Long Dead Affair

Четверг, ранний полдень

      Абаккио просыпается, задаваясь вопросом, какого черта у него так болит шея.       Даже не удосужившись открыть глаза, он с гримасой переворачивается на другой бок – и вместо скрипучего сочетания матраса и каркаса кровати под ним оказываются мягкие диванные подушки – и ох. Так вот почему у него болит шея, понимает он, чуть не падая на пол.       Он резко останавливается, удерживая себя рукой. Откидывается обратно на подушки и со стоном трет лицо.       Заснуть на диване в гостиной – это противоположность идеалу по множеству причин, но Абаккио сейчас не в настроении беспокоиться ни об одной из них. Во всяком случае, кроме его бедной больной шеи.       Он убил бы за чашку кофе…       Открыв глаза, он хмурится, глядя на облупившуюся краску на потолке. Луч дневного света проникает в комнату через трещину в одной из досок, прикрывающих окно, и просачивается сквозь щель в плотных занавесках. Этот жалкий кусочек света попадает прямо в левый глаз Абаккио, в зависимости от того, как он поворачивает голову. Раздражает.       Лампа в гостиной тоже все еще включена, освещая тусклым светом мрачное помещение.       Какого черта он делал прошлой ночью, что вообще заснул здесь? Не то чтобы он проводил так много времени внизу…       Ебена мать.       Его взгляд останавливается на Бруно в тот самый момент, когда он вспоминает о существовании зомби, и Абаккио неуклюже барахтается, пока не садится.       Бруно просто… стоит там, в нескольких шагах от камина. Его не слишком сфокусированные голубые глаза более или менее устремлены на Абаккио. Эти глаза медленно моргают – сюрреалистический жест, учитывая, что Абаккио никогда не видел, чтобы зомби моргали – но в остальном на Бруно, похоже, не повлияло утреннее волнение Абаккио.       Это хорошо. Он спокоен и собран от природы, или просто именно это делает с человеком не-смерть? Наверное, спрашивать невежливо, поэтому Абаккио не спрашивает. – Ты стоял там всю ночь?       Потому что зомби не нуждаются во сне, они же мертвы и все такое.       И ах да, теперь Абаккио вспомнил. Большую часть своей поздней, поздней ночи(раннего, раннего утра?) он провел безрезультатно, пытаясь убедить самого умственно развитого зомби в мире убираться нахуй из его дома с помощью таких убедительных аргументов, как нет, ты не можешь просто так, блять, переехать сюда, что это, по-твоему, зомби-мотель?       Излишне говорить, что всё прошло не очень хорошо.       …Честно говоря, Абаккио, возможно, вложил в это не всю свою душу, раздумывая, что делать со своим новым гостем.       И всё же. В его сварливом, усталом и озадаченном состоянии все аргументы и настойчивость могли показаться Бруно искренними. Который, должно быть, не особо сильно возражал, потому что он все еще здесь. На вопрос Абаккио он наклонил голову набок, его глаза медленно блуждали вправо, как будто в раздумье.       (Боже, этот жест зомби немного пугает Абаккио. Проблема не в том, что это совсем плохо. Что-то в Бруно осталось. Интригующее. Достаточно ужасное.) – Что ты имеешь в виду? – как бы ни был выразительным Бруно со своим разлагающимся лицом, детали все равно расплывчаты, и Абаккио слишком устал, чтобы пытаться понять.       Пытаясь провести рукой по волосам, обнаруживает, что они все еще собраны в небрежный хвост, заплетенный вчера ночью, и к настоящему времени уже совершенно растрепанный. Он выдергивает резинку для волос и переделывает его, а странно живые глаза Бруно все это время наблюдают за ним.       Возможно, в качестве запоздалого ответа на первоначальный вопрос Абаккио Бруно пожимает плечами, качая головой «нет», хотя и слегка. Имеется в виду, якобы, что он не стоял здесь всю ночь.       О, замечательно! Зомби исследовал дом Абаккио.       Интересно, поднялся ли Бруно по лестнице или нет. Открыл ли еще какие-нибудь двери, раздобыл ли еще молнии и все в этом роде.       С тяжелым вздохом поднимаясь на ноги, Абаккио обходит Бруно и журнальный столик и направляется в ванную. – Куда ты ходил? – спрашивает он, чтобы укрепить все, что Бруно мог бы ослабить своими неуклюжими зомбированными руками.       Позади него раздается звук, напоминающий насмешку, хотя это его уже никак не удивляет. Шуршание ботинок по изношенному дереву означает, что Бруно движется, а затем раздается шорох его блокнота, медленный скрест ручки по бумаге–       И тут раздается стук в дверь.       Не успев пройти и половины коридора, Абаккио замирает.       …Блять.       Во всем этом волнении(за неимением лучшего слова) он забыл, какой сегодня день. Регулярно, каждый месяц, одно и то же число, и он забыл.       Необычно насыщенная событиями ночь или нет, но, кажется, что Абаккио в эти дни сильно бездельничает во всех областях.       Возможно, это признак того, что ему следует взять себя в руки, но с этим он разберется позже. А сейчас есть более насущная проблема, о которой нужно позаботиться.       Пятясь по неподатливым шумным половицам, Абаккио крепко хватает Бруно за руку, выдергивая его из гостиной, прежде чем у того появляется шанс завершить свой медленный, любопытный поворот головы в сторону входной двери.       Бруно вздрагивает от его прикосновения, мертвые ноги запинаются и спотыкаются, когда Абаккио тащит его до конца коридора и продолжает тащить к двери под лестницей.       В руке Абаккио рука Бруно холодная и негнущаяся. Несомненно, мертвая плоть – и он схватился за застегнутую на молнию руку – фу –       Открыв дверь шкафа, Абаккио заталкивает внутрь Бруно и его блокнот. Ему немного не по себе из-за того, как Бруно спотыкается по пути туда, но сейчас нет времени быть медлительным, нежным или сговорчивым с нежитью. – Оставайся здесь, – шепчет Абаккио, встречаясь взглядом с Бруно, пытаясь передать как можно больше срочности, – и будь потише. Если они тебя увидят… – он не может закончить предложение.       Не уверен, чем именно он хочет его закончить.       Если Бруно найдут сейчас, его, очевидно, пристрелят на месте. Именно это и должен был сделать Абаккио вчера ночью. Но он этого не сделал. По причинам, о которых он до сих пор не знает. Кто знает, какие неприятности у него будут, если об этом узнают. И теперь есть–       Еще один, более настойчивый стук в дверь, сопровождаемый приглушенным криком имени Абаккио.       Глаза Бруно медленно и тяжело моргают, он начинает высовываться в коридор, чтобы взглянуть на дверь. Снова. Черт бы его побрал с его любопытством.       Абаккио убирает эту застегнутую на молнию руку и толкает Бруно в грудь, загоняя его глубже в шкаф. – Спрячься, – шипит Абаккио, а затем захлопывает дверцу.       Стук теперь стал неистовым. Абаккио едва успевает перевести дыхание, прежде чем спешить, распахивая дверь, чтобы увидеть кулак Наранчи, все еще сжатый и готовый нанести удар.       Однако Наранча сменяет панику на широкую улыбку, как только открывается дверь. – Вот ты где!       Ага. А вот и он. Абаккио в отличной форме. Ничего не скрывает. Не разваливается из-за отсутствия полноценного, комфортного сна. Не щурится, как недовольный затворник, от солнечного света.       С ним все в полном порядке, и все совершенно нормально.       Как всегда спокойная, Триш держится немного позади Наранчи, вертя в руках портативную рацию. – Ты не ответил, когда мы позвонили, – говорит она, засовывая рацию обратно на место, закрепленное на поясе, и перемещая руки на бедра, – Наранча думал, что ты мертв. – И ты тоже! – Простите, – бурчит Абаккио, – я… – он не позволяет себе оглянуться на шкаф в коридоре; он будет смотреть только вперед, – у меня была тяжелая ночь. Заснул на диване. – Ха, ты имеешь в виду, отрубился! – Наранча, как обычно, сводит с ума своей улыбкой, даже осмеливаясь протянуть руку и ткнуть в то, что наверняка является впечатляющим мешком под глазом Абаккио, – ты снова пил?       Абаккио отбивает атакующую руку. – Нет, не лезь не в свое дело.       Его ругань бесполезна. Всё, что ему удается, это хихиканье Наранчи, мелкий засранец. Абаккио хотел взъерошить ему волосы, чтобы он прекратил – это будет ему уроком. Вместо этого придется обойтись слабым взглядом, потому что руки Абаккио крепко сжимают дверную ручку и дверной косяк.       Это странно. Как будто он нервничает. Он старается разжать кулаки, ведь выход за порог сегодня обязателен. – Раз уж ты жив, поторопись и помоги нам разгрузиться, – Несмотря на то, что она притворяется деловой, Триш ухмыляется вместе с хихиканьем Наранчи. Сопляк, – у нас еще две остановки, и я хочу уехать отсюда, чтобы успеть вернуться до наступления темноты.       Справедливо. Абаккио будет спокойнее от знания, что им тоже не придется путешествовать ночью.       Так что ему следует выйти из этого оцепенения и уже спуститься за ними с крыльца.       …И вообще, сколько у них времени? Бросив взгляд на часы, пока остальные топают по ступенькам, Абаккио обнаруживает, что уже далеко за полдень. Вау. Значит, зомби разрушают не только (полурегулярный) режим сна, но и жизнь, да? – Абаккио, – кричит Наранча, излишне растягивая имя, – соберись!       Ах да. Абаккио приводил мысли в порядок. Следуя этой цели, он открывает входную дверь и направляется к фургону, бесцеремонно припаркованному на заросшей лужайке перед домом. – Я и за тебя сейчас все сделаю. – Эй! – Он прав, – Триш, в отличие от Наранчи, с привычной легкостью занялась открытием задних дверей и уже хватается за ящик, – расслабься, — сообщает она Наранче, передавая ему свой груз. – Нет! – кричит он в ответ, поднимает коробку и направляется обратно на крыльцо.       Не обращая внимания на негодующий ответ, Триш кричит ему вслед. – Ты более чем достаточно бездельничал у Мисты.       Потеряться в их типичном подшучивания легко, и это бонусом сочетается с рутиной, что помогает Абаккио отвлечься от ненадёжно спрятанного зомби в его доме и всех других неприятностей, которые он с собой принес(ну, или это отвлекает хотя бы часть его разума). – Я не виноват, что он не хотел, чтобы мы вчетвером находились в доме одновременно! – кричит Наранча с порога Абаккио, ставя коробку прямо внутри.       Триш закатывает глаза, возвращаясь к вытаскиванию очередного ящика из фургона. – Да, да…       И, ох, эта шутка на самом деле интересна и, возможно, актуальна. – Фуго нет? – Абаккио чувствует себя идиотом из-за того, что не замечает отсутствие третьей пары рук. Все его отвлечения вредны для чьей-либо безопасности.       Спрыгнув с крыльца и перепрыгнув тем самым все три ступеньки, Наранча фыркает. Он пинает землю, когда приземляется. – Не-а. – Он вернулся домой, – более услужливо объясняет Триш. Продолжая, она сует еще один ящик в руки Наранчи. Бросает острый взгляд на Абаккио, – они отправили нас только двоих, поскольку количество случаев появления зомби сейчас самое низкое с момента вспышки. – Хм, – Еще большее снижение количества наблюдений? Кто-то должен был сказать Бруно.       И все же это… Хорошие новости. Отсутствие зомби. Или так и должно быть. Так и есть! Для всех остальных на планете, возможно, но для Абаккио – ну... Это не сулит ничего хорошего для его незначительной работы, которую он уже рисковал потерять. Отсутствие зомби означает отсутствие гарантий занятости. Абаккио логически это понимает, но информация все равно не вызывает особых чувств в любом случае.       Это просто еще один мост, который он пересечет, когда доберется до него, при этом оставаясь сегодня очевидной большой проблемой(или зомби в шкафу¹, если хотите. Абаккио не хочет).       На данный момент он довольствуется тем, что переправляет свою долю ящиков внутрь, а Наранча следует за ним так близко, что почти наступает Абаккио на пятки. – Знаешь, чего еще сейчас не так много? – спрашивает Наранча, натыкаясь на спину Абаккио, когда они переступают порог дома. И Абаккио прекрасно знает ответ, но все же Наранча выпаливает, – выживших!       Тяжело вздохнув, Абаккио бросает свои коробки и пинает их в угол у подножия лестницы. – Не начинай, Наранча, – говорит он, хотя знал, что это неизбежно. Особенно сегодня. – Да ладно, Абаккио, – начинает Наранча, – просто переезжай уже в город – ты слишком упрямый!       Ох, Абаккио слишком устал для этого разговора. Даже если Наранча прав насчет отсутствия новых выживших – Абаккио уже несколько месяцев никого не сопровождал и, возможно, уже потерял надежду, что когда-нибудь снова это сделает – это не значит, что у него есть какое-либо желание воссоединиться с обществом. Даже если это означает, что с этого момента ему придется самому заботиться о себе. – Ты Мисте тоже каждый раз ноешь по этому поводу?       Ставя свою коробку на коробку Абаккио, Наранча продолжает скулить. – Миста в порядке! Ему здесь нравится, и он сам заботится о себе.       Абаккио собирается указать, что Миста не совсем заботится о себе из-за того, что берет на себя эти ежемесячные поставки, которые Абаккио вот-вот перестанет получать, но Наранча продолжает дальше. – И у него есть компания. А ты всё такой же сварливый и одинокий…       Грубо. Абаккио на данный момент не является ни тем, ни другим, большое тебе спасибо.       Словно по какому-то ужасному сигналу из шкафа раздался громкий стук.       Наранча замирает, открыв рот для дальнейших разглагольствований. Вместо этого он говорит: – Что это было?       Кашель в кулак может показаться невероятно банальным отвлекающим маневром, но Абаккио все равно это делает. Он снова пинает стопку коробок, делая вид, будто поправляет ее. – Ничего, – звучит неубедительное оправдание. А затем, прежде чем Наранча успел что-либо придумать, чтобы пошпионить, Абаккио выходит наружу, чтобы продолжить разгрузку.       К счастью, Наранча, всегда милая душа, следует за ним. Пусть и с небольшой неохотой, благодаря очередному стуку из шкафа…       Черт возьми, Бруно.       По крайней мере, это вмешательство заставило Наранчу прекратить свою тираду «убеди Абаккио переехать». Каким бы кратковременным ни был этот перерыв, Абаккио полон решимости насладиться им и не паниковать из-за того, что Бруно, очевидно, создает шум в своем убежище, из-за чего подвергает себя большой опасности быть обнаруженным.       Спокойствие – это не то, что знакомо Абаккио, нет. Зато он хорошо разбирается в апатии, и потому призывает ее сейчас.       …Во всяком случае, насколько он может, потому что на выходе он и Наранча проходят мимо входившей Триш, а затем, выходя, они проходят мимо нее, идущей внутрь – и, конечно же, она останавливает их, когда их пути пересекаются. – Возможно, тебе придется переставить шкаф в коридоре, – говорит она, – кажется, там что-то упало.       Абаккио крепче сжимает ящики, чтобы они не выскользнули у него из рук, пластик скрипит в его хватке. Он передумал. Он всё-таки собирается застрелить Бруно. – Это дом оседает, – он заставляет свой рот быстро произносить слова, прежде чем подозрения могут усилиться, – так и есть. – Я знал, что что-то слышал! – Наранча, судя по всему, не хочет давать Абаккио время на выдумывание оправданий. Уже мчится сломя голову в дом.       Идеально. Именно то, что нужно Абаккио.       После миллисекунды колебания Абаккио бросается за Наранчей. Это не поможет убедить их в том, что Абаккио вообще невиновен, но меньше всего он хочет, чтобы Наранча напал на Бруно – подождите, наоборот же. Чертовски наоборот. Меньше всего он хочет, чтобы Бруно напал на Наранчу.       С одной стороны, ноги Абаккио намного длиннее, чем у Наранчи, поэтому он добирается внутрь с большим запасом времени, бросая свои ящики прямо у двери на бегу–       С другой стороны, Наранча случайно уронил свою коробку посреди пола. Именно там, где Абаккио может легко споткнуться об неё.       По крайней мере, он не падает на пол, но почти ударяется об коробку. Пока он занят тем, что пытается удержаться на перилах и встать на нетвердые ноги, Наранча добирается до дверцы шкафа.       За те несколько драгоценных секунд, которые нужны Абаккио, чтобы спотыкаться остаток пути, Наранча уже прислоняется к шкафу, выставив одну ногу позади себя в качестве противовеса и держась за стену. Абаккио переходит в режим «готовности к удару», потому что в любую секунду ему придется… – Хм, – опустившись на обе ноги, Наранча звучит… Разочарованно. Не шокировано и не испуганно, – тут ничего нет.       Что ж!       Какое облегчение.       …Подождите-ка.       Какое ж это облегчение?       Если в шкафу нет ничего необычного, тогда напрашивается простой вопрос: где, блять, Бруно, о боже, куда, черт возьми, он подевался?       Эта абсолютная катастрофа событий не идет на пользу сердцу Абаккио. Удивительно, что эта хрень все еще функционирует, после всего, через что ей пришлось пройти, и за последние двенадцать часов ее швыряли больше, чем во время первоначальной вспышки.       …Стоит притормозить поток мыслей. Это не то, что сейчас нужно Абаккио.       Существующих проблем более чем достаточно. Самая насущная из всех: если Бруно не прячется, значит, он должен быть где-то на виду. Это очень астрономически невероятно плохо. По целому ряду причин.       У Абаккио нет времени паниковать по каждой в отдельности. К счастью для него, его мозг так быстро выдает груды наихудших сценариев, включающих смерть, укус, выстрел в голову Бруно и зомбированных Наранчу и Триш. Абаккио включает свою голову и заставляет ее сосредоточиться на настоящем. Отталкивает «а что, если» и «что было бы».       Сейчас не время – это никогда не наступит.       Незаметный взгляд через плечо Наранчи подтверждает, что на самом деле шкаф занят только обычным запасом припасов. Немного оружия. Пару-тройку изъеденного молью пальто. Метла. Много паутины и здоровенный слой пыли.       Никакого зомби в молниях не видно. – О, не волнуйся, – кричит Триш, забираясь внутрь со сварливой помпой, – я принесу остальную часть того груза сама.       Несмотря на ее жалобы, именно это она и сделала. Последние два ящика брошены у подножия лестницы, и Триш, идя по коридору, отряхивает руки. Дальше в дом.       Абаккио хотелось бы, чтобы она пошла в другом направлении. За дверь. В фургон. Уехала куда-нибудь отсюда, взяв с собой Наранчу.       Потому что, если они найдут Бруно, или если Бруно найдет их, тогда… – В шкафу Абаккио все те же скучные вещи, что и всегда, – сообщает Наранча, хотя его никто об этом не спрашивал. – А чего ты ожидал? Это шкаф, – Абаккио чувствует, как его губы произносят слова. Отдаленное ощущение. Он озабочен тем, чтобы не вертеть головой во все стороны в отчаянных поисках, потому что это было бы подозрительно. – Да, ну… – Почти унылым тоном Наранча снова закрывает дверцу шкафа, – я подумал, может быть, у тебя есть собака. Или новое крутое оружие. Или в твоем доме завелись привидения.       Теперь, когда дверца закрыта, Абаккио может хорошо видеть кухню – и его взгляд падает на приоткрытую заднюю дверь. Он отказывается. Пошло все к черту. Эти последствия не приносят никакой пользы его паническому состоянию. – Что такое?       Как и любой нормальный человек, Наранча пытается понять, что заставило Абаккио сделать такое тупое и подозрительное лицо, поэтому Абаккио обходит комнату, чтобы загородить Наранче вид на кухню. Надеясь, что это движение выглядит случайным. – Ничего, – рявкает Абаккио. А затем, чтобы увести разговор в другое русло и развеять подозрения, – зачем… Зачем мне заводить собаку?       Неужели Абаккио настолько отвык от практики различных социальных взаимодействий, что разучился лгать и вести себя естественно?       Видимо да.       К счастью, это Наранча, и он достаточно легко возвращается к одной из своих любимых тем: своим предвзятым представлениям о предполагаемых страданиях Абаккио. – Потому что ты здесь один, и я знаю, что это может…       Ах, хватит об этом. Эта тема(Наранча полагает, что Абаккио нуждается в постоянной компании только потому, что он сам нуждается в этом) бесит Абаккио в его лучший день, а сегодня только усиливает нервозность, сводящую его желудок. – А где мне взять новое оружие? Вы, ребята, мне все приносите.       То, что он стоит спиной к кухне, вызывает совершенно новый набор тревог. Что-то из разряда «что, если Бруно внезапно появится, и я его не увижу», но у Абаккио нет выбора. Если эти двое заметят открытую заднюю дверь, их собственное подпитываемое любопытство погубит его. – Не знаю, у Мисты всегда есть крутые новинки.       Несмотря ни на что, Абаккио борется с желанием закатить глаза. – Он добывает пищу, – в опасных местах. Ночью. Потому что у Мисты ни разу в жизни не было ни капли здравого смысла – каким бы непрочным ни был порой здравый смысл самого Абаккио, даже он может сказать это наверняка. – И почему, – говорит Триш, протискиваясь рядом с Наранчей в узком коридоре, — в его доме должны обитать привидения? – она одаривает Абаккио самодовольной улыбкой, — для тебя вот остался последний.       Очень смешно. Абаккио хмурится, показывая свое веселье.       …Он начинает успокаиваться. Абаккио никогда не сможет расслабиться полностью, но Бруно нет нигде в доме. Так что, пока Абаккио сможет вывести этих двоих в ближайшее время, все должно быть в порядке. Его секрет должен быть в безопасности. Наранча оживляется от вопроса Триш. – Потому что– – Призраков не существует, Наранча, – невозмутимо заявляет Триш, тщательно обрушивая его парад еще до того, как он начнется. – А никто и не думал, что зомби существуют на самом деле, и вот мы здесь! – Наранча указывает на окрестности, которыми оказался ветхий дом Абаккио(хотя он, вероятно, имеет в виду больше общее состояние мира, чем это конкретное место. Абаккио надеется. Он клянется, что старается поддерживать это место в порядке), – то же самое и с вампирами.       О нет, им сейчас некогда обсуждать его прямо сейчас. – Я думал, вы, ребята, хотели вернуться до наступления темноты, – говорит Абаккио, не только потому, что в его собственных интересах, чтобы они немедленно отправились в путь, но и потому, что это в их интересах, – вам лучше уехать поскорее.       Наранча сдувается так же легко, как и воспрянул духом. Становится мгновенно грустно. Каждый месяц один и тот же, когда приходит время прощаться. И эти опущенные темные глаза совершенно не трогают струны сердца Абаккио. Это ни разу его не задевало. Ни сегодня, ни в какой-либо любой другой день. Независимо от обстоятельств.       Наступает долгая тишина.       Абаккио прекрасно понимает, как эти двое – в частности Наранча – хотели, чтобы сегодняшний день прошел. Он не может собраться с силами, чтобы почувствовать себя виноватым прямо сейчас. Может быть, позже. – …Мы отправимся сразу после того, как я воспользуюсь твоей ванной, – говорит наконец Триш, менее обеспокоенная расставанием, чем Наранча. За что Абаккио ей благодарен.       Он искусно поворачивается, чтобы пропустить ее, но при этом загораживает как можно большую часть кухни, насколько это возможно. Слава богу за тесные, но не слишком большие пространства и свои длинные конечности.       Они почти уходят. Вскоре Абаккио сможет спокойно продолжить свой крайне напряженный день… – Абаккио…       Этот тон подразумевает, что Наранча собирается снова начать тему, которую ему следовало оставить много лет назад. Однако, видя, что это может быть его последний шанс высказать аргумент, и учитывая тот факт, что это будет время, когда аргумент будет самым сильным, Абаккио не удосуживается его остановить. – Ты должен вернуться в Город вместе с нами, – выражение лица Наранчи соответствует его серьезному тону. Взгляд слишком взрослый для его мальчишеского лица. На это почти больно смотреть.       На сердце у Абаккио неестественно тяжело, он как обычно произносит: – Я не могу, – есть миллион – ну, может быть, сейчас миллион и одна – причин, почему это так, но только одну из них можно разделить с Наранчей. – То, что выжившие какое-то время не появлялись, не означает, что они никогда этого не сделают. Кто-то должен быть здесь, чтобы помочь.       И Абаккио поддерживает это. Независимо от того, насколько пустым сентиментальным это может быть сейчас, это чертовски хороший аргумент. Звучит справедливо и важно, если не сказать больше. – Ну правда– – Если бы я тебя не нашел, ты был бы мертв, – отмечает Абаккио, как он делает каждый месяц.       Наранча дуется перед лицом этой безупречной логики, как он делает каждый божий месяц. Хотя на этот раз у него есть дополнительное топливо для своих аргументов, и поэтому он, конечно же, пускает его в ход. Это был лишь вопрос времени. – Мы же говорили тебе в прошлый раз, да? Если в этом месяце ты не найдешь выживших… – Поставки прекращаются. Я знаю. – Тогда почему бы тебе просто не вернуться? – умоляет Наранча, его глаза становятся мокрыми, а лицо становится умоляющим, и плечи поникли.       Черт. Абаккио не может этого сделать. Он не хочет объяснять, почему трудная жизнь без поддержки здесь лично более предпочтительна, чем жизнь, проведенная в заточении в Городе. Объяснять, что у него есть… Текущая ситуация… Удерживающая здесь – еще менее привлекательная тема. – У меня есть ещё один месяц, – говорит Абаккио. Он кивает на груз у подножия лестницы, – мне нужно израсходовать эти запасы. – Мы можем взять их с собой! – ах, отлично, теперь похоже, что Наранча вот-вот заплачет, – пожалуйста, Абаккио? Я не хочу оставлять тебя здесь одного… – Я что-нибудь придумаю. – Еще больше пустых слов, которые звучат хорошо, хотя правда в том, что Абаккио сейчас не может заставить себя слишком беспокоиться о своем благополучии и выживании. Вот почему по помещению шатается неубитый зомби. Самосохранение исчезло ещё много лет назад. Жизнь на грани катастрофы – это все, что знает Абаккио.       Вместо того чтобы расстроиться, Наранча замолкает. Почему-то от этого становится ещё хуже. Вдвойне хуже, когда он говорит тихим голоском: – Я беспокоюсь о тебе…       От этого грудь Абаккио пронзило острой болью. – Беспокойство – не твоя работа, – ворчит он. – Но– – Нет, – настаивает Абаккио. На большее у него нет сил. Не сегодня. Не прямо сейчас, – я связываюсь с вами, ребята, каждый день. Не о чем беспокоиться, – поддерживать зрительный контакт становится все труднее. Непонятные эмоции подступают к сердцу Абаккио. – Это не одно и то же, – Наранча продолжает вкладываться в жалобу всем своим телом, пока не встает поникшим и трагическим. Он такой юный. Это, как ничто другое, активирует непрактичный защитный инстинкт Абаккио, – ты лжешь по рации! – Я не– – Лжёшь.       Абаккио сжимает губы в тонкую линию. Это последний разговор, который он хотел бы вести прямо сейчас. У него есть дела и похуже. Хотелось бы перестать думать об этом конкретном горе. – Я не хочу, – говорит он, вкладывая в свои слова как можно больше определённости. Да, он раз или два солгал Наранче о своем настроении, но это пустяки. Он никогда не лгал ни о чем важном, – если я впаду в отчаяние, – а Абаккио имеет в виду действительно отчаяние, то ли нужду в помощи, то ли в компании, – Миста не так уж далеко. – Миста всего лишь нахлебник, – вмешивается Триш, возвращаясь из ванной, – всем вам лучше переехать в Город.       Тот факт, что Триш тоже достает его по этому поводу – и передает приглашение Мисте – почти заставляет Абаккио пересмотреть свое решение. Она никогда не давила так, как Наранча. Это означает, что ситуация действительно ужасная. Абаккио находится на грани того, чтобы его оставили барахтаться в одиночестве забытым на задворках цивилизации. Борется за выживание с минимальными ресурсами, хотя уже несколько недель не может собраться с силами даже для патрулирования.       Даже это не вызывает дискомфорта. Абаккио очень любит погрязать в одиночестве.       Однако, повернувшись так, чтобы он мог смотреть в лицо Триш, любой подготовленный аргумент выпадает из головы Абаккио, и все, что он может сделать, – это не смотреть ей в глаза, потому что она держит… – Ой, – Триш следит за выпученными глазами Абаккио на черную куртку без молнии, которую она перекинула через руку, – я нашла это в ванной, – она протягивает руку, и Абаккио тянется к куртке рукой, которой он хочет перестать дрожать.       Он прижимает куртку к себе сильнее, чем намеревался. – Спасибо.       Конечно, это был совершенно нормальный и жизнерадостный ответ, но очень жаль, что он не совсем нормальный и жизнерадостный человек, не так ли?       Боже, ему нужно больше спать. Лучше высыпаться.       Теперь брови Триш нахмурены, и она, кажется, искренне обеспокоена его здоровьем. – Что ты делал с– – Чинил её. – Ты начал с– – Да, – Абаккио откашливается, – у меня кончились нитки. – Но швейный набор– – Цвет – закончилась нить того цвета, который я использовал, я имел в виду.       …Наступившая тишина удушающая. Абаккио был так близок к тому, чтобы выставить их за дверь, но теперь выражение лица Наранчи стало еще более трагичным и угрюмым, в то время как у Триш появилось что-то вроде недоверчивого недоумения.       Абаккио не может винить ни одного из них. В этот самый момент он чувствует то же самое, что и они. – Ты уверен, что не пил вчера ночью? – спрашивает Триш. Наверное потому, что у Наранчи, вероятно, не хватит на это духу. – Да, – Абаккио достаточно сыт по горло, в основном самим собой, – я бросил ещё несколько месяцев назад, – причина в том, что он пережил особенно мучительную неделю и за один раз выпил все свои запасы, но им не нужны такие подробности.       Они оба уставились на него, как пара побитых щенков, или что-то столь же душераздирающее(может быть, пара подростков, выживших в зомби-апокалипсисе и заблудившихся у черта на куличках?²)       Со вздохом Абаккио ослабляет хватку на куртке, надеясь, что теперь выглядит более непринуждённо. Он знает, что это бесполезно, но все равно пытается их успокоить. – Со мной все в порядке, обещаю. Да, они на это не купятся. С их-то обезоруживающими взглядами и неподдельной заботой. – Ты уверен, что ты не… – Наранча замолкает. Вероятно, ищет мягкий способ спросить, удалось ли Абаккио в последнее время не утонуть в собственном несговорчивом разуме(боже, на глазах у ребенка у тебя случился небольшой приступ паники, и он запомнил это на всю жизнь…) – Я плохо спал, – Абаккио это признает. Раскрой ровно столько правды, чтобы они были довольны. Да, в течение многих лет он плохо спал, но сегодня особенно утомлен – проблема, которая с каждой минутой только усугубляется. Его оправдание не выдерживает критики, – нет ничего, с чем я не смог бы справиться.       Триш скрещивает руки на животе и с сомнением поднимает бровь. – Ты уверен?       Хорошо. Теперь негодование горячо закипает в груди Абаккио. – Бля, конечно, я уверен. Я могу позаботиться о себе, вы, паршивые сопляки, – как, черт возьми, они думают, он выжил так долго?       Кажется, это, по крайней мере, успокаивает Триш, поза расслабляется, кривая ухмылка растягивает ее губы…       Наранча, увы, еще не закончил делать все возможное. Он доводит дело до конца и пробует зайти с другой стороны. – А как же я? Что, если я не смогу позаботиться о себе? – у него лучшее умоляющее лицо, темные глаза широко раскрыты и слезятся, и у Абаккио не хватает на это терпения, но Наранча все равно продолжает, – ты же знаешь, с тех пор я шатаюсь без присмотра взрослых… – Ты вполне самостоятельный, – отрезает Абаккио. Не может вынести еще одной жалобы на давно умерших опекунов Наранчи. Он уже достаточно взрослый, чтобы самому за собой присматривать, ему не нужен Абаккио.       Наранча не из тех, кого можно легко переубедить, поэтому он отвечает тем же. – Тогда почему я не могу жить здесь с тобой?       Потому что Абаккио никогда бы больше не заснул, если бы хоть одному из этих проклятых сопляков пришлось жить в постоянной опасности быть съеденным. В конце концов, он прошел через все, чтобы защитить их. Они недостаточно осторожны – особенно Наранча с его обидой на давно умершего друга. Он слишком рвется в бой.       Беспокойство, забота и страх – все это намертво прилипло к горлу Абаккио, ожидая, когда его проглотят. Он чертовски уверен, что не собирается их выплевывать.       Хоть убей, он не может понять, какого черта этот ребенок так о нем заботится. – Это небезопасно, – ворчит он. Это достаточно близко к его точке зрения, – и у тебя есть Триш и Фуго.       На лице Наранчи такое выражение, словно он еще не закончил, и Триш, кажется, находится в двух секундах от того, чтобы вмешаться, а в глубине души Абаккио все еще надеется вопреки всему, что Бруно не появится в поле зрения в ближайшее время, так что он должен что-то предпринять. Надо бросить им какую-то линию, иначе они никогда не уйдут. – При таких темпах они в любом случае могут заставить меня жить в Городе. Независимо от того, чего я хочу.       Не то чтобы он, блять, когда-нибудь позволил им, конечно, и не похоже, что он стоит того, чтобы кто-то пытался. Но это будет сильное предложение. Для его собственного благополучия. – Никто не может заставить тебя что-либо делать, – дуется Наранча. И он прав, но у Абаккио нет на это времени. В тоне Наранчи есть что-то менее печальное. Придётся обойтись этим. – Становится поздно, – говорит Абаккио. Клянется, что слышит какой-то шум позади себя, но отказывается оборачиваться, – вам двоим следует перестать из-за меня суетиться и уехать. И уезжайте побыстрее и не оглядывайтесь по сторонам. Пожалуйста, и спасибо вам. – Ага… – Наранча опустошен. Глаза опущены, ноги медленно шаркают по направлению к входной двери. Но, по крайней мере, он уходит.       Ух – Абаккио раскручивает свое глупое сердце.       Это к лучшему.       Триш бросает последний взгляд на Абаккио, прежде чем догнать Наранчу, утешающе кладя руку на веснушчатое плечо и сопровождая это радостной улыбкой. – Он прав. Папа рассердится, если я опоздаю, а у нас еще два выезда. Плюс нам нужно загрузить пустые ящики за прошлый месяц.       Скрестив пальцы в знак того, что скоро он останется наедине со своими проблемами, Абаккио следует за ним.       Загрузка происходит, как всегда, быстро благодаря тому, что Абаккио аккуратно расставляет пустые коробки в гостиной. Их легко схватить и донести до фургона, они намного легче поступающих, и их легче штабелировать. И дело не в том, что он получает огромные партии. Так что делать особо нечего. Втроем они могут справиться с этим за полтора бесшумных выезда.       …Тишина необычна. Но ничего с этим не поделаешь, что и с надутыми губами Наранчи, холодным отношением Триш и нежеланием Абаккио спровоцировать еще одну умоляющую встречу со стороны кого-либо из них.       Когда они закончили, Наранча и Триш забираются в фургон – но не раньше, чем Триш обнимает его на прощание, а Наранча скажет ему на прощание «держусь за тебя изо всех сил». Абаккио отвечает на оба объятия. Очень крепко, просто чтобы их подбодрить.       Он снова увидит их обоих. Говорить это вслух было бы глупо.       И вообще, рот Абаккио занят попыткой сдержать вздох облегчения, пока его компания не разойдется должным образом. Бруно до сих пор скрывался, где бы он, черт возьми, ни был, но Абаккио пока не ясно...       Итак, он делает все, что нужно. Открывает ворота их фургону, машет им, когда они уезжают, и только тогда он снова остается один.       Сейчас же.       Пора найти этого зомби.