Long Dead Affair

Среда, утро

      Сегодня среда.       Абаккио имеет удовольствие узнать об этом благодаря какому-то зануде в Городе, который составляет свои собственные календари для сообщения сегодняшней даты и делает это каждый год с тех пор, как произошла великая трагедия, когда люди поедают других людей(а еще... благодаря Наранче, который радостно сообщает, какой сегодня день, если отвечает именно он, когда Абаккио отмечается, что жив(обычно так и бывает)).       Хорошо, что есть люди, отмечающие тех, кто ищет выживших и помогает им. Даже если Абаккио в половине случаев забывает о том, какой сегодня день, то, что другие напоминают ему об этом, позволяет ему придерживаться расписания. Что, в свою очередь, позволяет ему делать свое дело. В этом он вначале преуспевал. И даже какое-то время был мастером.       Но в какой-то момент он сбился. Может быть, на прошлой или позапрошлой неделе. А может, на той, что была до нее? Кто знает. Неважно.       Поступая так, он продолжает жить, но чувствует, что не может. Все стабильно, предсказуемо и легко обходится. Когда он был на самом дне, у него хотя бы был маршрут, которого он мог придерживаться. Это давало ему иллюзию цели. Пришло время вернуться к этому.       ...Конечно, некоторые препятствия преодолеть сложнее, чем другие.       Например, почти полная потеря надежды. Более отчаянная, чем обычно, туман в голове и ощущение бесполезности.       Или даже зомби, который врывается в вашу жизнь, вторгается в гостиную ранним утром и с тех пор чувствует себя как дома.       Ну, вы понимаете. Вот такие вот мелкие случайности.       Сейчас, в это прекрасное утро среды(боже, если сегодня среда, значит, Бруно здесь уже почти неделю), вышеупомянутый зомби чувствует себя слишком как дома, если спросить Абаккио.       Проснувшись в неурочный час от звука раскалывающегося дерева, доносящегося из его собственной чертовой гостиной, Абаккио в панике спускается по лестнице. Пистолет со взведенным курком зажат в руке, пижама все еще на нем, волосы спутаны, сердце колотится…       А вот и Бруно. Стоит в гостиной, занавески раздвинуты, а ломом он откалывает доски от окон. ...       Где, блять, он вообще взял лом? – Какого черта ты делаешь? – Абаккио произносит фразу в перерывах между тем, пока Бруно продолжает откалывать доски, но она все равно получается почти криком. Ничего не поделаешь, таков шум.       Бруно останавливается, поворачивается, чтобы кивнуть в знак приветствия.       А затем снова принимается за дело. Его лом втыкается в верхний край доски, и он с треском оттягивает его назад, отделяя ее от оконной рамы.       Видя, что Бруно собирается проигнорировать его резонный вопрос, Абаккио решает, что лучше взять дело – и этот лом – в свои руки. Он топает через арку в гостиную, бросает пистолет на пустую стопку коробок, чтобы освободить обе руки и вырвать инструмент у Бруно. Он выхватывает его как раз перед тем, как Бруно успевает приступить к следующей доске.       Бруно надвигается на него, слегка покачиваясь на неустойчивых ногах, его тусклое выражение лица наполнено обидой.       Прошло четыре дня, и Абаккио начинает думать, что странный инцидент с молнией и закрытой раной на щеке Бруно был случайностью. Какой-то единичный случай.       Ведь с тех пор у него не было никаких других признаков обратного распада. Пурпурно-розовый шрам на его лице не стал светлее даже после того, как Бруно отстегнул молнию. Он все так же мертво стоит на ногах и бледный, как и всегда, а конечности такие же тяжелые, так что, будь Абаккио в настроении, он бы счел впечатляющим тот факт, что Бруно удалось освободить половину окна от защиты.       Однако обстоятельства таковы, каковы они есть, и он чертовски зол.       Большая часть недели ушла на то, чтобы на цыпочках обходить попытки Бруно подружиться, пока Абаккио изо всех сил старался забыться, колоть дрова, стирать одежду и реорганизовывать свою жизнь, а теперь еще и это. – Зачем ты снимаешь доски? – требует он, указывая ломом на разобранное укрепление. Мало того, что доски оторваны, так еще и края окон сломались, и их придется заменить, прежде чем он сможет даже подумать о том, чтобы забить их обратно...       Раздражаясь, Бруно хватается за блокнот. В последнее время он никогда не расстается с ним. Бруно всегда есть что сказать. «Нужен солнечный свет»       Он что, черт возьми, комнатное растение? – Тебе не нужен...       Бруно указывает на Абаккио, палец едва не задевает кончик его носа.       ...А. Так вот оно как. – Мне не нужен солнечный свет, – ворчит Абаккио, – наверху его достаточно, – он удосуживается открыть шторы, – и не то чтобы я никогда не выходил на улицу, – по расписанию сегодня должен быть выход на природу(просроченный, он все время откладывал его, подайте на него в суд), так что вот. И это не считая веселого дождливого приключения на выходных и раскалывания дров в понедельник.       Скрестив руки на животе, Бруно твердо стоит перед своим полузаконченным окном. Он пристально смотрит на Абаккио, что дается ему легко, благодаря тому, что ему не нужно моргать. – Что мне даст солнечный свет, если зомби ворвутся в мои окна и начнут прогрызать дыры в моей голове?       Глаза Бруно закатываются обратно в череп, и на то, чтобы им появиться вновь, уходит несколько тревожных секунд. Это действие гораздо более странно, чем пристальный взгляд. Он протягивает руку – ту, что не застегнута на молнию, – и с пугающей силой бьет по окну. Оно, конечно, держится крепко, ведь сделано из армированного стекла и все такое. Затем он взмахивает рукой вверх-вниз, жестом указывая на плотно прилегающие к окну решетки, закрепленные снаружи.       Хорошо. Ладно. Достаточно справедливо.       Но Бруно забывает об одном ключевом моменте. – Но ты то вошел.       Бруно яростно черкает, поминутно качая головой, словно не в силах поверить в услышанное. «Когда окна были заколочены»       Теперь настала очередь Абаккио закатывать глаза.       Бруно стучит по своему блокноту, и Абаккио неохотно читает то, что написано под его последним заявлением. «+ оказана помощь»       Абаккио с разочарованием сует лом обратно в руки Бруно, и тот неуклюже хватается за него, пытаясь удержать блокнот. Вот. Если он так сильно хочет попрактиковаться в опасном домашнем ремонте, Абаккио оставит его в покое. – Ладно, – ворчит Абаккио, глядя на Бруно. Он делает несколько шагов назад и ложится на диван, перекинув ноги через подлокотник, – ну и ломай дальше.       В конце концов, окна были заколочены еще до того, как он закончил установку забора, так что эти доски сейчас, конечно, лишние. Наверное, их можно снять. Может быть. Могло быть и хуже.       ...Он слишком устал, чтобы спорить(прошлой ночью у него был третий марафон кошмаров с момента появления Бруно).       Еще одна доска вырвана и с грохотом падает на землю.       Абаккио прикрывает глаза рукой и приступает к корректировке планов на сегодня с учетом своего импровизированного пробуждения. Ранний подъем – не самый плохой вариант... Впрочем, как и сон...       Холодное, леденящее душу присутствие запрыгивает на грудь(наполовину внутрь) Абаккио, и он вздрагивает, когда оно сворачивается там, чувствуя себя как дома. Слышится мурлыканье, а когда он выглядывает из-под руки, искаженный воздух более отчетливо складывается в какую-то форму. И тебе доброе утро, Призрачная Кошка.       Призрачная Кошка, которой не должно быть в доме. – Ты снова впустил кошку?       Утвердительное ворчание. Конечно. Бруно просто в ударе, игнорируя все просьбы и правила Абаккио, не так ли?       Хотя, полагает Абаккио, Призрачную Кошку не так уж и нужно впускать. «Приглашать» – более подходящий термин для того, что делает Бруно. Абаккио не против оставить призрака на произвол судьбы в сарае, но Бруно настаивает, что этого ей недостаточно.       Он говорит, что ей нужно быть здесь, в компании, где сухо и тепло и где она не останется незамеченной в течение многих лет. – Я же говорил тебе...       Особенно громкий треск, сопровождаемый ударом твердого металла о пол, пугает и Призрачную Кошку, и Абаккио. Она спрыгивает с его груди – и он клянется, что чувствует смутное прикосновение когтей, – каким-то образом оказывается на камине, пробегает по нему и опрокидывает вазу с цветами, которую Абаккио пытается поймать, чтобы она не разлетелась по всему полу.       И подождите-ка секунду.       Застыв со стеклянной вазой в руках, с капающей с нее водой на пол из-за угла, под которым он ее поймал, потому что сам наполовину на полу... Абаккио не может не задаться вопросом, когда, блять, у него появилась ваза, полная цветов.       Он узнает эти цветы. Это дикие цветы, которые растут как сумасшедшие на его участке, и даже пара роз из того колючего чудовища сбоку от заднего крыльца.       Если Абаккио не хочет уронить ни себя, ни цветы, то ему приходится постараться, чтобы встать. Он ставит вазу на прежнее место, а затем обращается к единственному возможному виновнику ее существования.       Бруно прекратил свою работу. Последняя деревянная доска над первым окном треснула посередине, оставив зазубренный край, частично отодвинутый от окна. Его драгоценный лом валяется на полу, и Абаккио мог бы списать это на обычную оплошность, если бы не тот факт, что левая рука Бруно расстегивается на молнии.       Эта рана ни капли не зажила – она совсем не похожа на шрам на щеке Бруно. Швы местами разошлись и захватывают с собой плоть, открывая зияющую дыру. Здоровая рука Бруно сжимает другую, пальцы крепко обхватывают ее.       В голубых глазах, устремленных на Абаккио, мелькает что-то совсем несчастное. Похоже, Бруно перенапрягся.       Вопрос о вазе пока откладывается. – Ты в порядке? – Абаккио поймал себя на том, что спрашивает Бруно о самочувствии. Это какой-то странный рефлекс при виде раны и этих несчастных глаз – как будто Бруно один из выживших на попечении Абаккио.       (В каком-то смысле, полагает Абаккио, Бруно таковым и является. Так и есть. Интересное осознание. Положим это рядом с вазой)       Бруно пожимает плечами в ответ, его лицо искажается в гримасе, которая, возможно, вызвана тем, что это движение тянет его оторванную руку. Не говоря уже о том, что эта вновь открывшаяся травма ставит под угрозу его утренний проект по обеспечению безопасности Абаккио. Ему должно быть не по себе.       ...Это выглядит довольно болезненно, даже для того, что осталось от притупленных чувств зомби Бруно. – Тебе следует залатать руку – говорит Абаккио, потому что Бруно теперь смотрит на него с чем-то похожим на презрение.       Медленно кивнув, Бруно выходит из комнаты. Абаккио может проследить звук его шагов по всему коридору и в сторону ванной, настолько они тяжелы.       Теперь, когда гостиная в его распоряжении, Абаккио должен забить эти доски обратно. Большинство из них не слишком сильно повреждены, и, возможно, если он будет осторожен, то сможет обойтись без поломанного месива, в которое превратилась оконная рама.       А вот чего ему делать не стоит, так это зацикливаться на разорванной плоти, мертвенно-бледной и зияющей вокруг тяжелой раны, когда свернувшиеся и красные внутренности сочатся из…       Из руки. Не из шеи. Не в этот раз. Не Бруно.       Бруно разорвал шов на молнии на руке. Рано или поздно это должно было произойти, учитывая то, как хлипко она была прикреплена и как часто ею пользовались. И из него ничего не сочилось, даже кровь. Он слишком мертв для этого, место давно высохло.       Абаккио не шевелится, на секунду закрывает глаза, а затем снова открывает их, пока то самое воспоминание, пропитанное кровью, все еще стоит у него перед глазами.       Вместо этого он осматривает зону бедствия, которой являются окна. Так ему будет легче сосредоточиться. Хотя опасность, которую они привносят в дом, совсем не успокаивает. Даже если это не прибавило опасности, а наоборот, убавило безопасность. Разница есть. Абаккио задумался.       О, черт, фокусироваться не получается.       Его глаза непроизвольно обводят остальную часть комнаты. В поисках чего-нибудь, за что можно зацепиться.       Ваза, которую он поймал ранее, гордо стоит на камине, а веселые цветы в ней не сочетаются с общим мраком комнаты. В свете солнечных лучей они не выглядят слишком неуместными, но... все равно странно, что они здесь вообще есть.       Кроме цветов, Абаккио отмечает явное отсутствие пыли. Даже редкие безделушки, которые разбросаны у него по дому, блестят, а портативный радиоприемник на камине просто сияет.       И это еще не все. С пола пропала куртка Абаккио без молнии, субботнее полотенце тоже исчезло, и Абаккио точно знает, что в день стирки он пропустил эти вещи. Подушка на кресле тоже расправлена... Паутина подозрительно отсутствует. Весь общий беспорядок, который Абаккио никак не может заставить себя убрать, устранен, и даже стопка ящиков в углу расставлена более эстетично.       Прежде чем Бруно приступил к окнам, он что... прибрался?       Какого черта? Зачем ему..?       Как бы то ни было, раздражение назрело, и Абаккио направляется в ванную, намереваясь удовлетворить свое любопытство.       Как только он оказывается внутри, желание допрашивать Бруно улетучивается благодаря виду того, как тот борется с иглой и леской в одной руке, поворачивая голову, чтобы попытаться увидеть свою руку во время работы. Кое-что ему удалось сделать, он уже мастерски управляется с этими своими несговорчивыми руками, но больше всего порвалось труднодоступное место, где-то сзади. Похоже, он не может хорошо зашить его.       А Абаккио прямо здесь, колеблется в дверях.       Подходит, чтобы рявкнуть на него насчет уборки(если уж на то пошло, ему следовало бы еще поворчать на Бруно по поводу окон, но он отвлекается).       Приходится сделать небольшой крюк, во время которого Абаккио моет руки в раковине. Вытирает их. Хмурится на собственное отражение и спрашивает себя, что он делает. Готовится к зашиванию дружелюбного зомби.       Затем он поворачивается к Бруно, сидящему на закрытой крышке унитаза, и спрашивает с предельным изяществом и социальным мастерством: – Нужна помощь?¹       Бруно наклоняет голову и просто смотрит, с этим своим классическим бесстрастным взглядом.       Ха-ха.       Упс. – Я... не это имел в виду.       Сделав тихий, затаивший вздох, который больше похож на движение, чем на дыхание, потому что Бруно, зомби, не дышит, он отказывается от контроля над иглой и импровизированной нитью, передавая их Абаккио.       Игла из пустого набора для наложения швов, остальные предметы аптечки открыты и шатко балансируют на краю ванны. Он осторожно отодвигает их в сторону и садится на их место.       ...Теперь за работу.       Он никогда раньше не зашивал зомби. Обычно он занимался тем, что разрывал их на куски. По крайней мере, он уже зашивал живых, даже себя несколько раз, и оказалось, что эти швы не намного сложнее тех. Кожа здесь менее эластичная, холодная под пальцами, и он боится проделать в ней еще более зияющую дыру, но в целом движения знакомые.       При ближайшем рассмотрении рана оказывается в полном беспорядке. Вместо того чтобы порвать саму нить, она рвется прямо рядом с предыдущими швами: несколько из них прорвались сквозь омертвевшую плоть, но остались целыми.       Такая травма требует деликатного наложения тугих швов, и Абаккио сильно сомневается, что они выдержат. Тем более что отрубленная рука обречена остаться незаживающей.       Но поскольку Бруно, похоже, очень привязан к этой руке – по крайней мере, пока молния застегнута, – Абаккио делает все возможное.       Крови не хватает. Как бы странно это ни было, по крайней мере, она... не слишком скользкая. И полусгнившая плоть лишь слегка попахивает(может, еще один душ поможет?) Самая неприятная часть – в самом начале, когда Абаккио открывает вид прямо на сломанную кость. Хороший чистый перелом. Может быть, разрубили? Конечности зомби несложно отрубить, если вы преданы своему делу и они цепляются за вашу лодыжку.       Ух, он не должен думать о таких вещах. Или подсчитывать, сколько раз именно такой сценарий с ним происходил(четыре или пять).       В кои-то веки у него есть задача, требующая его полного внимания, и он должен извлечь из этого выгоду.       На протяжении всей его тщательной работы Бруно не произносит ничего похожего на жалобу. Ни единого звука дискомфорта. Он просто сидит, слегка угрюмый, уставившись в пустоту не очень-то пустыми глазами.       Что-то в этой ситуации напоминает Абаккио о той первой ночи почти неделю назад, хотя место и компания те же. Тишина в этой крошечной ванной комнате на этот раз другая. Не совсем так неуютно, как тогда, но чертовски близко.       Тогда Бруно был в своей стихии. А сейчас он... не в себе?       И Абаккио хочет... исправить это..?       Он понятия не имеет, как это сделать. Все, что он знает, – это как зашивать руку, но даже это дело недалекое, поэтому Абаккио сосредоточился на наложении самых аккуратных швов, на какие только способен. Должно же исправление физических повреждений хоть на что-то влиять.       Может быть, разговор поможет. – Этой ночью, пока я спал, – начинает Абаккио, потому что сейчас самое подходящее время спросить, – ты убирался в гостиной?       Бруно кивает. Его взгляд устремлен в сторону, скорее прилип к стене, а не наблюдал за тем, что делает Абаккио. – Зачем?       Рукой, которая не прикреплена к предплечью, находящейся в полушаге от потери, Бруно указывает на свое горло, а затем отводит руку, чтобы она легла на бедро.       Хм. Это что-то новенькое. – Ты не можешь объяснить? – догадывается Абаккио.       Покачав головой, Бруно изображает, как пишет в воздухе. – О. Точно, – никаких разговоров и блокнота - никаких глубоких бесед. Молодец, Абаккио, почему бы тебе не пришить ногу ко рту, пока ты тут занимаешься этими стежками, – извини.       Поскольку идея с разговорами отложена в сторону, Абаккио закрывает рот на молнию(образно) и сосредоточивается на своей работе по наложению швов, пока она не будет завершена. Или настолько близка к завершению, насколько он сможет его добиться. На участок раны ушло около дюжины швов – найти баланс было непросто. Слишком много швов – кожа может порваться, а недостаточно – рана просто откроется снова. Надеемся, что это поможет.       Бруно, судя по всему, верит, что оно выдержит. Он тут же проверяет работу, махая рукой со всей силой нежити, на которую только способен, и на секунду Абаккио пугается, что он разорвет лоскутное одеяло из тугих швов…       Но они держатся крепко, и Бруно, кажется, выглядит довольным. Выражение его лица приятно нейтральное, когда он встает и неуклюже выходит из ванной.       Оставляя Абаккио приводить все в порядок и стерилизовать. Он делает это с неохотой, и только потому, что Бруно убрал гостиную прошлой ночью. Хотя гостиная в уборке не нуждалась, и Абаккио его об этом не просил...       Когда он возвращается к Бруно в сверкающую чистотой гостиную, Абаккио обнаруживает его сидящим на диване и сосредоточенно пишущим в блокноте, нахмурив брови. Это одно из самых длинных предложений, которые он видел, когда Бруно формировал за один раз. «Уборка = лучше, чем сидеть в голове с навязчивыми мыслями всю ночь», – говорится в записке.       Абаккио может с этим согласиться. У него слишком большой опыт в том, как застревать в своей голове. И какое же это жалкое место. Ужасная компания. В большинстве случаев он готов на все, лишь бы сбежать от этого, включая зашивание своего новообретенного зомби-компаньона.       ...Конечно, озвучивать это все – слишком большая просьба.       Тупая, дерьмовая башка.       Для Бруно, наверное, все еще хуже. У него даже нет возможности уснуть, в то время как Абаккио может отключиться, если очень постарается(не то чтобы это всегда приносило облегчение, но все же). К тому же, тело Бруно безропотно мертво, а значит, возможности отвлечься ограничены. Абаккио всегда может попробовать заняться спортом, чтобы проветрить голову(или еще больше захламить ее в неудачный день), если все остальное не помогает. И он даже не хочет вдаваться в экзистенциальный ужас живого разума в мертвом теле. Ты в ловушке, когда разлагаешься, и все пытаются убить тебя или убежать прочь, потому что ты принял облик кошмарного существа – каннибала-нежити. ...       Бруно уже признался, что чувствует себя отвратительно.       Абаккио мог бы относиться к нему получше. – ...Впускай столько солнца, сколько хочешь, – он тяжело садится рядом с Бруно на диван, опираясь локтем на один из подлокотников. Искоса поглядывая на ярко-синий цвет, – если зомби испортят нам компанию, это будет на твоей совести.       Губы Бруно кривятся в выражении, которое можно назвать улыбкой. Не совсем так, но все же. Он поворачивает блокнот к себе и кладет его на колени, пока пишет. «пока что всё» – О, хорошо. Значит, ты оставишь уязвимым только это окно, а не все? «чувствую себя плохо», – объясняет Бруно, и, да, боже, он выглядит то не очень привлекательно. Не то чтобы он когда-либо выглядел так. Привлекательно. Именно так. Просто он выглядел не очень, а сегодня, ну. Он выглядит ужасно. Более изможденным, чем обычно?       Теперь, когда Абаккио присмотрелся достаточно близко, чтобы сказать наверняка, он замечает, что Бруно слишком бледен. На его плечах лежит тяжесть, а угрюмый оттенок так и не покинул его глаза.       Хм...       Абаккио сегодня выполнил свою квоту на роль медбрата-зомби. Это состояние ставит его в тупик.       Конечно, благодаря необходимости и опыту его медицинские познания стали намного лучше, чем до вспышки, но это не значит, что он знает что-то о болезнях нежити. Помимо очевидного, лекарство для этих безмозглых монстров-людоедов – пуля между глаз.       Но не для Бруно. Если только он не собирается стать таковым, а это ранние признаки – но Абаккио видел их множество раз, а эти не совпадают. Глаза обычно стекленеют, а страдающий человек становится более нервным и стремится скорее наброситься, чем дружелюбно расположиться на диване. Если что, они сворачиваются калачиком на полу, постанывая.       Они могут жаловаться на голод. Или умолять избавить их от страданий.       Редко когда такое обычное сообщение, как плохое самочувствие, передается с таким красноречием и самообладанием.       Так что это... скорее всего, не оно. Слава богу. Абаккио не может сделать это снова, он делал это слишком много раз со слишком большим количеством людей, и кого он обманывает? Он бы сделал это снова, если бы дело дошло до этого. Даже если бы тем, кто обратился, был Бруно.       ...Не обращая внимания на то, что Бруно уже обращен.       Неважно.       Суть в том, что Бруно не превратился полностью в зомби, так что придется вернуться к медицинской чертежной доске:       Может быть, все это разложение наконец-то доконало тело Бруно, если не его разум?(о, и вновь привет, экзистенциальный ужас). Нельзя винить его за то, что он выглядит напряженным и подавленным, если его плоть активно слезает с костей и боже, что за, черт возьми, – расплавляющийся мозг Бруно – ужасающий мысленный образ.       Немного поерзав на диване Бруно отходит от Абаккио, что странно для него. Он снова начинает писать в своем блокноте. Движения его руки на этот раз скованны, заторможены и нерешительны, и когда он наконец позволяет Абаккио взглянуть, причина этого становится ясна. «Проголодался, наверное»       Вот дерьмо.       Вот это да.       Бруно действительно говорил, что ест «по мере необходимости», так что, по логике вещей, Абаккио знал, что рано или поздно это должно было произойти. Какая-то маленькая часть его души надеялась, что этого не произойдет, что было глупо. Когда он сталкивается с этим вот так, от этой мысли его начинает... подташнвать.       Может быть, тающий Бруно – не такой уж плохой мысленный образ, в конце концов. Бруно, пожирающий живых животных, – вот это, конечно, нечто ужасное.       Утешает лишь то, что сам Бруно, похоже, не в восторге от этого всего даже не меньше Абаккио. – Наверное? «обычная проблема», – вот что говорит Бруно дальше, стрелкой указывая на свое предыдущее сообщение «чувствую себя плохо».       ...Что ж, это вполне справедливо. Тела странные, а тело Бруно – особенно. Неудивительно, что даже у него нет ответов на все вопросы о том, как оно работает.       Абаккио делает паузу. Собирается с силами и делает глубокий вдох. – Я выхожу сегодня, – откладывать больше нельзя, – ты можешь пойти со мной, – что-то удерживает его от того, чтобы прямо сказать: «Пойдем, позавтракаем!» или что-нибудь еще в этом роде. Наверное, это какой-то более мягкий рефлекс, вызванный печальным состоянием Бруно.       Как бы часто это ни происходило – это забота о Бруно, которая против воли поднимается в груди Абаккио, – у Абаккио нет желания зацикливаться на этом явлении.       На слишком долгое мгновение Бруно колеблется. Смотрит на Абаккио глазами, которые умудряются быть одновременно тусклыми и пронзительными, как будто что-то ищут в нем.       Затем: «хорошо»       Пора брать зомби на работу. – Кроме того, – ворчит Абаккио, вставая с дивана и потягиваясь. Этот жест кажется странным и слишком обычным для того причудливого беспорядка, в который превратилась его жизнь, – я должен вывести тебя отсюда, пока ты не демонтировал еще одну мою систему защиты. «доделаю окна», – настаивает почерк Бруно. Слово «доделаю» подчеркнуто дважды. – О, конечно, доделаешь...

–

      Их прогулка по дикой местности начинается довольно просто. И это хорошо, потому что рефлексы Абаккио отвыкли справляться с внешним миром.       Это полностью его собственная вина, и он это знает. Если бы Абаккио не погрузился в настолько плохое состояние, что отказался от патрулирования, он бы не остался без практики, и ему не пришлось бы слишком долго пытаться вспомнить, что, черт возьми, он обычно берет с собой. Попытка, сорванная упавшим деревом несколько дней назад, почти не помогла, рюкзак просто несколько дней провалялся на полу.       Лучше вернуться к этому сейчас, чем остановиться навсегда, говорит он себе. Кто знает, может, Бруно не единственный, кто бродит здесь в последнее время, и Абаккио найдет здесь надежную работу.       ...Правда, как он объяснит существование Бруно потенциальным выжившим, пока неизвестно.       По крайней мере, Бруно пообещал спрятаться, когда ему скажут.       Да кого Абаккио обманывает? Это не будет проблемой, учитывая, что в последнее время никто не проходит мимо. Пока же Абаккио может сосредоточиться на том, чтобы заново освоить отработанные движения и накормить Бруно – этого для него более чем достаточно.       Пока они бродят по лесу(по тропинке, которую Абаккио правда помнит, спасибо большое, ему не пришлось сверяться с картой перед выходом), Абаккио методично расставляет несколько ловушек для животных, в основном для кроликов. У близлежащего ручья должна быть еще одна ловушка для рыбы. Которой... он не помнит, сколько лет.       Патрулирование отведенной ему территории – это то, чему он должен посвящать как минимум один день в неделю. А лучше – два. Предполагается, что установка ловушек наряду с проверкой предыдущих должна отойти на второй план по сравнению с такими вещами, как поиск выживших, уничтожение всех попадающихся зомби, недопущение попадания трупов в водопровод и рутинное обслуживание радиоприемников и знаков, указывающих на помощь.       Сегодня Абаккио полушутя-полусерьезно относится к некоторым из этих обязанностей, но по личным причинам он сделает одно исключение в части «истребления зомби».       Если он правильно помнит, по вторникам он должен расставлять ловушки. Где-то это было записано в его старом расписании, но он понятия не имеет, куда его дел. Но он почти уверен, что именно так и было. Во вторник дольше патрулировать, на обратном пути расставить ловушки поближе к дому, проверить их в среду...       На следующей неделе он приведет все в надлежащий порядок. Починка забора и рубка дров выбили его из колеи на этой неделе. Бруно выбил его из колеи в этом месяце.       Жизнь выбила его из колеи в этом году.       И да, благодаря отсутствию выживших и зомби, бесцельное блуждание по лесу только ради жалкого мяса животных, когда в Городе есть домашний скот(пусть и экономный), кажется чертовски пустой тратой времени. Через некоторое время это перестало иметь хоть какой-то смысл.       ...Однако, рации следует держать в исправности. На всякий случай. Вот это Абаккио не нравится. Поэтому он больше всего напирает на эту обязанность, пробираясь длинным окольным путем через деревья, чтобы набрести на немногочисленные радиопосты.       Бруно шумно плетется за ним. Мрачное напоминание о слишком многих вещах.       Надеемся, ему не составит труда найти что-нибудь поесть.       Зомби-вирус распространен среди людей, поэтому животные вполне процветают – даже если они более осторожны из-за количества жестоких зомби, которые пару лет назад поразили весь мир. Самое сложное – найти их. Отсюда и силки, и рыбалка, и нежелание Абаккио заниматься этим делом.       Охота – дело хлопотное, но раз или два Абаккио удавалось подстрелить оленя. Этого ему хватает на некоторое время, и, возможно, к этому стоит стремиться, чтобы вернуться в привычное русло.       Однако его нынешний компаньон затрудняет охоту на ходу. Какими бы неуклюжими и громкими ни были шаги Бруно, Абаккио не может представить, как ему удавалось до сих пор ловить достаточно животных, чтобы выжить в одиночку.       Зная Бруно и зная, как он не любит есть, Абаккио готов поспорить, что он обходится минимумом, чтобы прокормить себя. Абаккио не может его в этом винить, но все равно, пока они бредут по пустому лесу, в груди у него что-то грустно сжимается. К реке, где, как он надеется, водится рыба.       Может быть, по дороге Абаккио поставит еще пару силок, потому что у него закрадывается смутное подозрение, что они с Бруно любят, чтобы мясо было приготовлено по-разному. И если Бруно ничего не может добыть сам, было бы жестоко позволить ему умереть с голоду...       Каким-то чудом оказывается, в реке водится рыба, ожидающая своего часа. Абаккио едва верит своей удаче, когда вытаскивает ловушку на поверхность воды, а внутри нее плещется несколько живых рыб. Он предлагает одну из них Бруно, потому что, возможно, тот любит суши, хоть Абаккио никогда не может держать язык за зубами, эта мысль вызывает у него немедленное отвращение. «чешуя» – единственная причина, которую приводит Бруно.       Вот так Абаккио узнает, что Бруно действительно ест мясо в сыром виде. – Я могу от неё избавиться, – да, это займет минуту, но это лучше, чем надеяться на своевременное появление кролика.       Но при этом лицо Бруно становится особенно исхудалым и бледным, и он качает головой, медленно и неуверенно. Его ручка движется с вялой неохотой, когда он пишет: «Млекопитающие лучше»       ...Абаккио полагает, что это означает замену человеческой плоти. – В этом... есть смысл, – хотя это грозит ему срабатыванием рвотного рефлекса.       Абаккио возвращается к вылавливанию рыбы из ловушки, опускается на колени на мокрый травянистый берег реки, чтобы опустошить ее. Укладывает рыбу в переносной холодильник. Во время всего этого процесса Бруно с любопытством пристраивается у его локтя, почти дружелюбно нависая над ним, если не обращать внимания на то, что он выглядит мертвее, чем обычно.       Но через мгновение его настроение ощутимо... меняется.       Он замирает и застывает, причем настолько, что Абаккио может сказать об этом, даже не глядя на него. Когда же он поднимает взгляд, то обнаруживает, что Бруно смотрит в лес, в том направлении, откуда они только что пришли.       Перемена в его позе совершенно неуместна, в воздухе витает напряжение.       Это что-то новенькое.       Кажется, что Абаккио каждый день переживает момент «это что-то новенькое» в отношении Бруно, но это действительно что-то новенькое.       Бруно на секунду отрывает свой взгляд, ровно настолько, чтобы аккуратно положить блокнот рядом с Абаккио. Он поднимает вверх указательный палец, который Абаккио принимает за просьбу подождать. Этот указательный палец движется перед губами Бруно, чтобы также обозначить молчание.       И Абаккио подчиняется. Он остается неподвижным и тихим, в то время как его сердце противоположно спокойствию, и он хочет спросить Бруно, что, блять, собственно, происходит, потребовать каких-то объяснений, но потом...       Потом Бруно, подкрадываясь, уходит к деревьям.       Он уходит. Тихо, как... тихо, как смерть, с таким изяществом движений ног, какого Абаккио еще не видел.       Во всяком случае, когда дело касается Бруно.       Потому что Абаккио уже видел подобное раньше, начиная с нулевого пациента – и до каждого свежеобращенного зомби с тех пор. Чем энергичнее был зомби, тем хитрее он становился. Чем быстрее, сильнее и злее, тем с большим рвением он охотился на живых людей, преследуя их.       Эта стадия длится максимум две недели, после чего зомби становятся вялыми и медлительными, испытывая постоянный голод.       Абаккио полагает, что Бруно находится именно на этой стадии, судя по его поведению и отсутствию грациозности в передвижении, не говоря уже о том, как долго он был мертв. Но это... это тихое подкрадывание, эти обостренные чувства, эта внезапная грациозность – все это больше напоминает только что развернувшуюся сцену.       Этого вообще не должно быть, но очень похоже на то, что Бруно активировал это по команде. Или, может быть, сработал какой-то инстинкт?       Как бы то ни было, все, что может сделать Абаккио, – это следить за густой листвой, в которой исчез Бруно. Он застыл на месте, его органы чувств находятся в состоянии повышенной готовности и готовы в случае необходимости включиться в работу. Он прислушивается к малейшему шуму среди шелестящей листвы. Волосы встают дыбом на затылке. Он сидит и молчит, как велел Бруно, напрягаясь, чтобы уловить хоть какой-то необычный признак. Он готов ко всему.       Вся эта ситуация пугает его до чертиков.       Насколько он знает, происходит что-то опасное. Где-то там может быть еще один зомби. Могло появиться что-то похуже зомби. Бруно мог превратиться. Да что угодно.       Абаккио уже подумывает подняться с места и последовать за ним, но как только эта мысль приходит ему в голову...       Бруно возвращается.       Он вновь появляется из-за деревьев, растворяясь из путаницы зеленых и коричневых оттенков, проскальзывая между листьями с плавным изяществом, и стоит с более прямой осанкой, чем обычно.       Напряжение начинает покидать Абаккио, вместо него в грудь просачивается облегчение. Он снова может дышать. Он осматривает Бруно в поисках каких-либо признаков повреждений.       Кажется, он в порядке. Вернулся к своему обычному «я», со своим типичным уровнем тревожности, в нем нет ничего зловещего, пустого или опасного. Никаких тревожных сигналов. Но на его лице застыло выражение неприятной гримасы, натянувшей кожу.       Когда Абаккио переводит взгляд на руку Бруно, он догадывается, почему.       Оказывается, Бруно не такой уж плохой охотник, как опасался Абаккио. Одна из его окоченевших, мертвых рук забрызгана кровью, а пальцы свободно обвились вокруг шеи мертвого кролика.       Что ж.       Абаккио открывает рот, чтобы что-то сказать, но снова закрывает его, так и не произнеся ни слова. Все комментарии, которые он мысленно перебирает, звучат грубо. – Я... – он сглатывает и берет еще секунду или две на размышление, – что только что произошло? Ты...       Неопределенно покачав головой – что это значит, Абаккио не знает, но, возможно, Бруно не хочет об этом говорить – Бруно, спотыкаясь, проходит мимо Абаккио и возвращается к измученным, тяжелым шагам. Он проносит свой улов довольно далеко вниз по течению, где опускается на колени у самой кромки воды.       Какая-то нездоровая часть мозга Абаккио заставляет его пристально смотреть.       До тех пор, пока Бруно не замечает его взгляд и не наставляет на него указательный палец. Повернись – предполагает Абаккио. Отвернись.       И Абаккио так и сделал. Он возвращает свои дрожащие руки к работе с рыбой, пытаясь успокоить свое расшалившееся сердце.       Проклятое любопытство заставляет его заглянуть через плечо уже через секунду, и он успевает увидеть, как Бруно вгрызается зубами в шкуру кролика. Звук, который он издает, разрывая мех, кожу и мышцы, эта кровь...       Абаккио разворачивается обратно нахуй.       Ему не чуждо зрелище. В свое время он снял немало шкур с животных. Но это перебор даже для него. Это так противоречит тому Бруно, которого Абаккио узнал – Бруно, который расставляет полевые цветы в вазе на камине и не разрешает Призрачной Кошке оставаться под дождем.       Неудивительно, что Бруно ненавидит это делать. – Я могу... – боже, от одного только открытия рта Абаккио становится дурно, – я могу снять с него шкуру для тебя, если хочешь.       Мерзкие звуки на мгновение затихают. Единственным ответом Бруно становится отрицательное ворчание. Раздается шарканье коленей по земле – вероятно, он все дальше отодвигается от Абаккио. А потом еще больше разрывает плоть.       Абаккио сидит и смотрит на воду.       Он не двигается с места, пока Бруно не заканчивает есть.