Жертва Танатоса

      Лекс

      — Мат.       Лекс провожает черного ферзя Эрика грустным взглядом. Фигура в остром антрацитовом венце прижимает белого короля к краю шахматной доски. Такая же черная громоздкая ладья подкарауливает слева. Зажатый двумя тяжелыми фигурами, белый король вынужден пасть. Сломаться под гнетом новой власти.       Очередной проигрыш.       Впрочем, в этот раз Блэквуд продержался дольше обычного (хоть и не без помощи великодушно поддававшегося Монро). Всякий раз, когда Лекс ввязывался в игру, он заведомо знал: эта партия — как и последующая — будет сыграна в пользу Монро. Его ум, выточенный острым стилетом, работает иначе, не как у простых людей вроде Александра. Но парня ничуть не задевали бездарные промахи: он осознавал разницу между собой и Эриком и никогда не думал соперничать с ним. Все-таки Лекс не настолько тупоумен.       Покорно приняв поражение, Блэквуд вздохнул, протянул руку и опрокинул своего одинокого короля, заглоченного голодной чернотой ферзя и ладьи. Потом подался назад и устало откинулся на спинку дивана, с какой-то печальной задумчивостью всматриваясь в черно-белое глянцевое покрытие игральной доски.       — Расслабься. Это лишь игра. — Баюкающий тембр примирительно коснулся слуха. — Тебе же было весело.       Пораженный червем непрошенных тревожных мыслей, Александр машинально мотнул головой, дав немой ответ: «не в этом дело». Знакомые руки — одна — в рубцах, вторая — в белой обмотке, кое-где тронутой багряными крапинками, — подцепили доску и убрали ее из поля зрения куда-то влево. Тихий скрип диванной обивки кольнул тишину: Эрик придвинулся вплотную, бедро к бедру, заняв место шахмат. Ощутив на подбородке мягкое давление его пальцев, Блэквуд послушно поддался, ощутив, как мышцы окатила какая-то немощь. Будто силы утекли, высосанные незримой сущностью извне. Или же изнутри?       Посмотрев на Монро, Лекс встретил беспокойное непонимание, поблескивающее в темных глазах, с недавних пор кажущихся черными. Вопрос залег в складку напряжения на лбу и слегка приподнятую бровь; осел на поджатых губах Эрика, в последние дни подозрительно немногословного. Будто бы забившегося в непроглядный мрак своей берлоги, недоступной Блэквуду.       Понурив голову, по-прежнему удерживаемую пальцами, под вопрошающим проницательным взглядом, Александр покосился на столик, куда Монро поставил черно-белый игровой инвентарь. Язык немел под тяжестью колючего утверждения, просящегося наружу. Подавляя желание сказать то, что способно еще больше огорчить Аргуса, Лекс прикусил мягкую кожицу на внутренней стороне щеки.       — Все путем. Такое иногда случается. — Слова дались с трудом. Они текли тягучим свинцом и сотрясали глотку опустошающими вибрациями, отзывающимися в голове диссонирующими аккордами.       Пресекая потенциальные расспросы, Александр перехватил руку, бережно придерживающую его подбородок, и носом уткнулся в тыльную сторону широкой ладони, стянутой повязкой. Жадно вдохнул стерильный запах. Прочно стиснул пальцами запястье Монро. Чтобы не отпрянул, не сбежал.       Нет, не так. Чтобы понял: ему никуда не деться от Блэквуда.       Лекс не стал донимать Эрика вопросами насчет руки. Решил не навязываться даже тогда, когда заметил пропажу зеркала и увидел в мусорной корзине стеклянную крошку, напитанную бурыми чернилами. Назойливость — не та черта, что входила в арсенал скверного характера Александра.       Но те кривые, обезображенные осколки въелись в память, пронзили материю мысли и теперь напоминали о себе всякий раз, стоило взглянуть на перебинтованную руку Монро. Словно разбилось — Лекс старательно избегал формулировки «он разбил» — не зеркало, а нечто иное. Парнем то и дело овладевал страх, и спасение он находил в тепле, которым пытался одарить Эрика. Незамысловатая бытовая забота и секс — все, на что он был способен. Принятие этого факта несло в себе утешительный фатализм. И кислую горечь разочарования в самом себе.       Оторвавшись от ладони, Александр прижался к ней губами, пробуя больнично-сухой вкус шершавой повязки, и взглянул на Аргуса так, как обычно собаки смотрят на хозяев — с глупой привязанностью, тоской и робким любопытством, на самом деле являющим желание выяснить, что на уме у большого человека, так непохожего на недалекую псину, прикипевшую к нему.       Монро испытывал на Лексе черный огонь своих глаз. Он проникал в плоть сознания и оседал там жаркими всполохами. Сердце оттянула мучительная компрессия. Испугавшись собственных ощущений от этого долгого немого разговора, Александр рванулся вперед и пьяным, неистовым поцелуем впился в губы Эрика. Стремясь выжечь осклизлую тьму, сосущую грудину. Забыться. Впиваясь пальцами в крепкую холку мужчины, яростно цепляясь за его волосы, Блэквуд прильнул к нему. Каждым изгибом тела давал понять, как сильно хочет привычной боли. И плоть и нутро зудели отчаянным возбуждением. Отрываясь от полыхающих губ, Блэквуд усыпал шею Монро голодными, исполненными ядовитого чувства поцелуями. Пробирался руками под одежду, омывал грубыми касаниями мышечную твердь торса, пока Эрик с деспотичной нежностью стискивал здоровой рукой его податливую талию. До боли в ребрах.       Задыхаясь в мареве сбивчивого, хриплого дыхания, перемежавшегося с тихим рокотом напряженного наслаждения, Лекс оторвался от реальности и сиганул в пасть прожорливого демона — ненасытного, снова и снова требующего сочной телесной жертвы.       Если для его благополучия необходимо раз за разом предлагать себя алчной Тени, Блэквуд готов пойти на что угодно.       Он и не заметил, как разрушение стало опорой его хлипкой, никчемной жизни.              — Расскажешь о шрамах?       Сейчас, когда они, разморенные диким постельным зноем друг друга, лежат поверх одеяла, не скрывая наготы, липкой от пота и спермы, Лексу захотелось воспользоваться мгновением интимного доверия. И не важно, какой последует ответ. Перебирая изрубцованные пальцы правой руки Эрика, щекотливо обводя их своими фалангами, Блэквуд приподнялся на локте и требовательно посмотрел на Монро. Его лицо вмиг выточила усталость: кажется, наглый напор Александра, очень вовремя решившего поднять деликатную тему, когда совершенно не до этого и хочется насладиться посторгазменной негой, явно не обрадовал Аргуса.       Может, Лекс и сам понимал, что сейчас не совсем подходящее время. И все же настырное любопытство взяло верх. Да, назойливость не входила в число качеств парня. Тем не менее всегда есть исключения, которые, как говорится, подтверждают правила. Хотя Александр никогда не понимал, каким образом исключение может подтвердить правило. Разве дефект в конструкции не делает ее шаткой, уязвимой?       Неопределенно склонив голову вбок и слегка навалившись на застывшую грудь мужчины, Блэквуд ждал, ясно давая понять, что в этот раз так просто не отстанет. Монро наконец спустил тяжелый выдох, из-за чего его грудная клетка просела под Блэквудом, и неохотно начал:       — На самом деле особо нечего рассказывать.       Поначалу его голос звучал с механической ломкостью, но постепенно выровнялся и обесцветился, словно он пересказывал какой-то безвкусный исторический факт, скучный до безобразия. Мышцы, ранее напряженные, оплавились расслабленностью. Левая — перевязанная — рука, покоившаяся меж лопаток Лекса, принялась ритмично оглаживать крепкий окат спины, будто Эрик пленом методичных ласк преследовал шкурную цель — усыпить бдительность своего дотошного слушателя.       Блэквуд молчал, но не сводил глаз с Монро, принявшего вид жестковато-отстраненный. Если он надеялся, что Лекс сдастся и разомлеет под гипнотической нежностью поглаживающей его руки, то его ждало разочарование: с каждой секундой парень все прочнее натягивался струной боевой готовности, таращась по-звериному голодно.       Видимо, Эрик почувствовал это неприятное давление и неохотно продолжил:       — Я рос в детском доме, — он запнулся, прикрыл глаза и протянул с напускной ленцой, впрочем, не скрывающей звона стали неприятных воспоминаний: — Считай, все кошмары про заведения такого рода — правда. По крайней мере, в моем случае. Мне «повезло». — Мужчина кисло усмехнулся.       Расслабившись, Лекс слушал, отведя взгляд и теперь рассматривая изуродованную кисть. Будто видел ее впервые.       — И была одна... — Краем глаза парень увидел, как Эрик поморщился и через силу выдавил: — ...особа. Главная воспитательница. Как ты уже, наверное, догадался, у нее был особый свод правил, нарушения которых влекли за собой... определенные последствия. Хотя я был ее «любимцем».       Злобный смешок всколыхнул грудную клетку Монро. А Лекс все смотрел и смотрел на руку, на линии жизни на ладони, разорванные рытвинами ожогов; на костяшки, рябившие неровностями. Сколько же раз она... наказывала Аргуса? Раз, два... Парень неосознанно принялся пересчитывать рубцы и выемки, раскурочившие кожу пятерни, каждый раз обводя страшные следы от наказаний кончиком указательного пальца.       — Можешь не считать, — глухо раздалось сверху. — Иногда она вкручивала свою блядскую сигарету в одно и то же место несколько раз. Так что я сам не знаю, сколько там этих меток.       Блэквуд прервал счет, но не смог избавиться от желания следовать пальцем за бугристыми линиями увечий. Они манили, завораживали, не отпускали. Мир сузился до изрубцованного куска плоти. Вдруг, не пропустив слова через фильтр сознания, Александр спросил — тихо, практически шепотом:       — Только руки?       Ответа не последовало. Наверное, это значит «да».       — Почему, — теперь Лекс выписывал слова только губами, задавая вопрос не столько Монро, сколько жестокосердной Вселенной, — руки?       Но Эрик услышал. Прочел по губам, иначе не произнес бы простое и такое же тихое «не знаю».       — Эрик, — Блэквуд выдохнул его имя едва слышно, боясь нарушить сакральную тишину, клубившуюся незримым плотным туманом. Она липла к телам, мягко стягивала их, призывая не шевелиться. — Но ты же не уродуешь то, к чему прикасаешься.       Последние слова произнес не Александр, а тот инородный некто, сидящий в глубине нутра; кто-то, отчаянно рвущийся наружу. Оттолкнувшись от постели, он рывком взгромоздился на Эрика, разместившись на его бедрах. Охваченный артериальным светом рубинового солнца, залившего кровоподтеками окно за спиной, Блэквуд в упор смотрел на раскинувшегося под ним Аргуса.       — Смотри. — Александр перехватил правую — голую — пятерню мужчины.       Монро не дрогнул — лишь наблюдал, и в его взгляде читалось... что? Смесь обожания с предостережением, голода с опасливостью, силы со слабостью. Лекс любовно огладил предплечье поврежденной Эриковой руки, безвольно лежавшей вдоль левого бока, и вновь переключился на перехваченную ранее кисть. Парень уверенно прижал рябую ладонь к своей груди, сердце в которой гремело так, что пульсирующий грохот рикошетил в уши.       — Ты можешь касаться меня... где угодно.       Направляя руку Монро, Александр водил ею по грудному рельефу; спускал ниже — к прессу, прошибаемому судорожными вдохами и дрожью желания. Губа — мучительно закушена, чтобы стоны застревали в глотке и тянули ее сладкой тяжестью. Ресницы — дрожат часто, и в щелке между ними виднеется Эрик, утонувший в золотистом багрянце.       Рука достигла низа живота, и Лекс остановил ее на границе с лобком. Спиной он ощутил, как на нее снова легла ладонь в повязке. Чтобы Монро не пришлось давить на хребет, вынуждая прогнуться, Блэквуд сделал это самостоятельно: выгнулся, облегчив задачу временно недееспособной конечности. Сглотнув, Александр надавил распахнутой пятерней Эрика на свой живот и на сбивчивом палящем выдохе протянул, смакуя каждый звук:       — Видишь? Мне приятны твои касания. — Парень даже не задумывался о том, какими смыслами насыщает сказанное. В зрачках — отражение желания и Монро. — Все в порядке. И твои руки не уродуют меня, а... — незапланированная пауза, вызванная жгучим спазмом гортани, — дарят наслаждение.       Очередной выдох — на два счета. И Александр плавно опускает твердую бугристую ладонь еще ниже, накрывая ею свой пах, отяжелевший от прилива крови. Затем — тащит ее левее, омывая круговым уверенным движением свое бедро. И — назад, на поясницу.       На местах, где кожа соприкасалась с рубцами Эрика, — незримые ожоги, разогревающие тело хлесткими волнами вожделения. Монро молча рванул Блэквуда на себя, несмотря на очевидную боль в левой руке. Проехавшись вперед, парень ощутил, как задница уперлась в твердую горячую плоть. Видел, как лицо Эрика пестреет осколками теней всевозможных чувств.       Рывок вправо. Перекат. Лекс задохнулся под весом подмявшего его под себя Аргуса, пожравшего свет закатного кровоточащего солнца. Напор между бесстыдно разведенных бедер. Тупая боль. Прилив адского жара. Сила, сдавливающая податливое тело, в такие моменты становящееся неестественно пластичным.       Но ничто — даже огненное тугое удовольствие внизу — не способно перекрыть ожоги, оставленные совершенством его несовершенной руки.       Горячая, лоснящаяся кожа полыхала красивыми в своем уродстве прикосновениями.       И в тот растянувшийся момент сладострастного упоения, волнисто выгибающийся навстречу размеренным глубоким толчкам, задыхающийся от скопившегося в воздухе запаха неугомонной плоти, оглушенный долбежкой крови в висках, — Блэквуд был счастлив.       Настолько, насколько может быть счастлив тот, кто уже занес ногу над зевом ощерившейся в предвкушении Бездны.