but be the serpent under't

Просыпаться с утра было тяжело. Собирались лениво и неторопливо, натыкаясь друг на друга в дверных проёмах и путая носки. Гарри отчаянно зевал. Том мягко, рассеянно улыбался. Подсвечник-тигр с оплавленным огарком в хвосте смотрел на них раскосыми глазами; убирая свечу, Гарри прыснул смехом: зря назвал Абраксасом. Теперь ассоциация, что за происходившим наблюдал Малфой, останется с ним навеки. Тому ассоциации не мешали. Поймав в ванной, он оставил ноюще-розовый укус – прямо между плечом и шеей, чтобы болело, но было закрыто рубашкой, – потом самодовольно удалился делать сэндвичи. Гарри потёр обслюнявленную кожу, мотнул головой на предложение сделать и ему. Есть пока не хотелось, к тому же мама Прюэтта уже шестой год собирала сэндвичи на всех, отправляя Игнатиуса с дополнительной сумкой: легендарное кулинарное чудо с домашним соусом завещалось беречь больше, чем отглаженные дома рубашки, и состав их спальни был того же мнения. Последним штрихом в набитый чемодан легло связное зеркало, суеверно прикрытое черным носком. Оставалось надеяться, что поводов срочно пообщаться с Гриндевальдом не возникнет: Гарри не мог представить, как увидит вместо глаз Тома такие же умно-насмешливые, но совсем другие. И что именно будет говорить. «Простите, у нас возникла проблема» не станет последней репликой в его жизни, но не хотелось проверять, хватит ли Гриндевальду сил и изворотливости добыть британский голос на выборах другими, более кровавыми методами. Как он собирался перейти от посещения Хогвартса к шантажу перед голосованием? Меньше знаешь – меньше вытряхнут при допросе, как небрежно пошутил Том. Вспомни о чёрте. — Точно не хочешь? — опёрся плечом о дверной косяк Риддл. Неприлично большая кружка в его руках благоухала кофеином. В Хогвартсе не позволишь себе такую роскошь: все чашки в сравнении кажутся наперстками. — Точно, — сглотнув слюну, сказал Гарри. Сэндвичи нужно поглощать голодным и после таскания чемодана: так они ещё вкуснее. — Ты же про завтрак? — Про что же ещё? — якобы непонимающе спросил Том. — Тогда не смотри на меня так, — ответил Гарри, на всякий случай поднимаясь с коленей и отпихивая ногой чемодан. Взгляд Тома сверху вниз намекал, что они могут опоздать на поезд, но он быстро исправил выражение лица: оно стало настолько снисходительно-понимающим, что захотелось выбить зубы – или хотя бы вылить кофе. — Даже не пытался. Гарри знал, какие споры не получится выиграть, ещё до их начала. — Допивай быстрее, ещё до камина тащиться. — Меньше мили вниз по улице, в «Косом книззле», — невозмутимо бросил Том, отхлебывая кофе. — Галстук перезавяжи, торопливый. Утреннюю благостность пришлось оставить за дверью «Гиацинта», повернув скрежещущий ключ. Из безлюдного проулка в человеческую реку Косого шагали уже два серьёзных префекта. Чемодан больно бил по колену и оттягивал руку, мимо по воздуху проносились чужие сумки: волшебники предпочитали выстраиваться в очереди перед несколькими общественными каминами, а не бесполезно тратить порох и сталкиваться в единственном вокзальном, роняя вещи и самомнение. Под ногами метались первые сбежавшие кошки. Половина улицы двигалась вверх, вторая – вниз, и эти половины произвольно менялись направлениями в тот момент, когда они наконец пристраивались за какой-нибудь шумной семьёй. С ними здоровались чаще, чем хотелось бы, но реже, чем требовалось, чтобы народ счёл важными персонами и расступился. Ещё одуряюще пахло едой – изо всех сумок, будто школьникам предстоял не дневной переезд, а гран-тур по Европе. Любящие семьи левитировали чемоданы с разной степенью умелости: предусмотрительные торговцы даже не расставляли свои товары за пределами лавок, чтобы не снесло. Зато Гарри едва не споткнулся об очередную леопардовую сумку, семенящую за пухлым младшекурсником и его не менее объёмным семейством. Чертыхнулся про себя, сильнее сжал пальцы на ручке чемодана. Остатки безмятежности стёрлись сильно раньше, чем он сгрёб в горсть крупицы порошка и рявкнул «Кингс-Кросс». Том появился через минуту: не мог предстать в помятой столпотворением мантии. И отправился к своим, махнув палочкой: его чемодан поскользил следом. Год назад Гарри бы традиционно обиделся. Сейчас желание бросить ватноножное напоследок сглаживалось искусанностью всего тела – даже жалко было сводить следы перед вечерним душем. При мысли, что спать они будут в разных концах замка и через зеркала тоже не поболтаешь, настроение упало ещё ближе к ватерлинии. Лишенный круглосуточного присмотра Том возвращался к его обычному характеру. Гарри хоть и любил его со всеми недостатками, но последние предпочитал видеть пореже. Пока сознательная часть дулась на мир, тело рассекало столпотворение, огибая счастливые – кто-то по умолчанию, а кто-то из-за того, что отпрыск уезжает на целый семестр – семьи. Детей целовали на прощание, и если первокурсники ещё жались к родителям, а старшие курсы царственно и покорно подставляли щеки, то все в промежутке кривились и пытались сделать вид, что навязавшаяся на проводы тетушка Агата не с ними. Гарри мельком улыбнулся очередной сцене, рывком закинул чемодан в тамбур вагона: маггловские повадки снова въелись в голову. Подождал, пока клубы вонючего пара пролетят мимо, сам взлетел на подножку. Найти друзей, то есть место, куда они в итоге стекутся, слопать первый сэндвич, сбегать на собрание старост и доедать остальные весь долгий-долгий путь, нагоняя летние новости и сплетни. Звучало идеально. Слишком идеально, чтобы неприятности не начались раньше, чем все студенты сели в поезд. — Я не буду с ним сидеть, — насупился белобрысый Грюм. За лето мелкий вымахал на несколько дюймов и пересёк границу, после которой младшекурсником не назовёшь: они сами на четвёртом на такое обижались. Его характер тоже упрочнился – до ослиного упрямства, как мрачно подумал Гарри, поправив лацкан мантии с префектским значком. — Мистер… — Тэйлор, сэр, — на грани почтительности буркнул второй подросток. Он устроился у задернутой занавески – не поймешь, то ли сам сидит пунцовый, то ли это отсвет от ткани – и отгородился утренним «Пророком». Кажется, рейвенкловец – но он ещё не переоделся из маггловской одежды, а Гарри и своих-то иногда путал. — Тэйлор, — повторил Гарри, кивнув. — Надеюсь, здесь не драка за места для чемоданов. Потому что это обычно начиналось позже, когда за мгновения до закрывающихся дверей и гудка в вагоны влетали последние студенты. Зажатый в узком проходе чемодан неудобно упирался в ногу. Из соседнего купе пахло батальоном шоколадных лягушек. Теперь завтрак казался мудрым, хоть и упущенным решением: сталкиваться с таким нытьём, да на голодный желудок. — Это места для меня и Рубеуса! — махнул рукой Грюм, обводя противоположные сиденья. Тут он перегнул: если стандартная шестёрка студентов вместе с пока отсутствующим Хагридом и не поместилась бы, то пара тощих рейвенкловцев впихнётся. — А с этим я сидеть не буду, — выплюнул Грюм. — А почему должен уходить именно я? Это даже не ваш вагон, — неприятно протянул рейвенкловец. В его голосе дрогнула обида. — В поезде нет факультетских вагонов, — дежурно напомнил Гарри про то, что должен был поддерживать, но сам в это не верил: помимо слепых котят-первокурсников, все знали, где чья территория. — Так в чём конфликт? Он пошарил в памяти, пытаясь вспомнить, отирался ли этот рейвенкловец возле Грюма раньше. Вряд ли друзья. Точно не враги: врагов своих детей он знал, чтобы разводить их заранее. — Он сказал, что он за Гриндевальда! Пусть и валит к своим, — не выдержал Грюм. Тэйлор воинственно поджал губы. Гарри подавил вздох. Сосчитал до двух: если долго молчать, полемика вспыхнет снова. Представил себя статуей Фемиды: наверняка этот облик в наступающем году придется принимать часто. В том кусочке наступающего года до момента Х. То есть вечеринки Х. Или встречи Х. Дальше по хронологии накатывал такой неописуемый ужас, что Гарри предпочитал в него не всматриваться. Гриндевальд ожидаемо улыбался со страницы «Пророка», безмятежно и опасно. И вам доброе утро, сэр. — Люди могут иметь разные политические взгляды, — сообщил Гарри с расстановкой. — И у вас есть почти весь поезд, чтобы не ссориться здесь. Слабое, но быстрое решение. С Грюмом он потом поговорит. И наверняка этот разговор будет не единственным: такой потенциальный пожар надо тушить в зародыше. — Я первый сел, — протянул Тэйлор. — Никогда его в этом купе не сидело, — возмутился Грюм. За стенкой купе загоготали, послышались вопли «лови!»: одна из шоколадных земноводных ускакала в глубины поезда. Кто-нибудь наступит и выйдет клякса. Или тающий шоколад соберет весь мусор, а потом прыгнет на кого-нибудь впечатлительного. Гарри малодушно решил, что у него есть более важная проблема. — Я понимаю, что ты зашёл первый, — начал он миролюбиво. — Но, может, пойдёшь к друзьям? И Грюм отправится ближе к гриффиндорцам. — Они мне больше не друзья, — задрал подбородок Тэйлор. — Простите, можно убрать чемодан? — спросил девичий голос сзади. Что ж. Это будет тяжелый год. — Что ж, будем растаскивать, — резюмировал Гиббс, стоило Гарри всё-таки рассадить детей по разным купе, погрозить пальцем и убежать на собрание старост, когда поезд тронулся. Сэндвичи Прюэтта остались ароматной мечтой. Повезет, если один оставят. Чемодан он вообще оставил с младшекурсниками: и так опаздывал. — Видели уже, сколько европейских новичков? Его вопрос встретили пятью невозмутимыми взглядами: заметили. Поэтому отправили двух старост патрулировать поезд, а не обмениваться летними сплетнями на собрании. Зато оставшиеся нормально расселись по купе, и по расположению можно было понять, что факультетское соперничество отбросили во имя решения более весомых проблем: Гарри приземлился рядом с Томом в самой глубине, Гиббс сел со слизеринской старостой, с которой цапался весь прошлый год. — В первом вагоне двое по-английски не говорят, — вздохнула хаффлпаффка, повертев конец косы в руках. — Странный какой-то язык. Пока справляются жестами, а учиться как? — Ну хоть это не наши проблемы, — подала голос слизеринская староста. Цинично, но правдиво. Почти. Потому что Минерва тут же озвучила это «почти»: — Но распределятся они к кому-то из нас. Будут наши. На несколько секунд застыло молчание: возиться с таким не хотелось никому. Когда они становились префектами, список обязанностей не включал разруливание языковых и политических разногласий: так, пресечь беготню по коридорам да вытереть нос заскучавшему по дому. То, что у некоторых из заскучавших дома теперь не было, все осложняло. Гарри перевел взгляд за окно. За стеклом неслась куда-то английская пастораль – поля, вышитые лентами тропинок, загороди и пасущиеся лошади. Он собирался привести в пастораль того, кто испортит понятие дома многим британцам. Он считал это правильным. — Заклятия перевода, — лениво прокомментировал Том. — Для нас. Потому что эту роскошь не затрагивали раньше старших курсов, к тому же после часа такого мучения голова раскалывается – если, конечно, ты не Гриндевальд. Гиббс беспомощно пожал плечами. Он, с выпуклыми линзами очков и горбинкой орлиного носа, на Гриндевальда не походил. — Наверное. Слушайте, мы можем тут страдать вечно, пусть… новый директор решает. Мне тут мама столько еды положила… — Да! — возликовал Гарри. Он хотел есть, он не хотел говорить о новом директоре: слишком переживал, как Дамблдор отнесётся к их летней идее. Поддержит как вклад в профессиональное будущее? Подозрительно сощурится? Просто откажет по причинам безопасности, которыми можно оправдать что угодно – и даже не остаться неправым, потому что угроза есть? — Воздержусь, — обронил Том. Он-то позавтракал – к тому же наверняка покормили в слизеринском купе, пока Гарри сражался с подростковой упёртостью. — А давайте, — вздохнула хаффлпаффка. Обезвредить пороховую бочку, на которой они все сидят, уже не удастся. Фитиль тлеет.

***

Заходить в гриффиндорское купе было страшновато. Слишком многое изменилось летом. Опять, в очередной раз, как и каждое лето, которое они проводили не вместе, начиная с удачно – если можно так считать – сгоревшего приюта. Каждое лето всё дальше друг от друга. Каждый учебный год снова в одной спальне, и носки у камина вперемешку, и совместные эссе, и квиддичное товарищество. Где-то между ними лежали мили накапливающейся лжи, из которой когда-нибудь придётся выпутываться, но Гарри трусливо откладывал этот момент. Септимус не простит Гриндевальда – он до сих пор не разговаривал с Мальсибером. Эдгар – молчания. Игнатиус обидится из-за сокрытия Тома: он-то уже много лет терпел все шутки про отношения со слизеринкой. К тому же летом он впервые убил человека – и переживания на этот счет был готов разделить только с Томом. Уже разделил, сухо всхлипывая и отбирая его сигареты. Том настолько искренне не понимал проблемы, что делиться всем, выпирающим за пределы морали, было проще. Выдержит ли гриффиндорское братство то, кем он стал? Толкая дверь купе, Гарри решил, что не хотел бы проверять это своим лбом. — Мистер покрыватель пропусков прибыл! — Не буду, — сначала он ответил, а потом посмотрел, кому. Прогуливать собрался Прюэтт: он развалился на сиденье, задрав ноги к стенке купе, и вытеснил Уизли с Боунсом на другую сторону. — Мистер бронирователь поля, — смешливо поправил Септимус. Журнал в его руках обещал не новые модели метел, а усовершенствованные технологии защитных плетений: нововведение в сфере интересов вечного капитана. — Привет, наш преданный бюрократии друг. — Мне от тебя ничего не надо, — присоединился к шутке Эдгар, приложив ладонь к груди. — Привет, Гарри. Как лето? — Как попало, — честно признался Гарри. — Аж рад ехать в школу. Толчком скинул ноги Игнатиуса, сел на освободившееся место под возмущенное кряхтение. — Но если мне не оставили еды… — То ты воспользуешься служебным положением и запрешь нас в гостиной, — с надрывным трагизмом продолжил Септимус. — Здесь твои сэндвичи, не переживай. За лето он вытянулся, но не загорел. Гарри подметил мазки теней под глазами, тяжесть взгляда, но только протянул руку за едой. Зашуршал бумагой, уже местами пропитавшейся соусом. — Ещё почти год я твоя мамочка, — сообщил перед тем, как вонзить зубы в хлеб. — Никаких выходов после отбоя, милый. До совершеннолетия иерархия школьной ответственности шла четко, как секции виселицы: префекты, декан, директор, министерство. — Наша, — поправил ближе к правде Игнатиус. — Многодетный отец. — Воспиталка дурдома, — пожаловался Гарри, дожевав. — Это Минерва, — суфлерским шепотом поддержал Септимус. — Ты так, нянечка. Гарри попытался пнуть подлеца, но Уизли перехватил щиколотку. Дернул за ногу. Только натренированная ловкость – и, если быть честным, помощь вцепившегося Игнатиуса, – позволили усидеть на месте. Соус тут же потек по манжету рубашки. Боунс захохотал, и Гарри присоединился, все-таки выдрав ногу обратно. Мир все ещё был большой Бетлемской больницей, зато друзья – тоже всё ещё друзьями.

***

Видеть Дамблдора в директорском кресле было странно. Это место для седовласых старцев; декану же было пятьдесят, может, семьдесят. Достаточно, чтобы не оказаться самым молодым в комнате с советом попечителей, но ещё лет на сорок младше апелляции к накопленной мудрости. Хотя нынешний министр был примерно тех же лет: может, они даже учились вместе. Уходила эпоха двухсотлетних магов и тех, кто помнил принятие Статута. Но и нынешнее время плеснуло седины в бороду декана, оставило ему морщину между бровями, образовавшуюся за лето – и это без студентов. Сейчас где-то за дверями в пары выстраивались первокурсники, не знавшие иных времён. Судя по дыре между преподавательскими местами, в светлое будущее их поведет Слизнорт. Мягкий позднезакатный свет затекал сквозь окна, рассеивался по залу, разделяя факультетские столы полосами тени, застревал в разноцветных полотнах на стене. Полотна – и преподаватели перед ними – были непривычно близко, да и новичков подведут почти к ним, шестикурсникам: до конца стола оставался только куцый седьмой. Больше никакой борьбы за кофейники, выделенные только старшим, никаких разлитых соусов – уж те студенты, кто одолел СОВ и вернулся, способны к координации или быстрому исправлению последствий. Только вернулись не все. Не хватало улыбки Нэнси; поредели даже ряды семикурсников. Британская пресса успешно справлялась с запугиванием, Гриндевальд не отставал: щедро рассыпал по летним каникулам поводы для него. Никто же не знал, что он не первым начал. Или первым? Что вообще считать первым? Дамблдор встал, обрывая мысли. Студенческий гомон затихал медленно, как вечерний отлив: шикнуть пришлось несколько раз, и через старшекурсников это докатывалось до младших, превративших призывы к порядку в соревнование, кто длиннее прошипит. Слизеринский стол умолк первым: надо узнать, что Том им подсыпает. Сам мистер префект устроился почти во главе стола: седьмой и шестой курс Слизерина расположились напротив друг друга, как будто всегда так и было. Будто Том этим вечером не подвинул вековые порядки, усевшись первым. Будто не подбирался к этой точке пять учебных лет. Дамблдор тоже скользнул взглядом по слизеринскому столу, прежде чем обратиться к остальным. Смотрели на него без улыбок. Малышня могла беззаботно шуметь, но они-то знали: от главы школы зависит всё, начиная от периодичности выходных в Хогсмиде и до того, насколько завхоз закрывает глаза на следы подошв. Дамблдор-преподаватель отличался от Дамблдора-декана, Дамблдор-директор… был неизвестной и нервирующей величиной, одетой в астрономического вида мантию: золотая вышивка созвездий поверх индиго. Разошлись в приветственном жесте рукава-галактики. Зажглись под потолком свечи. — Доброго вечера, — начал Дамблдор. Остановился на секунду. Продолжил с мягкой улыбкой: — Студенты. Новоприбывшие. Первокурсники ещё даже не зашли, но новичков хватало. — Я стою перед вами не по своему выбору, но по велению судьбы и ради чести, которую я не мог отвергнуть, — начал речь Дамблдор. Гарри вслушивался в подтекст короткого высказывания. Сквозь дань уважения и скорбь, выверенную минуту молчания и вступление перед распределением, обернутым «радостью от нового притока этой реки», сквозило главное: даже если смерть Диппета кого-то и насторожила, то официальным курсом было иное. Новая эпоха и «время перемен» наступали без мрачных предзнаменований и закручивания строгости правил. Гарри аплодировал малькам, выстраивающимся в ряды перед ними, и нервно вспоминал про ястребиную сову, таскающую зашифрованные письма. Если бы Гриндевальд мог пройти в школу вот так, обыденно шагнув через камин директорского кабинета, он не начинал бы многошаговую игру, даже чтобы жестоко подшутить: слишком высоки ставки. Если бы Дамблдор поддерживал Гриндевальда, об этом бы стало известно давно; если бы ненавидел – не было бы писем. Эту сову не отследить, то есть целей помимо переписки быть не могло; но о чём переписываться людям, которые даже не были политическими оппонентами, ведь Дамблдор к власти не стремился? Если бы Гарри набрался смелости спросить – вовремя, а не сейчас. Количество условного наклонения в его жизни угнетало. Оставалось надеяться, что когда-нибудь узнает все предпосылки, и в масштабах его жизни это будет как секрет великого делания, принесший Фламелю его булыжник бессмертия. И так неровный строй первокурсников дрогнул: Шляпа запела. С традиционно-древним скрипом она излагала строки про моральный дух и объединение. Интересно, сколько столетий она намекает на одно и то же. Англия, Шотландия и Ирландия, Уэльс и Корнуэлл. Кавалеры и круглоголовые: времена очередной гражданской революции. Приезжая французская знать и коренные англичане, а когда-то, так давно, что первые камни Хогвартса ещё были неотесанной скалой – англосаксы и кельты. Любители ограничений волшебных практик и те, кто полагался на разум каждого мага. Смотрители заповедных территорий и те, кто хотел ручную дивную зверюшку. Консервативная и либеральная партия, как бы они не назывались. Гриндевальд, не терпящий присутствия оппонентов – и весь остальной мир, в какой-то степени справедливо полагающий, что не стоит сосредотачивать власть в одних руках. Многим из этих «остальных» не повезло: с этих рук слишком хорошо кормят. Размышления пришлось прервать новыми хлопками: к концу гриффиндорского стола направился крепыш с прилизанными волосами, а Гарри даже не услышал его фамилии. — Агарвал Мадхами! — медовым голосом озвучил Слизнорт. Половина его клуба была в курсе, как слизеринский декан относится к выходцам из колоний – если они, конечно, не из богатых фамилий. Судя по одобрительному взгляду на мелкую девочку, теряющуюся в школьной мантии, эта фамилия была не из простых. Гарри тоскливо окинул взглядом количество мальков – эти-то от газет не разбежались, их как будто только прибавилось, даже не считая европейцев, – и начал загибать пальцы. Пятьдесят до еды. Сорок. Тридцать. Когда осталось две дюжины, на волне благодушия согласился на вечерний обход: в день приезда по ночам шлялись только призраки и префекты. Новички ещё не научились выходить из гостиных, парочки терпели первые сутки, все драки случились ещё в поезде. Том на безмолвном обсуждении взглядами мотнул головой – явно собирался восстанавливать свою репутацию и разводить сокурсников на летние секреты – так что по подземельям будет гулять хаффлпаффец. К концу дюжины Гарри успел пантомимой объяснить Бёрку, что прогуляется к нему после обхода: межфакультетские связи стоит восстанавливать быстро и решительно, а то поставки табака обрушатся – или, не приведи Мерлин, об этих поставках узнает Минерва. А если кому-то приспичит напакостить на промежуточных учебных этажах в первую же ночь, то такова судьба: завтра разберутся. — Яксли, Виринея! — провозгласил Слизнорт. Уже не раз промокнул лоб платком, но своей будущей воспитаннице улыбнулся так намекающе, что девчонка чуть не споткнулась о табурет. Зато на слизеринскую скамью села уже уверенно, проскакав по проходу, как каучуковый мяч. Аплодисменты зашумели с новой силой: до долгожданного ужина осталась только одна речь, и все надеялись, что Дамблдор не нарушит традицию её краткости. Гарри тоже хлопал изо всех сил. Милостью фортуны в Гриффиндор не распределилось ни одного первокурсника, который не говорил бы по-английски. Теперь он был готов лично подтыкать одеяла… ну, первую неделю. И приколоть на факультетскую доску буклеты с заказом кошачьего корма, потому что одиннадцатилетки, притаскивающие своих кошек в замок, не заботились о таких мелочах, как «кто кормит». Он уже скучал по обоим псам. Утренний укус Тома отозвался покалыванием кожи. Почесывая его сквозь мантию и рубашку, Гарри пропустил очередное скучное вступление: всё равно то же самое про правила, Запретный лес и «в коридорах сами друг друга будете расколдовывать, кладбища при школе, кстати, нет» он оттарабанит сам и позже, а дети в любом случае забудут уже к завтрашнему утру. — Пусть знания и мудрость будут вашими верными спутниками на этом пути, — велеречиво завершил Дамблдор. — Верю в вас. Гарри опустил взгляд на тарелку.