⁠*⁠♡Реакции BSD и не только♡*

🍸 7 минут в раю 🍸            

      

Вы же не обидитесь, если я себя засуну в историю?

ℒ𝓸𝓿𝒆 𝔂𝓸𝓾 ᥫ᭡.ℒ𝓸𝓿𝒆 𝔂𝓸𝓾 ᥫ᭡.

Ах, как удивительно и почти сказочно являет себя природа в днях таких, где само существование, кажется, вдохновляет воздух на свою симфонию! Словно незримая рука провела кистью и наделила этот мир нынче совершенно новой палитрой. Жара, что разлилась по земле, как щедрая ласка солнца, пробуждала в сердцах томление и радость. Птички, как завзятые музыканты маленького оркестра, неутомимо выводили свои звонкие трели, казалось, зазывая каждого, кто мог слышать, разделить их торжество. Трава, свежая и нежная, вбирала в себя щедроты света и росла, как надежда в молодом сердце. А деревья, эти изящные хранители красоты, трепетно раскрывали свои цветы, точно даря миру сладость медовой мечты и тихой гармонии. Их аромат, легкий и обволакивающий, разливался вокруг словно волшебство, навеянное неведомым чародейством. Всё вокруг, до последнего ветерка, до тончайшей стрекозы, казалось, жило своей особенной жизнью, дыша в унисон с ритмами вселенной. Безмятежность наполняла этот день, где даже небо, будто древний мудрец, благословляло всё живое, с уклоном напоминая, что в мире есть нечто большее, чем скоротечный сумрак повседневности — безграничные просторы гармонии и счастья, ожидающие тех, кто готов открыть свои сердца навстречу. Ах, лето, лето — эта несносная пора, когда само солнце, будто злой кудесник, прикладывает свою горячую дланицу прямо ко всем страждущим и неприкаянным! Видно, вздумало оно вздразнить и несчастных служащих ведомства, заставив их томиться под своей палящей добродетелью, что не знала милосердия. Так и плавилися умные головы, и даже холодное лакомство, что незаметно исчезало в тянущихся к прохладе пальцах, не спасало от этого небесного наказания. И вот, в эту нестерпимо пекучую погоду, как раз-таки Охико процедурарно и постигло озарение. »А, что если,» думалось ей, »сыграть в эту хреновину — '7 минут в раю'?» В кладовке-то ведь, надо сказать к слову, прохладно, а заодно и приключение вышло бы необычное: ведь нет никакой нужды в том, чтобы неизвестно тешиться неблаговидными шалостями. Однако, встречено было её предложение взглядами несколько косыми, недоверчивыми, будто увидели в её словах призрак того, что облик её совершенно расплавил солнечный зной. Собрались ли они снова в своём скептицизме или же просто удивило их предложение, потому как не привыкли женщины в такие игры завлекать? Как бы там ни было, остались её слова лишь эхом непроизнесенных мечтаний. Как быть, скажите вы, когда задумала женщина нечто хитроумное и даже лукавое — и не на шутку! — так и оставаться перед её волей во вежливом поклоне. Да уж, Охико, со своей стойкостью и решимостью, как-то так ухитрилась склонить своих коллег к участию в очередной затее, что множится в умах прогрессивной молодёжи. А ведь и правда — для игры сей диковинной, что подразумевает столь интересное времяпрепровождение в темных уголках ведомственного уединения, понадобился наблюдатель, дабы останавливать беспечность на нужной границе. И в этой роли уготована была участь некого автора, что известен был своим умением поглощать время в раздумьях и продуктивных прорывах, лишь изредка проявляясь на свет со своими творениями шедевральной затяжки. Только не об этом, однако, шла речь. Так или иначе, все приготовления были организованы с усердием и энтузиазмом, как будто повинность, которую ожидают как молодцеватый подвиг, и всё бы ничего, да только участники игры уже поистине сообщили о забытой сытости и рассеянной усталости. Здесь-то и явилось осознание, что задумывая любые начинания в летний день, следует держать кое-какую насторожённость — ибо лето, как и всякое блуждающее божество, знает, как обмануть эффективными и благоуханными обещаниями. — Ну что вы, батеньки! Да перестаньте ворчать, — во весь голос возгласила автор, подняв палец вверх с таким видом, будто сама Сивилла вещала на вершине древнего холма. — После-то игры пойдёмте обедать, я, само собой, вас угощаю! И воистину, словцо её звучало знатно и весомо, будто молния, сорвавшаяся с небес по промыслу злого перуна. Улыбнулась она столь самоуверенно, что, казалось, сама судьба была готова поклониться её решению. Но о, какая неуловимая ирония, ткань жизни порой вышивает шедевры притушенных уроков! Не успел её голос угаснуть в пространстве, как в сознание авторши поползло зловещее отрезвляющее осознание. «Что же это я, право слово,» — мелькнуло в её голове, как воробей испуганный. Ведь известен был факт неприкрытый: собственный кошелёк её не то чтобы трещал от золотых монет, а скорее жалобно звенел, как пустая банка на ветру. И как таким-то образом теперь угощать человеков целую ораву? Такой просторный жест был подобен обещанию построить мост через море, стоя с пустыми руками у берега. Ах, ничто так не обнажает наше несовершенство, как высказанная в пылу эмоция, быстро возвращающая нас на землю!

Игра началась.

♡〜٩(˃▿˂)۶〜♡

Ах, как живописно может предначертаться сцена, где судьбы и случай, как братья с лукавым нравом, сплетаются в один великий узор! Всё наше небольшое собрание, состоявшее из людей с пылающим любопытством и трепетностью ожидания, склоняется вокруг скромного стола, притулившегося у дивана. На нём — величественная шляпа, полная заветных бумажек. Таится в ней дух лукавого случая и интриги, ибо каждое имя — как загадка, дающая пищу вообразительности участников. — Ну что же, Охико, дерзай! — раздался голос, который, кажется, прозвучал с особо заметным нетерпением. Ведь что может быть завлекательнее, чем приподнять завесу неизведанного и заглянуть в мир вероятностей, скрытый под тонкой коркой бумаги? И вот, ручка Охико, с легкостью пёрышка танцующая над шляпой, вытягивает одинокий свиток, что хранит в себе имя. Какая же участь сокрыта за этими несколькими буквами? Какой оживлённый трепет вызовет она в сердцах собравшихся? Или, быть может, это лишь очередная шутка безобразной судьбы, играющей с нами, жалкими марионетками в её вечной пьесе? Все затаили дыхание, приготовившись к открытию истины, что рвалась из тенет неведомого.

𓍯𓂃 Дазай Осаму 𓍯𓂃

Виселица

И вот, в ту самую секунду, когда лёгкий ветерок шутливо пробежался по лицам собравшихся, вся компания, как по приказу, обернулась к Дазаю. Улыбка сияла на его лице явно и удивительно, как у игрока, что оседлал удачу в последнем броске кости. — Да чего уж тут, — невольно подтвердила девушка, с ноткой обречённого смирения отбрасывая бумажку, будто не представлявшую уже никакой ценности, — другого-то и не ждала. А сам Дазай, в чья участь теперь было вплетено это новоявленное назначение, лишь небрежно бросил фразу сквозь полуулыбку, словно выходил на привычное ему дело, до боли знакомое наперёд. — Правда? А я и впрямь старался! — молвил он, безо всякого лишнего пафоса направляясь к кладовой, как носитель великой тайны, при этом отнюдь не тревожимый ни собственной судьбой, ни тем сценарием, который сулит ему раскроющая нужный страницу прихоть фортуны. — Слышьте, любезные! Глупостей мне не натворите! — с таким подкупающим суровым взглядом обратилась автор ко всем действующим лицам, словно бы пастырь с обидчивыми овцами. И тут, не ведая ни капли смущения, Охико, с притворной простотой машет рукой, прощаясь, как будто готовилась не в тесную кладовую сойти, а отправлялась в пространный путь на земли дальние и незнаемые. — Да что вы, Автор-сан! Всё будет спокойнее, чем прогулка по летней аллейке, — увещевающе проговаривала она, обладающая тем спокойствием, что иногда находит в сердце девицы, уверенной в непорочности собственных намерений. И вот, с лёгкой небрежностью движутся они в сторону своим указанных дверей, оставляя за собой и тайну, и едва заметно притаившееся волнение четвертей сердец, из толики ожиданий и изумления вдруг улучивших шанса. В тот миг, когда Охико вошла в тесную обитель кладовой, немного странное чувство боязни и трепета зашевелило её сердце, подобно воробью, прячущемуся от грозовых лап ветра. Вынужденно подразделила она свои ощущения на противоположности, как математик, обладающий искусством геометрии, разделяет прямую линию на отрезки. И вот, тесноты кладовой — обитель скромная, в которой присутствовало лишь несколько коробок да парочка ведер со швабрами, — оказалась пространством достойным поместить в свои объятия такие сложные страсти. Взгляд её не мог не задержаться на туско мерцающей лампочке, чей свет, алчно пожираемый тенями, едва касался лиц её и спутника — вероятно, лукавой игры на его ухмылке. «Смотреть, право слово, и следует,» — подумалось ей, будто у намерений было своё отражение в тех самых глазах, что глядят в её сторону. Но уж если из всей задумки Охико выйдет хоть малейшая польза, то станет ясно одно: эта подлая лампочка точно потребует замены, точно как якобы нарушение миропорядка требует восстановления. Так минута слита с моментом, и оживлённый узор жизни вышивает сам себя в пространстве меж двух юных речей и трепетных сердец. Ах, как обманчиво в таких отрывках времени, сквозь зыбкое электрическое сияние, снег недолжных надежд находит свежесть и кусты шансона. — Знаешь, Охико, мне нравится здесь, такая… интимная атмосфера, — произнёс он, и в этих словах мелькнула та нота насмешливой лёгкости, которая свойственна только натуре отчаянной, свободной от всех пут приличия. Улыбка его, уже отлично знакомая, разлилась по лицу с тем выражением лукавства, которое, казалось, могло бы подкупить самую строгую даму совести. Словно тот самый кот, что случайно нашёл чулан с молоком и теперь наслаждается своей хитростью. Однако… интимная атмосфера? Охико невольно подняла бровь, мельком оглядывая это тесное помещение, что больше напоминало скромную могилу для засохших швабр да забытых коробок. Свет тусклой лампочки лениво метался по их фигурам, напоминая пламя старого фонаря, который давно уже служит лишь атрибутом забвения. Если бы эта кладовая была пыльной, подумала она, это был бы уже другой коленкор. Тогда вместо сомнительного уюта воздушно-пропитанной тишины здесь была бы тяжесть удушливого роя старой пыли, безжалостно нападавшей на нос и грудь. Но, увы или к счастью, атмосфера всё же оставляла почву для их странного общения. Он двинулся вперёд медленно, словно предчувствуя в этой паузе торжественность некого действа, доступного лишь двоим. Шаг его был таким неторопливым, что сам воздух, казалось, застыл, давая место лишь шелесту мелких трещинок на полу под его ногой. И вот, наконец, он оказался у Охико, настолько близко, что между ними будто повисло напряжение, которое можно было ощутить, как натянутую струну на высокой скрипке. Одним лёгким движением он наклонился вперёд, прижимая её к двери, будто пытаясь запечатать их в этом углу жизни, где всё, что существует, состоит из теней, света и расстояний в миллиметры. Вот и настал тот миг, когда сама атмосфера, казалось, сговаривалась с обаянием Дазая, чтобы привести Охико в смятение, подобное волнам, гонимым ветром о скалистый берег. В этой малой кладовой, окружённой хрупкой оболочкой света от тусклой лампы, было что-то почти мистическое, что затягивало её в свой водоворот неясных ощущений и противоречивых мыслей. — Дазай-сан… — произнесла она, а её голос дрожал, как листья осины под свежим ветром, выдавая трепет, с которым она пыталась справиться. Казалось, что сама природа взяла на себя роль лукавого союзника, подгоняя сердцебиение. Его одеколон, насыщенный и едва уловимый, словно дня за ним тянулся шлейф фантастических сновидений, которые столь легко могли захватить в плен её чувства. Его притягательность была почти осезаемой — какая-то сила неведомая, что могла выкручивать внутренний мир, точно выжимая из него признание в чужом очаровании. И пусть иронично, но верно можно было бы подметить, что в присутствии Дазая, в тесной комнате, каждая незначительная мелочь приобретала значение, становясь символом и таинством, прикосновение к которому доводило до краёв. И я уверен, что те, кто побывал рядом с Осаму в моменты таких неожиданно плотных, почти притягательных обстоятельств, согласились бы с Охико: не избежать было простого человеческого покраснения, этого тайного знака, что существовало вне времени и пространства, свидетельствуя о сильнейшем воздействии бытия.

***

Как ловко порою судьба закручивает свои причудливые узоры, оставляя человека совершенно неподготовленным к её внезапным выходкам! Охико, стоявшая перед Дазаем, как перед неведомой стихией, чувствовала, как воздух вокруг неё сгущевается, словно сам свет пасторальной лампочки в этом скромно убранном чулане решился утаить её малейшую мысль от внешнего мира. — Да-с, голубушка моя, — заговорил он с такой непринуждённостью, будто пребывал не в тесной кладовой, а среди утончённых салонов, где слова текут сладким мёдом. — Что ж, грешно будет отказать себе в малом удовольствии… попробуем, каковы ваши уста. И, вероятно, виновником в этой коллизии можно было бы признать обычную человеческую дерзость. Но нет, тут мерцало нечто большее: в его манерах и голосе читалась не дерзость простая, но искусный вызов, какой метко умел подать только Дазай, облекший привычную наглость в оболочку почти изысканной романтики. Прикасаясь к её губам, он словно брал в руки хрупкую, диковинную вещь, которая вот-вот могла рассыпаться, но в то же время чувствовал её как нечто своё, укрощённое его волей. Ах, этот жест! Он был чуть ли не выстрелом в самое сердце скромности. Влажная и тёплая дорожка прикосновения его языка могла быть столь же оглушающей, как звук серебряной монеты, упавшей на мраморный пол. Охико, бедная Охико! Лицо её уже не отражало ни одной мысли — было оно настолько обескуражено этим смелым выпадом, что даже самые крепкие доводы разума рассыпались, как карточный домик, оставив за собой лишь одинокое эхо мужества, растворённое в смущении. Блестящая игра судьбы, когда сама действительность, словно театральный занавес, спадает, открывая невидимый мир внутренних переживаний и томлений! Охико, покоренная нежным прикосновением Дазая, будто очутилась на пороге весеннего сада, полным благоухания и сладостных чар. Его губы, как опытные путешественники, исследовали её пространство столь лукаво, что её собственные возражения растворились в прозрачном воздухе кладовой. Как маленький кораблик, оказавшийся вдруг в бурных водах, она чувствовала, как Дазай, словно опытный мореплаватель, направляет её на путь неизведанного. Обработав эту короткую тишь нерешительности, она, ловко обойдя собственные страхи и смущение, вплела свои руки в его плечи, утопая в тепле близости. В один миг, ставшие такими простыми ощущения из перехваченного дыхания и дрожащих ожиданий, смешивались с томлением времени: ведь вся эта картина продолжалась всего только несколько мгновений — или… природа её безвременно изменчива? Конечно, нельзя не упомянуть о том преградном обстоятельстве, что так непринуждённо вставало на пути момента: теснота помещения, обрамлённого старыми коробками и ведрами, весьма нелюбезно напоминало о наличии преград в мире материального. Но уж если что и смогло укрыться от гнета сжавшихся стен, так это вечное желание. Всё это, миг-едва, ускользает из нашего бытия, но тем выразительней остаётся — таковы же моменты, где каждый вздох полон смысла и обещаний, которые никогда совсем не исчезнут. однако Автор, распахнув дверь, словно сама судьба, что вторгается в разгар сокровенного мгновения, застала обоих в позе столь живописной, что она сама, конечно, не сумела бы её предугадать. Перед её взором предстал Дазай, как истинный герой сцены, удерживающий Охико, чьё лицо стыдливо пылало. Их щёки, зарумяненные в красках, что сделают честь художнику, а руки её, сокровенно упрятанные под одежду Дазая, сами рассказывали свою повесть, полную невысказанных тайн и взаимопонимания. — Я не вовремя— сказала автор, почти смеясь тем тихим смехом, каким смеются те, кого удивило что-то до боли знакомое и в то же время неожиданное. — Осаму, сколько раз я тебе говорила: обходимся без твоих штучек дрючек! Эх, Дазай, лукавец! Его постоянно играющая усмешка, как у того самого кота, что только что выскользнул из банки с вершками, ещё раз подтвердила, что всем сердцем он был приучен к коротким, но азартным ухищрениям. Охико, вся полыхавшая, словно маков цвет, ощутила, как предательский трепет вновь охватил её утром горяченный облик. Под спокойным покровом профессиональных обязанностей Охико знала, что сердечные оковы, оставленные от них, ещё не выпустили её окончательно. И хотя внешне стараясь во всем поддерживать строгость, здравие и привычную канву дел, в сердце её жило другое — непреклонное желание вновь увидеть Дазая, сына той игривой капризной страсти, что пленила её. И о, как правдиво можно сказать: хитрец! Тобой повелевают энергии, неизмеримые и непреодолимые, непрочь запутать наши пути до конца дней весьма или открыть их вовсе — как историй о том, что будет далее, ведать одному лишь хитроумному конспиратору по имени Дазай.

✎Куникида Доппо ✎ᝰ.

Ручка (Обожаю ручки)

Истинное удивление, признаюсь, окружило автора, как только она сложила догадки воедино. Да-с, кто бы мог подумать, что в этот раз наш добрый Куникида, чьи идеалы столь строги и неопровержимы, окажется чуть более, как говорится, загадочным! И хоть всем стало ясно, откуда могло прийти это необычное послание — век живи, век учись раздвигать границы привычного. — Однако ж, Куникида, — промолвила авторша с уместной для ситуации долей благодушного укора, — позвольте-ка мне временно изъять это у вас. Не пытайтесь спорить — мне ведь известно, как у вас устроены все ваши планы и цели! И, указав на скромную серую дверь, дерзновенно добавила: — Ступайте, друг любезный, в укромное место, а спор оставьте — столь подходит только для великих, но не для нашего скромного собрания! С таким нарядом в голосе она вернула текущее обсуждение в колью, спасая всех от потенциального всплеска разглагольствований о чьих-то неиссякаемых принципах, перекочевывающих из области практически осязаемого в метафизические возвышенности. Как часто в жизни только простота и прямота находят путь к пониманию там, где скрыта даже самая заветная истина! Какие чудеса могут свернуться за закрытой дверью, когда разбрасываемые нотки неловкости вдруг находят друг друга в столь тесном пространстве! И вот, Куникида, в излюбленной своей манере, нашёл себе дело благородное: прятаться за страничками блокнота, столь драгоценного ему, словно это был его личный пантеон — мир строгих правил и идеалов, которые, казалось, оберегали его от любой житейской неразберихи. — Ах, Доппо, мой друг, — сказала автор, с лёгкой улыбкой присматривая за происходящим, — семь минут, не более, и давайте-ка без стандартных лекций о порядке и организации! Ты ведь знаешь, идеалы тебя ждать будут, но вряд ли они помогут удержать дверь от таких вот шалостей. И вот, дверь захлопнулась с тихим скрипом, оставив за собой удушающий аромат нераскрытых эмоций и смущённых взоров. Вот уж где все шесты, мастерски выверенные на точный глаз, встретились с искушением этот порядок обмануть. И, уважаемый Куникида, даже с его въедливым усердием, не могли ставить печать спокойствия на том, как легко рушатся ступеньки обыденности перед игрой чувств. Помянуть что осталось свет ведёт и как выводит. Ведь не секрет: от переворота плана изрядного и аршинного до открытия в разговоре с заговорчивым сердцем порой тикает не больше часа. Заставляют-ведь! И кто же тут удержится? — Да-с, добры молодцы, вон оно как обернулось, — именно так подумала бы любая порядочная душа, наблюдая за тем, как умудренная нетерпением Охико раздумывала о происходящем. Чего ожидать? Какой черт выскользнет из-за двери? И почему сердце вдруг стало биться так громко, словно выдает её все тайные мысли? Ах, эти сомнительные мыслишки, как назойливые мухи, кружились в её голове, заставляя её еле сдерживать себя, чтобы не зажмуриться и не сбежать. — Конечно же, не стоило! — вдруг раздался голос с напряжённой, почти обречённой интонацией, подобный тому, что слышится в голосах пророков. Это был Доппо, который, как всегда, пребывал в своей неизменной манере драматизма. — Какие ещё игры?! Да что ж это такое творится на мою голову? Мой график! Мой идеальный порядок вещей! Всё теперь рухнуло: и строки, и планы на ближайшие семнадцать дней! — его рука взметнулась к лицу, будто он пытался заслониться не только от света лампы, но и от самого факта существования данного эпизода. Что за персонаж! В нём мерцала целая драма, как в свечке, догоревшей до самого донышка. Его идеалы, его графики — всё это было таким же крепким и величественным, как образ святых в куполе церкви. Но вот радость сиюминутной суеты всегда становилась для него настоящей бурей, разбивавшей его кораблик на коричневыя кусочки о стены действительности. Охико, кажется, услышала его слова словно издалека, ибо мысли её, подхваченные потоком, были заняты другим. Стоит ли жалеть? Стоит ли извиняться? Но самое главное — чего ждать, когда откроется эта проклятая дверь? Удивительное сплетение обстоятельств и внезапных решимости, когда воля непостижимая вдруг вытягивает за собой скрытые желания! В этой комнате, где сама судьба, казалось, смеялась над Куникидой, Охико, словно преисполнившись внезапной отваги, решается на смелый шаг, потянув Доппо за галстук — словно рыбку на крючке, желая подтянуть к себе. — Да-с, мой многоуважаемый Куникида, — произнесла она, в её глазах играла искорка кокетливая, — подобного момента нам не представится ещё долго! — В голосе её казалось звучал колокольчик, звонкий и бодрящий, даря ей решимость, которой она так давно искала. Подобно утренней свежести, он окутал его, и ни нежное удивление его, ни его величественная фигура не могли противостоять этой дерзновенной инициативе. Охико устыдилась бы раз уж не услышита ого — ни намёк — на прочтение простых хлопнутых бурлей пристрастия. Если ни предположить, что не заметил в самом деле, сказано следует — нечто столь очевидное пропустить мимо сердца. Ах да и что ж… ведь тот, кто всякий день среди своих таблиц и расписаний, первое своё меркантильное, для глаз видное, порою и не знает, что много важнее иных троп, разрывающихся меж его схем сердца! Значительно казалось — кому из супруг, сестёр и выходцев на пути полагались счастья в свои руки надеждой и крепкостью разума обрести, но настаёт ведь миг, когда и крепчайший из канатов обрывается! «Работа, работа — да когда это кончится?» — язвительное это рыкание и спрос постоянного недовольства. Немудрено, что начало подёргивать её нежно взращенное терпение, и затеплился в душе пламенный огонь. И вот — как будто небеса сами сдвинули звёзды на исход светлый, решилась! Аксиома такова, что мгновение — и привязка важна, плод овить участие с темнотою судьбы звать, втискивая созидание личнотное, страсти в облике порывистом. Поцелуй был неожиданным и совершенным, разрядкой чувства, как гроза средь пролетевшего зноя — выплеснуться в снедь эмоциональной стярю последнее усилие обречённых вечно терпеть. Ведь не лучше ли назвать это знаком, нежели потакать независимости мыслей развращённых, что не ведают покоя? Урок — дорога к непреходящей мудрости женской натуры, держащей себя у зеркала до последнего вздоха. Какой многосложный образ получается, когда привычная обстановка внезапно оборачивается чем-то совершенно непредсказуемым и поистине удивительным! В тот самый миг, когда все слова, привычные и рутинные, вдруг теряют своё привычное значение, Охико подобно героине романтической повести, решилась на шаг весьма и весьма дерзновенный. В её душе проступило нечто такое, что скрывалось на глубине, подобно драгоценному камню, долгое время прятавшемуся в недрах земли. Всё то, что годами наслаивалось, все мелочи и умолчания, как вихревой поток, стремительно вырвалось наружу. Охико, исполненная внутренней решимости и какого-то праведного гнева, даже в тот момент не колебалась — пусть будет, что будет! А Куникида, о, этот всегда уверенный в себе Куникида, даже не нашёл в себе сил на традиционное осуждение, которое всегда было столь привычно для его образа. Вместо этого он, с некоторым удивлением и неким восхищением, ощутил, как кровь его вдруг горячо и приятно застыла в жилах, разгоняемая потоком эмоций. — Ух ты..... даже для меня это новое. Хотя, чего греха таить: приятное новое. Охико стояла напротив него, и в её взгляде читалось всё — от вызова до удивления — это то, что они нашли в этот неожиданный момент, когда всё казалось бы заговорило само за себя, без лишних слов и объяснений. Каждое мгновение, каждый вздох — это целая вселенная переживаний, полная высоких стремлений и непреодолимых абсурдов бытия! Охико стояла, как будто замерев между взлётом и падением, словно птица, не решающаяся расправить крылья. Её слова, сказанные с отчаянной прямотой, висели в воздухе, словно тревожный колокол, разбивающий тишину. — Ты сам виноват! Почему ты меня не замечаешь? Я просто хочу твоего… внимания.. — голос её с каждым словом становился всё тише, пока, наконец, совсем не угас, унося с собой всю ту внутреннюю бурю, что кипела в её душе. Ах, ведь какое мучительное ощущение — будто всё человечество отвернулось и оставило в одиночестве в самый сокровенный миг! А Доппо, этот вечный хранитель своих идеалов и разума, вдруг оказался перед её отчаянием, как перед неведомым феноменом, столь далеким от его привычного миропорядка. Исполнение чувства в её глазах говорило больше, чем любые слова. Только брови его слегка приподнялись, когда он осознанием охватил необратимость прошедшего момента. Что значат правила и принципы, когда перед тобой раскрывается человеческая душа? Но, увы, будто сама судьба решила вмешаться, обрывая напряжённую нить эмоций. Щелчок замка и распахнувшаяся дверь столь внезапно вошли в их небольшой вселенский театр, словно грубая рука, роняющая вазу, уже готовую стать совершенством. Вот появилась фигура автора, непринуждённо и с лёгкой усмешкой, как будто её совсем не касались несказанные слова и нерешённые трагедии. — Ну-ка, ребятки, ваше время вышло… А что вы такие красные? — проговорила она с лёгкой ноткой непонимания в голосе, словно неожиданный наблюдатель, случайно заглянувший в потаённый уголок театра человеческих отношений. Ах, как часто мы оказываемся такими, кто невольно прерывает полёт душ чужих, даже не подозревая о том, какую бурю только что застали! Кто бы мог предположить, что между двумя столь противоположными характерами вспыхнет молчаливая буря, способная разорвать самую ткань обыденного дня? И вот, Доппо, этот строгий рыцарь пунктуальности и предельной сдержанности, решается на поступок, столь невыносимо нетипичный для своей натуры, что сам бы он, будь на месте наблюдателя, непременно осудил бы самого себя. — Да так, ничего.. — его голос, обычно наполненный нотками осуждения или раздражения, на этот раз звучал как-то и мягче, и решительнее, словно он, сам не понимая, находил для себя новый способ взаимодействия с миром. Не говоря больше ни слова, он вдруг берёт за руку Охико. Это движение, столь неожиданное, как капля дождя в летнюю засуху, заставляет её задуматься. А что, если вся его сдержанность — всего лишь другая форма страха? Что, если даже самый организованный ум может быть растерян, когда дело касается того, что нельзя вписать в график или формулу? Охико, удивлённая до такой степени, что на миг забыла о своей досаде, позволила ему вывести её из комнаты. Щелчок двери, накрепко запирающий их за обстоятельствами того странного момента, словно подчёркивал важность той паузы, в которую они внезапно окунулись. Они стояли, молчаливо уставившись друг на друга. Что же это было за молчание! Оно не походило ни на ту лёгкость, что возникает от доброго уюта, ни на ту тягость, что разрастается в ссорах. В этом молчании звучали книги, которые никто из них ещё не читал, и слова, которые всё не находили тропинки к своим собеседникам. Оно было уместным, но тревожным, ясным, но не дающим никаких ответов. Так стоят на перекрёстке путей те, кто боится сделать первый шаг, но уже отчётливо понимают, что вспять дороги нет. И что в это мгновение происходило внутри их душ — кто скажет? Будь там третий, наблюдатель, он усмотрел бы бесчисленные начатки слов на их губах, упрямо остававшихся в тени. Ах, как многогранен может быть миг, столь простой на вид, но столь переполненный значениями, которые понять подвластно лишь сердцам, вдруг оказавшимся на одной частоте! В тот момент, словно небеса спустились на землю, и между двумя душами встал золотой мост откровений. Доппо, обычно уверенный в себе, вдруг ощутил, как привычный порядок его мысленного мира рушится, оставляя место для чего-то нового, грозного в своей неизвестности, но неотвратимого. Муки откровения! Они заставляют самого твёрдого человека осознать его истинную слабость, но и освобождают от всякой притворности, ведь чем честнее слова, тем легче становятся сердца. — Прости, — промолвил он с голосом тихим, но полным решимости, — я, быть может, натворил нелепицу, закрыв глаза там, где следовало бы вглядеться пристальнее. Но позволь мне исправить это, если смогу. Слова его прозвучали как музыка, глухая, но завораживающая. В этот миг казалось, что сердце его хочет выпорхнуть из груди, отстукивая неумолимые такты, словно марш. Глаза — те удивительные зеркала души — блуждали, не находя покоя, и руки его, трепеща, больше не были способны скрывать волнение. И далее, уже не принадлежавшие времени, они затонули в водовороте собственных чувств, будто далекие странники, нашедшие долгожданный приют в нежности того, чего до недавнего времени не осмеливались даже представить. Они были, лишь предавшись друг другу, находя мир и покой в тихой гавани взаимопонимания, где не существовало ни внешнего мира, ни тревог, ни отравленного беспокойством быта.

♡〜٩(˃▿˂)۶〜♡𐙚 ˚🍰 ⋆｡˚ ᡣ𐭩♡〜٩(˃▿˂)۶〜♡