American horny story

— Нет, стой. Ты ведь не думаешь, что целью наших родителей изначально было наше общение? — спрашивает Дазай, приходя в ужас, ведь именно это они и сделали. Точно по чужому плану с первой же встречи начали дружить вместо того, чтобы выполнять приказ. Реверсивная психология, мать её? Их действия предугадали? А если так, то выходит, что Чуя был единственным человеком со свободой воли, который продолжил отклоняться от нужной стратегии и до сих пор это делает? — Не может быть!  — Да не ори ты… — цыкает Фёдор. — Нужно во всём разобраться сначала. У тебя голова не болит? — Пока нет, — отвечает он. — И вряд ли небольшое сотрясение лишило меня способности нормально мыслить. — Хорошо.        Они разговором возвращаются обратно в диалоги с родителями по поводу поездки в Штаты с самыми странными и нелогичными приказами. Затем прокручивают всю череду произошедших событий и останавливаются на последних словах и реакциях отцов после вечеринки. Фрэнсис стал последним звеном, которое дополнило картинку.  — Получается, что они все заинтересованы не только в том, чтобы мы здесь остались, но и общались друг с другом, — подытоживает Дазай. — Но зачем? И я так не понял, откуда твой отец узнал про меня. Неужели ты ему рассказал? — Самому интересно, — отвечает Фёдор, совершенно не помня, как общался с Мори в ночь ареста. — Если они всё спланировали, то могли общаться между собой? Так и узнали?  — И Чуе был поставлен приказ, который он снова нарушил, но благодаря твоему вмешательству его отец теперь думает, что всё хорошо?  — Да. — Ненавижу Мори, — вздыхает он, откидывав голову на диван. — Только я поверил, что он позволил мне жить свою собственную жизнь на свободе, как оказывается, что всё это время меня контролировали.  — Это ведь было наше решение, — говорит Фёдор. — Начать дружить.  — Я сделал это ему назло. И это ровно то, чего он от меня ожидал, — отвечает Дазай. — Но что по поводу тебя, «идеальный сын»? Твой отец явно не думал, что ты ослушаешься указаний.  — Верно. Он решил, что я не упущу возможность качественно выполнить свою работу и получить похвалу, а кратчайший путь к изучению врага — сближение с ним. Знаешь же, как говорят? Держи друзей близко, а врагов… — Ну да. Тогда остаётся вопрос по поводу Чуи. Он с таким рвением старался нас ликвидировать, что совсем не понятно, уважает он своего отца и правила организации или руководствовался своими личными целями. — Этого мы не узнаем, пока он сам не расскажет. К сожалению.  — Неужели ты даже не пытался сломать систему защиты Гильдии и влезть в их базу данных? — удивляется Дазай, приподнимаясь. — Пытался, но не получилось, да?  — И это ещё одно подтверждение сговора, — отвечает Фёдор. — Когда мне было лет двенадцать, я развлекался тем, что ломал сервера русской мафии и оставлял там забавные послания в документах. Отец это заметил в какой-то момент, и они усилили защиту с учётом всех моих стратегий. Если и существует какой-то способ вскрыть её, то за последние годы мне пока не удалось его найти. — Значит, они обменялись информацией и по этому вопросу.  — Да. Но кое-что они точно не могли предположить, — говорит он, хитро улыбаясь.  — Что? — спрашивает Дазай, не понимая его реакцию с учётом проблемной ситуации.        Фёдор тянется к нему, продолжая улыбаться, и мягко касается своими губами его, взрывая тысячу фейерверков внутри и заставляя замереть на месте в осознании, что именно он сейчас сделал. Неужели пай-мальчик решил протестовать родителям? Вдохновился Чуей? Ну уж нет, такого нам не надо. Пусть лучше причина будет в чём-то другом, например, в симпатии?! Да, пусть это будет она. Крепкие и уверенные чувства, которым он готов отдаться и наконец-то обозначить их отношения каким-то более интересным словом, чем «дружба», а то они за прошедшую неделю так никуда и не двинулись.        Дазай удивлённо хлопает глазами, когда Фёдор отстраняется, никак не разрушая свой образ монаха, отличника, девственника, моралиста, кого-то там ещё, кого Достоевский считает идеалом, правильного парня. Всего лишь маленький невинный поцелуй.  — Ты заслужил, — говорит он, улыбаясь сам себе. — Настрадался сильно, конечно, но благодаря тебе удалось выяснить столько полезной инф… — не того парня выбрал Фёдор для своих «детских» поцелуев. Дазай был из тех людей, которых нельзя дразнить. И раз на его улице загорелся зелёный свет, то он тут же сорвётся с места и побежит через дорогу. Будто и на красный не был готов побежать.        Он обхватывает пальцами подборок Фёдора и тянет его обратно на себя, начиная новый, более настойчивый поцелуй. Рука зарывается в тёмные волосы, и он ни за что теперь его не отпустит, потому что слишком долго ждал этого прекрасного момента. Дазай не думал, что русский мафиози нравится ему настолько сильно, но сейчас их губы снова соприкасаются, и это слишком приятно, чтобы останавливаться.        Фёдор не сопротивляется и отвечает ему. Это меньшее, что он может сделать для Дазая после того, как тот решил остаться в Америке из-за него. Он мог сбежать, вернуться в свою обычную жизнь и не разбираться в том, что учинил Чуя и их родители, но он здесь. Сидит у него дома на диване рядом и более чем заслуживает внимания к себе. Кажется, всё же между ними что-то и появилось за то недолгое, но очень насыщенное время, так это доверие. Дазай доверяет ему и правда беспокоится, иначе бы не делился своими мыслями. Не спас бы его от полиции. Не послушался бы, когда Фёдор попросил отпустить Чую. Не поддерживал его планы и рассуждения. И не наливал бы ему чай, когда он приходит в гости. Он точно знает, что чая у Дазая дома не было раньше.        Фёдор аккуратно укладывает свою ладонь ему на спину, боясь надавить на свежие ушибы, но ему так хочется быть ближе и действиями показать, что он тоже ему доверяет. Показать, что они на одной стороне, такие похожие, с такими одинаковыми заморочками и такими странными родителями, которые точно придут в неописуемый восторг, когда узнают, чем именно закончился их план. Они оба хотят этого. Утереть нос более умным и взрослым версиям себя, которые считают себя настолько властными, что могут руководить чужими жизнями.        Фёдор слегка прикусывает нижнюю губу Дазая, и он повторяет за ним, отзеркаливая движения. Губы сминают друг друга и приоткрываются, позволяя языкам сплестись вместе с тихим синхронным «М-м». Это так нежно и безумно странно, потому что чистые эмоции заполняют тело, закрывая разуму доступ в мир. Мысли затихают, оставляя внутри лишь спокойствие и тишину, разрушаемую дыханием и… — Ради этого я школу прогулял? — раздаётся такое типичное русское-недовольное откуда-то сбоку. Николай вышел из комнаты, чтобы посмотреть, почему такая тишина в гостиной, — Для этого у тебя есть спальня, если что.        Немного раздосадованный вздох, и им приходится отстраниться друг от друга, но Фёдор не собирается убирать свою руку с его поясницы, продолжая приобнимать. — Для чего у меня есть спальня, Коль? — спрашивает он.  — Ха-ха-а, — посмеивается он, игриво растягивая гласную. — Для того самого, что ты собираешься сделать с этим несчастным пострадавшим. Я знал, что ты бессердечный, но не настолько же? Не думаешь, что ему уже хватит боли?  — Что он говорит? — спрашивает Дазай на японском, пытаясь понять суть диалога по реакции Фёдора, у которого на лице отразился праведный гнев, плавно перетекающий в сомнения.  — Тебе нужно отдохнуть, — отвечает он, тоже переходя на японский и вставая с дивана. — Сейчас вызову такси.  — Чего? Какое «отдохнуть»?! — ахает Дазай, хватая его за руку, чтобы остановить, а Николай лишь заливается смехом, уходя на кухню. — Фёдор, мы так не договаривались!  — Мы вообще ни о чём не договаривались, — посмеивается он, оборачиваясь. — Это был просто поцелуй, чтобы… показать тебе, что ты мне нравишься. А договоримся мы обо всём позже, когда ты поправишься. — Я инвалид что ли?! Почему нельзя обсудить наши отношения сейчас? — спрашивает он. — И почему я не могу отдохнуть в твоей комнате, а?  — Потому что я не хочу, чтобы ты стал свидетелем кровопролития, — отвечает Фёдор. — Давай обсудим всё потом, ладно? Я обещаю, что мы сходим куда-нибудь, где нам никто не будет мешать.  — Свидание?  — Да, нормальное свидание.  — Ладно.        Дазая совсем не устраивает такой вариант развития событий, но спорить с Достоевским бесполезно по той причине, что у него никогда не заканчиваются аргументы. Он будто вытаскивает их из воздуха, находя логику там, где её быть совершенно не должно. Поэтому он позволяет вызвать себе такси, хоть мог сделать это и сам, а потом одевается и стоит в прихожей в ожидании ещё одного поцелуя на прощание. Он серьёзно собирается их считать, чтобы потом задавить Фёдора цифрами, если тот опять соберётся дать заднюю.  — Напиши, как доедешь, — говорит он. — Надеюсь, больше никто тебя не подловит по дороге. — По-настоящему заботливый парень держал бы меня рядом во избежание таких ситуаций, — отвечает Дазай. Он сказал «парень». Не в том смысле, в котором это просто обычный парень. А в том, в котором парень — это парень. И это так прикольно, что хочется бесконечно глупо улыбаться. У Дазая есть парень. Ахуеть, какие в жизни повороты бывают.  — Я просто уверен в тебе, — говорит он. — И в том, что Чуя больше не сунется к нам. Это было то, чего он хотел изначально.  — Тогда-а… — улыбается Дазай, делая шаг вперёд.  — Такси ждёт, тебе пора, — отвечает Фёдор, делая шаг назад. Как и ожидалось. Приходится наклониться и чмокнуть его в щёку перед тем, как убежать, оставляя с лёгким непониманием на лице.  — Пока!  — Пока, — посмеивается он. И стоит только закрыть дверь за Дазаем, как Николай появляется рядом с самодовольной лыбой на лице, — Что?  — Ничего, — отвечает он. — Просто радуюсь, что ты принял правильное решение.  — О чём речь? — спрашивает Фёдор, уходя на кухню, чтобы сделать себе чай.  — Например, о том, что Дазаю понадобилась бы ещё одна госпитализация после секса с тобой? — спрашивает Николай, шагая следом. Странный человек, конечно, который простой поцелуй сразу опошляет и опускает до страстного времяпрепровождения в постели, но это не так важно. Важно то, что именно он говорит.        И из-за его слов Достоевский немного зависает. Если кто-то и может знать подробности его «опыта», то этот человек стоит сейчас рядом с ним, но как сказать, что он даже близко не помнит, что именно делал?  — Ты чего? — спрашивает Николай, усаживаясь за стол напротив него. — Я не тупой, поэтому понимаю, что ещё рано вам о таком думать, но сколько ты за ним уже бегаешь? Больше месяца прошло, и наконец-то какие-то подвижки. — Не бегал я ни за кем, — фыркает Фёдор, возвращаясь к чайнику вниманием.  — Просто волнуюсь за тебя, знаешь. Это мы с Сигмой давно тебя знаем, а вот Дазай может очень сильно удивиться, когда увидит другую сторону твоей личности. — У него есть такая же сторона. Мы же из одной сферы. — Ошибаешься, — говорит Сигма, появляясь в дверном проёме. — Ты — сущий дьявол. Я в жизни не видел настолько жестоких людей. Тебе удаётся очень хорошо притворяться милым, но придётся рано или поздно рассказать правду.  — То, о чём вы говорите, делал не я, — отвечает Фёдор, облокачиваясь на столешницу, пока греется вода в чайнике. — Не знаю, как объяснить, но это два разных человека, понимаете?  — Вроде раздвоения личности? Более глупой отмазки в жизни не слышал, — говорит Николай. — Помнишь парнишку, который тебе не понравился? Его ведь так и не нашли…  — А прошлого руководителя информационного отдела? Или ту девушку, которая устраивалась секретарём твоего отца?  — Нет, не помню, — отвечает Фёдор.  — Бля, ну ты посмотри! — смеётся Николай. — Каков актёр, а?  — Наверное, ты не помнишь и как его чуть не задушил во время вечеринки полгода назад? — спрашивает Сигма. — Мне тоже не нравятся такие странные фетиши, но ты прям перестарался. — Не-не, это было очень круто. Я такой приход словил, когда отключился, что с радостью бы повторил.  — Не нужно такое повторять, пожалуйста.  — Я серьёзно не помню, окей? — спрашивает Фёдор. — Я понятия не имею, что мы делали и на той вечеринке, и на всех других. Я не помню парня, который мне не понравился. Мне никто никогда не нравится. И других людей, про которые говорите, я не помню. Мой мозг не хранит такую бесполезную информацию, а стирает её.  — Ты не прикалываешься сейчас? — спрашивает Николай, в упор глядя на Фёдора и не понимая ровным счётом ничего. — Я не помню наш секс. И не потому что было плохо. Не знаю, как было. Я просто пытаюсь вспомнить хоть какие-то детали, но ничего не приходит в голову, — отвечает он. — А Дазай уже ждёт от меня то, чего я дать точно не смогу. — Ебануться, — ахает Николай. — Вот так нас ещё никто не унижал, — поддерживает Сигма.  — Наивно было думать, что вы сможете меня понять или хотя бы поверить, — отворачивается он, чтобы достать три кружки и насыпать туда заварку. Фёдор наливает кипяток внутрь, пытаясь немного успокоить тот хаос, который теперь творится в голове из-за этих странных разговоров, но не получается. Не надо было отправлять Дазая домой.  — Мы можем рассказать, — говорит Николай. — Не только про секс. Вообще про всё, что ты не помнишь.  — Да, мы ведь всегда в курсе всех твоих планов и действий. Возможно, поэтому ты и не считаешь важным держать в голове эту информацию? — продолжает Сигма.  — Меня правда это беспокоит, если что. Такая проблема может значить, что со мной что-то не в порядке. И лучше бы это было раздвоение личности, чем неизлечимая болезнь мозга, — вздыхает Фёдор. — Не хочу об этом разговаривать, — говорит он, забирая свою чашку и уходя в комнату.        На кухне висит неловкая тишина, пока они слушают его шаги по лестнице до звука открывающейся и закрывающейся двери. Только после этого Сигма забирает оставшиеся чашки, достаёт с полки печенье и усаживается рядом с Николаем:  — Ну вот. Он так редко делится с нами какими-то переживаниями, а мы опять не смогли нормально выслушать и всё обосрали, — говорит он. — Ага. Мне иногда даже жалко его, что он не умеет разговаривать, — отвечает Николай. — Хорошо живётся пиздаболам вроде меня: вся душа нараспашку, а внутри дзен.  — Член. Внутри обычно член, — отвечает Сигма.   — Это тоже, да, — смеётся он. — Тогда вся надежда на Дазая?  — Надеюсь, что он не сделает хуже. А то отправится вслед за тем несчастным парнем на дно Москвы-реки…  — Разве он не утопил его в кислоте? — спрашивает Николай. — На том заброшенном химическом заводе.  — Уверен? — спрашивает Сигма, понимая, что тоже уже ничего не помнит. — Нет, — отвечает он, делая глоток чая и понимая ровно то же самое. — Либо у нас коллективное помешательство, либо жизнь действительно настолько насыщенная, что нужная информация пропадает.  — Ну я хотя бы помню секс с тобой, — пожимает плечами он. — Какой именно? — смеётся Николай. — Надеюсь, что последний в наручниках, которые я украл из полицейского участка, ты запомнил во всех подробностях.  — Вот его я бы лучше забыл.  — Эх, никакой с тобой романтики, — отвечает он, пиная Сигму под столом.