Новая жизнь майора Краузера

На стрельбище Джек приехал минут на пятнадцать раньше срока. Мог бы и на полчаса раньше, не вопрос. Утром он проявил несвойственную ему торопливость при сборах. Честно признаться, даже волнение. Еще честнее — он усилием воли гнал от себя тревожный писк неуверенности — а вдруг Леон не придет? Что с тобой, майор? — спросил себя Джек, побрившись начисто, облившись парфюмом и придирчиво рассмотрев себя в зеркало. — Похоже на влюбленность… — Джек выскочил из ванной, послав самого себя на хер. Он и выехал раньше срока, заскочил в магазинчик, купил минералки, а еще… апельсиновый сок, шоколадку… сам он не любит сладкое, а вот Леон…        Джек припарковался с мыслью, что готов простить Кеннеди опоздание. Лишь бы пришел. Неслыханно, майор. Ты точно вл… А потом стало тепло. Он увидел блестящий старенькими костями, намытый до блеска мотоцикл. Увидел уже знакомую фигуру. Леон стоял, сунув руки в карманы, и разглядывал стенд с ценником на аренду стволов, стоимость патронов и прочую чушь. Джек вновь разглядел по-взрослому нахмуренные брови. Считаешь? Не переживай. Нас это точно не касается. С собой Джек взял глок сорок пятого калибра себе и беретту на девятку, полегче, для мальчика. С патронами проблем тоже не будет. Джек заглушил мотор и вновь позволил себе посмотреть. И нашел кое-что лестное для себя, что давало повод помечтать. Леон явно приоделся. Вместо безразмерных рабочих тряпок — не новые, но чистенькие джинсы по фигуре. А фигура у мальчика — отличная. Странно, Джек всегда рассматривал мужские фигуры с точки зрения «спортивно-неспортивно», а тут банально засмотрелся на аккуратную, поджарую задницу и отчего-то решил, что на этой заднице непременно имеются чудные ямочки. Он с усилием отвел взгляд от обтянутых джинсами ягодиц и посмотрел выше. Неброская куртка по фигуре. Не слишком свободно, не слишком в обтяжку. Как надо. Леон чуть повернулся и Джек увидел под распахнутой курткой светло голубую футболку. И вновь размечтался. Светло голубой отлично подчеркивает глаза. Интересно, Леон специально оделся так? Был бы Леон девчонкой, Джек не сомневался бы. Он уже сталкивался с женским коварством. Накрасятся, приоденутся — красавицы. А с утра, без тонко подобранных тряпок и макияжа иллюзия исчезает. Но Леон — мальчишка, поэтому… поэтому… Не поймешь. Светлые волосы переливаются в тусклом свете осеннего солнца. Будь Леон девчонкой, майор подумал бы, что пацан сбегал в салон красоты, но нет. Скорее намыл волосы да высушил… . Не факт, что для тебя, Джек. Ты же видишь, он чистюля. Умерь пыл. Джек взглянул на себя в зеркало над лобовым и поправил несуществующий дефект в своей прическе. Он полюбовался бы Леоном еще минуту-другую, но тут челюсти свело от острой даже для него вспышки злости. К его мальчику — с каких пор он стал твоим? ты его видишь третий раз в жизни, — подошли какие-то две хихикающие молодухи. Симпатичные, не отнять. Джек и сам бы не прочь с такими замутить, но сейчас он может и хочет смотреть только на Леона. Как тонкие пальцы заправляют прядь за ухо, как блестят светлые волосы, когда он склоняет голову, прислушиваясь к вопросу. Пожимает плечами. Не знаю. Я сам здесь впервые. Но дамочки не отстают, щебечут, улыбаются — и выглядят с мальчиком органично, мать твою. Не как Джек… Насрать. Джек подхватил сумку, хлопнул дверцей и в пять длинных шагов оказался рядом с молодежью.        Сквозь неглубокий, душащий липкой испариной сон Леон услышал сигнал будильника. Он подскочил, оглушенный колотящимся сердцем, и лишь спустя полминуты, моргая слезящимися глазами, облегченно выдохнул. Он один, в полупустой комнате-студии. За стенкой возятся шумные соседи. Он больше не услышит тяжелый неровный шаг, не вздрогнет от грохота распахнувшейся двери, не стиснет зубы от воняющего перегаром: Подъем, сучонок! Больше не нужно уворачиваться от затрещины и терпеть, считая дни до совершеннолетия, когда отчим потеряет свою власть над ним.        Леон глубоко вдыхает, проверяя, не полнится ли воздух в комнате прилипшей к нему намертво вонью перегара и немытого тела? Нет. Все за спиной. Все позади. Ты сбежал, Леон. Сбежал… Леон тяжело поднялся и поплелся к окну. Распахнул фрамугу на распашку. Подышал, свесившись с подоконника. Душно. После этих лет наедине с отчимом ему постоянно не хватает воздуха. Странно, но отчим, обычно засыпающий его смс и звонками с упреками и жалобами, молчит несколько суток. Никаких требований денег. Никаких «ты неблагодарная мразь». Забавно, но Леон и сам, где-то глубоко внутри, чувствовал себя неблагодарным, сам не зная, за что. Слишком часто ему это говорили.        Он устало повел плечами и тряхнул головой, пытаясь привести мысли в порядок. Хронический недосып. А ведь он закончил вчера пораньше. В три ночи он был уже дома. Дома ли? Он чувствовал себя неуютно. — Ты просто привык жить в дерьме, Кеннеди, — пробормотал он, залезая в узкую душевую кабину. Сегодня большой день. Надо собраться. Контрастный душ привел его в относительный порядок. Обмотавшись стареньким полотенцем он уселся на единственный стул, пересчитал деньги, вырученные за ночь, и принялся за рутинную дележку. Это на аренду, это на еду, а это — он подумал и добавил еще десятку — на сегодня. На стрельбу. Новая жизнь. Без липких рук отчима денег у него стало больше.        А еще он отважился и сам позвонил майору Краузеру. Пометался с час, вытер с десяток раз вспотевшие ладони о бедра, собрался и позвонил. Победа, Кеннеди. Он вспомнил приличную квартиру, дорогую бытовую технику и качественные напитки. Странно, но аромат того виски не вызвал у него привычного рефлекса тошноты, что он чувствовал, когда отчим склонялся над его лицом и, брызгая слюной отчитывал, бесконечно отчитывал за каждую мелочь…        У Леона в далеком детстве тоже был светлый чистый дом. Папа, вернувшись с войны, купил на боевые выплаты новенький телевизор, игровую приставку для сына, роскошное пальто для мамы… а еще — маленькую автомастерскую, в которой Леон так любил сидеть, тихо, в уголке, чтобы не мешать взрослым. А потом папа ошибся. Леон ощутил укол вины. Он продал последнее, что осталось от отца, что так отчаянно прятала от отчима мама, а потом, уже больная, тайком отдала ему — дорогие наградные часы. А Леон их продал. Седой мужик в ломбарде долго рассматривал в лупу циферблат, ковырял пальцем стекло, а Леон едва удержал себя — он хотел выхватить эти часы и сбежать, но… это означало бы лишние пару месяцев с отчимом. А он больше не мог. И Леон промолчал, а после, прячя огромную для него сумму в триста долларов, ненавидел себя. Спустя месяцы он увидел похожие часы на широком запястье большого человека, заказавшего отменный виски, настолько дорогой, что Леон ехал на адрес раза в два медленнее — просто боялся разбить. Часы, медали, суровое хищное лицо, широкие плечи, мускулы. Сила и уверенность, даже в «плохой» день. У тебя каждый день — плохой, подумал Леон и распахнул дверцу маленького шкафа. Ты просто нытик. Девка. Тряпка. Сбежал лишь телом, не душой. Леон привык к настырному эху в голове, выплевывающему в его сознание ядовитые слова, что он слышал год за годом. Пока мама была жива и здорова, отчим себя сдерживал, а потом… Сегодня Леон согласился с эхом. В твоем районе у каждого второго отчим, а у каждого первого — алкаш или наркоман в семье. Ты ничем не хуже других. Не смей себя жалеть. Детство как детство.        Леон взялся перебирать свои малочисленные вещички. Выбор невелик. Все, что есть приличного, куплено тайком, спрятано, да так, что Леон выходил из дома, бежал к заброшке на краю района, доставал из сныканного там рюкзака эти единственные приличные джинсы с курткой, и переодевался перед свиданием. Отчим убил бы его, если бы понял, что Леон не отдает все деньги. Впрочем, пару раз ему доставалось просто для профилактики «крысятничества» заработанных им же копеек.        Леон грустно усмехнулся, вспомнив свою несостоявшуюся школьную любовь. Всего лишь пара неловких поцелуев с Клэр. Редкие прогулки за ручку. А потом: Ты не подходишь моей сестре. Леон и сам так считал. Просто пытался жить, как все, недобитым осколком души, мечтающим о тепле, ласке и заботе.        Поначалу он хорошо учился, скорее по привычке, как при маме и папе, а потом… потом он подрос и его стало возможным использовать. Он стал спать на уроках, прекратил выполнять домашние задания потому, что банально не успевал. После школы бегал мыть машины или расставлять товар на полках в магазине до ночи. Потом — пьяный хохот или крик на весь дом от компаний отчима. Потом, в любой час ночи — разбор полетов. Какого хера так мало? Единственное, что в тебе есть — лицо. Не смотри на людей как побитая шавка, улыбайся, будут чаевые.        Леон перестал улыбаться. Начал прятаться под шапками, капюшонами и кепками. Голос отчима звучал омерзительно, и этот липкий взгляд, и эти намеки.        Я вот думаю, толка из тебя будет мало. Хотя за твое личико можно выручить неплохие…        Тогда Леон впервые ударил первым. Он был неопытен и слаб, поэтому получил свое сполна. Хорошо, что это были каникулы, последние перед выпуском, так что никто из одноклассников не видел его разбитого лица. Не то чтобы Леон переживал за репутацию. Он никому не рассказывал, откуда его синяки и ссадины. Просто… не хотел к себе лишнего внимания. И жалости.        Плохие оценки, застиранные тряпки, синяки на руках, опоздания, заваленный хламом двор. Белый мусор, так не подходящий хорошей девчонке. Карие глаза Клэр наполнились слезами, когда Леон сам поставил точку в их еще незрелой, детской любви, которая могла бы перерасти в большее. Тогда Леон убежал. Также, как убежал от майора Краузера той ночью, хотя уже на лестнице понял, что Джек не хотел ему зла. Просто привычка бегать — от людей и от себя.        Леон непривычно долго крутился перед зеркалом, пытался пригладить непослушные волосы, а потом пожал плечами — можно подумать, Джека волнует, как он выглядит. Он быстро перекусил стандартным набором нищеброда. Лапша быстрого приготовления и кусок хлеба, щедро залитый майонезом. Вредно? Зато питательно. Еще одна чистка зубов. Еще одна попытка справиться с отросшими волосами. Дверь. Лестница. Мотоцикл. Джек, как любой военный, наверняка пунктуален, так что Леон не должен опоздать.        У стрельбища Леон завис у плаката с расценками. М-да. Он может себе позволить пару обойм и простенький пистолет. Впрочем, большего и не надо. Леон вообще не был уверен, что справится, даже с майором Краузером.        Ты опять обосрешься, сученыш. Ты просто чертов псих.        Леон, занятый борьбой с горчащей на языке тенью прошлого, и не расслышал вопроса от каких-то девчонок, переспросил, а потом… — Привет, Леон, — на него смотрят прищуренные серые глаза в тонкой сетке морщинок. — О, — засуетились незнакомые девчонки. — А может быть, вы покажете нам, как стрелять?.. Их тоненький смех звенел беззаботными колокольчиками в утреннем воздухе. Майор Краузер даже не взглянул на девушек. Он смотрел лишь на Леона. — Обратитесь к инструктору, — прозвучал холодный голос. Лица девчонок вытянулись. Это прозвучало действительно грубо. А потом Леон услышал полное удивительной теплоты в низком голосе, уже ему и только ему: — «Привет, Джек. Я рад тебя видеть», — проговорил за растерявшегося Леона майор Краузер и улыбнулся загадочной, однобокой, из-за шрама, улыбкой. — Я тоже рад тебя видеть, Леон. Пошли. — Здравствуй… — Джек приподнял бровь и Леон проглотил ненужное «те». — То есть привет, Джек. Он выдохнул и повторил, благодарный майору за помощь: — Я рад тебя видеть… — и пусть это прозвучало тихо и смущенно, но он смог сказать это вслух, а потом зажмуриться, когда большая ладонь легким жестом взъерошила ему волосы, вызвав приятную щекотку по позвоночнику. Что с ним? Он не дернулся и не отскочил, лишь нервно вжал голову в плечи, скорее по привычке, вбитой тяжелым кулаком отчима, и только-то.        Кончики пальцев горели от приятного покалывания. Эти волосы мягкие, словно шелк. Джек, конечно, рисковал и был готов схватить Леона за шкирку при попытке побега, но мальчик лишь замер под его рукой, как пугливый зверек, не знающий ласки. Джек вспомнил безухую свинью и отругал себя. Он считал и поднявшиеся плечи, и мгновенный, чисто инстинктивный испуг в широко распахнутых глазах. Дерьмо. Он серьезно задумался над повторным визитом к пьяной блядине. Облить бензином да сжечь. Просто и незамысловато — нажрался, заснул, уронил горящую сигарету да сгорел. Черное нечто вновь заскребло по позвоночнику, а потом отпустило, когда его взгляд упал на порозовевшие скулы и смущенно опущенные глаза Леона.        Они дошли до стрельбища. Джек не любил крытые тиры, поэтому привел Леона сюда, на открытую местность, разделенную на квадраты. Тут тусовались любители оружия, знающие вторую поправку к Конституции наизусть. Военные, чертовы ковбои, байкеры, просто психи, спящие со стволом под подушкой. В общем, все свои. — Майор! Спецура пришла! Ко-ман-дир! — их обступили со всех сторон. Джек кинул косой взгляд на Леона. На бледном личике вновь маска отстраненного спокойствия, расслабленная поза, прохладный взгляд. — Что тебе выдать, майор? — прогудел, ухмыляясь, управляющий. — Smith & Wesson для леди? Джек в отместку хлопнул его по плечу так, что манерные очки для стрельбы перекосило. — Я со своим, ты же знаешь, мудак. Вновь покосился на Леона. Все то же замкнутое личико, но в светлых глазах проснулась жизнь. Голубые радужки оттаяли, заискрили интересом, пусть и настороженным. Джеку вдруг очень захотелось, чтобы пацан расслабился. — Помогай, — он сунул мальчику сумку со стволами под нос и журнал визитов. — Сюда название пистолетов, сюда номера — выбиты здесь, сюда номер лицензии на оружие, подпись. Для отчетности. Копам. Это глок, а это… — Беретта, — тихо договорил за него Леон и почти возмущенно нахмурился, дескать — я знаю. И тут же оказался в центре внимания. Мужики окружили новичка, как стая волков — заблудшего щенка. — А кто это? Новое поколение? «Новое поколение» с каменным лицом чирикало ручкой, старательно выписывая аккуратные буковки. Стая принялась гундеть, что молодые сейчас и хер свой в руках не удержат, никакого интереса к «традициям», и вообще — каждого из них батя научил стрелять еще в колыбели, а сейчас… — Ой, заткнитесь, а, — после встречи с Леоном мнение Джека о юном поколении резко изменилось. — Вы просто старые пердуны… Гогот. Хлопки друг друга по плечам. Подкупающие оригинальностью шутки про песок из жопы, седые кучеряшки на лобках, склероз, энурез и эректильную дисфункцию… Джек поддерживал клоунаду, исподволь наблюдая за Леоном, и на его душе стало чуть светлее, когда он разглядел те самые, едва заметные ямочки в уголках губ.        — У вас… — Леон запнулся, — у тебя много друзей, Джек. Они шли к дальнему рубежу вдоль длинного ряда стреляющих по тарелкам, резиновым уткам, банкам и классическим мишеням. — Много знакомых, — коротко поправил ребенка Джек, вспомнил про беседы Леона с районной гопотой и добавил: — Как и у тебя?.. Проверка на искренность. Джек не любил ложь, хотя себе позволял всякое. Леон — очевидный одиночка, замкнутый, нелюдимый, но, как любой ребенок, выросший в враждебной обстановке — хамелеон. Умеет делать вид. Умеет делать вид, что общается, умеет делать вид, что не нуждается в помощи, умеет делать вид, что в порядке. Светловолосая голова коротко кивнула. — Ага. Что же. Молодец. Не стал убеждать, что душа компании, и на том спасибо.        — Можно мне глок? — робко попросил Леон. И невыносимо приятная для Джека вспышка откровенности. — У папы был такой, — едва слышно сквозь грохот выстрелов, скомкано, но откровенно. — Конечно, — Джек протянул ствол рукояткой вперед. Выяснилось, что Леон знаком с оружием. Как минимум, не попытался вставить обойму не той стороной. Джек, по всем правилам, встал у ребенка за спиной, дабы не получить случайную пулю в живот от новичка. Сейчас он был в своей стихии. — Отстреляешься, захочешь повернуться — палец убираешь со спускового крючка, ствол в землю… — скороговоркой проговорил он, как делал десятки раз на военной базе, тренируя свежее мясо. Леон сосредоточенно кивал, поджав губы. — Можно? — Джек помнит о страхе прикосновений, но показывать лучше руками. А еще ему очень хочется вновь коснуться Леона. — Угу, — эта очаровательная шея с прозрачными волосками склонилась в согласии. Джек запретил себе слишком тесно прижиматься к спине и заднице и приступил к делу. — Локоть так, — его ладонь осторожно легла на локоть пацана. — Кисть расслабь, — кожа на запястье была удивительно нежная. Джек задержал пальцы и прочувствовал лихорадочно бьющийся пульс синеватых венок. Многие волнуются, взяв в руки оружие, но… Он чуял слишком резкие вздохи-выдохи, едва ли не вибрацию воздуха от вытянувшегося в струнку тела. Странно. — Давай, — он отступил на шаг. Странно. Очень странно. Первые выстрелы были неплохи, а потом… Ствол ходит ходуном. Поднятые под острым углом плечи. Прикушенная губа. Мимо. Мимо. Мимо. Джек порадовался, что взял самый дальний стенд, Рядом никого. С таким разбросом можно и соседа подстрелить, мать твою. В армии он уже наорал бы на новичка, дал затрещину и списал в утиль, но он на гражданке, а рядом с ним — Леон. — Стреляешь не кистью, не плечом, — он в очередной раз прижался к спине мальчика. Даже сквозь куртку почувствовал — как камень, мать твою. — Расслабь руку… Это лихорадочное крещендо пульса, эта ледяная кожа… Что с ним? — Просто жми на курок. Пальчиком, — терпеливо повторял он раз за разом, пытаясь понять суть проблемы. Плохо. Очень плохо. Он сменил глок на беретту. Нет. Леон трясся перед ним как мокрый котенок и бормотал: Извините, извините, сэр. Можно еще раз. Я смогу. Я смогу. Извините. Джек увидел, как светлые локоны потемнели от пота, завиваясь мокрыми прядками. И вся шея блестит на свету изморозью испарины. Он вновь прижался всем телом к мальчишке, осторожно обхватил тонкое запястье своей ладонью, вторую прижал под живот — футболка насквозь мокрая от пота. Превосходство в росте позволяло и Джек заглянул в лицо. И понял, что надо срочно заканчивать. И начинать не надо было. Вообще.        Когда-то давно рядовой Джек Краузер невыносимо скучал на вводных лекциях, куда их сгоняли раз в неделю. Он приехал воевать, а не слушать экскурсы в историю. На одной из лекций гундосый штабной показал им пару фотографий. — Взгляд на две тысячи ярдов, — прогундело тело, всю службу сидевшее в уютном штабе. — Наблюдается у солдат, перенесших боевую психическую травму… Тогда рядовой Краузер криво усмехался, разглядывая черно-белые фото далекой войны. А спустя полгода он сам увидел такие взгляды — черная воронка зрачков, без эмоций и чувств. Космически-пустые глаза на лице манекена… Возможно, и у него был подобный взгляд. Они были новичками, непривычными к тому, что война убивает, забирает, уродует. Им положены такие взгляды. А вот этому юному мальчику — нет. Но Леон выглядел именно так. Одень в хаки, шлем, автомат в руки — и фотография на обложке Times с пафосной надписью: Ужасы войны. Дерьмо.        Долгая минута борьбы. Джек, с его силой, не мог разжать тонкие пальцы, вцепившиеся в ствол, не сломав. Он не хотел делать Леону больно, но был вынужден нанести короткий дар по почкам. Леон охнул, согнувшись, опустил руку и Джек едва успел перехватить пистолет, отвести в сторону, когда грянул выстрел, взбивший облачко земли у их ног. На пути к машине Леон едва переставлял ноги и вис на нем, как марионетка, у которой обрезали ниточки. Джек осторожно, но крепко сжимал окаменевшее плечо и подсказывал: — Ступенька. Налево. Направо. Стой. Иди. Он знал, как справляться с этим дерьмом. Обметанные губы нет-нет и шевелились. Джек прислушался и сквозь выстрелы и перекрикивания любителей пострелять различил: — Слабак… тряпка… девка… псих… Монотонное и без толики эмоций. — Стой, — он поставил Леона у машины, снял сигналку, распахнул дверцу и усадил ребенка в машину. Сначала задницей на сиденье, потом аккуратно подхватил под колени, закинул ноги в тачку и через секунду облегченно выдохнул, сжав руками руль. Заблокировал дверцы. Леон сидел, уставившись в пространство и шептал свое «псих» и «слабак» все те же механическим голосом. Лишь когда Джек дал по газам и развернулся, сломанный робот шевельнулся и протянул тем же монотонным голосом: — А… мой… — Мотоцикл заберу. Ребята присмотрят, — ноль эмоций. Спустя десять минут Леон дернулся и вяло заскреб пальцами по ремню безопасности. Понятно. Возвращаемся в реальность. — Куда… — Джек видел в зеркало, как на белой, блестящей потом шее, дернулся кадык. А еще разглядел милую родинку под скулой. — Куда мы… едем… — вернулся не до конца. В вопрос нет вопросительной интонации. — Домой, — коротко и ровно ответил майор Краузер. Он знал, как вести себя в таких ситуациях. Опыт. — Домой… — механически повторил Леон. Огромные стеклянные глаза подернулись пеленой. — Мой дом в другой ст… ст… сто-ро-не. — Я в курсе, — так же коротко ответил Джек. Молчание. Шорох. — Из-изв-изви… Джек тормознул на светофоре, полез в бардачок, двумя пальцами вскрыл шоколадку — не был уверен, что Леон справится сам, сунул под нос и скомандовал: — Ешь. Молчи, — Леон послушно сунул шоколад в рот. — Тебе не за что извиняться, котенок, — а вот это вырвалось само собой. Джек лишь надеялся, что «котенок» в таком состоянии проскочит незамеченным. У дома Леон сделал вторую попытку. — Я… я… простите… со мной… Джек припарковался. — Я знаю, что с тобой. Пошли. А вот причина мне неизвестна. Пока — неизвестна.        — Я не пью… — прозвучало глухо и монотонно, все также без эмоции, но Джек отметил, что Леон быстро приходит в себя. Быстрее, чем добрая половина его парней в такой ситуации. Конечно, он не пьет. Детки алкашей, либо сами становятся алкашней, либо всю жизнь боятся, злятся и психуют, лишь учуяв запах спиртного. Джек и сам думал, что не возьмет в рот и капли бухла, после папашиных фокусов. Однако он умел пить и останавливать себя, лишь изредка напиваясь, как тогда, в ночи. — Со мной — можно, — подчеркнул тоном. — Как лекарство. Я знаю, что делаю. Грешно наливаться самодовольством, но это — подействовало. Леон поморщился, но выпил до конца полстакана виски. Антидот. Джек выждал, пока черное зеркало зрачков затуманит градус, и приступил к тому, что сделало его лучшим командиром и самым молодым в звании майора в всей ебучей армии США. Он крепко сжал в ладонях ледяные пальцы, показывая силу и негромко задал вопрос, цепляя за уже известные ему ниточки: — Ты мечтал об армии, Леон? Дождался монотонного «да» как признака минимального вовлечения в разговор. — Знаешь, о чем я скучал, став майором и командиром отряда спецназа? Леон медленно моргнул и покачал взъерошенной головой. — О том, чтобы стать рядовым, — едва заметный призрак удивления. Хорошо. — Потому что у рядового одна обязанность. Какая? Леон долго смотрел сквозь него в пространство, а потом очевидным усилием вернул себя из черной дыры в реальность. — Пр… выполнять приказы командира? — Молодец, котенок, — бледные губы едва шевельнулись, то ли смущенно, то ли возмутившись уже откровенному «котенку». — У рядового нет ответственности. Нет проблем. Нет головной боли. За него думает командир. Нужно просто слушать, слышать и подчиняться. Джек еще раз стиснул вялые пальцы, отметив, что ледяная кожа становится чуть теплее. — Конечно, если твой командир — не тупая скотина, — вновь едва заметное движение губ, читай как «ага, сэр». — А ты сейчас говоришь с лучшим командиром спецназа, уж поверь мне. Леон настороженно взглянул на него — даже в этом состоянии боишься доверять, да? — В армии без доверия — никуда, — царапнул его Джек и светлая голова качнулась в усталом согласии. — Ты прикрываешь меня, я прикрываю тебя. — Поэтому мы сейчас сыграем в игру. Я командир, ты — подчиненный. Ты не споришь со мной — ни в слух, ни в своей хорошенькой голове. Просто делаешь то, что я говорю. Договорились? Леон вновь уставился на него болезненно-цепким взглядом. Джек терпеливо ждал и дождался. — А стоп-слово? В игре… — какая прелесть. Джек прикусил губу, чтобы не улыбнуться. — Никакого стоп-слова, Леон. Мой дом — мои правила. Ты просто доверяешь. Когда доверяют — стоп-слова не нужны. Долгая минута тишины. — Хорошо… — но пальцы нервно дернулись в его ладонях. Джек с трудом убрал свои жадные руки от этих пальцев. — Рекрут Кеннеди, первый приказ. Сидеть. Ждать, — Леон слабенько фыркнул, дескать, ничего сложного, но подыграл, отдав дрожащей ладошкой честь, отметив нахмуренные брови Джека. По дороге в ванную Джек тормознул у входной двери, закрыл замок, а ключ сунул в карман. Он требовал доверия, но сам был всегда настороже. Тем более он помнил, что Леон — быстрый и ловкий мальчишка, и бегать за ним по дворам совсем не хотелось. Ванна. Горячая вода. Леон, вызванный коротким окриком, несмело топтался на коврике, мигая, как совенок. Вздрагивал, кусал губы, но позволил стянуть с себя потную футболку и послушно оперся о плечи, пока Джек стаскивал с него джинсы. Заходить дальше Джек не стал, чтобы не вспугнуть. Но его цепкий взгляд разглядел те самые вожделенные ямочки на круглой заднице, под тонкой тканью простых темно-серых боксеров. А еще — да, Джек тогда был прав, сквозное пулевое на плече. А еще — темную полосу вдоль хребта. У майора было достаточно опыта, чтобы понять, как может выглядеть удар битой спустя месяц. Мелкие ссадины. Пара глубоких шрамов. Ебаная сука. Нечто вновь оживилось и запело тысячью голосов — навести мразь второй раз, Джек. Воздай по заслугам. Позже, сказал сам себе Джек. — Дальше сам, — он с трудом отвел взгляд от плоской безволосой груди с маленькими темно розовыми сосками и вышел, плотно затворив дверь.        Джек прикрыл омлет крышкой и прислушался. Тишина. Пошел проверить — постучал для вида и одновременно открыл дверь. Успел увидеть пугливое движение — Леон, сидя по плечи в воде, съежился в комок и опустил голову. Вновь этот трогательно торчащий позвонок на белой шее. А Джек едва сдержал себя. Нечто вновь зашептало ему, лаская оголенные нервы — а вдруг то животное не только било мальчика, но и… Иначе чего так пугаться, а? Джек вновь заткнул зверя, алкающего крови. Позже. — Так, — голова и бледное лицо с синюшными кругами под глазами сухие. — Чего сидим, рекрут? — Задумался… — прошептал Леон, пряча лицо под челкой. — Мы вроде договорились, что эта хорошенькая голова не думает, — Джек просто не мог удержать себя от комплимента. Леон действительно хорошенький, мать твою. А сейчас — еще и так щемяще уязвимый, ломкий, как чистейший весенний лед. Джек сунулся на полочку и второпях прихватил не свой шампунь, а нечто в завитушках на флаконе, что забыл выбросить после побега последней дамочки. Шампунь с ароматом все той же магнолии. Плевать. Выдавил на ладонь и нарочито строгим голосом скомандовал: — Тогда я тебе помогу, — Леон бросил на него очередной опасливый взгляд, но было уже поздно. Потрясающее ощущение. Джек нежно прошелся по затылку, намыливая копну светлых волос, даже позволил себе, пользуясь усталостью объекта, почесать котенка за ушком. — Это… вашей девушки? — неожиданно прозвучало глухое снизу. А ты наблюдательный, несмотря на состояние. И стало очень легко признаться: — Бывшей. Сбежала от меня несколько дней назад. — О, — только и сказал Леон. Джек попытался разобраться в интонации этого «О» и решил, что это звучит довольно обнадеживающе для него. С удивлением, дескать «вы же такоооой». — А ты свободен? — скучающим тоном поинтересовался Джек. Леон промолчал и получил фальшиво дружеский толчок в простреленное плечо, дескать, мы оба мужчины, скрывать нечего. — Да… то есть… у меня особо нет времени… — об этом майор и сам мог догадаться, но услышать это было еще слаще. — О, — вернул дитю Джек, не сочтя нужным скрыть свою эмоцию. Кончики ушей, проглядывающие через мокрые волосы покраснели. Может, от горячей воды. А может, и нет. Джек быстро сбегал в комнату, перевернул шкаф в поисках футболки и шорт на завязках, чтобы не упали с этой милой попки, вернулся и обнаружил чудную картину — если бы не этот остановившийся взгляд в себя, конечно, — Леон набрал полные ладони пены с волос и развлекался, пытаясь состряпать нечто воздушное и лопающееся пузырьками. — Сбегать в магазин за резиновой уточкой? — мягко поинтересовался Джек. — Или за лягушонком? У каждого ребенка в ванночке бултыхались маленькие друзья, верно? Голые плечи дрогнули. — У меня… в старом доме… была ванная… — понятно. Джек не был уверен, что в том сарае была хотя бы горячая вода, не говоря уже о полноценной ванне. Скорее ссущий одной ржавой струйкой душ, засранный отчимом, как и все вокруг. Есть такие талантливые люди, что все вокруг превращают в помойку одним присутствием. А Леон — не сломался, не оскотинился, как многие. Выжил и остался чистеньким мальчиком. Просто ему нужна помощь. — Жду тебя через десять минут, рекрут, — строго отчеканил Джек, положил стопку чистого на табурет и подхватил шмотки Леона с пола, в стирку.        Через десять минут Джеку явилось очаровательное существо с длинными ногами, тонкими, но рельефными предплечьями, смущенно обнимающее себя за локти. Чудо светилось розоватой кожей на скулах, переливалось радужными синяками под глазами и сияло зачесанными за уши влажными волосами. Леон неловко переступал с ноги на ногу в великоватых, размера на три-четыре, резиновых сланцах Джека, и подтягивал то футболку, сползающую с плеча, то шорты, сползающие с бедер. Удивительно. Та пара женщин, кого Джек, после долгого отбора, приглашал к себе переночевать-пожить ощущались в квартире миленьким, но абсолютно инородным элементом, а Леон… словно и должен стоять посреди комнаты и смущенно поглядывать на хозяина, водить носом, словно найденный на улице котенок, спасенный из канавы — намытый, расчесанный и принюхивающийся к новому месту жительства. — Сядь, — строго сказал Джек, хлопнув ладонью по дивану, напоминая про их игру. — Ешь, — сунул под нос тарелку с омлетом. Наблюдая за ковырянием в омлете, Джек отметил быстрые взгляды из-под ресниц — дверь, голые коленки, поиски кроссовок у двери, которые майор предусмотрительно спрятал подальше, вновь — голые ступни с поджатыми пальцами в огромных сланцах Джека, быстрые взгляды в поисках тряпок. Дрогнувшие плечи, когда Леон услышал тихий гул стиралки. Опасливый взгляд на каменное лицо Джека. Нахмуренные брови. Понятно. Думал сбежать? А вот не получится. Джек легко поднялся, прошелся будто случайно за спиной с торчащими лопатками и накинул на поднятые плечи свою спортивную куртку, в которой Леон моментально утонул, вызвав своим взъерошенным видом еще один острый приступ странного и непривычного майору Краузеру чувства. Нежность.        — Итак, — Джек плеснул им обоим на два пальца вискаря. — Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Не думая. Леон потемнел лицом и уставился на свои пальцы, обжимающие стакан. Трудно. Джек откинулся назад, протянул руку к стеллажу, на котором валялись вперемешку его вещички и кое-что, оставшееся от прежнего арендатора хоромов. Тот видать был эстетом. Оставил раритет — проигрыватель и кучу виниловых пластинок, а Джек из загадочного чувства сентиментальности, не стал выкидывать. Вдруг пригодится. Он выхватил первое попавшееся, положил перед Леоном и ткнул пальцем в обложку. — Иногда так легче. Я спрашиваю. Ты рассказываешь все этому мужику, — Джек вгляделся в изображение, и добавил, — сомнительной ориентации. О своей ориентации подумать не хочешь, майор? Как насчет круглой попки с ямочками… Взгляд Леона голубым туманом стек с лица Джека на обложку винила, а в уголках рта вновь появились уже любимые майором ямочки. Этот Кеннеди — чертова Мона Лиза, мать твою. — Это Девид Боуи, сэр. Он умер… — Еще лучше, — Джек отхлебнул виски. — С мертвыми разговаривать удобнее, чем с живыми. Ведь ты наверняка, заперевшись от пьяной свиньи, разговаривал с мамой и папой? Или сидя на бетоне, в той заброшке? Джек прекрасно это знает, ведь и он нет-нет да и поболтает с своими ребятами, с теми, в семьи которых он лично привозил коробку с чертовой медалькой, сложенный звездно-полосатый флаг и про кого говорил десятки раз, глядя в полные слез глаза матери, жены, отца: — Ваш сын ушел героем, — и врал, мать твою, не все они ушли героями, часто — по глупости, по неосторожности, по глупому приказу сверху, один — застрелился, сам, просто устал или психанул, но Джек не мог сказать правды. Никогда. Светлые глаза напротив заволокло. Да, ты угадал майор. И Леон тоже любит поболтать с мертвыми. В тот вечер майор Краузер и Девид Боуи слушали, слышали и делали выводы.        — Мой папа был военным, — Джек и сам почти догадался. — Воевал… — Где? Годы службы? — честно говоря, это мало интересовало майора, но для Леона так будет лучше. Тот оживился, заблестел глазами — Афганистан, пять лет, с — помнит полную дату, несмотря на то, что был ребенком, — по… — Ездил домой в отпуск… так что я его не забывал… Тонкий палец обводит пузатые, в стиле семидесятых, буквы на обложке. — Вернулся. Все было хорошо, — ага, когда Джек вернулся, у него тоже было все хорошо. Первый месяц. Встречи, веселье, ебля, бабы, кореша. А потом — тишина и пустота. — Купил автомастерскую. Мне нравилось, — словечко «нравилось» прозвучало так, будто Леон запрещает себе даже это, а потом отпускает себя, не сдержавшись, и Девид Боуи слышит мечтательное и теплое: — Я был маленьким. Папа посадит меня в уголок с коробкой, перебирать винтики, сальники, проводки… я и сижу… хорошо, спокойно… папа под капотом ковыряется… напевает… кстати, вроде бы и Боуи тоже… Светлые глаза под потолок. Морщинка меж бровей. Так работает психика — становится очень важным вспомнить, что пел папа, когда тебе было шесть лет. — You're face to face … With the man who sold the world… Любящая семья. Достаток чуть выше среднего. Планы заиметь сестричку маленькому Леону. — Я тогда губы надул, — по-взрослому усмехается Леон. — Детская глупость. Ревность. Все хорошо, но… — Мама говорила, что папе стало чего-то не хватать… он ошибся… Джек прекрасно понял, что не хватало отцу Леона. Война. Адреналин. Ощущение, что живешь на полную лишь там, где смерть и кровь. Сам такой. — Все началось с мелочей. Номера перебить. Угнанную тачку спрятать. А мало ли что там в багажнике… — Шмаль. Кристалл. Химия. Колеса, — жаргон из этих нежных губ царапнул напоминанием, что Леон совсем не тепличный цветочек. Вряд ли узнал названия в детстве — нахватался на улицах позже и вспомнил. — Папа делал тайники в машинах. Днище, двойное дно в багажнике, даже в покрышках… Леон перешел к лицу Боуи, вырисовывая замысловатые узоры. Он не поднимал глаз на Джека и майор видел лишь сияющую тусклым золотом макушку, подсвеченную лампой, будто нимб. — В тот день он забрал меня из школы, накормил, — Леон вдруг взглянул на него из-под растрепанной челки, — куриным супом с буквами из макарон… как вы, сэр… А потом хороший мальчик сидел в автомастерской и раскладывал гаечные ключи по размеру. — Мама ушла в церковь с подругой. Устраивать благотворительный ужин. Леон спрятал ладони подмышки и склонился еще ниже, едва ли не касаясь стола. Дальнейшее прозвучало очень холодно, скороговоркой, как что-то очень больное, но обдуманное, прокрученное в голове сотни раз, запомнившееся до мелочей. — Они пришли. Началась ругань. Не знаю причины. Что-то о деньгах. Папа повысил голос. Он в последнее время был нервным, но меня и маму никогда не обижал. Только чужих. В очереди в магазине, на улице… Знакомо, да, Джек? Любой косой взгляд и ты готов убивать. — Он схватился за оружие. В последнее время он всегда носил при себе пистолет, хотя мама была против. — Глок? — уточнил Джек. Светлые волосы блеснули кивком — ага, сэр. — Я не думаю, что те люди хотели дурного. Но папа ошибся. Полез на рожон. Он выстрелил первым. А потом они начали стрелять в ответ. — В тебя попали? — очевидный вопрос и очевидный ответ. — Да, в плечо. Я вылез из своего угла, когда они начали громко кричать. Случайность. Леон коротко выдохнул, сжался под курткой Джека еще больше, и с усилием продолжил: — Я помню лишь толчок в плечо. Я упал. Папа заорал. Стрельба. Два трупа и я. Мама нашла меня часа через два, может три… она тоже кричала… Джек слушал проникновенную, полную боли, тихую речь, сменившую монотонную скороговорку и думал… Думал, что если бы маленький мальчик дал себе пережить тот момент, как и полагается шестилетнему ребенку, сегодня Леон не мучился бы так. Прожил, выплакался, пожалел бы себя, но… Есть такие дети. Слишком взрослые, слишком серьезные, слишком ответственные. Мама. Мама. Мама. Маме было тяжело. Маме было плохо. Мама осталась одна. Мама страдала. Ни слова о себе. Ни единого. Спрятался, замолчал, не хотел расстраивать маму. Я в порядке, мама. Давай я сделаю тебе горячий чай. — Через год с небольшим она познакомилась с отчимом, — Джек вспомнил хрюкающее животное и осудил мертвую женщину. — Ей было тяжело одной… — на десяток минут оправданий глупости матери. — Он приходил к нам в дом. Знаешь, прибить гвоздь, мебель передвинуть. А одним утром я проснулся, спустился вниз, а он в папиных домашних штанах, завтракает… Леон резко выпрямился, взглянул в потолок и резко вздохнул пару раз. Джек уже видел эту манеру. Сдерживает естественные слезы обиды на мать, предавшую память отца, так глупо, ничего не объяснившую ребенку — хоп, и чужой мужик в тряпках отца сидит на его стуле и жрет из его тарелки, да? Обида на мать тоже под запретом. — Сначала все было неплохо. Мама начала улыбаться, прихорашиваться, — о себе опять ноль. У мамы все хорошо, а у тебя? — А потом… — Леон вновь прячет глаза. — Он стал хозяином в доме. Начал наводить порядки. Мама терпела, — а ты? понятно, тоже, да? Леон технично опускает то, о чем Джек догадался, общаясь с утырком. — А потом мама слегла. И умерла. Снова резкий вздох. — Он продал все. И увез меня сюда. Промотал все деньги за пару лет. Джек подождал минуту, но Леон очевидно выдохся. Он видел крупную дрожь даже под своим тряпьем. — Выпей, — поставил стакан на лицо сомнительной ориентации на обложке винила. Леон вздохнул и осушил вискарь залпом, как горькое лекарство. — Я понял. С тех пор тебя периодически накрывает, так? — Джек решил сменить тему и оставить мертвым мертвое. Они-то живы, верно? — Да, сэр, — твою мать, сколько в этом голосе искреннего стыда за слабость. — Раньше дергался даже от выстрелов в фильме. Отчим любил смотреть боевики и требовал, что мы с мамой сидели с ним. Я даже плакал. Твою мать. «Даже». Сколько строгости к себе. Ты же был ребенком. — Это его слова? Насчет «псих» и «тряпка»? — уточнил Джек. — Да, — Леон наконец выпрямился, замотался в его куртку поглубже и даже — это выглядит неимоверно мило — потерся щекой о воротник. А майору захотелось, чтобы котенок также потерся щекой о его скулу. — Ты девка, что ли? — отлично копирует интонацией и взглядом. — Все мальчики любят фильмы со стрельбой, а ты! Дальше Джек прочитал по губам — сучонок, дерьмо, истеричка. — Я знаю, что он просто пьяная мразь, — это прозвучало клинической констатацией факта. — Но это не значит, что он не может быть прав. Есть люди, бывшие в гораздо худшей ситуации… Хорошенькое утомленное лицо стало хмурым и холодным, блеснуло льдом во взгляде, обострилось скулами и Джек вдруг представил, каким Леон будет лет через десять. Красивым. С вечной мерзлотой в глазах. — А проблемы, — стучит согнутым пальцем по виску, — у меня. Не злым, нет, но отчужденным, прячущим ранимую душу за иронией и цинизмом. — Здесь я сбегал с уроков и ходил в тир. Слушал. Смотрел. Потом, после шестнадцати уже можно было… с инструктором… Еще детские губы кривятся незаслуженным презрением к себе и уже вслух проговаривают отвратительное: — Сла-бак. Тряп-ка. Дер… Джек поднимает руку и отвешивает ощутимый шлепок по этим губам. Леон моргает и медленно переводит застланный изморозью взгляд на него, даже не дернувшись. Просто смотрит с очевидным — ты наказываешь меня за то, что я тряпка и слабак? Да. Я заслужил. Я… — Не смей так говорить о себе, — резко бросает Джек. — Я тебя понял. А теперь буду говорить я. Ты слушаешь и слышишь. Джек повел плечами, отметив быстрый взгляд на вздувшиеся мускулы, и начал: — Итак. Ты увидел меня. Медали. Послушал рассказы. И решил, что я могу помочь тебе. Избавить от того, что ты считаешь слабостью. Так? Короткий смущенный кивок. — И я помогу, — майор Краузер не был бы самим собой, если бы не решил воспользоваться случаем. Да, подло и гадко, зато результативно. — На сегодня достаточно разговоров. Сейчас ты ляжешь спать. Снова этот дикий взгляд настороженного зверька. Но порозовевшие скулы намекнули на нечто очень обнадеживающее. Впрочем, Джек решил не торопиться с решением половых проблем, расцветающих теплом в паху при виде Леона. Так будет слаще. — Остальное завтра. — Но… — Леон встрепенулся встревоженной птичкой, но быстро угас, слишком вымотанный, чтобы спорить. — Я не сказал, что игра закончена, — строго сказал Джек. — Никаких «но» и стоп-слов. — Моя работа, — и тут проблемка. Тебе так долго вбивали в голову, что ты должен пахать, что ты не можешь пропустить ни одной ночи, да? — Во-первых ты выпил, — Джек не зря подпоил ребеночка. Мог бы и горячим чаем обойтись. Менее эффективно, но тоже работает. Леон поник головой и вздохнул. Сдался. — Выпей еще и в люлю. Как микстуру в детстве. Снова послушный кивок и очаровательно сморщенный носик. Через пять минут в кровати Джека свернулся клубком заморенный мальчишка, натянувший одеяло до носа. — А как же вы… — Это не твое дело, котенок, — Джек вновь расслабился и уже не смог сдержать улыбку, когда котенок смущенно спрятался в одеяло до макушки. — Твое дело сейчас — слушать взрослого дядю и лечь баиньки. Захмелевший от нервов и усталости Леон забавно расфыркался под одеялом. Дескать, я уже взрослый мальчик. — Я знаю, Леон, — серьезно сказал Джек. — Но тебе надо отдохнуть и просто расслабиться. Дал себе волю, осторожно сунул руку под одеяло и нащупал холодные пальцы. — Расскажу тебе сказку на ночь. Из-под одеяла показались томные, пьянющие с непривычки голубые глаза. Джек привалился спиной к тумбе у кровати и начал: — Я такое видел не раз и не два. И не десять. У взрослых, подготовленных мужиков. Вялое, но заинтересованное фырканье. — Ты молодец, рекрут Кеннеди. Даже не обоссался И не обосрался. Возмущенный вздох. — Ты даже не представляешь, какое количество всяких майоров да полковников в первый год службы просили у меня сменные трусишки. Я могу шантажировать половину командного состава спецназа, отвечаю, — если Джек и преувеличивал, то совсем чуть-чуть. Глаза блестят удивлением и хорошо скрытым облегчением. — А ты можешь шантажировать меня, — Джек едва не сбился с темпа речи, когда тонкие пальцы едва заметно сжали его в ответ. — Не обосрался. Не обоссался. Но в противогаз наблевал. Представляешь? Аж стекла забрызгало. Брали чертов хим завод. Противник подорвал емкости с каким-то лютым биоактивным дерьмом. Кто не понял и не успел — мог снять с себя кожу, как чулок с дамкой ножки. Зрелище не для слабонервных. Я неделю после этого есть не мог… Хорошие ты сказочки на ночь рассказываешь, Джек. Впрочем, помогло — пушистые ресницы поднимались все медленнее и медленнее, и Леон заснул, как раз на тихом, но честном признании майора Краузера: — Смотрел на себя в зеркало и не узнавал. Взгляд как после лоботомии. Пустой, как… Заснул. — Как моя жизнь до тебя, котенок, — тихо закончил Джек и осторожно высвободил пальцы.        Разглаживая выстиранные тряпки на сушилке, майор Краузер практически додумал свой хитрый план до конца. После, в душе, лицо сомнительной сексуальной ориентации отбросило мочалку и занялось греховным делом. Мастурбация не была механически бесчувственной. Джек прикрыл глаза, вспоминая, с известной долей смущения перед собой, не налитые груди последней красотки с розовым чемоданчиком, а плоскую безволосую грудь, узкие бедра и маленькую круглую задницу с чудными впадинками. — Нечего стесняться, Джек, — он провел рукой по по запотевшему зеркалу. — Он просто слишком хорошенький. Он попытался посмотреть бокс, пощелкал пультом, даже подремал, а потом очнулся, покрутился на узком диванчике и глянул на часы. Уже одиннадцать вечера. Бесшумно поднялся и на цыпочках прошел в спальню. Никакой тишины и пустоты. На подушке в блеклом свете ночника золотились пушистые волосы. Видимо, Леону стало жарко, и он стянул одеяло с носа. Едва слышное сопение. Приоткрытые нежные губы. Глубокий вздох-всхлип. Джек дернулся. Еще не хватало, чтобы дите открыло глазки и увидело нависающего над ним мужика с подозрительно пристальным взглядом. Но Леон крепко спал, усталый, бледный и измученный. Джек подумал немного, достал из шкафа второе одеяло и улегся рядом, поверх одеяла Леона. Он не хотел рисковать и вспугнуть мальчишку раньше времени. Он покрутился немного и прижался лицом к разметавшимся светлым волосам. Глубоко вдохнул. Этот запах… притягательный и удивительно родной. Он осторожно закинул руку поверх одеяла, туда, где мерно поднималась грудь, и прикрыл глаза. Как же хорошо. Без животной похоти и грязи. Просто уютно и тепло. Так, как никогда ранее.        Он спал профессионально чутким сном солдата, но в какой-то момент отрубился наглухо. Проснулся утром, тоже по привычке. Жарко. Приятно. Второе одеяло валялось комком в ногах. Во сне Леон перевернулся, ткнулся лбом ему под подбородок, закинул руку через грудь и обвился ногами вокруг его бедра. Ощущение влажных губ на голой коже… чудо. Леон едва слышно посапывал, а когда Джек сделал попытку вылезти из кровати, промурлыкал нечто возмущенное и вцепился в его плечо тупыми ногтями. Джек полежал минуту-другую, дождался ровного дыхания, и выскользнул из койки, умудрившись подсунуть под нервно дернувшуюся руку ком из второго одеяла, моментально попавший в тот же капкан худых, но удивительно цепких рук.        В остальном утро — как утро. Никакого напряжения от присутствия нового человека в доме. Джек быстро перекусил, сполоснулся, сделал важный звоночек, провел ревизию холодильника на предмет накормить котеночка и приступил к готовке завтрака. Леон все так же спал. Понятно. С его графиком работы — хронический недосып. Пусть отсыпается. Джек помешивал кашу в ковшике и вдруг понял, что шрам на лице вновь тянет. Опять улыбаешься, майор? Да. Влюбился в нимфетку? Джек тихо постучал ложечкой о край ковшика, подумал и сказал сам себе: ДА.