Whenever, Wherever

— В-вэш? — целую вечность спустя, когда стены перестали троиться, а слёзы на щеках высохли, позвал Николас, не поднимая головы. Вэш ничего не ответил. Только ледяные пальцы с нежностью всепрощающего святого скользнули по волосам. Только призрачные объятия стали как будто бы крепче. — Ты знае... — Вульфвуд запнулся . — Ты знаешь, что происходит? Почему... Почему всё... вот так? — Прости. Прости, я не... Я хотел бы знать, но... Я не знаю, Нико... лас. Я не... — Голос Вэша звучал так тихо, что если бы Вульфвуд не чувствовал движение воздуха болезненно пульсирующим виском, перепутал бы с шелестом ветра, со скрипом песка под чужими ботинками... — Мне понравилось, когда ты назвал меня Нико, — торопливо шепнул Николас, и не смог заставить себя отстраниться. Не теперь, когда ржавые осколки в горле, наконец, успокоились. — Мистер Вульфвуд? Эрикс? У вас всё... всё в порядке? — С улицы всё громче доносились осторожные девичьи шаги. А меньше, чем через минуту, скрипнули дверцы. — Вас так давно не было слы... Ой. Я... Я, наверное, помешала... Я... простите! Эрикс? — Всё хорошо, Лина. Всё хорошо. Мы... скоро придём, — чуть громче — почти реально — с усилием произнёс Вэш. Под щекой Вульфвуда глухо стукнуло сердце и затихло. — Беги в дом. — Х-хорошо. Вы тут... Не сидите долго, ладно? Бабушка волнуется... и я... — Девушка выскочила из полутёмного зала. Дверца ещё несколько мгновений качалась на ослабших петлях, прежде чем снова стало тихо. Так тихо, что Николас услышал ещё один глухой удар сердца, спрятанного под — стальной решёткой? — тонкой рубашкой. Вульфвуд шумно выдохнул, прислушиваясь к слишком редкому — такому знакомому? — стуку. Прохлада чужого тела была почти спасительной, и он упёрся пылающим лбом в крепкое — где-то там должен быть шрам? — плечо. — Ты тоже всё это чувствуешь? — Хрипло спросил он, сглатывая вязкую, с привкусом железа слюну. — Да. Только... — «Намного больше, чем ты можешь — вынести — себе представить». — ...ярче. Чужая — непривычная — горечь разъела горло. Чужая — незнакомая — нежность опалила застывшее сердце. Знакомая — понятная — грусть свернулась под рёбрами колючей тяжестью. Волна образов взметнулась песчаным вихрем, обожгла, содрала остатки ненадёжной брони и схлынула. Оставила Вэша истекать кровью другой памяти в объятиях переломанного её тяжестью человека. Вульфвуд вздрогнул. Тоже почувствовал что-то... потустороннее? — Ты — хороший человек, Нико... — Я не... — «Я — трус, вот я кто. Дважды — трижды? — я — чёртов трус». — ...не понимаю. Что это, Умник?! Другая кличка эхом отразилась от стен зала, пусть и прозвучала тихо, только для двоих. Николас вскинул голову, и в глазах его плескался ужас. Вульфвуд боялся, до злых мурашек, шрапнелью растёкшихся по спине боялся. Не Вэша, в которого отчаянно вцепился руками, в небесных глазах которого искал — видел, уже находил — спасение. Боялся того, что не мог осознать. — Это — память. Если я... Если я правильно понимаю — помню — это — наша память. Просто других нас. Тех, которые уже были. Тех, чьи истории кончились. Тех, кто... Вэш звучал всё тише, словно впадая в транс — словно засыпая, — измотанный внезапным столкновением с реальностью. Снова разбитый взрывом образов и историй из несвоей жизни. — ...тех, кто так и не решился сказать? — договорил за него Ник, всё больше цепенея от понимания. Страх сменился чем-то болезненным, нервным и непонятным — кошмарно мучительным. Чем-то, из-за чего невозможно стало смотреть, как гаснет жизнь в глазах Вэша. Вульфвуд убрал руки — только затем, чтобы обнять ладонями его лицо. Так, как хотелось когда-то: много лет и две — одну? — смерти назад. Разгорячённый лоб коснулся холодного. Ледяного. Как смерть. Или... как космос? — Да, — устало выдохнул Вэш и прикрыл глаза, пронизанные тусклыми линиями узоров, как лопнувшими сосудами. Тёплые, загрубевшие от Карателя — и тяжёлой работы? — ладони на щеках заземляли. Помогали оставаться в реальности, напоминали, зачем в ней всё ещё нужно быть. Пробуждали смутные образы незнакомого тепла — очень близкого, очень правильного, очень дружеского. Слишком. Тихо выдохнув, Вэш качнулся, словно падая в бездну — в шахту резервуара? — и упёрся ладонями в плечи Николаса, как в единственную надёжную опору. И, не открывая глаз, коснулся его плотно сжатых губ в неуверенном, невинно-детском — осторожно-нежном — поцелуе. Одном за три жизни. Одном за две смерти. Одном-единственном — первом. — Вэш! — удивлённо выдохнул Николас, оглушённый этим прикосновением. Его будто шарахнуло молнией. Вульфвуд почему-то был уверен, что именно он должен будет сделать нечто подобное первым. Когда решится, когда разрешит себе, когда забудет про свои грехи. Вот только Вэш, как всегда, сыграл не по правилам, разломал все шаблоны — и, конечно, оказался смелее, чем чёртов трус, мать его, Вульфвуд. На все эти мысли, на воспоминания пополам с руганью потребовалось не больше секунды: действительно, как будто электричеством стукнуло. А потом Николас ответил так же осторожно, будто никогда не целовался: с Вэшем — точно вообще никогда. И сгрёб его в объятия, так, как хотелось два... три... Господи, сколько тысяч раз? Молния ударила снова. Осознанием того, насколько всё это ново, приложило, кажется, сразу обоих. Дорога, по которой они шли в третий раз, вдруг перестала быть единственно верной. Так, будто на ней наметился объезд — тоннель, поворот, не понять пока. Что-то незнакомое. Что-то новое. И потому дающее надежду на новый исход. Господи, аллилуйя. Серый зал старого кафе подёрнулся рябью, как сбоящая голограмма, вздрогнул бетонным корпусом и вывернулся наизнанку глухим коридором заброшенного завода. Запах пороха и сигаретного дыма ударил в нос, губы обожгло никотиновой горечью. Чужие — родные уже? — объятия на мгновение стали крепче, чем влетевший в грудь снаряд Милли Томпсон. Кого? Листы обшивки взбугрились, пошли ржавыми пятнами и осыпались красным песком пустыни. Вздыбились безымянными скалами, укрывшими двух путников, застрявших посреди безлюдной пустоши. Запах дыма и песка сухостью осел в горле, царапнул нёбо пыльным ветром. Чужие — давно уже нет — объятия на мгновение стали крепче, чем ви́ски, и жарче, чем ангельский огонь, стёрший с лица планеты Июль. Августу? Что? Вэш хрипло вздохнул, выпадая из образов. Чувствуя, как всё быстрее колотится сердце под тонкой рубашкой, как терпко пахнет от Вульфвуда долгой дорогой, страхом и чем-то ещё... Как последние солнечные лучи тёплыми поцелуями осыпают их соприкасающиеся лбы. — Нам нужно идти. У Лины и так будет слишком много вопросов, на которые мы не сможем ответить, — выдохнул Вэш и попытался встать, но не смог. Одной руки не хватало — не сейчас, когда голова шла кругом, а каменный пол под ногами штормило, как хребты барханов над маршрутом червя. Николас качнулся следом за ним — и, не удержав равновесия, завалился всё-таки на бок. Увлёк за собой. — Под... Подожди. Давай мы ещё пару минут просто полежим? — Вульфвуд не узнавал себя, не узнавал собственный голос. Даже выбор слов показался каким-то слишком уж... праведным? — Подождём, пока земля перестанет качаться. Придумаем, что ответим. И я тебя поцелую, если позволишь. Сейчас, вроде... моя очередь? Вэш тихо рассмеялся, лёжа на спине и чувствуя лопатками камень пола — горячий снаружи и холодный внутри. Отрезвляюще ровный и неподвижный. Чувствуя плечо Николаса и его дыхание — рваное и тяжёлое. Успокаивающее. — Хорошо. — Вэш повернул голову, и на мгновение показалось, что Вульфвуд стал взрослее. Серьёзнее, массивнее, как будто бы выше. Меньше, чем на выдох — что тёмные, серо-стальные, глаза стали синими, как виденный когда-то на архивных записях океан. — Теперь всё будет хорошо... Будет? Приподнявшись на одной руке, Вэш навис над Николасом, улыбаясь всеми тремя улыбками сразу. — Целуй.