American horny story

      Фёдор резким движением рук дёргает платье в разные стороны в месте разреза. В гостиной раздаётся треск ткани и удивлённый вздох Дазая, когда он задирает подол, начиная жадно гулять по его телу пальцами, оглаживая, сжимая, лаская и притягивая ближе к себе.  «Как же. Сука. Ахуенно.» — думает Дазай, мгновенно возбуждаясь до предела. Запретный плод оказался настолько сладок, что сопротивляться было просто невозможно.       Фёдор прикусывает его губы в жёстком поцелуе, тут же приходясь по ним языком и надавливая на бедро с подвязкой. Грёбаный демон, которого выпустили на свободу.        Дазай лишь сглатывает, отвечая ему с такой же силой и пытаясь буквально содрать с него водолазку, чтобы уравнять их шансы. Только сегодня у него ничего не получится, потому что Фёдор не позволяет ему это сделать, а заваливает полностью на диван, сжимая рукой шею. Он раздвигает коленом его ноги, упираясь им в пах, и уже хочется умереть от того, насколько это блядски горячо.        Его никогда в жизни не душили, но сейчас пальцы сжимаются на его коже, постепенно лишая доступа к кислороду, и Дазаю это нравится.  Ему нравится грубый Фёдор. Ему нравятся все части его личности без исключений. Ему нравится результат, к которому привёл этот дешёвый маскарад, и он не жалеет ни одного цента, потраченного на платье. Он хочет этого парня. Он хочет больше. Он хочет всё, что ему готовы дать.        Дазай утопает в поцелуях и по привычке тянется руками к его заднице, получая новый недвусмысленный укус в губу в разы сильнее. Намёк понят, приходится поднять их выше и получить в награду возможность играться своим языком с его у себя во рту.        Кажется, что Фёдор не торопится с ним грешить, либо ему мешает платье, поэтому он решает, что нужно приподняться: — Переворачивайся.  — А?! — ахает Дазай, хлопая глазами снизу. — То есть…  — То есть ты сейчас переворачиваешься и наклоняешься, если не хочешь, чтобы я вошёл в тебя так, — говорит он, закатывая рукава и выглядя очень пугающе. — Где смазка?        Он не слышит вопрос, сосредоточившись лишь на том, что именно ему нужно сейчас сделать без права выбора. И по необъяснимой причине Дазай всё же доверяет Фёдору, надеясь, что он сделает чего-то, что могло бы его смутить, поэтому поджимает ноги, чтобы перевернуться, путаясь в юбке. Он оказывается к нему спиной, стоя на коленях и облокачивается на спинку дивана чуть сбоку. Подол задирается слишком резко, и, кажется, раздевать его не собираются. Дазай прячет взгляд, отворачиваясь к стене, потому что, блять, это действительно неловко, когда думаешь о том, что сейчас кто-то засунет тебе пальцы прямо в… — Смазка где? — переспрашивает Фёдор.  — Я дам! — отвечает он, пытаясь сорваться с места, но рука моментально ложится на талию и останавливает.  — Дашь, — посмеивается он. — Скажи, где.  — Коробочка под столом… на полке, — вздыхает Дазай, зачем-то про себя начиная считать до ста, чтобы справиться с эмоциями. Страсть и желание нового опыта — это прекрасно, но в самом процессе мозг просто тревогу бьёт от того, что это всё очень и очень страшное дело.        Фёдор отпускает его, пока что, и наклоняется под журнальный столик, чтобы достать вышеупомянутую небольшую коробку с очень интересным содержимым. Помимо смазки и презервативов Дазай купил анальную пробку. Вряд ли он её успел использовать, но она здесь, а это значит, что его первый раз может быть очень интересным.        Взгляд тёмно-фиолетовых глаз привлекает и заметно подтаявшая свеча на столе, которой так самодовольно похвастался его парень.  «Хм» — раздумывает про себя он, поворачиваясь к нему. Дазай следил за каждым его движением, видимо опасаясь, как бы ему нож в спину не воткнули. Или ещё что-нибудь. Куда-нибудь.        Аккуратным движением пальцы Фёдора проходятся от поясницы до его шеи и тянут вниз молнию, открывая кожу на спине. Мышцы тут же напрягаются, делая вид ещё прекраснее, а Дазай вздрагивает, чувствуя горячие губы между лопаток: — Идём в комнату? — спрашивает он уже в разы мягче.  — Мгм, — кивает Дазай. Он безумно благодарен за то, что его парень такой. Ему не нужно ничего объяснять, потому что он прекрасно понимает без слов именно уязвимые и тревожные моменты, проявляя заботу. Фёдор не будет продолжать игру, в которой противник союзник чувствует себя плохо.        Именно поэтому хочется просто скинуть с себя платье, оставив его на полу в гостиной. И гордо, но очень быстро, сбежать в спальню в одних трусах.  «Теперь и ты стал милым» — думает Достоевский, перешагивая ткань с коробочкой в руке. Он берёт свечу со стола и идёт следом за пугливой монахиней, растерявшей все остатки своего достоинства в порыве утонуть в грехах.  И у него появляется такая возможность, как только тёплый, маслянистый воск касается кожи. 

***

      Прохладный весенний ветерок пытается растрепать собранные волосы Мори-сана, когда он выходит из такси в центре Нью-Йорка. Этим утром его частный самолёт приземлился в аэропорту, после чего он заселился в отель, где позавтракал со своим русским коллегой, и только потом поехал делать сюрприз своему сыну.        Осаму всегда спит до обеда, если выдаётся такая возможность, поэтому раньше его можно даже не пытаться беспокоить. Вряд ли он обрадуется такому спонтанному визиту, но Мори привёз ему любимые японские сладости и консервированных крабов, так что гневаться он будет не долго.        Когда в дверь раздаётся первый звонок, Дазаю кажется, что у него галлюцинации из-за недосыпа — спать они легли в шесть. Чуть позже, чем обычно, когда устраивают себе свидания, но на этот раз по вине Достоевского, который не только вытрахал из него всё желание пакостничать, но и заявил посреди ночи, что хочет попить чай с домашним пирогом. Обязательно свежеиспечённым. После утомительной готовки они спалили выпечку, поэтому пришлось ограничиться бутербродами. И разговорами о том, что не стоило его провоцировать на такое богохульство.        Ангел во плоти спит рядом, весь покрытый неаккуратными отметинами от губ и зубов, потому что не оставил Дазаю другого выхода, когда просто зажал рот рукой после его попытки скорректировать намеченный план действий словами. В ответ пришлось получить точно такие же в разы больнее, и чтоб он ещё хоть раз решил, что быть снизу — хорошая идея.  Точнее быть снизу под грёбаным-садистом-Фёдором (ему очень понравилось, но он не признается в этом даже себе).        В дверь настойчиво продолжают звонить, поэтому Дазай нехотя вылезает из постели в одном белье и плетётся в прихожую, сокрушаясь, что дома нет Ацуши, который мог бы отправить восвояси любого незванного гостя, но когда он открывает и видит своего отца, мнение молниеносно меняется.  «Это смерть» — проносится в голове Дазая, когда он сталкивается с изучающим взглядом вишнёвых глаз. А изучают они внешний вид сына, не очень похожий на то, что Мори наблюдал, когда случайно заставал его с кем-то из девушек в коморке.  — Отец?! — первым ахает Дазай, тут же вспоминая про синяки на своей заднице, которые с максимальной вероятностью спалят его новое увлечение. Не говоря о том, что оно спит сейчас в его комнате, — Почему ты не сказал, что приедешь? — слишком громко и эмоционально спрашивает он в надежде, что Фёдор услышит.  — Хотел сделать тебе сюрприз, — отвечает Мори с полуулыбкой. — Пустишь внутрь или тебе нужно время, чтобы проводить девочку? Надеюсь, что она твоя ровесница, иначе нам снова придётся поговорить.  Девочка. Конечно.  Две.  Десять.  Все девочки мира у него в спальне.  — Да-да, — говорит Дазай, нервно проводя рукой по волосам. — Совсем немного старше. Первокурсница из колледжа.  — Что ж, если у вас всё не настолько серьёзно, чтобы знакомить её со мной, то я могу подождать внизу. Видел там кофейню через дорогу, — говорит он. — Тебе хватит полчаса, чтобы привести всё в порядок?  — Спасибо, ты самый лучший отец в мире! — отвечает он и резко захлопывает дверь перед его лицом. Дазай прижимается к ней спиной и тут же отскакивает, потому что этот чёрт прошёлся вчера по всей его коже своими шлепками. И хорошо, что у него дома нет библии, а то отпиздил бы ей, не иначе.        Он закрывает все замки на всякий случай и быстро несётся в свою комнату, откровенно страдая от ломоты в мышцах и суставах, а этот придурок преспокойно продолжает себе спать, проигнорировав весь шум. Боже, храни Мори Огая за его понимание, иначе был бы полный пиздец. Хотя Дазай и сам может его устроить — он хватает Фёдора за ногу и резко стаскивает с кровати на пол:  — Быстро одевайся и сваливай!  — Какого хуя? — не то, что хотелось бы ему спросить, едва он открыл глаза. Ещё и из-за глухого падения на плечо. Фёдор хмурится, зевая, пока Дазай носится по комнате, реально собирая его одежду. — Ты шутишь сейчас? — спрашивает он, ведь вполне в духе их некого соперничества вернуть сейчас бумерангом его собственные слова вместо того, чтобы спокойно обсудить произошедшее. Достоевский делал ровно то, что у него изначально попросили, и совсем не увлекался, поэтому не понимает, чем заслужил такой прикол с утра (в обед) пораньше.  — Прости, нет времени! Мой отец неожиданно приехал в город, — отвечает он, останавливаясь и переводя взгляд на него. — Если ты не собираешься рассказать главе японской мафии, что вчера делал с его сыном, то тебе лучше быстро одеться и свалить.  — Справедливости ради, его сын тоже много чего со мной де… — не договаривает Фёдор, потому что ему в лицо прилетает футболка. — Эй!  — Федя, блять, быстро! — говорит Дазай, кидая и все остальные найденные вещи в него, а затем сваливает в гостиную.  «Эта квартира точно проклята» — думает Достоевский, пока его парень уверен, что открыл какие-то врата в ад, когда предложил ему начать нарушать правила. И на эту тёмную энергию явился сам Сатана, чтобы их обоих сожрать. Иначе он не может объяснить, какого хуя (цитируя любимого парня) Мори забыл на другом конце света. 

***

— Какой замечательный сюрприз! — говорит Николай, натягивая улыбку, когда открывает дверь Достоевскому-старшему в их дом. Как же хорошо, что у них есть глазок и привычка поддерживать идеальную чистоту, потому что иначе они могли нарваться на очень серьёзные неприятности.        Они Фёдора-то до усрачки боялись, а его отец… мало сказать, что сын был его копией, унаследовав от него буквально всё: и чёрные волосы; и уничтожающий всё живое взгляд; и ухмылку; за которой один бог знает, что скрывается; и манеру одеваться, но в другом цвете; и даже тембр голоса с интонациями. Разница лишь в том, что Михаил был старше, выше, крупнее и в разы сильнее, а значит — опаснее. Если бы они не были знакомы лично с матерью Фёдора, то могли бы решить, что тот вырастил себе клона в условиях лаборатории, ведь от женщины, которая его выносила и родила он не получил ни-че-го.  — Хорошо, что вы без наших родителей! — невпопад отвечает Сигма, нервничая так сильно, как никогда в жизни. Сейчас он перебирает в голове всё, что успело произойти с того момента, как они оказались в этой стране, и предугадать причины такого резкого появления начальства в их доме. Одно он понимает точно — это совершенно не к добру.  — Да, я тоже так подумал, — отвечает Михаил, улыбаясь той самой ледяной улыбкой, отражающей всю глубину жестокости русского менталитета. — Мой сын ещё спит что ли? — спрашивает он, по-хозяйски заходя внутрь.  Фёдор прячется за колонной в холле дома Дазая на первом этаже, выжидая момент, когда его отец войдёт внутрь, чтобы точно прошмыгнуть незамеченным.  — Фёдор? — максимально тупо уточняет Николай. — Он… Эм…  — Вчера с Дазаем… — говорит Сигма, тут же злясь сам на себя, что спалил всю контору. — Они…  — У них было собрание шахматного клуба!  — Допоздна сидели в библиотеке!  — Что? — приподнимает одну бровь Михаил на их одновременные разные реплики.  — Я разбужу его! — быстрее реагирует Николай, убегая. «Ну спасибо» — думает Сигма, провожая его взглядом и возвращаясь к отцу Фёдора с самой искренней на свете улыбкой: — Чаю?  — Да, — кивает он. — Вряд ли ведь у вас есть водка, — эта фраза сказана тише, с лёгким смешком в голосе, будто он точно знает, что есть, поэтому Сигма предпочитает промолчать.        Николай тем временем влетает в комнату на втором этаже и звонит Фёдору: — Тебе срочно нужно домой! Здесь твой отец! — он правда вопит в трубку, но шёпотом, чтобы его точно не услышали. И зачем-то ещё прикрывает рот рукой.  — И мой?!  — А чей ещё?!  — Мори приехал к Дазаю, мы чуть не спалились, — отвечает Фёдор. — Еду на такси и буду минут через пятнадцать. Тяните время, пожалуйста.  — Уже этим занимаемся! И тебе придётся выйти из своей комнаты, так что оставлю окно открытым! — тараторит Николай. — Пока!  «За-е-бись» — думает про себя Достоевский, во всех красках представляя, как будет карабкаться по дереву в собственный дом, чтобы его отец не узнал, где он был и чем занимался.        Как же весело нарушать правила, когда кара небесная далеко. И как же быстро ты внутренне переобуваешься, когда она неожиданно является перед лицом твоим.        Тем временем Николай спускается вниз и говорит, что Фёдор сходит в душ, умоется и присоединится. Он знает, что его отец не верит ни одному сказанному слову, но у него, кажется, не то настроение, чтобы раскрывать все карты, поэтому он просто кивает.  — И как вам здесь? — спрашивает он, пока Сигма разливает по кружкам заваренный чай. — Лучше, чем дома? — Нет места в мире лучше, чем родной дом, — выдаёт Николай, заранее зная правильный ответ на подобные вопросы. В таких странах, как Россия, лучше быть патриотом, чтобы не нарваться на лишние неприятности. Особенно в присутствии человека, ежедневно старающегося на благо страны. Пусть и из тени.  — Да, — соглашает Сигма.  — Значит, хотите обратно? — посмеивается Михаил.  «Только не это» — синхронно думают они, и эта мысль отражается на лицах. Да кто в здравом уме захочет вернуться в тюрьму после того, как вкусил свободу во всех смыслах? Какое «обратно»? Да лучше умереть, чем вернуться к родителям, лишившись самостоятельной жизни.        Михаил слишком снисходительный. Будь здесь его сын, он бы точно смог понять, что именно происходит, но его здесь нет, а крысы без своего главаря откровенно теряются и напрягаются, уже представляя, как сейчас соберут вещи и улетят обратно в Москву.  — Расслабьтесь, я здесь не для того, чтобы вас забрать, — говорит он, получая в руки чашку, наполненную самым вкусным чаем, который был у них дома. — Спасибо. Это рабочая поездка.  — Должно быть, у вас очень много дел, — говорит Сигма, вставая до холодильника, чтобы предложить что-то из еды. Ему нужно было сделать это сразу, но кто был готов к такому приятному сюрпризу? Внутри нет ничего, что могло бы подойти к чаю. — Хотите печенье? — спасает ситуацию Николай, одним взглядом улавливая мысли своего парня друга. — Сахар? Варенье? Мёд? …Испечь блинчики?  — Просто чай. Расслабьтесь, — повторяет он, и это звучит уже как приказ, объясняющий, что не по их души сюда явился. — Дел и правда много, но я всегда найду время на свою семью. И вашим родителям обещал, что проведу с вами время вместо них, — тут же ломает все выводы Михаил.  «Только не это» и «Блять, где Фёдор» — единственное, о чём они могут думать сейчас, поэтому молча кивают.        Сигма возвращается за стол, и они втроём сидят в полной тишине, пока со второго этажа не раздаётся достаточно отчётливый звук падения чего-то об пол. Всему виной не самая удобная ветка, по которой пройтись сможет разве что профессиональный эквилибрист, всю жизнь работающий в цирке. Едва не сорвавшись в последнюю секунду, Фёдор прыгает на свой подоконник и грохается уже с него в свою комнату, про себя вспоминая, как смеялся над Дазаем, угодившим в сугроб. — С-сука, — почти беззвучное шипение по сравнению с тем, как громко он упал.   — Что за шум? — спрашивает Михаил, тут же обращая внимание на это.  — Должно быть, врезался в комод, — отвечает Николай. — Никак не может привыкнуть, что он стоит у двери ванной.  — М-м, — растягивает он, вставая из-за стола и направляясь прямиком к выходу с кухни.  «Ну всё, сейчас мы умрём» — с этой мыслью зачем-то крестятся крысы, пытаясь до конца верить в Фёдора. Или в то, что он сможет создать им достаточную подушку безопасности из времени на побег, пока его убивает собственный отец.        Пока Михаил поднимается по лестнице, Фёдор нервно и очень быстро переодевается, скидывая обувь, пальто и вчерашнюю одежду под кровать. Он натягивает первый попавшийся свитер с высоким горлом, меняет джинсы на домашние штаны, натягивает носки на ноги и даже успевает скомкать несчастный прикроватный коврик, испачканный ботинками. Отправился он туда же, куда и вся одежда.  — Фёдор, у тебя всё в порядке? — раздаётся из коридора голос, от которого по венам начинает бежать чистый адреналин. Настолько эта «забота» пугающая. Этот вопрос заставляет себя почувствовать жертвой в безвыходном положении, за которой пришёл маньяк. И ему мало просто убить, он хочет поиграться.  Таким был его отец.        Он никогда не отпускал никого от себя, вдоволь не насладившись издевательствами. И лишь в тот момент, когда он удостоверился, что забрал у несчастного человека абсолютно всё — дарил смерть.  — Да, — говорит Фёдор, открывая дверь и выходя в коридор. — Привет.  — Привет, — отвечает он, улыбаясь. Или пытаясь изобразить улыбку. Михаил никогда не был искренним в проявлении своих эмоций. Это делает людей слабыми, — Мёрзнешь?  — Немного, — говорит он, предугадав этот вопрос. — Уснул с открытым окном случайно, потому что очень устал. Поздно было.  — Есть какие-то дела или ты можешь съездить с отцом прогуляться по городу и поужинать вечером?  «Нет, у меня есть только один правильный ответ» — думает Фёдор, кивая. 

***

— Нет, — говорит Чуя, проходя мимо отца к выходу из дома. У него, в отличие от коллег, всегда есть планы на выходные, в которые не входит развлекать Фрэнсиса, специально выжидающего его в прихожей, чтобы о чём-то попросить.  — Я ещё ничего не сказал, — говорит он.  — Мне всё равно. Я не буду ничего делать, — фыркает рыжий, надевая обувь. — Ты обещал оставить меня в покое, если я буду учиться. — Я просто хочу поужинать со своим сыном, можно? — спрашивает он. — Выберешь любой ресторан на свой вкус.  — Любой? — уточняет Чуя, поворачиваясь к нему и чувствуя очень жёсткий подвох и ложь в его словах.  — Да, — отвечает отец.  — И вина выпить можно?  — Можно. — И мы не будем говорить о работе? — последняя и самая очевидная проверка, чтобы понять наверняка.  — Нет, — говорит Фрэнсис. — Просто ужин на двоих. Ты и я.  — Тогда договорились. Я забронирую стол и напишу тебе, — улыбается Чуя. Он накидывает на плечи куртку и выходит из дома, захватив с собой ключи от мотоцикла.        Минутой позже он уже звонит одному из своих подчинённых с маленькой просьбой: — Рю, солнышко, дай трубку Ацуши.