American horny story

— Что закончили? О нет, даже не думай, что я оставлю тебя одного, — говорит Дазай, преграждая ему путь рукой. — Мы будем лежать и обниматься. — Не будем.  — Тебя забыл спросить, маленький злобный крыс, — отвечает он, обнимая Фёдора и затаскивая обратно под воду. — Прости, я очень грубо выразил свои мысли и желания, но только потому что ты мне очень сильно нравишься, Федь.  — Люди придумали огромное количество способов для выражения симпатии, но твой язык любви… — фыркает он и останавливается, пытаясь подобрать нужное слово.  — Блядский.  — Да.  — Помой мне рот с мылом, м? — спрашивает Дазай, улыбаясь и глядя ему в глаза, пока Фёдор мокнет под душем.  — Всё шуточки свои шутишь, — вздыхает он. — И как с тобой нормально разговаривать?  — Смотри, у нас очень простой план: принять душ, заказать еды, застелить постель и всё оставшееся время обниматься, — говорит Дазай. — А потом ты проснёшься с утра отдохнувший и проведешь мне урок постельного этикета.  — Какого этикета?  — Расскажешь, что я могу тебе говорить, чтобы ты потом не хотел меня выгнать из дома.  — Нет-нет, это была разовая акция. Я больше никогда в жизни не буду заниматься сексом, — отвечает Фёдор, выбираясь из дурацких объятий и проводя рукой по лбу, чтобы скинуть чёлку назад. — И не прижимайся тут…  — Уж не знаю, с кем ты там заключил соглашение о жизни без каких-либо удовольствий, но я замолвлю словечко за тебя и передоговорюсь, — говорит Дазай, делая полшага назад, чтобы дать ему свободное пространство. — Мы пришли к компромиссу?  — Как будто может быть по-другому с человеком, который сначала делает всё, что ему вздумается, а потом извиняется, — бурчит он в ответ.  — Я помогу тебе помыться. — Нет!  — Просто доверься мне, — говорит он, забирая с полочки гель для душа. — Обещаю, что не сделаю ничего плохого. 

***

— Мне всегда казалось, что в душе это делать не очень удобно, — задумчиво говорит Николай.  — Да, потому что вода вымывает смазку, — кивает Сигма.  — Мы выключили воду. Не дебилы же… — отвечает Фёдор.        Нельзя было придумать лучшую тему для разговора за завтраком на следующий день, пока герой ночи отсыпается в его постели. Достоевский вряд ли бы стал что-то рассказывать, если бы на него не налетели с вопросами и попытками шантажа. Хитрые крысы обещали, что больше никогда не будут уходить из дома, а это не то, чего бы хотелось. Никаких подробностей они не получили, но были вполне удовлетворены сухим рассказом в формате «да, было».        Поясница ужасно ноет, несмотря на прекрасную подготовку тела к физическим нагрузкам, но, видимо, тренировки в мафии не подходят для таких занятий. И слух тоже начинает подводить, поэтому Дазай умудряется подкрасться сзади с объятиями: — Доброе утро, мой бог. — У бога выходной по субботам, — отвечает Фёдор и получает звонкий поцелуй в щёку.  — И что на завтрак в выходной? — спрашивает он, отпуская его и усаживаясь на соседний стул.  — Остатки пиццы, потому что в этом доме нормально готовить умею только я, — говорит он, подвигая к нему большую тарелку с двумя кусочками.  — И повезло же мне!        Дазай наклоняется ближе к Фёдору и укладывает голову ему на плечо, поднимая один кусочек в воздух и отправляя к себе в рот сверху вниз под синхронное цыкание двух раздражённых соседей. Они встают со своих мест вместе с чашками и быстро ретируются с кухни.  — Ну вот, ты опять их спугнул, — посмеивается Фёдор, делая пару глотков чая.  — Ещё скажи, что тебе не нравится этот мой талант, — тоже посмеивается он. — Что будем делать сегодня?  — Я буду отлёживаться и читать, а ты поедешь домой, потому что очередные твои «объятия» я не выдержу.  — Ну не-ет. — Ну да-ат.  — Я тоже с тобой полежу и послушаю, как ты читаешь. Никаких приставаний, только отдых, клянусь! — говорит Дазай, поднимая на него самый щенячий в мире взгляд. — Не хочу домой, там тебя нет.  — А я больше не могу верить в твои обещания, — ухмыляется он. — Все лимиты исчерпаны, увы!  — Ладно, я обманул тебя, но я и себя обманул, понимаешь? Я был на тысячу процентов уверен, что мы просто помоемся и пойдём валяться, а оно как-то само! — оправдывается он. — Наверное, потому что я слишком горячий, да? — спрашивает Фёдор.  — Именно! — смеётся Дазай. — Видишь? Ты всё прекрасно понимаешь! Невозможно находиться рядом с таким божественно привлекательным человеком рядом без стояка в штанах. — Хватит религиозных эпитетов, а?  — То есть вторая часть моей фразы тебя полностью устраивает? — ухмыляется он, укладывая ладонь Фёдору на бедро. — А говорил, что такие разговоры смущают. — Домой, Дазай, — отвечает он, убирая его руку.  — И когда мы увидимся? — спрашивает Дазай, сплетая их пальцы вместе и забирая его руку в плен, раз не дали потрогать ножки.  — В школе?  — Это ужасно долго!  — А ты ужасно надоедливый и думающий только об одном. Сам сказал, что не сможешь находиться со мной рядом без угрозы для… — Твоей задницы? — вставляет Дазай раньше, чем Фёдор успевает договорить, и видит в его глазах чистое «ну и чем я заслужил такие страдания», но он ничего не пытается сделать, а просто молчит, глядя на него. — Даже не влепишь мне пощёчину?  — Ты лишил меня всех сил, — отвечает он. — «Жизни». Я хотел сказать «без угрозы для жизни».  — Твоей или моей?  — Ох, остановись, прошу.  — Конечно. Любой твой каприз за выходные здесь, — говорит Дазай.  На том и договорились.        Будь у него возможность, он бы наверняка прописался в этом доме и остался насовсем, потому что только здесь есть такая мягкая и удобная подушка. Он не приставал, как ему казалось, но полежал на Фёдоре во всех известных и неизвестных положениях, а под предлогом массажа начал мять всё кроме спины, продолжая испытывать терпение своего парня.        Достоевский догадывался, что всё будет именно так, но не думал, что Дазай окажется настолько тактильным. — Федь, а когда мы поговорим про вчерашнее? — спрашивает он, в очередной раз ёрзая по кровати, пока не перекинет через него руку и ногу.  — Нет, спасибо, — коротко и ясно отвечает Фёдор, переворачивая страницу книги. Он правда всё это время читал, как и планировал.  — В каком это смысле «нет, спасибо»? — переспрашивает Дазай.  — Я ещё вчера сказал, что не хочу ничего обсуждать.  — То есть тебе хватило ещё одного раза для того, чтобы «никогда не буду заниматься сексом» превратилось в «у нас всё в порядке»? Мне это льстит, конечно, но хочется немного подробностей, если ты не против.  — Против, но ты ведь не отстанешь, — отвечает Фёдор, запоминая место, где остановился, и откладывая книгу. — Я имел в виду, что больше никогда в жизни не буду заниматься сексом с тобой.  — Что?! — ахает Дазай, вскакивая. — Нет! Со мной и только со мной!  — Всё правильно, с тобой не буду, — смеётся он в ответ, пока тот нависает сверху: — Фёдор, а ну прекрати издеваться!  — Ну ты же надо мной издеваешься, — улыбается он. — Шутишь про бога, опошляешь любой разговор, не слушаешь меня совсем. — Я хочу твоего внимания, — обиженно говорит Дазай.  — Ты просто меня хочешь, а не моего внимания, — смеётся Фёдор, скидывая его с себя обратно на бок. — Ни секунды спокойно полежать не можешь.  — Фёдор, я хочу знать, что происходит у тебя в голове, потому что угадать у меня не получается. Попробуешь объяснить?  — Ладно, допустим, — отвечает он. — У тебя есть определённые представления о мире, как и у всех других людей. У меня они свои. Всё, чего я хочу в этой жизни — порядок, понимаешь? У каждой вещи или занятия есть своя определённая функция. Например, ручка нужна для того, чтобы ей писать. Книга — для того, чтобы её читать. Кружка… — Я понял. — И у каждой вещи должно быть своё место. Люди придумали пенал, книжный шкаф, сушилку для посуды или полки, когда она уже сухая, — продолжает Фёдор. — Наш мир очень хаотичный, и люди только добавляют беспорядка, поэтому нам всем пришлось договориться о каких-то вещах.  — Вроде того, что мы ходим в одежде и не употребляем наркотики? — спрашивает Дазай, поражаясь тому, насколько издалека его парень начал объяснения.  — Да, потому что наркотики — это плохо. Они могут убить тебя. И алкоголь может сделать то же самое, — кивает он. — И ты тоже можешь кого-то убить, поэтому такие действия станут нарушением закона. Но если ты прикончишь маньяка-насильника или владельца нарколаборатории, каким будет такой поступок?  — Хорошим и… если отжать себе лабораторию, то тоже хорошим, — отвечает Дазай. — У организации будет больше возможностей и денег, но не обязательно прям силой власть захватывать.  — Вот. Помимо наших личных взглядов в жизнь замешиваются и взгляды других. Мы смотрим на системы правил вокруг себя и выбираем, что лучше сделать в конкретной ситуации. У нас есть семья, школа, друзья, мафия, законы разных стран и ещё много-много всего, — говорит Фёдор. — Чаще всего один и тот же поступок может быть окрашен разными оттенками чувств именно из-за этого, — продолжает он. — Я ещё до твоего прихода понял, что мне нравится то, чем мы собирались заняться. Не может не нравиться, это ведь… приятно. Но ты считаешь, что заниматься сексом — хорошо, а я считаю, что им не нужно заниматься вообще.  — Потому что мы парни? — спрашивает Дазай.  — Да не интересовали меня девушки никогда, — отвечает Фёдор, отворачиваясь от него. — Просто ты даже представить себе не сможешь, что у нас в России делают с такими людьми. В моей вере изложен запрет однополых сексуальных отношений, которые Библией причисляются к «мерзости» и «гнусному обычаю», — говорит он. — А мой отец… он…  — Его здесь нет, — говорит Дазай, слыша его замешательство, пока воображение рисует прекрасные картинки с обоснованием страха Фёдора перед ним. Он обнимает его, подвигая к себе, чтобы прижать, — Я просто полнейший мудак из-за того, что сказал тебе.  — Мы не можем встречаться, Дазай. Это против любых правил, понимаешь? Поэтому я и пытаюсь тебя каждый раз… отогнать от себя подальше. — Можем. И будем, — отвечает он. — И пошли нахер все, кому что-то не нравится. Особенно книжки со сказками. — Но библия… — вздыхает Фёдор.  — Докажи мне существование бога, и я изменю свою позицию, — перебивает Дазай. — Это лишь способ манипуляций человеческим сознанием. Я уверен, что все религии выдумали, чтобы было проще управлять людьми. И доисторические законы, если их можно назвать таковыми, не могут быть применимы в реальности. — Как мило, — отвечает он. — Но законы моей страны и мой отец всё ещё вполне реальны, и их существование доказывать не нужно. — А он сам нарушает каждый день десятки таких же законов, так что с ориентацией сына тоже сможет смириться, — говорит Дазай. — Когда-нибудь очень не скоро, потому что он ни о чём не узнает.  — Умеешь ты подбодрить, конечно, — смеётся Фёдор. — Он уже знает, что мы общаемся.  — Да, немного дружим, — кивает он. — И то не сильно крепко, а спорим постоянно, потому что никто из нас не хочет уступать. Мы помогаем друг другу учиться и иногда играем в шахматы.  — Домашнее задание вместе делаем?  — Конечно, — отвечает Дазай. — Неужели тебе никогда не хотелось выкинуть какую-нибудь херню, за которую тебя даже убить будет жалким наказанием, м?  — Хотелось, но нельзя так делать, — говорит Фёдор. — Можно, если ты случайно познакомился с очень плохим парнем, — улыбается он, залезая рукой под его футболку. — С таким, который покажет тебе, что на тёмной стороне есть печеньки.  — Я предпочитаю шоколад, — посмеивается он, укладывая свою ладонь сверху, чтобы его остановить. — А ты обещал не приставать.  — Запоминай, первое правило плохого парня: никогда не выполнять свои обещания, — говорит Дазай и затягивает его в поцелуй, на который невозможно не ответить. 

***

      Две долгих недели уходят на то, чтобы превратить высокоморального Фёдора в нормального человека, который начинает осознавать, что мир никогда не будет идеальным, а Дазая научить быть более внимательным к мелочам, уважать чужой комфорт и спрашивать прежде, чем что-то сделать или сказать.        Им обоим тяжело сопротивляться обаянию, аргументам и условиям оппонента, поэтому они по очереди уступают друг другу во всех вопросах, кроме одного — роли в постели.        Нельзя сказать, что Дазая что-то не устраивает кроме того, что им постоянно кто-то мешает: то телефон невовремя зазвонит, и нужно отвлечься на беседу с родителями; то соседи что-то дома забудут и вернутся в самый неподходящий момент; то пожарная сигнализация в квартире сработает, и придётся эвакуироваться на улицу вместе с остальными жителями; то ещё что-нибудь незапланированное — пришлось снимать номер в отеле, но и там спокойствия не дождёшься, потому что они не одни такие, кто собирается приятно провести время ночью.        Когда что-то не получалось, они оба раздражались, а когда получалось — Дазаю казалось, что он упускает что-то в жизни, но любой разговор о том, что они собирались поменяться, Фёдор тут же пресекал. Поэтому пришлось устроить им обоим воздержание, которое ударило в большей степени по нему самому. Естественно.        Сначала всё было вполне безобидно, и его парень даже радовался тому, что они больше не обжимаются на каждом углу, но уже к вечеру того же дня первый захотел поцеловать Дазая, и получил от ворот поворот.  Так началась новая игра, в которой один не хотел признавать, что ему нужен секс, а второй не хотел больше быть сверху.        Это были совсем не скучные отношения.        Чем руководствовался Фёдор было понятно — если уж Дазай взял на себя инициативу и ответственность, то пусть не перекладывает обратно и наслаждается тем, что он согласился поступиться со своими принципами, а вот что было в голове у самого Дазая…        Кажется, зависть.        Когда ты своими собственными глазами видишь, что человек рядом с тобой получает в разы больше удовольствия, то невольно начинаешь задумываться о том, почему мир вокруг тебя такой несправедливый. Ему тоже хотелось узнать, как это всё так работает, что можно кончить и без использования собственного члена. В прямом смысле. То есть… даже если его рукой не трогать, не то, что вставлять куда-нибудь. Но он принципиально не собирался заниматься самоудовлетворением при наличии парня, поэтому выбрал сложный путь соблазнения.        Фёдор видел все его попытки привлечь внимание к своему телу, которые начались с того, что Дазай стал по-другому одеваться, укладывал волосы, купил себе новый парфюм и слишком часто наклонялся спиной к нему. А закончились тем, что он пригласил к себе выпить вина и встретил его в одном полотенце сразу после душа: — Прости, я не успел одеться, — ухмыляется он. — Не переживай. Что я там не видел, — отвечает Фёдор, сразу раскусив его план. Он спокойно раздевается и проходит в гостиную, где тоже поменялся запах.  — Я купил ароматические свечи, — комментирует Дазай, указывая взглядом на стол. — Они ещё и массажные, знаешь.  — Так у нас сегодня какие-то особенные планы? — спрашивает он, глядя на него и улыбаясь.  — Нет-нет. Просто обычный вечер на двоих, — отвечает он. — Располагайся, а я принесу бокалы.  — И оденешься?  — Конечно.        Фёдор садится на диван, едва сдерживая смех от того, насколько сильно Дазай старается. Да он так не старался, когда уговаривал его быть снизу, а теперь устроил такое шоу. И сам вырыл себе могилу, на самом-то деле, потому что очень интересно за этим наблюдать. Где же он всё это вычитал?        Бокалы оказываются на столе и наполняются вином, а затем Дазай, ни капли не виляя бёдрами, приносит с кухни тарелку с сыром, крекерами и маленькими шоколадными пирожными, напоминающими профитроли. И только после того, как они чокнутся и сделают по несколько глотков, он уходит одеваться.       Фёдор не хочет проигрывать, но если он продолжит в том же духе, то придётся согласиться с тем, что его парень прекрасен в том, чтобы добиваться своих целей.        Его нет достаточно долго, чтобы выпить первый бокал, и хорошо, что он успел это сделать потому что Дазай из своей комнаты выходит совсем не в домашней одежде. На нём чёрное платье длиной ниже колен с рюшами под подолом. На рукавах и на горловине белые вставки, поэтому оно напоминает… очень пошлый вариант рясы монаха. Монахини.  — Это… — тихо произносит Фёдор, теряясь и совершенно не зная, как на это реагировать. — …Что такое? — продолжает он, подобрав нужные слова для сего вопроса. — Не понимаю, о чём вы, — невозмутимо отвечает он, усаживаясь рядом на диван. — Святой отец.  «Бля-я-ять» — в голове Фёдора и «Ну давай, попробуй мне противостоять теперь» — в голове Дазая, когда он перекидывает одну ногу через другую, отодвигая подол и демонстрируя подвязку на бедре сквозь разрез платья.  — Хм, — ожидаемая реакция. Достоевский всегда берёт паузу в новых для себя ситуациях, чтобы простроить стратегию поведения, но в этот раз Дазай не собирается давать ему время.  — Я согрешила, — продолжает он, подливая ещё вина. — Мой дух слаб, и я подверглась блудным мечтаниям. Могу исповедаться вам?  — Но сестра, где ваш крестик? — посмеивается Фёдор, без какого-либо стеснения разглядывая его торс, обтянутый тканью.  — А я его сняла так же, как собираюсь снять свою рясу, ведь все мои мысли заняты только вами, святой отец, — ухмыляется Дазай, наклоняя голову вбок и чуть приближаясь к нему.  — Ну какой я вам отец, — отвечает он, и на секунду кажется, что великолепная идея ломается, но Фёдор продолжает. — Думаю, в своих фантазиях вы называете меня «папочка».  — Вы совершенно правы, — говорит он, отвлекаясь на бокал с вином, чтобы взять его в руки. — Мне хочется таких… грязных вещей с вами. И я представляю, как вы… берёте меня за волосы, святой отец, и… так жёстко… — продолжает он, делая глоток и облизывая губы. — Грешите вместе со мной во всех позах прямо здесь и сейчас, наказывая за мои ошибки перед верой. Это так невыносимо! Будто сам дьявол овладел моим телом и жаждет, чтобы я ступила на неверный путь, — говорит Дазай, подвигая свободную руку ближе к нему. — Прошу, помогите мне.  — И насколько жёстким было моё наказание? — спрашивает Фёдор, отставляя свой бокал на стол.  — Оно было настолько жёстким, что я пожалела о том, что позволила себе такую слабость, — отвечает он в ожидании, слушая тихое дыхание своего парня и вглядываясь в его тёмно-фиолетовые глаза, наполненные желанием. Дазай тоже ставит свой бокал на стол, предвкушая победу, ведь нет ничего более святого, чем прямое издевательство над церковью, создавшей им так много проблем своим существованием. Вопрос лишь в том, готов ли Достоевский переступить эту черту.  — Больше никогда так меня не оскорбляй, — говорит он, притягивая Дазая за шею к себе и впиваясь своими губами в его.  — Конечно, мой бог, — ухмыляется Дазай в поцелуе, точно зная, что речь о «святом отце», а не о ролевой игре, которую он затеял для разогрева.