Талисман

***

Алфи

Как же я ненавижу этих итальянских крыс: эти пидорские усики, вечно наглаженные костюмы… Тьфу, дерьмо, блять! Но попиздились мы знатно, ага! Ебучие макаронники получили свое, да! Я не сдерживал себя, как это обычно бывает, да и не хотел, честно говоря, а потому выпустил все свои давно накопленные эмоции наружу, яростно размахивая кулаками, каждый раз попадая в чью-то итальянскую морду. Эти итальянцы… Они вели себя слишком развязно, да, слишком открыто, а я никогда не одобрял такого поведения без моего разрешения. Их было больше, чем моих людей, но все же их силенок будет маловато. Да у меня кулак, блять, больше, чем одна бестолковая голова макаронника, ага! Однако, пару раз досталось и мне, потому как эти крысы притащили с собой кастеты и теперь моя левая бровь рассечена, а кровь застилает мне глаза. Адреналин во мне не утихал даже тогда, когда мы уже возвращались в Пекарню, а я по-прежнему готов был расхуярить еще парочку уродцев, которые решили, что можно красть у меня — у Альфреда Соломонса! Я вернулся, да, как и обещал, но не к четырем, а намного позже, потому как за окном Солнце уже заходило за горизонт. Я почувствовал усталость и злость, поднимаясь по лестнице в свой кабинет. Мои руки были в крови, мое лицо было в крови, моя одежда была в крови. Я весь был в крови и мне это нравилось. Широко открывая старую скрипучую дверь, мой взгляд тут же наткнулся на Пэм, гордо сидящую в моем потрепанном кресле. Она аккуратно и тщательно прижимала печать к документам, изредка пробегая своими красивыми глазками по тексту. Ей шло мое место, Памела идеально смотрелась в этом кабинете. Она была умной и красивой. Ох, блять, какой же она была красивой! Я обожал наблюдать за ней, я знал, что я конченный параноик и извращенец. Мое ебучее воображение рисовало такие яркие картинки с участием девчонки… Вот и сейчас мой воспаленный мозг вкинул мне очередную картинку и я решил, что она собралась меня подсидеть. Пэм подняла свои замечательные глазки на меня, а я как будто увидел знак и сорвался с цепи: — Это не твое место, да, все верно, не твое. Подними свою, блять, задницу! Сука, меня так все раздражало! Я впервые не мог дать отчет самому себе, что со мной происходит и какого хуя у меня начался словесный понос. На меня нашел праведный гнев и глаза устлала пелена. Я забыл, что она всего лишь девчонка. Пэм молча выслушала меня и вышла. Как только я закончил выливать на нее все то дерьмо, что не успел вложить в кулаки для сраных макаронников, я подумал, что наверно, блять, я перегнул палку и она ушла навсегда, а моя паранойя теперь заткнется хоть ненадолго. Но в ту же секунду Памела вернулась в кабинет в большим тазом в руках и помогла мне. — Алфи, — она нежно позвала меня и я потек, как сучка на сносях, — Алфи, я сейчас помогу тебе, хорошо? Маленькая девочка обмывала мои большие руки в тазу и что-то тихо и нежно шептала, успокаивая меня. Я снова огрызнулся, да, огрызнулся, чтобы прогнать ее, но она не слушала меня, забирая своим тембром меня в свои путы. Пэм сняла мое тяжелое зимнее пальто и расстегнула пару пуговиц льняной рубахи, несильно толкая меня назад, чтобы ей было удобнее подобраться к моему лицу. Она обработала все раны, как медсестра, дула мне на костяшки, как мальцу, что побился с соседским пацаном, когда я шипел от йода. Моя бровь была рассечена и когда ее нежные пальчики касались моей горячей кожи, мне казалось, что ко мне прикасается мама, и я вспомнил тот зимний вечер, когда Памела гладила меня по голове, унося в детство. После того, как она закончила быть моей личной аптечкой, эта чудо-женщина, иначе ее и не назовешь, вложила мне в руку стакан с ромом и плавно передвигалась по кабинету, оттирая кровавые следы моих рук на стенах. А потом молча собрала все грязные использованные тряпки и оставила меня отдыхать. Не спрашивала, не пытала, не кинула. А молча помогла и оставила отдыхать. Теперь до меня дошел смысл тех слов, что мне говорил Шелби: «Знаешь, Алфи, самое главное ее качество? Она не требует от меня, чтобы я изменился. И не пытается меня изменить сама. Она просто принимает меня таким, какой я есть. Она не ждет хороших поступков. Она не ждет плохих поступков. Она вообще ничего не ждет» Он был прав, да, чертовски прав. Я извинюсь перед ней потом за свое скотское поведение, ага. Сейчас, когда эмоции утихли, а боль под воздействием алкоголя отошла на второй план, я наконец понял, почему иногда так сильно злюсь на Памелу. Меня очень интересует кто же она на самом деле, а все мои попытки что-либо выяснить заканчивались одним и тем же — полным крахом любых порывов. Мои люди искали ее — ее прошлую. Я, блять, уверен, что они перерыли каждый континент, каждый кусочек этой проклятой планеты в поисках Пэм, но ни один не пришел ко мне с хорошей новостью. Хоть с одной ниточкой, которая соединит мои догадки и ее прошлое. Все утыкались в одно и тоже, словно слепые котята — «информация утеряна» — утверждали мои люди. Из того, что мне самому удалось узнать, благодаря повадкам девчонки и ее желанию поболтать, меня больше всего удовлетворял тот факт, что Памела — еврейский кровей. Все эти процедуры с посвящением, со сменой веры можно было пропустить. Она знает, какая еда кошерная, а какая нет. Она знает все традиции и обычаи. Я уверен, что она понимает меня, когда я перехожу на иврит, и сама бы ответила мне. Надо будет взять ее с собой в Синагогу, да, обязательно, чтобы наконец увидеть ее настоящую реакцию. Я потерял счет времени, да, совсем потерял, находясь в раздумьях. Наконец доцедив свой ром, я поднялся со старого скрипучего дивана и подошел к столу, оставляя на самом краю резной стакан и просматривая документы. Пэм, как и всегда, справилась со своей работой и моими поручениями на все сто процентов. Успокаивая свою ебучую паранойю, я неспеша опустился в потрепанное кресло и услышал, как старая кожа заскрипела под моей задницей, принимая форму. Я откинулся на спинку и прикрыл глаза, откидывая голову назад. — Конченный параноик, ага, — усмехнулся я сам себе и своим мыслям. Время наедине с собой было прервано самой Памелой, которая неспеша открывала дверь, просачиваясь внутрь кабинета, как первые лучи солнца. И то, и другое вызывало во мне положительные эмоции. Но девчонка действовала на меня сильней. — Мистер Соломонс, — ее нежный голосок ласкал мой слух, — все в порядке? Она неспеша подходила к моему столу, медленно переставляя ножки, стараясь не цокать очень громко, а я любовался ею, впрочем, как и всегда, словно она мой личный трофей, моя самая достойная награда. Ее прямые русые волосы покоились на хрупких девичьих плечах, она всегда заправляла передние пряди за свои красивые маленькие ушки, зачем-то трогая правую мочку. Ее брови были шире, чем те, что сейчас были в моде и они шли ей, совершенно не портя общую картину ее лица. Ее глаза были такими же серыми, как небо Лондона большую часть календарного года, а губы выглядели мягкими, как самый свежий хлеб моей Пекарни, но она зачем-то мазала наверх ярко-алую помаду, превращаясь из наивного ангела в опытную дьяволицу. Ее взгляд был томным и очень глубоким, а изящный профиль открывал вид на едва уловимую горбинку носа. Ее шея была такой же тонкой, как и ее талия. Я бы мог и то, и другое обхватить одной рукой, да. У нее фигура настоящей еврейской женщины: узкие плечи и широкие бедра, которые она старалась спрятать за юбками прямого фасона, но я-таки знал. Ее ножки были мягкими и приятными наощупь, я бы хотел гладить их каждый день, медленно стягивая с левой ляжки кожаную портупею и черный чулок и сминая грубыми пальцами мягкую девичью кожу, оставляя синеватые следы после себя. Она всегда одевалась скромно, но утонченно: ее накрахмаленные белоснежные блузки приятно обнимали ее фигуру, выделяя красивую округлость ее молодой упругой груди, а темные юбки прямого кроя закрывали все самое интересное до самой щиколотки. Ниже всегда были черные полусапожки на шнуровке и на каблуке. Памела выглядела на фоне Пекарни фарфоровой куколкой, которая была рядом со мной. Она помогала мне в любых делах, до которых я позволял ей дотянуться. Я мог смотреть на нее в открытую, я мог любоваться ею в любое время суток, я мог обнимать ее за талию и делать вид, что случайно касаюсь ее округлых бедер, я мог разговаривать с ней… Я мог все на свете, чтоб меня! Все работяги пекарни и винокурни хотели ее, потому как каждый раз смотря на нее, все члены поднимались, слово по команде. Да я, блять, тоже хочу ее, что тут скрывать? Я охуеть, как хочу ее! Было ли это любовью? Совершенно нет. Абсолютно-таки нет. Никогда. На искреннюю и безусловную любовь способны только матери, в чьих глазах ты всегда лучший. Ну, и изредка просто женщины, которые проводят с тобой всю жизнь и называют это дело браком. Мне было удобно с ней. Я выделял ее везде. Она красива и умна — для меня этого достаточно. Вскоре, она ляжет со мной в одну постель, я покажу ей свою не самую лучшую сторону своих предпочтений. А после она сама решит, как ей поступать: уходить или же остаться. Я жадно облизнулся, еще раз очерчивая глазами траекторию от губ до бедер и обратно, останавливаясь на грустных серых глазах. — Мне-таки больше нравилось, когда ты называла меня по имени. — Могу я забрать документы? — она совершенно резко, да, резко сменила ласковый тон на бесстыдно обыденный и я почувствовал себя униженным в эту секунду, потому как до этого ее голос делал меня особенным. — Закрой дверь, девочка, ага, да, закрой, у меня есть к тебе разговор. Как ни странно, капитанский указ не напряг ее, Памела оставалась по-прежнему спокойной. Ее тонкие пальчики ловко застегнули ржавый шпингалетик на двери, а после также юрко выключили основной свет. Одинокая лампа на моем столе была единственным источником разума. Пэм расслабленно оперлась плечами о деревянную запертую дверь, слегка закусывая нижнюю алую губу, вновь заправляя волосы за уши. Я не знал, о чем думала девчонка, выключая свет, а потому решил действовать так, как хотелось уже давно. — Иди ко мне, — голос слегка просел и я довольно сощурился. Памела слегка оттолкнулась от двери, устраивая свои руки в области талии. Ее каблуки размеренно, как часы, цокали в тишине помещения. Она подошла ко мне с правого бока, а я отодвинулся чуть назад на кресле, чтобы между мной и столом было больше места. Ровно в этот промежуток и влезла Пэм, усаживаясь на край стола. Она стояла спиной к свету и оттого ее фигурка казалась точеной. Все внутри меня стало закипать с большей силой, а возбуждение накатывало новой волной. «Не стоит со мной играть в игры, в которых ты заведомо проиграешь» Я опустил руки к ее икрам и жадно ухватился за них. Пэм оперлась руками о стол где-то сзади, сбрасывая на пол пару бумаг. Наверно, они были важными, но это уже не имело никакого значения. Медленно поднимая ладони вверх точно по девичьим ногам, я уткнулся лбом в ее живот, всей грудью вдыхая ее запах. Он был почти обыкновенным: я учуял тонкий шлейф ромашкового крема. Закончив исследовать руками приятные на ощупь девичьи ножки, я с удовольствием положил руки на тонкую талию и мои пальцы сомкнулись. Памела тихо выдохнула. Я поудобней уселся в старом кресле, отчего тихий выдох прервался скрипом кожи, а Пэм выпрямилась. Теперь мое лицо было на уровне ее груди. Я поднял на нее свои бесстыжие глаза, а ее руки ворвались в мою прическу, нежно массируя кожу головы. — Все в порядке, Алфи? — так бессовестно наивно прозвучал ее вопрос, хотя мы оба понимали, что глупых здесь нет, я возбудился еще больше. — Да-да, теперь все хорошо, ага, — и я прикрыл глаза, утыкаясь лбом в ее грудь, нарочно цепляя зубами одну из пуговиц ее блузки. Пэм рвано вдохнула, что я снова принял как призыв к действию. Я обхватил ее ровно под ягодицами правой рукой, а левой снизу вверх осторожно начал расстегивать пуговицы. Дойдя до последней петельки около ее горла, я резко поднялся, снова укладывая ладони на девичью талию. Ее руки уже не гладили меня — они расстегивали последнюю пуговицу. Пэм уронила свою блузу на стол, представая передо мной в шелковой сорочке ослепительно белого цвета с деликатным вырезом на груди, который открыл мне вид на ложбинку между двух упругих полушарий. Я гортанно зарычал от этой картины, а девчонка снова заправила волосы за ушки. — Каждый раз стуча своими каблучками у меня в кабинете, ты проходишься мне прямо-таки по сердцу, радость моя, — я позволил себе опустить губы на бархатную кожу шеи. — Не флиртуй со мной, Алфи, — усмехнулась Памела. — Ты хотел о чем-то поговорить? Я усмехнулся ей в такт, ближе прижимаясь к ее теплом телу. — Я уже и говорю, — я продолжал прокладывать влажную дорожку поцелуев к плечу. Памела аккуратно положила свою руку на мою шею, слегка впиваясь ноготками в кожу. Она чувствовала, как мой член упирается ей в живот, а я-таки видел ее набухшие соски. Как только я решил идти в наступление и начал вытягивать сорочку из юбки, Пэм опередила меня. — Я хочу на пару дней съездить обратно в Смолл Хит. Мои ласки прекратились где-то на ключице, а руки снова сцепились на ее талии. — Не самое лучшее время это обсуждать, ага? — я вырисовывал языком узоры на ее плече, чтобы не сорваться в эту же минуту и не размозжить ей голову. — Зачем, м? «Вот! Вот, блять! Лиса хитрая, посмотри только на нее! И момент еще ж какой выбрала, пиздец… Я перед ней стелюсь тут, как ковровая дорожка, а она обратно хочет к этому ебучему цыгану вернуться! В этот, сука, свинарник!» — Я соскучилась по детям мистера Шелби, — ее слова были правдивыми лишь на доли процента, да, я знал. «Че, бля, доволен?! Доволен, сука?! Раскис он тут, посмотрите на него! Кот мартовский, помяукай еще, блять! Обвела тебя девица вокруг пальца, как мальчишку неотесанного!» — и это только часть того, что орал мой извращенный разум в моей дурной еврейской голове. — Я прошу, чтобы ты разрешил мне, Алфи, — Памела очень мягко подняла мое лицо и взглянула в стальные глаза своей смерти — когда-нибудь, я убью ее за еще одну такую просьбу. Ну вот что я ей могу сказать? Как я, блять, могу ей отказать? Она смотрит на меня своими несчастными серыми глазками, хлопает ресничками, как олень молоденький. Ну что мне, блять, делать, а? Она еще губу свою алую закусила, я бы трахнул ее сначала, а потом поговорили бы… — Вернешься 28 числа, утром, так да, — начал я и Памела лукаво улыбнулась, обнажая верхний ряд идеальных зубов. — У нас с тобой впереди большое дело, радость моя. — Я обязательно вернусь, — прошептала девчонка и оставила легкий поцелуй на моей шее.