Kitty Go!

Поход на рынок был в большей степени спонтанным. Иллуми организовал ему досуг по поиску некоторых ядов для работы. Всё необходимое нашлось именно здесь, в наиболее "легальном" филиале с нелегальной продажей. На деле — лишь самом популярном, в котором сконцентрирована основная часть оборота. Встреча прошла на удивление успешно, поставщик оказался вполне сговорчивым и, судя по всему, в скором времени станет одним из постоянных партнёров. Всё оставшееся время Хисока хотел посвятить поиску некоторых вещей для себя, пока была возможность. Немного экзотического контрабандного алкоголя, стимуляторы для расположения к себе новых контактов, инкрустированные камнями кинжалы… Но гибрида в изначальном списке покупок не было. Гон лежит на гостевом диване и спит, беспокойно, постоянно ворочаясь. Он заснул еще в машине, пришлось снова нести его на руках. Хисока никогда не планировал брать на себя ответственность за это. Да и ещё в то время, пока они гуляли, не воспринимал всё слишком серьезно. Умилялся, будто Гон — забавная необычная игрушка, способ развлечься, вырваться из рутины. Но вид удивлённого и испуганного котёнка в таком сомнительном месте задел что-то важное и до ужаса сентиментальное в душе, похороненное глубоко внутри. Его глаза были красными, а лицо опухшим, наверняка он долго плакал, пока его везли на продажу. Оставить его там казалось физически невозможным. Неясно, боялся ли Гон того, что он находится на чёрном рынке, или самого Хисоку. После того злополучного дня в парке, когда он в панике убежал от него, казалось, поставлен крест на их встречах. И его реакция оказалась весьма красноречивой. Мысленно Хисока уже прокручивает перед глазами список своих наиболее адекватных знакомых. Тех из них, кто мог иметь дело с экзотическими животными или детьми. Иллуми он сразу отметает — пусть у него и есть подходящий опыт, Хисока знает его слишком хорошо, чтобы доверить ему второго гибрида. Гону нужен хороший дом и надежный человек. Хисока сможет обеспечить ему передержку на первое время, но потом?.. Гон вряд ли захочет оставаться у него дольше необходимого, Хисока прекрасно видел и чувствовал, каким скованным он был сегодня от его прикосновений. К тому же, никакие игрушки не удерживали его внимания надолго, так что стоит уже сейчас перестраховаться и сделать пару звонков. И на что он только подписался? Гон тихо сопит с дивана, будто вторит его мыслям. Хисока расстегивает рубашку и отправляется на кухню. Сейчас не помешает взбодриться чашечкой кофе или стаканом виски.

***

Гон просыпается спустя пару часов. Полностью дезориентированный и заторможенный, он оглядывается по сторонам, когда Хисока заходит в гостиную. — Хорошо спалось? — спрашивает он, и Гон моргает пару раз, прежде чем соображает, куда он попал. На него тут же накатывают воспоминания о сегодняшнем дне, а в груди воцаряется пустота. Он кивает, не слишком вникая в суть вопроса. Всё равно теперь его слова ничего не будут значить для Хисоки, ведь они больше не друзья. — Наверное, хочешь кушать? Я сейчас буду готовить ужин, можешь присоединиться ко мне, если ты ешь яичницу. А еще у меня есть немного шоколада дома. Гон соглашается. Даже если в животе неприятно крутит от волнения, а есть совсем-совсем не хочется, отказываться от предложений хозяина нельзя. Хисока хмыкает и скрывается в дверном проеме, из которого появился, а у Гона выдается возможность разглядеть место, куда он попал. Дом Хисоки чистый, здесь приятно пахнет, а вокруг на удивление пусто. В этой комнате пара картин на стенах, большой телевизор и несколько закрытых шкафчиков — возможно, в других комнатах больше интересных вещей, но в этой ничто не указывает на то, что здесь живёт такой яркий человек. Мягкий диван не издаёт ни звука, когда Гон наконец встаёт на ноги и плетётся за Хисокой. На кухне светло и чисто, нет сваленной в раковину посуды, а на столе стоит прозрачная вазочка с фруктами. Гону кажется, что всё это происходит не с ним, что ему всё это снится или он смотрит по телевизору фильм, усевшись слишком близко к экрану. Гон стоит в проходе, пока Хисока не отодвигает один из стульев и говорит сесть за стол. Перед ним ставят тарелку с чем-то горячим, предупреждают о том, что нужно дуть на еду, чтобы остудить её, а рядом появляются ещё какие-то приборы. Хисока садится напротив и, пожелав приятного аппетита, начинает есть. Гон долго сидит неподвижно и наблюдает за ним, но в конце концов берёт столовый прибор и пытается повторить за Хисокой. Выходит очень неуклюже, зубья скребут по тарелке и размазывают яйцо с зеленью по тарелке. Ощущение нереальности сохраняется ещё долгое время, даже вкус и запах еды кажется совершенно неестественным. Они ужинают вместе, пока пол будто уходит у Гона из-под ног. Он не чувствует никакой дополнительной опоры. Молча принимает стакан воды, тёмную плитку очередного лакомства Хисоки. Он не может отказываться и расстраивать его, иначе вновь услышит в свою сторону крик. Как будет звучать повышенный голос Хисоки, даже представлять не хочется, ему вполне хватает воспоминаний о том, как грубо тот разговаривал с неприятными незнакомцами. Позже Хисока достаёт ему несколько листов бумаги, две ручки — синюю и чёрную — и один яркий жёлтый маркер. Предлагает порисовать этим, если станет скучно. Потом одевается, показывает Гону, как закрывать входную дверь, говорит, чтобы он не открывал чужим, и обещает вернуться через пару часов. Хисока выходит из дома с небольшим ящичком, который купил там же, на чёрном рынке, и возвращается (достаточно скоро) уже без него. За это время Гон так и не притронулся к оставленному для него занятию, чтобы ничего случайно не испортить. Хисока ничего не говорит на это, только грустно вздыхает. Он не трогает его, не обнимает, ближе к ночи выдаёт полотенце и зубную щетку и провожает в ванную комнату, а потом стелет на том же диване, на котором Гон и проснулся. У Хисоки дома не страшно, скорее просто… неловко. Ходить, исследовать немногочисленные вещи нет особого желания. Потому что это может не понравиться Хисоке, но даже если он не разозлится, Гон всё равно не хочет слишком привыкать к его дому. Он здесь не нужен, так же как и прежним хозяевам. Расставаться с Джином было больно, потому что он привязался к нему, и переживать это снова совсем не хочется. Ночью у Гона снова скрутило живот, как бывало всякий раз после того, как он ел мороженое. Такое же сладкое, как маленький съеденный им сегодня кусочек того, у чего определённо есть название, которое не удалось запомнить. Стараясь сдерживать скулёж и рвотные позывы, Гон долго ворочался и не понял даже, когда это прекратилось, а он заснул беспокойным сном. Утром почти ничего не меняется, ощущение неправильности происходящего не проходит. Наоборот, оно только усиливается, когда он видит Хисоку в широких штанах, мятой футболке и с лежащими волосами. Это так непохоже на его образ в их предыдущие встречи, что Гон в ступоре разглядывает его, пока тот снует из своей комнаты в ванную и на кухню. Только за совместным завтраком он наконец опускает глаза, не желая, чтобы Хисока разозлился, что на него так нагло пялятся. Он и так почти с ним не разговаривает, не стоит раздражать его еще сильнее. Завтрак проходит в тишине, и в какой-то момент Гону становится очень приятно от того, что Хисока пригласил его за стол, ведь до него так делала пару раз лишь одна хозяйка. Она тоже обращалась с ним ласково, а потом отдала быстрее, чем сменились сезоны на улице. Гон быстро одергивает себя, напоминая, что надолго он здесь не задержится, а значит и наслаждаться подобными жестами не стоит. Еда оказывается очень вкусной и не сладкой: какое-то мягкое желтоватое блюдо, что пахнет яйцами и молоком, и хрустящий хлеб с намазанным на него пюре с мясным запахом. Вместо коричневой жидкости с резким горьким ароматом, которую пьёт Хисока, он получает стакан с мягким запахом трав. Все ощущения такие приглушенные, что он даже не может полностью распробовать новые вкусы. В этот раз он тихо благодарит хозяина за еду, опустив взгляд в тарелку. Помыв посуду, Хисока начинает собираться. Он напевает что-то под нос в ванной, а затем выходит из нее с уложенными волной волосами и с тонкими черными линиями в уголках глаз. Пока Гон неловко мнет в руках простыню, сидя на выделенном ему диване, Хисока успевает переодеться и теперь натягивает ботинки с небольшим каблуком у двери на улицу. — Ты прости, котёночек, но у меня много работы. На столешнице есть хлебцы и другие закуски, можешь взять их, если захочешь. Графин с водой там же, а листы для рисования в тумбочке в том углу. Я постараюсь вернуться днём и покормить тебя, хорошо? Гон кивает, усиленно пытаясь запомнить слова Хисоки, чтобы разобраться в них чуть позже. Ему очень хочется спросить, будет ли Хисока отпускать его на улицу, но решается он лишь в тот момент, когда хозяин открывает дверь. — Можно мне… погулять? Пожалуйста. Хисока замирает в дверном проёме, а затем разворачивается и очень, очень радостно начинает говорить, что Гону, конечно же, можно. Он выдаёт связку ключей, ещё раз объясняет, как работают все дверные замки. Тянется обнять перед выходом, но в последний момент убирает руки. Только натянуто улыбается и наконец уходит. В первый раз Гон выходит на улицу почти сразу. Правда далеко уйти не успевает — это место для него совсем незнакомо. Поэтому он возвращается после того, как оказывается исследована часть двора и выход на небольшую аллею. К обеду Хисока приезжает обратно — это Гон понимает заранее по звуку, который издаёт его машина. Он расспрашивает Гона про то, как проходит его день, не скучно ли ему тут, гулял ли он. И от этой заботы в горле встаёт ком. Кажется, будто его обманывают, лезут в душу, вынуждая снова довериться и расслабиться, чтобы потом холодно оттолкнуть, словно ничего и не было. Гону не хочется тешить себя ложными надеждами, но он всё равно рассказывает, что правда выходил и гулял по окрестностям. — Хочешь, вечером покажу тебе весь район? Ты, наверное, не доходил до этой части города, вдруг заблудишься, — предлагает Хисока, на что Гон качает головой. Гулять теперь с ним как-то… неправильно. Хисока сжимает губы в тонкую линию, но не настаивает. После этого он больше не выводит Гона на разговор, не заставляет отвечать. Только всё с тем же напряжённым выражением лица зовёт его есть и подсказывает, где что лежит. Так Гон гуляет и вечером, когда Хисока снова уходит, и на следующий день, с каждым разом исследует всё более отдалённые места, пока наконец не находит выход к той самой аллее, где они познакомились. Оттуда он доходит до своего излюбленного местечка, проверяет, не сломался ли его шалашик, украшает его новыми листьями и идёт домой в приподнятом настроении. Когда он возвращается, на улице уже темно и безлюдно, и Хисока встречает его встревоженный и угрюмый. Хочет что-то сказать, наверняка пожурить, но вместо этого скрывается за поворотом на кухню, бросив тихое “пойдём ужинать”. Перед сном он присаживается рядом с Гоном на диван. Долго смотрит на него испытующим взглядом, будто не решается начать разговор. Наконец, он упирается локтями в колени, кладёт подбородок на сцепленные в замок руки и начинает ровным тихим голосом: — Я боялся, что ты не придёшь. Уже было темно, я начал волноваться. Гон поджимает колени к груди и стыдливо прячет в них лицо. Хисока недоволен. Наверняка он сейчас начнёт ругаться и отчитывать Гона за то, что он его расстроил. Хвост обвивается вокруг ног, как последнее средство защиты. Потому что от хозяина убегать и прятаться нельзя. — Ты меня боишься? — вместо криков спрашивает Хисока. — Я не хотел тебя пугать, правда. Ты поэтому со мной теперь не хочешь разговаривать или тебя беспокоит что-то другое? — Когда… — хрипит Гон. Разговаривать немного тяжело после долгого молчания. — Когда ты меня продашь? Гон не видит лица Хисоки, но если он впал в ступор, значит действительно думал об этом. Джин тоже не сразу поделился с ним своими планами, вот и сейчас, наверное, Хисока просто удивлён из-за того, что Гон догадался и оказался не настолько глупым. — Не надо, я… У тебя хорошо, Хисока. Мне будет больно уходить. Я не хочу, эмм… — Привыкать? — Хисока договаривает мысль за за него, и Гон кивает. По ощущениям слово кажется очень подходящим. — Ты этого боишься? Что тебе понравится и ты не захочешь потом уходить? — Это как с Джином. Я не хочу опять. Когда всё-всё хорошо, а потом, — Гон всхлипывает, вспоминая место, в которое обязательно снова вернётся, — а потом… плохо. И потом в груди… Больно. Несколько секунд стоит тишина, и их хватает для того, чтобы все внутри сжалось, будто из него выбили весь воздух. Ему даже не надо выслушивать ответ, всё и так совершенно ясно. — Ты хороший человек, — выдавливает он и сильнее зарывается лицом в коленки. — Очень хороший. Пожалуйста, только ты… не делай так больно. — Ох, Гон, — доносится сбоку, а затем его мягко приобнимают одной рукой. В этот раз прижаться ближе не хочется, от объятия горчит на языке и дрожат плечи. — Конечно, я никогда не сделаю больно. Но насчёт этого… а что если бы, например, тебя приняла семья, которая очень тебя ждала? Тебе не хотелось бы, чтобы тебя окружало сразу несколько хороших людей? И если бы они тоже пообещали не обижать тебя? Очередной задушенный всхлип застревает в горле. Как ни странно, слёз почти нет, только чуть-чуть щиплет глаза, а все тело каменеет от усталости. Хисока говорит что-то ещё, обещает, успокаивает, спрашивает, судя по интонации, и поглаживает хвост. — Пожалуйста, — выдавливает он через силу, когда Хисока замолкает и ждёт его ответа. — Прости, я… Можно завтра? Очень хочу спать, — он поднимает глаза и успевает поймать напряженный взгляд. Хотя отговорка наверняка звучит глупо и слишком натянуто, лицо Хисоки быстро смягчается. Он кивает, убирает руку и уходит в свою комнату, чтобы тут же вернуться с подушкой. Вручив ее Гону, он предлагает поспать с ней в обнимку, чтобы ему было не так грустно. С подушкой под боком действительно мягче и комфортнее, и Гон крепко сжимает её, пока продумывает план на следующий день.

***

Кажется, совместный приём пищи начинает входить в привычку. С утра его так и тянет всем существом на кухню к приятным запахам и вкусной еде. Гон с силой массирует уши, чтобы не расслабляться и не терять настрой. Сегодня Хисока более мрачный, чем обычно. Он почти не отрывается от телефона и даже не накладывает себе еду, ограничиваясь двумя чашками с густой горькой жидкостью. Гон медленно ковыряет вилкой — ещё одно новое слово, которое он выучил — белые зёрнышки и кусочки мяса. — Скорее всего я сегодня вернусь поздно, — произносит Хисока после тихого клацанья по экрану и смотрит ему в глаза. — Сейчас покажу тебе, как погреть рис, я оставил тебе еще одну порцию в холодильнике. А ты мне взамен пообещаешь, что не будешь скучать или грустить, хорошо? Он показывает полную тарелку, прикрытую прозрачной пленкой в холодном шкафу, к которому остальные хозяева запрещали даже приближаться. Затем подводит его к металлической коробке со стеклянным окошком и демонстрирует, на какие кнопки нажимать. Слова пролетают мимо ушей, но Гон кивает и старается не подавать виду, как ему стыдно (и страшно) за то, что он собирается делать. Хисока оставляет ему маленькую бумажку с какими-то символами для гудящей коробки и уходит. Не слушаться хозяина страшно, испортить что-то в доме, заигравшись от скуки — ещё страшнее. Но убежать навсегда, улизнуть, пока никто не видит?.. Гон даже не хочет представлять, что его ждёт, если Хисока вдруг решит отправиться на его поиски. Хотя, наверное, он даже не расстроится, если избавится от него прежде, чем Гон ему надоест. Перед уходом он забирает с собой коробку с хрустящим тонким хлебом. Гон долго мнётся, но наконец решает запихнуть ее под футболку. Это наверняка разозлит Хисоку еще больше, ведь на такое может пойти только "мерзкий воришка", но он старается не думать об этом, чтобы не стало еще больнее. Он собирается убежать. Далеко и надолго, поэтому нужно взять с собой что-нибудь в дорогу на первое время. Это оправданный риск. Чтобы не делать ещё больше плохого, чем необходимо, Гон закрывает дом ключом и прячет звенящую связку в кустах рядом с крыльцом: там Хисока сможет их найти и не станет злиться за ещё одно воровство. Все вещи остаются на своих местах, кроме платочка, который ему отдал Джин, и Гон наконец выходит из дома. Быстро, не мешкая, чтобы случайно не передумать. Идти приходится полагаясь по большей части на память: перед глазами всё плывёт из-за слёз, дороги практически не видно. Гон утирает нос, быстро шагает по краю тротуара, чтобы не врезаться ненароком ни в какого прохожего. В прошлый раз эта оплошность вышла ему боком. Город достаточно большой, и неизвестно, где он заканчивается. Кажется, куда ни пойди — ему везде будут встречаться люди, от которых так хочется убежать и которые вечно смотрят на него с неприязнью или в замешательстве. Именно поэтому Гон идёт к единственному месту, которое ассоциируется у него со спокойствием. К тому же там можно пересечь небольшую речку и оттуда выйти к лесу. Впервые Гон не виляет по дворам и даже не проверяет, не увязался ли за ним кто. Это не так важно, если он всё равно сюда не вернётся. Прямо сейчас убежит вдаль, обустроится там и будет жить среди лесных зверей. Природа просто обязана принять его. На его поляне всё как обычно: неизменно пусто и спокойно. Поваленное бревно неподвижно, как всегда остаётся на своём месте, совсем рядом с водой. Птицы щебечут с веток, а ботинки на ногах мокнут от утренней росы. Но до самого главного места всё ещё нужно дойти. За свой шалашик Гон каждый раз переживает как в первый, хоть и знает, что его никто не разрушит. Сегодня он здесь в последний раз, чтобы попрощаться со старой жизнью, а уже завтра вдали от города он начнёт строить новый дом: большой и крепкий, какой будет защищать его от ветра и холодов, в котором можно будет оставить припасы. И там его ни за что не найдут. Но первую ночь он переждёт здесь — поэтому он прячет упаковку с за-кус-ка-ми в дальний угол и идёт обратно к реке. Гон забрёл сюда совсем случайно, когда только переехал к Джину. Его дом совсем недалеко от этого места, гораздо ближе, чем дом Хисоки, и очень хочется дойти туда и посмотреть хотя бы одним глазочком, но на самом деле как день ясно, что ему там рады не будут. Он совсем не нужен Джину, поэтому незачем попадаться ему на глаза. От бессильной злости и обиды Гон пинает попавший под ногу камешек и продолжает ходить кругами по небольшому пляжику. Ему тут же становится стыдно за этот поступок — бесполезный и глупый. Наверное, он правда обычное дикое животное, которое не умеет контролировать себя. Губы дрожат, взгляд падает на отросшие без долгого ухода когти, и Гон снова всхлипывает. Спотыкается о кочку, запутавшись в собственных ногах, и плюхается в траву. Хочется только свернуться калачиком и плакать. Пока никто не видит, он может это себе позволить, не боясь, что расстроит или разозлит этим кого-нибудь. На глаза попадается оставленный на земле рисунок часов, что замело листвой. Совсем не тот, с помощью которого Хисока объяснял ему про встречу, стрелки не показывают полдень. А это значит, что он приходил сюда и ждал Гона, хотел ему что-то передать. Дружить с Хисокой было так здорово! Гону нравилось, когда он рассказывал ему много интересного, гулял и играл с ним, и в такие моменты Гон совсем не чувствовал себя глупым. Это самое приятное чувство на свете. Но теперь этого уже не будет, потому что к Хисоке он ни за что не вернётся. Гон пытается успокоиться, вдохнуть поглубже, достаёт из кармана платок Джина и вытирает им лицо. С тоской рассматривает простой узор на нём, и это постепенно вселяет в него спокойствие. Спустя время он наконец поднимается на ноги; майка испачкана в траве, а на одной из коленок кожа содрана из-за падения. Гон лишь небрежно отряхивается и плетётся к воде. Теперь ему придётся самому охотиться и добывать себе еду. Попытки поймать рыбу в реке поначалу с треском проваливаются, сколько бы Гон ни старался. Они резво виляют хвостами, не позволяя схватить себя, уплывают, а те редкие, которых удаётся схватить — выскальзывают. В природе каждый делает всё возможное, чтобы выжить. Гону тоже не хочется обижать рыб, но иначе он умрёт от голода. Охота заканчивается, как только Гону удаётся вытащить на сушу небольшого карася. Тот беспомощно разевает рот и выпучивает глаза, упорно пытается выскользнуть из хватки. Есть его не позволяет совесть, поэтому Гон отпускает бедную рыбу обратно к семье, а сам возвращается к шалашику. Живот крутит от голода, Гон стыдливо жуёт то, что стащил у Хисоки, и смотрит на берег. Он ещё научится всему. Обязательно справится и с ловлей рыбы, и со сбором лесных ягод и грибов, и даже освоит искусство охоты на белок, это лишь вопрос времени. У него есть хороший слух, острый нюх и когти, как у диких сильных зверей — он сумеет позаботиться о себе. Об одном он только жалеет, когда наступает вечер: шёрстки на кистях и загривке не хватает, чтобы полностью защититься от холода. Рядом с водой становится прохладно, а тонкая футболка и шорты совсем не спасают от дрожи по всему телу. Он успел немного укрепить шалаш днём, обложил его свежесорванными ветками с листвой, и теперь тот сливается с лесом, но всё ещё плохо удерживает тепло. Гон несколько раз видел, как люди разводят огонь, но под рукой у него нет коробки с тонкими палочками или зажигалки. К тому же он может навредить природе. Небо темнеет всё быстрее, и Гон собирает еще немного веток с листьями, чтобы соорудить подобие двери и прикрыть вход в шалаш изнутри. Поджав ноги и обняв себя хвостом, он устраивается в тесном пространстве и прислушивается. Вокруг так много звуков — шорохи листвы, затихающий стрекот сверчков, где-то неподалёку чьи-то мягкие лапы пружинят с высоты на землю, а две совы угукают друг другу с разных берегов. Вокруг так и кипит жизнь, а он лежит здесь совсем один. Сердце глухо ударяется о грудную клетку, он тихо всхлипывает. Это так глупо и обидно, что хочется подвывать — уже утром его ждёт самое большое приключение в жизни, а он не может отпустить Джина и Хисоку. Они оба наверняка ненавидят его сейчас, но вместо того, чтобы поскорее забыть их и заснуть, он раз за разом прокручивает в голове воспоминания с ними. Даже когда он выплакивает всё горе, а сил на самоистязание уже не остаётся, задремать у него не выходит. Снаружи раздаются шаги. Достаточно тихие, чтобы Гон в таком разбитом состоянии обратил на них внимание, только когда этот кто-то пересечёт его поляну. Уши и шерсть на загривке встают дыбом. Он вслушивается. Две ноги — человек; поступь достаточно аккуратная, но в ней чувствуется вес — большой, явно взрослый; шаги приближаются прямо к нему, уверенно и быстро — этот кто-то знает про его укрытие. Метнуться наружу? Через выход не получится, он вылетит прямо на человека. Через стены — сломает весь шалаш, а приличная стопка веток затормозит его на критическую пару секунд. Остаться, замереть, задержать дыхание, чтобы не заметили?.. — Гон, — окликают его снаружи, и он обмирает. Худшие опасения сбылись. Это Хисока, и он наверняка невероятно зол на него. — Гон, ты ведь здесь? Я сейчас загляну к тебе, только не бойся. Он не успел убежать, попался в таком очевидном идиотском месте, и теперь на него будет кричать и замахиваться хозяин, который был таким ласковым, пока они дружили. Гон кое-как садится, обняв колени, и с немым ужасом смотрит перед собой. Заслонка из ветвей и листвы стремительно редеет, и через неё пробивается яркий свет. Гон жмурится, когда дверь полностью исчезает, а глаза, привыкшие к темноте, на несколько секунд ослепляет. Свет быстро меркнет, и пока Гон моргает, чтобы избавиться от бликов в глазах, Хисока шепчет со вздохом: — Ты же совсем продрог. Давай, пойдем домой, надо тебя согреть. Он протягивает руку, впрочем, не залезает в шалаш и не хватает его, а терпеливо ждёт снаружи. Будто выманивает добычу. В темноте черты его лица выглядят совсем хищными, острыми, и Гон мотает головой. — Нет. — Нет? — тот поднимает бровь. — Ты собираешься остаться здесь? Гон снова мотает головой и впивается когтями в ноги, неосознанно, но лёгкая вспышка боли помогает вывалить всё как есть. Ему уже нечего скрывать и не на что надеяться. — Я не… Я не останусь здесь. Я уйду утром в лес, совсем уйду, — от его слов взгляд Хисоки мрачнеет, но Гон продолжает, уставившись на его грудь и застёжку в виде сердца: — Я здесь не нужен. А там… не буду никого злить. Не буду мешать. — Гон, ты совершенно мне не мешаешь. И я сам пригласил тебя ко мне домой, я рад видеть тебя у себя. К тому же будет очень сложно выживать одному в лесу. Понимаешь? — Я сделаю новый дом, — продолжает Гон, — и там будет тепло. Я буду дружить с медведями. И охотиться. Собирать шишки и ягоды. А потом… Я всё научусь делать. И буду так жить. Из темноты доносится обречённый вздох, а затем Хисока заглядывает в шалашик одной только головой — широкие плечи не помещаются в проход — и ложится на землю, подпирая голову руками. Увлечённо смотрит на Гона и улыбается. — А что ты будешь делать зимой, м? Будет холодно, знаешь: снег, лёд и сильный ветер. Без теплой одежды и огня совсем никуда. — Нет! Я… меня, — пытается собраться Гон, но слова как назло не складываются. — Меня пустят, я… я в берлоге… смогу! И пусть Хисока, смотрящий на него снизу вверх, не показывает, что он злится, только с любопытством слушает план Гона, подпускать его ближе страшно. Хочется спрятать лицо, чтобы не смотреть на него, и он так и делает. Чем дольше Хисока здесь находится, тем больнее становится в груди. Гон не хочет привыкать к новому временному дому, чтобы потом попасть в совершенно другой. Чтобы людям снова приходилось постоянно думать, куда его деть, и рассерженно искать согласных принять к себе гибрида. Очередной вздох Хисоки — на этот раз гораздо более раздосадованный и усталый, чем все до этого. Когда Гон выглядывает из-под лап, рядом уже никого нет. Как он и думал — Хисоке тоже надоело, наверное, он сейчас придет домой довольный тем, что в его жизни стало одной проблемой меньше. Гон должен чувствовать облегчение, но почему-то на глаза наворачиваются слёзы. Впрочем, снова заплакать ему не дают — Хисока неожиданно мелькает перед входом в шалаш и, присев, просовывает ему что-то мягкое и плотное. Он снял с себя лёгкую куртку, осознает Гон, пока его ноги накрывают тканью, нагретой телом Хисоки. Тот же остаётся в одной майке без рукавов и внимательно смотрит на него. — Гон, тебе не обязательно жить в лесу, когда ты можешь остаться у меня. — Но ты продашь. Потом. Все так делали, — Гон тихо шмыгает носом и подтягивает предложенную кофту повыше. Она тёплая, пахнет Хисокой и чем-то сладким, очень уютным — хочется закутаться в неё посильнее, пока вещь не отобрали. — Не продам, даю честное слово, — заверяет его Хисока и протягивает руку, чтобы поправить куртку и погладить его по коленке через ткань. — Давай договоримся, что ты уйдёшь от меня, только когда сам этого захочешь и если тебе больше понравится другой дом. Кажется, за него уже всё решили. Гон старается не шмыгать носом и нервно теребит металлическую застежку на молнии. — Я не буду заставлять тебя что-либо делать, — продолжает Хисока, — и тем более не выгоню из дома к чужому человеку, если ты этого не хочешь. Решение за тобой: позволить мне позаботится о тебе или уйти в лес к медведям. Но мне без тебя будет очень грустно, Гон. Уверенность в плане побега трещит по швам, плечи дрожат — он не уверен, от прохлады ли или от огорчения. У Хисоки мягкий голос, совсем не злые глаза, и почему-то так хочется ему довериться, но… Есть еще столько "но". — Ты будешь кричать на меня потом, — выдавливает он. — Я что-то сломаю, как всегда. Ты будешь злиться. — Не буду, — обещает Хисока, и Гону становится всё сложнее сдерживать слёзы. — Ты очень аккуратный и хороший котёнок, но даже если что-то испортишь, то мы починим это вместе или купим новое. — Я не хороший, — всхлипывает Гон. Хисока совсем не понимает его, не знает, как сильно он расстраивает людей. — Очень хороший, — с нажимом произносит Хисока. — Но, но… — Гон запинается, пытается набрать побольше воздуха в грудь, но слова упрямо отказывается складываться во внятную речь. — Мы были… а теперь… — он зарывается лицом в ладони в последней попытке сдержать слёзы. — Ну чего ты плачешь, дружочек, — тянет Хисока, гладит его поверх собственной куртки, и Гон замирает. Наверное, ему просто послышалось, или же это опять похожее слово с совершенно другим смыслом. Не веря своим ушам, он осторожно переспрашивает: — Мы… мы с тобой ещё друзья? Ты ведь хозяин, а я… — Друзья, конечно же. Хороший хозяин должен быть другом в первую очередь. И то, что ты теперь живёшь со мной, ни на что не влияет. Я всё ещё хочу дружить с тобой. Гон уже не сдерживается. Громко всхлипывает, рвётся вперёд, запутываясь в чужой куртке, и попадает в кокон из длинных рук. Хисока обнимает его, шепчет что-то, едва ли не урчит, но в голове так звенит от осознания, что Гон ничего не понимает. Но, кажется, от него это и не требуют — Хисока гладит его по ушам и спине, треплет по волосам и больше не задаёт вопросов. Позволяет уткнуться лицом в мягкую майку и даже не ругается на то, что Гон немного её намочил. Они сидят так долго, что кожа Хисоки успевает покрыться мурашками, и он вздрагивает от очередного порыва ветра. За это Гону становится стыдно, ведь именно из-за него его друг остался без куртки. Как бы не хотелось подольше остаться в убаюкивающих объятиях, Гон и сам околел за это время, поэтому он нехотя отстраняется, уже раскрывает рот, чтобы извиниться за сегодняшний день, но Хисока прислоняет палец к его губам, останавливая порыв, и говорит сам. — А ещё, Гон, мне невероятно больно, когда ты плохо о себе думаешь. Тебе не стоит себя во всём винить, хорошо? — с улыбкой произносит он и легонько нажимает на его нос. Гон непонятливо хлопает глазами, напрягается всем телом от такого странного жеста. Тогда Хисока ласково тянет его имя и еще несколько раз мягко постукивает по носу пальцем, пока Гон не начинает морщиться, фыркать и отворачиваться в попытке защитить мордашку от коварного нападения. Это кажется забавным и совсем не похоже на попытку обидеть или наругать. — Очаровашка, — посмеивается Хисока и целует его в лоб, прежде чем подняться с земли. Перед тем как пойти домой, Гон вспоминает о подарке от человека, который сделал ему больнее всех. Но он больше не посмеет расстраиваться из-за Джина, не позволит себе плакать из-за того, как грубо с ним обошлись. Их дороги разошлись, и теперь он постарается довериться настоящему другу. А платочек с незамысловатым узором остаётся лежать рядом с шалашом — там же, где и планы на жизнь в лесу. Они с Хисокой идут взявшись за руки, и тепло чужой ладони греет даже сильнее, чем куртка, доходящая до колен.