь, — говорил он все это полушёпотом, все так же не убирая руки, пока Цзян Чэн не очнулся и не сбросил ту со своих губ. Руку жгло. Ему жутко хотелось врезать по лицу перед собой. Единственное, что его останавливало был спящий племянник. Только он и, возможно, капелька уважения в чужих очах.       — А говорят, что глава Цзян скор на расправу и ужасно гневлив. Какое упущение, что слухи лживы, — Чизэ легким шагом обошёл его по кругу и вышел в коридор спиной, не отрывая от него взгляда. Но и двери не закрыл. Будто чего-то ждал.       И Цзян Чэн дал то, чего он хотел. Склонился в поклоне и с гордо поднятой головой проговорил:       — Глава клана благодарит Не Чизэ за спасение его племянника. Всего Вам доброго, я передам свою благодарность и Вашему Главе.       — Брату. Он мой брат, глава Цзян, — он постоял недолго, будто этого ему было мало. И Цзян Чэн уже хотел возмутиться по-настоящему. С гневом, криками и кнутом, последний точно несколько раз пройдётся по хребту наглеца. Но вместо немого вызова лишь склонился в поклоне и развернулся, закрывая за собой дверь.       Ваньинь устало присел на кровать, стараясь не разбудить Жуланя. Он пялился на дверь, и его не покидало ощущение, что больше не надо считать сколько раз он увидит этого… Брата Хуайсана.