Нужно любить, чтобы победить

      Разбирая вещи в своей комнате, Кацуки старательно игнорировал припрятанный в углу свёрток, который так или иначе привлекал к себе внимание, он силой заставлял свой взгляд смотреть на то, что находилось перед ним, на то, что брал в руки — на что угодно, лишь бы не поддаваться печальному любопытству. Он расправлял свои рубашки, проверяя насколько они мятые, складывал их, когда убеждался, что они достаточно приемлемого вида, разбирал бельё в том числе и постельное, убрал мелкие вещи в ящик, и снова бросил напряженный взгляд на свёрток, который уже вторые сутки тоскливо лежал в углу в ожидании, когда его вскроют.       Это был подарок от Изуку на день рождения. Тяжело было после нелегкого расставания вспоминать тот приятный и неловкий момент поздравления. Каждый раз глядя на этот свёрток, повязанный подарочной лентой, Кацуки угрюмо вздыхал. Он понимал, что не может принять этот подарок. Что бы ни было внутри, оно предназначалось для человека, который был полон ответной любви, которую испытывал Изуку, а Кацуки не был тем человеком. По крайней мере он так думал недавно.       Взглянув последний раз на свёрток с сомнением, Кацуки решился подойти к нему, стараясь не анализировать то, что делает. Он взял подарок в руки, ещё раз отмечая про себя, что тот довольно лёгкий, и внутри находится что-то мягкое, скорее всего предмет одежды. Развязав ленту, Кацуки вскрыл упаковку и перед ним расправилась приятная на ощупь хлопковая футболка, на которой были напечатаны слова «Парень номер один». Усмешка сама собой появилась на его лице, но тут же пропала. Мимолетная радостная гримасса сменилась напряженной задумчивостью. Сразу несколько вопросов появилось в голове: Почему именно футболка? Почему это так мило? Почему написано «парень», а не «герой»? И ещё несколько похожих вопросов менее важных мелькнули в подсознании и тут же забылись. Вместо вопросов перед глазами появились фантазии, в которых Кацуки представлял, как бы сильно Изуку обрадовался и смутился, увидев его в своём подарке в общей комнате общежития. Представлял, как усмехнулись бы его друзья и все остальные; какие шутки бы шутили и какие глупые вопросы задавали. Вспомнились слова Изуку, с которым он вручал этот подарок, его поздравление и последняя фраза: «Для меня ты уже самый лучший».       — Да, самый лучший… — проговорил негромко Кацуки.       Изуку именно это и имел в виду: Кацуки — парень номер один в его жизни, а не что-то другое. Бакуго занимал особое место в его сердце, и это было видно давно, но по-настоящему ценить Кацуки начал только сейчас. Ему нужно было больше времени, чтобы глубже подумать об этом. Но последняя попытка поговорить с Деку вышла неудачной. Агрессия, с которой его встретили, быстро вывела его из себя, кроме того он даже возразить никак толком и не смог, потому что Деку был прав во всём.       Сложив подарочную футболку в четыре раза, Кацуки убрал её в шкаф и положил на самый верх, чтобы другие предметы одежды не придавливали её. Он прижал руку к тому месту, куда его ударил Изуку; скула всё ещё ныла — удар был весьма сильный. Злость снова кольнула Кацуки в сердце, и он нахмурился, но ощущение неправильности произошедшего не отпускало его до сих пор, отчего гнев быстро перешёл в грусть.       Кацуки вспомнил, как после ссоры с Деку, в раздевалку через некоторое время заглянули остальные парни, просунув внутрь комнаты свои любопытные носы; они выглядели смущенными.       — Вы с Мидорией поссорились, насколько знаем… ваши крики было в коридоре слышно.       — Но ты не подумай, мы не подслушивали!       — Мы стояли в стороне и ждали, когда вы закончите…       Что тогда, что сейчас Кацуки было наплевать, о чём они бормотали. Раздражение, которое в нём пробудил Изуку своей тирадой, долгое время не разжимало когтей и продолжало сдавливать его, заставляя ненавидеть всё вокруг. Но к вечеру гневные чувства ослабели и первенство взяла грусть, которая мучила его не менее сильно. Повторяя речь Изуку в своей голове, он начал презирать себя. Никто из его друзей не мог помочь ему, никто из них не поймёт его, делиться с ними проблемами бессмысленно: они лишь заденут его, воспользуются слабостью, начнут читать морали, но Кацуки и так знал, что поступал неправильно, и ему нужна была только подсказка, как действовать дальше, чтобы всё исправить.       Кацуки качнул головой, выбрасывая эти мысли из головы. Он долгое время не ложился спать и отвлекал себя всевозможными делами, лишь бы меньше думать о своих недостойных поступках. Но позже сон его был тревожный и недолгий, он нисколько не выспался.       На следующий день на занятиях ему приходилось высматривать глазами Изуку, потому что тот сторонился его как огня и искал всякий повод избегать пересечений, Кацуки в связи с этим ещё больше пал духом и просто возненавидел себя за слабость. Ноги сами привели его под вечер в кабинет учителя Айзавы, который взглянул на него пронзительным, уставшим взглядом, когда увидел вошедшего в класс Бакуго. Он сидел за своим рабочим столом, заполнял бумаги и задал обычный вопрос:       — Ты что-то забыл?       Кацуки прошел вперед и, качнув головой в отрицании, встал напротив стола, уставившись тупым вглядом на бумаги и канцелярские принадлежности.       — Тогда чего ты хотел?        Бакуго раздражённо выдохнул, не находя в себе сил начать этот разговор. Он кинул взгляд за окно, где светило ярким ржавым цветом заходящее солнце, последние дни выдались очень теплые, но они совсем не грели. Собравшись с мыслями Кацуки вместо конкретики выдал то, что самым абстрактным образом описывало его самоощущение.       — Я не герой.       — Что?       Кацуки не смотрел в глаза учителю, но хорошо представлял себе его мимику; там было удивление и недоверие. Через несколько секунд молчания, учитель произнёс:       — Я тебя никуда не отпущу. И только попробуй сбежать — из-под земли достану.       Кацуки не оценил эту реплику, хотя в ней точно были нотки юмористической иронии.       — Вы как-то сказали, — начал он, — что я могу с вами поделиться тем, что меня беспокоит, и что вы выслушаете, как наш классный руководитель.       Кацуки наконец взглянул на учителя. Внимание и родительская строгость читалась в его лице так явно, что на мгновение Бакуго вспомнил, что он совсем ещё сопляк по сравнению с этим состоявшимся про-героем.       — Это так, — согласился учитель Айзава.       — Я… — Кацуки вздохнул, набираясь духа сказать то, с чем было трудно согласиться: — Я идиот.       Кацуки был уверен, что услышит усмешку со стороны преподавателя, но ответом ему была тишина; учитель только прикрыл глаза, терпеливо выжидая подробности.       — Я поступил плохо… и мне за это стыдно.       — Ты о своей ссоре с Мидорией?       — Уже все об этом знают?       — Только те, кому нужно знать.       Кацуки кивнул и поджал губы, с каждой секундой он всё больше терял уверенность, что стоит говорить дальше. Но учитель Айзава слушал и не торопил его, даже не задавал наводящих вопросов, а позволял говорить так, как того хотел сам Бакуго. Подумав над следующей репликой, которая должна была вскрыть беззащитное нутро Кацуки, он неохотно начал говорить:       — Я… я хотел извиниться перед ним вчера, но даже слова «прости» не произнёс, а Деку не захотел меня слушать, я вспылил… и теперь мне кажется, что я ничего не могу исправить, всё кажется потерянным. Я подумал, что могу спросить совета у вас, потому что мне больше не к кому обратиться.       Сотриголова благодарно качнул головой. Он немного помолчал и произнёс:       — Ты мог бы обратиться ко Всемогущему, он…       — Нет. Я и перед ним чувствую себя виноватым.       — Понятно.       Учитель вгляделся в фигуру подростка перед собой, что понурив голову, насупился и выглядел так, будто ждал оглашения судебного приговора.       — Не узнаю в тебе уверенного в себе Бакуго Кацуки, что добивается своего как никто другой, — сказал учитель, — твоему упорству кто хочешь позавидует, и ты собираешься просто сдаться?       — Я не знаю, что мне делать, — фыркнул Кацуки. — Что мне делать?!       — Просто ещё раз поговорить.       — Уже поговорили вчера, — сморщился Кацуки, погладив вчерашний ушиб. У него вдруг заболели зубы из-за воспоминаний о том ударе.       — Выслушали друг друга или бросали претензии?       Кацуки не ответил, он взглянул на учителя исподлобья, принимая тот факт, что совсем недавно сказал неправду: то, что было вчера между ним и Изуку, не разговор.       — Отношения требуют внимательности к партнёру, умение слушать и идти на уступки, — сказал Айзава. — Я не знаю подробностей ваших проблем, и, уверен, ты мне не расскажешь, да и я не всё готов знать. Тем не менее могу посоветовать самое простое — просто поговорите, как взрослые люди. И не отчаивайся, Бакуго, восстанавливать отношения проще, чем кажется, просто будь уверен, что это нужно не только тебе.       Кацуки кивнул и опустил взгляд. Ему не стало легче, но он почувствовал себя чуть более уверенно, потому что перед ним появились представления о следующем шаге.       — Вы думаете, у меня есть шанс? Учитель?       На губах Айзавы появилась неожиданно мягкая, но едва заметная улыбка — настолько незначительная, что всё же Кацуки решил остановиться на мысли, что ему просто кажется.       — Главное самому в себя верить. Мне кажется, что у тебя нет с этим проблем.       — Да, вам действительно кажется… — Кацуки вздохнул. — Я не… нет, не хочу об этом говорить.       — Это твоё право.       Бакуго кивнул учителю и медленно направился к двери, но перед тем как выйти, быстро бросил через плечо:       — Спасибо, сэнсэй.

***

      Дневное солнце следующего дня припекало так сильно, что пришлось спрятаться под деревьями на ближайшей скамейке. На сегодня уроки закончились, ученикам было позволено придаться праздному безделью, во дворе рядом с Академией кучковались студенты с разных направлений и из разных классов, стоял привычный гвалт из голосов разной громкости. Громче всех были молодые люди, которые своими гулкими голосами перекрикивали друг друга, а девушек было почти не слышно. Тоже самое было и в компании Кацуки: парни, с которыми он вышел на улицу, подняли ужасный шум, когда начали увлечённо спорить, кто из них показал себя лучше всех на тренировке, а Мина и Джиро, которые незванно примкнули к ним, едва успевали добавить что-то от себя. Кацуки почти совсем не участвовал в их разговоре, только слушал и лишь иногда делал насмешливые замечания, хотя в целом не испытывал почти никаких эмоций на тему их спора. Ему было всё равно.       Едва вслушиваясь в разговор своих друзей, он бессмысленно наблюдал за действиями других людей. Они не представляли собой ничего интересного на его взгляд, были поглащены собой и своими собеседниками, неинтересными проблемами, идеями и планами. Поляну заливал яркий солнечный свет, уже после полудня стало очень душно, лоб неприятно взмок, хотелось пить. Лучи солнца иногда пробивались сквозь крону дерева, когда его зелёную верхушку покачивали порывы тёплого ветра; свет солнца отвлекал от собственных мыслей, ослеплял глаза, навевал сонливость. Окинув безразличным взглядом окружение, Кацуки на мгновение задумался, но его отвлёк аккуратный тычок под бок, который тем не менее очень сильно его разгневал.       — Чего тебе надо?! — огрызнулся он и тут же осёкся.       Его толкнул Серо, который сидел ближе всех к нему, и своим жестом обратил внимание на подошедшего к их компании человека, о котором Кацуки думал почти круглые сутки последние несколько дней. Изуку отвёл в сторону взгляд, когда Кацуки взглянул на него, он поджал немного губы и слегка улыбнулся остальным ребятам, без слов озвучивая свою просьбу. Они сразу поднялись со своих мест, предоставляя паре уединение.       — Ну, мы пойдём, — понимающим тоном произнесла Ашидо и почти волоком увела за собой Каминари, который очень любопытно вглядывался в лица Бакуго и Мидории.       Когда они ушли, странное ощущение воцарилось в воздухе. Сильное волнение от неожиданной встречи заставило сердце Кацуки в суматохе бросаться на рёбра, пытаясь вырваться наружу. Он не сводил глаз с Деку, что почти совсем не смотрел ему в лицо, и только спустя некоторое время Изуку решился что-то сказать:       — Я…       Он поднял взгляд, и на мгновение в его глазах вспыхнул ярко-зеленой вспышкой луч солнца, и это показалось Кацуки самым прекрасным зрелищем, которое он когда-либо видел.       — Я хотел извиниться, — продолжил Деку. — Прости, что ударил тебя… я зря так сделал, мне очень совестно об этом вспоминать, я не хотел, прости меня…       Кацуки даже гипотетически не представлял себе, что Изуку попросит прощение за это. Справедливости ради, он не думал, что Деку вообще подойдёт к нему за разговором; он представлял всё наоборот: думал о том, как заговорит с ним сам, как будет первым просить о прощении, попробует вернуть его. Он не был готов ко встрече сейчас и потому сильно расстерялся.       — Ничего, — наконец нашёлся он с ответом.       Изуку кивнул, прикрывая веки.       — Не хочу, чтобы так всё заканчивалось…       Это слово удивило Бакуго, оно болезненно кольнуло его куда-то под рёбрами, и он нахмурился. Неужели всё-таки закончилось?       — Давай поговорим, Деку. Изуку…       В этот раз Мидория отреагировал почти равнодушно, когда услышал своё имя из уст Бакуго, он вгляделся в глаза напротив и помолчал. Кацуки ещё сильнее заволновался, потому что почувствовал свой шанс — его нужно было немедленно хватать, пока не упархнул, как стриж из лап зазевавшейся кошки.       — О чём?       — О том, что было… Прости меня… за всё…       Потоки теплейшего ветра подхватили блестящие локоны Изуку, в которых засверкали золотые нити, он опустил глаза и начал перебирать пальцы. Прислушиваясь к шуму ветра, что свистел в ушах, и к притихшим голосам на улице, Бакуго ждал ответа. Постепенно стук его сердца заглушал все сторонние звуки.       — Хорошо, — наконец ответил Изуку, приподняв взгляд.       Кацуки кивнул и снова потерялся: в его представлениях разговор с Деку строился совсем иначе, он должен был говорить иные вещи, по-другому себя вести и в другом месте — всё было не так; Кацуки просто забыл, что вообще хотел сказать. И окружение сдерживало его. Возможно, Мидория выбрал именно этот момент, потому что это позволило бы им обоим говорить тихо, держаться на расстоянии, контролировать себя и свои слова. Да, в этом был смысл, ведь Кацуки понимал, что будь они с Деку сейчас по-настоящему наедине, он бы не стоял в стороне прикованный стыдом и дискомфортом, а уже подошёл бы и сделал что-то эмоциональное и необдуманное.       — Ничего, — продолжил Изуку, — думаю, я уже не злюсь, хотя ты этого заслуживаешь. — На его лице отразились усталость и боль. — Пожалуй, я всегда знал, зачем ты предложил мне встречаться, но я просто позволил себе поддаться чувствам и совсем не думать, не пытаться анализировать твои поступки, хотел видеть искренность в твоих словах, пытался верить тебе…       — Послушай, ты считаешь, что я встречался с тобой просто так, ради своих амбиций и желаний, да, так было, но мне кажется, что… — Кацуки силой заставлял себя говорить негромко, он замечал взгляды в их стороны, подозрительные шепотки; он чувствовал себя неуверенно. — Давай попробуем ещё раз? — предложил Кацуки.       — Зачем? Не надо себя заставлять.       — Я себя не заставляю! Всё сейчас не так, как ты думаешь.       Изуку тоскливо промолчал. Кацуки решился сделать пару шагов в его сторону, он сократил расстояние, начал говорить ещё немного тише, думая, что это поможет, убедит Деку.       — Я согласен, что мои мотивы были неправильными, я повёл себя как эгоист, думал только о своей выгоде, пользовался тобой, но в процессе я начал что-то чувствовать, веришь? Я узнал тебя с другой стороны, я стал видеть тебя иначе, я подумал, что поступил неправильно, что отказал тебе, и хочу тебя вернуть, это важно для меня, и я…       — Прости, Каччан, — прервал его Изуку, — но я тебе больше не верю…       — Почему?       — Просто не верю.       — Просто? Должна быть причина...       — Причина — твои действия. Почему ты расстался со мной, а потом вдруг передумал через день? Ты пытаешься убедить меня, что за сутки смог всё обдумать, хотя до этого тебе нескольких месяцев не хватило, чтобы всё решить?       — Да, потому что изменились обстоятельства, — надавил Кацуки.       Изуку призадумался на пару секунд, но потом продолжил, желая довести до конца свою мысль:       — Ты всё равно такой же эгоист, Каччан, и поступаешь сейчас тоже эгоистично, потому что не хочешь лишаться того удобства, что у тебя было.       — Нет, это не так, — быстро произнёс Кацуки, а потом запнулся. Он всматривался в глаза Деку так пронзительно и подмечал любые перемены в его взгляде; он сделал ещё один шаг навстречу, теперь их разделяло расстояние всего в пару метров. — Не надо додумывать за меня, почему я поступаю так или иначе; ты не можешь этого знать лучше меня, и потому сейчас я говорю тебе, что ты значишь для меня больше, чем простое «удобство».       Слегка качнув головой в отрицании, Изуку не ответил. По его виду было понятно, что он нервничает, его руки сжимали лямки рюкзака, подошвой он придавливал траву у себя под ногами, дыхание было неровным, натянутые нервы мелкой судорогой проходили сквозь всё его тело — этого не было видно, но Кацуки чувствовал. Тем не менеее Изуку вполне неплохо держал себя в руках.       — Ты говорил, что любишь меня, это уже прошло? — спросил Кацуки.       — Нет, — прямо ответил Изуку. — Но я не вижу возможности продолжать наши отношения, зная, что ты не чувствуешь того же, что и я.       — Но я же и пытаюсь до тебя донести, что я ошибся, я…       — Что, Каччан?       — Что я…       — Ты любишь меня? — В голосе Изуку слышались ноты недоверия и раздражения, будто его пытаются развести и надсмехаются.       Кацуки нахмурился, ему не нравилось, что приходится выдавливать из себя нужные слова, он должен был их озвучить, но что-то тисками вцепилось ему в горло и не давало спокойно вдохнуть. Эти слова пока ощущались чужими, они были не совсем точны и не совсем о нём; Кацуки не смог возразить или согласиться — и он промолчал. Он не мог сказать «да», хотя то, что ждал от него Изуку — любовь — довольно близко описывало его чувства, только они не были такими сильными и поэтичными, какие описывают словом любовь. Его чувства были иными, они только развивалились, но делали это так хаотично и бесконтрольно, что он уже сам запутался.       — Пару дней назад ты сказал, что это не любовь и я тебе не нужен, сегодня же ты пытаешься убедить меня, что всё наоборот, но не можешь прямо сказать, что чувствуешь ко мне, — ответил за него Изуку. — Сначала ты не хотел быть со мной, потом захотел, а откуда тебе знать, что ещё через день ты опять не передумаешь? Ты этого не знаешь, потому что на самом деле я не особо нужен тебе, как бы ты ни пытался убедить меня в обратном. — Кацуки угрюмо промолчал; его сотрясала мелкая дрожь. — Поэтому я и не верю тебе, Каччан… Разберись сначала в своих чувствах, потом уже разберёмся в наших отношениях. Я не хочу больше искать тебе оправданий, нянчиться с самим собой и жалеть себя, я хочу взрослее взглянуть на вещи и двигаться к своей цели, о которой неплохо забыл благодаря тебе…       Кацуки сковало жуткое чувство, когда теряешь опору под ногами и отправляешься в свободное падение, а ухватиться не за что, и остаётся только падать и ждать встречи с землей. Изуку сглотнул, его губы дрогнули, и он добавил:       — Я бы очень хотел опять поверить тебе прямо сейчас, Каччан, и снова забыться в чувствах к тебе, ничего не замечать, быть счастливым и находится в этом состоянии до следующего раза, когда опять замечу, что мои чувства невзаимны… Но я же не должен верить, я понимаю, что не должен…       — Деку… Изуку…       Неосознанно Кацуки двинулся к нему, но Деку отстранился и поднял руку, останавливая его этим жестом, другой рукой он сжал ткань рубашки в области груди, пытаясь совладать с приступом слабости. Через несколько секунд Изуку вновь овладел собой и спросил серым, уставшим тоном:       — Может быть, нам стоит остаться друзьями?..       Кацуки чуть отпрянул, задетый этим возмутительным предложением.       — Друзьями?! Ты серьёзно? Я не хочу быть с тобой друзьями, не после того, что между нами было! Это невозможно.       — Изменились обстоятельства, — процитировал Изуку недавние слова Бакуго, и Кацуки почувствовал своё нещадное поражение.       Изуку чуть поправил лямку на плече, которая постоянно сползала вниз, и сделал шаг в сторону, но Кацуки его остановил, резко рванув вперёд, хватая за руку.       — Подожди. Что мне сделать, чтобы ты поверил, Изуку? Что я должен сделать?       Изуку взглянул на него взволнованными, чуть влажными глазами и качнул головой.       — Я не знаю.       Его рука выскользнула из чужих пальцев, и он отправился в сторону общежития, а Кацуки остался стоять на месте, провожая взглядом удаляющуюся фигуру, которая утопала в свете яркого солнца.

***

      Следующие дни мало чем отличались друг от друга, они практически слились в один бесконечно унылый и бессмысленный период времени, когда внимание приходилось силой вытягивать из мыслей о Деку и направлять на тренировку навыков и учёбу. Кацуки теперь только украдкой приглядывал за Изуку, они больше не тренировались вместе ни прямо, ни косвенно, не проводили время никогда и нигде, как будто учились на разных потоках. Они видели друг друга только на совместных завтраках, потому что обоим, как и всем остальным, нужно было отправляться в Академию. Всё прочее они отныне делали порознь.       Кацуки не переставал думать о Деку почти никогда: этот парень вновь поселился в его голове, как в те времена после экзамена, когда он заживо сжирал себя, сопротивляясь невыносимым чувствам. Но тогда с ним были иные эмоции: унижение, возбуждение, ярость — его постоянные спутники, что терзали разум и сердце, подталкивая к свершению сложного, бесчестного поступка — предложить Деку встречаться с ним, не испытывая к нему взаимной нежности. Он уже тогда знал, что Мидория согласится, он же видел в его глазах те чувства, которые называют влюблённостью; Изуку давно тянулся к нему, хотел быть рядом, сходил по нему с ума, почти как в тех глупых мангах для девочек, и самостоятельно бросился в лапы тигра, не боясь вырваться из когтей покрытый кровавыми ранами. Глупый Изуку, влюблённый по уши, доверил всего себя Кацуки, и им воспользовались — нагло воспользовались, взяли всё, что он предлагал: его сердце, его тело, все его мысли и желания, все слабости, всю его человеческую нежность и уважение.       Сейчас чувства Кацуки были другими, и они мучали его не меньше. Чувство горечи терпким привкусом несчастья оседало на языке, вызывая рвоту, каждый раз, когда Кацуки осознавал свой некрасивый поступок. Он ненавидел себя в эти моменты сильнее всего, и справляться с самим собой ему удавалось только посредством тренировок.       Бакуго тренировался каждый день, делал это ещё более безжалостно и упорно, чем обычно, физическая нагрузка позволяла ему отвлечься, забыться на время, уйти от реальности. Это было по круче любой выпивки. Но у Кацуки даже мысли не возникало пить, потому что алкоголь его не интересовал ни в каком виде, и никакие невинные предложения друзей, которые наглым образом протаскивали порой на территорию пиво, не казались ему привлекательными. Его лекарством и одновременно ядом было истощение. Для него стало обычным делом изматывать себя до такого состояния, что он почти не соображал от усталости, когда доходил до постели, волоча ноги. Только так ему удавалось укротить свои страсти, пока позже — где-то через неделю с лишним — он не взял себя в руки. Изуку сказал ему, чтобы он разобрался в себе и своих чувствах — именно этим Кацуки и занялся, когда первая волна неудержимой ненависти к себе прошла.       Кацуки думал, рационализировал свои действия до и после, и кое-что начинал понимать. Его поступок оскорблял не только Деку, но и его самого, потому что игнорировал и его же собственные чувства, задвигал их назад, выдавал за другие; Кацуки обманывал и самого себя, когда выдумал причину для этих отношений. Не только подлое желание подавить соперника в лице Деку, превзойти его, овладеть им взыграло в нём, Кацуки действительно испытывал сильные чувства к Изуку, и это не только гнев и зависть, но и кое-что совсем другое. И это другое он чувствовал, когда они были вдвоём в полутёмной комнате, гладили друг друга горячими ладонями, дышали одним воздухом, чувствовали чужое сердцебиение, перекидывались короткими страстными и искренними фразами, открывались друг другу, подпускали как можно ближе. Изуку был другим в эти моменты, он являлся тем, чего Кацуки так хотел и восхищался, он был тем, кому Кацуки мог — хотел — выразить все свои самые уязвлённые стороны. И это было так легко.       И когда воспоминания о тех мгновениях воспламенялись перед глазами, Кацуки одолевало буйное желание их вернуть, вновь сделать реальностью. Он хотел вновь лечь с Изуку, чтобы снова почувствовать это драгоценное тепло и величайшую награду ощущать власть над этим прекрасным человеком. Он хотел владеть им, покровительствовать над ним, наслаждаться им, восхищаться, ласкать, но сделал наоборот — он лишь унизил самого себя, сделал ничтожным в своих же собственных глазах, жалким дураком, который всегда был недостоин. Он жалел о своём поступке, как жалеет самый верующий грешник, кто готов разбить лоб об пол, вымаливая у Господа прощение. Кацуки отказался от этой превилегии — да он и никогда не имел того права, которое сам себе предоставил, он это выдумал, когда на мгновение ошибся, решив, что Изуку реально принадлежал ему.       На тренироваках Кацуки часто наблюдал за Деку и не пытался этого скрывать — так он мог лучше его видеть и анализировать каждое движение, отмечая про себя, что тот достиг больших успехов за весьма короткий период времени. Бакуго явственно представлял себе, как это тело напрягается, когда совершает один из приемов, как оно нагревается из-за возросшей нагрузки, как сердце бьётся молотом в груди, и как в лёгких заканчивается воздух. А в перерывах это тело слегка охлаждалось, сердцебиение замедлялось, кожа краснела и становилась влажной от пота, грудь вздымалась при каждом глубоком вздохе — отдыхало, чтобы позже вновь пуститься в бой.       Кацуки ещё помнил россыпь милых веснушек, мягкую светлую кожу, чувствовал её вкус у себя на языке, чувствовал, как касается этой кожи пальцами, ласкает, опускаясь ниже в те потаённые места, к которым ни у кого нет доступа. Он чувствовал, как обладает этим человеком, ощущал в своих руках почти физически. Эта картинка так натуралистично возникала перед глазами, что приходилось немедленно себя одёргивать. Но потом Кацуки обязательно возвращал обратно свой взор на Деку и вновь погружался в беснующиеся чувства, которые в нём пробуждал этот человек, что бушевал в стремительном желании победить во время тренировок, в его теле струилась не только могучая природа Один-за-всех, но и сама жизнь.       Кацуки глубоко дышал, пытаясь контролировать своё тело. Он часто чувствовал жар, который охватывал его нутро и лишал воздуха, когда он заходил в своих мыслях слишком далеко; кровь стучала у него под кожей и била в самые непреглядные места, но ему оставалось только скрипеть зубами и хмуриться, напрягаясь всем телом. Он понимал, чего себя лишил. Это понимание будто обладая телесным воплощением как-то раз надавило на глазные яблоки так сильно, что вымученная влага проступила в уголках глаз; Бакуго был этим шокирован, когда заметил.       Глядя на Изуку, Кацуки часто вспоминал ту фразу, сказанную глубокой ночью, — «Я люблю тебя». И она волновала его кровь иначе, чем эротические фантазии, Кацуки чувствовал себя жалким и недостоиным в такие моменты. Потому что он был подобен неудачливому землекопу, который пачкает руки в грязной земле, пытаясь докопаться до той глубины, в которой росли корни его ответной любви.       После тренировки ближе к вечеру Кацуки угрюмый и уставший плёлся в раздевалку, желая поскорее сбросить с себя душный костюм и пойти на ужин, но его резко остановил голос одного уважаемого им человека:       — Юный Бакуго!       Кацуки оглянулся, чуть раздражённо взглянув на Тошинори, который быстрым шагом приблизился к нему, но потом чуть изменил выражение лица. Всемогущий не был виноват в его дурном настроении и по-прежнему оставался его кумиром, уважаемым им героем.       — Что? — спросил Кацуки.       — Если у тебя есть время, то я бы хотел попросить тебя пройти в мой кабинет для одного важного разговора. Мне нужно, чтобы ты присутствовал.       Время точно было, и потому варианта отказать Бакуго не видел и вздохнул:       — Ладно.       Как не странно, но Тошинори дождался Кацуки у мужской раздевалки, а потом вместе с ним пошёл к его кабинету, Кацуки в это время даже не пытался предполагать, о чём с ним хотели говорить, для него это не имело значение. Однако, когда они завернули в нужный коридор, Кацуки заметил Изуку, ожидаемого их у двери, и резко остановился, качнувшись назад, но упёрся спиной в руку Всемогущего.       — Тебе нужно присутствовать, юный Бакуго, — повторил Тошинори.       — Зачем?       Кацуки нехотя двинулся дальше, рука подгоняла его, он смотрел на Изуку напряжённо, но не видел в том какой-то агресии или чего-то другого. Изуку просто безмолвно ждал их, направляя взгляд куда угодно, кроме Бакуго. Тошинори подтолкул Кацуки в кабинет и вскоре после успешного подавления всех попыток сопротивляться, Кацуки обнаружил себя на диване напротив Всемогущего, а рядом с ним — на противоположном краю — сидел Деку.       — Зачем вы меня позвали? — хмуро произнёс Кацуки. — Вы хотите нас мирить?       — О нет, вовсе нет, это не моё дело, — поднял руку Всемогущий, покачав ею в воздухе.       — Тогда что от меня нужно?       — Всемогущий, давайте сразу к делу, у меня были ещё дела, — поднял голову Изуку, продолжая игнорировать Кацуки.       — Хорошо, — кивнул Всемогущий.       Взглянув ещё раз на Мидорию, Кацуки пришёл к выводу, что тот знает больше, чем он сам: Всемогущий явно сказал ему, о чём пойдёт речь. Это было подозрительно.       — Я решил, что тебе нужно присутствовать, Бакуго, потому что ты единственный из вашего класса, кто знает об Один-за-всех, у меня к тебе высокая степень доверия.       — Это уже давно не новость…       Кацуки опять скосил взгляд в сторону Изуку, но в этот раз это заметили, и он тут же отвернулся. Как же много изменилось с последнего раза, когда они сидели здесь все вместе и разговаривали о причудах предыдуших обладателей; новой информации с тех пор не появилось.       — Да, — кивнул Всемогущий, — но… кое-что изменилось.       Он помолчал, собираясь с мыслями.       — Мне сообщили недавно, что скоро злодеи перейдут в активное наступление, планируется масштабная битва. — Теперь Кацуки напрягся иначе. Он поднял голову и внимательно слушал. — Подробности плана вам раскроют завтра, я лишь знаю, что отряд, в котором будете находится вы, отправят на эвакуацию города, недалеко от место расположения Томуры. — Он помолчал. — Так как влияние Все-за-одного на Шигараки только возрастает, битва с ним может оказаться не подсилу даже мне в лучшие времена, я хотел вас предостеречь. Я знаю, у вас сейчас не простой период в отношениях, но ваше понимание друг друга, ваш опыт и умение работать вместе может сыграть ключевую роль в этом сражении. Несмотря на все ваши разногласия, я прошу вас, поддерживайте друг друга…       Всемогущий закашлялся, прикрывая рот рукой, Кацуки буквально чувствовал, как тот отхаркивает кровь в свою ладонь, на это было больно смотреть.       — Я думал… — Изуку не договорил, он выглядел потерянным, вероятно, ожидал совсем другого разговора.       — Я знаю, Мидория, на тебе лежит большая ответственность, и это только начало, но тебе придется мужаться. — Он обратился к Кацуки: — И я рассчитываю на тебя, Бакуго, на твою помощь, приглядывай за Мидорией.       Кацуки кивнул, ощущая странную тревогу и печаль. Он посмотрел на Изуку, который наконец впервые за всё время разговора обратил на него внимание; в его глазах всё ещё читалось непонимание, словно он отказывался воспринимать услышанное всерьёз. Но это не было выдумкой, а было тем, к чему он долго готовился, и теперь пришло время. Он кивнул Кацуки в ответ, его губы слегка дёрнулись, будто он попытался улыбнуться, но это так и осталось лишь намёком на улыбку.       Следующий день начался с того, что глава Академии объявил о начале операции против Фронта Освобождения.