American horny story

      Чтобы не терять день обучения в школе, Дазай решает заняться самообразованием и погрузиться в мир гейского порно, пока Ацуши нет дома. И классический вариант контента для взрослых быстро заставляет его закрыть вкладку, поэтому он медленно и верно переходит… к нарисованному.        Оказывается, что его соотечественники очень талантливо создают яой на любой вкус и цвет, поэтому он начинает знакомиться с немного неловкими сюжетами про любовь парней.        В какой-то момент он ловит себя на том, что смотрит аниме, в котором даже намёка на секс нет, и едва не пускает слезу, когда главные герои целуются аж в двенадцатой серии — начал переживать за их отношения больше, чем за свои.        Ответ на вопрос «Как именно встречаются парни» найти не удалось, ведь это всё со стороны правда больше похоже на дружбу. И если с обычными отношениями всё понятно, то кто должен проявлять инициативу в однополых? Платить? Дарить подарки? Нужны ли цветы? Какие свидания устраивать? Как… заниматься сексом?        Фёдор был прав, что Дазай жаждет нового опыта, но в то же время он сказал, что его задница неприкосновенна, а это значит, что… ему придётся быть снизу? То есть буквально стать девушкой?        Или к тому моменту, как всё зайдёт настолько далеко, он уже может захотеть попробовать что-то подобное? Потому что сейчас мысль о том, что его кто-то будет нагибать кажется катастрофически странной и нелогичной. Особенно кто-то вроде милого Федечки, который пугается простых поцелуев.        Теперь им нужно слишком многое обсудить, но Дазай уверен, что два гения вполне справятся с тем, как строить отношения. Чуя же с этим справился, а он тот ещё рыжий баран. 

***

      Фёдор всю свою жизнь страдал от обилия мыслей в голове. Его мозг буквально заточен на то, чтобы в пассивном режиме строить не то, что логические цепочки, а целые конструкции, состоящие из самых разнообразных механизмов. Он может параллельно решать до десяти важнейших вопросов, находя решения для каждого, но… по части общения с простыми смертными у него нет никаких шансов.        И совсем не по той причине, что он никогда ещё не встречал людей, способных его понять или хоть примерно соответствующих его уровню интеллекта, а потому что внутри сидит въедливый диссонанс.        У каждого в жизни был такой момент, когда родители сажают тебя рядом и начинают рассказывать, что делать хорошо, а что — плохо, но в голове Фёдора эти понятия так и не смогли уложиться. Он не может осознать, как можно ходить в церковь, которая учит благочестию и добру, и при этом заниматься деятельностью, пагубно влияющей на жизни других людей. Как можно убивать, а потом смотреть в глаза любимой жене и спокойно есть свой завтрак, не вспоминая запах крови и вид трупа перед собой. Как можно с почестями хоронить одних людей, которые верно служили годами, а других, таких же, изгонять из клана, точно позорных псов.        Вся его жизнь в России была окутана пеленой тайн собственного сознания. В ней не существовало эмоций — их было не принято показывать, иначе можешь стать слабым звеном, поэтому на лице всегда должно быть лишь одно выражение невозмутимого спокойствия. Он так свыкся с этой маской, что она стала его реальностью, а в обществе с другими людьми Фёдор скорее играл нужную роль, нежели был настоящим. Он создал одну личность для своей семьи, ещё одну — для выполнения работы и поручений, другую — для школы и взаимодействия со сверстниками, и ещё целую стопку для других занятий и сфер жизни.        Под каждую ситуацию он подбирал в своём внутреннем гардеробе нужный образ, но сейчас он столкнулся с чем-то поистине новым, отклоняющимся от всех правил — с Дазаем. Ему казалось, что тот будто просвечивает его насквозь, обладая способностью точно угадывать реальные мотивы и глубоко спрятанные чувства. Рядом с ним почему-то хотелось раскрывать душу, а не притворяться, потому что он сам видел его таким, какой он есть. Но после слов Николая появились сомнения.        Что будет, если Фёдор на самом деле ужасный человек? Если он всё это время был уверен, что они с Дазаем одинаковые, но по факту окажется, что он более сильный, более кровожадный, более жестокий, более… сумасшедший? Что будет, если вся его хитрость избегания через ухмылочки и колкие шутки не будет принята? Что будет, если он сможет вспомнить обо всём, что тяготит его по ночам, не давая уснуть? Что будет, если Дазай наиграется или ему станет скучно? Вдруг это всё для него просто развлечение и очередная дурацкая, но очень нужная победа? Хочет просто поставить галочку напротив колонки «я попробовал переспать с парнем»?  Тяжело.        Тяжело себя-то самого понять, а обстоятельства вынуждают ещё и чужие мотивы угадывать. Да что там… и думать за других людей, принимать какие-то решения и брать нескончаемую ответственность вместо того, чтобы заниматься тем, что действительно нравится.        А нравятся Фёдору мысли об университете. Он представляет себя в небольшой, но уютной квартирке или даже комнате в общежитии, где он с огромным энтузиазмом изучает программирование и другие сопутствующие точные или социальные науки. Возможно, психология. Или даже медицина. Из него бы получился хороший врач? Наверное, он мог бы освоить любую профессию, кроме руководителя мафии.        Он не знает на сто процентов, каким человеком является, и, говорят, что именно в университете ты проходишь тот жизненный этап, когда точно сможешь найти себя и осознать, кем хочешь быть. Он очень мечтает об этом. О каких-то ответах, делающих его собственный мир проще. Ему недостаточно знать, что в тишине комфортнее, чем в шумном пространстве. Что читать интересно и так успокаивающе. Что чай вкуснее с сахаром, если плохое настроение. Или что порядок вокруг мгновенно создаёт иллюзию контроля над пространством. Фёдор хочет знать о себе больше, но скрытая или специально вытесненная сторона личности кажется слишком опасной, чтобы с ней познакомиться.        Возможно, его отец мог бы дать какие-то ответы, но какие цели преследует Достоевский-старший? Он ценит исполнительность, но лишь тогда, когда это его приказы. Он ценит честность, но лишь тогда, когда ты с ним разговариваешь. Он ценит доброту, но лишь тогда, когда она направлена к выгодным людям. Он ценит краткость, но лишь тогда, когда ты сдаёшь какие-то отчёты. Он создал целую систему своих собственных правил, которые работают только с ним или в его организации. И можно было бы написать целый том вместо инструкции о том, как вести себя надо и не надо. Это ужасно утомляет.  А здесь, в Америке, нет правил.  С Дазаем нет правил.  В школе есть только Чуя, который мечтает, чтобы от него все отвалили. И Фёдор искренне разделяет его желание. Ему тоже бы очень хотелось, чтобы его оставили в покое.        Устав валяться на кровати и окинув взглядом кружку с давно остывшим чаем, он берёт телефон, чтобы посмотреть на время, и только в этот момент замечает сообщения от Дазая. Он действительно написал, когда доехал домой. И пригласил в кино.  Мило.  «Завтра пойдём?» — печатает Фёдор, второй рукой поднимая кружку с чаем, чтобы сделать глоток.  Холодный чай тоже вкусный. И совсем не обязательно выливать его и делать новый. 

***

      Николай и Сигма внимательно наблюдают за Фёдором всё утро, пытаясь заметить какие-то изменения после вчерашнего разговора, оставившего неприятный осадок. Они понятия не имеют, как выглядит такой человек, когда о чём-то переживает — его всегда было сложно прочитать.        Либо Достоевский преисполнился в новом уровне актёрского таланта, либо с ним… всё в порядке? Вполне обычный Фёдор в своей мягкой белой шубе и такой же белой, идеально выглаженной толстовке. — Федь, — тихо говорит Сигма, когда они заходят в школу. — Если тебе понадобится, чтобы мы о чём-то рассказали, то… — Хорошо. Я спрошу вас, если у меня возникнут реальные, а не выдуманные проблемы, — посмеивается он, убирая верхнюю одежду в шкафчик. И уходит вперёд по коридору в поисках Дазая. — Знаешь, мне иногда кажется, что у него внутри какой-то свой мир, где он живёт отдельную жизнь, скрытую ото всех, — говорит Николай. — Вроде Нарнии.  — Нарния в шкафу, а не в душе, — отвечает Сигма.  — Да блять! Хватит делать вид, будто я тупой! — ругается он, сдерживая желание его треснуть по спине.  — Тогда сюда больше бы подошла кроличья нора из «Алисы в стране чудес». По аналогии с крысиной норой, понимаешь? — Духота передаётся воздушно-капельным путём, не иначе, — говорит Николай, думая, что по-другому нельзя объяснить, почему его друг становится всё более невыносимым занудой с каждым годом. Ещё и поправляет его каждый раз, что бы он не сказал.  — Ты тоже любишь душнить. Просто не замечаешь, — пожимает плечами Сигма. — Хочется тебе или нет, но мы перенимаем привычки друг друга со временем, — отвечает он, пиная Николая со смешком. — Видишь?  — Да я тебе сейчас! — замахивается он, но двухцветная голова уже убегает, заставляя бежать следом, пока они не врежутся в ближайшую дверь, сцепляясь и начиная возиться друг с другом.       За этой прекрасной картиной из кабинета наблюдают Дазай с Фёдором, уже сидя за свой первой партой и подготовившись к первому уроку.  — Разве брачный период у крыс начинается не в тёплый сезон? — задумчиво спрашивает он, открывая учебник своими забинтованными руками. — Но они ведь живут в отапливаемых помещениях, так что могут спариваться хоть круглый год. Надеюсь, что детей у них всё-таки не получится завести, а то я окончательно ёбнусь, — отвечает Фёдор.  — Это не значит, что они перестанут пытаться, — посмеивается Дазай.  — Логично.  — А как они называют свои отношения, если не секрет? — спрашивает он. — Я ведь правильно понял, что… ну… — Я не интересовался, — отвечает Фёдор. — Правильно ты всё понял. Поэтому мне нравится ночевать у тебя дома, несмотря на адское пекло.  — Мы точно созданы друг для друга, если не можем договориться по поводу окна, — смеётся он. — Может, не такие уж мы и одинаковые, м?  — Это занятная тема для обсуждения на свидании. — Кстати! Я тут изучил некоторые материалы и понял, как нужно встречаться парням, — говорит Дазай, сразу вызывая к себе слишком много вопросов, поэтому Фёдор мгновенно заинтересовывается. — Можем считать, что мы встречаемся с первой встречи, потому что нужно делать всё то же самое, что и обычные друзья. За исключением поцелуев, объятий и секса.  — А какие «материалы» ты изучал? — недоверчиво спрашивает Фёдор.  — Не те, о которых ты думаешь, — отвечает он.  — А о чём я думаю?  — Хм. Если бы у тебя была цель узнать какую-то информацию, то ты первым делом полез бы в какие-то статьи, но ты знаешь, что я не ты, поэтому предполагаешь, что я занимался чем-то более запрещённым.  — Допустим. Хочешь сказать, что это не так?  — Я смотрел романтические аниме. — Что?! — слишком громко ахает Фёдор, привлекая внимание одноклассников.  — Вот! Я же говорил, что смогу тебя удивить, — довольно отвечает Дазай. — И когда ты такое говорил?  — А, я вполне мог об этом подумать и не сказать, — говорит он. — Но теперь-то сказал!  — Ладно. Понаблюдаю за тобой и скажу потом, насколько часто ты меня удивляешь, — кивает Фёдор, и в этот момент заходит королева школы собственной персоной. Снова в розовом. Чуя кидает в их сторону безразличный взгляд и уходит в середину кабинета, чтобы усесться за свою парту в гордом одиночестве. — Ну вот, порядок. Спокойная жизнь возвращается. — О, это был прекрасный месяц, когда мы только познакомились, а его ещё не было, — отвечает Дазай, улыбаясь. — Поиграем в шахматы на большой перемене?  — Спрашиваешь.        Со стороны очень странно видеть Фёдора, который так спокойно может с кем-то разговаривать — именно об этом думает пара его крыс, когда наконец-то влетает в класс за пару минут до звонка. Уроки были тем ещё наказанием, но они вряд ли так выматывали их, как преступного гения, который подорвал одну из гимназий, где был вынужден учиться какое-то время. Он так и не признался в этом, а лишь задумчиво покачал головой и сказал: «Ах, как же это забавно». И дело было в том, что Достоевскому занижали оценки по русскому языку.        Это не первое и не последнее событие, в котором были намёки на его причастность к каким-то «несчастным случаям», и со временем Николай и Сигма были вынуждены смириться с тем, что никаких улик найти не смогут. Много раз пытались, но не получилось.        Например, во время первой их совместной миссии даже ничего не пришлось делать, ведь когда они втроём приехали на место, внутри все были уже мертвы. Кто-то пустил ядовитый газ и заблокировал все двери, позволив сотрудникам провинившейся организации задохнуться. Фёдор походил внутри некоторое время, чихнул и ушёл обратно в машину, жалуясь, что может заболеть на холоде. Позже по анализу данных удалось выяснить, что один из сотрудников был подставным, но и его нашли в горе трупов.        Люди, хоть как-то не угодившие Достоевскому, переезжали в другие города пропадали без вести, предварительно переводя свои деньги и имущество в активы организации. Они вешались, топились на рыбалке, подрывались в собственных квартирах или ловили шальную пулю во время перестрелки, потому что подводил защитный жилет.        И пока высший состав руководителей не задавал Фёдору никаких вопросов, они тоже этого не делали. Только появилась новая и очень амбициозная цель — раскрыть его тайну и узнать, как он умудряется это всё проворачивать. Чаще даже до того, как поступит прямой приказ. Складывалось ощущение, что он всегда вёл свою собственную игру, используя организацию отца в личных целях. Тогда и появилась идея познакомить его сначала с алкоголем, а потом и с наркотиками — благо работа позволяла достать всё, что нужно.        Он никогда никому не доверял, предпочитая оставлять контроль в своих руках и убирать всех пешек, как только они выполнили свою роль, поэтому Коля и Сигма буквально рисковали жизнями, когда впервые решили его накачать. В более позитивном варианте они рисковали своей работой в мафии, но именно с этого в последствии и начались более открытые, дружеские отношения.        Кажется, им было лет по пятнадцать, когда они впервые украли водку и напились втроём. Расколоть Фёдора было не такой простой задачей. Во-первых, потому что ему не нравился вкус алкоголя, но это решалось смешиванием коктейлей. Во-вторых, потому что он даже пьяный не особо стремился о чём-то поговорить. В-третьих, явно считал их двоих умственно отсталыми и недостойными того, чтобы делиться какими-то мыслями. В-четвёртых, на нём не работали никакие манипуляции. Буквально никакие. Хоть нахваливай его, хоть пытайся подколоть, хоть бери на слабо, хоть плачь и в ногах валяйся, хоть угрожай — всё бессмысленно.  Сработал один простой вопрос: «Разве тебе не надоело работать в одиночестве?». И целая тирада рассуждений о том, насколько утомительно взваливать на себя такой большой объём работы, который никто и никогда не оценит.        Фёдор посмеялся и ответил, что не понимает, о чём они говорят, и прошло немало времени прежде, чем они смогли поднять эту тему снова. Чтобы добиться его расположения, они вдвоём сами были вынуждены начать пахать в попытке доказать свою полезность. И произошло чудо.  Или сам бог услышал их мольбы и решил немного помочь или Достоевский-старший в качества замещающего бога дал нужное указание, прикрепив их всех друг к другу буквально навсегда.        Оказавшись в тюрьме на троих, созданной отцом и не имея возможности оставаться в одиночестве, Фёдор был вынужден пойти с ними на контакт и начать изображать подобие друга. Выглядело это очень нелепо, начиная с молчаливых попыток предложить попить вместе чай и заканчивая вопросами из серии «Как прошёл день?», когда он возвращался домой. Но стоило кому-то из них открыть рот, как они видели, что его внимание теряется — глубоко плевать ему на чужие дела.        График Фёдора был до ужаса простым: школа, работа, походы в церковь по воскресеньям, а в свободное время — книги или зависание над компьютером в отдельной комнате, куда им нельзя заходить. Скучный и бесчувственный робот с жалкой симуляцией жизни ровно до того самого момента, когда они подсыпали ему в чай экстази.       Метилендиоксиметамфетамин называют наркотиком объятий и вечеринок. Он дарит ощущение безграничного счастья, спокойствия и веселья, берущегося откуда-то изнутри. Сердце разгоняется, температура тела повышается, и тебе хочется бесконечно любить весь мир, окружающих людей, и говорить обо всём, что можно и нельзя представить. Экстази влияет одновременно на участки мозга, отвечающие за эмоции, сон, память, чувство голода и искажает восприятие действительности, поэтому устраивать марафон во время отпуска с ним самое то.        И никто из них не ожидал, что почти безобидно начавшаяся «тусовка» закончится в постели с инициативы Фёдора, который во время кульминации процесса достанет нож из изголовья кровати и приставит к горлу Николая с вопросом: — Твоя жизнь стоила того?  «Не стоила» — думает он про себя и нервно сглатывает вместо ответа, пока Сигма так же ошарашенно смотрит снизу в тёмные глаза, в которых не видно радужки из-за расширенных зрачков.  — О, расслабьтесь, я не убью вас, — смеётся Фёдор и добавляет, резко толкаясь в него. — Так просто.        Николаю не следовало закидываться сразу двумя таблетками, потому что сейчас он не соображает абсолютно нихрена. Ему и одновременно приятно, и одновременно не по себе от того, что рядом с кожей холодное лезвие, в которое он может случайно воткнуться, если неосторожно дёрнется. Все эмоции внутри перепутались, превращаясь в очень больное «Блять, хочу ещё этот адреналин».  И он его получает.        Фёдор — самый настоящий псих, если его заводит что-то подобное. И позже всё встанет на свои места, когда они сведут все факты друг с другом, получив в итоге единственное удовольствие, которое есть у него в жизни — причинение вреда другим людям.        В какой-то момент нож падает на пол и с подачи Николая начинается уже совершенно другая история, в развитии которой его чуть не задушат, но он в отместку оставит россыпь кровавых отметин от зубов на теле Фёдора. Сигма никогда в жизни не согласился бы участвовать в чём-то подобном, но когда ты под кайфом, у тебя особо нет выбора — всё без исключения нравится.        Сейчас они могут лишь быть свидетелями развития отношений между Фёдором и Дазаем, но лучше бы японец не стремился поскорее оказаться максимально близко к нему, иначе на этом всё может закончиться. И в переносном, и в самом прямом смысле.  Он точно может попытаться убить его забавы ради, ведь в школе ему с момента приезда просто ужасно скучно.