Бытовые проблемы Комиссии

      Конец света обещали через три дня. Каждый человек в Комиссии, будь то первоклассный Агент или обычный уборщик, был готов к тому, что все здания организации и все кабинеты будут гореть синим пламенем, а головы сотрудников, как минимум, будут насажаны на кол и расставлены подле кресла-трона их деспотичного Куратора.       Да, Пятый всего за четыре месяца своего правления смог запугать всех так, что рядом с ним было страшно чихать и дышать. И чего удивляться страху, если все знали о том, кто именно убил своего бывшего мучителя оторванной металлической ножкой от стула, которой одним хорошим ударом пробили череп, а после пошёл за головой Куратора? Пылил киллер много, частенько на пустом месте, щадить не любил. Вот только беду предвещали не из-за того, что этот психопат мог бы править Комиссией очень большой промежуток времени. Всё началось в тот день, когда Номер Пять Харгривз пришёл в розовом пиджаке и со счастливой улыбкой на лице.       Его глаза блестели, он не ходил, а пританцовывал, если не и того страшнее — летал. Что-то напевал себе под нос. Пусть и пользовался хорошей парфюмерией, разило от него за километр. Непривычная укладка молодила и без того безупречное лицо.       Ни на кого не орал, кулаками по столу не бил. Да и вообще за все эти дни Харгривз никого не убил и даже никому не угрожал. Наоборот, кого-то хвалил и обещал премию за работу! Естественно, каждый хотел, чтобы их начальник ходил в таком состоянии каждый день, но стоило им узнать, в чём причина чужой окрылённости, народ тут же начал готовиться к проблемам. А точнее к полному разносу.       Куратор собирался сделать предложение. Что в этом страшного? Что в этом плохого? Да ничего, если не учитывать девушку, которая должна была в скором будущем стать миссис Харгривз.       Весь подвох был в их поведении. Пятый, когда появлялись свободные две-три минуты, покидал свой кабинет и, будто никто и никогда не догадывался, что он сохнет по рыжеволосой учёной, следил за Ингрид тайком. Когда они приходили на работу, парень провожал её такими влюбленными, почти пьяными глазами, что та начала беспокоиться о его физическом и, в первую очередь, психическом здоровье.       — Со мной все хорошо, мой нежный свет, — он не говорил, а пел, глядя Ингрид в глаза.       — Ты уверен? — Она трогала лоб, проверяя температуру.       — На тысячу процентов.       — Если самочувствие испортится — приходи ко мне...       — А можно просто так? — перебил, взяв за руки.       Можно было посчитать это безумно милым и нежным моментом. Но чёрт побери, стоило просто взглянуть на лицо Ингрид, чтобы понять, что её очень даже не устраивает состояние партнёра. Такое поведение дико напрягало.       Он заставлял её офис цветами и украшал различными колокольчиками, а она тут же их пускала на расходники или выбрасывала. Пускал воздушные шары напротив окна, а она их мигом лопала и думать не планировала, чтобы опустить голову. Приходил за ней с контейнерами, в которых были блюда, приготовленные им самим с вечера, а она воротила нос со словами, что слишком много работы, потому отказалась от обеда. Пятый всячески касался девичьих рук, посылал воздушные поцелуи, проявлял нежность и чистую влюблённость. А Ингрид смотрела на него как на психа и временами била по ладоням, стоило ему прикоснуться у коллег на виду.       Чем ближе был день, когда Харгривз собирался встать на одно колено, тем злее становилась Трафэл. А это тонко намекало на то, что влюблённый начальник мог получить довольно громкий отказ. И в своё время это орало о возможном геноциде, который отвергнутый Куратор способен учудить.       День погибели настал. Был на иголках, но улыбался. Ингрид тоже была сама не своя, потому готовилась в любую секунду всадить любому карандаш в щеку. А работники Комиссии чувствовали, что сидят на пороховой бочке, фитиль которой собирались поджечь с минуты на минуту.       Куратор договорился о том, чтобы в определённый час двери кафетерия были закрыты для всех, кроме двух конкретных лиц. Помещение, под пристальным вниманием руководителя, естественно, было украшено воздушными шарами цвета шампанского, стены увешаны сиреневыми лентами, а от дверей кафетерия до центра комнаты была выложена дорожка из лепестков алых роз. Она вела к нему, очаровательному юноше в новеньком смоляном пиджаке, белоснежной рубашке, не скрывавшей ярко выраженных ключиц. Тёмные волосы убраны назад, а глаза блестели, словно отполированные изумруды.       Но каким бы безупречным ни был Номер Пять в тот день, все сотрудники Комиссии видели, как волновался их руководитель — как-то не был продуман им тот момент, что стены кафетерия частично застеклены. Любой зевака, проходящий мимо, мог увидеть его, нервно топающего ногой и достающего чёрную бархатную коробочку, которую тут же убирал в карман пиджака. И как он закусывал и без того тонкую нижнюю губу, одергивая воротник рубашки.       Двери громко распахнулись. Уверенным и тяжёлым шагом Ингрид направилась к Харгривзу.       — Мистер Номер Пять, если вы хотели обсудить со мной рабочие моменты, то стоило эту встречу провести в вашем... кабинете...       Она зависла, разглядывая неожиданные украшения и лепестки, липшие к её туфлям, из-за чего подошва начинала скользить. Ингрид уставилась на начальника, который с минуту пытался что-то сказать, а потом встал перед ней на одно колено и чуть дрожащим голосом заговорил:       — Ты — мой свет. Ты — смысл моей жизни. Ты — причина моих улыбок.       — Стой...       — Ты лучшее, что было за все мучительные годы моего существования. Не было и секунды, чтобы я пожалел о своем выборе.       — Пятый, стой...       — И я не вижу будущего без тебя. Поэтому, Ингрид Трафэл, согласна ли ты... — Он открыл коробочку, в которой таилось серебряное кольцо с аметистом.       — Остановись! — прокричала она, звонко ударив каблуком о пол.       Застыл, поджав губы и шумно сглотнув. Можно было заметить, как блеск пропал в некогда счастливом и задорном взгляде, как тело в неудобной позе вздрогнуло, как рвано задышал. Работникам стало особенно страшно, когда Пятый поднялся на ноги и сжал руки в кулаки так, что хруст костей ударился о стены. Выпрямившись, он смотрел на девушку сверху вниз и прожигал в ней дыру ядом, которым успели наполниться глаза. Вот только учёная и бровью не повела.       — Всё вот это сопливое мракобесие было ради этого? — довольно грубо поинтересовалась Ингрид.       Харгривз молчал, склонив голову. Его лицо будто осунулось и побледнело. Ноздри вздрагивали, а нижняя челюсть желала выдвинуться вперед. Было видно, как он кусал собственные щёки. И всё это время он не переставал смотреть.       Трафэл же не менялась в лице. Была, как и всегда, холодна. Однако аккуратные кисти нервно вздрагивали от волнения, которое нельзя было не испытать под тяжестью такого взгляда.       — Да. Ради этого, — всего мгновение назад его голос был полон подросткового волнения и нежности, а теперь это был утробный глас, что мог доноситься только от демона, пытавшегося запугать невинного.       — Тебе что, восемнадцать?       Стоило только задать вопрос, как обозлившийся Куратор переместился так близко, что сбил её с ног, но не позволил даже прогнуться в спине, так как крепко схватил за шею. Ему хватало одной руки, чтобы обхватить горло, оттого пальцы давили достаточно больно. Чтобы начала задыхаться. И этот кряхтящий звук ему был важнее, чем вопль паники за стенами. Он смотрел лишь на рыжую негодяйку, что якобы пыталась ослабить его хватку, но не на людей, что давали дёру и прятались, будто им это могло помочь.       — Если ты не станешь моей... — прорычал Харгрив, опаляя бордовые губы.       — Повтори своё предложение, — прохрипела Ингрид. С трудом, но оглядевшись по сторонам, она улыбнулась.       Не сразу, но ослабил руку, из-за чего жертва сразу тяжело задышала, потирая шею. А он ждал, когда поравняются с ним, посмотрят без своей наглой улыбки, которая и бесит, и влюбляет в себя. Но Трафэл не смотрела, а лишь озиралась по сторонам, будто что-то или кого-то искала.       — Ингрид, — его голос заставлял в страхе дрожать даже первоклассных киллеров, но она испытывала лишь благоговение от баритона, переполненного гневом и холодом. — Какого чёрта?       — Твоё предложение было таким нежным и романтичным, что любая девушка прыгнула тебе на шею и, со слезами на глазах, расцеловала, — наконец произнесла, выпрямляясь и гордо задирая голову, пытаясь поравняться хотя бы взглядом. — Однако я бы хотела, чтобы ты предложил мне вырвать твоё сердце с корнем, а на место кровоточащей дыры пересадить своё.       Скрипел зубами, прокручивая в голове эти странные и жуткие слова. Пятый решил проявить к любимой столь редкую нежность, а она... А ей подавай жестокость, грубость, бесстрашие и страсть. И это в ней всегда подкупало. Она могла быть нежным цветком, что топил в своей ласке и заботе, но только дома, один на один. И в таких же условиях она принимала ответное тепло. Тут-то он и понял — слишком много свидетелей. Осознав, хотел улыбнуться, но вместо этого вновь сократил расстояние, оставив меж губами жалкий миллиметр, что становится своеобразной пыткой уже для самой Трафэл.       — Так сделай это. Вырви из моей груди сердце. Сделай его своим. Сделай меня своей собственностью. Вот только согласна ли ты стать моей? — говорил томным шёпотом, от которого по её телу пробежали заметные мурашки, пока протягивал коробку.       — Согласна, — она задела его губы своими, но не теплым и желанным поцелуем, а противной сейчас, жутко распаляющей игрой. Даже в такой момент умудрялась дразнить.       Пока он украшал тонкий безымянный палец серебряным кольцом, по всем офисам Комиссии доносились крики паники, все готовились к расстрелу, расчленению, сжиганию. Кто-то мысленно прощался с семьёй, кто-то признавался в своих тайнах перед коллегами, а были и странные смельчаки, что не желали дарить начальству удовольствия лишить себя жизни — сбегали или пускали пулю себе в лоб самостоятельно. Правда стоило признать, что руководству было немного плевать на то, что их ждали в роли палачей. Им были больше важны горячие поцелуи, что оставляли за собой размазанные тёмные следы от помады, вздохи, приятно задевающие чувствительную кожу, и слова любви, которые не обязательно было произносить.

***

      Он стоял у круглой арки, украшенной лиловыми лентами с гирляндами, и, выдыхая белый пар, наконец-то смог отвлечься от поправления маленького цветка в нагрудном кармане из-за мирного снегопада, что украшал тёмную дорожку лучше, чем белоснежные лепестки. Падали на бледное лицо и медленно таяли, оставляя за собой теплые капли. Пятому, почему-то, безумно хотелось устроить помолвку зимой и — он очень настаивал — в Норвегии. И пусть термобельё не шибко спасало под классическим костюмом, он почувствовал, как тело обдало приятным жаром, стоило заиграть музыке, а девушке сделать свой первый шаг по ковровой дорожке.       Шла медленно, позволяя струящимся подолам лавандового платья поймать россыпь крупных снежинок. Почерневшими пальцами держала букет ирисов и лилий. Под белоснежным куполом Ингрид казалась ему принцессой из сказки, в которые никогда прежде Харгривз не верил. Но, глядя на неё, он был готов поверить во что угодно, лишь бы девушка была реальной. Так хотел коснуться её рук, шеи и лица, сокрытого под тонкой фатой, украшенной серебряной диадемой, что больше походила на венок. И желание сбылось, когда невеста встала перед ним и, склонив голову, ждала, когда он уберет полупрозрачную ткань и взглянет на неё, в блестящую лазурь, на тёмный бархат любимых губ и аккуратное лицо, обрамленное завитыми рыжими прядями.       — Ты прекрасна, — с довольной улыбкой прошептал Пятый, не отрывая от Ингрид влюблённых глаз, и сплетая её пальцы со своими. Её руки приятно ледяные.       — Ты тоже...       Пусть и настаивали на официальной церемонии, слова седовласого Герба, которого Куратор любезно поддерживает на рабочем месте, они не слушали. Лишь смотрели друг на друга, любовались мягкими улыбками и сдерживали схожее желание — поцеловать. И Пятый уже был готов прервать важные речи, но вовремя стряхнул с головы снежинки и услышал об обмене клятвами.       — Я восхищаюсь тобой. Я живу тобой. Ты — свет, озаряющий мой мрачный мир, — еле слышно начал Харгривз, снимая с маленькой подушечки аккуратное кольцо. — А я лишь тьма, способная существовать только благодаря свету. Мои руки не знали нежности, заботы и тепла, но ты это изменила. И мне страшно думать, что мы бы не познакомились, если бы ты не решилась поговорить со старым наёмником. Ты спасла меня тогда. Поэтому позволь мне, Ингрид Трафэл, стать твоей тьмой, что будет защищать тебя до конца дней этой реальности.       — Позволяю... — не сдержала чернильной слезы, что быстро пробежала по лицу. Но, глубоко вздохнув, девушка продолжила. — Люби меня...       — Люблю, — он аккуратно раскрыл её ладонь, держа кольцо у острого ноготка.       — Желай меня.       — Желаю. И с каждым твоим вздохом всё больше.       — Будь рядом...       — Отныне и навсегда.       Кольцо легко скользнуло по тонкому пальцу. Как бы парень не пытался держать маску серьёзности и спокойствия, его рук коснулась лёгкая дрожь, а лицо залилось краской далеко не из-за холода. Так ему казалось. Но вся его натянутая непоколебимость треснула по швам, стоило девушке взять кольцо и, держа жениха за руку, встать перед ним на колено, позволяя платью раскрыться пышным лавандовым солнцем. И даже в столь нежном наряде, стоя почти обнаженным телом, укрытым лишь тонкой тканью, на холодной ковровой дорожке, она помнила о рыцарской крови, согревавшей её среди снега в середине декабря.       — Меня пытались сделать верной. Меня ломали. Из меня сделали рыцаря. Только у меня не было Короля, которому я была готова посвятить своё сердце. Но в моей жизни появился тот, ради кого я готова посвятить всю себя без остатка. Ты тот, кто подарил свою любовь. И будь ты самым безжалостным киллером, психопатом или даже самой тьмой, позволишь ли ты, Эйдан-Номер Пять Харгривз, стать светом, что будет оберегать тебя от боли и страданий до конца дней этой реальности?       — Позволяю, — самоуверенно ответил он, расправляя плечи, хотя в груди сердце билось так быстро и неистово, что пульс отдавался в подушечки пальцев, что пострадали не меньше девичьих. — Люби меня.       — Люблю...       — Желай меня.       — Желаю. И с каждым твоим горячим вздохом всё больше.       — Будь рядом.       — Отныне и навсегда, — произнесли в один голос, после чего девушка поднялась на ноги.       И пусть на этой церемонии были лишь Герб и Дот, да и не было смысла во всем этом трогательном пафосе и в церемонии в целом, но они хотели этого. Хотели при редких свидетелях сообщить о важности этого союза. Произнести слова, не таясь и не прикрываясь личинами совершенно других людей. Столь важные вещи, которые они вряд ли бы смогли сказать кому-либо другому.       — Теперь вы можете...       Герб не успел договорить, а Харгривз схватился ладонями за холодное лицо и впился в бордовые губы страстным поцелуем. Ингрид чувствовала, как он дрожал. Пятый ощущал пальцами тепло тёмных слёз, которые девушка не стала более сдерживать. Теперь они принадлежали друг другу официально. Отныне и навсегда.       — Я люблю тебя, мой муж, — через мягкий смешок произнесла девушка, разрывая поцелуй.       — А я люблю тебя, моя жена. — Парень довольно улыбнулся, стирая пальцем размазанную помаду под распухшей губой.