American horny story

Они сошлись. Волна и камень, Стихи и проза, лёд и пламень.

      Ледяная и суровая Россия. В Подмосковье, неподалёку от Рублёвского шоссе располагался шикарный особняк с огромной территорией. Заснеженные туи были выстрижены по идеальной форме, а резные ворота с фамильным гербом открывались здесь настолько часто, что проще было бы их не закрывать, ведь это место — сердце русской мафии.        Внутри была глухая тишина, которую разбивали лишь звуки касания металлических приборов о фарфор. В семье Достоевских не принято вести светские беседы. Особенно в присутствии посторонних. Никто не заслуживает доверия. Даже самые близкие люди.        Лёгким взмахом руки главы клана отдан беззвучный приказ покинуть помещение всем подчинённым. И едва дверь в столовую оказывается плотно закрыта с другой стороны, как он обращается к сыну: — Фёдор.        Безразличный взгляд тёмно-фиолетовых глаз поднят на отца в ожидании.  — Информаторы сообщили, что Американская гильдия планирует расширить своё влияние на новые мировые территории, — продолжает отец. — Наши японские коллеги уже вовсю прощупывают почву, чтобы заключить сотрудничество.        Едва заметный взмах ресниц, дающий понять, что Фёдор понял.  — Ты отправишься в точку, через которую они отмывают деньги, и понаблюдаешь изнутри. В первую очередь нас интересует то, насколько активно они будут действовать. Если японская мафия получит поддержку с запада, то мы можем оказаться в невыгодном положении.  — Живыми или мёртвыми? — всё, что спрашивает Достоевский-младший, прекрасно понимая, что такой ценный ресурс в его лице вряд ли будут использовать в качестве глаз и ушей. Отец довольно хмыкает, наслаждаясь результатами своего воспитания.  — На данный момент между нами нейтралитет, — отвечает он. — Действуем тихо и аккуратно, пока без бессмысленного кровопролития.        Многозначительный кивок Фёдора, и они возвращаются к еде.  «Америка…» — думает он про себя, глядя на свою тарелку. Вряд ли там будут подавать на завтрак пышные оладьи со сметаной и красной икрой.        Он делает глоток крепкого чёрного чая с двумя ложками сахара и пытается представить, что ждёт его на новой миссии. Наверное, любой семнадцатилетний парень из России отдал бы всё, что у него есть, ради возможности уехать в страну свободы после детства на американских фильмах, сериалах и тв-шоу. Но точно не Фёдор. Для него нет ничего прекраснее депрессивной родины, погрязшей в вечном кризисе.        Через неделю, в середине января, он отправляется в Нью-Йорк в компании своей «свиты»: шута — Николая Гоголя и гиперответственного хранителя данных — Сигмы. Их семьи из поколения в поколение служат на благо организованной преступности страны, поэтому даже не вставал вопрос о том, кому именно наследник должен поручать всю грязную работу на своих редких заданиях. Будь он обычным человеком, то спокойно бы закончил выпускной класс здесь и, возможно, даже поступил бы в университет, но судьба распорядилась немного иначе. Она будто решила, что создан он для чего-то великого.        Лёгкая белоснежная шуба с меховым капюшоном укутывает тело, когда он поднимается на борт частного самолёта. Натуральный мех песца чуть светлее его фарфоровой кожи, а на душе уже разливается тоска по родине.  — И чего это мы такие хмурые? — паясничает Гоголь, укладывая руку ему на плечо, усаживаясь на кресло рядом.  — Не развлекаться едем, — говорит Сигма, усаживаясь напротив них. — Тебе следует относиться серьёзнее к работе.  — Hello, my name is Nikolai, I’m from Russian mafia. This is my friend Fyodor. We like to kill people and drink vodka! — смеётся он, а Сигма закатывает глаза, пока Фёдор продолжает молчать и игнорировать его. — London is the capital of Great Britain? — и снова ноль реакции. — You are dushnily ebanye.  — Fucking killjoy, — тихо говорит Фёдор.  — Во-во, точно ты! Убийца радости и веселья! Теперь так и буду тебя называть, — говорит Николай.  — Как хочешь, — отвечает он.        Гоголь совершенно не раздражал, а совсем наоборот — вносил некие яркие краски в прохладные будни, всегда очень тонко чувствуя, когда нужно сказать какую-то чушь, чтобы поднять настроение. Он умел отвлекать от глубоких и мрачных мыслей, добавляя немного суеты одним своим присутствием. При этом в работе был исполнительным, собранным и… очень кровожадным. Если нужно было незаметно куда-то внедриться с целью дворцового переворота или инсценировки подставного убийства — в этих делах ему не было равных. Так же как и в вечеринках после очередного успешно завершённого задания. Его семья держала под своим контролем львиную долю производства алкогольной продукции, поэтому каждый раз он притаскивал ящик чего-то крепкого и придумывал странную игру, чтобы их напоить. Последним воспоминанием была недавняя новогодняя вечеринка, начавшаяся с викторины без единого правильного ответа к вопросам, а закончившаяся очень грязными вещами, которые Фёдор будет ещё долго отмаливать.        Сигма был тихим, но своенравным. Ему никогда не нравилась ни его семья, ни их деятельность, но выбора у него особо не было, как и у них двоих. Сыромятниковы управляли сферой развлечений: от подпольных казино и борделей до вполне законных баров и стриптиз-клубов. Он редко занимал активную роль в каких-то операциях, предпочитая оставаться тенью Достоевского и собирать информацию для его идеальных стратегий. Выдающимися умственными способностями он не обладал, поэтому тратил бессонные ночи на то, чтобы всё свести к удобной системе и проанализировать. Он записывал и запоминал всё, что видит и слышит, а затем приносил готовые досье, упрощая дальнейшие манипуляции чужим сознанием. Наверное, он выиграл больше всех от того, что они уезжают в другую страну, потому что родители настолько строги в воспитании, что даже волосы покрасить не разрешали, но эту проблему очень просто решил Гоголь, покрасив половину его головы в сиреневый цвет, пока Сигма сладко спал после очередной попойки. Нагоняй он получил от семьи знатный, но остался доволен результатом, поэтому даже не накричал на него.        Самолёт взлетает, оставляя за иллюминатором светящуюся ночную Москву, а через пятнадцать часов они будут уже на другом континенте изображать обычных школьников, приехавших учиться по обмену, чтобы иметь возможность поступить в американский университет после выпуска. 

***

— Исключено! — вопит Дазай в рабочем кабинете своего отца в офисном здании, расположенном в центре Йокогамы. Он только что узнал, что его не просто решили перевести в частную школу в Нью-Йорке, но ещё и загрузить работой. — Я даже английский не знаю! Это просто бесполезно!  — С тобой поедет Ацуши, — отвечает Мори Огай, немного раздражаясь. Каждый раз одно и то же.        Осаму всегда был проблемным ребёнком, но с началом переходного возраста стал просто неуправляемым. С четырнадцати лет он вёл себя так, будто его отец — самый большой злодей в мире, сломавший ему всю жизнь жестоким воспитанием и неадекватными ограничениями. Например, не хамить направо и налево сотрудникам. Не влезать в бессмысленные драки. Не спать с секретаршами, которые минимум на пять лет старше. Не воровать наркотики и оружие со склада. Питаться не только консервами. Покупать себе нормальную качественную одежду. Появляться на занятиях хотя бы пару раз в неделю. И не вскрывать себе вены (по возможности).        Его никто не наказывал, потому что это бессмысленно. Мори даже голос на него не повышал, а всегда пытался договариваться и находить какие-то преимущества, чтобы вовлечь в дела организации. Он хотел передать Дазаю управление японской мафией, как только тот станет совершеннолетним, но у сына были свои планы, поэтому оставалось только приставлять к нему кого-то толкового, чтобы приглядывали. — Мне всего ничего осталось до выпуска! Подожди год, и я поеду туда, куда скажешь, — пытается договориться Дазай, скрещивая руки на груди. — У меня здесь вся жизнь, я буду скучать по друзьям!  — У тебя нет друзей, — отвечает Мори.  — Есть! И они очень расстроятся, если я их брошу!  — Дазай, это уже решённый вопрос, — говорит он и достаёт из ящика три папки с документами на стол. — Вот твои цели.        Он фыркает и встаёт с кресла, чтобы ознакомится с информацией. На фото обычные парни, его ровесники, но у каждого такой послужной список разных преступлений, что ухмылка сама собой появляется на лице — таких интересных одноклассников у него ещё не было.  — Наш информатор сообщил, что они прибыли в штаты неделю назад и активно что-то вынюхивают, — продолжает Мори. — По возрасту подходите только вы с Ацуши, поэтому никого другого я отправить не могу.  — И кто следит за русскими крысками сейчас? — спрашивает он, захлопывая файл с Достоевским.  — Куникида Доппо. Он устроился учителем математики начальных классов полгода назад.  — Ох, — морщится Дазай, вспоминая их последнюю встречу. У этого очкастого блондина нервы ни к чёрту, он постоянно орёт и норовит его ударить за любую безобидную шутку. Излишняя педантичность тоже ему не нравится, как и странная фиксация на ежедневнике, куда Куникида записывает все свои мысли и цели на жизнь. Он напоминает робота, который посекундно расписал всё, даже свою женитьбу на девушке, которую ещё не встретил, — Только не говори, что мне нужно будет работать с ним.  — Дазай, — вздыхает Мори. — От тебя требуется лишь твой гениальный ум и умение читать мотивы людей. Ты можешь делать всё, что тебе хочется, и я слова тебе не скажу. Ацуши будет помогать и связываться с организацией, также как и Куникида, а тебе остаётся лишь понять, что задумали русские и присечь любые их действия.  — Без жертв? — спрашивает он.  — Без. — Скучно-о, — фыркает Дазай, разворачиваясь на месте и направляясь к выходу из кабинета. — Не забудь отсыпать мне деньжат на рабочие расходы. Курс доллара нынче сильно взлетел. — Конечно, — кивает Мори. Он не сильно хочет знать, что заставило сына передумать, но искренне надеется, что не очередная взбалмошная идея, поселившаяся в воспалённом мозгу.        Накаджима Ацуши кажется достаточно надёжным, чтобы доверить ему безопасность Дазая. Он точно не позволит влипнуть в неприятности и убережёт от опрометчивых поступков. Парень слишком привязан к нему и считает его своим старшим братом, потому что лишился своей семьи в раннем детстве и рос в приюте, пока случайно не познакомился с его сыном во время очередной попытки самоубийства. Мори, в принципе, считал всех своих подчинённых одной большой семьёй, иногда напоминая себе Доминика Торетто из «Форсажа». Они оба были взрослыми, мудрыми и с уже сформированными ценностями в жизни, поэтому японская мафия работала как часы под его управлением. И организация скоро обязательно выйдет на новый уровень, когда Дазай оправдает все ожидания и вложения в него. 

***

      Пока Ацуши распаковывает вещи в их небольшой квартире на Манхэттене, Дазай сидит с англо-японским разговорником и вслух проговаривает какие-то фразы, абсолютно не понимая, как будет учиться в школе на незнакомом языке. Он не был совсем нулём, но точно не мог сказать, что его лексикон был достаточно обширным, чтобы свободно поддерживать беседу с иностранцем.  — Вряд ли тебе понадобиться вопрос о том, где автобусная остановка с учётом того, что ездить мы будем на такси, — мягко говорит Ацуши. — Либо арендуем машину, здесь можно водить с семнадцати.  — Ты собираешься сдать на права? — спрашивает Дазай, откладывая бесполезную книгу на комод. Лучше бы ещё раз о самоубийствах почитал.  — Они у меня уже есть, — отвечает он, доставая из кармана поддельные документы. — Ты даже не открывал конверт, который передал босс?  — Мне он точно не доверит машину, так что какой смысл, — фыркает он. — Во сколько начинается первый урок?  — Через час, поэтому переодевайся в форму и поехали.  Форма. Самое ужасное, что можно было придумать — это одинаковая одежда для всех учеников. Дазай морщится и натягивает на себя чёрные прямые брюки, белую рубашку и бордовую жилетку сверху, которая совершенно ему не идёт. Пиджак с пафосной эмблемой кажется ещё более отвратительным, чем клетчатый галстук, но выбора нет, ведь им нужно слиться с толпой. Он надевает кожаные ботинки и чёрное пальто, взъерошивает волосы и недовольно смотрит на себя в зеркало, пока Ацуши вызывает такси. Ему форма идёт, потому что он маленький и миленький в отличие от Дазая, испепеляющего всё перед собой одним взглядом из-под чёлки.        Через тридцать минут они входят в школу с рюкзаками за плечами и понимают, что… никто. не. носит. форму. Только они двое, как последние дебилы, вырядились официально, поэтому тут же привлекли к себе абсолютно все взгляды.  — Вот дерьмо, — говорит Дазай, снимая своё пальто вместе с жилеткой, пиджаком и галстуком. Он неаккуратно заталкивает их в шкафчик, закатывает рукава рубашки и расстёгивает две пуговицы сверху, чтобы хоть отдалённо приблизиться к виду «обычной» одежды.  — Понимаешь, Куникида-сан сказал… — тихо начинает оправдываться Ацуши, прекрасно понимая, насколько глупо это сейчас звучит. Он повторяет все те же самые действия и злобно захлопывает свой шкафчик.  — Ага, understand, — отвечает Дазай. — Пошли осмотримся, — он делает несколько шагов по коридору, и в этот момент из-за поворота выходит тот самый парень с фотографии. Они сталкиваются взглядами, и оба останавливаются, не собираясь отводить глаза.        Если бы Дазай наверняка не знал, что перед ним русский, то вполне мог бы решить, что это внебрачный сын Мори. Уж больно они похожи внешне — волосы Фёдора такие же прямые и тёмные. Они собраны сзади, а на лице висят лишь несколько прядей чёлки. Он смотрит спокойно и хладнокровно, явно оценивая человека в нескольких метрах перед собой так же, как это делает сам Дазай. Фёдор не может точно знать, кто он такой, потому что их приезд был неожиданным даже для них самих, но всё выглядит так, будто ситуация предсказуема. Но самое интересное то, что он тоже похож на белую ворону среди других учеников в толстовках и рваных джинсах — на нём такая же белая рубашка и классические брюки.  — Нам лучше пойти в аудиторию и познакомиться со старостой класса, — говорит сзади Ацуши, указывая нужное направление, но он не реагирует. — Дазай?  — Нет, сначала я познакомлюсь с ним, — отвечает он и идёт вперёд прямо к Фёдору, а на его лице появляется ухмылка. — Hello?  — Sorry, I don’t speak English, — сухо раздаётся в ответ.  — Me too.        Фёдор улыбается одними уголками губ и обходит его, чтобы уйти. Дазай оборачивается и таращится вслед, хмурясь. И что это сейчас было?  — Я думаю, что следует быть немного аккуратнее, — боязливо говорит Ацуши, снова подходя к нему.  — А я думаю, что Мори что-то недоговорил, — отвечает он. — Но это получится узнать только в процессе. Мы ведь в том же классе?  — Угу.  — Отлично, — говорит Дазай. Когда они входят в аудиторию, видят и двоих оставшихся крысок, сидящих на задней парте и активно о чём-то спорящих. Сам же лидер шайки сидит в гордом одиночестве на первом ряду над книгой, — Ну дальше ты как-нибудь сам давай, — посмеивается он, безжалостно бросая Ацуши, чтобы усесться рядом с Фёдором. — Не против?  — Sorry, I don’t speak Japanese, — отвечает он так же сухо, не отрывая взгляда от страниц.        Дазай достаёт из кармана телефон и открывает переводчик, чтобы набрать там текст и включить озвучку.  «На каком языке говорит мой дорогой друг?» — раздаётся на русском голос робота. Две головы сзади мгновенно замолкают, а Ацуши шлёпает себя рукой по лбу.  Слились, блять, с толпой.  Остались незаметными. Конечно.        Фёдор медленно переводит взгляд на довольного собой шатена с телефоном в руках. Он молча протягивает раскрытую ладонь вперёд, и Дазай кладёт в неё свой смартфон. Спустя полминуты он получает его обратно с открытой фотографией шахматной доски на экране. Он приподнимает вверх брови, а Фёдор лишь пожимает плечами, поэтому он кивает. Значит, он говорит на языке игр? Очень занятно.        В класс входит учитель, чтобы начать урок, и Дазаю приходится быстро соображать, на каком они предмете сидят. Он достаёт тетрадь и один из учебников, попавшихся под руку, когда замечает, что Фёдор подвигает к нему свой с нужным названием. — Спасибо, — тихо говорит он на японском и быстро меняет один учебник на другой. — Ой. Thank you.  — Всегда рад помочь дорогому другу, — отвечает Фёдор на японском, вызывая бурю восхищения внутри и пару фейерверков.  Боже, храни Мори за чудную идею отправить его сюда!  Кажется, у него впервые в жизни появилась реальная возможность завести себе друга такого же уровня, как и он сам.