Don't let my ignorance prevail

      Стук сердца. Я улыбаюсь себе.       Как же я скучал.       Сегодня оно стучит по-другому.       Будто мне не знать, как оно стучит, когда тебе неспокойно.       Когда ты боишься.       Яска звонко ударяет меня по ладони, до боли сжимая ее в рукопожатии. Я сжимаю его точно так же, и мы не заботимся о том, что одному этой рукой держать палочку, а другому – медиатор.       Струны моей гитары поблескивают в темноте, под рассеянным светом, что проникает за кулисы от сценических софитов. Я поменял их еще вчера, за ночь они вытянулись и прижились с необходимостью исполнять свое предназначение. На стреле нет ни одного пятнышка от моих пальцев – только старые, не мной вчерченные в корпус царапины на лаке. Золотистые колки, в ряд, топ-локи и бридж сверкают чистотой.       Сегодня ты, никчемный курьер, невежда и неудачник, можешь себе позволить быть другим человеком. Ты имеешь на это полное право. И никто даже шепотом не посмеет сказать, что когда-то там ты завалил один единственный сраный экзамен. Даже если он был там не один.       Не думай ни о чем сейчас. Тебе просто нельзя. Если ты ослабишь контроль хоть на секунду – фатально проиграешь. Пустая, холодная голова и уверенные руки. Это все, что тебе в данный момент необходимо.       Помни, это – только один раз из сотни. Из тысячи. Новичок, неоперившийся птенец, наглый и наивный, не наученный и недостаточно еще униженный жизнью – да, это ты, и тебе на это все равно: от этого твоя улыбка только шире. Скоро они узнают.       Многотысячная ли толпа, или тусклый, душный и тесный зал на сто человек – мне все равно, если я буду видеть отдачу. А ее не может не быть – это музыка, черт возьми. Люди любят ушами. И они знают, куда пришли.       — Порви всех, Лайхо, — бросает мне Яска.       — Ты тоже, Раатикайнен. Заставь их охуеть, — он обхватил меня рукой, жестко хлопнув по спине, но от этого мне только лучше. Во мне зарождается буря, и глухая боль только подстегивает ее, дразнит.       — Знаешь, чего я хочу? — выкрикнул я ему, уже отходящему глубже в закулисье, к другим участникам.       — Я знаю, — только и ответил он. Я дико ему улыбнулся. Сегодня мне не нужно сдерживать то звериное, нечеловеческое, что во мне есть. Нужно позволить этому чувству овладеть мной.       Весь этот пафос, каким бы глупым он ни был, обязан быть с нами в этот момент. Профессионал одинаков в своем качестве, и не важно, сколько глаз на него смотрит: несколько пар или тысячи.       — Главный микрофон барахлит. Не пойму, что, звукарь не слышит? — Александр вглядывается в ребят, стоящих на сцене сейчас.       — У меня свой, — сказал я. — Подключу его.       — Все равно надо выцепить звукаря, — говорит сам себе Але. — Акустика здесь – полное дерьмо. Надо это учитывать. Он знает, что у тебя свой микрофон?       — Да. Я говорил.       — Нехорошее у меня предчувствие, дружище, — признается гитарист. — Нехорошее.       — Але! — я нахмурился, ухватив его за руку. — Нахуй предчувствия. Мы все перепроверили.       — Я все равно пойду его отыщу. Я широкими шагами направился дальше, вниз за сцену, проводив Але до двери к черному ходу.       — Куда Янне провалился? Хенкка, настраивающий бас, поднял глаза на меня.       — Не знаю. Его уже минут десять нет.       — Я его убью, — прошипел я, чувствуя, как к моей тревоге прибавляется еще пара песчинок.       — Успокойся, он в туалете был. Скоро вернется, — сказал мне из ниоткуда вновь вынырнувший Яска. — Сбавь обороты, чувак. Мертвый Янне нам не поможет.       Мне пришлось подавить желание зарычать, и я стремительно вылетел в коридор. Направился я прямо по указанию Яски – в туалет. Меня на части разрывало от бешенства. Я не знаю, что я с ним сделаю. Однозначно что-то, наказуемое законом. И повторю после отсидки. Что он там застрял? Если я в эту же секунду не увижу перед собой его мордаху, радостную, покорную судьбе, довольную и улыбающуюся, я за себя не отвечаю.       Резко ударил по двери, она отлетела к стене. Янне стоял у раковины, намывая руки, и мелко вздрогнул от грохота.       — Черт, ты меня напугал, — проговорил он, отвлекаясь от своего занятия, а потом и вовсе выключая воду. — Я уже иду.       Внимательно всматриваюсь в его лицо: оно было влажным, небольшие мокрые пятна виднелись на вороте черной толстовки. Без света и не заметно будет. Он выглядел если не спокойно, то по крайней мере сдержанно, даже если и волновался. Скажу прямо – я предполагал, что обнаружу его тут рыдающим, или охваченным паникой, но он поразил меня своим бесстрастно-собранным видом. Я много чего видел, да? Я выступал с разными людьми, и у всех реакция была разная на волнение и сценический страх, и от Янне я не знал, чего ждать. Может, нужно давать меньше простора опасениям.       — Я думал, что ты решил тут... — я замялся, не найдя выражения своим переживаниям и подумав, что в спонтанном формате они скорее всего прозвучат грубо. — Ты в норме?       — Да, — Янне провел влажной ладонью по волосам, пытаясь убрать со лба челку.       — Пойдем, они скоро доиграют, — я кивком головы указал на выход, и Янне быстрыми шагами покинул помещение, проходя мимо меня и кидая на меня безымянный, секундный взгляд.       — Алекси, — он дождался, пока я поравняюсь с ним. — Ты очень бледный. С тобой все хорошо?       — Со мной все охуенно, даже не думай. Ты как?       — Волнуюсь, — коротко ответил он, и мы вместе поднялись обратно к закулисью.       — Все волнуются. Я тоже.       Але уже был на месте, Хенкка и Яска – с ним, и они уже явно начинали беспокоиться, куда мы оба запропастились.       — У них сейчас последняя песня, — сказал Хенкка. — У нас будет пара минут, чтобы все подключить. Ребята...       — Все будет так, как будет, — произнес Але. Хенкка улыбался, хоть и выглядел не на шутку взвинченным. — Вы знаете свое дело. Делай, что должно, и будь, что будет.       Я посмотрел на каждого из них. Это мои люди. Каждый. Черт, я вот-вот растрогаюсь, мне этого сейчас совсем не нужно.       Янне присел на большой металлический ящик в задней части помещения. Мне нужно было, чтобы что-то сейчас вернуло меня в чувства. Я теряю связь с реальностью. Это очень опасный момент: когда тревога начинает пересиливать злость.       — Блять, а ну! — выкрикнул я, встряхиваясь. — Посмотрите на них! У них что, все идеально? Ни черта подобного! Вот и мы выступим! И намного круче! Реакция публики – есть. Им ваще насрать! Они съедят все, что угодно! Главное – не проебаться по технике. Хенкка кивнул.       — У этих вон, вообще, проблемы с микрофоном.       Александр тихо прокашлялся, обращая мое внимание к себе. Заметив, что я обернулся к нему, он кивнул головой в сторону Янне, который все так же скрывался от внимания в затемненном углу. Я развел руками, всей своей мимикой задавая Але один единственный вопрос: «и что теперь, черт возьми?» Куоппала устало вздохнул. Из этого недолгого молчаливого обмена ужимками я вынес очевидную мысль, которую он пытался вложить в мою непутевую голову и раньше, и теперь, и которая красной нитью шла через бо́льшую часть нашего с ним рабочего взаимодействия с момента появления клавишника в группе – «скажи ему уже хоть что-нибудь, черт возьми». Мне нужно, чтобы кто-нибудь дал мне добротную пощечину сейчас, а не успокаивать впавшего в тихую агонию музыканта. Почему это должен делать я? Я разве так похож на человека, наделенного талантом заряжать коллектив бурлящей позитивной энергией успешного успеха? У Але был очень конкретный на это ответ, и я его знал заранее, так что даже озвучивать свое недовольство не стал. Только лишь с крайне раздраженным видом встряхнулся, понимая, что мне теперь нужно будет выдоить из себя поистине жизнеутверждающие слова, которые безусловно заставят Янне улыбнуться и окажутся для него долгожданным маяком надежды, понимания и принятия, потому что ему это так нужно, потому что милый мальчик нуждается в том, чтобы его погладили по головке прямо сейчас, может быть, чтобы еще и леденец за щеку пихнули. И я, конечно же, самый лучший кандидат на роль этой путеводной звезды, ведь у всех остальных дар речи начисто отшибло. Что мне остается? Иду к Янне. Я ведь здесь самый особенный персонаж, единственный, кто способен на него магическим образом повлиять и поднять ему боевой дух. Кто, если не я, да, да.       Я запрыгнул на ящик рядом с ним, вальяжно раскидываясь на нем, и тут же усилием воли заставляя себя улыбнуться пошире.       — Че ты? — я чуть толкнул его, искренне надеясь, что уже эти слова заставят его собрать свое... свои силы в кучу. Ничего более воодушевляющего у меня заготовлено не было. Он устремил на меня пустой взгляд.       — Ты прав. Не проебаться по технике, — повторил он, словно мантру. Я улыбнулся, потому что он повторил это дословно.       — У тебя есть сомнения? Будет пара минут, чтобы перепроверить все опять.       — Не то что бы... Просто, я никогда не занимался подключением инструментов сам, я боюсь, что запорол что-нибудь.       — Со звукарем говорил?       — Да.       — Что он ответил?       — Что все в порядке.       — Ну и? — усмехнулся я. — Значит, все в ажуре.       — А если он придурок? — прошептал Янне встревоженно. Я не смог не засмеяться, но Вирман все глубже погружался в невротический омут своего страха, и его лицо отобразило такой уровень отчаяния, какой даже актриса из «Психо» не повторила бы.       — Это уже лишнее, — сказал я, все еще посмеиваясь с его фразы, которая явно не задумывалась как шутка, но с большим успехом ею стала. — Не забивай башку всякими бесполезными штуками. Это крутой навык. Помимо тебя есть еще четыре человека, которые от этого придурка точно так же зависят. Обосремся – так все вместе.       — Я хочу испариться, — добавил он.       — Эй, нет! — я громко ударил кулаком по ящику. — Ты мне нужен, понял? Я тебе не позволю.       Из зала послышались вопли и радостный галдеж, и ребята из другой группы стали просачиваться за кулисы вместе со своими гитарами. Наша ритм-секция быстро сосредоточилась у занавеса, сигнализируя нам двоим, что час настал. Янне принялся нервно нализывать губы, явно намереваясь их стереть своим шершавым языком, а я снова подумал о том, что меня действительно, без преувеличения, очень сильно эта тупейшая привычка раздражает. Ну реально вымораживает. Хочется ему по этим губешкам пальцем стукнуть. Может, он в курсе, и делает это специально, чтобы меня позлить? Хорошо хоть ногти не грызет. Это еще хуже.       — Ну, к черту, — сплюнул он, сдвигаясь к краю ящика.       — Янне, — я немного приостановил его, когда он уже собрался спрыгнуть на пол. — Я верю в тебя, ты же знаешь?       Он задержался взглядом на моем лице, всматриваясь в меня так пронзительно, что мне почудилось, будто я ляпнул совсем уже непозволительно-сопливую хрень. Правда на него, судя по всему, это сработало. Путь к сердцу Янне лежит через мелодраму? Было бы это хоть каплю неожиданно, может, я и придал бы этому значение.       Мы выбрались на свет прожекторов. Я подошел к микрофонной стойке, совсем не чувствуя своего тела: я понимал, что делаю, но наблюдал за собой как бы сверху, видя, как моя рука сняла имевшийся там микрофон и вставила мой собственный. Зал встретил нас сдержанными хлопками, хотя кто-то все же крикнул. Думаю, это были наши знакомые.       Нам потребовалась пара минут на финальные штрихи. Я услышал собственный голос, рычащий в микрофон приветствие, и освещение в зале тут же стало тусклее, а прожекторы подсветили нас холодным потоком белого света.       Ну и дыра.       Тут совсем тесно.       Никакой софит не ослепит настолько, чтобы скрыть реальные габариты этого помещения.       Зал был наполнен, но не очень густо. Я прошелся взглядом по первому ряду, видя глаза пришедших людей. Разные взгляды. Разные мнения. Кому-то все равно.       Крикнул что-то в микрофон, теперь выбрав себе точку позади голов людей, где-то в противоположной стене – на светящейся табличке с надписью «выход».       Представил каждого из участников.       И игра началась.       А затем – так же благополучно кончилась.       Я не успел и глазом моргнуть, как понял, что все пронеслось мимо меня. Мы выступили, и можно было бы даже сказать, что неплохо, если бы после концерта не обнаружилось, что в зале звук был настроен откровенно плохо. Неизвестно, отчего именно все превратилось в страшную какофонию: то ли из-за неудачной планировки пространства, то ли из-за того, что звукорежиссер действительно был придурком, но наши друзья, что пришли поддержать нас, сказали, что гитары из разных частей зала были слышны совершенно по-разному, лид-гитара периодически тонула в ритме, а синтезатор, наоборот, был стабильно слишком громким. Меня эта информация грубо огрела по голове, и я не знал, как именно мне вообще на все это реагировать. То ли злиться, то ли расстраиваться, то ли идти разбираться со звукарем, в чем смысла теперь совершенно уже не было, так что я молча, с кривоватой улыбкой на лице, проглотил все, что мне оказалось предоставлено, и пообещал себе, что внимательно подумаю об этой ситуации на досуге. Я чувствовал себя огорошенным и совершенно беспомощным, и приподнятое настроение, которое осталось после бодрого, с моей перспективы, выступления, очень быстро омрачилось осадком такого вопиющего непрофессионализма, на который нам намекнули. То есть, ребята продолжали говорить нам, что мы звучали круто, что у нас хорошая музыка, и что мы обалдеть какие энергичные, но меня все это уже не волновало, поскольку запоролись мы именно на вещах, от нас почти независящих, но при этом являющихся залогом успеха всей кампании.       Ощущения у меня были смешанные. Это нужно же было так обосраться, со звуком-то. Ладно. Я что-нибудь придумаю на будущее. Кажется, нам нужен собственный звукорежиссер.       Однако, приятные моменты тоже были. Группа, выступавшая перед нами, решила задержаться, чтобы послушать нас, и, что меня совершенно поразило, они тоже сказали нам, что музыка им понравилась. Вот так запросто! Без столкновений за кулисами и обменом презрительными взглядами, без показательного игнорирования друг друга и грязной конкуренции – просто сказали, что понравилось! Возможно, все было действительно не так трагично.       Синтезатор все равно был слишком громким. Но когда клавишник играет хорошо, можно и погромче. А ведь он правда хорошо справился. Держался скромно – ну, а что я могу от него требовать – но от этого не менее уверенно, и каждый раз, когда я на него оборачивался, он будто чувствовал это, тут же отрывая взгляд от клавиш и смотря в зал, или на меня, не видя при этом ничего, или на Яску, и выдавал такую мягкую, очаровательную улыбку, будто я пел о прелести цветов, а не о саморазрушительном отчаянии. Да, Янне... хорошо себя показал.       Невольно я все же вспомнил, как подскочил к нему в перерыве на соло, потому что услышал, как он сбился. Янне тут же сгруппировался, принимая сосредоточенный и очень серьезный вид, будто испугавшись, что я взбушесь на него из-за крошечной ошибки. А я-то специально подошел, надеясь, что он почувствует себя легче, если я буду рядом. Хотя, черт знает, я его скорее нервировал. Из меня моральная поддержка так себе, особенно, если речь идет про Янне. Ну вот не умею я с ним! Но в следующую же секунду решил, что это будет хорошо, если я прислонюсь к нему плечом. Типа, чувак, не парься, все дела. Мне не стоило этого делать. Кажется. Я не уверен. Это было глупо, лезть к нему. С чего вдруг я посчитал, что ему вот прямо сейчас без меня не выжить? Янне поднял на меня удивленный взгляд, и, кажется, он действительно не ожидал этого жеста. Я длительно посмотрел ему в глаза, пытаясь прикинуть, о чем он сейчас думает, но за его растерянностью не смог выцепить ничего.       Неумолимо двигающаяся вперед композиция вынудила меня вернуться к микрофону, и очень стремительно, и я, чувствуя себя не менее растерянным, чем сам Янне, поскорее свалил. Через некоторое время я снова, из чистого любопытства, обернулся на него: мне хотелось попробовать оценить, насколько глупым он посчитал это прикосновение. Он посмотрел на меня, исподлобья, будто хотел сделать это незаметно, но тут же напоролся на мое собственное внимание. Черт возьми! Это было так нелепо, вся эта ситуация, что я чуть было прямо в микрофон не заржал. Я подмигнул ему, мимолетом, чтобы хоть как-то обосновать свой взгляд. Я не знал, что делать! Отвернулся от него сразу, понимая, что проебал пару аккордов, пока семафорил ему секретными посланиями, и, жутко пристыженный этим самым осознанием, стал внушать себе, что я злой, бешеный, мать его, металлист, но все равно улыбался еще пару секунд, потому что мне стало чертовски смешно.       В общем, Янне правда справился, и просто отлично. Ничто из моих мрачных выдумок не сбылось. Янне просто взял и сыграл. Как римский воин. Пришел, увидел, отыграл, сука, концерт. Надо хоть руку ему пожать, что ли. Но для начала, мне нужно было уточнить, сможем ли мы хотя бы пивка купить на вырученные за концерт деньги. Я заглянул к менеджеру бара, где мне сообщили, что за деньгами можно будет прийти в течение недели. Что именно нам полагалось, узнать я не смог, но был уже доволен хотя бы тем, что какие-то деньги мы все же получим. Парни ждали меня в холле. Я победно поднял кулак вверх, громко заявляя, что на зарплату мы все вместе сходим поесть бургеров, если денег хватит. Они навалились на меня толпой, мы обменялись восторженными поздравлениями, а Янне, будто он не при делах, остался стоять немного в стороне. Ну, нет, так не пойдет.       — Иди сюда, — подозвал его я. Он улыбнулся, как и всегда – скомкано, а я схватил его за руку, вовлекая в наш круг. — Или тебе так не хочется обниматься?       Как следует сжав друг друга до боли в ребрах, мы, все пятеро, наконец разлепились. Янне выглядел таким же обрадованным и умиротворенным, как после прослушивания, когда он понял, что понравился нам. Теперь же меня преследовала назойливая идея, что я должен ему что-то сказать, как бы поставить точку на том, что мы отыграли этот несчастный концерт, и, пусть не слишком удачно, полным фиаско здесь тоже не пахло.       К тому же, получается, его работа тут закончена. Отвалю ему его справедливую зарплату, и он может уходить.       Может идти и заниматься своей жизнью, какая бы она там у него ни была.       Не знаю, как он живет, кстати. Знаю только, что предки у него – бесы. Это не жалость, не подумайте.       В общем-то, Янне теперь был свободен. И, кажется, он сам это понимал. Мы сделали вместе все, что требовалось. Я могу официально теперь прощаться с ним, с глаз долой и из сердца вон.       В смысле, вообще. Совсем.       Навсегда, в смысле.       Мы можем друг друга больше не задерживать.       Нет, то есть, если бы он захотел остаться, то я, конечно, без сомнений его бы принял. У него же теперь инструмент есть, я лично об этом позаботился. Имею в виду, не «позаботился», а помог, я так думаю. Надеюсь. Ну, нельзя же сказать человеку – выметайся, если я вот этими руками сгреб его в охапку и запихнул в магазин? Да я и не собираюсь ему такого говорить. В мыслях даже не было. Я ведь не совсем чокнутый.       Получается, мне нужно предложить ему остаться? Сам-то он уж точно не попросится. Ладно, к черту, я все равно не готов никого другого искать. Думаю, свой выбор я давно уже сделал. Может быть, после Шопена. Или после "Money For Nothing". Я не помню. Или... нет, я правда не помню, когда. Выбор сделался автоматически, мне так кажется.       Он же мой, блин, чувак. Натурально.       — Что ж, получается, отыграли, — произношу я, задумчиво рассматривая клавишника.       Парни воодушевленно болтали, но я никак не мог вникнуть в их шум. Янне тоже трепался с ними, счастливый такой. Ну не выкину я тебя. И мне все равно. Даже если ты такой придурок, блин, придурошный, я тебя не выкину.       — Слушай, м-м, Янне, — начал я, и все ребята тут же затихли: похоже, они догадывались, к чему все идет, и не особо пытались скрывать своей радости по этому поводу. — Я хотел... поблагодарить.       — За что? — посмеялся он.       — Что согласился нам помочь. Мы бы совсем обосрались, если бы ты не ввязался и не выступил сегодня с нами, — я сглотнул, у меня в горле почему-то пересохло. — Ну... не важно, что там у нас получилось, но, вообще... мне... ну, ты, наверное, и так понял... короче...       Он очень широко заулыбался, будто и сам прочитал уже, что я пытаюсь ему сказать, но перебивать меня не стал.       — Ты... я понимаю, в целом, наверное, мы не дали тебе выбора, да? — я рассмеялся в неловкости, будто Янне заразил меня собственными реакциями. — Я не дал... но... ты охуенный. Это я тебе от чистого сердца говорю. Ты правда отлично справился... честно, я не ожидал. Не потому, что я о тебе плохого мнения! Просто ты... Ты крутой. Я это и так слышал, но ты правда охуенно крутой. Блять, короче, я хочу тебе предложить, ты можешь подумать, я знаю, что это может показаться слишком... ты знаешь, слишком напряжным, может быть, для тебя. Ваще проблем ноль! Так вот... я бы хотел предложить тебе... то есть, конечно, если ты сам хочешь! Играть с нами и дальше, короче.       Он так приосанился, и, кажется, заулыбался еще шире, чуть ли не перебивая своей улыбкой тусклое освещение бара.       — Аллу, правда?       Я чуть скрипнул зубами. Ну не могу я привыкнуть к этому его «Аллу». Так сладко, что скулы сводит. Кошмар, он правда не чувствует этого?       — Вы серьезно? — он радостно, не веря своим ушам, посмотрел на остальных: все трое ему широко улыбались, только кивая головами.       — Янне, ты большой молодец, — сказал Але. — Я не знал, чего ожидать, но ты прекрасно справился, и это правда.       — Ты отлично держался. Ну, я знал, кого привожу, — вставил Яска.       — Я, я не знаю, что и сказать, — твердил клавишник. — Я, может, не совсем вам подхожу, но...       — Успокойся, подходишь, — я попытался его хоть как-то на землю вернуть, потому что сам, невольно, подхватывал этот его эмоциональный подъем, и я не могу сказать, что мне это не нравилось, просто правда, от такой сладости зубы болят.       — Черт, ребята, спасибо, я очень благодарен, — польщенно ворковал он, не в силах определиться, на кого ему смотреть.       — А мы благодарны тебе, Янне, — сказал Хенкка.       — В общем, ты понял, — снова заговорил я. — Нам нужен такой человек. Который бы... и в огонь, и в воду.       — Я... я хочу. Хочу продолжать играть с вами. Только, знаете, у меня учеба и все эти вещи. Но я все равно хочу.       — У Хенкки тоже учеба. Он вообще школу заканчивает.       — Учеба – это святое, — согласился Хенкка. — Но если ты сможешь выкраивать для нас время, то это было бы очень здорово.       — Я смогу, — нахохлился тот. — Черт, я хочу. Я не подведу.       — Ой, ну все, не теряй голову, мы знаем. Жизнь такая штука, Янне, ты знаешь, она скользкая сука. Хочешь – двери открыты. Мы все прекрасно понимаем, и не будем тебя дрючить сутками напролет. Ты же знаешь.       — Ну-у, я щ-щитаю, нам нужно в честь этого бухнуть! — заявил Яска решительно. — Хватаем Янне и погнали!       Вирман тут же замотал головой.       — Нет, слушайте, извините, я пас.       — Янне, правда, едем с нами! — радостно вскричал Хенкка, тут же наваливаясь на него. — Едем в пати-хаус мистера Блэксмита. Ты ни разу не пожалеешь. Будет охуенно!       — О, да, инициация, — Але тоже воодушевился. — Янне, готовься пить водку. Это будет незабываемо.       — О-о-о, — протянул я, чувствуя накатывающийся на меня азарт. — Малыш, ты, блять, себя завтра в зеркале не узнаешь. Все, дорогуша, прощайся со своей алко-девственностью. Сегодня ты будешь пить водку.       — А без водки можно?       — Без водки нельзя, дорогой мой, никак нельзя, — я подлез ему под руку, а с другой стороны его обхватил Яска, и мы вместе стали толкать его к выходу. — Это как впервые послушать дебютный альбом Флойдов. Ты слушал? Это спиритический, бля, сеанс единения с темной стороной своего разума. Вот и с водкой то же самое. Это обязательно надо.       — Ребят, я не планировал, я пить не буду, я просто потусуюсь с вами, но уж как-нибудь без алкоголя.       — Ну мы посмотрим, как ты запоешь через часик-другой. Поехали.       — Стоп, — он стал упираться, будто действительно хотел нас переубедить. — Меня дома ждут.       — Ну и? Скажи, что переночуешь у друзей.       — Мне надо позвонить.       — Звони! Только не смей сегодня ехать домой. На том Янне смирился, но по нему видно было, что он сам от этой идее в восторге.       — Ладно, черт с вами, погнали! Наш общий победный вопль разнесся по всему зданию.

***

      Илмари Раатикайнен был святым человеком: мало того, что он довез нас и инструменты до площадки, так еще и согласился отвезти все назад. Мы сгрузили инструменты в багажник, кое-какие из них поместились в салон. У него был довольно небольшой седан, и это была та еще умора, ехать там вшестером, не считая инструментов – я даже не хочу вспоминать, как мы сюда добирались. Теперь же нам предстояло крайне веселое путешествие в Вест-Энд, где жил Хенкка, и нам нужно было вновь суметь запихать себя внутрь машины. У Яски была наиболее выигрышная позиция: он сидел спереди, рядом с отцом, а нам всем пришлось втискиваться назад.       Здесь уже царил полный хаос, а учитывая, что я забирался последним, в мою сторону тут же полетело немереное количество шуток, которые никто, почему-то, не стеснялся отпускать даже при Илмари.       — Так, Алекси садится на Хенкку, — сказал Але, явно не желая по второму кругу катать меня на себе, и все одновременно начали выть.       — Блять, я не буду, — смеялся я, понимая, что вариантов мало – кроме как на ком-то, до Вест-Энда мне не доехать.       — Ну, выбирай, либо Хенкка, либо Янне.       — Ты уж извини, кто весит меньше семидесяти – тот едет на коленочках, — добавил Яска. — Усаживай свою жопу.       — Але, пожалуйста, можно к тебе?       — Нет уж. Еще раз я это не вынесу. Ты меня нашинкуешь своей тощей задницей. Ты знаешь, Алекси, я к тебе со всей душой, но ты меня реально задавишь. Иди к Хенкке.       — Суки, вы к чему меня склоняете? Але!       — А ну, Лайхо, твоя мама не была бы довольна, если бы услышала, как ты красноречиво изъясняешься, — с напускной строгостью предупредил меня Илмари.       — Ну вы меня извините, херра Раатикайнен, но вы же видите, какая неловкая ситуация. Маме ни слова!       — Садись уже, черт тебя дери, — смеялся отец.       — Иди сюда, не стесняйся. Все свои.       Я, матерясь, стал утрамбовываться внутрь седана, подмяв под себя Янне, он пытался возмущаться, но не долго, потом я как-то неловко перебрался ближе к Хенкке, и все вокруг ржали над моими потугами, и, когда я уместился на коленях у басиста, обвивая его за шею, чтобы иметь хотя бы какую-то точку опоры, Янне наконец захлопнул дверь. Набившись в машину, как клоуны в Фиат, мы все хохотали, одновременно от того, насколько тесно было внутри, а особенно с учетом, что гитара Куоппалы была тут же, слева от меня, и чехол норовил угодить мне в глаз. Я поменял позу, отчетливо ощущая, как нос Хенкки тычет мне между лопаток, подвинул гитару Але, из-за чего он хлопнул меня по руке – «руки прочь, у тебя своя есть». Я нехотя примирился с тем, что мне придется терпеть тычки гитарным грифом в лицо, Янне вертелся на своем месте, не зная, как сложить ноги для того, чтобы почувствовать хотя бы минимальный комфорт, заехал в меня плечом – конечно, я захотел отпихнуть его, но отсутствие места не позволяло это сделать, плюс ко всему Сеппяля настырно боднул меня в спину опять, чтобы я прекратил на нем ерзать. Машина тронулась.       — Ох, я понял! Але, я понял твою мысль. Ну и костлявая же у тебя жопа, Лайхо. С тобой совсем неудобно.       — А тебе моя жопа пиздатый круиз обещала, или что? Ты на что рассчитывал?       — Лайхо, рот!       — Да они меня вынуждают! Какая пошлятина!       — Алекси, сядь ровнее, мне неудобно.       Я специально вдавил себя посильнее в Хенкку, и тот начал охать и вздыхать, десять раз пожалев, что согласился приютить меня у себя на коленях. Не помню, правда, чтобы его кто-то спрашивал!       — Как я рад, что это не я тебя катаю. У Хенкки капец какое лицо недовольное, — смеялся Янне.       — А ты не зарекайся вообще! Мне несложно к тебе передвинуться!       — Нет уж, спасибо!       Мы выехали на дорогу, на повороте всех нас скинуло вправо, чехол с гитарой опасно вперился мне в подбородок, а я в свою очередь не смог удержаться на месте и придавил Янне, который, видимо, наивно полагал, что ему от меня не достанется. Затем машина чуть подпрыгнула, и весь задний ряд разом вскрикнул – я от того, что долбанулся головой о потолок, да и тряхнуло нас здорово, это секундное ощущение полета меня прямо до костей пробрало, а сидя на Хенкке это казалось вдвое более странно; гитара упала Але на ногу, он тихо взвыл, Хенкка пихал меня в спину, из-за чего я боялся в конечном итоге улететь в ветровое стекло, а он еще приговаривал, что больше никогда не позволит нам вдвоем оказаться в таких компрометирующих условиях; Янне же просто закрывал лицо ладонью, боясь, что еще немного, и мой локоть окажется на месте его левого глаза.       — Только не сильно там ужирайтесь, молодежь, — напутствовал отец Яски. — Чтобы без трагедий. Яска, ты хоть позвони завтра. Буду ждать сведений. И чтобы полиция и скорые не катались по Эспоо всю ночь.       — Да, сэр.       — Мы вообще не пьем, херра Раатикайнен! — не унимался я, все пытаясь поудобнее устроиться на Хенкке. — Только молоко и печенье!       Инструменты мы временно сгрузили у Хенкки дома, зная, что до завтра они никому там не помешают. Раатикайнен-старший дал нам еще пару ценных советов на прощание, вроде тех, что предписывают не мешать водку с пивом, после чего укатил. Мы остались предоставлены сами себе до самого утра, у нас в распоряжении был громадный домина Сеппяли, которым мы могли пользоваться, как хотели. Без непотребств, конечно. Вест-Энд был богатым районом, здесь были не по меркам Эспоо хорошие дома, а что самое главное – тут было очень тихо и спокойно. По-богатому тихо и спокойно, то есть, страшно, если вдруг станет как-то иначе. Вот ни разу бы не подумал, что судьба меня сведет со здешними богачами, но у жизни были свои планы. Все тут же начали обсуждать, как бы предстоящую вечеринку разнообразить.       — Хенкка, может, ты позовешь подруг? — вдохновился Яска, и его глаза заблестели, будто он удивился собственной идее.       — Правда, давайте позовем кого-нибудь еще! С девочками будет как-то повеселее.       — Какие, к чертовой матери, девочки? — рассмеялся я. — Только мужская компания! Мы, вообще-то, посвящаем Янне сегодня!       — Алекси, что с тобой? Ты на себя не похож! — Яска, видимо, надеялся, что сможет позвать свою девушку, у них такая романтика сейчас была, по его рассказам, что одуреть можно было. Конфеты и букеты, все дела, самый сок – но эти розовые облака сильно подпортили бы нам всю атмосферу, я в этом был уверен.       — А что я такого сказал? У нашей пьянки очень конкретная цель, нам нужны только проверенные люди.       — Твое разбитое сердце воняет на всю улицу, Алекси. Если ты страдаешь, остальным веселиться не надо мешать! — хохотнул Хенкка.       — О, да. Как ее там звали? Мартина? Он после нее вообще на девочек не смотрит. Я не узнаю своего друга! Мне уже за тебя страшно, Аллу, уж не понравилось ли тебе на Хенкке кататься?       — Яска, твою мать! Ты ваще тормозов не знаешь, да?       — Знаю, да только я знаю еще, как ты любишь крепкие мужские объятия по ночам.       — Ох-хо! Туше, туше! — Александр стал аплодировать.       — Смотри, покраснел весь.       — Отъебитесь от меня, дайте мне погрустить!       — Кто, вообще, такая эта твоя Мартина? Что за имечко?       — Да не было никакой Мартины! Че ты выдумываешь?       — Не было? А кто же тогда был? Алекси, мне теперь реально страшно!       — Яска, вот сука, вернемся домой, я тебе покажу, что такое настоящие, крепкие мужские объятия, ты забудешь, как дышать, поверь мне.       — Не трогай меня, ты меня пугаешь. Я тебя люблю, но ты меня правда пугаешь.       — Иди на хер!       — Янне, ты что-то притих, — тут Хенкка обернулся на клавишника, который еще был не совсем в курсе всех наших разгонов, и стоял, помалкивая и только лишь слушая весь этот словесный поток. — А у тебя сегодня особенный день!       Тот рассмеялся, и ребята снова переключились на него, чему я был несказанно рад. Что они оставили меня и мою воображаемую Мартину наедине.       Мы ввалились в дом, тут же что-то уронив в прихожей. В нашем распоряжении было целых три этажа, и даже чердак, который, в целом, ничем от остальных этажей не отличался.       — Ну, если девочек не будет, нужно хорошенько нажраться, — весьма мудро заметил кто-то из нас.       Притащили в кухонный зал трон, а на самом деле потрепанное офисное кресло, на которое Яска сразу положил глаз. Я сказал ему, что на троне сидеть будет Янне, потому что мы бухаем в его честь.       — Оно постоянно опускается. На нем сидеть невозможно. Уберите эту рухлядь, достаньте лучше нормальный стул!       — Нет, это трон, — уперся я. — Ниже пола не опустится. Янне!       Клавишник устало обернулся на меня, вынужденный разорвать зрительный контакт с колбасками, которые Хенкка готовил в качестве закусок. По его виду можно было сказать, что его уже порядком утомило быть центром внимания сегодняшнего вечера, но все равно лыбился во весь рот, когда к нему обращались.       — Королевский трон ждет. Садись.       — Я хочу на диван, — сказал он. — Весь вечер там сидеть я не вытерплю.       Яска тут же запрыгнул на кресло, откатываясь на нем немного вбок, и оно со скрипом стало медленно спускаться вниз. Мы дружно заржали от этого звука, но Яску вообще ничего в этой ситуации не смущало.       — Я сказал, что трон мой, и он будет моим.       Хенкка поставил на журнальный столик тарелку с теми колбасками, и мы расселись по периметру, тут же открывая расставленные вокруг нас банки джин-тоника. Водка осталась в стороне, до поры до времени.       — Что же, коллеги, — Александр торжественно поднял банку вверх, и остальные последовали его примеру, кроме Янне, который все еще сомневался в необходимости потребления алкоголя. — Я хочу поднять тост за нашего прекрасного клавишника. Янне, ты оказал нам неоценимую помощь, и мы все тебе безмерно благодарны.       — Я просто делаю то, что мне нравится, — разулыбался он.       — Не скромничай, — Хенкка с улыбкой пихнул его локтем. — Ты звезда!       — Твое здоровье, Янне!       — Твое здоровье!       Мы стукнулись банками, тут же опустошая их на треть, а Янне выцепил себе долгожданную колбаску, надеясь, что все забудут про то, что он не пьет, и не будут обращать на него внимания. Но я-то за ним очень внимательно следил! И он отсюда трезвым не выйдет.       — Та-ак, — протянул я, дожидаясь, пока все остальные поставят банки на стол. — Это совсем не дело! Янне, ты обязан с нами выпить, и не спорь.       — Оставь его в покое, Алекси. Не хочет – его дело, — посмеивался Александр. Я широко ухмыльнулся, поднимаясь со своего места и перебираясь прямо через столик, чтобы впихнуть себя между Хенккой и Янне. Они оба недовольно загундели, пытаясь меня отодвинуть, каждый – в разную сторону.       — Бля, не разлей мой тоник! — послышался возглас Яски.       — Янне, детка, не стесняйся, — я обхватил его рукой за плечо, очень неудобно устроившись между ним и басистом: нормально сесть у меня не вышло, потому что Хенкка даже не потрудился подвинуться, так что я примостился там боком. Янне только смеялся, прекрасно понимая, что я сейчас начну активно его спаивать. — Че ты как не свой? Ты че, в гостях? Давай я тебе помогу!       — Он не отстанет, — рассмеялся Хенкка, а я открыл банку, что стояла к Вирману ближе всего.       — Хенкка знает, о чем речь, — подтвердил я. — Надо вспомнить, как мы его самого набухали в первый раз. Чувак! Он уснул в ванной.       — Я не хочу так же, — взмолился Янне. — Я надеюсь все-таки найти дорогу домой завтра!       — Забудь. Это тебе не понадобится.       Я поднес банку к его рту, очень неровно – моя поза делала определенные движения затруднительными – и несколько капель джин-тоника тут же оказались у Янне на толстовке.       — Твою ж... — он попытался меня отпихнуть, и я облился сам. — Алекси! Дай сюда уже!       — Посмотри на него! Аллу только один глоток сделал, а уже в хлам!       — Успокойся, пьянь!       Янне в конце концов вырвал у меня банку и сделал один большой глоток. Все стали аплодировать ему, и Але потрепал его по плечу.       — Все, Янне, теперь пути назад нет. Тебе придется пить с нами. Скажи спасибо Алекси.       Вирман с крайне огорченным видом оттянул ворот своей намоченной толстовки.       — Черт... это же отстирывается?       — Да неужели тебя это ебет?! — заржал я ему в ухо. Он мотнул головой, пытаясь отодвинуться от звука подальше, а я занес над ним уже собственную банку с тоником. — Еще глоточек! Парни, тост, срочно!       — Янне, чтобы руки никогда не дрожали!       — И поступь была крепкой!       — Давай, родной! Пей!       Клавишник крепко зажмурился и начал глотать выпивку, пока банка не опустела на половину.       — Во-от! — как только он закончил глоток, я увереннее схватил его за шею и начал трепать за волосы, ему явно это не очень нравилось, и он стал брыкаться, надеясь все же вывернуться из моих жарких объятий. Я чмокнул его в макушку напоследок и ласково похлопал по щеке, ужасно обрадованный тем, что добился своей цели. Пока я пытался выбраться из ловушки тел товарищей, в которую сам себя посадил, Янне пихнул меня в спину, и я не сумел удержать в руках банку – она выскользнула, я подхватил ее в последний момент, но тоник все-таки выплеснулся мне на футболку, окончательно превращая меня в мокрую собаку.       — Черт, Лайхо, ты чучело неаккуратное, — смеялся Яска. — Не подходи ко мне даже близко.       — Это еще только начало, — Хенкка вскинул брови, обращаясь к Янне. — Готовься. Он потом еще что-нибудь выдумает. Просто морально готовься держать оборону.       — Бля, — выдохнул я, приземляясь на свою подушку. — Хенкка...       — Смотри, началось, — басист подмигнул Янне и уставился на меня, ожидая продолжения.       — Я весь в этой срани, Хенкка. Мне нужна новая футболка.       — Ничего не знаю, Алекси. Ты сам виноват.       — Ведь не буду же я в мокрой одежде сидеть? Ты можешь сжалиться надо мной?       — Я не дам тебе свою одежду. Ты засрешь все.       — Пожалуйста... Он с раздраженным вздохом встал с места.       — Янне, тебе тоже принести?       — А вот его ты спрашиваешь, да?! Ты меня не любишь, а я у тебя на коленях сидел, ты забыл, что между нами было? Искра! Забыл? Я для тебя уже пустой звук, да?!       — Еще одно слово, Аллу, и ты пойдешь сушить свою футболку феном, — он с улыбкой пригрозил мне кулаком. — Даже не ной.       Я грустно вздохнул.       — Аллу, не ной, я сказал, — смеялся он. — Так тебе-то принести, Янне?       — Высохнет, — со смешком отозвался тот, махнув рукой. Хенкка кивнул и отправился искать мне сменную одежду, а вернулся с широкой красной футболкой. Я протянул ему руки навстречу, но прежде, чем передать футболку мне, Хенкка свернул ее и отшлепал меня ею в качестве назидательного жеста.       — Изговнишь – не знаю, что я с тобой сделаю.       Я, изображая самую примитивную детскую обиду, принял его одолжение и быстро переоделся, откидывая свою мокрую одежду к батарее.       Мы решили, что с музыкой будет намного веселее. У Сеппяли в доме была на удивление хорошая стереосистема, и даже виниловый проигрыватель, правда, его мы трогать не стали. Яска заказал песню, зная о большой коллекции Хенкки, и из колонок стала литься удушающе-сладкая попса, что-то вроде Саманты Фокс. Я, из соображений чести, стал возникать, что музыка – полное дерьмо, но и пальцем не пошевелил для того, чтобы поставить что-нибудь стоящее. Точно так же, как и остальные. Каждый считал своим долгом выразить недовольство звуковым сопровождением, но добротный заряд попсятинки каждому человеку иногда необходим, а особенно, если речь идет про алкогольные вечеринки. И все же, я не удержался от ультиматума: чем хуже была песня, которую ребята ставили, тем серьезнее полагался за нее штраф, а именно – от одного до трех глотков джин-тоника. Само собой, это правило распространялось и на меня, поэтому я не стеснялся заказывать отборное говно.       От нечего делать мы даже решили сыграть в небезызвестную игру, где каждому игроку необходимо отгадать имя, написанное на бумажке.       Перемешав огрызки бумаги, мы расклеили их себе на лица. Я определился, что загадываю для Хенкки: когда у него на лбу появилась надпись с его персонажем, сидящие вокруг разразились смехом. Прямо посередине прекрасного, широкого и гордого лба басиста красовалась надпись «Уинстон Черчилль».       — Ой, это будет очень весело, — заметил Яска. — Это прямо-таки твоя тема, сэр Хенри.       Тот заинтригованно поднял брови, и его листочек чуть было не упал вниз, отчего мы все вскрикнули, но он его удержал.       Когда настала моя очередь тянуть листок, я, для чистоты эксперимента, прикрыл глаза и так же, как и остальные, налепил его себе на лоб. Видимо, мне досталось что-то особенно изощренное, потому что смехом разразились все до исключения, они чуть ли не задыхались от спазмов. Мне было уже дико интересно, что там написано.       — Ну, Аллу, готовься. Сложная игра.       — Что же там такое? Янне рассмеялся слишком отчаянно, упираясь лицом Хенкке в плечо.       — Ты там написал, да?       — Я не знал, что он попадет к тебе! — стал оправдываться Вирман.       — Я какая-то порно-актриса, или что? Чего ты ржешь?       — Не знаю, не знаю, — ответил он, а Яска важно подкатился ко мне на своем уже слишком комично опустившемся кресле, хлопнув рукой по спине.       — Удачи. Просто, удачи.       В общем, именно этим мы и занимались. Янне узнал, что он – музыкант, а точнее – певица. Хенкка ошеломительно быстро догадался, что он – политик. Яска выглядел крайне замученным, и знал только то, что он не был человеком, но при этом был персонажем книги, персонажем сказки, но никак не мог предположить Мумми-Тролля. На счет себя у меня никаких идей не было вообще.       Нам вскоре надоело, потому что первым угадал Хенкка, он лучше всех в такие игры играл, а остальным уже просто напиться хотелось.       За ним последовали Але с его «Фредди Крюгером» и Янне. Последний умиленно и глупо моргал, смотря на нас, потому что выяснил, что он был Агнеттой Фельтског.       — Кто ее загадал? — спросил он.       — Это я, — ответил Куоппала. — Подумал, что было бы забавно, если бы ты ее вытащил.       Яска уже умолял нас дать ему подсказку, и мы в конце концов над ним сжалились. Он снял с головы бумажку и разочарованно выдохнул.       — Я думал про Мумми-Троллей, честно, — говорил он.       — Конечно, конечно, — отвечали мы, вообще ему не веря.       — Ну, теперь ты. Сдаешься?       — Почти, — признался я. — Ну, я не очень известный музыкант, при этом я из Финляндии, и я – совершенно точно не Сибелиус. Черт, кто? Роопе Латвала?       — Хороший вариант, но нет, — сказал Хенкка. — Это очень близко.       — Я играю в Stone.       — Нет.       — Но я гитарист, да? Все кивнули.       — Я из Dimmu Borgir?..       — Чувак. Финляндия.       — Блять, точно... Тут меня осенило.       — Я из IneartheD!       — Ну слава богу! Дошло! Я рассмеялся.       — Я Александр Куоппала. Я все это время был Куоппалой, черт возьми. Але, какой позор. Извини.       — Нет, все-таки, не дошло. Ну, последняя попытка.       — Да вы сумасшедшие, — крикнул я. — Я этот, ну как там, блять! Придурок!       — Имя!       — Лайхо?!       — Бинго!       Все очень шумно засмеялись. Я содрал со лба листок, понимая, что все это время на мне красовалось мое собственное имя. Наверное, я выглядел как полнейший идиот.       — Янне, ты гений, — Хенкка пожал Вирману руку. — Я чуть было не сорвался. Как ты догадался загадать Алекси его самого?       — Не знаю, — смеялся клавишник. — Просто подумал, что это было бы смешно.       Когда в дело пошла водка, играть уже не было смысла: мы и без того были достаточно пьяны, и головы у всех соображали с трудом, поэтому мы трепались обо всем на свете. Обычно, от водки мне становилось весело и тянуло делать всякие тупые вещи, и я часто донимал товарищей в таком состоянии, вызывая у них уйму негодования и возмущения. Сегодня же дела обстояли иначе. С каждой новой стопкой мне становилось все более и более странно, и в какой-то момент я даже умолк, уже никому не надоедая своими глупыми шутками и приставаниями. Я чувствовал, что мне хотелось ненадолго остаться одному, при этом компанию покидать совсем не хотелось.       В какой-то момент все плавно рассосались по залу, кто-то уходил курить, потом возвращался, Яска повис на телефоне со своей девчонкой, уединившись в комнате на другом этаже. Але и Хенкка распевали какую-то старую песню, пьяно обнявшись, и пытались привлечь в это дело Вирмана, но он только наблюдал за ними и смеялся.       А мне окончательно погрустнело.       Мои мысли становились настолько беспросветно тоскливыми, что уже даже песнопения товарищей меня не особо радовали. Может, дело в том, что алкоголь – депрессант. Может, меня немного волновал сомнительно отыгранный концерт. Хотя, нет. В ту сторону я уже совсем не думал. Просто, не может же тебе постоянно быть слишком хорошо. Ты смотришь на хмельное веселье товарищей, слушаешь их шутки, и где-то далеко на задворках сознания понимаешь, что тебе придется проснуться завтра утром. И чувствуешь себя самым потерянным человеком на свете.       Думаешь о концерте и о том, что ты, как тебе кажется, горы свернул, чтобы хорошо сыграть, но твоя жизнь никак от этого не поменялась. Что, если я родился только для того, чтобы выступить сегодня? Не на стадионе, а в занюханном и пыльном баре, совершенно не заточенном под концерты живой музыки? А что, если я родился для того, чтобы выпить банку тоника? Я исполнил свое предназначение только что, и дальше мне ничего не светит. Конечно, это бред, но он довольно сильно пугает, если пораскинуть мозгами в этом направлении.       Или, еще что похуже, начинаешь загоняться на почве проблем в личной жизни. О, это, конечно, то еще дерьмо. Сразу можно выкидываться из окна, когда думаешь на эту тему. Мне даже душно стало от этих раздумий, особенно зная, как Яска сейчас воркует со своей подругой. И про нас забыл, совершенно спокойно. Твою мать! Как же хочется себя придушить!       Але поднялся, намекая всем, что собирается подышать воздухом. Хенкка отказался, ему было неохота одеваться в шестой раз за вечер, а Янне вдруг вскочил и сам, правда, «вскочил» в его случае это громко сказано.       — Ты с нами? — спросил меня гитарист.       — Я догоню.       Черт возьми, мне было ужасно тоскливо. Я помедлил несколько минут, специально, чтобы на секунду утихомирить мечущиеся внутри черепной коробки сожаления, а потом все же направился вниз, с удивлением понимая, что достиг и вправду высокого мастерства перемещений в пространстве, будучи под градусом. Меня даже лестница не пугала.       Напротив комнаты, в которой застрял Яска, я остановился, прислушиваясь к голосу за дверью. Он уже сто лет треплется с ней. Вытряхиваю из себя колючую и горячую... ревность. Зависть это или ревность – разницы нет никакой. Ему там очень хорошо. А мне здесь, по эту сторону двери, очень хуево. Достаточный повод для ревности.       Я бы сейчас кого угодно мог приревновать. Например, того же Але, который так заботливо носится с Янне, чтобы наш нежный клавишник чувствовал себя частью компании. Загадал ему певицу из ABB’ы. А Янне загадал мне меня. И что ему в голову взбрело, действительно? Ничего поинтереснее выдумать не мог? Или решил так надо мной поприкалываться? Я-то не против. Это было довольно забавно, я, честное слово, совсем не против. Он, конечно, здорово придумал. Только вот все-таки интересно, как он эту мысль воплотить решился, на что рассчитывал? Теперь болтают там вдвоем, по душам, и хрен они на меня клали. Вот Янне выдумал мне мое имя загадать, чтобы я голову поломал, а потрепаться со мной ему западло. Черт, я даже его ревновал. Мне обидно! А если Куоппала еще и предложил ему покурить, а тот согласился, я этого никогда не прощу им обоим. Мои сигареты Янне никогда не берет.       «Я им сейчас не нужен», — пронеслось у меня в голове, но я откинул это в сторону, набрасывая куртку на плечи и, наконец, выходя на улицу к ним. Мешать им и перетягивать внимание на себя я не собираюсь.       Они вместе стояли у лавочки на небольшой террасе при доме. Тихо посмеивались, Але что-то говорил Янне, а тот смеялся в ответ, с очень удивленным лицом. О чем они говорили, я расслышать не сумел. Только ревность и одиночество больно кольнули под ребрами.       — ...вот, и не стоит волноваться, — услышал я от ритм-гитариста, который ободрительно потрепал Янне по плечу, и теперь уже оба обернулись на меня.       — О чем вы? — спросил я как бы между делом, пытаясь вклиниться в диалог наименее бессовестным образом.       — О концерте, — улыбнулся Але. Янне мило усмехнулся, отводя глаза. Я с внутренним ликованием и облегчением заметил, что он не курил.       — А чего?.. Ну да, он был средненького качества, что уж там скрывать, — накидывал я, все равно чувствуя себя немного лишним среди них именно в данную секунду. — Все равно, кайфово было. В следующий раз все будет лучше.       — Мне понравилось, — пробормотал клавишник. Он говорил медленнее, будто это стало для него трудно, он словно ловил слова механической лапой в непобедимом автомате с плюшевыми игрушками, а не вольно шевелил языком в свое удовольствие. Ну, он всего-навсего пьян. — Я не помню, чтобы мне так нравилось выступать раньше.       — Давно ты играл вживую, Янне? — поинтересовался Але.       У меня было стойкое подозрение, что весь этот разговор теплится только ради меня, будто бы говорили они изначально о чем-то совершенно другом, но я их перебил.       — Последний раз на выпускном экзамене в училище, — ответил тот. — Я, если честно, уже и не особенно думал... трогать все это снова.       — Да ну? — я усмехнулся, тут же отмечая, что во мне снова зарождается неизвестно чем спровоцированная бравада. Будто Янне одним своим присутствием заставлял меня лезть из кожи вон и выпячивать наружу все паясничество, на которое я был способен. — Это ТЫ мне говоришь, виртуоз чертов? Ты не хотел играть?       — Вообще, да, — он слегка стушевался, поглядывая на Але. Разве я что-то не так сказал? Опять он меня испугался? — Я просто, ну, знаешь, я устал от этого, за все эти годы. Поднадоело. У нас классическое учебное заведение было: официоз, церемонии, дипломы... фраки. Прочая чушь.       — Сплю и вижу: ты во фраке. Красота, — тут я засмеялся уже непозволительно громко. — Прямо мечта, а не студент. Какой красавец. Так и хочется в тебя букетом кинуть. Любишь розочки? Я бы тебе подарил розочки. Что думаешь? Жаль меня там не было. Я б на тебя взглянул. В ноги бы тебе кинулся, сразу за букетом. Отсосал бы тебе прямо на сцене, чувак. Сто пудов.       Янне зарделся, обезоруженный моим стебом. Я был ужасно доволен, что смог вогнать его в краску. Ну, я просто люблю это делать.       — Ну, сейчас-то ты передумал бросать, верно? — Куоппала чуть качнул головой в мою сторону, с улыбкой, но как бы предупреждая меня попридержать коней. — Аллу очень расстроится, если ты вдруг захочешь завязать со всем этим. Видишь, как он к тебе прикипел.       Я наигранно-возмущенно втянул носом воздух, случайно даже хрюкнув. Оба моих собеседника рассмеялись.       — Ладно, я пойду. Морозит, — сказал вдруг Александр, снова улыбаясь Янне, после чего затушил окурок о снег на ступеньках вниз, в сад. Клавишник кивнул и согласно мыкнул в ответ, но на меня посмотреть не решился. Так. Что они задумали?       — Вы че-то хитрите тут, нет? — я прищурился, очень внимательно оценив каждого из них.       Але поднял брови, смотря на меня так, будто я говорил слишком очевидные вещи. И оставил нас в ночной тишине. Я вдохнул полной грудью, только теперь понимая, что у меня от чего-то бешено колотится сердце. Кофе я не пил. Чего это меня так торкнуло?       Янне тихо прокашлялся, а потом вдруг рассмеялся во весь голос. Я удивленно уставился на него.       — Что-о?       — Ничего, — Янне все еще посмеивался. — Ты неподражаемый.       — Я знаю.       Мне пришлось закурить снова. Не пойму, отчего мне так сильно хотелось. Меня не покидала идея того, что я невыносимо хочу подпихнуть Янне сигарету. Хочу, чтобы он покурил со мной. Я одержимый, это точно. Сдался он мне – зачем мне переводить на него свое курево? Ну вот хочется, и все тут.       — Ничего не хочешь мне рассказать? — спросил я, изо всех сил изображая строгость. Это так, на заметку: если хотите выведать какую-нибудь инфу, но у вас нет совсем никаких зацепок или улик, то просто спросите, хочет ли ваш дружок или подружка вам что-нибудь рассказать. Есть шанс, что они расколются, если они в чем-то перед вами провинились, о чем вы не знали.       — Что, например? — растерянно спросил Янне. Мне показалось, что он мою наживку успешно заглотил.       — Ну-у, — протянул я, припадая губами к сигарете. Ну вот хотелось мне немного повыебываться. Настроение задать правильное, что ли. Хотелось, честно. — О чем вы тут шептались без меня, например. Не хочешь поделиться?       — О тебе, — смущенно ответил он.       Нет, этот человек все-таки безнадежен. Перед ним весь мир открыт – ври на любой лад, но нет ведь. Господи, надо будет рассказать ему пару трюков, чтобы не сдавал себя с потрохами, на будущее. Как он вообще жить-то будет, бедолага?       — И что же вы про меня говорили?       — Я просто... Черт возьми, Аллу, я совсем тебя не понимаю, — признался он вдруг, вздыхая.       — Ты не обязан.       — Но мне, блин, хочется. Хочется разобраться уже.       — Давай я, для начала, угощу тебя сигаретой, и ты согласишься, наконец. Этого ведь тебе тоже хочется, верно?       Янне прикрыл глаза и резко откинул голову назад, решаясь.       — Только если одну затяжку. Из твоей.       Мы сидели и курили на узенькой лавочке на террасе, предварительно отряхнув ее от снега. Янне крал у меня сигарету, с непривычки неестественно «обнимая» фильтр губами, как рыбка. Он постоянно кашлял, потому что и вдыхать-то дым нормально не умел, но мне было безумно приятно, что он, наконец, принял мое предложение. Мне казалось это чем-то важным. Типа, не знаю, я хотел сделать жест, да? Но он вечно отказывался. А тут согласился. Я чувствовал себя победителем. Это такая мелочь, но мне было жутко приятно. Хотя, я понимаю, что это плохо. Плохо будет, если он начнет курить из-за меня. Это вредно, да. Я задыхаюсь после долгого бега, например, потому что постоянно курю. Натурально, как паровоз. Это хреновая привычка, таить не буду. Да и кто ему будет до совершеннолетия сигареты покупать? Я, что ли? Я-то умею. Плавали, знаем. Была одна история... ну, не важно.       И вот я смотрю на него, как он курит и давится, и, черт возьми, честно, я прямо люблю его в этот момент. Он такой дурацкий и милый одновременно – складывает губы в трубочку и так по-дурацки курит. И кашляет опять. Не могу удержаться от инструктажа.       — Смотри, — я беру у него сигарету назад. — Берешь ее, ненадолго задерживаешь дым во рту. Не на пять минут, понял? Иначе окочуришься. И вдыхаешь – аккуратно только, да? Как воздух обычный. Просто дышишь, и все.       Я продемонстрировал ему, как надо это делать. Янне усмехнулся, пробуя снова.       — Всему тебя, паиньку, нужно учить.       Он почесал нос и глянул на меня: где-то в глубине его глаз затаилось неистовство, сдерживаемое, но уже, по крайней мере, заметное.       — Так что ты не понимаешь?       — С тобой все наперекосяк, — сказал он, откашливая очередное облако дыма. — Я не могу понять... Может, не знаю, я тебе на нервы действую? Вечно мне нужно с тобой... как-то... Изобретать пути, понимаешь?       — Возможно, — протянул я.       — Мне как будто постоянно на стреме нужно быть. Вот я тебя увидел – ты такой весь из себя крутой парень, и всем своим видом мне показываешь, что я должен свое место знать, или еще что-то. Ты меня за-драл. Аллу, ты меня за-драл! Бесишь, блин!       Я растерянно усмехнулся.       — Продолжай. Начало захватывающее!       —... с паинькой. С хорошим мальчиком. Перебор уже, ясно? У тебя чешется, что ли? Что ты ко мне прицепился? Я, блин, не собака, чтобы меня так кликать!       — Да я говорю, что вижу, а что такого? Ты же душка, как я могу не сказать об этом? Ну, разве нет? В чем я неправ?       Он глухо зарычал, смеясь.       — Господи, как же ты меня, блин, бесишь, Аллу. Хватит, прекрати это.       — Окей. Не буду. Знаешь, я рад, что у тебя есть такие эмоции.       — А какое твое дело, какие у меня эмоции, а? — кажется, его понесло. Он пьяно откинулся на спинку скамейки, забирая у меня сигарету опять, и глубоко затянулся. Я подумал, что его тут же стошнит, но нет – он каким-то волшебным образом это выдержал.       — Слушай, у меня свои методы. Изучаю... местность. Разве я не должен знать? Мы вроде как в одной группе играем!       — Это какие же такие методы? Бесконтрольный стеб?       — Эй.       — Да кто ты вообще такой, что ты выдумываешь, почему ты, черт, почему я должен догадываться, какое у тебя настроение, чтобы просто подойти и сказать – «привет»? Аллу его не называй. Это ему не нравится, то его раздражает! Господи, какой же ты, блин, воображала. Посмотри на себя. Ты сидишь тут и пытаешься меня скурить, потому что тебе не фиг делать! Ты ко мне пристаешь, а потом я не знаю, как мне себя вести с тобой! И ты сам не знаешь, какого фига тебе надо! Не смей, вот сейчас, — он ткнул меня пальцем в плечо. — Не смей такую рожу делать. Опять тебе что-то не нравится, да? Алекси, ты просто... просто... Бесишь меня, до глубины души.       — Взаимно? — я совсем не знал, что ему отвечать. Похоже, человеку нужно было выговориться. Но меня, как ни странно, абсолютно его слова не задевали – наоборот. Это забавляло, все эти внезапные откровения, да и к тому же это, пожалуй, полезно. Правда, может, я в конце нарвусь... будто мне этого не хотелось с самого начала.       — Взаимно! — хмыкнул он раздраженно. — Да, блин, ура! Наконец-то! Хоть что-то у нас с тобой взаимно! Бешенство! Круто, Аллу! Ой, я тебя не обидел? Иди ты в... жопу, блин. Иди в жопу, Аллу. Аллу-Аллу-Аллу. Бля!       Он расхохотался на весь двор, быстро вовлекая в это сумасбродство и меня.       — Так, хорошо, — не прекращая смеяться, я растерянно посмотрел на него. — Что еще скажешь? Давай, я слушаю, говори, что хочешь. Безумно интересно, что с тобой, блять, стряслось.       — Я все сказал. А, нет! — он снова ткнул в меня пальцем, крайне невежливо, но я готов был даже руки поднять. Изумительно. — Меня, блин, бесит, что ты куришь, понял? От тебя табачиной прет за десять миль! Вонючка.       — Окей, извини? — пролепетал я невинно. — Типа, мне не курить при тебе, или что? Что ты хочешь от меня? Я не знаю, куда себя деть теперь! Ты меня застыдил. Тебе не нравится, что от меня прет табачиной. Это неприятно. Понимаю.       Янне встряхнул руками, то ли от раздражения, то ли от внезапной игривости, и я окончательно прекратил понимать его.       — Нет. Дай еще одну сигарету.       Я повиновался.       Все так и продолжалось, и конца этому разговору я не видел. Янне уносило то в бред, то в обидную самоиронию, он курил и кашлял, потом снова смеялся, как умалишенный, но я все слушал его, потому что это было увлекательно. Укутался поглубже в куртку, застегивая молнию, вспоминая теперь почему-то слова Але – и правда, морозит, зараза. Янне все не переставал твердить мне, что я его бешу, смеялся сам с себя, говорил, что не понимает меня – а я готов был даже, наверное, помочь ему, если бы он хоть раз сумел задать мне нормальный вопрос. Но, видимо, у него было другое понимание ситуации.       — Бесишь, бесишь, бесишь. Ты отдаешь мне ноты и пишешь эти классные записочки в них – а потом бесишь меня. Лезешь поболтать, и бесишь меня! Я же ведь такой хороший мальчик, ах! Ах, я недостоин такого классного гитариста, как Аллу Лайхо! Что же мне делать, несчастному придурку, как же мне заслужить его царское расположение? Аллу, давай я буду играть, как тебе нравится. Аллу, давай, я не знаю, давай я буду смеяться над твоими шутками – они смешные, кстати – только бы ты посмотрел на меня снисходительно. Аллу, давай, да, я буду делать, как ты хочешь, только бы ты меня заметил, блин, блять! У тебя семь пятниц на неделе. Что я не так сказал? Почему он опять злится на меня? Почему он смеется надо мной? Бля-а-а-ать! Мне это все надо, в моей тупой жизни? Конечно, надо! Я хочу! Дайте десять! Я ведь не могу жить без его оценки! Мне позарез необходимо, чтобы кто-то вечно в меня тыкал собственным суждением обо мне, ведь я сам не могу с собой разобраться! Похвали меня, пожалуйста! Несчастный идиот. Хочешь, я тебе станцую, сыграю и спою? Хочешь? Хочешь? Я буду тебя устраивать, или ты опять скажешь – «ну, Янне Вирман»... Ох, как же ты меня задрал со своим «Янне Вирманом». Я, черт возьми, просто хочу, чтобы мы хоть иногда разговаривать могли, а ты вертишься, как уж, и я понять не могу, почему! Едешь со мной в Хельсинки – здорово! Жить я не могу без тебя, блин! Он едет со мной, ура! Какая радость, обосраться можно! То есть ты хочешь, или ты не хочешь? Я не догоняю! Что ты о себе возомнил? Мы так мило поболтали, два слова, друг другу, будто мы друзья, будто все у нас хорошо, я наконец-то нравлюсь ему? Вау! Ему не насрать! Неужели я заслужил! Он что, правда умеет так? Просто говорить? Нет! Я ошибся! Потому что я наивный придурок. Какого черта я вообще забыл здесь, все мне говорят – расслабься, все круто! Но не Алекси – Алекси у нас что-то вроде недостижимой небесной личины – Алекси! Какая фигура! Мне такое не снилось даже! Он, он, он удостоил меня своего внимания! Посмотри на меня, Алекси! Что еще мне для тебя сделать, Алекси? Лапу подать? Что?! О, боже, убейте меня уже. Я придурок. Ты слушаешь? Как дела?       Я, не моргая, смотрел на него и, признаться честно, дар речи у меня начисто отшибло.       — Э, — я развел руками. Сигарета у меня между пальцев полностью истлела, и длинная лучинка пепла до сих пор не осыпалась с нее. — Что же... Ну.       — Господи, — он схватился за лицо. — Я все это вслух сказал?       — Ты, вроде, не так много и выпил, чувак.       — Чува-ак, — протянул он, вдруг дебильно засмеявшись.       — Чувак, — повторил я. — Ладно... Что, блять? Теперь Янне охватила паника. Я уже не знал, что с ним делать.       — Забудь, пожалуйста. Я не знаю, что на меня нашло. Это просто бред. Извини. Я не хотел. Просто забудь, это было совсем бредово. Извини, извини м-...       Тут я мягко шлепнул его по щеке. Он сию же секунду заткнулся, глупо уставившись на меня своими пьяными глазищами.       — Замолчи ты уже, Янне. Я тебя услышал. Все нормально!       — Да?       — Да!       — Ну, хорошо?       — Из того, что я понял: тебя печет, что ты мне не нравишься, так? Ну вот слушай – ты мне нравишься. Не надо выебываться передо мной, типа, чтобы заслужить чего-то там. Это брехня. Ты мне нравишься. Я вообще не думаю, что ты какой-то там не такой, как мне надо. Я так не думаю. Успокоился? Все.       Он ответственно кивнул, а я снова пустился объяснять ему свою позицию.       — Ну... просто, это тяжело, поначалу, согласись. Я же тоже не особо еще знаю, про что ты, о чем ты, о чем твоя душа болит, знаешь? Так вот – я же стараюсь тебя... ну, чтобы, короче, у нас хотя бы диалог какой-то был. Я, типа, рад пообщаться, так-то. Потому что ты вроде ничего. И ты мне, ну, типа, в целом, нравишься. Скорее нравишься, короче. То есть, нравишься, реально. Ну, да. Вот! Что еще слышать хочешь?       — Тогда... мир?       — А мы враждовали? Я почему не знал об этом?       — Да нет... — он протянул руку мне. — Я не враждовал. Ты враждовал.       — Неправда. Не было такого, — вот я умею врать, не краснея. Пусть пример берет. Я сжал его ладонь, резко тряхнув.       — Так мир, или нет?       — Мир, мир. Все.       Мы оба заулыбались друг другу, как ополоумевшие идиоты. Немного помолчали, переводя дух.       — Спасибо, кстати.       — За что еще?       — Ты сказал, что веришь в меня.       — Потому что ты охуенный чувак, конечно, я в тебя верю.       Это было правда так! А с чего бы мне в него не верить? Он же теперь мой клавишник, иначе быть не может и не должно. Во рту все равно остался приторный привкус этих слов, но Янне только шире улыбнулся.       — И тебе спасибо, тоже, — продолжил я. — Что остаешься. Что сыграл. Бля, ты, знаешь ли, ты отчаянный парень, вот что я тебе скажу: напиздеть с три короба родителям, чтобы сыграть с нами? Ну ты, бля, кадр, Янне. Кланяюсь, честно – не знаю, смог бы я так на твоем месте. Удивительный ты человек, вот правда! У тебя там обалдеть какие страсти, видимо, а я ни сном, ни духом! Че раньше-то молчал? Ты тихушник. Тихоходка. Фу, блять, надеюсь, ты не знаешь, что это такое. Блять! Ты пиздец какой смешной, знаешь?       — Почему?       — Потому, бля! Ты просто реально нечто. Знаешь, че я те скажу? Матай на ус – понял, да? – ты мне говори, если я тебя доебу! — Я даже назидательно пригрозил ему пальцем. — Че ты реально как... как... не знаю... Типа, я ни разу не слышал от тебя, что ты чем-то недоволен. А у тебя претензий куча, как оказалось! Че молчишь-то? Ты не стесняйся – будем думать. Реально, чувак. Без хуйни! Что я буду делать, если у тебя бомбанет через раз, и ты уйдешь, молча? Я, бля, не люблю, когда вот это все так... «по-английски». Это хуйня собачья. Знаешь, что?       Он промолчал, с бухим в стельку вниманием смотря на меня.       — Знаешь, вот у нас был такой чувак. Тоже – тихий, типа. Стоик! Или терпила. Я смотрел на него и думал – ебать! Как он держится? Просто ебучий кремень! А через полгода – еб твою мать! Не приходит! Прикинь? Вот он выдумал, думаю, да? Не, ну он все равно не такой тихий, как ты, но – но! Одно большое «но». Это... м-даа. Пиз-дец.       Я цокнул языком, с сокрушенным и серьезным видом – я считал, что говорю правильные вещи.       — Так что... ты понял. Не будь терпилой, короче. А то заработаешь гастрит! Гастрит – это хуета.       — Я не терпила, — обиженно сказал Янне.       — Да... я так. В целом. Не бери близко к сердцу.       — А ты... просто... отъебись от меня, понял?       — А?       — Отъебись. И не советуй мне, как себя вести. Ты... ты наглая... наглая, такая, зараза. Ты тут самый умный, да? Иди детей учи тогда. В школу. И не лезь мне в... ты понял!       — Я тебя услышал, — я снова взял его за руку, потряхивая ее, а другой хлопнул его по плечу. — Все, Янне.       — Да! Вот именно.       — Но ты, короче, ну, ты знаешь... — у меня было стойкое, мотивированное алкоголем, желание вывалить ему все, что я думал. — прикольный. Если тебя так это волнует – ты прикольный. Ты мне нравишься, Янне Вирман.       — Ты уже сказал, — он улыбнулся. — Раза три... или десять. И ты тоже. Я тупо и пьяно ухмыльнулся ему в ответ.       — Ты ваще не терпила. Я и не думал так.       — Ладно уж, тогда ты – вовсе и не такой ужаленный в самомнение выскочка, оказывается, — тут он снова засмеялся. — Так что, круто!       Этот вечер становится все чудеснее. Я прямо чувствую, как мы становимся ближе, как мы бережно, поэтапно, кирпичик за кирпичиком, строим нашу замысловатую крепость под названием «дружба», и пусть непогода порой мешает, мы все равно уверенно продвигаемся к взаимопониманию. Нет, серьезно, что это было? «Выскочка, ужаленный в самомнение»? Извините? Как прикажете это трактовать? Очередной охуенный комплимент в именном стиле Янне, или что?       Мой новоиспеченный коллега сидел с наидобродушнейшим видом, глазея на меня этими своими томно-алкогольными глазками, а я не мог понять, сказал ли он это специально, чтобы меня этак головой в унитаз мокнуть метафорически, на десерт, или он действительно не понял, что брякнул. Дипломат из него так себе. Или это я не понял жирнющего юмора. Я решил, что проглочу это, и не стану возникать, хотя обидно было, что пиздец.       — Ладно... Что же. Разобрались.       Когда мы вернулись, нас встретила уже вся троица: Яска наконец-то закончил болтать по телефону, и они все ждали нас на кухне, где стояли недопитые банки и бутылки. На контрасте с остальным домом, это помещение выглядело чудовищно замаранным – у Хенкки дома было катастрофически чисто, ни пылинки. Удивительная семья!       По лицам друзей я понял, что они очень нас заждались, но, почему-то, никто из них не стал шутить по этому поводу. У Александра был слишком знающий вид – да и у остальных тоже. Наверное, они успели уже потерять нас, пока мы там выясняли отношения.

***

      Когда мы ночевали у Хенкки, обычно, я спал на чердаке. Мне там очень нравилось: там был один большой зал, поднимаешься по лестнице – и сразу туда, ни дверей, ни лишних стен. А потолок там был ниже, чем на остальных этажах, он был угловатый, по форме крыши, и в нем торчало окошко, то есть, я мог смотреть на звезды. Очень крутое место, и, хоть какую-либо интимность соблюдать там было трудно, ведь обзор с лестницы на чердак был открыт, все равно я выбирал спать там.       В общем, в моей компании были только диван и окошко в крыше. Круто! И пустота. Это было самое любимое мое столкновение с пустотой, из тех, которые со мной случались. И я лег, переворачиваясь с бока на бок, потом неудобно сгибаясь, чтобы видеть небо из окна. Я буду засыпать и смотреть на небо.       Можно подумать... ты такая мелочь, перед целой вселенной.       Слова Янне эхом отзывались где-то в глубине всех моих размышлений. Выскочка. Я, блин, всего лишь стараюсь для своей группы, и все. Ведь так? Почему сразу «выскочка»? А вот насчет самомнения – это уже на грани болезненного, если честно. Особенно после того, как мы «полюбовно» расстались с нашим дражайшим Пирисъёки. Это Янне выдумал красивое словосочетание, чтобы эффектно разговор завершить, или он пошутил? Или он просто не думал, когда говорил это? Или ударил по тому, что, по его мнению, выпирает? Ведь... это второй человек подряд, который говорит мне что-то о самомнении – и только потому, что я пекусь о важных для меня вещах, о группе, мать ее. Никто меня никуда, и уж тем более, в самомнение, не жалил. Ну и сказал же, сучонок. Я делаю свое дело. И считаю, что делаю его хорошо. Разве я от этого каким-то уродом аморальным становлюсь? Разве это плохо, что у меня есть живой интерес? Или это какая-то профессиональная болезнь клавишников, раздавать людям такие ярлыки?       Без толку провертевшись в кровати полночи, я понял, что никакой сон сегодня не обещается. Ну, и я подорвался, на драйве желания некоторые моменты все-таки прояснить.       Не знаю, на что я рассчитывал, но Вирман тоже не спал. Смотрел какую-то хрень по телеку. Ему достался весь тот огромный диван в кухонном зале, где мы целой оравой торчали несколькими часами ранее. Вот это отвратительное место, чтобы спать: тут уединиться совсем невозможно, потому что на чердак без необходимости не пойдет никто, а вот через кухню любая логистика проходит в обязательном порядке. Я бы тут точно уснуть не смог, и лучше бы в туалете или в сауне заперся, но уж точно не тут.       Он заметил меня, когда я встал посреди лестницы.       — Я за водой, — зачем-то соврал я, проходя в кухню. Янне меня благополучно проигнорировал.       Уже со стаканом в руке, я присел по другую сторону его дивана, тоже теперь отвлекаясь на телевизор. Мне нужно было как-то обосновать свое присутствие тут, потому что не хотелось напрямую с такими вещами заходить. Да я и не очень понимал, как, поэтому молча пил свою минералку, которую не очень-то и хотел. Янне подпер щеку рукой, смотря на меня. Вид у него был заспанный и усталый, какой бывает у людей, когда алкоголь начинает выветриваться; он и сам отчего-то мучился бессонницей, это было заметно.       — Чего ты, Аллу?       — Слушай, Янне, ты правда считаешь меня выскочкой? — уже не пытаясь ходить вокруг да около, я сразу выдал ему все, что у меня было для него припасено.       Он замешкался.       — Ну... нет. Просто, не знаю. Ты яркий человек, скажем так.       — «Яркий человек» и «выскочка» – не самая очевидная параллель, тебе так не кажется?       — Прости, — тихо произнес он. — Это было грубо.       — Янне, — я выпил еще воды, смачивая пересохшее горло. — Я не требую у тебя извинений. Дело не в этом. Я к тому, что... ты же не шутил, когда сказал это. Зачем тогда? Потому что ты так думаешь, ведь верно?       — Я думал так какое-то время, — согласился он. — Мне казалось... сразу после встречи... что ты хочешь вытурить меня. Из чистой неприязни. Впервые увидел, и сразу все про меня понял. Не знаю, что тебе так не понравилось, но это был тяжелый денек, чего уж таить. Я немного пожалел о том, что вообще пытался для тебя что-то играть тогда. Может, у меня не хватило духу встать и уйти. Вы пригласили меня, я был зачем-то там нужен, и уже чувствовал ответственность, а когда мы разошлись, меня переклинило. То есть, какого черта я пытался? Для кого? Во что я вписался – ну правда, мне предложили интересный проект, но никто не предупредил, что сперва нужно будет проходить испытание медными трубами и спонтанной вспышкой бешенства от человека, которого я никогда не видел, не знал, который ни черта еще для меня не сделал, которому я ни черта не должен, но он уже почему-то заранее решил, что хочет меня с говном смешать. Радушный прием, спасибо. Я остался только из-за Яски, в итоге. Потому что он меня слезно просил. Он сказал, что делает это для Алекси, а Алекси для него – мега-важный человек. Попросил меня помочь. Ну, и я все же остался, потому что Яска выручал меня пару раз. Да и не так уж плохо было. Весь этот флер – соревнования, ух, надо себя показать, это же так будоражит, все вокруг должны соревноваться, вечно нужно что-то кому-то доказывать, что ты заслуживаешь свое место под солнцем. Я не люблю это. Я не понимаю, зачем это делать.       Мы потом поговорили с тобой, уже когда были одни, и после этого я, скажем, немного по-другому тебя увидел. Понадеялся, что, может быть, мы и правда сможем... как-то обойтись без всех этих петушиных боев. Я сказал себе – окей. Он, видимо, тоже человек, этот Алекси шлепнутый, и ты признал меня хоть как-то. Говорил, что тебе понравилось, как я играю, и вот это все. Меня элементарно переубедить, чувствуешь? И я сказал себе, что попробую. Хотя уверенности в том, что это хоть чем-то приятным для меня обернется, не было. И начались репетиции, где все было потихоньку. Работать можно, а значит, это лучше, чем торчать у себя дома и терпеть другой бред, который происходит там. И ты, кажется, интерес начал показывать. Я подумал – здорово. Я чего-то стою. А потом ты снова ощетинился из-за... имени? Серьезно? Алекси, извини, но я подумал, что ты именно тронутый. Слов нет. Ладно, новый день – новая радость, опять ветер переменился. Опять у тебя все хорошо, и опять ты хочешь зачем-то со мной разговаривать. Что мне думать нужно было? Эта история с синтезатором – ну, честно, я до сих пор не понимаю, что тебя сподвигло поехать со мной. Я думал, что тебе хотелось меня проконтролировать, а не просто... поддержать. Пойми меня правильно, я хотел, чтобы ты со мной поехал, но у меня были некоторые сомнения насчет того, из-за чего именно ты вообще занялся этим. Но это был обалденный день. Ничего не случилось из того, чего я боялся. Да и потом – ты сам все это инициировал, я, может, никогда уже и не захотел бы снова играть. Алекси, я сейчас скажу странную вещь, но я не понимаю, что ты для меня: очередная ошибка или спасение.       Мне кажется, ничего разрушительнее я в своей жизни не слышал. У меня была пара болезненных расставаний, мне всякое говорили, и часто были правы, но здесь... Все, что он сказал, не было великой неожиданностью. Но меня напрочь парализовало. Я не находил себе ни оправдания, ни внятного объяснения тому, почему именно я так себя вел, а теперь и вовсе перестал осознавать, что я могу еще говорить этому человеку.       Он считает меня конченым. То есть, если и не считает, первоочередная мысль для него – вот эта. Ему приходится разубеждать себя, чтобы со мной разговаривать. Это же... ну, насилие почти, в каком-то роде. Это ужасно?       Звучало все это, как – барабанная дробь – конец гребаной истории. Ни больше, ни меньше. Он смотрит на гребаное чудовище. Которое себя таковым сделало исключительно по своей собственной воле.       — Ал, — Янне подполз ближе ко мне, садясь рядом.       — Сильно, чувак.       — Нет, — куда-то в неизвестном направлении ответил он.       — Почему тогда ты остался?       Он всмотрелся в меня, легко тронув меня за колено. Я рефлекторно отодвинулся немного вбок, не чувствуя себя живым.       — Я захотел. Вот и все.       — Как можно этого хотеть? Я, похоже, твой самый страшный блядский кошмар, как я понял, и ты чувствуешь себя хуево, если я рядом. Ты это сказал. Не знаю, что можно строить на такой почве. Это же мазохизм.       — Ну, нет, Алекси, это не то, что я сказал, — он мягко улыбнулся. Как он вообще может улыбаться, смотря на меня?       — Ты сказал, что не понимаешь, какого хрена делаешь для меня хоть что-то.       — Да ты слышал, что было в конце, или нет? Я отодвинулся еще дальше.       — Что я – очередная ошибка.       — Что ты заставил меня играть, глухая ты тетеря! В ответ я промолчал, бессмысленно глядя на него.       — Алекси, я ненавижу свою чертову консерваторию. Я ненавижу свое чертово пианино. Я ненавижу каждый день, который мне приходилось проводить в классическом курсе, и только когда я перешел на джаз, это все приобрело хоть какой-то смысл. Только потому, что я слушал людей, которые влюблены в свое дело, и я был влюблен в само это чувство – чувство того, что ты можешь приобщиться к ним посредством всего лишь семи нот. Я не бросил тогда, только потому что джаз открыл другой мир. Где можно было делать такие вещи, о которых ты раньше не подозревал. И ты мог быть свободен. Да, это не самая понятная музыка, порой. Но в ней много свежего воздуха, по сравнению с тем, что я знал раньше. Я выпустился – все, магия пропала. Прощай, необходимость, а вместе с ней – и регулярная игра. Уже не интересно. Галочка поставлена. Все есть. Я – музыкант. Дальше – ничего нового. Сколько прошло? Несколько месяцев? Кажется, что десять лет. Я не трогал это дрянное пианино восемь долбаных месяцев. Я не хотел его видеть. Я не видел смысла продолжать. Потому что потолок достигнут. Я нигде, кроме как в консервах, со своим джазом не нужен. Либо фраки и букеты роз, и нет, никто на сцене от восторга не отсосет тебе, либо – смени профессию. Ну, или будь композитором для какой-нибудь идиотской поп-группы, где твое образование избыточно: достаточно три аккорда выучить, и можно продавать новую сочную песенку про то, как мальчик встретил девочку, или девочка встретила мальчика, или мальчик встретил... крылатого беса, который перевернул его чертов мозг, и мальчик так вдохновился, что купил велосипед и съехал на нем с обрыва. И тут, вдруг, в этой беспросветной, безнадежной дыре, появляется некий Алекси, мать его, Лайхо. Он безбашенный и злой, и до него не докричаться с рупором, если он сам не захочет слушать. И его божественная длань указывает на меня. Задрипанного джазиста, черт знает какого, и черт знает откуда. Соревнование – окей. Видимо, если я хочу жить, надо бороться. И я, по каким-то соображениям, начал бороться. И вот, Алекси Лайхо жмет мне руку и говорит: «заебись, чувак». Значит, может, это было не зря?       Я чувствовал себя уничтоженным, но мне все же хотелось довести разговор до конца.       — То есть, твой вывод из этого всего – терпеть рядом с собой мудака, который воспринимает тебя как должное? Для того, чтобы был смысл играть?       — Да ты разве такой? — Янне настойчиво смотрел мне в глаза, то ли меня, то ли себя самого пытаясь убедить в том, во что хотелось верить.       — Ну, я надеюсь, что нет, — прошептал я. — Я уже и не знаю. Просто... мне не понять никак. Я облажался на первом прослушивании, это правда, и мне... ну, ты знаешь, стыдно за это. Это было мерзко. У меня крыша едет, но это не оправдание, и я не пытаюсь оправдываться. Дерьмово получилось. Теперь ты еще и свою сторону озвучил – и, похоже, это тупик. Для меня и для тебя.       — Я не знаю, что ты за человек, Алекси, — он немного помедлил, пристально следя за мной. — Но после всего этого времени, вот теперь, в этот самый момент, мне кажется, что... ты немного не помещаешься в такие рамки, как минимум.       — Потому и предложил это все. С магазином. Короче, я поехал с тобой, потому что это был шанс... исправить хоть что-то. Да и я не смог бы тебя проконтролировать, даже если бы очень хотел, потому что я не разбираюсь в синтезаторной матчасти. Не настолько, чтобы... чтобы убедительно тебе запудрить мозг, ты знаешь. Захотел провести с тобой время, чтобы, ты знаешь, вырулить на ровную дорогу. Чтобы я сам мог убедиться, что вся эта охуенная идея в конечном счете того стоит. Что мы с тобой можем что-то общее иметь.       — Мне важно это знать, — улыбнулся он. — Потому что, наверное, можем.       — Так можем?       — Если ты хочешь.       — Да. Я же сказал. Весь день тебе твержу. Я хочу, чтобы ты со мной играл.       Тут он вдруг подался вперед и... обнял меня. Это последняя вещь, которую я бы на его месте захотел делать, но он обнял меня, черт возьми. Сказать, что я был удивлен – все равно, что не сказать ничего. Положил голову мне на плечо и крепко прижался, совсем близко, до того, что я мог физически ощущать, как у него сердце колотится. Тук-тук-тук. Я замер, не понимая, что происходит, не понимая, что делать мне самому, а главное – чувствуя себя совершенно несоразмерным этому поступку. Я же не заслужил ничем. Накрыл рукой его спину, чувствуя под ладонью выпирающие позвонки. Мне показалось, целая вечность прошла прежде, чем он меня отпустил.       Это было так странно, что я стал судорожно нащупывать безопасный выход отсюда, который бы ничего не повредил. Да и молча смотреть на Янне мне давалось с трудом, тем более, после вот этого вот... не пойми чего.       — Только, слыш, Вирман, без «божественной длани» давай. Что за хрень? Последовал его облегченный вздох, и этот звук быстро превратился в смех.       — Реально. Фильтруй. Это хреново звучит, если задуматься!       — Давай, оба будем. «Фильтровать», как ты выражаешься.       — Идет.