Дата его смерти

      Сегодня знаменательный день. Утро четверга, дающее знать, что совсем скоро будут выходные. Оливер прокручивал события этого дня ещё с самого начала учебного года.

Сегодня Оливер наточил карандаш поострее.

      И это ужасно. Ужасное чувство, ужасное положение. Не важно, что сегодня умрёт только Энгель — после его смерти Оливер тоже попрощается с большинством положительных эмоций, чувствуя только самые горестные и желчные. Парень плачет нечасто, но будет ли этот день чудовищным настолько, что хулиган сдюжит затопить всю планету? Ответ, казалось, плавал на поверхности всех этих слёз, словно на надувном матрасе. Однако глубоко во всей этой солёности можно найти и вытащить утонувший кусочек счастья Алисы, который она даже разделить с возлюбленным не сможет. Пока он будет улыбаться, внутри него всё скрутится. И Оливера вытошнит. Конец сказочке. Просто прелестно.       Ещё два дня назад ему казалось, что любовь к Энгелю — что-то тёплое и приятное, заставляющее извиваться в кровати от радости и бушующих эмоций, дабы под конец свернуться калачиком на мягких простынях. Сейчас же эта любовь убивала. Алиса кровожадна. Она свирепая, ужасная и устрашающая. Идти к ней с просьбой на расставание расценивалось как один из способов самоубийства, о чём Оливер неоднократно думал последние часы «счастливой жизни» и тщательно разбирал.       Ведь никогда бы он не подумал, что это будет волнительно настолько, что ноги совсем перестанут работать, заставляя невольно подкашиваться. Не ясно, появится ли у него пожизненный тремор после такого кипучего сентября, но не приметить страшную тряску во всём теле задиры было довольно сложно. Весь издёрганный и испуганный, он не понимал, кому было тяжелее: Энгелю, что до сих пор не пережил смерть близкой подруги, или самому Оливеру, что живёт с осознанием даты смерти того, кого любит всем сердцем.       Страх свернулся в желудке ледяным комом. Он был столь тошнотворен и столь выворачивающим, что Оливеру хотелось вспороть себе живот и выпустить все внутренности наружу, дабы не ощущать неприятных покалываний острейшей иглой. От простых красных полосок до глубочайших ран, он бы вытягивал и вытягивал толстую кишку, а затем намертво вцепился в сердце, которое оставило болезненные синяки на лёгких от своих сильнейших ударов. Но как бы ему не хотелось, он не мог. Да, круто, даже покончить с собой у него не получается. У него хоть что-то в этой жизни получится, или он так и будет слепнуть раскалённой гордостью?       Хотя всегда существовал немного другой выход: губу кусать было тяжело, учитывая то, что она вся измятая в кровь от одной нелюбимой и отныне противной девушки. Но Оливеру всё равно. Что для него удивительно — такую палящую и мучительную боль было чувствовать приятнее всего. Значит, мысли о самовыпиле были дельными и что ни на есть правдивыми, от чего он чуть не прокусил свои уста. Хотя и так казалось, что ещё чуть-чуть и нижняя губа просто порвётся. И она всколыхнёт такую боль, какую Оливер никогда не чувствовал. И какую он никогда не слышал даже тогда, когда беспощадно отрывал конечности своих жертв для Алисы.       Хотя порванная губа — меньшее, что он мог получить после гибели сестры. Даже полностью разбитый нос или одни лишь ошмётки на его месте не станут должной местью за содеянное.       Лучше бы он умирал мучительно. Это он и получит. Оливер думал, — нет, он не думал, — он знал, что Энгель не ответит взаимностью, даже если хулиган решит каким-то боком признаться в любви. И если, конечно, слёзы не выдадут его с потрохами, когда он, весь зарёванный, будет протыкать Энгелю нежную кожу, доходя до одного из самых важных органов всех людей и бумажек. И умрёт хулиган мучительно от того, что получит невзаимность и самое больное отвержение с разочарованием на чужом лице, которое убьёт в нём самоуверенность и счастье.       Стоит потом взять из библиотеки книжку о том, как понимать и ощущать человеческие эмоции. А ещё книжку о том, почему большинство людей головой не думают. Хватило же ему глупости согласиться на такой подарок Алисе…       Сквозь томительную и невыносимую боль, от которой перед глазами начали появляться нежеланные звёздочки, Оливер почувствовал тёплое касание на своём плече, что выражало не то поддержку, не то сочувствие. Настойчивый шёпот Зип пробился сквозь глухой шум.       — Эй, Оливер, ты как?       — Я не знаю.       Нет, он знает. Он чувствует себя ужасно, и это ещё мягко сказано. Парень продолжил бы выедать себе мозги, точно наивкуснейший деликатес, однако решил обратить внимание на то, что перед ним лежит. Уже где-то… Где-то… Парень посмотрел на часы — уже где-то двадцать минут он пялит в листок и не двигается. Зип с Эдвардом начали сомневаться в том, что Оливер живой человек, а не бесчувственная на вид кукла. Мисс Саша, похоже, не заметила того, что отличник класса с проектора не срисовывает и просто прожигает дыру в бумаге. Весь иссохший, омертвелый и окоченелый, он даже рукой пошевелить не мог. Они ныли. Как и все органы.       — Может, не будешь этого делать? — осмелился предложить Эдвард, стараясь не вспоминать о существовании голодной Алисы.       Такое чувство, будто Оливеру зубами вырвали трахею. Он не знает, прошла ли минута, две, а может битый час с неделями, но, делая глубокий вдох, он попытался высказаться.       — Если ты не хочешь, чтобы жертв было больше, чем одна штука, то Энгелю вправду придётся попрощаться с жизнью. Я тоже заслуживаю самой пытливой и ужасной смерти, но я не хочу, чтобы вам с Зип было плохо.       Плохо так же, как Энгелю от смерти Клэр. Плохо так же, как Оливеру от смерти Энгеля.       Никому он не пожелает таких терзаний.

***

      Вряд ли звонок способен кого-то оглушить, но даже так Оливер решил проверить на себе подобный способ стать инвалидом. К сожалению или к счастью, звонок противно дребезжал в ушах, однако большего хулигану не сделал. А лучше бы умер от кровопотери через уши ослепительным фонтаном. Зип и Эдвард знать не знали о таких мыслях, но надеялись, что Оливеру не будет слишком тяжело, ведь надежда всегда умирает последней. Но в этом случае она подохла самой первой. Последний миг удачи он упустил, когда слепо соглашался с Алисой на любой и ею предложенный дар. Роковая ошибка.       Он бы пожалел об этом, если бы не убил на это все прошлые несколько дней. Да и все мысли спутались, когда Оливер случайно плюхнулся спиной к шкафчикам. Ноги — предатели; паразиты решили не держать своего носителя, оставляя его на произвол судьбы. Друзья задиры как ошпаренные понеслись к нему, хватая за плечо и пытаясь удержать снова.       — Господи, Оливер! — Зип быстро нащупала лоб друга, понимая, какое же у него давление. — Ты в ужасном состоянии. Прошу, не надо этого делать.       — Поздно.       — Ничего не поздно! Все эти дни ты потратил на то, чтоб узнать побольше о своей влюблённости и понять, что она никому не вредит. И к чему это привело? К самобичеванию? Не утруждай себя, Оливер. Принеси Алисе другую плоть, замаскируй под Энгеля, и этот монстр вообще никакой разницы не увидит!       — О чьей плоти может идти речь?       — О совершенно любой, — добавил Эдвард.       — Я пообещал Энгелю, что никого не убью.       — Тогда умрёт Энгель! Ты всё равно нарушишь обещание.       — Это уже не имеет значения. Либо он, либо мы оба.       Зип взглянула на Оливера. Истерика на лице смешалась с жалостью, но на задиру это не произвело никакого эффекта. От безысходности девушка резко обхватила друга руками с такой силой, что едва не хрустнули рёбра хулигана. Тому воздуха нормально не хватило на думку, но Зип было всё равно. Она надеялась, что эти объятия что-нибудь щёлкнут в головушке Оливера, но всё мимо. Эдвард сокрушённо наблюдал за тем, как девушка медленно переставала сжимать грудную клетку друга и печально отходила, но вдруг услышал вдалеке знакомый трёп. Обернувшись, он увидел Энгеля с Баббл, которые бурно что-то обсуждали. И юный учёный никогда бы не сказал Оливеру о том, что здесь находится объект всех его эмоциональных качелей, но задира сам всё услышал и посмотрел в сторону смеха.       — Оливер, ты не пойдёшь к нему.       — Я… — хотелось промямлить что-то вроде «нет, я пойду», но из уст вырвалось что-то нечто другое и совершенно непохожее на эти три слова. — Я безумно боюсь.       — Мы тоже, Оливер.       Здесь уже никакая мятая рубашка не поможет. Сколько раз он гладил утюгом свою одежду, дабы стереть следы тревоги и нервозности, но сейчас хотелось всего-навсего проехаться утюжком по гладкой коже руки.       Он стоит там.       И смеётся.       Боже, его смех… Его прекрасный смех.       Оливеру не хочется верить, что через считанные минуты это переливчатое и чарующее хихиканье перейдёт в пронзительные и трескучие крики. Однако пути назад уже нет. На трясущихся ногах он поплёлся к Энгелю и Баббл, что сразу прервались от разговора и обратили внимание на хулигана. Лучше бы проигнорировали.       Ноги ужасно жгло. Единственным желанием было сбежать и никогда не возвращаться, однако парень покрепче упёрся сапожками в пол и спустя пару секунд молчания начал:       — Пёрышко, нам поговорить надо. Наедине, — Оливер метнулся взглядом к Баббл, но та в ответ лишь недоверчиво нахмурилась, заставляя парня раздражённо скрипнуть зубами.       — А, хорошо. Но зачем?       — В кабинете мистера Деми. Там тихо.       — Это не ответ.       — Ты всё узнаешь.       Девчонка недоумённо хлопала глазами на хулигана. От Клэр она ещё отойти не успела, а потому уж слишком опасливо косилась на Оливера. Энгель был ей важен, и любой накал напряжения она так просто без скептического внимания не оставит. Парень на неё внимания не обращал, но на периферии зрения подметил, как Баббл презрительно и неспешно сделала шаг назад и развела руками, мол, «Иди, друг». Не проронив и слова после такого, задира взял за локоть растерянного юношу и повёл на второй этаж.       Рука его была тёплая. Когтистая, тёмная и большая. Такая, под которую хотелось подставить свою макушку и ощущать нежные поглаживания вместо головных болей. Хотелось ощутить каждую клеточку чужой кожи, что за последнее время стала как никогда родной. И, несмотря на огромные когти, эта массивная рука и мухи не обидит, оставаясь такой же нежной и шелковистой.       И вопреки расцветающей сердечной и нагретой мягкости любимого локтя, от него придётся отлипнуть, дабы дёрнуть за ручку двери и почувствовать настолько холодный металл, что он, казалось, скверно обжигал. Хотя всё ему сейчас казалось жгучим и ужасным, ведь ситуация так и говорит за себя: изумительная и в действительности восхитительная. Восхитительная до той степени, что голова начала болеть не с самого утра, а пару днями ранее, продолжая закручивать свою нескончаемую шарманку.       Оливер распахнул дверь, дабы Энгель зашёл внутрь первым. Спустя считанные секунды задира тоже зашёл в помещение, но на юношу не смотрел; тот стоял лицом к только что закрывшейся перед носом двери, а затем неохотно нащупал ключи у себя в кармане, подставляя к скважине. Хоть где-то удача ему улыбнулась: подобрал ключ с первого раза. Вот только лучше бы ему вообще не приходилось искать ключ для дальнейших действий. Лучше бы он не влюблялся в Алису в чёрт знает каком классе. Лучше бы не учился в такой школе и не встретил никого из настоящих друзей, «жертв» и вторых половинок. Умер бы где-то от окружающего повсюду мороза и не причинял б столько вреда ни другим, ни себе.       — Так зачем я тебе нужен? — Оливер Энгеля не видел, но сразу понял, что юноша от хулигана отвернулся и невинно смотрит в окошко.       Тревожность безмятежно бедокурила с животом, заходя за рамки дозволенного. Ментальное расстройство свой акт не прекращало, поэтому от желудка не отцеплялось. Оставило бы в покое уже, наконец. Хотя бы сейчас. Это бы не помешало. Но приходилось лишь с видимым усилием отрешиться от вообще всего, что смог пережить Оливер вместе с Энгелем за все эти деньки. Каждую картинку и запечатлённый собственной памятью снимок, — кучу снимков, — словно неизгладимо сделанных на полароид, он отодвинул в самый дальний уголок сознания. Настолько, насколько это вообще было сейчас возможно. Если он мог, то собственноручно залез бы к себе в мозг и выкорчевал все воспоминания.       И в следующий миг Энгель совсем не ожидал, что, как только обернётся, увидит возвышающийся над ним грифель объёмного карандаша, что вот-вот стремительно вонзится в его головушку. Если бы не один отскок влево, то юноша с таким же успехом повторил бы судьбу несчастного Эбби, которому однажды размозжили череп иглой циркуля. Нырком он увернулся от следующего затруднительного удара, а затем и вовсе после каждого такого резкого замаха и держания за воротник рубашки, Энгель набирался новыми силами и старался ответно вдарить задире. Ещё никогда адреналин так не кипел в его жилах, как сейчас; чужие жилы готовы были взорваться.       И чья-то ручонка действительно взорвалась. Теперь по смолистой руке растекалась такая же тёмная и неприятная жидкость, однако Оливер целился совершенно не туда и услышал больше жалостливых шипений, чем ему хотелось бы. Тяжесть в груди доставляла неимоверный дискомфорт, и не важно, в чьей именно.       — Боже, Оли, что ты творишь?! — вскрикивал Энгель, судорожно дыша через рот и пытаясь время от времени открыть, ковырнуть или выбить дверь, но ничего не происходило, хоть из окна вылезай.       — Я просил не называть меня так.       Беспомощность и безвыходность оказались в приоритете. Энгель нервно сглатывал. На лице читались все самые ужасные эмоции разочарования. Оливер не обращал на это внимания и знал, что своим карандашом сможет порвать противника на лоскуты, ведь тот не умеет от него защищаться, а чуда как такового не произойдёт. Потому-то он загнал в угол друга возлюбленного врага и дерзнул так сильно, что просвистел воздух.

Ну вот и всё.

      Загнал в угол, как кролика, а затем убил, да? Один быстрый замах отделяет его от пожизненного несчастья.       И Оливер думал, что размажет Энгеля до раздражающего хруста, однако ни характерного звука, ни чувства вязкой жидкости на кончике не было. Лишь чьи-то руки, что удерживали карандаш подальше от себя, а затем и вовсе откинули в сторону.       Невероятно.       — Так же я удерживал циркуль мисс Сёркл, когда она пыталась убить Клэр. Единственное, что я не смог сделать, — Энгель стиснул не шею, а горловину рубашки Оливера, касаясь поверхностью ногтей его кожи, а затем грубо швырнул в сторону, вдобавок пиная ногой в спину, дабы задира глухо ударился об край стола, — отомстить!       Хулиган выгнулся от боли в спине, а затем и вовсе ударился подбородком об парту. Карандаш невольно и резко поднялся вверх, налетая прямо на нижнюю сторону стола. Послышался неприятный треск, а вместе с ним падающие на пол крошки грифеля. Теперь максимально острый и поточенный карандаш превратился в невесть что, разбрасывая рисующие крупицы куда попало. Стержень поломался, а Оливер обессиленно упал на пол.       Он думал, что вполне сможет управиться с задачей. Но снова переоценил возможности.       — Оливер! Да что с тобой не так?! Почему ты делаешь это со мной?       Держась за больной подбородок, он уж точно не думал, что будет чувствовать самую приятную боль на свете. Как же жаль, что умереть он так не смог, потому что слушать крики Энгеля — сущий кошмар, от которого никак не скрыться. Заслуженная боль и потеря рассудка должна была успокаивать нервишки Оливера, но нервов, похоже, уже не осталось. А потому всю ломоту перекрывала душераздирающая жалость и больно резкий тон, что убивали Оливера не только внутри, но и снаружи.       — Почему ты просто не можешь объяснить всё, как есть? Я готов выслушать любую правду, но не эти вечные обещания и их нарушения!       Скорлупа треснула. Вопли и отчаянные вопросы любимого человека отразились на внешнем виде хулигана. Хотелось рыдать, но как же не хочется казаться слабым и показывать позорные слёзы горя и вины.       — Мне больно, понимаешь? Я не про свою раненную руку или покалеченный ранее глаз. Я говорю про нас с тобой, Оливер. Что ты делаешь?!       Но он уже слаб. Вечные скачки без объяснений и есть слабость. Прикрывать лицо руками, дабы никто не увидел слёз — уж слишком подозрительно, но иного выхода сдержать потоп не существует. Хотелось просто…       — Боже, я не могу…       — Что?       — Я… — да, что «я»? Я плачу? Рыдаю, реву и ною, не в силах это подавить? Имеет ли здесь смысл излюбленная ложь, которой он раскидывается направо и налево, дабы не показывать себя настоящего? Пора бы вывалить карты на стол и пророчить чужую судьбу, раз рука не может подняться самостоятельно. — Я не хочу всего этого.       — Чего «всего»?       — Я не хочу этих ссор и драк. Я не хочу твоей смерти, — с нотками отчаяния в голосе, Оливер смог привстать и сесть на колени перед Энгелем, — не хочу. Она этого хотела. Она попросила тебя убить. Я не…       Зрачки Энгеля рассеяно метались по прикрытому лицу хулигана. Юноша совершенно не понимал, что за «Она» и почему его вообще кто-то хочет убить, однако это небрежное объяснение сумело слегка охладить чужой пыл. Энгель тихонько подошёл к Оливеру, а затем аккуратно присел на коленки и прикоснулся к ладони, что закрывало родную мордашку. Он осторожно сжал руку и убрал, давая увидеть лицо с полными блеска глазами, из которых так и угрожали потечь слёзы.       — Алиса хотела, чтобы я подружился с тобой и убил ради дня рождения. Но я не могу… Ты… Я… Боже, — смотреть на полное недоумения и сожаления выражение было очень трудно, из-за чего Оливер сильно зажмурился и опустил голову вниз, давая солёности создать целое море на щеках, — не могу, понимаешь?       Энгель не знал, чего хотел сейчас больше всего: вмазать задире за кошмарные намерения или попробовать сбавить вырывающуюся из чужих уст истерику. Одно другому не мешало, однако юноша поддел пальцем подбородок и поднял, дабы увидеть плач — Оливеру было больно от прикосновения, но он послушно молчал. Взгляд его был скорее оценивающим, нежели осуждающим. Как оказалось, эмоции притворными не были, а самого Оливера в таком состоянии, Энгель был уверен, ещё никто не видел. Да чтобы сам Оливер открыто рыдал «злейшему врагу» и переваливал вину на «любимую девушку»? В венах, казалось, протекал яд. Энгель сначала открыл рот, затем снова закрыл, когда услышал всхлипы.       — Прости, — он попытался смахнуть кулачком поток слёз, но они всё продолжали и продолжали литься без остановки, — я не хотел всего этого. Не хотел использовать тебя, не хотел обманывать. Я не хотел ныть при тебе. Я не хотел. Я вообще ничего не хотел. И жить не хочу. Не хочу. Я не хочу…       — Ну-ну, — Энгель взял друга за щёки и развёл пару дорожек слёз в стороны, стараясь вытереть, — не надо так…       — Нет, надо. Это была ужасная затея. Я не хочу тебя убивать… Не хочу, потому что… Привязался очень сильно… Я люблю… Любил… Всё это время, проведённое с тобой… Ты стал мне родным, избавлял от всего плохого и помогал.       Ложь всегда пачкала ему рот, и ни одно съеденное мыло не помогало избавиться от всей грязи. Но даже так Энгель сумел вычистить всё до блеска, ведь таким откровенным Оливер ещё никогда не был. Ни на чьей памяти. Рука юноши неприятно ныла, пытаясь напомнить о недавней драке и снова стать серьёзным, однако Энгель максимально ослабил бдительность и просто хотел выслушать накопившееся.       — Я думал, что тайна никогда не всплывёт… Но затем… Я влюбился в тебя, — и Оливер снова опустил голову, но когтистые ладони с лица не убрал: наоборот, лишь сильнее прижал их к себе пальцами, — влюбился… И мне больно от этого.       Вот тут-то все слова рассыпались. Энгель хотел что-то ответить. Действительно хотел. Однако его опередили: в следующую секунду он почувствовал на своих губах чужие, кровавые и изувеченные, а вместе с металлическим вкусом пронеслась волна солёных слёз. Это тепло Оливер не забудет никогда. Любая секунда, проведённая в таком положении, не была похожа ни на один поцелуй с Алисой, которая беспощадно пила кровь и уродовала Оливера своим холодом. Губы Энгеля оказались нежными и гладкими, переворачивающие абсолютно все чувства хулигана наизнанку. Однако продлилось это недолго, и весь бушующий поток эмоций снова превратился в мусорный хлам и капли слёз.       Энгель отпрянул от него.

Отпрянул.

      О боже.       Он оставил иней на чужих губах, который и ногтями соскрести не получится, и вылизать кипятком не выйдет. Ничего, кроме пустоты в душе он не чувствовал. Просто бессмысленно смотрел.       Картина была мыльная, нечёткая: туманный силуэт Энгеля встал с колен. Расплывчатая фигура явно замялась, доставая с полки какой-то шуршащий пакет. Или пачку чего-то. Или чей-то мозг. Мозги способны шуршать? Если нет, то Оливер усомнится в том, что находится у него в черепной коробке. Что-то шуршащее, разбитое. Как сердце. Странно.       План отразил всё то, что должен был сделать Оливер Энгелю. Сердце, похоже, действительно разбилось. Задира почувствовал, как оно разрывается в чудовищные ошмётки и стекает по лёгким.       На секунду Оливер задумался.       Может ли бумажка убить себя тупым карандашом?       — Оливер, у тебя сейчас истерика… Ты совсем не понимаешь, что делаешь.       Вмиг вся та пелена слёз, что успела скопиться у него перед глазами, в одно мгновение поплыла по щекам. Стоило лишь моргнуть. Удивительно это. Моргать. Интересно.       Хулиган разомкнул разодранные губы, а затем посмотрел в пол. По крайней мере, он надеялся, что в пол. Он и сам не понимал, куда смотрит. Перед глазами плёнкой крутились все те моменты, что он пережил с Энгелем. А сейчас это в одно мгновение разорвалось. Наверное. Оливер уже ничего не понимал и понимать не хотел. Хуже этих слов уже ничего не существовало в его сознании.       И даже салфетки, что сейчас пытались вытереть слёзы, никак не помогали. Эти массивные и ласковые руки были намного лучше странной сухости, что просто собирала солёную влажность, не давая ощутить каждую звёздочку на небе.       — Люблю… — сказал Оливер едва слышно, но затем отчётливо произнёс: — Я люблю тебя.       — Прошу, тебе нужно успокоиться. Ты ведь… На эмоциях. Я хочу ответить тебе, правда. И… Я… Эм… Оливер, прости, — и хулигану не надо было слышать после этого «но». Парень не хотел этого.       Он и так всё понял. И его рыдания, будь у них разум, тоже всё поняли. Берегитесь солёного потопа, ведь возможны осадки в виде густой крови, стоит лишь выплакать все слёзы и перейти к жидким тканям.       Он ведь знал, что правильно истолковал слова. По крайней мере, так говорили за него кристаллики в глазах; как минимум, так твердил белый шум в ушах, что начался после заветного «прости» и непонятно когда закончился.       — Оливер, прозвенел звонок.       Нет.       Его не зовут Оливер.       Его зовут по-другому.       Лаконичнее, приятнее и короче на три буквы.       — Но я не собираюсь тебя оставлять здесь.       Нет. Надо оставить и бросить.       Оливер даже не смотрел на лицо Энгеля. Ему и не нужно было. Он хиленько потянулся к карману и взял в руку ключи. Смотрел на их острые формочки, которые можно просунуть внутрь сердца и скрутить в сторону. По итогу возможно перебрать каждый ключик и открыть путь к месиву, что зовётся «сердцем». Однако это всего лишь мысли, которые он не в силах воплотить, именно поэтому ему ничего не оставалось, кроме как протянуть связку ключей Энгелю.       — Но я не…       — Иди.       — Я никуда не пойду.       — Я хочу побыть один.       Энгель вздохнул. Оливер не понял, устало или нет. Распознаёт ли он вообще эмоции отныне? Судя по уходящему юноше, что перебрал большинство ключей и ещё долго-долго смотрел на хулигана, он теперь ничегошеньки не понимал, пребывая в едкой дымке. И возлюбленный только спустя пару минут, — часов, дней, недель, — послушался и стёкся в кабинет, где у них должен быть не очень-то и важный урок.       Нет. Энгель не виноват. Ни в коем случае. Он поступил так, как счёл нужным и задира это принимает.       Алиса не виновата. Просто… Не виновата.       Оливер понимал, по чьей именно вине морально убивает себя и хочет закричать во всю глотку, дабы голосовые связки перестали функционировать.

***

      Сотни вопросов Зип и Эдварда по поводу того, как прошёл диалог, остались незамеченными и проигнорированными. По такому многозначительному молчанию друзья поняли, что донимать с расспросами не стоит, поэтому продолжали молча сидеть на уроке мисс Сёркл. Оливер не слушал… Вообще ничего. Ни друзей, ни учительницу. Листок тоже не слушал. Можно ли слушать листок? Тот самый листок с самостоятельной, что прямо сейчас лежал перед ним, остался нетронутым и вернулся в лапы мисс Сёркл наичистейшим образом. Возможно, если бы у Оливера остался хотя бы намёк на последние слёзы, то он бы сдал слегка помятую и влажную работу. Но нет.       Последнее, что он почувствовал в тот день — тяжесть ключей на ладони, что были ужасно холодными, пока не согрелись в ладошке. Оливер бессмысленно таращился на них, будто выискивал ответы на все вопросы, которые он даже задавать не в силах. Было бы славно, если бы он перестал стоять столбом в холле и смотреть на один и тот же ключик, однако он просто застыл на месте, не в силах даже глазом повести.

Сегодня Оливер наточил карандаш поострее.

Но, в конце концов, грифель карандаша ломается.

День рождения Алисы уже через два дня.

Он ухмыльнулся.

Это ужасно.