Лекарство от скуки

Хёнджин болел, и болел давно. Не гриппом, не ангиной, а чем посерьёзнее — скукой. От неё ломает сильнее, чем от температуры, и не существует таблеток, которые смогли бы вылечить — Хёнджин знает, потому что перепробовал уже все. Даже те, рецепт на которые выписывает знакомый торчок Чонин.   Они помогали первые пару дней, когда другое (читать «легальное» или «почти легальное») остопиздело: гонки, парашют, алкоголь и ещё примерно миллион вещей — но теперь перестали. Руки по-прежнему по инерции закидывают за воротник колесо-другое, но то скорее привычка, чем способ получить удовольствие.   Люди — тоже привычка, хотя в них смысла ещё меньше, чем в таблетках. Пилюли хотя бы разные, а люди все одинаковые. Хёнджин знает точно: ему по долгу службы приходилось пообщаться с очень, очень многими. Все предсказуемые, даже если в чём-то хоть немного любопытные: сначала смотрят свысока, потом начинают интересоваться, затем оголтело влюбляются, хотят большего и идут к чёрту. Их чуть-чуть жаль: влюбиться в эскортника — весьма паршивый расклад, но это их проблемы. Хёнджин давно перестал вникать в чьи-то неприятности, кроме своих — с его профессией чревато.   Однажды пренебрёг правилом и пожалел одного, его звали Чан, кажется, и ничем хорошим это не закончилось — отношения длиной в пару месяцев, где было ещё скучнее, чем обычно. Тогда и подсел на таблетки: иначе невозможно было выносить весь тот вагон безответной любви, что высыпался на голову. Богатые любят приятно, конечно, — деньгами (а Чан ну очень богатый), но у Хёнджина и самого зелёного добра хватает, а трахаться с одним и тем же человеком — довольно скучным в этом смысле — каждый день того не стоит.   Сам Хёнджин никогда не любил, ни деньгами, ни в истинном смысле слова (не то чтобы он вообще знал этот истинный смысл), так что понятия не имел, откуда у всех его воздыхателей столько рвения и этот мерзкий взгляд, как у голодного на кусок мяса. Иногда было любопытно понять, но в свои неполные двадцать пять не довелось ни разу даже приблизиться к пониманию. Как-то уж так вышло. Может, он не для того сделан: ему не раз говорили, что он для любви слишком красивый. Наверное. Благо, у этого есть материальный плюс, так что расстраиваться не приходилось (хотя для многих, если судить по глазам, это было грустно).   Расстраивало всё время только одно — скука. Бесконечная. Почти смертельная скука. На прошлой неделе Хёнджин был на обеде у охуеть каких влиятельных людей в качестве «друга» одного из директоров. Ел устрицы, пил вино, которое стоит больше, чем вся его жизнь, наверное, говорил о политике, в которой ничерта не понимает, и особенностях нефтедобычи, в которой понимает ещё меньше, но это скучно. Два дня назад — в коттедже неприлично богатого парня, которому зачем-то понадобилось притвориться геем. Там было много алкоголя, громкая музыка, огромный бассейн и куча травки, но это скучно. Вчера на даче премерзкой старой дамы с ещё более мерзкой собачкой играл роль её молодого кавалера. Играл отменно: развлекал гостей историями из жизни (которые придумывал на ходу), пил портвейн, такой же старый, как хозяйка празднества, танцевал, все отбивали ладони и хохотали до боли в животе, но это скучно.   Воздух повсюду, куда приходит Хёнджин, напитан лицемерием, эгоизмом, похотью и скукой, и резонно предположить, что смрад от него самого, раз уж вечно преследует, однако, когда он один, пахнет иначе — усталостью. Скукой тоже, к сожалению, и именно в обречённых попытках хоть как-то от неё избавиться он продолжает каждый день выходить из дома. Ну и в попытках заработать побольше денег, конечно.   Та дама с собачкой пригласила сегодня снова — выгодно, ведь заплатила она очень неплохо, но, с тех пор как в Хёнджина влюбляются и начинают доёбываться все, кто видит больше одного раза, он старается не соглашаться на повторные встречи. К счастью, сегодня есть альтернатива — молодой бизнесмен нуждается в «друге».   Он позвонил сам, что странно: обычно с Хёнджином связываются секретари слишком богатых, чтобы самостоятельно шевелиться, клиентов. Голос этого, как он представился, Ли Минхо оказался весьма приятным — не может не радовать, потому что все, с кем в последнее время приходилось иметь дело, звучали, как соседская дрель. Хёнджин даже пофлиртовал с ним по телефону, однако не получил реакции, что было ещё более странно. И дом у него странный для бизнесмена — без дорогих картин, мебели ценой в крыло самолёта, бессмысленных статуэток и сотни ненужных комнат. Маленький, минималистичный, с панорамными окнами и камином осередь зала, конечно, но даже это не выглядит неприлично дорогим, если сравнивать с теми пентхаусами, в каких обычно живут клиенты Хёнджина. Открыл он сам — странность на странности. Прислуга в домах бизнесменов обычно — часть интерьера, само собой разумеющееся, а тут хозяин моет посуду и открывает мокрыми руками дверь с полотенцем на шее.   — Ванная слева по коридору, обувь оставь тут, тапочки на полке, — после короткого приветствия бросил Минхо и направился на кухню, очевидно, заканчивать дело, от которого его оторвали. — Я сейчас подойду.   Хёнджин кивнул скорее себе, чем хозяину, поскольку тот уже скрылся в проёме, и разулся. Диван чуть скрипнул под задницей, в носу зазудело от цитрусового запаха парфюма Минхо. Противоаллергенные, благо, всегда с собой — Хёнджин достал упаковку.   — Воды? — спросил появившийся в этот момент рядом Минхо.   — Да, спасибо, — едва сдержавшись от испуганного писка, проговорил Хёнджин. Этот Минхо передвигается очень тихо.   И говорит противно равнодушно. Такое, конечно, случается временами — некоторые клиенты не отличаются доброжелательностью, однако от Минхо почему-то ожидалось другого. Но ему идёт. И это равнодушие почти не горчит надменностью. Хёнджин запил из предложенного обычного дешёвого стакана таблетку и поблагодарил ещё раз, но Минхо проигнорировал благодарность и сразу заговорил:   — Тебе нужно будет сыграть бизнесмена, который хочет открыть ресторан и нуждается в дизайн-проекте, — сел в кресло слева и упёрся локтями в колени. — Покажешь планы, которые я подготовил, скажешь, что срочно, и предложишь очень хорошие деньги, которые я тебе дам. Предоплату отдашь сразу, поделаешь заинтересованное лицо, когда будете обсуждать детали. Соглашайся на всё, что она предложит по дизайну, главное, чтобы она взялась, а она возьмётся.   — Кто «она»? — нахмурился Хёнджин.   — Моя сестра, — тем же ровным тоном ответил Минхо. — Это не важно, просто сделай, что я сказал. Обменяетесь телефонами, пока работает, будет писать и уточнять, поотвечаешь, встретитесь, возможно, пару раз, я за все встречи заплачу. Закончит проект, примешь и отдашь оставшиеся деньги, накинешь сверху за то, какая она классная и как быстро всё сделала.   Хёнджин слушал и моргал. Ему доводилось играть друзей, любовников, парней и даже мужей богатых идиотов, но такого ещё не предлагали. Интересный опыт, но...   — Почему я? — пожал плечами. — Мог нанять актёра.   — А ты не справишься? — Минхо махнул головой и взял стакан, из которого пил Хёнджин. Сделал несколько глотков. Хёнджин почесал запястье и недоумённо промолчал. — Или обычно только молча ходишь за клиентами на званых ужинах и улыбаешься?   К пренебрежению Хёнджину с его профессией не привыкать, однако это всё как-то конфликтует с тем, что Минхо не побрезговал выпить с ним из одного стакана.   — Необязательно грубить, — Хёнджин стрельнул своим коронным убийственным взглядом и склонил голову. От Минхо, кажется, отрикошетило, как от железной стены. — Ты сам меня вызвал.   — Да, и хочу, чтобы ты сделал то, что я сказал. Сможешь?   К отсутствию извинений за грубость Хёнджину тоже не привыкать, так что, засунув привычно свою гордость в задницу, натянуто улыбнулся:   — Конечно.   — Супер, Исыль приедет на место через пару часов, ей звонил типа твой секретарь и назначил встречу. Пока посмотришь чертежи и прорепетируешь на мне, а потом поедешь, — Минхо поднялся и направился, очевидно, за упомянутыми чертежами.   — Могу спросить, зачем тебе это? — окликнул Хёнджин и, допив одним глотком воду из стакана, случайно брякнул им по столу громче нужного. Минхо обернулся, бросил взгляд на стол, потом на Хёнджина:   — Можешь, но зачем тебе это? — и ушёл, не дожидаясь ответа.   Хёнджину и правда незачем, но самую малость любопытно. Впрочем, ему не привыкать не задавать лишних вопросов.   Минхо вернулся мгновенно, с полными руками бумаг, подробнее объяснил, что и как сказать, сколько предлагать денег и что делать, если эта Исыль откажется. Заставил сымитировать диалог с ней, позадавал вопросов, которые, возможно, возникнут во время разговора, и, удовлетворённый умением Хёнджина врать без зазрения совести, даже один раз улыбнулся.   У него красивая улыбка, какая-то жутко живая, горячая. Хёнджин привык к другим. В его нынешней компании люди если и улыбаются, то под кайфом или вусмерть пьяные (ну, за исключением Феликса — он среди прочих сильно выделяется), а клиенты и их окружение — лицемерно, слащаво, мерзко. Этот заказ весь — нарушение паттерна. Сложно сказать, насколько это хорошо.   Во время разговора с Минхо почти слетел налёт равнодушия и пренебрежения, а под ним, оказалось, хороший парень. Спокойный, терпеливый, внимательный: он трижды приносил воду, как только она заканчивалась в стакане Хёнджина, хотя тот не просил; сменил футболку, от которой так сильно пахло цитрусом, — видимо, заметил, какие таблетки пил Хёнджин. Было странно приятно находится с ним рядом. Не противно, как обычно с клиентами, и даже не похуй, что тоже бывает часто. Приятно.   — Деньги для предоплаты, — протянул Минхо конверт, когда до встречи оставалось полчаса. — И остальное, — протянул второй, чуть толще.   — Мне, надеюсь, ты сделаешь перевод? — Хёнджин поднял бровь. — Ненавижу наличку.   — Без проблем, — Минхо посмотрел на часы. — После сделки. А сейчас тебе пора, такси ждёт. Когда закончите, вернёшься сюда, расскажешь, как прошло, и я вызову тебе машину домой.   — И всё же, зачем тебе это? — спросил Хёнджин, пока обувался.   — Ей срочно нужны деньги, а работы нет. От меня не возьмёт, мы давно не общаемся.   — Анонимный перевод?   — Поймёт, что это я, — Минхо опёрся о косяк плечом. — Пробовал.   Хёнджин кивнул, поджав губы. Волноваться давно разучился, так что спокойно оглядел себя в зеркало, поправил волосы — пожалуй, пора обновить цвет — взял бумаги и, попрощавшись, пошёл к машине.   Встреча прошла даже лучше, чем ожидалось. Исыль не задавала почти никаких вопросов, с радостью приняла предложение и деньги, пообещала сделать всё в лучшем виде и сразу предложила несколько вариантов проектов. Хёнджин, как было сказано, кивал и соглашался, много говорил о срочности и улыбался в ответ на её улыбки.   Исыль с Минхо мало чем похожи. Губами, разве что, и частым морганием, когда слушают. Это забавно. Хёнджину стало любопытно, почему они не общаются и как вышло, что у такого дизайнера, как Исыль, нет заказов. Минхо показал её проекты — они выглядят просто потрясающе, странно, что её не отрывают с руками и ногами. Но это не его ума дело, вообще-то, так что поклонился девушке на прощание после обмена телефонами и поехал к Минхо.   Тот слушал рассказ о встрече с искренним интересом и заметным волнением — перебирал пальцами и кусал губу. Когда Хёнджин закончил, довольно выдохнул и чуть улыбнулся:   — Спасибо, — поднялся из кресла и щёлкнул костяшками мизинцев. Пару мгновений молчал и смотрел в глаза, что показалось Хёнджину очень странным, однако от комментариев воздержался и просто ждал. — Выпить хочешь?   — Хочу, — улыбнулся после недолгой паузы.   — А поесть?   — Если ты решил расплатиться со мной едой, то я не принимаю такую оплату, — хихикнул Хёнджин и поднялся на ноги.   — Нет, расплачусь деньгами, — ухмыльнулся Минхо до того очаровательно, что у Хёнджина потеплело в животе. — Пойдём на кухню.   Минхо, оказывается, умеет готовить, и ужин, что он предложил, был состряпан его руками. Хёнджин чуть охуел, но вслух не сказал ничего. Он охуевает с начала вечера, но тактично молчит. Его клиенты не готовят — им готовит прислуга или персонал ресторанов, откуда они заказывают. Его клиенты не моют посуду — за них это делает прислуга или посудомоечная машина, которую загружает прислуга. Его клиенты не звонят сами — за них говорят по телефону их секретари или помощники. Минхо по всем фронтам странный для такого богатого человека, и, наверное, поэтому Хёнджин согласился с ним поужинать. Это за рамками: Хёнджин на такое не соглашается никогда. Работа закончена — до свидания, даже, скорее, прощайте, потому что снова не увидимся. А тут сидит за барной стойкой, ест стейк, пьёт вино (тут Минхо не отличился от привычных Хёнджину клиентов — до ужаса дорогое) и, что самое любопытное, не чувствует осточертевшую скуку.    Ему не скучно с Минхо, даже пускай тот большую часть времени молчит. Ему не хочется скорее забрать свои деньги и уйти. Ему приятно с Минхо и хочется побыть с ним подольше. Странно.   — Номерами вы с Исыль обменялись, так что, когда будет писать или звонить, не забывай отвечать и делать заинтересованный вид, — продолжил инструктировать Минхо во время вновь завязавшегося разговора о работе. — Если будут вопросы, у тебя есть мой номер, можешь набрать. Только не звони поздно ночью, я всё равно не отвечу.   — Понял, — Хёнджин кивнул и отпил из бокала. Помолчал немного, а после позволил себе вольность всё же спросить: — Почему вы не общаетесь?   Минхо глянул на него не угрожающе, не испуганно — как-то спокойно, устало. То ли он слишком часто об этом рассказывает, что маловероятно, то ли его эта тема никак не тревожит, что было бы странно.   — Тебе это зачем, Хёнджин?   — Любопытно, — Хёнджин пожал плечами и откинулся на спинку стула. — Она дорога тебе, раз пытаешься помочь...такими путями. Можешь послать меня к чёрту, я не требую ответа.   Минхо вздохнул и упёр взгляд в бокал, что крутил на стойке. Молчал недолго, но как-то жутко тяжело. Хёнджин поскрёб ногтями запястье.   — После смерти мамы. Её положили в больницу, я был в командировке и не мог приехать сразу, приехал через два дня. Она не дожила. Исыль не простила мне этого.   Хёнджин слышал всякое и со всяким сталкивался сам, так что почти не удивился. Жизнь — штука паршивая. Родители отвернулись от него, когда на втором курсе университета его нашла эта работа и он перестал выполнять их прихоти. Потом отец умер спустя полтора года, и мать не позволила даже попрощаться. «Я буду ненавидеть тебя до конца моих дней», — плюнула прямо в лицо и прогнала с похорон. Она ненавидела с начала его дней, если уж по существу. Любила, может, ту версию, которую они с отцом пытались слепить из него, но настоящего Хёнджина — никогда. Семья бывает неоправданно жестокой.   — Прости, — за неимением других слов проговорил Хёнджин.   Минхо поджал губы и кивнул — ему эти извинения, очевидно, нахуй не нужны.   — Почему ты занимаешься этим? — спросил, отпив из бокала. — Раз уж мы задаём тут нетактичные вопросы.   Хёнджин ухмыльнулся и тоже выпил. Этот вопрос прилетает даже слишком часто, так что ответов в запасе целый арсенал.   — За это хорошо платят, — один из возможных, который обычно всех устраивает.   — Ты не похож на человека, который пойдёт на такое только ради денег, — Минхо во всём необычный.   — «Такое»? — скептически нахмурившись, переспросил Хёнджин.   — Быть куклой для богатых извращенцев, — уточнил Минхо и поёрзал.   — Ты меня не знаешь, — заглянул в глаза напротив с вызовом.   — Верно.   Минхо зацепился за взгляд и не отпускал долго. Дольше приличного и даже дольше неприличного. Хёнджин не смутился — ему по профессии не положено, но насторожился. Не из-за того, что Минхо смотрит, а из-за покалывания в затылке и тепла в животе. Приятно. И странно. От некоторых таблеток Чонина похожий эффект.   У Минхо большие серые глаза — пожалуй, немного похожи на Чонинову фармацевтику. Они как-то неестественно выделяются на лице, будто чужие взял поносить, но завораживают. В них сияют брызги кухонных ламп, и Хёнджину вышибло последнюю мысль из головы, пока пытался их сосчитать. Он видел разные, бывало, очень красивые глаза: тёмно-зелёные или голубые с карими крапинками, но эти — вообще-то, весьма обычные — привлекли неоправданно много его внимания.   — Ну, так расскажи мне, — Минхо потянулся за бутылкой. Хёнджин глянул на пальцы — не такие, какие бывают у его клиентов: маникюр не слишком аккуратный, с корочкой свежей раны возле кутикулы — делал, очевидно, сам; шрам между большим и указательным пальцем — у отца был похожий от рыболовной блесны.   — Тебе это зачем, Минхо? — повторил попугаем фразу, и улыбка напротив ослепительно сверкнула:   — Любопытно.   Это «любопытно» по отношению к Хёнджину обычно значит «ты чёртов мусор, но мне хочется послушать твои оправдания, чтобы смотреть на тебя ещё более надменно». К такому «любопытно» не привыкать, однако сейчас интонация не та. Будто Минхо действительно любопытно. В животе стало значительно теплее, но, должно быть, тут уже дело в вине. Или в улыбке Минхо — что-то в ней незаконно сильно цепляющее: то ли вытянутые ямочки, то ли изгиб верхней губы.   Вообще, Хёнджину редко доводилось встречать людей красивее себя. Так уж вышло: он объективно от природы красив почти эталонно, и конкуренцию составить нелегко. Даже те клиенты, что могут позволить себе сотню операций и ежедневные уколы псевдокрасоты, едва ли справлялись. Однако Минхо бы мог. И нос ровный, будто под заказ вылеплен, с милой родинкой на крыле; и глаза как-то нарочито симметричные; и линия челюсти острая, но не чрезмерно; и губы столь идеальной формы, что, кажется, ненастоящие. Он весь практически идеальный, но удивительно в этой идеальности живой. Так обычно не бывает — Хёнджин знает по себе. Сам до того выточенный, что всегда выглядит неискренним, по крайней мере, так ему говорили и не раз.   Минхо подлил в бокалы и сделал глоток из своего. Хёнджин отзеркалил, пристально глядя на блики лампочек в серых радужках. Потом на тёмные волны волос — интересно, Минхо делает укладку или они вьются от природы?   — Быть хорошим мальчиком скучно, — Хёнджин махнул головой, чтобы убрать с лица прядь. — Когда предложили побыть плохим, да ещё за хорошие деньги, я не сомневался.   — И как, помогло от скуки? — Минхо смотрел с колючей прозорливостью. Хёнджин обычно такие взгляды терпеть не мог — нарочито знающие, хотя по факту никогда на самом деле ничего не знают, но сейчас не коробило. От сквозного взгляда Минхо прятаться не тянуло — тянуло повернуться другой стороной, чтобы её тоже показать. Будто чувствовалось, что тот увидит правильно то, что другие — всегда в искажении. Странно, с чего бы. Ухмылка сама наползла на губы:   — Не всегда так хорошо, как хотелось, — сделал ещё глоток. Вино стало ощущаться чуть крепче, чем есть — ожидаемое последствие третьего бокала. Кокетливый взгляд и тон — тоже весьма ожидаемые его последствия: — Но сейчас помогает.   — Снова флиртуешь, — и Минхо, кажется, дало в голову — серость его глаз чуть заволокло, а на щеках проступил румянец. — По телефону было более искусно.   — Значит, заметил, — Хёнджин хихикнул и качнул головой влево-вправо — затекла шея.   — Ты довольно очевидный, — блики в серых глазах заискрили, а в уголках от улыбки появились линии морщинок.   Хёнджин раскрыл рот в наигранном возмущении, шумно втягивая воздух, и Минхо на это засмеялся. Весьма очаровательно. Тёмная волна волос упала ему на лоб, и стоило усилий не потянуться к ней рукой, чтобы заправить за ухо. Ох уж эти последствия третьего бокала.   — Почему же не ответил? — Хёнджин упёр локти в стол и переплёл пальцы под подбородком.   — С тобой, такое, думаю, случается редко, — Минхо повторил позу и пытался прикусывать улыбку, чтобы не разъезжалась по лицу слишком широко, однако не выходило. И хлопать глазами он стал ещё чаще. Его последствия третьего бокала чудные.   — Ты меня удивил.   Лёгкость, какой от общения Хёнджин не испытывал давно, настораживала сильнее прочего. Настолько ощутимая, что почти от земли отрывает. Даже с Сынмином за прошедшие десять лет никогда не было так. Там оно, конечно, понятно: тот сам по себе с грузным характером, и всё же.   Вся эта ситуация слишком вылизанно сериальная, и Минхо этот катастрофически вне парадигмы. Хотя вот с чего бы? Он объективно обычный, в чём-то до примитивности, ничего из ряда вон не сделал, ничем сверх не выделяется, если по первому впечатлению. Как-то умудряется выделяться своей обыкновенностью, и вот оно, видимо, как раз из ряда вон.   Это ощущается опасно. Недостаточно, чтобы прямо сейчас встать и уйти навсегда, но вполне, чтобы чувствовался лёгкий укол сознания. Хёнджин по долгу службы всегда начеку и к людям с осторожностью, а тут как-то неожиданно пренебрёг кучей вещей и совершенно не хочется останавливаться. Лекарство от скуки нашлось там, где не ждал, и оно вызывает привыкание значительно хлеще Чониновых колёс. Мгновенно. Странно.   — Любопытно, что такого, как ты, так легко удивить, — Минхо прошёлся рукой по волосам и наклонился чуть ближе, сощурившись.   — Ты всё ещё не знаешь меня, — Хёнджин махнул головой и тоже приблизился.   — Я знаю достаточно, — тон игривый, и снова эта колючая прозорливость, но в ней комфортно. Минхо впору игривый тон. Почти так же идёт, как равнодушный. Чудно́. И это всезнание в нём уместное — не мерзкое, как в других клиентах.   — Достаточно для чего? — выстрел взглядом вышел прекрасный, но, кажется, от Минхо снова отрикошетило.   — Чтобы сделать выводы, — его лицо ближе стало красивее, а запах цитруса от волос всё ещё зудит на слизистых. Надо бы выпить таблетки снова, но сейчас лишним было бы отвлекаться.   — Какие выводы ты сделал?   Минхо чуть прикусил нижнюю губу на улыбке:   — Неутешительные для нас обоих.   Хёнджин нахмурился, активно изображая недоумение. Серые глаза двигались по его лицу, очевидно, выцепляя детали, какие не вышло рассмотреть до. В этом взгляде не было привычной по опыту надменности или не менее привычного оголтелого обожания — интерес, ехидство и веселье. И немного жара, как от кальянного угля. Душно.   Выводы и правда неутешительные, и Минхо даже не обязательно озвучивать — Хёнджин не глупый, хотя его часто таковым считают. Он достаточно смышлёный, чтобы понять, что прыгает в лужу старых ошибок и вязнет, пока сидит здесь. Тут не угадаешь, конечно, каковы будут масштабы последствий, но сами последствия неизбежны, если в организме станет чуть больше вина, а лицо Минхо станет чуть ближе. И, дай Бог, чтобы последствия были всего лишь такими, как с Чаном. Ситуация, конечно, в фактах иная, но по сути такая же. Но, даже при всей неутешительности выводов и полном их осознании, всё ещё не хочется останавливаться.   Любопытно, почему.   Может, длительное отсутствие близости сказывается так. Хёнджину в последнее время не то чтобы не выпадало возможности выцепить кого-то на одну ночь — выпадало и много. Те же клиенты, в большинстве, всегда более чем готовы к продолжению и весьма недвусмысленно на него намекают, но все они скучные и вызывают скорее отвращение, чем желание провести время сверх работы. В компании Чониновых друзей регулярно новые лица, но все подчистую под кайфом, а Хёнджин не слишком жалует ебаться с трипом вместо человека. Бывало. Не понравилось совсем.   Это было давненько, в притоне Чонина, который он пафосно называет «Коттедж», на сходке с целью закинуться и побольше, которую он не менее пафосно называет «Вечеринка». Девушка (чёрт знает, как там её звали и называла ли она вообще своё имя — в шуме и с колесом под языком не то чтобы слушал) тогда висла на нём весь вечер, потом уволокла в туалет и сама села на член. Хёнджин поначалу-то против не был, и целуется она, даже на трёхдневном марафоне, неплохо, а вот в процессе стало до жуткого не по себе, потому что трахалась она не с ним, а со своим приходом. Может, закинь за воротник больше, в глаза бросилось бы не так сильно, но Хёнджин всегда осторожен с дозировкой. Кончая, она завопила даже не чужое имя, а какой-то сильно с трудом вяжущийся в смысл бред и отрубилась после прямо на полу. Хёнджин тогда не то что не кончил, а был вообще удивлён, что член не упал. Может, таблетки Чонина весьма особенные, может, чёрт знает что. Хотя, справедливости ради, длилось это всё едва ли дольше пяти минут, да и, даже если бы упал, барышня едва ли заметила.   В общем, после того Хёнджин зарёкся с марафонщиками Чонина близких дел не водить, с клиентами давно сильно осторожен, так что секс случается редко. Два последних месяца вообще не выдалось, даже дрочил нечасто — после некоторых заказов сил едва хватало просто лежать в кровати с открытыми глазами. Старухи с маленькими собачками вытягивают очень много энергии.   Сейчас, вероятно, гормоны берут своё. Их за это не осудишь: Минхо сильно другой, если в сравнении; значительно красивее многих, кого Хёнджин встречал, непривычно простой и приятный. Дюже странно находиться в компании человека, рядом с которым не подташнивает. Даже с Сынмином бывает иногда, а с Минхо — отнюдь. Пожалуй, поэтому и хочется всем пренебречь и всё послать к чертям. Удастся ли снова в ближайшем будущем такое испытать? Очень вряд ли, а значит глупо упускать.   В конце концов, Хёнджин потому и выходит из дома — в попытках сбежать от скуки, а тут наконец действительно получилось. Интересно, сколько это может продлиться.   — Знаешь, я тебя иначе представлял, — заговорил Минхо, выпустив из хватки зубов нижнюю губу и чуть склонив голову. — И до последнего не хотел иметь дел.   — Кукла для богатых извращенцев, я помню, — Хёнджин прошёлся языком по подсохшим губам. Не то чтобы ненамеренно — значительно медленнее нужного и стреляя напропалую взглядом в Минхо. От того всё ещё большая часть, как от стены, отскакивает, но, кажется, парочка прошла по касательной. — Почему же решился?   — Актёров Исыль может знать, а эскортников не знает точно, — просто объяснил свою логику Минхо и поёрзал. Хёнджину эта логика показалась не то чтобы очень вменяемой, но он не возразил. — Теперь даже рад, что нанял тебя.   — Почему?   — Нужно объяснять?   Хёнджин ухмыльнулся и ещё немного подался вперёд, балансируя уже на краю барного стула:   — Сказал, что выводы неутешительные, а потом говоришь, что рад. Почему неутешительно то, что ты рад? — семантическое насыщение словом «неутешительные» ощущалось близко, а выговаривать это слово оказалось немного сложнее привычного — последствия третьего бокала, — но Хёнджин справился.   Минхо помолчал с улыбкой — слабой, но чрезмерно игривой, потом облизал губы и выдохнул. Его дыхание чуть коснулось щёк и носа — вином совсем не пахнет. Как же много последствий у третьего бокала.   — Потому что я рад ужинать с эскортником, пью с ним вино и хочу его поцеловать. Это, кстати, тоже за деньги?   У Хёнджина странно напряглось в животе. Не из обиды — ему к подобной рыночной полемике не привыкать, — а из-за этого «хочу его поцеловать». Оно на языке Минхо приобрело какую-то незнакомую Хёнджину интимность. Ему такое говорили, пускай и значительно реже, чем «хочу с заняться с тобой сексом», однако говорили не так.   «Как, блять, не так?» — возмущённо вопрошало сознание, но ответить нечем. Да и не хотелось.   — Сам как думаешь? — Хёнджин взял бокал, и пришлось ненадолго чуть отстраниться, чтобы не заехать стеклянной ножкой по лицу Минхо, пока будет делать глоток. Не один глоток. Вышло три или четыре и довольно весомых.   — Думаю, что не хочу это покупать, — Минхо тоже взял бокал, и Хёнджин мысленно отметил, какие красивые у него на руке вены. — Я просто этого хочу.   Он залпом осушил посудину и с какой-то излишней грациозностью поставил её на стол. Хёнджин ждал, что снова приблизится, но Минхо откинулся на спинку стула. Это было даже немного разочаровывающе.   — Только поцеловать? — раз уж разговор вдруг перешёл черту и уже скорее откровенный флирт, чем конструктивный диалог, Хёнджин решил не имитировать стеснение. Ну и ему как-то отчаянно славно пекло в груди от того, как смотрит и говорит Минхо (ох, и чудны́е же у него последствия третьего бокала), так что хотелось это продлить.   — Пока только поцеловать.   Хёнджин тоже привалился к спинке стула. Минхо взял бутылку и разлил остатки по бокалам. Мышцы его рук крепкие — наверное, ходит в зал. Любопытно, что от вида чьих-то плеч может так тянуть в солнечном сплетении.   Вообще странно чувствовать такое живое и яркое влечение, да ещё и в таком контексте. Хёнджин привык к разовому сексу, когда желание, может, временами довольно сильное и горячее, но эфемерное и сосредоточено только на физическом. Оно появляется скорее в процессе не слишком продолжительной прелюдии, а потом сменяется около отвращением сразу после оргазма. Простого флирта редко бывает достаточно, чтобы так распалилось внутри, а тут уже будто бы тесно в брюках. И хочется не просто потрахаться — касаться, чувствовать, изучать. Поди разбери, откуда такое желание, но оно ощутимо жжётся на нервных окончаниях. Минхо отчего-то хочется рассмотреть всего, всего исследовать, узнать особенности, разглядеть родинки. Узнать, что необыкновенного в его обыкновенности — не может быть, чтобы ничего не было. А ещё его хочется слышать: есть в его голосе что-то эдакое. Хёнджин ни перед, ни во время секса разговорами никогда не злоупотреблял, но тут хотелось слышать голос Минхо, слышать, чего он хочет и как. А он хочет — его поалевшие щёки и чуть активнее прежнего вздымающаяся грудь красноречивы вопреки этому «пока только поцеловать».   — Почему ты этого хочешь? — Хёнджин провёл по волосам рукой и потряс головой, чтобы остатки от укладки встали на место.   Минхо несколько раз хлопнул ресницами, облизал губы и сглотнул. Совершенно обычно сглотнул, мимолётно, однако в нём, кажется, все обычные вещи привлекают неоправданно много внимания Хёнджина.   — Не знаю, — серость радужек подёрнулась зыбкой задумчивостью. — Ты всегда ищешь причину своих желаний?   — А ты нет? — вопросом на вопрос — грязная тактика, однако Хёнджин никогда не чуждался запрещённых приёмов.   Минхо медленно мотнул головой и ухмыльнулся:   — Обычно я просто чего-то хочу и делаю.   — Тогда делай.   Фактурные губы Минхо сложились в ещё одну, уже значительно шире, ухмылку, а взгляд рухнул на столешницу. То ли смущение, то ли потеха.   Вдруг скользнула мысль, что происходящее — издёвка. И к такому Хёнджину не привыкать: над ним ни раз пытались издеваться клиенты, дабы потешить своё эго, однако обычно это очевиднее и куда менее искусно, да и сам Хёнджин осмотрительнее — успевал отбиться. Сейчас, окажись ситуация такой, будет сложнее — привычную настороженность поджарили кальянные угли взгляда Минхо, и Хёнджин безоружен. Стало чуть не по себе: уязвимость никогда не была желанной и уж точно никогда — преимуществом.   Благо, секундные опасения не оправдались: Минхо глубоко, но быстро вздохнул, резко встал с места и, обойдя барную стойку, подошёл к Хёнджину вплотную. Тот чуть повернулся на стуле, ведомый чёрт знает какими силами, и позволил встать между своих разведённых ног. Душно. Почему в квартире такого богатого человека столь скверно работает кондиционер?   — Ты сам-то этого хочешь? — Минхо немного наклонился, укладывая руку на затылок Хёнджина и заглядывая в глаза. Этот жест был бы крайне мерзким, если бы от любого другого клиента, но тут не хотелось ни отодвинуться, ни стряхнуть с себя ладонь.   — Только если ты не станешь это покупать, — рука дёрнулась вверх и проползла по животу Минхо поверх самой обычной недорогой футболки. В районе груди пальцы ухватили ткань.   — Не стану, — почти шёпотом, а потом вкус соуса для стейка и вина с его губ растёкся по приоткрытым на выдохе Хёнджина. Удивительно, насколько этот вкус может быть приятным.   Хёнджин натянул ткань футболки, что стиснул в пальцах. Захватило дух, как на аттракционах или под отходами от лекарств Чонина. Возможно, даже сильнее. Минхо упёрся свободной рукой в барную стойку, а вторую — на затылке Хёнджина — сжал чуть сильнее и сразу настойчиво, хоть и плавно, двинул губами, затем ещё раз, обхватил нижнюю, мягко втянул в рот. Хёнджин сделал то же с его верхней. Ещё. И снова. Странно, хоть и ужасно приятно. Он привык к другим поцелуям — рваным, суматошным, сразу с языком. Ну, или показушным, красивым, чтобы угодить гостям богатых клиентов. Здесь не притворно; здесь не ради того, что последует за. Здесь поцелуй ради поцелуя. Такое в жизни Хёнджина случалось нечасто.   А чего в жизни Хёнджина не случалось в целом, так это настолько сильного внезапного волнения где-то между рёбрами. Тем более от поцелуя. Внутри всё скомкалось, как-то сжалось и напряглось, в горло ударила непривычная тревога. Это что-то из книжек про подростков, а Хёнджину давно не пятнадцать.   Минхо влез пальцами в волосы на затылке, а языком между губ Хёнджина. Привкус вина терпнет на рецепторах и, кажется, с каждой секундой пьянит сильнее. Приятно пьянит — не до тошноты. Хотя похмелье, думается, неизбежно, и не от вина, а от прочего. Всё ещё не угадаешь, каковы будут масштабы последствий, но сами последствия неизбежны. Чем дольше длится поцелуй, тем отчётливее это ощущается, а длится он ну очень долго. Дольше, чем когда-либо случалось с Хёнджином. В привычной ему ситуации на обоих ещё минуты три назад не осталось бы одежды.   Между вдохами Минхо скользнул тихий полустон, и Хёнджин соскочил со стула, чтобы прижаться ближе. В ногах неожиданная слабость, но стоять на них выходило уверенно, тем более в объятиях Минхо. Тот прижимал к себе крепко, стягивал ткань на спине и поглаживал шею непривычно нежно. Действительно нежно.   Партнёры Хёнджина бывали нежными: тот же Чан пылинки сдувал, лелеял, как бесценный экспонат, разве что под колпак не засунул, однако то не приносило должного удовольствия. Может, иногда и совсем чуть-чуть, но преимущественно всего этого было как-то много и неправильно, и тянуло сбежать. А сейчас будто нужная дозировка и всё так, как должно быть.   Хотя так, конечно, не должно быть. Всего, что происходит, не должно быть, но с этим Хёнджин разберётся потом.   — Ты напряжён, — выдохнул Минхо в губы, чуть отстранившись. — Неприятно?   Хёнджин мотнул головой почти до хруста шейных позвонков:   — Приятно, — и сам притянул Минхо назад.   Это приятнее огромного множества вещей, что случались в жизни, и, пожалуй, вот поэтому Хёнджин так напряжён. Становится действительно опасно, теперь вполне достаточно для того, чтобы встать и уйти, но не хочется уходить. Новые ощущения всегда затягивают, и тут даже не пришлось ставить на кон свою жизнь, как с парашютом, гонками или колёсами. Тут в фактах сильно безопаснее привычного — нет такого явного шанса действительно умереть, но ощущается не менее рискованно.   Минхо ощущается весьма рискованно.   Он целует жаждуще и жадно, прикасается, но не с мерзкой пошлостью — приятно и горячо. Не тянется к пуговице на брюках и даже не задирает рубашку после пяти минут поцелуя, в чём, вообще-то, ничего слишком ошеломляющего быть не должно, но Хёнджин шокирован. Сложно припомнить, случалось ли с ним вообще такое когда-то. Даже Чан, при всей его заботе и обходительности, всегда сразу хотел залезть в штаны, чего уж говорить о других партнёрах.   Минхо в бесчисленный раз обвёл губы Хёнджина языком, потом втянул нижнюю и выпустил с неожиданно громким звуком. Хёнджин поймал его смешок и отправил встречный, наблюдая за туманом в серости радужек и мягкими линиями ямочек от улыбки. Они причудливые: от уголков губ тянутся вверх, будто выпил молока из бутылки с широким горлышком и остались милые следы.   — Не думал, что окажусь здесь когда-нибудь, — шепнул Минхо, проводя ладонью по щеке Хёнджина. От этого жеста стало смущённо и хорошо.   — На своей кухне? — Хёнджин ухмыльнулся и облизал губы.   — В ситуации, где на своей кухне целую парня из эскорта, которого вызвал, чтобы передал деньги моей сестре, — Минхо дёрнул бровями и закусил губу.   — Звучит и правда не очень, — Хёнджин качнул головой и хихикнул.   — Но мне нравится, — Минхо стал чуть серьёзнее, но это спокойная серьёзность — не неприятная. Его большой палец скользил по щеке и челюсти Хёнджина, вырисовывая мягкие линии. Другая рука всё ещё крепко держала за талию. «Мне нравится» было о ситуации — не о Хёнджине, однако подтекст совершенно очевиден, и это гладит самолюбие.   Хёнджин любит и привык нравиться кому-то. Конечно, только внешне — до другого едва ли кто-то добирался, и всё же. Привык к излишнему вниманию; привык, что рассматривают и едят взглядом везде, куда не придёт. Это приятно (особенно если учитывать, как много бабок вложено, чтобы всегда выглядеть с иголочки), пусть и с мерзким привкусом. Хёнджин давно этот привкус научился игнорировать — рабочий дресс-код. Да и не всё ли равно, почему тобой восхищаются, если восхищаются? Потребностью в оценке именно богатства внутреннего мира Хёнджин не отличался никогда. Ну, может, будучи подростком, но родители быстро отучили, и с тех пор над красивой картинкой своего лица запаривался значительно сильнее, чем над чем-то там духовным. Даже студенческую тягу к рисованию закопал поглубже: за это любят значительно меньше, чем за идеальное лицо. И платят значительно меньше.   Минхо особенно сильно хотелось нравиться. В этом был неясный азарт, особенно после отсутствия реакции на флирт по телефону. Все и всегда реагируют, может, не сразу, но сдаются довольно быстро, а этот даже при встрече оттаял только спустя время.   Может, в этом и была причина, по которой Хёнджин согласился на ужин и прочее — проверить, насколько сильную реакцию удастся вызвать? Но тогда неясно, почему всё ещё не тянет уйти, ведь реакция его сполна удовлетворила: вставший член в брюках Минхо, его стоны в поцелуй и совершенно опьянённый, причём совсем не вином, взгляд.   Хёнджин снова полез целоваться. Ему мало. Внутри зудит сделать больше. Так было на третьих гонках, когда скорость двести восемьдесят уже перестала захватывать, и он выжал из несчастной машины максимум. Чуть не разъебался тогда, но от этого ощущения даже острее. От Минхо тоже хотелось получить максимум. Слишком уж с ним хорошо, чтобы не взять всё, что удастся.   Хёнджин напористо влез в рот языком и сомкнул пальцы на кудрявом затылке, чуть оттягивая пряди. Минхо ответил с прежним рвением, заскользил рукой вверх-вниз по талии, время от времени сжимая ткань. Одежда душит и давит на кожу, будто вдруг стала на несколько размеров меньше. Может, Хёнджин стал больше — надулся, как воздушный шарик, всеми этими странными новыми ощущениями. Хочется оглушительно громко лопнуть, чтобы хоть немного отпустило. Это всё сравнимо с перебором алкоголя — и хорошо, и плохо, и надо бы прочистить желудок, но нет сил совать два пальца в рот, а потому кружит даже в статике и распирает изнутри количеством выпитого. Но продолжаешь пить.   Минхо чуть подтолкнул, разворачивая к барной стойке и прикладывая к ней поясницей. Хёнджин счёл это сигналом и прогнулся, подставляя шею. По ней рассыпались поцелуи и узоры слюны, а за ними несколько пятен — Хёнджин оценит, насколько тёмных, когда утром глянет в зеркало. Он обычно засосы не жалует — лишний раз тратить тональник и время, чтобы скрыть, но сейчас плевать. Он уже пренебрёг всем на свете, так что тормозить поздно. Тем более Минхо, кажется, с дипломом мастера в этом деле, иначе почему так хорошо?   Он рисует линии языком, втягивает кожу сначала нежно, а потом сильнее, толчками посасывает, чуть прикусывает и на грани с болью отпускает. Его руки тянут полосы по телу: плечи, руки, грудь. Член через ткань трётся о его живот, и Хёнджин не стесняется быть громким — почти порнушно стонет. Он никогда не старается звучать как-то особенно — само выходит. Минхо, кажется, нравится, потому что он притирается тазом и сладко мычит в шею. От его волос ароматом цитруса бьёт по носу и чуть щиплет слизистые, однако эти незначительные неприятности легко игнорировать, когда серые глаза заглядывают глубоко в душу. Дым в них густой, как в прокуренной комнате, и дышать так же тяжело.   — Всё ещё хочешь только поцеловать? — не сдержал поддразнивание Хёнджин. Голос подрагивает и чуть хрипит — в горле пересохло.   — А ты? — Минхо тоже не чуждается запрещённых приёмов.   Он снова поцеловал, глубоко, мокро, а потом отстранился. Хёнджин почти разочарованно выдохнул, но отвлёкся — выстрел Минхо взглядом прошёл навылет. Кожа по всему телу горит, будто воспалённая. Минхо схватил со стойки бокал с лукавой ухмылкой, одним глотком осушил, звякнул ножкой по столешнице и потянул Хёнджина за руку. Поясница заболела в том месте, где долго была прижата к стойке.   Спальня у Минхо ожидаемо простая: без кровати с подогревом и вибрацией, без кучи безделушек, дорогих украшений и прочих элементов богатой жизни, какие Хёнджин привык встречать в домах клиентов. Постель, конечно, огромная, но совершенно обычная: с двумя полками над изголовьем, утопленными в стене, и двумя тумбами по обе стороны, совершенно пустыми. Стеллаж, утопленный в стену слева, тоже пустой, будто в комнате не живёт никто. Из панорамного окна справа открывается впечатляющий вид на ночной город, и Хёнджин бы залюбовался, не будь уложен на простыни сильными руками Минхо.   Его губы оставили несколько поцелуев на шее, а пальцы впились в бока почти больно. Хёнджин сжал одной рукой плечо Минхо, а другой — волосы на его затылке и снова застонал, когда под ключицей отпечатался особенно горячий след от губ.   Воздух горячий, тела — ещё больше, но Минхо по-прежнему не спешит избавиться от одежды. Мнёт её на талии и бёдрах Хёнджина, тянет в стороны, однако даже не пытается снять. Почему-то боязно торопить, пусть и ужасно хочется. Любопытно, сколько он будет держаться. Любопытно, почему он вообще так медлит. Секс для Хёнджина всегда значил просто секс, а тут Минхо будто затеял всё не ради него, и это странно. Дико, что прелюдия может значить столько же, сколько процесс, может, даже больше.   Минхо поцеловал, с жаром толкнулся языком в рот, выбивая из горла стон, смял кожу на бедре чуть выше колена, затем ещё выше — под тазовой косточкой, и Хёнджин выгнулся, дрожа. По плечам льётся волнение и трепет, а дыхание сбивается до хрипа. Принимать всегда приятнее, чем давать, если на вкус Хёнджина, и Минхо позволяет пропитаться страстью насквозь. Лижет кожу всюду, куда достаёт, прикусывает, горячо дышит в губы и целует так, будто зависим от этого.   В его руках не мерзко, не хочется увернуться от касаний, и даже не хочется скорее зайти дальше. Ну, хочется, конечно, пиздецки хочется, однако затянувшие ласки не вызывают привычного раздражения.   С Минхо приятно.   Его рука с силой прошлась по внутренней стороне бедра, вверх по животу, ногти поскребли рёбра через ткань, и Хёнджин снова выгнулся с громким всхлипом, а потом почти вскрикнул, когда пальцы сомкнулись на соске. Губы Минхо обрушились поцелуями на грудь поверх ткани, и это невыносимо — нужно ближе. Нужно чувствовать его кожу своей, втягивать её жар порами, притираться всем телом.   — Сними, — отчаявшись бороться с нетерпением, выдохнул Хёнджин. — Пожалуйста, сними.   Минхо глянул из-под ресниц — блять, какие у него глаза — и потянулся к пуговицам на рубашке Хёнджина. Может, он ждал, когда попросят, может, сам уже не в силах терпеть — по лицу не поймёшь. Пока он выпускал из прорезей чёрные бусины одну за одной, стало ещё жарче. Его руки чуть подрагивают, хотя движутся уверенно и твёрдо, губы приоткрыты, и прерывистые выдохи пускают по спине мурашки. Хёнджин смотрел и трясся — в терпеливой сосредоточенности его помутневших глаз непозволительно много огня.   Закончив с пуговицами, Минхо распахнул полы рубашки. Его глаза заскользили по коже на груди и животе, будто оценивает. Кому-то это, должно быть, до отвращения неприятно, но у Хёнджина вызывает только больше тянущей боли в солнечном сплетении. Приятно, когда смотрят. Ещё более приятно, когда восхищаются. Как-то невозможно приятно, что это делает Минхо.   Его губы сложились в едва заметную улыбку, а потом приклеились к груди десятком поцелуев, и Хёнджин почти потрескался от распирающего изнутри желания. Ближе. Больше. Теснее. Губы Минхо мягкие, влажные и горячие, тянут линии по животу, зубы цепляют кожу и оттягивают; руки сминают бока до едва ощутимой боли и гладят после так нежно, что кружится голова. На груди проявляются алеющие следы, и Хёнджин давится воздухом, гнётся, притирается тазом к животу Минхо и тянется пальцами под его футболку на спине. Под пальцами перекатываются мышцы, и это кипятит кровь в венах.   Минхо отстранился, глядя пронзительно до онемения щёк, и стянул футболку. Блять, наконец-то. Хёнджин прилип взглядом к его груди — он, думается, имеет право поразглядывать в ответ. И прикоснуться. Руки скользнули по твёрдому прессу вверх, оглаживая. Невозможно красивый. Пожалуй, его тело значительно красивее, чем Хёнджина. Минхо громко втянул воздух. Хочет. Жутко приятно чувствовать, как он хочет.   Его чёрные кудри сильнее растрепались — Хёнджин не сдержал порыв зарыться в них пальцами и утянуть Минхо в поцелуй. Вышло неожиданно нежно, и всё тело пробило резкой дрожью. Минхо мягко улыбнулся в губы и шепнул:   — Ты такой чувствительный, — а после снова поцеловал, прижимаясь к груди Хёнджина своей и притираясь к члену через брюки.   Это странно и даже немного пугающе — то, насколько Хёнджин, оказывается, чувствительный. Может, дело в скопившемся в теле желании, может, всегда таким был, просто никогда не было возможности узнать. У него прежде не было так. Его никогда не целовали столь долго, никогда не касались с таким желанием — не сильным желанием трахнуть, а желанием касаться. Минхо целует не ради продолжения, а ради поцелуя, гладит не чтобы залезть скорее в штаны, а из удовольствия. Это ошеломляюще. Это делает с внутренностями Хёнджина что-то невообразимое: вертит, крутит, сжимает, смешивает в кашу. Он думал, что так бывает по большой любви и только в кино, но вот Минхо здесь, продолжает рассыпать по телу поцелуи и прикосновения, с желанием, с жаждой. Он наслаждается этим. Наслаждается процессом, будто бы даже не стремясь к результату.   Целует губы, щёки, линию челюсти, водит ладонями по шее, чуть двигая бёдрами. Хёнджин мнёт кожу на его спине и скребёт ногтями, постанывая от касаний. Хочется снять брюки — в них мало места, с ними мало контакта, но и не хочется — в этом мучительном безумстве хорошо. Под веками искрит от каждого движения бёдер, и напряжение собирается в животе.   — Ты красиво стонешь, — хрипло выдохнул Минхо в губы и отстранился.   У Хёнджина потемнело в глазах от прошедшего по телу импульса, когда его руки выдернули пуговицу брюк из петли и потянули ткань вниз. Член шлёпнулся на живот — блять, сколько смазки. Минхо отбросил снятое в сторону и придвинулся, разглядывая. Кому-то такое, должно быть, неловко, но Хёнджин только сильнее зажёгся. Во взгляде напротив страсть, жажда и нежность — славное сочетание, непривычное, но славное.   На Хёнджина, бывало, смотрели с нежностью, но никогда — с такой. Эта будто правдивая. Минхо смотрит так не для того чтобы, а потому что. Ну, так это чувствуется. Чёрт его разбери, как там на самом деле (со стоящим членом и дрожью в теле от напряжения вообще трудно анализировать), но ощущается так. От взгляда Минхо не смрадит железом кандалов обречённой любви, как от Чана, или оголтелой похоти, как от барышень из тусовки Чонина. Первый был мерзко навязчив в своих чувствах, последние противно на всё готовые в своей жажде. Их нежность была спектаклем, чтобы заполучить расположение, и вкладывали они в это представление неоправданно много усердия. Минхо же не старается, по крайней мере, в его взгляде не заметно совсем. Это диковато — Хёнджин привык к иному, но обезоруживающе хорошо. Может, так оно и должно быть? В мире за границами лицемерного и рыночного, вероятно, другие правила.   Минхо провёл ладонью полосу жара от голени до бедра и остановился под тазовой костью, втирая круги в кожу большим пальцем. Язык прошёлся по губам, а взгляд метнулся от члена Хёнджина к лицу. Ему идёт похоть. В серых радужках искрит даже в полумраке. Азарт, желание и будто бы немного веселья. Минхо играет, и Хёнджину вдруг совершенно не стыдно проиграть, хотя такое никогда не жаловал. Здесь хочется позволить всё и всё попробовать. Здесь настолько новые чувства в привычном, казалось бы, сексе, что просто ужасно любопытно.   Прежде сбитое дыхание замерло, когда рука Минхо легла на член. Хёнджин выгнулся, хватая пальцами простыни, и застонал, подаваясь бёдрами вверх. Как же он этого ждал, блять. По телу посыпались мурашки, большие, почти болезненно оттягивающие кожу от мышц. Минхо обхватил ствол и сделал несколько медленных движений вверх-вниз. Его язык побежал по губам, а взгляд затянуло мутью желания сильнее. Хёнджин поднялся на локтях — хотелось смотреть.   Рука Минхо прекрасно выглядит, когда движется по члену. Изящная, но крепкая, с ажуром вен, блестящая от смазки. Это почти искусство. Хёнджин никогда не думал, что дрочить можно грациозно, но именно так выходит у Минхо. Он поразительный в совершенно обычных вещах.   — Тебе приятно? — низким и скрипучим от частого дыхания голосом спросил, обхватив ладонью головку и принявшись медленно вращать запястьем.   По стонам Хёнджина, думается, очевидно, что да, но язвить не было сил, посему просто кивнул несколько раз, сжимая в руках простыни крепче, и снова застонал, кажется, выше на октаву. Ком напряжения в животе начал расти, а перед глазами поплыла картинка — жутко похоже на приход. Едва глаза смыкаются, по черноте начинают ползти бензиновые вензеля и причудливые формы невесть каких предметов. Хёнджин изо всех сил старался моргать коротко, чтобы не пропустить ни одного движения Минхо.   Тот, не переставая водить правой рукой по члену, левой потянулся к поясу своих брюк. Расстегнув, стянул вместе с бельём до колен, упёртых в матрас, чуть неловким, но удивительно уверенным движением. Хёнджин даже не пытался подобрать слюни — у Минхо очень красивый член. Средней длины, но значительный в толщину, налитый, с проступающими венами, блестящий смазкой.   Хёнджин редко действительно хотел кому-то отсосать. Ему всегда больше нравилось брать, чем отдавать, так что позволял делать с собой всякое, но сам нечасто проявлял инициативу, тем более такую. У Чана однажды брал в рот, у нескольких других партнёров, но едва ли даже половину раз это случалось из собственного искреннего желания — обычно по просьбе или из нужды отплатить. Да и члены у прошлых его партнёров были не всегда слишком уж красивые. У одного был неплохой, и вот в тот раз Хёнджин, наверное, правда хотел его попробовать, но на том всё. Потому сейчас было странно, сколько слюны собралось между щеками. Ему хотелось отсосать Минхо.   Но у Минхо были, очевидно, другие планы на этот вечер: он придвинулся и наклонился, утягивая в поцелуй и притираясь членом к члену. Под веками снова аляповатый бензиновый ажур, сплетение языков стреляет вспышками по нервам. Хёнджин надрывно промычал в губы, ухватившись за плечи Минхо. Тот ткнулся лбом в изгиб шеи и стал ритмично двигать бёдрами, постепенно ускоряясь.   У него удивительно получается контролировать темп — чёткий, совершенно ошеломляюще идеальный, — и Хёнджин почти убит. Ему хочется потрескаться, рассыпаться, изломаться во всех костях. Тело гудит вольтажом и дрожит. Звуки скольжения кожи о кожу сколько-то казались непозволительно громкими, а потом вдруг начали тонуть в звоне в ушах. Хёнджин зажмурился в тщетной попытке оттянуть, однако тело всё равно уже спустя пару движений пробило импульсом, сперма потекла по животу, а из груди вырвался почти крик. В голове мутно и сводит лицо, оголившиеся нервы искрят. Ещё несколько движений, и Минхо содрогнулся, затаив дыхание, а после выдохнул негромкий стон, замедляясь. Хёнджин сквозь послеоргазменный туман чувствовал, как смешавшаяся сперма стекает по боку под поясницу, а на шее отпечатываются прикосновения губ. Совсем лёгкие, мягкие, какие-то жутко сентиментальные.   — Потрясающе, — пробубнил Минхо в кожу, остановив движения бёдрами, и ткнулся лбом между шеей и плечом, переводя дыхание. Хёнджин машинально влез пальцами в его волосы на затылке, ощущая ползущие по рукам мурашки. «Потрясающе» было о ситуации — не о Хёнджине, однако подтекст снова очевиден, и хочется растечься. Сердце колотится быстро, и непонятно: ещё не успело успокоиться или заново разгоняется.   Странно, что не хочется отстраниться. Странно, что так приятно оставаться близко.   Хёнджину редко случалось наслаждаться какой бы то ни было близостью после секса — она обычно была ему противна. Чан пытался порой начать целовать или уволочь в объятия, но после оргазма его присутствие становилось невыносимее привычного. От рук на теле мерзко, от губ — вдвойне, потому Хёнджин обычно быстро ретировался в душ или куда угодно ещё. Отвращение иногда наступало с задержкой (и тогда удавалось немного полежать в объятиях или словить пару околоприятных поцелуев), но было неизбежным.   А сейчас не было. Минуты текли, но выползать из-под Минхо не хотелось. Он не ощущается омерзительно лишним рядом — ощущается правильно. Странно.   Странно.   Может, это всё последствия третьего бокала.