Незавершенная симфония

Тяжело вздохнув, Агата закрыла глаза, сжав их так крепко, что под веками вспыхнули белые искры. Будто это могло помочь — прогнать тревогу, обмануть реальность, которая глухо давила на грудь. Воспоминания, те, что она годами пыталась заблокировать, теперь взрывались внутри, одно за другим, разрушая все стены, которые она так усердно строила. На экране телефона всё ещё горело короткое сообщение.

«В пятницу в 19:00. Это не обсуждается».

Простая фраза, но в ней было достаточно, чтобы выбить из колеи. Это был не просто приказ — это было, как неизбежный приговор. Агата знала, что оспаривать решение матери бессмысленно. Её голос, холодный и уверенный, эхом звучал в голове, будто она уже стояла перед ней, скрестив руки на груди, с прищуром, от которого кровь стынет в жилах. Эванора Харкнесс не знала слова «нет». Для неё оно было несуществующей концепцией, пустым звуком. Агата могла бы написать отказ, проигнорировать сообщение, но в глубине души понимала — последствия настигнут её, где бы она ни пряталась. Эванора умела находить слабости, точечно давить на них, пока человек не сдавался. Для неё чувства окружающих были не больше, чем помехой. Сердце сжалось в груди, когда мысли, которые она изо всех сил старалась подавить, вернулись с новой силой. Потому что в этой истории было ещё одно действующее лицо. Не просто мать. Рио. Имя её бывшей жены будто вспыхнуло красным внутри головы. Три года. Три долгих года она избегала её, словно Рио была опасным вирусом, способным разрушить остатки того, что ещё держало Агату на плаву. Она не смотрела фотографии, не заходила в соцсети, даже сама мысль о случайной встрече заставляла холод пробираться по спине. Это была боль, от которой она не могла оправиться. Три года назад Агата сделала всё, чтобы стереть Рио из своей жизни. Она удалила её номер, выбросила общие фотографии, даже пересматривала маршрут, чтобы не проходить мимо тех мест, где они когда-то были счастливы. Каждое воспоминание о ней было словно острое стекло — его лучше не трогать, иначе снова порежешься. Но ничего из этого не помогло. И вот теперь, из-за Эваноры, её прошлое и настоящее готовы столкнуться в один вечер. Банкет в честь помолвки — холодная, беспощадная сцена, где они должны будут играть роли перед чужими глазами. Агата не могла представить, что она скажет Рио. Она не знала, что услышит в ответ. И от одной мысли об этом сердце начинало болеть так, как будто кто-то сжал его в кулаке. Рио всегда была её слабостью. Она не просто любила её — она растворялась в ней, как в море. И теперь, когда всё было закончено, эта любовь превратилась в рану, которая, казалось, никогда не заживёт. Агата всеми силами старалась держаться подальше, чтобы выжить, чтобы хотя бы сохранить остатки себя. Но теперь… Она не знала, что страшнее: снова увидеть Рио или то, насколько сильно увеличатся её страдания. Телефон предательски звякнул, напоминая о времени. У неё ещё была возможность отказаться. Но Эванора не примет «нет». Агата знала это. Она знала, что, несмотря на все страхи и сопротивление, в пятницу она окажется там. И Рио тоже. Комната будто сжалась вокруг неё, как ловушка, которая больше не выпустит. Воздух был тяжёлым, липким, словно густой туман, которым невозможно было дышать. Агата металась, хватаясь за разные предметы, как утопающий за соломинку, и тут же бросала их, понимая бессмысленность этих движений. —Ненавижу!— закричала она так, что горло обожгло, и голос сорвался на хрип. Тарелка с остатками пиццы вылетела из её рук, ударилась о полку и разлетелась в разные стороны, как её жизнь. Этот звук — звонкий, режущий — эхом отразился от стен, словно подтверждая её внутренний крик. Она стояла, тяжело дыша, глядя на осколки, пока слёзы стекали по щекам. —Это неправда!— выкрикнула Агата, её руки снова задрожали, и вилка полетела в стену. На этот раз звук был глухим, но за ним последовало падение. Рамка с грамотой Никки качнулась, словно колеблясь между двумя реальностями, а потом рухнула вниз. Стекло треснуло, осколки разлетелись по полу. Грамота. Первая награда Никки за участие в олимпиаде. Её Никки. Её маленький, умный мальчик, который всегда так гордился своими достижениями. Этот документ был его первым шагом к будущему, которое теперь разлетелось в пыль, как и разбитое стекло. Агата бросилась на колени, хватая рамку дрожащими руками. Острый осколок впился в ладонь, но она не почувствовала боли. Кровь тонкой струйкой потекла по пальцам, капнула на бумагу, словно скрепляя её горем. —Никки…— хрипло прошептала она. Она провела пальцами по залитым кровью буквам. Каждый штрих этих слов напоминал ей о его лице, его улыбке, его тёплом голосе. Голос, который она никогда больше не услышит. В тот день она проснулась рано, ещё до звонка. Было странное ощущение в груди — будто что-то не так, будто мир вот-вот рухнет. Когда телефон зазвонил, холод пробежал по спине. Она знала, что что-то случилось, ещё до того, как подняла трубку. Холодный, ровный голос сообщил ей новость. В первую секунду она не поняла слов, как будто её уши отказывались воспринимать реальность. —Что? Нет… Вы что-то путаете. Это ошибка,— сказала она, но голос предательски дрожал. Ответом было молчание. Потом короткие объяснения, которые она не могла слушать. Её мозг отказался принимать эту информацию. Она застыла, как статуя, сжимая телефон так сильно, что пальцы побелели. И потом всё рухнуло. Мир исчез, растворился. Воздух исчез. Небо исчезло. Был только один факт: её мальчика больше нет. —Лучше бы это была я!— закричала она, сидя на полу. Её тело сотрясалось от рыданий. —Ты слышишь?! Это должна быть я! Она смотрела вверх, в пустоту, как будто там был кто-то, кто мог ответить, кто мог вернуть её Никки. —Верни его! Забери меня! Верни его, чёртов ублюдок! Её крики заполняли комнату, отражались от стен, но тишина была безжалостна. Никто не слышал. Никто не мог помочь. Она обхватила себя руками, раскачиваясь вперёд-назад, как будто пытаясь согреться в ледяной пустоте. Вся её жизнь была в этих осколках вокруг. Игрушки Никки, разбросанные по комнате. Его маленькая кровать, аккуратно заправленная. Его рисунки, которые он рисовал для неё, так и оставшись незавершёнными. —Почему?— её голос стал едва слышным. —Почему он? Почему не я? Эти вопросы не находили ответа. Они были как ножи, которые снова и снова вонзались в её грудь. Она сжала в руках разбитую рамку, прижимая её к себе, как будто это могло вернуть её сына. Время остановилось. Каждый миг казался вечностью. Каждый вдох причинял боль, каждый удар сердца напоминал о том, что Никки больше нет. Она потеряла всё. И эта потеря разрывала её изнутри, оставляя только пустую оболочку. Слёзы снова хлынули потоком, обжигая кожу. Они текли без остановки, будто хотели смыть с её лица маску, которую она пыталась носить с тех пор, как Никки ушёл. Слёзы не спрашивали разрешения, не знали усталости, просто были — её неизменным спутником в этой бесконечной череде ночей и дней. Агата сидела в кресле, сгорбленная, с ногами, поджатыми под себя. Это было её убежище, её место, где она могла быть настоящей. Только здесь она могла плакать, кричать, сжимать кулаки, не боясь осуждения. Если бы кто-то сейчас вошёл, то не узнал бы ту самоуверенную женщину, которая привыкла идти по головам ради своих целей. Здесь была другая Агата — сломленная, потерянная, утонувшая в своей боли. Телефон снова завибрировал на столе. Сухой, отрывистый звук вывел её из транса. Агата знала, кто это.

«Ответишь ты или нет, я сотру тебя в порошок, если ты не притащишь свою задницу».

Эванора. Как всегда, точная, холодная, беспощадная. Агата закрыла глаза, устало потерев виски. Это сообщение было не просто напоминанием, это было ещё одним куском цепи, стягивавшей её горло. Отвечать или нет — разницы не было. Она всё равно пойдёт. Она всегда идёт. ***

Пятница.

Агата сидела за туалетным столиком, неохотно глядя на своё отражение в зеркале. Взгляд тяжёлый, пустой. Как будто там была не она, а только тень той женщины, которую когда-то знали люди. Время тикало неумолимо, напоминая о том, что пути назад больше нет. Боже, какая же дрянь. Её лицо, тщательно обрамлённое строгими чертами, всё ещё сохраняло следы ночных рыданий. Нужно было срочно привести себя в порядок. Макияж — это броня, её единственное оружие в мире, где слабость недопустима. Красная помада цвета спелой вишни, подчёркивающая её властный образ, стала центральным элементом. Контраст с почти невидимым макияжем глаз создавал иллюзию контроля. Она накрутила волосы на плойку, затем быстро собрала их в аккуратный высокий пучок. Движения были механическими, отточенными. Каждый штрих — как ритуал перед боем. — Платье или костюм? — задумчиво проговорила Агата, поднимаясь к гардеробу. Долго выбирать она не стала. Чёрный брючный костюм выглядел идеально. Лаконичный крой, строгие линии, намёк на элегантность. Подумав об этом, она горько усмехнулась. Будто на похороны. Только музыка будет повеселее. Она застегнула последний крючок пиджака и взглянула на себя в зеркало. Образ был завершён. Внешне — холодная, уверенная в себе женщина, готовая шагать по костям. Внутри — пустота. Она попыталась выровнять дыхание, но сердце всё равно билось как бешеное. Такси прибыло вовремя. Садясь на заднее сиденье, Агата почувствовала лёгкое головокружение. От нервов или от недостатка сна — она уже не знала. По дороге её взгляд блуждал по окну, но ничего вокруг она не видела. Мысли возвращались к матери. Пятый? Или шестой? Старая дура. Столько браков и все с плохими финалом. Её мать была женщиной, которая жила для власти и иллюзий. Каждый новый муж был для неё инструментом, слугой, дополнением к её идеальной картине. И в этой картине всегда была нужда в дочери. Но не в настоящей Агате, а в той, которую Эванора пыталась вылепить. Такси остановилось у роскошного здания, откуда уже доносились звуки музыки. Агата посмотрела на свои руки, пальцы которых слегка подрагивали. Она сжала их в кулак, стараясь успокоиться. Она сделала глубокий вдох и вышла из машины. Лёгкий ветерок заиграл с её волосами, но она даже не почувствовала холода. Мир вокруг был шумным, красочным, но для Агаты он стал серым, почти невидимым. Её ждала ночь, которая вновь столкнёт её с прошлым, с её страхами и болью. Она поднялась по мраморным ступеням, всё ещё не веря, что идёт навстречу тем, от кого столько лет бежала. Рио будет там.Эта мысль снова ударила её, как ток, заставив дыхание сбиться. Она знала, что её встреча с бывшей женой станет самым сложным испытанием за последние три года. Ресторан, утопающий в приглушённом свете и звуках тихой музыки, внезапно стал казаться тесным, будто стены сжимались под грузом их разговора. Агата сидела напротив матери, скрестив руки на груди, стараясь выглядеть спокойной. Но её пальцы нервно сжимали ткань пиджака, выдавая бурю внутри. — Я не знаю, что больше меня выводит из себя: то, что ты не хочешь видеть меня на своей свадьбе, или то, что ты вздумала связать себя узами брака с женщиной, — голос Эваноры был холодным, как лёд, но в нем чувствовалась угроза. Её взгляд впивался в Агату, словно пытался прожечь дыру прямо в душе. Агата почувствовала, как её дыхание сбивается. Этот взгляд - как нож, который мать вонзала раз за разом, чтобы удостовериться, что рана открыта и кровоточит. — Вот почему тебя там не будет, — её голос прозвучал ровно, но только потому, что она приложила невероятное усилие, чтобы удержать дрожь. Слова казались ей чужими, будто произнесёнными кем-то другим. Эванора сжала губы, ее глаза сузились. В уголках рта появилась жесткая складка, как всегда, когда она была готова пойти в атаку. — Это вообще законно? Агата, я не дам этому случиться, — её голос стал громче, резче, словно она уже перешла к следующей фазе — полной агрессии. — Только через мой труп. Сила её слов зависла в воздухе, как раскаты грома перед бурей. Эванора сжала кулаки, её тонкие пальцы побелели от напряжения. Агата уловила, как её мать слегка подалась вперёд, словно собиралась кинуться на нее прямо за этим столом. — Было бы превосходно, — произнесла Агата с улыбкой, хотя на самом деле внутри все сжалось. Эванора прищурилась, её взгляд стал ещё острее. — Почему ты улыбаешься? Ты позор нашей семьи. Все вокруг только это и обсуждают, — она раздражённо вскинула руки и прикрыла лицо ладонями, словно пытаясь справиться с нахлынувшей волной негодования. Агата вздохнула, усталость нахлынула, словно ей нужно было не защищать свои чувства, а бороться за право быть собой. — Благодаря кому? — она бросила эту фразу, не глядя на мать, и отвела взгляд к окну. Снаружи вечерний город жил своей жизнью: свет фар, тени прохожих, легкий шум улицы. И как же Агата хотела бы оказаться там, среди незнакомых людей, вместо того чтобы снова стоять под огнём своей матери. Эванора резко выпрямилась, её лицо исказила гримаса презрения. — Это отвратительно и грязно. А как же мои внуки? — слова прозвучали так, будто она выплюнула их с ненавистью. Агата с трудом удержалась от того, чтобы не закатить глаза. — Не переживай, донором спермы будет мой кролик, — ответила она, вложив в слова весь свой сарказм, как щит, прикрывающий от боли. Она смотрела прямо в глаза матери, но внутри чувствовала, как её собственная уверенность трещит по швам. Паника подступала, словно гигантская волна, готовая захлестнуть её. Эванора сжала зубы, её взгляд пылал. — Я убью тебя, если ты посмеешь меня так опозорить, — сказала она медленно, тщательно выговаривая каждое слово. Агата коротко рассмеялась, но смех был горьким, безрадостным. — Ты уже это сделала. Давно. На мгновение повисла тишина. Музыка в ресторане продолжала звучать, но теперь казалась далёкой, почти нереальной. Эванора тяжело дышала, ее лицо покраснело от гнева. Агата смотрела на неё с холодным спокойствием, но внутри всё дрожало. Она знала, что этот разговор не закончится здесь. Эванора не привыкла проигрывать. Но впервые в жизни Агата почувствовала, что поступает так, как хочет она, а не её мать. Вот так. Осталось единственное препятствие между свободой и ловушкой. Одна ступенька. Вторая. На третьей Агата всё же остановилась. Может, через полчаса заявить о боли в животе и позорно сбежать? Но внезапно входная дверь открылась, выпуская, казалось бы, вечно недовольную женщину. Врата ада распахнулись. — Если бы ты шла ещё медленнее, успела бы только к моим похоронам. Её идеальные черные волосы с фиолетовым отливом были собраны в низкий пучок. Элегантное молочное платье с длинными рукавами удачно скрывало коррективы, внесённые возрастом в линии фигуры. Старательно нанесённый макияж также хорошо дополнял общую картину. — И тебе здравствуй, мама, — Агата слабо улыбнулась. — В этих приспособлениях для пыток не очень-то удобно даже лежать, — она указала на свои чёрные лакированные лодочки на высоком каблуке. — Я знаю. Я их подарила. Проходи. Какая же она ядовитая! И как только Генри на неё клюнул? Она же посланник из Ада. Прислуга сатаны. Один из карателей грешных душ. Не обращая внимания на назойливые фразы, вспыхивающие с невероятной скоростью, брюнетка одарила мать своей фирменной улыбкой, как бы оповещая её о том, что пришла на эту миссию во всеоружии. Этот жест вызвал довольную гримасу на лице виновницы торжества. Следующий час Агата посвятила фальшиво-заинтересованным диалогам с бывшими знакомыми. До чего же утомительно! Какое-то дешёвое юмористическое шоу о неудачниках. Но если бы это помогло избежать нежелательной встречи, она бы ещё доплатила. Её взгляд постоянно цеплялся за мелькающие фигуры. Можно было подумать, что Харкнесс поддаётся искушению, но нет. С каждым разом женщина облегчённо выдыхала. Тяжёлого взгляда шоколадных глаз не обнаружено. Прошло три года. Три года без звонков, смс и встреч. Агата чётко помнила их последние счастливые минуты вместе: пицца, громкий смех и самая настоящая семья. До этого она даже мечтать о таком не могла. Да и сейчас тоже. При любых попытках прокрутить хоть крошечный момент прошлого в её голове начинала разрываться сирена, и всё вспыхивало алым пламенем. Но это не так больно, как то, что там скрывалось. Никакого прощения и желания понять. Предварительно сменив номер и удалив все социальные сети, Харкнесс покинула их квартиру. С разводом, ожидаемо, помогла мать. Соблазнительно было оборвать общение и с ней, но без её помощи и приличной суммы денег было бы сложно. Бесконечное количество алкоголя и литры пролитых слёз размывали границы реальности, создавая туман, в котором погружалась жизнь. Каждый глоток крепкого напитка становился не только попыткой забыть, но и настоящим утешением, обманом, за который приходилось расплачиваться. Не хотелось никого видеть. Женщина почти не вставала с кровати, словно простыня, пропитанная горем и слезами, стала её единственным укрытием от внешнего мира. Её временное пристанище превратилось в своеобразную свалку мусора: пустые бутылки, разбросанные вещи, забытые мечты и воспоминания, которые, как привидения, не покидали её. Запахи несвежих остатков пищи и затхлости наполняли комнату, словно отражая внутреннюю пустоту. Хотелось утонуть во всём этом как можно скорее, раствориться в хаосе, чтобы больше не чувствовать боли. Ведь чувствовать все эти чувства было самой беспощадной пыткой без конца. Мысли путались, как ветви деревьев в бурю, и в каждом шёпоте находились призраки, напоминающие о том, что было утрачено. Она прижимала колени к груди, пытаясь защитить себя от всего, что её окружало, но даже в этой позе не находила успокоения. Каждое дыхание давалось с трудом, как будто воздух в груди сжимался в тиски. Мрак заполнял разум, и казалось, что стены сужаются, оставляя только одно — безысходность. Время теряло смысл, дни сливались в бесконечную череду страданий, и единственным желанием оставалось затеряться в этом хаосе, как в тёмной бездне, где никто не сможет её найти. Каждый вздох становился напоминанием о том, что жизнь продолжается, в то время как душа уже давно потерялась. Больно. Больно. Пожалуйста. Так больно. — Отлично выглядишь, — брюнетка обернулась и увидела новоиспечённого жениха своей матери. — Не лучше твоей невесты, — Агата благодарно приняла бокал с белым сухим вином. — Этот спор я пропущу, — Генри улыбнулся, облокотившись об подоконник. — Как думаешь, когда уже можно будет виновато извиниться и попрощаться? — Я пытался остановить Эванору, ну, ты сама знаешь. — Знаю, — она понимающе улыбнулась. Генри был чересчур воспитанным и умным мужчиной, что сразу бросалось в глаза. На вид доброе, приятное лицо было изрезано морщинками, словно каждая из них хранила в себе историю, полную переживаний и мудрости. Его мягкие голубые глаза, когда-то полные юной искры, теперь отражали глубину жизни и опыт, который не всегда был приятным. Улыбка, хотя и неровная, согревала окружающих, но в ней ощущалась легкая грусть, как будто он знал, что за каждым радостным моментом может скрываться тень. Волосы Генри давно потеряли свой цвет, уступив седине, которая придавала ему благородный вид. Но вместо того чтобы стареть с достоинством, он казался жертвой времени — в его облике чувствовалась борьба, постоянное стремление сохранить молодость и энергию. Он обычно одевался в сдержанные, но качественные вещи, предпочитая уют и практичность, которые подчеркивали его серьезный характер. Единственное, что убавляло ему очков — это крупное телосложение, которое, казалось, не всегда соответствовало его утонченному внутреннему миру. Его фигура, хоть и внушительная, иногда создавала ощущение неуклюжести, особенно когда он пытался ввинтиться в ситуации, требующие деликатности. А в его поведении присутствовало беспочвенное поклонение Эваноре Харкнесс, что порой вызывало недоумение. Это восхищение, граничащее с идолопоклонством, заставляло его терять уверенность в себе, и в эти моменты Генри выглядел особенно уязвимым — мужчина, который на первый взгляд обладал всем, но на самом деле был пленником собственных чувств и ожиданий. Каждый раз, когда он находился рядом с Эванорой, его глаза светились, но эта искренность скрывала в себе нечто более глубокое — страх утратить её одобрение и любовь. Генри был не просто человеком, а сложным узором эмоций и переживаний, который пытался найти своё место в мире, где его доброта и уязвимость часто воспринимались как слабость. Этому разговору не суждено было продолжаться, как будто сама судьба решила вмешаться, нарушив хрупкое равновесие. Сначала она заметила его — начальника жениха её матери. Высокий, статный, с лёгкой улыбкой на губах, он уверенно двигался к их столику. Его строгий тёмный костюм, идеально сидящий на фигуре, говорил о высоком статусе. Его присутствие привлекало взгляды, заставляя окружающих замолкать и оборачиваться. Но для Агаты это не он был центром внимания. Рядом с ним шла она. Рио. Бывшая жена. Призрак прошлого. Сердце Агаты ударилось об рёбра и на мгновение остановилось, чтобы затем забиться с удвоенной силой. Казалось, грудь наполнилась тяжёлым грузом, который невозможно было сдвинуть. Её ладони вспотели, и она машинально стерла их о ткань брюк, стараясь подавить нарастающую панику. Холодный пот стекал по её спине. Ещё не произнесено ни одного слова, но этого и не нужно было. Агата чувствовала, как напряжение разливается по её телу, как кровь гулко стучит в висках. Взгляд Рио, спокойный и уверенный, пронзал её словно остриём ножа, разбивая ту защиту, которую она так долго выстраивала. — Агата, ты слышишь, что я говорю? — голос Генри прозвучал резко, вырывая её из мыслей. — Что? Да, конечно, — ответила она машинально, не сводя глаз с приближающейся пары. Она хотела уйти, сбежать, как сделала в тот раз, но ноги словно приросли к полу. Тогда, в доме матери, всё было проще: снять пальто, услышать знакомый голос, почувствовать леденящий ужас — и выскользнуть из комнаты до того, как кто-то заметит её. Сейчас же уйти было невозможно. Только дыши. Дыши. Всё нормально. Но как можно дышать, когда мир вокруг внезапно сузился до одной фигуры? Каждый шаг Рио к ним был словно удар молота. Агата видела, как её бывшая жена мягко поправляет прядь своих темных волос, как уголки её губ поднимаются в лёгкой, но ледяной улыбке. Рио выглядела безупречно, как всегда. Это бесило. И пугало. Слова застряли у неё в горле. Она хотела что-то сказать, но не могла. Её дыхание участилось, как перед панической атакой. Агата заставила себя взять бокал вина, но дрожащие пальцы выдали её. Глоток оказался слишком большим, и вкус вина почти обжёг горло. Всё вокруг казалось невыносимо ярким: приглушённый свет, звуки смеха, звон посуды. Но внутри Агаты всё потускнело. Всё, кроме одного: боли. Она всегда будет рядом, стоять вот так, в двух шагах, с лёгкой улыбкой и глазами, которые помнили всё, чего она так старалась забыть.