Long Dead Affair

Пятница, позднее утро

      Карие глаза заполняют поле зрения Абаккио.       Удерживая его взгляд, они кажутся глубокими и теплыми, полными решимости и энергии – утешающими своей узнаваемостью, пока они не перестают быть таковыми, и у него болезненно не перехватывает дыхание в легких. Живот болит, когда тает цвет. Насыщенный коричневый цвет наливается кровью, а затем тускнеет, как будто его высасывают шприцем – появляются синяки, гниет кожа вокруг этих ужасных впалых глаз – они практически пустые.       Теперь они смотрят сквозь Абаккио, умоляя его: – Пожалуйста, Леоне, – таким голосом, который скребет, царапает и превращается в звук выстрела. Боль в плече Абаккио. Горячая кровь на его руках, стекающая по локтям.       Он пытается отступить. Убирает пальцы с пистолета. Хочет быть где угодно, но не здесь.       Но он не может пошевелиться. Он застрял. Он корчится изнутри, но его тело не слушается, он не может даже дернуться. Даже закричать не может. У него ком в горле.       При попытке сделать шаг назад он спотыкается, сердце выпрыгивает из груди, когда он падает. Холодные руки хватают его, останавливают, обхватывая запястья, и Абаккио, блять, не может дышать, они такие холодные. Их прикосновение леденит его вены.       Все погружено во тьму, и повсюду эхом раздается это ужасное, вырвавшееся «Пожалуйста, Леоне». В его ушах раздается звон, пока он не перерастает в крик, затем сотня криков одновременно, и повсюду тела, некоторые убегают, некоторые мертвы, все они изжеваны до крови, но его взгляд прилипает к гнилому, выцветшему коричневому цвету, окруженному фиолетовым, кровь пузырится из слишком красного рта, который говорит: – Пожалуйста!       А потом кровь течет быстрее из этого разинутого рта, пока мир вокруг Абаккио не становится темным, влажным от нее. Кровь заливает пол, присасываясь к его лодыжкам, но ноги не двигаются – его руки будто в ловушке пистолета, холодные пальцы обвиваются вокруг его собственных, крепко сжимая.       Он прижимает пистолет к черной челке, безвольно свисающей, грязной, кровавой, спутанной, над глазами поразительно синего цвета. – Пожалуйста, Леоне! Пожалуйста…       Абаккио просыпается, задыхаясь от крика.       Он держит глаза широко открытыми и пристально смотрит в потолок, потому что, если он их закроет, то увидит все это снова. Эти глаза. Кровь, мольбы и руки, которые не могут нажать на курок, пока не становится слишком поздно…       Блять, он мог бы обойтись и без того, чтобы полоса воспоминаний звонила в дверь таким жалким образом.       Это всё Бруно виноват. Находящийся здесь. Выкапывает всю ту херню, которую Абаккио с таким трудом пытается похоронить.       Помилуй бог, этот сон был не таким четким, как обычно. Не таким точным для реальной жизни. На этот раз ему повезло. Если это можно так назвать.       Боже. Его грудь болит, сжимаясь перед лицом кошмара – нужно немного уговоров, чтобы успокоить его сердце. Он долго рассматривает свою спальню: безвкусные шторы, радио, старое пятно от воды на потолке, будильник, напоминающий ему, что сейчас (очень) позднее утро. Он сжимает руки в кулаки до боли. Что угодно, лишь бы успокоить себя и чтобы убедиться в том, что его не заперли в задней комнате лаборатории с дюжиной выживших и густым запахом смерти в воздухе от–       Абаккио дышит. Вдыхает глубоко, пока боль в легких не утихнет, выдыхает медленно, пока не сможет закрыть глаза, не видя ярко-красной крови, забрызгавшую все вокруг.       Его волосы под затылком спутались, а все тело стало липким от пота.       Фу.       Возможно, Абаккио было бы лучше, если бы у него был установлен будильник. Жаль, что он яростно выключил его вчера ночью, когда Бруно, возившийся внизу, мешал ему заснуть.       После долгих метаний Абаккио, конечно, в конце концов, задремал, но он должен был знать, блять, что это не будет спокойный сон. Следовало ожидать, что все будет бесполезно, благодаря всем воспоминаниям. Сон, наполненный кошмарами, считается сном только формально.       Так что он застрял здесь. Измученный. Думает, что, возможно, сейчас не помешала бы какая-нибудь обыденная рутина. Он уверен, что у него было что-то подобное вечность назад.       Знаете, когда все было проще, он был один, и по его дому не бродил зомби, поднимая пыль и мертвые воспоминания о криках, крови, зубах, рвущих плоть, пожалуйста, Леоне, пожалуйста…       Абаккио разминает руки. Они не держат в руках пистолет. Его ладони саднит от силы впившихся ногтей.       …Вчера был длинный день.       (Прошлая ночь была длинной.)       Он даже забыл задернуть шторы! Это был глупый поступок с его стороны, потому что окна здесь только зарешечены, а не заколочены досками, и поэтому пропускают свет из пасмурного неба, которое все еще в некоторой степени ослепляет.       И опять по новой. По крайней мере, сейчас он не в ловушке тьмы.       В любом случае ему пора вставать с постели; он уже потерял достаточно дневного света.       Не то чтобы у него было много дел. Его единственное реальное ежедневное требование – связаться с Городом – обычно это первое, что он делает после того, как встает с постели, если Абаккио выходит на связь до полудня, они не суетятся – но это не значит, что он можно валяться и бездельничать целый день.       Хотя он уже пробовал это раньше. Какое-то время он любил проводить дни в ленивой дымке, но это… Было нехорошо. Лучше действовать по правилам, по крайней мере, так он говорит себе, чтобы попытаться избавиться от этой парализующей меланхолии, которая никак не покидает его. У него нет причин совершать какие-либо действия, понимаете.       И теперь у него есть сосед-нежить, за которым нужно следить. Невозможно сказать, что это сделает с бесцельным туманом его разума, но с его кошмарами это определенно сотворило чудеса!       Что, черт возьми, он делает…       Спускаться по лестнице на тяжелых ногах не очень помогает. Абаккио находит Бруно сидящим на диване и смотрящим на старинные напольные часы в углу(те, которые Абаккио не заводил годами и которые остаются остановленными на 4:44 для Мисты, который будет пытаться изменить время каждый раз, когда приезжает. Это пустяки).       Или, точнее, Бруно смотрит на маятник внутри часов, покачивающийся взад и вперед. Иногда это происходит непроизвольно из-за неровного пола или когда кто-то наступает на расшатанную половицу поблизости.       Бруно, видимо, зачарован этим явлением, потому что он, похоже, еще не заметил Абаккио.       И это прекрасно. Воспоминание о событиях прошлой ночи в сочетании с ощущением холодной омертвевшей кожи вызывает у Абаккио что-то вроде беспокойства, и он, проходя мимо, хмуро смотрит на спину Бруно. Воспоминания скребутся в дверь его разума, которую он отказывается открывать.       Со спины Бруно может сойти за живого. Абаккио испытывает странное желание спросить, не хочет ли он позавтракать. Должно быть, это сила вежливой привычки. Обычно единственными гостями Абаккио являются живые люди.       …За исключением Джорно, конечно, однако Абаккио никогда не испытывал желания предложить ему поесть.       Частично в отместку за прошлую ночь, частично надеясь, что она выведет Бруно из его странного маятникового транса, а отчасти чтобы заглушить свой дерьмовый мозг, Абаккио шумит на кухне как можно громче. Гремит кастрюлями, хлопает дверцами шкафов, стучит ложками и прочее, прочее.       Ему удается привлечь внимание сутулой, притихшей аудитории, наблюдающей, как он поглощает овсянку.       Которое Абаккио точно не считает успехом, но чего он, собственно, ожидал? Какого результата он здесь хотел?       Абаккио ничего не говорит ему, и то же самое делает Бруно, все, что он может предложить – жуткий взгляд мертвых глаз. Впивается ими каким-то ужасным образом. Кажется, он успокоился от вчерашнего раздражения и снова стал любопытен – что еще хуже.       Потому что это значит, что Бруно будет приклеен к Абаккио, как и вчера. Будет ходить за ним повсюду и наблюдать, как он делает все: от мытья посуды до тренировок. Ни одна из этой скучной рутины не может считаться развлечением для зрителя, но Абаккио полагает, что, будучи нежитью-плотоедом, Бруно больше нечем заняться.       Это… В каком-то смысле грустно. Абаккио никогда не думал, что встретит кого-то более бесцельного, чем он сам. Наконец-то он встретил, и это зомби.       Дело времени, полагает он.       …Или, может быть, это признак того, что Абаккио слишком много дней подряд позволял себе бездельничать. Или недель. Когда он в последний раз выходил в патруль? Или хотя бы удосужился проверить радиопосты? Его ловушки для рыбы и дичи?       Он даже, блять, не может вспомнить. Насколько это жалко?       Тренировки, по крайней мере, помогают Абаккио двумя способами: они создают иллюзию того, что он занимается чем-то продуктивным, тем самым отвлекая его разум, и служат удобным предлогом, чтобы игнорировать не совсем пристальное внимание Бруно(по крайней мере насколько может Абаккио. Он понятия не имеет, где сейчас Бруно. Где-то рядом? Вроде бы да). С другой стороны, они также вызывают у него полное отвращение, и он потеет с и без того жирными волосами и не может вспомнить, когда в последний раз как следует мылся.       Оказывается, погружение в меланхолию может действительно помутить рассудок. Даже без добавления алкоголя.       Абаккио уже твердо решил принять душ к тому времени, как в последний раз подтянулся на удобной перекладине, которую установил в коридоре(он не мог использовать никакие дверные проемы, если только не хотел ежедневно расшибать себе лоб об эту штуку) – но он оборачивается и обнаруживает там Бруно. Тот ждет и пристально смотрит.       Этого достаточно, чтобы мозг Абаккио остановился, а сердце подпрыгнуло к горлу. Его кошмар вырывается на свободу из запертой двери, за которой Абаккио его запер, и голубые глаза превращаются в карие, пока он сгибает пальцы, чтобы просто убедиться, что в них нет пистолета.       Он делает глубокий вдох. Затем еще один. Хмурится на Бруно. Хочет протиснуться мимо него и подняться наверх, но не может заставить себя протянуть руку и прикоснуться к холодной мертвой плоти, одетой в несколько слоев грязной изорванной одежды. – Что? – вместо этого он огрызается, потому что эти глаза пожирают его заживо, и о, великолепно, какая прекрасная метафора по отношению к зомби, спасибо мозгу.       Бруно почти не реагирует. Конечно, нет. С чего бы ему?       …Однако он поднимает руку. Негнущиеся пальцы слегка сгибаются, когда он поднимает скрипучую мертвую руку и направляет ее в лицо Абаккио.       Отступая назад, хмурый взгляд Абаккио вдвое усиливается вместе с его сердцебиением. – Что, черт возьми, ты делаешь? – он рявкает. Теперь он задумывается, может быть, было бы лучше, если бы у него в руке все-таки был пистолет, но у Бруно все еще такие же живые глаза. Он поднимает свой блокнот, чтобы что-то записать. Не собирается сейчас есть Абаккио. «в порядке?»       Что, блять, это значит? Абаккио физически не может хмуриться сильнее, иначе он бы сделал это. А сейчас он крепче сводит брови, уголки его рта подергиваются. – В порядке ли я?       Подтверждающий кивок от Бруно.       Рефлекторно Абаккио хочет ответить громким «нет». Он хуево спал, хуево чувствует себя, несомненно, и выглядит хуево – но что Бруно собирается с этим делать? Утешить его? Прикоснуться к его потному лицу гниющими пальцами? Заключить его в объятия негнущимися конечностями, застегнутыми на молнии?       Однако Абаккио серьезно сомневается в том, что Бруно купился бы на «да». И все равно он не может заставить себя выпалить это.       Поэтому он предпочитает оставить вопрос без ответа, прижавшись спиной к стене и проскользнув мимо Бруно. Его грудь касается грязного рукава пиджака, до него доносится запах разложения, и он вздрагивает, видя мелькнувшие тесные окровавленные коридоры – но довольно скоро они исчезают. Перед ним чистые, отслаивающиеся обои. Он топает к лестнице. – Я собираюсь принять душ, – ворчит он через плечо, – не ходи за мной.       Бруно, наблюдающий за происходящим широко раскрытыми голубыми глазами, с насмешкой выдохнул.

–

      Стоя перед зеркалом в ванной, Абаккио приглаживает две пряди длинных мокрых волос спереди, проверяя, одинаковой ли они длины. Кажется, да, так оно и есть, если только он неосознанно не наклоняет голову – и на этот раз он даже не случайно срезал слишком много, пытаясь сравнять их. Это едва ли не единственное, что он сделал правильно за свои двадцать шесть – нет, погодите-ка, двадцать семь лет жизни. По состоянию на прошлую неделю. …       В конце концов, это будет совсем другая история, он знает это еще до того, как достанет ручное зеркальце, чтобы рассмотреть несколько неровный спад волос позади него. Это лучше, чем его предыдущие попытки, и он определенно добился своего. И, кроме того, никто здесь не осудит его, так что кого это волнует?       В грандиозной схеме зомби-апокалипсиса Абаккио признает, что стрижка не находится на первом месте в обычном списке приоритетов.       Но салон, который он часто посещал, давно не работает, и самообслуживание – это достойный способ скоротать время, а также необходимость, чтобы не потерять (полностью) рассудок. Видите ли, какое-то подобие нормальности.       Плюс, если его волосы становятся слишком длинными, он елозит по ним, забираясь в постель, и это отстой. Не говоря уже о том, что кондиционер больше не является неограниченным ресурсом, что делает его обслуживание невозможным. И, конечно, было бы проще подстричься коротко – и безопаснее, – но косметики у него еще меньше, чем шампуня. Его длинные волосы – это все, что у него есть. Секущиеся концы сохраняются даже после почти полного краха человечества.       Итак: стрижка.       Он немного приподнимает зеркало, рассматривая отражение своего затылка. В любом случае, большую часть времени волосы, скорее всего, будут заплетены в хвост, вот о чем он думает, когда замечает чужое присутствие.       Бруно теперь, когда Абаккио принял душ и оделся, топчется в дверном проеме. Наблюдает, как он и всегда делал.       Вот тебе и не ходи за мной.       Абаккио следует опустить зеркальце и не обращать на него внимания. Он даже готов это сделать. Готов продолжить уборку после стрижки, пока, к сожалению, не замечает кое-то, что заставляет его задуматься.       Одна рука Бруно, как обычно, вяло свисает вдоль тела, она застегнута на молнию, а другая возится с кончиками его волос. Обескровленные пальцы тянут грязные, вялые и спутанные пряди, и Бруно... Выглядит погруженным в свои мысли.       Жалкие остатки того, что, по мнению Абаккио, когда-то было великолепными темными волосами, наводят на ужасную мысль, и Абаккио откладывает их в сторону вместе с зеркалом.       Повернувшись лицом к себе, он все еще видит Бруно своим периферийным зрением.       Тот все еще трогает свои волосы. Черная, грязно-кроваво-спутанная челка безвольно свисает над поразительно голубыми глазами–       Хм.       Сделай глубокий вздох, Абаккио.       Его собственные влажные и тяжелые волосы свисают на затылке, впитываясь в рубашку. Без фена волосы высыхают неряшливо и неаккуратно, но, по крайней мере, они чистые, и он снова чувствует себя вполне человечным.       И он, конечно, выглядит гораздо лучше, чем Бруно, чьи волосы, вероятно, выпадают по мере разложения. Это кажется жалким. Отвратительный феномен, свидетелем которого Абаккио был слишком много раз, чтобы вызвать должное сочувствие – но, тем не менее, это жалко.       …Взгляд Абаккио скользит по Бруно стоящего в дверях. Присматривается к нему.       Он все еще одет в ту же одежду, в которой появился всего два дня назад, вся порванная и откровенно грязная, заляпанная грязью. Запах немного слабый, но от него сильно пахнет смертью и гнилью, запах, слишком знакомый Абаккио во всех самых худших отношениях.       Конечно, это ничто по сравнению с невыносимым зловонием любого другого зомби, которого он встречал. Но так оно и есть.       Может ли Бруно почувствовать запах на себе? Достаточно ли хорошо для этого работают его органы чувств? Абаккио чувствует себя некомфортно из-за сальных волос, он не может представить себя покрытым грязью, в которой живет (не живет?) Бруно.       Эта ужасная идея все еще крутится в голове Абаккио. С каждым разом она становится все более привлекательной, несмотря на то, что на самом деле она ужасная. Или, вернее, просто странная.       Глядя на Бруно, становится только хуже.       Во время принятия душа разум Абаккио, возможно, взбесился, прокручивая прошлую ночь и сегодняшнее утро по кругу(по его собственной вине, потому что он сделал все возможное, чтобы отвлечься от худших воспоминаний, худших кошмаров) и заставляя себя осознать, что странное, тревожное чувство, скручивающееся у него в животе, когда он смотрит на Бруно, можно было бы назвать виной так же легко, как и отвращением, беспокойством, страхом.       И эта мысль…       Ой, нахуй это всё.       В любом случае, у него нет никаких планов на сегодня. Главное, чтобы Бруно выглядел более человечным. — Эй, — начинает он, поворачиваясь лицом к Бруно вместо того, чтобы наблюдать за ним краем глаза. Да. Это чувство вины все еще здесь, оно забирается ему в грудь. Это ужасно досадно. Он пытается засунуть его обратно.       Глаза Бруно вновь обретают некоторую фокусировку, когда он переводит отсутствующий взгляд на Абаккио. Его голова вопросительно наклоняется, рука все еще ощупывает лохматые кончики волос. — Ты, эм… — Абаккио колеблется, задумывается и решает перефразировать. Трудно поддерживать зрительный контакт с Бруно. Стеклянные глаза никуда не годятся, – ты бы развалился, если бы принял душ?       При этом вопросе Бруно морщит нос. Сморщивается от неудовольствия или мысли, или от того и другого, и выражение лица совсем не милое на фоне запавших глаз, натянутой кожи и молнии, отражающей яркий солнечный свет из окна. Абаккио не позволяет себе зацикливаться на том, насколько это уродливо.       Подумав, Бруно покачал головой и пожал плечами. Он сжимает в одной руке блокнот, но не делает ни малейшего движения, чтобы что-либо написать. – Похоже, что нет? – Абаккио пытается расшифровать.       Бруно кивает.       Ладно. Это лучше, чем открытое подтверждение того, что Абаккио впоследствии обнаружит куски гнилой плоти, засоряющие его канализацию. — Тогда может хочешь принять разок?       Видите ли, по мнению Абаккио, это будет взаимовыгодно. Возможно, мыло и шампунь смогут заглушить запах смерти и разложения или, по крайней мере, придать ему свежести. Абаккио знает, что этот запах будет только усиливаться, и это – какое-то обычное обслуживание зомби – уж точно не повредит.       Если сделать Бруно более приемлемым для восприятия живыми людьми, это сотворит чудеса с Абаккио. Может поможет избавиться от неприятных ощущений, которые терзают его в восьмидесяти процентах случаев, когда он смотрит на Бруно. Оказывается рядом с Бруно. Думает о Бруно.       И, возможно, от этого Бруно почувствует себя лучше.       (Не говоря уже о том, что сегодня ночью приедет Джорно, и если Абаккио чувствует запах Бруно, Джорно обязательно уловит его запах. Неизвестно, чем это обернется…)       Блеклые голубые глаза цепляются за насадку душа, затем за старомодную ванну и снова возвращаются к насадке душа. Бруно медленно кивает. Только один раз. – Я принесу тебе что-нибудь чистое, чтобы надеть, — говорит Абаккио. Этот запах, несомненно, пропитал одежду Бруно, не говоря уже о явных пятнах крови. И обо всех неисправимых дырах. Это приблизит день стирки Абаккио, но у него должно быть что-то дополнительное, что сможет надеть Бруно. Они не сильно отличаются по размеру… На самом-то деле не…       Крошечная ухмылка, которую Абаккио начинает ненавидеть, тронула уголок рта Бруно. Он наклоняет голову, чтобы написать что-то в блокноте, и Абаккио ждет, пока его рука завершит медленное ползание по бумаге. «будешь хорошим хозяином?»       Ха-ха.       Рот Абаккио дергается. Вниз, а не вверх, потому что это не смешно. Совсем. От этого ему становится еще хуже, потому что, конечно, Бруно ненавидит, когда им помыкают, на него кричат и его игнорируют. Любой бы это ненавидел.       В защиту Абаккио можно сказать, что столь долгое проживание в одиночестве не способствует развитию лучших социальных навыков(даже если не учитывать то, что он не привык к мертвым гостям, которые в любой момент могут щелкнуть выключателем и съесть его. В этом случае лучше не слишком привязываться и не вести себя слишком дружелюбно). — Ой, заткнись, — ворчит Абаккио. Когда он топает к Бруно, в его слишком-выразительных-для-мертвого-парня глазах сияет несомненная искра. По крайней мере, они больше не пусты, – полотенца в том шкафу. Я принесу одежду. Ты… Делай свое дело.       А затем он протискивается в коридор, стараясь не задеть по пути Бруно, и закрывает за собой дверь.

–

      Самая сюрреалистическая часть этого опыта до боли обыденна и, как выяснилось, заключается в том, что слышно, как работает душ где-то в другом конце дома.       Абаккио не испытывал такого, кажется, уже целую жизнь. В последний раз это было тогда, когда переправляли последних выживших. И задолго до этого, когда он еще жил со своими родителями, еще до того, как он даже поступил в полицейскую академию.       Если он слишком долго будет думать о том, какой другой была жизнь тогда, у него, вероятно, случится короткое замыкание, особенно в те дни, которые у него были. Лучше этого не делать.       Поэтому, конечно, его разум воспринимает это как открытое приглашение перемотать назад.       Тогда он, скорее всего, делал домашнее задание, готовился к выпускным экзаменам, или просто просыпался в школу. Мама или папа в душе, далекие брызги растворяются в приятном белом шуме. Просто еще один фон повседневной жизни.       Против настоящего: он сидит наверху скрипучей старой лестницы в ранее заброшенном доме, сгорбившись над кучей одежды, балансирующей на коленях, и пытается не думать о мертвом мире снаружи. Мертвый гость внутри громыхает и прерывает шипение душа дальше по коридору.       Чертовски дико.       И снова он задается вопросом, какого черта он делает.       Он зарывается лицом в футболку, лежащую на коленях, изо всех сил стараясь раствориться в чистом аромате домашнего моющего средства.       Это не работает, но, эй, возможно, он сможет заснуть, если у него будет достаточно времени, так что это уже что-то(если ему здесь приснится кошмар, упадет ли он с лестницы? Что сделает Бруно, если обнаружит его там без сознания? Съест его? Спасет его? Споткнется о него?)       Прежде чем он успевает отключиться, звук душа прекращается. Чертовски вовремя – он уже начал думать, что Бруно забололся или что-то в этом роде.       …Фу, он надеется, что это не так. В конце концов, молнии не совсем водонепроницаемы.       Раздается пара отдаленных ударов с оттенком фарфора, которые, как предполагает Абаккио, являются результатом того, что Бруно изо всех сил старается выбраться из ванны, поэтому он встает и идет по коридору. Он крадется спокойным шагом, стараясь дать Бруно достаточно времени, чтобы схватить полотенце; К сожалению, обнаженные зомби – зрелище, которое Абаккио видел слишком много раз.       Он стучит в потертую деревянную дверь и на всякий случай предупреждает: – Я вхожу.       За тот единственный день, что он прожил с товарищем-зомби, он понял, что из-за разлагающихся голосовых связок бывает трудно отличить отрицательное мычание от положительного. Мычание подтверждения – лучший способ их устного общения.       И получает в ответ именно его, поэтому Абаккио открывает дверь и заходит внутрь, стараясь держать взгляд выше уровня плеч.       Как оказалось, ему не стоило беспокоиться. Бруно, черт возьми, не забыл как обматывать талию полотенцем, и сейчас занят тем, что рассматривает свои волосы в зеркале.       В нем не намного больше кожи, чем Абаккио увидел сквозь дыры в ткани в ту первую ночь, но видеть его полностью обнаженной при правильном дневном свете неприятно. Красновато-пурпурные икры и ступни Бруно – новое, но в целом знакомое зрелище для Абаккио – кровь больше не циркулирует благодаря остановившемуся сердцу. Он делает тяжелые шаги.       В остальном Бруно смертельно бледен, даже синеват и изможден. Хлипкая плоть, натянутая на кости и жилистые остатки мышц, местами обесцвеченная, почти как синяк, с несколькими незаживающими маленькими царапинами тут и там.       И, конечно же, это лоскутное одеяло из разных молний. Разбросано от бедра до щеки.       Однако самое ужасное – это отметина возле правой лопатки Бруно.       Это то, что Абаккио узнает, и он даже в некоторых местах получил шрамы: укус зомби. Некогда человеческие зубы в какой-то момент в прошлом впились Бруно в спину, оторвав кусок плоти. Образовавшаяся рана остается открытой. Блестящая и мокрая от душа – зияющая красная с серой кожей по краям–       Абаккио от этого чувствует себя смутно плохо.       К счастью, Бруно не выглядит заболоченным. Маленькие достижения.       Также, к счастью, у него нет признаков вздутия живота, как у некоторых других бродячих трупов. Абаккио меньше всего любит их видеть – они лопаются при проколе. У него было слишком много встреч… Он был забрызган слишком большим количеством неприличных вещей…       Тогда вернемся в настоящее. Сегодня больше никаких воспоминаний, спасибо. Жизнь сейчас и так достаточно странная.       Не стоит больше пялиться на укус на спине Бруно. Тоже хорошая мысль.       Воздух здесь представляет собой дымную смесь мыла Абаккио и чего-то, чего он не узнает. Возможно, в нем есть намек на разлагающуюся плоть, но совсем немного, и он решает, что ему лучше перестать стоять здесь и пытаться анализировать воздух.       Бруно заметил его, медленно повернул голову и снова посмотрел на Абаккио. Он касается своих волос и хмурится. – Одежда, – без всякой надобности говорит Абаккио, поднимая указанные вещи. Если Бруно сохранил знания о том, как читать, писать, принимать душ и обматывать талию полотенцем, то он сохранил и знание того, как выглядит чертова одежда.       Но в своей прошлой жизни Бруно, должно быть, был по крайней мере вежлив, если не откровенно любезен, потому что он только кивает. Молния на его щеке позвякивает при движении.       …Однако он не берет одежду. Просто продолжает пристально смотреть на них тревожно стеклянными глазами, в то время как неуклюжие пальцы возятся с его собственными мокрыми волосами.       Хм.       Абаккио кладет стопку одежды на стойку у раковины, наблюдая, как Бруно следит за ними, затем моргает и резко переводит взгляд на Абаккио.       Либо этот взгляд в его глазах задумчивый, либо Бруно наконец окончательно зомбировался и готовится разорвать лицо Абаккио зубами. Отсутствие осанки не помогает Абаккио понять, в чем дело: плечи Бруно неравномерно опущены. – Всё хорошо? – спрашивает Абаккио.       Расслабленные плечи Бруно поднимаются и опускаются, когда он пожимает плечами. – Ладно, – выдыхает Абаккио, напряжение спадает с его мышц. По крайней мере, этот ответ не указывал в сторону «съесть Абаккио».       Серьезно. Глаза Бруно не могут оставаться для Абаккио единственным намеком на то, что происходит в голове зомби. Каким бы окном в душу они ни были, сколько души может содержать нежить? Предполагается, что у них даже больше не должно быть души. Зомби-вирус высасывает её из них, когда они умирают.       Бруно, конечно, другой.       Абаккио еще предстоит выяснить, как именно и почему, но это еще один из тех вопросов, которые выведут его из себя, если он будет думать о них слишком много.       В настоящее время что-то беспокоит Бруно. Во всяком случае, насколько может судить Абаккио. При всем этом они смогут обсудить, что именно, без блокнота Бруно… Абаккио оглядывается в его поисках и замечает блокнот на полке шкафа.       Холодные пальцы касаются его запястья, и Абаккио невольно вздрагивает от этого прикосновения. – Что?       Бруно, конечно, не отвечает. Однако что он делает, так это наклоняет голову, проводя негнущимися пальцами по прямым волосам – или, ну, больше цепляется за них, чем что-либо еще. Очевидно, что их намочили и отмыли, но не очень хорошо.       …Теперь Абаккио задумывается об этом: руки Бруно едва ли приспособлены к мытью волос. Пальцы у него безжизненные, а от пальцев левой руки, кажется, толку еще меньше – именно ими Бруно ткнул его секунду назад, едва подергиваются там, где они сейчас безвольно висят. Другая его рука может писать, если медленно и неуклюже держать карандаш, но даже это должно быть утомительно. Когда им было поручено удалить как можно больше грязи из волос Бруно, неудивительно, что они потерпели неудачу. – Ты не очень хорошо помыл голову, – заявляет Абаккио. Потому что именно на это Бруно обращает его внимание. По какой-то причине.       Последнее прикосновение к влажным прядям, а затем Бруно опускает руку обратно вдоль тела. Все его движения медленны, так что Абаккио может ошибаться, но что-то вроде нерешительности, кажется, овладевает Бруно, когда он тянется за блокнотом.       И Абаккио–       Абаккио понятия не имеет, что на него нашло. Какая вновь проснувшаяся жалость или вина шевелится в его нутре, или же редко встречающееся сочувствие проявляется в его сердце.       Как всегда, в Бруно есть что-то, что Абаккио не может оставить в покое – или, может быть, что-то, что не оставляет Абаккио в покое?       Все это слишком странно.       Его пальцы встречаются с мертвенно-холодным плечом Бруно, постукивают, чтобы привлечь его внимание, и быстро отстраняются. Взгляд Бруно снова возвращается к нему, затем к руке, нависшей над его плечом, и вопросительно наклоняет голову.       Ха. Будто он сам не знает, что именно только что сделал, этот мастер манипуляций… – Я вымою их.       То, как загораются глаза Бруно, не вызывает у Абаккио тепла в груди. Это глупо. Все это глупо. Вероятно, ему откусят пальцы. Или ещё что похуже. Не говоря уже о том, что Бруно не проявлял никаких признаков типичной зомби-агрессии, жить в одной комнате с незнакомцами даже не было хорошей идеей, пока половина населения не начала есть остальную часть.       Вы определенно не мыли волосы таким незнакомцам. Но вот Абаккио берет свой шампунь из металлической подставки, висящей в душе, и относит бутылку обратно в раковину.       Потому что именно в это превратилась его жизнь.       Бруно никуда не уходит и никогда не отходит от Абаккио более чем на несколько метров, так что с таким же успехом он может быть полностью чистым. Вот что говорит себе Абаккио, открывая кран и ожидая, пока вода достигнет терпимой температуры.       На мгновение он задается вопросом, какую температуру Бруно счел бы слишком горячей, а затем понимает, что у зомби все равно нет чувств, и выбирает ту, что он сам предпочитает.       Хотя Бруно запихнул в себя те грелки…       Абаккио делает воду немного теплее.       А потом выключает ее, хмурясь, глядя на свои руки на ручках. Положение – это проблема, и он должен решить ее, прежде чем тратить впустую остаток горячей воды. Видите ли, он не думает, что Бруно достаточно устойчив, чтобы наклониться назад над раковиной, поэтому лучше всего было бы наклонить его вперед – если бы не тот факт, что, в зависимости от стока воды, это могло бы быть хорошим способом утопить его.       Потому что на самом деле можно топить зомби, даже если это их не убивает. Они все равно тонут. Абаккио это знает. Они не умеют задерживать дыхание, потому что не дышат, и поэтому попадание воды в нос представляет собой проблему. Сырая, разозленная проблема, которая протекает.       Как и упоминалось ранее, затопленные зомби не являются предпочтительными. …       И ладно, может быть, Абаккио добивается чего-то(действительно, действительно добивается), потому что, если мыть волосы Бруно таким образом, Абаккио окажется лицом к лицу с этим зияющим следом от укуса на спине Бруно. Вся та кровь, увиденная Абаккио за последние годы, каким-то образом затмевается этим.       Как Бруно до сих пор жив? Даже если это не так, технически.       Это не так.       Ни один из них не является таковым. Это невозможно.       Нужно это принять.       Абаккио отрывает руки от раковины и идет за рабочим стулом из спальни. Потертые пластиковые колесики ужасно грохотают по неровному деревянному полу и скрежещут по потрескавшейся кафельной плитке в ванной, но он терпит это, ставя стул спинкой к краю раковины.       Один импровизированный умывальник для парикмахерской. Этого достаточно.       Пока Абаккио размышлял, настраивался и колебался, Бруно наблюдал. Любезно убрал свою одежду с края раковины. Он тоже понимает намек на стул, поскольку является единственным зомби во всем мире с функционирующим мозгом, и усаживается на тяжелое сиденье.       Поскольку он и так уже потратил уйму времени на размышления, Абаккио снова включает воду. Она все ещё теплая, какой и была пару минут назад, так что следующим делом будет… Вымыть волосы зомби.       Ага.       Как обычно.       Пальцы Абаккио пробегают по грязно-мокрым волосам, осторожно подталкивая Бруно откинуться назад и наклонить голову над раковиной. Струя из крана не доходит до него, но Абаккио, сложив руки чашечкой, делает достаточно хорошую работу, чтобы тщательно смочить волосы Бруно.       Вода, стекающая с волос, окрашена чем-то, что может быть грязью или старой кровью, или тем, что, как искренне надеется Абаккио, не является чем-то хуже(как мозговое вещество, например).       Но судя по тому, что он чувствует, череп Бруно кажется целым. Его скальп тоже. Холодный, но целый. В его волосах нет никаких молний.       Слава Богу. Таким образом, Абаккио может почти сделать вид, что Бруно жив.       Почти.       …Это странно. Прежде чем прикоснуться к нему, Абаккио подумал, что, если он будет тереть слишком энергично, у Бруно выпадут все волосы. Потому что у большинства зомби редеющие, хрупкие волосы, пронизанные проплешинами. Но эти – волосы Бруно – почти такие же густые, как у Абаккио.       Конечно, изнашивание жизни нежити в некоторой степени сказалось на нем. Секущиеся кончики и слишком короткие пряди тут и там. Тонкий пластырь или два. Но пока Абаккио намыливает волосы, он прочно прилипает к коже головы Бруно.       Слава гребаному богу.       Несмотря на все это, Бруно вполне доволен тем, что сидит тут.       Что ж, если не считать тех двух секунд, когда стул немного покатился вперед, и он опасно опрокинулся назад, и что-то сродни панике промелькнуло в его глазах, прежде чем рефлексы Абаккио подтолкнули его ногу перед нарушившим колесиком.       Однако это единственная неисправность, которая возникает, так что Абаккио считает себя счастливчиком.       Эти необычайно выразительные глаза не отрываются от него, пока он работает, и Абаккио изо всех сил старается игнорировать постоянное, жутковатое ощущение их внимания. Не позволяет этому взять над ним верх. Не сейчас.       Не менее трех раз после мытья шампунем и одного мягкого кондиционера для расчёсывания, и Абаккио считает волосы Бруно достаточно чистыми. Какой-то рефлекторный инстинкт, о котором он даже не подозревал, заставляет его положить руку на плечо Бруно, чтобы помочь ему снова сесть.       Абаккио отдернул руку с рекордной скоростью.       Волосы с лица зачесаны, Бруно выглядит… Даже более жутковатым, чем обычно. В конце концов, смерть – это не то, что можно просто смыть. И это прискорбно.       И все же это так. Лучше. Выглядит немного здоровее, даже если выглядеть живым – это всё, на что Бруно теперь способен. Сзади он будет выглядеть еще более человечным, чем раньше. Больше никакой кровавой спутанной челки спереди.       Абаккио хватает полотенце и накрывает им голову Бруно, вытирая ему волосы.       Бруно издает что-то вроде раздраженного звука, поднимая левую руку, как будто хочет вмешаться, но она лишь зависает там. – Вот, – говорит Абаккио, убирая полотенце. И он, должно быть, все еще находится во власти какой-то странной рефлексивной заботливой личности, которая овладела им, потому что он спрашивает, – лучше?       В ответ Бруно что-то ворчит.       Судя по подаче, Абаккио вполне уверен, что она положительная.