Whenever, Wherever

Чёрная клавиша, истёртая временем, песком и чужими пальцами, казалась шершавой и тёплой на ощупь. Как рукоять револьвера. Как сброшенные из барабана ещё дымящиеся гильзы. Си бемоль. Звук, похожий на каплю воды, упавшую в пустую стеклянную вазу, разбился об обшарпанные голые стены заброшенного кафе. Звук зазвенел в пропылённом воздухе, навылет прошил виски пулемётной очередью, разорвал голову приступом мигрени. Вдох. Выдох. Июль, Дженеора Рок, Августа. Города рассыпа́лись в серую пыль, растворялись в хтоническом пламени ангельского гнева — и люди вместе с ними. Раз за разом — каждый раз по-новому. Словно кто-то закольцевал три разных, но очень похожих записи, перемешав в них кадры. Вдох. Выдох. Белая костяная клавиша, истёртая временем, песком и чужими пальцами, казалась шершавой и тёплой на ощупь. Как форма Рэм. Как человеческие кости, пролежавшие на солнцепёке. Фа бемоль. Звук, похожий на пулю, расколовшую оконное стекло, задрожал в удушливом воздухе когда-то оживлённого зала. Звук заблудился в оконных рамах, раскроил не хуже лезвия, застрял под кожей мелким стеклянным крошевом и саднил. Вдох. Выдох. Легато. Чужое имя, вплавленное в мозг нечеловеческой болью. Выжженное изнутри десятками — сотнями — чужих смертей. Высеченное на теле месяцами заточения. Засохшее кровавыми брызгами на лице и руках. Ле-га-то. Три слога. Два образа... воспоминания? Две смерти. Ещё один человек, которого не удалось спасти. Однажды? Вдох. Выдох. Палец снова коснулся чёрной кости-клавиши. Снова высек звук-искру. И образы закружились в голове беспощадным ураганом. Песчаной бурей. Гуманоидным Тайфуном. Си бемоль. Фа бемоль. Си... Вдох. Выдох. — Эрикс...? — незнакомо-знакомый голос взорвал голову выстрелом боли. Разнёс череп костяной крошкой — чёрной и белой. Вывернул рёбра отдачей. В памяти — чужой или собственной? — проступили кровавые пятна видений. Белый диван. Разбитая бутылка виски. Кровь на обивке, на руках, на белой рубашке, распахнутой на груди. На посеревших губах. Кровь везде. И ангельский огонь, что уносится в бесстрастные небеса криком боли. Оставляет выжженное пятно на сердце — чёрные пряди на светлом затылке. Вдох. Пустынная улица. Заброшенная — чудом уцелевшая — церковь. Кровавые пятна на выщербленных плитах пола, сгорбленная фигура у алтаря безымянного бога. Жестокого бога, оставшегося безучастным к лучшему из своих слуг. Тяжесть чужого креста гнёт спину, но это не важно. Важно лишь то, что его настоящий хозяин хотел бы именно этого. Важно лишь то, что сам Вэш хотел бы, чтобы его настоящий хозяин был жив... Выдох. Голос, беспокойство в котором показалось дважды знакомым — и один раз прозвучало по-новому. — Вэш?