American horny story

— Не заходите и дайте мне минуту, пожалуйста, — говорит Фёдор, быстрее уходя по коридору к уборной, и Дазай чувствует беспокойство в его голосе, поэтому догоняет и пытается остановить, но сейчас в разы сильнее раздражает то, что его слова не могут воспринимать нормально. Он оборачивается и повторяет, скидывая его руку со своего запястья, — Дай мне, блять, минуту!  — Федь… — тихо отвечает Дазай, но он пропадает за дверями мужского туалета, поэтому остаётся только вздохнуть. — Чё я пропустил? — спрашивает Чуя, останавливаясь рядом с ним.  — Если описывать одним словом, то это был не ужин, а «пиздец», — успевает сказать он до того, как за спиной раздаётся резкий кашель звуки, напоминающие тошноту. Оба резко обменялись взглядами — это явно не предвещало ничего хорошего.       Просьба Достоевского мгновенно забывается, потому что если плохо ему, то Дазай обязан быть рядом.        Они влетают внутрь, и картина, открывшаяся их взорам, была не из приятных. Фёдор, бледный как полотно, наклонившись к унитазу, а его лицо исказилось тяжестью эмоций. Он даже не успел закрыть дверь в кабинку до конца — она осталась приоткрытой. Благо, кроме них здесь никого не было.        Чуя молча включает воду в раковине и ищет взглядом место, где может храниться табличка с надписью «идёт уборка», хоть он и без неё спокойно сможет выставить любого желающего справить нужду, но лучше бы их не было.  — Фёдор! — вскрикивает Дазай, подлетая к нему. Он быстро убирает тёмную чёлку с лица друга, обнажив его мучительное выражение. — Уйдите, — шипит он, но желудок скручивает сильнее, и приходится снова согнуться. — Всё нормально, — максимально мягко и успокаивающе отвечает он, не зная, чем ещё может помочь в такой ситуации, поэтому продолжал стоять рядом и держать его волосы в руках, слегка массируя голову.        Фёдор стоял, сжимая кулаки, его сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из груди. Тошнота накатывала волнами, а в голове царил хаос — мысли, как дикие звери, метались из стороны в сторону. Он чувствовал, как страх заполняет его изнутри, сжимая горло и заставляя задыхаться.        Взгляд Фёдора метался по кабинке, и он не мог сосредоточиться ни на чем конкретном. В каждом углу ему мерещились тени — тени его поступков и секретов. Он вспоминал все те вещи, которые делал наперекор отцу, будучи вынужденным лгать ему в глаза, и каждое воспоминание резало его душу, как острое лезвие.       Сейчас, когда он был рядом с ним, страх достигал своего пика. Ему казалось, что тот видит сквозь него, знает обо всех его проступках и лишь ждет подходящего момента, чтобы наказать за содеянное. Мысли о возможной расправе поднимали превращались в неконтролируемую панику, и присутствие других людей рядом лишь усугубляло ситуацию. Фёдор чувствовал, как в груди нарастает комок отчаяния и безысходности. Он не знал, как справиться с этим давлением. Внезапно всё вокруг стало слишком громким. Даже собственное дыхание казалось ему невыносимо навязчивыми.       Он закрыл глаза и попытался сосредоточиться на чём-то другом, но внутри всё кипело — он был на грани истерики. Слёзы подступали к глазам, и Фёдор не мог сдержать дрожь в голосе, когда произнес: — Пожалуйста. Не надо...        Каждое слово давалось с трудом, но оно было наполнено всем тем страхом и беспомощностью, которые захлестнули его. Фёдор понимал, что нужно вырваться из этого состояния, но силы покидали его. Он просто стоял там, сжимая кулаки и надеясь на то, что всё это — лишь страшный сон.       Когда весь желудочный сок, смешанный с горьким чаем, покинул тело, Фёдор почувствовал, как рвота наконец остановилась. Но облегчение, которого он ожидал, не пришло. Вместо этого его охватили слёзы — горячие, неумолимые, они катились по щекам, словно пытались смыть всю ту боль, что скапливалась внутри.       Физическая боль была острая и невыносимая: горло дерёт так, будто он проглотил кусок стекла. Каждый вдох причинял муку, и он чувствовал себя ужасно уязвимым. Слабость накрывала его, как тёмное облако, и это ощущение было отвратительным.        Дазай протянул ему салфетки, но Фёдор только отвернулся, не в силах принять помощь. Он не хотел смотреть ему в глаза, не хотел чувствовать себя ещё более жалким. Вместо этого он смыл воду и направился к раковине, как к единственному спасению.       Он умывал лицо, стараясь смыть слёзы и горечь. Холодная вода обжигала его кожу, но не могла затушить пожар внутри. Он боялся даже смотреть в зеркало, искажённое каплями, ведь там его всегда ждёшь лишь тень отца — человека, который установил тотальный контроль над его жизнью.       Пока вода стекала по его лицу, он продолжал плакать. Это было ужасно — и физически, и эмоционально. Слёзы не прекращались, и вместе с ними поднималось чувство безысходности. Ему было плохо — так плохо, что казалось, что этот момент никогда не закончится.       Чуя инстинктивно понимает руку, останавливая Дазая, который уже шагал к своему парню с намерением помочь, но он сам выглядел слишком нервно, поэтому вряд ли не усугубит паническую атаку. В таких ситуациях действовать нужно спокойно и решительно, чтобы человек мог на тебя опереться, а не ещё больше переживать из-за твоей собственной трясучки.        Подойдя ближе к Фёдору, Чуя аккуратно взял его за руку, чтобы привлечь внимание. Этот жест был простым, но полным поддержки. Затем он медленно перенёс руки Фёдора на свои щёки, устанавливая более близкий контакт. Его взгляд встретился с тёмно-фиолетовыми глазами — глубокими и полными тревоги. Чуя понимал, что сейчас важно не только говорить, но и передать своё спокойствие. — Слушай меня, — произносит он мягко, но твёрдо. Его голос был низким и ровным, как будто он успокаивал бурю, — Давай начнём дышать вместе.        Чуя сделал глубокий вдох, поднимая грудь, затем медленно выдохнул, показывая ему, как это делается.       Фёдор попытался повторить за ним, вдыхая и выдыхая в такт. Он вглядывался в голубые глаза перед собой и впервые заметил там тёмные крапинки. Постепенно его дыхание стало более ровным, а страх начал отступать. Чуя продолжал смотреть на него, поддерживая его своим спокойствием, словно создавая невидимую связь между ними, которая помогала справиться с бурей внутри. — Вот так. Молодец, — говорит он, продолжая прижимать руки Фёдора к своим щекам. — Здесь тихо и безопасно, у меня под платьем нож, которым я умею пользоваться.  — Мгм, — на очередном выдохе отвечает он.        Чуя переводит взгляд на Дазая, стоящего чуть позади них и коротко ему кивает. Он опускает руки Фёдора от себя вниз, давая возможность парню его обнять. Пока один окончательно успокаивает другого, рыжий выдавливает на ладонь мыло и начинает смывать косметику с лица, тихо матерясь, когда пена попадает в глаза и щиплет. Теперь он больше похож на панду, потому что чёрная подводка больше пытается размазаться, чем смыться. Он смачивает салфетки и оттирает её до конца, а затем снимает все свои побрякушки и поворачивается к ним: — Легче стало?  — Да, — отвечает Фёдор, лёжа на плече у Дазая, пока тот поглаживает его по голове.  — Давай уйдём отсюда? — спрашивает у него Дазай.  — Нельзя, — говорит Чуя. — Нам нужно досидеть до конца ужина без лишних приключений, иначе будут проблемы.  — Согласен, — говорит Фёдор, потирая глаза. — Меня точно никто не отпустит.  — Но… — Дазай, я понимаю, что тебе сейчас меня очень жалко, но избавь меня от своих эмоций, пожалуйста, — перебивает он, выбираясь из объятий. — Это абсолютно нормальная ситуация. Я просто перенервничал.  — И как часто ты так нервничаешь, если считаешь, что это нормально? — спрашивает он, скрещивая руки на груди.  — Это разговор не для этого места и не для этого времени, ладно? — спрашивает Фёдор. — Сейчас есть более важные вопросы, которые нам нужно решить, пока нас не пошли искать, — продолжает он, снимая с плеч пиджак и передавая Чуе.  — Спасибо, — кивает он, доставая из своей маленькой сумочки что-то похожее на крем и проводя обмен. — Это жидкие патчи от отёков, — комментирует он и видит немного удивлённый взгляд Дазая. — Что? Я рассчитывал, что буду плакать сам.  — Позволь уточнить, из-за чего? — спрашивает он, пока Фёдор пытается привести лицо в порядок, снова умываясь холодной водой и растирая сверху полупрозрачный гель по коже.  — Слушай, я устал повторять, что мы не друзья для того, чтобы делиться с тобой какими-то подробностями своей жизни, но мой отец просто в ахренительном восторге от того, с кем я встречаюсь и чем увлекаюсь. Если тебе кажется, что проституский наряд сойдёт мне с рук, то очень сильно ошибаешься, — говорит Чуя. — Нет большего позора для семьи, чем мальчик, считающий себя девочкой, окей?  — Но ты ведь не считаешь себя девочкой..? — Нет, — говорит Чуя. — Но никак по-другому я не могу оправдать свою ориентацию.  — То есть ты притворяешься полным психом, чтобы твой отец переживал об этом, а не о том, что ты спишь с парнем? Это как-то… — Дазай, — включается Фёдор. — Прости, конечно, но не все родители такие как у тебя.  — А?!  — Да, ты такой типичный избалованный ребёнок, которому всё разрешают и прощают любые косяки, поэтому и ведёшь себя как последний мудила, — говорит Чуя. — Я это сразу заметил, а теперь и убедился. Мори просто ангелочек.  — Нет, он просто невозможный! — злится Дазай, чувствуя, что его хотят выгнать из элитного клуба детей жестоких и беспринципных отцов. — Я вам это докажу!  — И как же? — посмеивается Чуя.  — Я его выбешу, чтобы вы увидели истинное лицо главы японской мафии. Не было у меня роскошного и счастливого детства, окей?!  — Глупо портить ещё больше этот отвратительный ужин, — отвечает Фёдор, возвращая рыжему тюбик. — Возвращаемся?  — Да, идём, — говорит Чуя, и они вдвоём преспокойно идут к двери, заставляя Дазая чувствовать себя лишним снова. Но теперь к этому ощущению замешивается ещё и ревность.        Ему ужасно не нравится, что рыжий выходит в зал в пиджаке его парня, прикрывающем платье. И ещё больше ему не нравится, что он прикасался к Фёдору и успокаивал его, как будто он бы не справился с этим сам. И что это за «я тоже планировал плакать»? Да Дазай ни слову не верит. Ему кажется, что Чуя специально подмазывается к Фёдору, чтобы лишний раз его побесить.        Отцы же наоборот воодушевляются, когда видят, что рыжий начал хоть немного напоминать человека: — Прошу прощения, моя шутка была очень неудачной, — говорит он, усаживаясь на своё место. — Мы с отцом любим устраивать друг другу приколы, но я не знал, что мы будем не одни, поэтому растерялся и сделал глупость.  — Да, — тут же подхватывает Фрэнсис. — Однажды я отправил его в Париж и вместо красивой гостиницы арендовал комнату в дешёвом районе.  — А помнишь, как я подложил тебе на рабочее кресло подушку-пердушку прямо перед совещанием? — спрашивает Чуя, улыбаясь.  — Конечно. Мы все от души посмеялись тогда, — улыбается он в ответ. Такая легенда его устраивает, чтобы не выглядеть полным идиотом перед своими коллегами.  — О, я тоже люблю устраивать своему отцу приколы, — говорит Дазай. — Я переспал со всеми его сотрудницами, чтобы они лучше работали, — продолжает он, делая вид, что запинаясь. — Ой, я же совсем забыл об этом рассказать!  — Не переживай, они рассказали, — спокойно отвечает Мори, наклоняя голову вбок. Демоны из рыжего переселились в его сына, и теперь он собирается их позорить?  — Хорошее чувство юмора — это просто прекрасно, — говорит Михаил, поднимая бокал. — Раз все в сборе, то начнём?        Фёдор молча берёт свой стакан виски в руку, выделяясь своим спокойствием из них троих. Ему требуется собрать внутри всю свою силу, чтобы держать лицо, потому что он не может себе позволить облажаться. Ещё раз.  — Да… — говорит Фрэнсис. — Мы встретились здесь, потому что хотели вас официально представить друг другу и рассказать, почему отправили вас в одну школу.  — Ясно, — фыркает Чуя.  — Очевидно, — откидывается на стуле Дазай, снисходительно глядя на отца.  — Понимаю, что вы не в восторге от этой идеи, но ведь получилось не так уж плохо? — спрашивает Мори, и они лишь смеются в ответ.  — Это просто отвратительно, что вы решили обманом затащить нас в другую страну, — отвечает Дазай. — Я никогда в жизни ещё не испытывал большего стресса, чем за последние несколько месяцев жизни. Ты врал мне в лицо всё это время, изображая из себя заботливого родителя, и не думай, что я прощу тебя за это.  — Знаю, Осаму, но некоторые решения нам просто приходится принимать во благо… — Развития организации, — прерывает он. — Плевать мне на твои рабочие цели. Ты думаешь только о себе.  — Не могу сказать, что я разочарован так же сильно, но и не стоило ожидать меньшего от человека, который никогда и ни во что меня не ставил, — добавляет Чуя. — Ничего личного, Михаил и Мори-сан. У меня вопросы только к моему собственному отцу.  — Чуя, пожалуйста, — вздыхает Фрэнсис. — Мне нужно заткнуться? Был задан вопрос, на который я хочу ответить, — хамит он. — Получилось плохо. Даже не плохо, а ужасно! Ты мне подсунул задание, у которого заведомо не было успешного завершения! И всё ради чего? Чтобы мы пообщались? Пообщались, пап! Я, блять, едва не умер! А потом одному чуть кости все не переломал, а со вторым… — говорит Чуя и неожиданно замолкает.  — Что со вторым? — спрашивает Михаил.        Висит неловкая и очень нервная пауза, в которую Чуя понимает, что сказал лишнего на эмоциях. Он молча переводит взгляд на Фёдора, который готов под землю провалиться. Всё внимание сейчас приковано к нему, потому что он единственный не высказался и не собирался, но рыжий очень ловко передал ему эстафету.  — Я первым обо всём догадался, — тихо начинает он. — Мне с самого начала вся ситуация показалась странной, поэтому я начал общаться с Д… Осаму с первого дня в школе, как только он приехал. Мне нужно было узнать больше информации, — говорит Фёдор. — Когда он поделился со мной тем, что происходит у японцев, я зашёл в тупик в размышлениях, но появление Чуи разукрасило ситуацию новыми событиями. Я чувствовал, что кто-то вредит нам, пытаясь стравить друг с другом, и это точно третья сторона, которой совершенно невыгодно наше присутствие, — продолжает он. — Если бы это были вы, Фрэнсис, то отец бы изменил свой приказ и дал новые указания, а если бы это были вы, Мори-сан, то не наносили бы удар по своим. Я рассматривал такой вариант с точки зрения отвода внимания, но быстро его отмёл, потому что ваш сын — очень плохой актёр. Его паника была абсолютно искренней. — Чего? — ахает Дазай, перебивая его. — Да я идеально умею притворяться!  — Нет, не умеешь, — посмеивается Чуя. — Может, это и работает на обычных людей, но для таких как мы у тебя на лице всё написано.  — Продолжай, Фёдор? — говорит Михаил. — Я использовал Николая и Сергея для «внешней политики». Перед ними стояла задача знакомиться со всеми в школе, чтобы исключить вариант, что это кто-то из других учеников, — говорит он. — Я дал им указания надавить на Дазая, чтобы посмотреть, на кого он среагирует, и он тут же набросился на Чую, как только его терпение кончилось.  — Ха?! — раздаётся от рыжего, а на лице его парня появляется тихий ужас, включающий мозговые процессы. Значит, когда он «незаслуженно» называл Достоевского крысой, которая всегда мечтала его подставить, он пошёл и действительно это сделал. — Они издевались надо мной по твоей указке?! — спрашивает он, поворачиваясь к Фёдору.  — Ты в любом случае обвинил меня во всех проблемах, поэтому было нечего терять, — говорит он. — И я не буду за это извиняться, мне нужна была твоя интуиция, чтобы удостовериться в правильности рассуждений.  — Моя интуиция? — спрашивает он. — Да ты ахренел?!  — Осаму, — останавливает его Мори.  — Что?! Я верил ему, а он предал меня!  — Ты не верил мне, — отвечает Фёдор. — Ты оскорблял меня и перестал со мной общаться, как только Куникиду посадили. И не поверил мне даже после того, как я принёс тебе все доказательства его невиновности.  — Так это был ты? — удивляется Фрэнсис.  — Фёдор, что я говорил тебе по поводу взломов? — спрашивает Михаил.  — Что это рискованно и что даже ты не сможешь мне помочь. Поэтому я был очень аккуратен, — говорит Фёдор. — Прошу прощения.  — Не нужно извиняться. Нужно не делать то, что тебе запрещают, потому что есть причины, — отвечает он.  — Действительно, Федь. Не хочешь рассказать, что ещё ты делал, м? — спрашивает взбешённый Дазай.  — Да, — кивает он. — Я почти закончил. Мне было достаточно того, что ты указал на подозреваемого, и осталось проверить его. Для этого ты был не нужен, но мы очень удачно помирились, поэтому ты стал частью следующего плана, в котором идеально сыграл свою роль, — говорит Фёдор. — Правда главным героем этой истории стал Ацуши, который с самого начала общался с одним из агентов Гильдии. Уверен, что это не было запланировано. Просто ещё одна удача. — Рюноске стал тем, кто сдал меня Фрэнсису, — отвечает Чуя. — И тогда он пошёл и сломал всю мою игру.  — Тот тёмный парень, с которым он сидит за одной партой?! — спрашивает Дазай.  — Да, — отвечает Фёдор. — Вместе с Чуей под подозрение попала и вся компания его друзей, поэтому я активно за ними наблюдал. Ацуши, в отличие от тебя, был на моей стороне, поэтому даже не задумывался о том, стоит ли спасать нас всех из передряги, которую организовал Чуя. Если бы он переживал только за тебя и хотел помочь только тебе, то вряд ли бы случился донос. — Осаму, я всегда говорил тебе, что ты очень хороший наставник, — успевает сказать Мори до того, как его сын не вспылил в очередной раз, теперь слушая, что кто-то лучше него.  — Поддерживаю, — говорит Фрэнсис. — Если бы Акутагава не переживал за тебя, Чуя, то не обратился бы ко мне за помощью. У вас действительно очень крепкие отношения.  — Он меня подставил, а не помог, — язвит рыжий.  — То, что упомянул Чуя, сказав «а со вторым», произошло позже, когда Осаму оказался в больнице благодаря ему. Я подкараулил его, потому что точно знал, что он захочет поговорить. Мы обезвредили его, схватили и провели переговоры уже дома.  — Он вскрыл мой телефон и послал тебе то сообщение, — договаривает рыжий, снимая с себя ответственность за мягкое общение с отцом. — Благодаря этому и я смог сложить все детали вместе.  — То есть о том, как именно шли переговоры, вы решили не рассказывать, да? — спрашивает Дазай. — Такой красивый синяк получился.  — Фёдор, о чём речь? — спрашивает Михаил.  — Я не смог выстроить конструктивный диалог с Чуей, поэтому… ударил его, — вздыхает он, продолжая намного тише.  — Это ведь нормальная практика? — спрашивает Мори.  — Да, с пленниками не стоит церемониться, если они не хотят делиться информацией, — говорит Фрэнсис. — И синяк — меньшее, что он мог получить после того, что устроил.  — Не боюсь я ударов, — отвечает Чуя. — Дазай просто хотел сделать это сам, поэтому обиделся на Фёдора, — говорит он, переводя взгляд на него, но видит в его глазах то, чего там быть не должно.  — Отойдём, — говорит Михаил, вставая из-за стола, и Фёдор, прекрасно ожидавший этого, молча встаёт следом.  «Что происходит?» — одна мысль на четверых, пока они обмениваются обеспокоенными взглядами.        Чуя с Дазаем думают о том, что за такой же рассказ их должны были похвалить и сказать, что гордятся ими, а их отцы не понимают, зачем говорить наедине, если договорились заранее об открытых диалогах, в которых присутствуют все. Никто не понимает, что сейчас сделать уместно, а что — нет, ведь у них есть свои тайны, в которые нельзя посвящать посторонних.  — Он не ударит его в общественном месте, — тихо говорит рыжий Дазаю. — Они просто поговорят и вернутся.  — Слабо мне в это верится, — вскакивает он и бежит следом за ними.  — Осаму! — оборачивается за ним Мори и вынужденно тоже встаёт, потому что сын не реагирует.        Фрэнсис с Чуей остаются наедине за целым столом еды с выпивкой, поэтому не придумывают ничего лучше, чем выпить:  — Эти иностранцы такие нервные, — закатывает глаза рыжий. — И не говори.        Тем временем Фёдор молча стоит со своим отцом на террасе, потому что Михаил не может подобрать нужные слова, а он не будет начинать диалог первым.        Дазай слишком шумно влетает, открывая дверь к ним и вызывая лёгкое замешательство у обоих.  — Осаму? — спрашивает он и поворачивается к сыну, переходя на русский. — Он всегда такой?        Мори нехотя заходит следом, чтобы забрать своего сына, и взгляды перемещаются к нему, но Дазай даже не думает сдвигаться с места и просто сверлит взглядом отца Фёдора.  — Михаил, прости, я ничего не понимаю, — говорит Мори, снова пытаясь дёрнуть Дазая за руку к выходу.  — Я не оставлю их наедине, — говорит он.  — Он думает, что ты мне навредишь, — говорит Фёдор на русском. — Беспокоится.  — А почему я должен делать это? — спрашивает он у сына.  — Понятия не имею, — отвечает он и переходит на японский. — Дазай, всё в порядке.  — Прикалываешься?! Я должен сейчас уйти после того, что увидел? — ахает он. — Хрена с два! Разговаривайте при мне, я всё равно не понимаю русский!        Михаил переводит взгляд на сына и тут же всё понимает: — Хорошо, Осаму. Но давай договоримся, что здесь останется твой отец, а ты вернёшься за стол. Такой вариант тебя устроит? — спрашивает он. — Если кто-то и сможет меня остановить, то вряд ли подросток.  — Остановить? — переспрашивает Мори. — Да, ты должен помешать ему ударить Фёдора, если он захочет это сделать, — отвечает Дазай. — И даже если начнёт голос повышать, то… — Я понял. Иди, — говорит он, и Осаму удаляется, оставляя их втроём. — Вы объясните мне что-нибудь?  — У тебя снова был приступ, я прав? — спрашивает Михаил у Фёдора на японском, чтобы Мори понимал, о чём именно они говорит.  — Я попросил их не заходить в туалет и дать мне время, но они это сделали и всё увидели. Я… я не знаю, что они подумали… — отвечает он, готовый снова расплакаться, и отец молча подходит и обнимает его. — Прости меня, пожалуйста. Прости…  — Единственный за то время, что ты здесь?  — Я бы сказал, если бы были ещё, — тихо отвечает Фёдор. — Я сдерживался как мог, но сегодня не получилось. Я снова… это слышу и вижу перед собой.  — Речь о галлюцинациях? — спрашивает Мори. — Всё немного сложнее, — вздыхает Михаил. — Мозг Фёдора реагирует на различные триггеры и может превратить их в пугающие образы, на которых он зацикливается, — говорит он, поглаживая его по спине. — Бывает такое, что его разум существует отдельно от него, пока он находится будто в другом мире. Может не помнить, что говорил или делал. А может быть одержим чем-то, пока не сделает это. Симптоматика меняется с возрастом, поэтому мы не можем понять, в чём именно проблема. Он должен соблюдать определённый режим жизни, чтобы чувствовать себя хорошо, и избегать лишнего стресса, иначе последствия могут быть самыми неожиданными.  — И Осаму об этом не знает?  — Не знает, — говорит Фёдор. — И не должен узнать, пожалуйста.  — Не узнает, — отвечает Михаил. — Поэтому я и попросил его уйти. Хочешь поехать домой и отдохнуть? — А как же… — Ты молодец и провёл отличную работу. Я горжусь тобой, Фёдор, — говорит он. — Пожалуйста, не забывай о правилах, которые мы вместе установили, чтобы ты не попал в беду. Я хочу, чтобы ты жил свою полноценную жизнь, поэтому тебе нужно научиться самостоятельности.  — Мне так тяжело пытаться быть нормальным, — говорит он и больше не может сдержать слёзы, и они потекли по щекам. Ему было так тяжело быть адекватным человеком в этом мире, где его собственный мозг был врагом. Он знал, что его отправили жить в другую страну для его же блага, но это не облегчало горечи от того факта, что его будто прогнали из родного дома. Он знал, что Михаил всегда заботился о нём — в отличие от матери, которая с презрением отвергала мысль о больном сыне. Это всегда читалось в её взгляде, когда они виделись, поэтому она жила отдельно и приезжала в поместье в Подмосковье очень редко.  — Ни одно лечение не было эффективным, — говорит Михаил, обращаясь к Мори. — Я не знаю, что делать, и боюсь, что он не сможет пойти в университет, если со школой было столько проблем, — это звучит так горько и обидно, что он поджимает губы от того, что выглядит слабым. Фёдор чувствует это и прижимается сильнее, его слёзы пропитывают одежду отца, и он думает, что лучше бы давно умер, чем создавал столько проблем.  — Приезжайте в Японию на каникулах, — отвечает он. — Посмотрим, что можно сделать. И всё останется в строжайшей тайне, — Мори открывает дверь позади себя, чтобы выйти. — Оставлю вас наедине.  — Спасибо, — говорит Михаил, позволяя и своим эмоциям выйти наружу. Если он совершил ошибку, позволив своему коллеге узнать, что его слабое место — единственный сын, это может закончиться очень плачевно. Но он надеется, что Мори оправдает доверие стоимостью двух их жизней.