(if you fall for me) That would be a tragedy

Свидание — это встреча двух заинтересованных друг в друге людей в неформальной обстановке. W i k i G r o w t h

#ЯСЕЙЧАС

      Коварная штука это похмелье.       Проснувшись в третий раз за день, Чонвон чувствует себя гораздо лучше. Можно даже сказать, что он выспался. По крайней мере, голова уже не болит и точно не хочется умирать или чистить желудок неприятным способом.       Неизвестно сколько времени, но за окном темнеет. Чонвон о-очень ме-едленно смотрит направо и с неподдельным облегчением обнаруживает постельное место рядом пустым.       Чонсона не видно. Чонвон поворачивается обратно к гостиной и прислушивается. В квартире практически тишина, разве что в ванной комнате шуршит сливной бачок. Наверное, Чонсон в туалете. Спустив ноги с матраса, Чонвон надевает гостевые тапочки, что перед уходом отдал Тэхён-хён, и спрыгивает с возвышения. Лучше перекурить и решить, что делать дальше.       Когда Чонвон толкает стеклянную дверь и выходит на балкон, его встречает музыкальный перезвон.       — Я разбудил тебя?       Чонсон нажимает пальцами на струны у круглого отверстия акустической гитары. Или это не акустическая гитара. Чонвон не имеет ни малейшего понятия, он даже названия составляющих частей не знает. Для него это корпус с дыркой и длинной палкой, на конце которой есть прокручивающиеся «лапки».       — Нет, я сам.       На балконе появилось ярко-оранжевое кресло-мешок. Чонвон догадывается, что это одна из спонтанных покупок прошедшего веселья и направляется к узкому подоконнику. По пути он вспоминает, что выкурил последнюю сигарету ещё до сна, как вдруг замечает запечатанную пачку с зелёным рисунком.       — Я запомнил только марку. Извини, если напутал с кнопкой. Подумал, что ты не против яблока…       Смущённый голос Чонсона затихает. Поражённый Чонвон поворачивается и пытается подобрать хоть какие-нибудь слова.       — Это... ты купил?.. Для меня?..       — Да. Заметил, что твоя прошлая пуста. Ничего?..       — Спасибо.       Чонвон не привык к подобному. Не то чтобы он весь из себя бедный, одинокий и несчастный, всё-таки дружит с хозяйственной Дживонни, но Чонсон купил для него сигареты. Сам. Без просьбы. Пока Чонвон спал.       Растрогавшись, он снимает защитную плёнку и прячется в углу балкона, чтобы противный дым больше шёл в окно, чем на Чонсона. Сначала чужая зажигалка барахлит, отзываясь искрами. Потом Чонвон делает первую затяжку и облокачивается предплечьем о пластиковую основу.       — Ты не голоден?       — Нет, спасибо.       Воспоминания о ночи до сих пор расплывчаты. Чонвон курит, отстранённо слушая тихую игру Чонсона, и думает. Много думает, стряхивая пепел в квадратное блюдце и уставившись на уменьшающуюся сигарету на фоне далёкого отсюда двора.       Тэхён сказал, что они договорились о свидании. Видимо, Чонвон совсем не соображал, раз согласился. Он не ходит на свидания. Даже бегает от них, как от огня, потому что прекрасно осведомлён о том, что происходит дальше. Остаётся надеяться, Чонсон не поднимет эту тему, иначе будет плохо. Придётся отказать и в очередной раз расстроить его. Чонвон не стал бы и оставаться, но… стыдно. Вечно стыдно.       — Ян Чонвон.       — М?       Чонвон упирается подбородком в плечо и выставляет ладонь с сигаретой за пределы балкона.       — Ты помнишь, как мы целовались? В клубе?       Чонвон задумчиво прищуривается, блуждая взглядом по креслу-мешку и чёрной гитаре Чонсона. Сквозь пыльную пелену памяти проступают какие-то сцены. Вроде как Чонвон из-за чего-то обиделся на Бомгю-хёна. Из-за чего? Он от чего-то отвлёк Чонвона? От чего?..       — Боже, — фальшиво захныкав, Чонвон трясётся от смеха и прячется за растопыренными пальцами. — Только сейчас вспомнил. Боже.       Ну конечно, это была не Юджин-нуна. Удивительно, что сейчас Чонвону не стыдно. Ему скорее весело от своего развязного поведения под действием алкоголя, и, оттолкнувшись от окна, Чонвон встречается с мягкой улыбкой Чонсона. Он тоже не выглядит смущённым.       — Этот непонятный синяк на шее у тебя от меня, — взгляд Чонсона на миг перемещается ниже. — Прости, если было больно. И прости, что не спросил. Можем помазать.       — Да не… Впервые получаю засос, — Чонвон качает головой. Чонсон поднимает гитару, прижимаясь щекой к той «палке с лапками». — Ты меня обесчестил.       — Не велите казнить за наглость, господин Ян.       В полумраке складывается впечатление, что глаза Чонсона блестят. Не от слёз, а от того, что идёт изнутри, и Чонвон отворачивается к седому небу. Солнце скоро опустится за линию горизонта, и придёт вечер, а за ним и ночь. Хорошо, что Чонвон делает домашнюю работу заранее. Завтра его ждут три пары и очередное собрание в клубе. Можно никуда не торопиться.       Хотя Чонвону следует.       — Мне нравятся твои татуировки.       — А?       Чонвон приподнимает брови, и Чонсон дёргает подбородком. Это заставляет Чонвона бросить взгляд на наполовину скрытый рассвет на бицепсе.       — Ты сказал, что тебе нравятся мои руки.       А ещё Чонвон сказал то, что неприлично повторять. Нет, так-то прилично, но лучше воздержаться и промолчать, поэтому Чонвон скромно кивает и тушит сигарету о фарфоровое блюдце.       — Вернёмся внутрь? Мне нужно немного позаниматься, потом поедим.       Чонвон убирает импровизированную пепельницу на узкий подоконник. Чонсон встаёт с кресла-мешка, отодвигает стеклянную дверь и пропускает Чонвона вперёд. Тот прижимает руки к бокам, проскальзывая в квартиру, и сразу занимает место на диване у подлокотника.       — Ты готовишься к концерту?       Чонсон садится слева, умещая гитару на бедре, на второе кладётся телефон. Чонвон не понимает себя. Ему то комфортно, то нет, что абсолютная глупость. Чонсон не съест же его, в конце концов.       — Да-а-а. Совет хочет, чтобы мы исполнили каверы на популярных артистов.       — Я думал, вы будете играть своё.       — Всего пару песен, — Чонсон перебирает пальцами, гитара отзывается, будто живая. — Чон Соми-сонбэ считает, что слушать нашу музыку никто не придёт. Лучше то, что все знают.       — И что думает Бомгю-хён?       Чонвон знает, что к своей будущей специальности хён относится серьёзно. Ничего так сильно не любит, как музыкальное продюсирование и исполнение, и никого так сильно ненавидит, как «бездушных кукол-айдолов», которые не участвуют в создании творчества.       — Он пока не знает. Сонбэ попросили нас не говорить, — Чонсон кривится от, казалось бы, идеального звучания и переносит ладонь на последнюю «лапку» с левой стороны. — Сами хотят сказать на собрании клубов.       — Ему это не понравится. Он же президент.       — Юна считает, будет крупная ссора.       Сморщившись, Чонвон одёргивает задравшиеся шорты. Хоть бы не было ссоры. Чонвон не переносит их, даже когда они его не касаются. Никто и не обязан охранять спокойствие Чонвона, но крики слишком сильно напоминают о разводе родителей. Дом давно продан, деньги поделены, а комната в общежитии успела стать его новым домом, но нет. Чонвон ещё помнит, как страшно и сложно сдержать слёзы, едва кто-то из старших повышает голос.       — А на кого вы делаете каверы?       — На кого только не делаем, — по-доброму усмехается Чонсон и задумывается. — Ну, Бантаны точно, Соши какие-то, Эксо, Шайни. Я не разбираюсь, буду честен. О ком-то впервые услышал.       — О-о. У меня сестрёнка любит Соши.       Повеселев при одной только мысли о Хёнсо, Чонвон выпрямляется и изображает корпусом знаковое движение из припева «Forever 1». Стоит ли говорить, как Хёнсо однажды разбудила Чонвона звонком и полтора часа радовалась, что её дорогие Girls’ Generation возвращаются? Или как в три часа утра перед парами Чонвон и Дживон поехали к площадке «Инкигайо», чтобы успеть записать хотя бы десятисекундное видео с любимыми артистками Хёнсо? Или то, что Хёнсо родилась в год их дебюта?       Если вкратце, Хёнсо очень любит Соши.       — Она ещё за Севентин следит. Опять все стены обклеила плакатами и вырезками из альбомов.       — Господин Ли всё-таки смирился?       Чонсон понимающе улыбается. Чонвон же громко смеётся, вспомнив, как они с Пак Джеем по-доброму издевались над комнатой Хёнсо в прежнем доме. Чонвон-то привыкший, его обработанные фотошопом мужские и женские лица не удивляли, а Джей тогда испугался, что Хёнсо вступила в секту. Жаль, что Чонсон забыл. Могли бы вместе посмеяться.       Уголки губ Чонвона медленно опускаются, и он тяжело вздыхает. Интересно, что бы было сейчас, не расстанься они на долгое время? Остались бы друзьями или их отношения последовали бы за браком родителей Чонвона?       — У тебя есть ненужная бумага? — спрашивает Чонвон, отгоняя неприятное ощущение в груди.       Чонсон аккуратно ставит гитару у дивана, потом приносит новую тетрадь на кольцах и остро заточенный карандаш. Чонвон сползает на пол к кофейному столику и размещает перед собой первый лист. Понятно, что в швейном клубе главная Гаыль, все эскизы проходят через неё, но с его идеями всё равно считаются. Нуны как-то говорили, что у Чонвона богатая фантазия на необычные детали.       Следующий час полон сосредоточенной работы и тихих мелодий. Чонсон играет на гитаре и что-то слушает в беспроводных наушниках, иногда отвлекается на телефон. Чонвон свой так и не включил. Даже не знает, где тот находится в квартире после «шальной» ночи. Впрочем, не столь важно. Написать Чонвону может только Дживон, и она знает, что вчера он выпивал. Да и получить сообщение от неё — редкость. В школе они периодически переписывались из-за английского, но теперь Дживон пишет Чонвону так же, как и отвечает: раз в сто лет.       Раньше Чонвон не замечал, насколько правильная бумага важна для дизайна, теперь обычная из тетради вынуждает его кривиться. Это не сильно мешает, и всё же неприятно. Карандаш иначе ложится. Склонив голову, Чонвон закатывает на надплечья болтающиеся рукава футболки и схематично изображает женский силуэт. Мужские дизайны у Юджин-нуны получаются лучше, это её стезя, поэтому о наряде для Пак Чонсона Чонвон не задумывается. Нет, ему лучше подумать о Мори Коюки-сонбэ.       Концепт фестиваля — «Первая любовь».       Что это такое?       Чонвон поднимает взгляд от эскиза. Чонсон забавно двигает носом и губами, пытаясь поправить соскользнувшие очки. Потом дёргает головой. Сдавшись, поправляет прямоугольную оправу косточкой на запястье, и Чонвон невольно улыбается.       После его улыбка трескается, как когда-то треснуло его сердце.       Вряд ли первая любовь связана с внешним видом, а, может, и связана. Только ты ешь конфеты, не обёртки. Что касается обёртки Пак Чонсона…       Слишком поздно Чонвон понял, что сделал всё неправильно. У него не было опыта, нет и сейчас, но он знает, что прежде с Джеем ему было комфортно. Притворяться не хотелось, да и не нужно было. Не нужно было делать вид, что Чонвон засматривается на девочек. Не нужно было врать, что его семья самая счастливая на свете. В то время Чонвон ощущал уют и умиротворение. Там, где его заставляли чувствовать себя настоящим.       Первой любовью Чонвона стал Пак Джей.       Первой и трагичной.       Но уже поздно, поезд ушёл.       Отвернувшись, Чонвон легко стукает себя по лбу и делает первые штрихи. У Мори Коюки-сонбэ эффектная внешность и тёмные глаза. Чонвон слышал краем уха от нун, что её руки покрыты татуировками (вроде «рукавами»), что, очевидно, скроют тональником, как закрасят выбритую бровь Чонсона. Наверное, и пирсинг снять заставят. В любом случае, необходимо придумать что-то, что подойдёт под концепт.       Повинуясь пальцам Чонвона, карандаш изображает плавные линии летнего платья. Что-то, похожее на невинность и тепло весны. Возможно, на цветение сакуры. Либо на нежное небо, ещё не подёрнутое облаками.       — Всё, хватит с меня.       Чонсон шумно выдыхает через нос и уходит к комоду за чехлом для гитары. Чонвон принимает это за знак остановиться. Последние штрихи он доделает в клубе под руководством Гаыль-нуны. Сложив лист в четыре раза, Чонвон отодвигает его к краю столика и поднимается.       — О, нет, тебе если надо, занимайся. Я пока приготовлю ужин, — Чонвон лишь мотает головой. Чонсон отворачивается к настенным часам над полкой у выхода на балкон и щурится. — Да. Пора ужинать. Я планировал потушить рагу с куриными ножками. Ты такое ешь? Не хочу сейчас корейскую кухню.       — Я ем всё, — отвечает Чонвон, будучи не до конца честным. Он не любит многие продукты, но кочевряжиться в гостях невежливо. — Готовь что угодно.       — Отлично!       Просияв, Чонсон направляется на кухню, и Чонвон автоматически следует за ним. Даже помогает завязать сзади фартук. Чонсон посылает ему благодарную улыбку через плечо, открывает холодильник и ненадолго «зависает». Чонвон пригибается, заглядывая под его локоть.       — Ой, как много нуна наготовила.       — Ага, мне тут на неделю, — Чонсон проводит языком по нижним зубам. — Кстати, ты же близок с Ким Гаыль-щи?       — Ну да. Она моя нуна.       Чонвон не знает, куда прибиться, поэтому остаётся у холодильника. Чонсон вытаскивает из груды посуды в раковине несколько ножей и разделочную доску и включает воду.       — Она ничего про меня не говорила, если не секрет? Мне кажется, я её раздражаю.       — Почему?! — неподдельно удивляется Чонвон и скрещивает руки на груди в поисках тепла. Тем днём у курилки Гаыль не выразила никакого раздражения. Только сказала, что у них нет «химии».       — Она иногда так строго смотрит или говорит… Жутко.       — О, нет, это нормально, не переживай, — Чонвон качает головой. Чонсон с облегчением выдыхает. — Чем я могу помочь?       — Мотивацией.       — В смысле?..       — Шеф-повар не способен творить без любви фанатов.       Не успев договорить, Чонсон смеётся, трясясь над раковиной, и это очень похоже на Пак Джея. Тому тоже было всё равно, смешно или нет, он смеялся над всеми своими шутками. Иногда перебивал сам себя смехом. Очаровательно и мило.       — Ладно. Пак Чонсон, вперёд!       Чонвон задирает над головой кулак. Остановившись, Чонсон выгибает выбритую бровь и не двигается, словно чего-то ждёт. Тогда Чонвон поднимает второй кулак. Чонсон тоже, только бровь.       — Ву-у-ху! Пак Чонсон-щи! Вперёд! Просим-просим! Накормите!       Чонвон подпрыгивает, прокручиваясь, и дёргает предплечьями, точно регулирует автомобильное движение или указывает самолётам направление. Когда Чонсон широко улыбается, Чонвон оказывается рядом и оглушительно хлопает в ладони у его уха. Чонсон айкает, втягивая голову в плечи, и отталкивает Чонвона тазом.       — Пожалуйста! Просим!       Скользнув в мягких тапочках на другую сторону, Чонвон щипает Чонсона за родимое пятно на шее и звонко хлопает у другого уха.       — Ваши фанаты голодные!       — Хватит!       Чонсон в ответ рявкает, но не злобно, и шлёпает Чонвона тыльной стороной ладони по татуировке. Они одного роста и комплекции, так что Чонвон не боится столкновения, однако драки не случается, потому что Чонсон брызгает в него горячей водой. Чонвону приходится капитулировать.       — Только не плюй в мою тарелку, пожалуйста.       Захлопав ресницами, Чонвон прибегает к эгьё и выпячивает губы. Чонсон в ответ притворяется, что набирает во рту как можно больше слюны, и Чонвон с писком отскакивает за диван.       — Ой, дура-ак.       Опасно ли говорить, что Чонсон такой же, если он отвечает за ужин Чонвона? Весьма-весьма. Чонвон успокаивается и встряхивает широкий ворот футболки. Аж жарко стало. Нельзя ему так со старшими. Особенно с теми, с кем разница в два года, только Чонвон не чувствует, что младше, а Чонсон авторитетен, как Бомгю или Тэхён. Не в плохом смысле. Просто… просто, и всё.       Подцепив ногтями заусенец на мизинце, Чонвон огибает диван и тормозит у телевизора. Над комодом с постельным бельём висит чёрная полка, книги на ней освещает светодиодная лента. Именно из-за неё и сложилась ассоциация с тёплым оранжевым. Чонвон выворачивает шею и бегло прочитывает названия и фамилии авторов. Все незнакомые.       — Тебе нравится иностранное творчество? — спрашивает Чонвон. Декарт, Локк, Ясперс, Сартр. Язык сломаешь. — Это фантастика?       — Философия, — говорит Чонсон, не оборачиваясь. Он занят вскрытием металлической банки. — Ты вторым какой язык будешь изучать?       — Сомневаюсь между немецким и французским.       — Сможешь кого-то из этих чуваков в оригинале читать.       Чонвон с позволения Чонсона вытаскивает случайную книгу у Сартра и пролистывает до середины. Его навыков английского не хватает, чтобы понять каждое слово, лишь суть. С философией Чонвон знаком так же, как с программной инженерией Дживонни: это что-то сложное и до ужаса заумное, неподвластное ему. На такое Чонвону мозгов не хватает. Лингвистика гораздо легче.       — Экзи… э-э…       — Экзистенциализм.       — А-а-а. Кризис среднего возраста? Где всё плохо и безнадёжно?       — Не совсем.       Чонсон с кухни смеётся. Постеснявшись собственной глупости, Чонвон убирает книгу. Он не помнит, чтобы Пак Джея привлекали подобные вещи. Пак Джей любил видеоигры, спорт в компании Пак Сонхуна и музыку. Понятное дело, что люди не стоят на месте и меняются всю жизнь, но всё равно. Сложно представить.       — Когда ты заинтересовался философией?       — Когда разочаровался.       В чём? Или в ком?       Чонвон не спрашивает и оставшееся время до ужина слоняется по квартире без дела, отвлекая Чонсона разговорами ни о чём. Потом они едят за барной стойкой. Чонвон объедается, практически не ощущая похмелья, и пытается настоять на уборке.       — Так посудомойка. Она помоет.       — Мне неловко. Я же в гостях.       — Гости обычно посуду не моют.       Совестно признавать, но Чонвон рад, что его освободили от физического труда. Он правда объелся. Поблагодарив Чонсона за вкусный ужин (даже вкуснее готовки Гаыль-нуны, только ш-ш-ш, это тайна), Чонвон возвращается в гостиную и, не дойдя до дивана, укладывается на пол. Задирает голову к натяжному потолку и увлекается цветными переливами светодиодной ленты.       За окном совсем темно. Света с кухни не хватает на то, чтобы разогнать полумрак, и Чонвон практически готов заснуть. Но он не спит.       Он размышляет.       Любовь — не чувство. Это сознательный выбор, что Чонвон знает точно. Смешно, конечно, думать о ней в девятнадцать лет, однако Чонвон не способен по-другому. Что произойдёт, если он согласится на предложение Чонсона? Они куда-нибудь сходят, поедят, повеселятся, обнажатся, а после? Начнут встречаться, поссорятся через пару месяцев и снова потеряют друг друга? Выбрав однажды, перестанут выбирать?       Мама ведь не всегда кричала.       Иногда, когда семья окончательно перестала быть семьёй и отчим Ли увёз Хёнсо далеко в Сеул, она плакала. Поздно ночью и тихо, чтобы Чонвон не услышал.       А он слышал. Каждый раз. И тоже плакал, потому что не оправдал ничьих ожиданий.       — Это правда, что тётушка Лим местная легенда общежитий?       Чонсон гремит посудой и посмеивается. Чонвон угукает, прекрасно зная, что при словесном ответе голос задрожит, и вытирает правую щёку. Потом левую. Следом мокрый нос. Ресницы склеились. Чонвон вытирает и их ребром указательного пальца.       К моменту, как Чонсон появляется в гостиной и посудомоечная машина начинает трещать, Чонвон успевает успокоиться. Он думает, что Чонсон ляжет к нему, но тот садится на колени позади и упирается ладонями по обеим сторонам от головы. Наклоняется, и его рот оказывается на уровне лба Чонвона.       Снова этот взгляд. Точно Чонсон пытается что-то понять. Отыскать.       — Улыбнись.       Чонвон слушается, с трудом растягивая губы. На его щёку бережно надавливает подушечка указательного пальца.       — Ямотька.       Теперь Чонвон улыбается по-настоящему и, не сдержавшись, поднимает руку.       — Родимое пятнытько.       Держать руку неудобно, но Чонвон продолжает мягко тыкать в шею Чонсона, и тот издаёт смешок.       — Хочешь черничное мороженое? — повышать настроение сахаром сомнительное удовольствие, и всё же Чонвон кивает. — Тогда переодевайся.       Чонвон, не понимая, склоняет голову, и Чонсон берёт его за плечи, чтобы поднять.       — Оно в супермаркете. Давай, давай, не кривись. Прогулки при похмелье полезны.       На самом деле Чонвон домосед. Он и в старшей школе постоянно сидел дома, готовясь к экзаменам, пока не сблизился с Пак Джеем, и тот не начал вытаскивать его на улицу под любым смехотворным предлогом.       — Айгу… Let’s go.       Такое ощущение, будто кто-то отмотал время на несколько лет назад. Спонтанные прогулки вечером как раз были по части Пак Джея. Когда Чонсон отпускает его локти, Чонвон притворяется, будто превратился в слайм, и заливается на его грудь.       — Ян Чонвон! Слушай старших.       — Это грязный приём.       — Я хочу кофе из любимого автомата.       Чонвон всё-таки поднимается, не поленившись изобразить предсмертную агонию. Чонсон не Гаыль-нуна, которая обычно закатывает глаза, и не Юджин, всегда готовая поддержать любое представление. И даже не Дживон, воспринимающая каждое притворство всерьёз. Чонсон просто смеётся, словно Чонвон сделал что-то поистине забавное, и заглядывает в комод.       Дезодорант, полотенце для ног, полотенце для тела — подозрительно, как Чонвон быстро запомнил содержимое ванной комнаты. Освежившись, он выходит в коридор и пытается причесаться пальцами перед зеркалом. Гаыль привезла ему обычные спортивные штаны, худи и куртку его факультета с названием университета и годом поступления. Чонсон ограничивается футболкой без рукавов и мешковатыми штанами. Чонвон ничего не говорит, хотя помнит, что Пак Джей был тем ещё мерзляком, и находит на галошнице свой выключенный телефон.       — Сигареты.       Чонсон напоминает об этом, когда Чонвон уже вышел из квартиры, и протягивает пачку и зажигалку. Зажигалка, кстати, не Чонвона. Она выпускает странное по цвету пламя, а корпус мигает красно-синим. У Чонвона отродясь таких не было. Главное, не забыть сказать Бомгю-хёну, чтобы он больше не воровал. У Чонвона и Гаыль-нуны, вообще-то, парные зажигалки. Это важно.       Сегодня прохладно несмотря на то, что весной обычно сухо и тепло. Чонсон ёжится, но молчит и ограничивается недовольной гримасой, и Чонвон молча придвигается к его оголённому плечу. Так и сталкиваясь, они доходят до калитки с кодом и покидают частную территорию.       Минут десять спустя Чонсон начинает подрагивать, растирая предплечья. Чонвон молча снимает куртку и накидывает её на плечи Чонсона, застегнув первую пуговицу.       — Спасибо, — тот со стеснением улыбается, отводя взгляд на чёрное небо, его щёки покрываются лёгким румянцем. Чонвон отворачивается, тоже смутившийся.       Любимый автомат Чонсона расположен в типичном круглосуточном магазине, количество которых в Сеуле и не сосчитать. Поклонившись кассиру, Чонвон следует за Чонсоном в дальнюю секцию и оглядывает мелькающие полки. Вскоре они останавливаются у холодильников, рядом широкие окна, кофемашина и длинный стол с микроволновкой. Пока Чонсон ищет черничное мороженое, Чонвон включает телефон, и его экран энергично мелькает от приходящих сообщений.

Ким Вонни: «Ты здесь? У меня важный вопрос». «Ты умер?» «Ладно, если умер, не отвечай. Свяжусь с тобой через гадалку».

      Закатив глаза, Чонвон со смешком быстро печатает Дживон, что тратить деньги на мошенников глупо, и закрывает переписку. В следующей по-обыденному много сообщений.

Лисо-я: «оппППААААА» «ты можешь купить мне одну книгу? на ней возрастное ограничение но обещаю там ничего страшного и пошлого просто кровавые сцены и второстепенная лгбт-пара» «опппаааа быстрее их немного осталось» «ян чонвон-оппа ответь пожалуйста тт» «ООПППААААААА АЛЛООООО» «…» «оппа, ты скоро станешь дядей» «мы с рики-оппой назовём твоего племянника чхве сынчолем»

      Чонвон аж кашляет. Хёнсо беременна? Когда успела?.. Похлопав себя по груди, Чонвон сжимает и разжимает дрогнувшие пальцы и только собирается звонить, как замечает следующие сообщения.

Лисо-я: «повёлся?» «ТАК ТЕБЕ И НАДО» «БУДЕШЬ ЗНАТЬ КАК СЕСТРЁНКУ ИГНОРИТЬ»

      Чонвон чуть с ума не сошёл, а Хёнсо всего лишь пошутила? Что за наглость по отношению к старшим? Прищёлкнув языком, Чонвон снова собирается нажать на «вызов», и его снова отвлекают. Звонят раньше.       Только это не Лисо-я.       — Я сейчас вернусь, — бросает Чонвон в спину Чонсона и спешит на улицу.       Звонок прекращается. И начинается по новой. Чонвон проводит трясущимися пальцами по рассыпающейся чёлке и задерживает дыхание. Хотя и без этого сложно дышать. Чонвон будто в любой миг упадёт с обрыва в ледяную воду.       — Чонвонни? Господи, как я переживала.       Сегодня женский голос не окрашен опьянением. Он звучит по-настоящему встревоженным, и Чонвон судорожно прикуривает. Промахивается мимо кнопки на зажигалке. Сглатывает твёрдый комок в горле.       — Ты почему трубку не берёшь? И бабушке не отвечаешь. Тебя даже Лисёнок потеряла.       — Я был… занят.       — Чем таким, что не потрудился перезвонить? Бабушка же старенькая. Надо ценить родственников.       Чонвона тянет огрызнуться, но он молчит и крепко затягивается. Так, чтобы сигаретный дым прошёл дальше лёгких и его затошнило. Вместо этого Чонвон кашляет и зажимает нос тыльной стороной ладони. От сигаретного дыма вблизи слезятся глаза.       — Боже, Чонвонни, ты заболел?       — Нет. Всё хорошо. Извини. Правда был занят. Я завтра утром позвоню бабушке.       — Давай, не забывай, — женщина на той стороне грустно вздыхает, и в динамике появляется фоновый шум. — Как у тебя там дела? Когда приедешь? Как оценки?       Боль. Любовь. Обида. Мольба. Ненависть. Злость. Непонимание. Отчаяние.       Всё, что Чонвон чувствовал к родным, пока не перестал.       Он отвечает женщине вяло, чувствуя тошноту лишь от одной только мысли называть её вслух мамой, и стучит по фильтру сигареты большим пальцем. Слетевший пепел порхает у его ног, пачкая чёрные штаны и кеды. Разговор даётся нелегко, и оба чувствуют это.       Чонвон плохой сын и внук, что бесспорно. Он практически не думает о родителях вне контекста развода, привыкший со всем справляться самостоятельно. Он не Дживон, которая каждый день после пар звонит маме. Для него родители это что-то отдельное, чужое и болезненное. После четырнадцати лет, когда начинались ссоры, крики и недомолвки, Чонвон и Хёнсо превратились в отошедшие от картинки пазлы. Навсегда забытые в коробке.       Тогда-то и исчезли общие праздники и прогулки. Какие-то разговоры по душам и искренний интерес.       Громогласное заявление, но Чонвон и Хёнсо воспитали себя сами.       Чонвон просто не понимает, что они сделали не так, что мама и отчим отдалились? Нет. Точнее. Да. Он понимает, что здесь нет их вины. Но… почему? Почему?       Почему Чонвону пришлось разбираться самостоятельно и пользоваться интернетом, чтобы объяснить Хёнсо, что она не умирает, и это месячные? Что появляющиеся волосы на теле это нормально? Почему пришлось отводить и забирать её с кружков? Совмещать подготовку к экзаменам и подработку, чтобы она могла продолжить заниматься танцами?       Почему их не любили так, как любят других детей?       К концу разговора Чонвон готов разреветься. Отвернувшись от Чонсона за стеклянным окном, он едва сдерживает слёзы и старается медленно дышать носом. Его грудь слишком часто двигается.       — А бабушке обязательно позвони, слышишь?       — Окей, хорошо, пока.       Торопливо сбросив, Чонвон выключает телефон, бросается к углу магазина и жмётся лопатками к ледяному камню. Сигарету он уронил уже давно, и, наконец, позволяет себе съехать на корточки и точно несмышлёный ребёнок разрыдаться.       Почему никто, ни бабушка, ни отчим, ни мать, так и не извинился и не объяснился? Ладно Чонвон, он переживёт, но Хёнсо? Почему никто не извинился за то, что пытался перетянуть их на свою сторону и превратить второго родителя в злодея?       Почему все сделали вид, будто ничего не было?