Name's Fisher

      Уильям бежал по коридорам сломя голову. Кошмар, который он увидел в спальне господина, никак не оставлял его в покое, всплывая перед глазами в виде пугающих образов. Бледный, белее полной луны, местами синий с запавшими блёклыми глазами, в обмотке кожаных ремней, так плотно стягивавших его голову, — облик Фишера намертво засел в его сознании. Даже больной человек так бы не выглядел, а если и был таковым, то на ногах бы точно не стоял ровно. Мертвец… определённо, это был мертвец. Только оживший! Или куда похуже — сам дьявол, вселившийся в бездыханное тело!       — Господи… — только и вымолвил юноша, с трудом сдерживая в груди колотящееся сердце. Оно намеревалось выпрыгнуть, пока лёгкие распирало изнутри от жара. Лицо его, ранее побледневшее от ужаса, ныне пылало огнём до отвратительного чувства пощипывания.       Он сбежал по лестнице, едва не свалившись с нижних ступень, и, столкнувшись по пути с озадаченным Винсом, принялся переводить дыхание.       — Ты чего так летишь? Опять господин по шее дал? — усмехнулся лакей, оценивающим взглядом скользнув по другу, который наклонился, ладонями упёршись в колени.       Уильям отрицательно мотнул головой, дыша через рот. В горле было сухо, а под тканью фрака растекался нестерпимый жар. Он выпрямился и, утерев со лба пот, стал размахивать ладонями как веером перед собой.       — Ты был прав, он ненормальный… — прохрипел слуга, поймав на себе вопросительный взгляд юноши. — Он вообще не человек.       — Что? — Винс прыснул, смотря на друга, как на идиота. — Неужели в этот раз в голову прилетело?       — Винс, чёрт тебя дери, я абсолютно серьёзен!       — И совершенно нездоров, — заключил лакей, сочувственно покачав головой. — Хорошо, что тебя только я слышу. Иначе услышь другой, как ты тут господина поносишь, тебе бы точно пришлось тяжко…       — При чём тут господин?! Я про безликого говорю!       — Что? — Винс внезапно посерьёзнел.       Отдышавшись, Уильям осторожно огляделся по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, перешёл на шёпот:       — Не человек он — монстр.       Глаза Винса округлились, сам он нахмурился и стал напирать взглядом на друга, требуя подробностей. Впрочем, Уильям был и рад поделиться этим с ним, ведь, по его мнению, только Винс не боялся мистера Ф. и при любой возможности был готов дать ему отпор. Он рассказал, как увидел господина с монстром, описал в деталях внешность второго и не забыл добавить про особое трепетное отношение первого к нему — после ежедневного третирования юноше и в голову прийти не могло, что Джонсон-младший был способен защищать кого-то с таким-то остервенением. Словно между ним и безликим было нечто, что в служебные обязанности не входило.       Винс долго молчал, смотря другу в глаза, отчего Уильяму показалось, что он сейчас рассмеётся, назвав его умалишённым трудягой, однако юноша лишь понятливо хмыкнул, сложил руки на груди и, обхватив подбородок тремя пальцами, задумчиво взглянул в сторону.       — Я даже не знаю, что предпринять… — тихо озвучил он свой вердикт, постукивая подушечками указательного и среднего пальцев по подбородку.       Подобная реакция приятно удивила Уильяма, несколько успокоив. Теперь он был уверен, что был не один, кого всерьёз волновало будущее особняка и его безопасность. Оставалось лишь вовлечь и остальных неравнодушных, что впоследствии и было им предложено.       — Присцилле безликий тоже не особо нравится, Дэвид себя странно ведёт уже который месяц, а тётя Ирма и вовсе нос воротит, когда его видит. Ещё, я ни разу его не видел после завтрака в тот день, когда Мэри пропала. А ты вообще тогда вместе с Сильвией слёг, хотя нет, погоди, вы же с лестницы навернулись…       — Не говори так вульгарно, — сделал замечание лакей, отчего Уильям, осознав, что только что сказал, поспешил извиниться. — Мэри действительно пропала, безымянный объявился на следующий день и тогда же стал лакеем, истеричка уехала вся в чёрном и… — он осёкся, в задумчивости прищурился, словно размышлял над последующими словами, но, отбросив мысли, подытожил: — Что-то случилось в тот день. Возможно, наш безликий и является виновником всех этих событий.       — Погоди, а что «и»? Ты не договорил, Винс, — Уильям вперил внимательный взгляд в друга.       — Ничего, — резко ответил лакей. — Поговори с Присциллой насчёт безликого, но не рассказывай про этот случай. А я постараюсь разговорить кухарку и негра. Попробуем что-то выяснить, притворившись несведущими, потом ночью обсудим всё у меня в комнате. Усёк?       — Хорошо. Но ты всё равно расскажешь мне, — с лёгким укором подметил Уильям, и, обменявшись кивками, каждый направился в свою сторону.

***

      Мистер Эддисон учтиво постучал в дверь и, получив разрешение, вошёл внутрь покоев. Лоуренс, уже одетый и причёсанный, стоял, сложив руки на груди и привалившись поясницей к спинке дивана.       — Сэр, сожалею, но найти точно такую же маску в кратчайшие сроки мне не удалось. Нужно ехать в город.       — У меня нет времени на это. Маска нужна именно сейчас.       Дворецкий глянул на Фишера. Притихнув, тот сидел на диване и бездумно смотрел на две неравные фарфоровые половинки, держа их в руках.       — Понимаю Вас, сэр, однако придётся подождать. Чтобы мистер Ф. не провёл день взаперти, я принёс клей. От трещины, к сожалению, не избавимся, но маска хотя бы будет пригодна для ношения.       — Что ж, это разумно… — досадно процедил Джонсон, мирясь с временными трудностями.       Фишер окинул взглядом поставленный Терренсом на журнальный столик флакон. Разнокалиберные матовые гранулы казеинового клея внешне походили на маленькие кусочки раздробленного янтаря, только его блеском похвастаться не могли. В его голове тут же возникла странная ассоциация с людьми, слабыми, которые притворяются сильными, и сильными, подыгрывающими им, во всём поддакивая. Удручающая картина настоящего мира предстала перед ним милым сценарием, в котором не было искренности, лишь фальшь, и он в нём тонул, надевая на себя маску блёклого слабого. Какая ирония. Теперь было ясно, почему Лоуренс находил её занятной — всё было настолько ужасно, что без смеха на это нельзя было смотреть. Ухмыльнувшись этой мысли, камердинер скучающе вздохнул и поблагодарил дворецкого.       — Господин, не переживайте, я склею маску, — обратился он к Джонсону. — Думаю, к обеду я управлюсь, а на завтраке вас может обслужить и Уильям.       — Даёшь этому идиоту второй шанс?       — Нет, хочу, чтобы он был у вас на виду. Я сомневаюсь, что после увиденного он не попробует поделиться этой новостью с кем-то. Уж очень он впечатлительный.       — О, надо же, теперь тебя это страшит? Что такое, юнец, неужели всю смелость в спальне оставил? — упрекнул его Лоуренс, ухмыльнувшись.       Фишер прикусил язык. Слова Джонсона прозвучали для него двусмысленно, отчего в голове закрадывались сомнения относительно намеренного выбора господином именно этой формулировки с целью поддеть его, однако, отбросив свои фантазии на их счёт, основную суть он всё же уловил. Играть в храбреца, будучи упрямым безумцем, было просто, но стоило трезво всё оценить, как отвага тут же отступала, обнажая доступные для удара участки тела.       — За Уильямом уже ведётся наблюдение, — вмешался дворецкий. — Сейчас за ним присматривает миссис Гибсон. А если отобьётся от рук — я непременно прибегну к воспитательной работе.       — Спасибо, старик, но я сомневаюсь, что твои угрозы перевесят страх обнаружения ожившего трупа. Тут каждый второй предпочтёт быть убитым от руки человека встрече с мертвецом.       — Сэр, Вам ли не знать, что каждый страх берёт своё начало от страха смерти, — Терренс едва заметно улыбнулся краешком рта, отчего Фишеру вновь стало неуютно в его компании. Этот человек умел вселять ужас. Впрочем, этот же человек и был основным наставником жизни для Лоуренса, научив его скрывать эмоции за маской учтивости.       От его слов Джонсон заметно напрягся и протяжно выдохнул, прикрыв веки.       — Да, я знаю, ты умеешь быть убедительным, но порой этого бывает недостаточно.       — Вы предлагаете мне от слов перейти сразу к делу?       — Нет, чёрт, никаких убийств, Терренс. Мне одной Мэри хватило, — он мрачно покосился на Фишера. Тот виновато понурил голову.       — Мэри находилась под хорошей протекцией госпожи Эвелин, чем Уильям похвастаться не может.       — И всё же, я не приемлю подобных упреждающих ударов.       — В таком случае не удивляйтесь, когда его схлопочет мистер Ф.       — Даже если и схлопочу, то нестрашно. Я и без того мёртв, — насупился Фишер, поддержав Джонсона.       — Но не бессмертен, — поправил его Лоуренс. — Мы не знаем до конца весь твой потенциал и можно ли тебя убить, не прибегнув к горению или послойному расчленению. Возможно, тебе даже будет достаточно одного выстрела дробью в голову.       — Вряд ли они зайдут настолько далеко… — утешительно произнёс камердинер, не согласившись с мнением мужчины. Отчасти Фишер полагал, что слугам не хватит силы духа прибегнуть к таким изощрённым методам расправы, но с другой стороны он всё же уповал на остатки человечности в их сердцах.       — Не зазнавайтесь, мистер Ф. В моменты отчаяния человек способен на многое, даже обернуться зверем.       Как иронично, подумал камердинер, вспомнив день смерти Мэри, и от злобы на самого себя скривил верхнюю губу. Лицемер.       «Так что же мелочиться, давайте сразу всех под одну гребёнку!» — раздался негодующий голос Эшли, отчего Фишер резко опустил глаза на две половинки маски. Заткнись!       «Чего ты сразу противишься, мертвяк? Эшли права, незачем нервы трепать, думая о спасении других, когда можно спасти себя… — вступился радикальный Моррисон. — Думаешь, раз пожертвуешь собой, то все тебе спасибо скажут? Да они тебя сожгут, а пепел сбросят в выгребную яму».       «И никакой Ларри тебе не поможет, — продолжила Эшли. — Мой тебе совет: хочешь выжить — спасай себя сам».       Чёртовы голоса… Из-за вас я и оказался в этом тупике. Не будь ваше влияние настолько велико, я бы не привлёк к себе повышенный интерес со стороны лиходеев.       «О, чудо, какого высокого мнения ты о них! — рассмеялась Эшли. — Лиходеи… ещё скажи, что они несчастные обидчики, которые срывают на тебе всю свою злобу на этот отвратительный вонючий мир. Чёрт, очнись, Фишер, они обычные твари, ублюдки и звери, что спрятались под человеческой кожей. А таким существам в этом мире нет места и никогда не будет».       Даже если им нет места, это не значит, что они заслуживают смерти.       «Нет, мертвяк, они её как раз-таки заслужили».       «Жить должен ты, моё чудо».       Какие же вы… мерзкие, чёрт бы вас побрал.       «Мерзкие? — удивилась Кэмпбелл. — Мы заботимся о тебе, милый. Сам посуди, кто, если не мы? Ларри тебя уже единожды бросил, думаешь, он не бросит тебя во второй раз? Да стоит тебе проявить себя, как он тут же отворачивается. А мы всегда рядом. Мы с тобой. И в счастье, и в горе».       «Хватит уже, Эшли. Говоришь так, словно в любви признаёшься. Тошнит».       «А тебе лишь бы поворчать, Тодд. Ты больше ни на что не способен, только жалуешься на эту жизнь, на людей, на предметы, на обстоятельства, прикрываешься ими, избегаешь их, а потом удивляешься, почему вокруг ничего не меняется. Действительно, почему?»       «Может всё потому, что ты привыкла всюду совать свой нос?»       Дьявол, почему я просто не могу отрезать вас от себя… — обратился к ним Фишер.       «Потому что мы — это ты, Фишер, а от своей сущности не убежишь».       Фишер собрался было возразить, но крепкая мужская рука легла на его плечо, переключив на себя внимание. Лоуренс сидел рядом на диване, неотрывно глядя на него. Терренса в передней уже не было.       — Я обратился к тебе пять раз, и ты ни разу не отозвался, — строго произнёс Джонсон.       — Я задумался… — уклончиво ответил Фишер, отведя взгляд в сторону. Признаваться в том, что он давно слышит голоса, ему не хотелось. И дело было даже не в том, что его могли не понять, назвав сумасшедшим, а в том, что он просто не хотел причинять неудобства, взваливая ещё одну проблему на плечи Джонсона. — Что вы решили с мистером Эддисоном?       — Пока наблюдаем. При малейшей угрозе будем вынуждены прибегнуть к радикальным мерам. Но за это решение уже ответственен Терренс.       Фишеру это не понравилось, однако протестовать было поздно, да и это было теперь не главным. Он понимающе кивнул головой, угукнув.       — А сейчас? Каковы мои действия?       — Сейчас ты останешься в моих покоях и приведёшь маску в порядок. Я же спущусь на завтрак. Гляну в эти туповатые глаза труса, — мужчина поднялся с дивана и, дойдя до выхода, остановился у дверей. — И, пожалуйста, не поддавайся страху. Помни, пока я рядом, тебе никто не навредит.       Фишер хотел верить ему, однако слова Эшли не отпускали, уверяя в обратном. Каков был шанс, что Лоуренс не отвернётся от него вновь? Мог ли он быть уверен в его верности, зная, какую боль Джонсон способен был и сам причинить ему, либо грубо оттолкнув, либо задушив своей опекой?       — Лоуренс, спасибо, конечно, за заботу, но я уже не маленький и сам в состоянии за себя постоять, — он вперил в мужчину серьёзный взгляд.       — Знаю, только это дорого нам обходится, — упрекнул его Джонсон и, опережая очередной протест Фишера, добавил: — Просто доверься нам.       Камердинер фыркнул.       — Не злись и приступай к делу, — Лоуренс покинул переднюю и закрыл дверь на ключ, оставив слугу одного с двумя фарфоровыми половинками маски.       Фишер огорчённо прикрыл веки, нахмурившись. Просишь доверия, когда сам едва ли кому-то доверяешь. Ты такой странный, Ларри. Сломанный и непонятный. Сложный, но занятный. Как витражное стекло в оранжерее, пропускаешь то холодный свет, то тёплый, но стоит взглянуть на тебя, как тут же теряется дар речи от твоей красоты, твоего величия и этой боли, которую ты сокрыл в силе. Ты — причина моей слабости, которую я никогда не озвучу. Я обречён на страдания и всё из-за тебя… ха-ха, как же тут не злиться…

***

      День у мисс Кэмпбелл с утра не задался. Намучившись всю ночь от кошмаров, она проснулась совершенно разбитой; глянув на себя в зеркало, увидела пару свежих красных болезненных точек на лбу, предзнаменовавших временные перемены в её теле. Затем обнаружила тёмное пятно на любимом пурпурном платье и, не успев толком одеться в чистое, приняла в своих гостевых покоях госпожу Элизу, давшую ей очередные указания на день грядущий и не забывшую сделать выговор за её нерасторопность. Впрочем, на замечания Эшли уже давно не обращала внимания, поняв, что никогда никому не угодит, а посему отнеслась к этому визиту крайне спокойно.       За общим столом она сидела тише обычного, подметив отсутствие Фишера, и молча наблюдала за странными переглядываниями Лоуренса и Уильяма. И если первый смотрел на слугу презрительно, куда хуже, чем раньше, задерживая на нём взгляд, то второй и вовсе старался особо не поднимать своих глаз. Боже правый, хомячок, день только начался, а ты уже ему настроение подгадил. Совсем меня без дела оставить решил? — подумала Эшли, слабо усмехнувшись. Однако внутри она даже была рада, что жизнь избавила её от этой возможности. Как бы прискорбно это ни звучало, но сегодня она была не в силах противостоять Лоуренсу в словесных баталиях.       После завтрака Кэмпбелл решила заняться поиском Фишера. Проникнув в его комнату, она, к своему сожалению, обнаружила её пустой и обратила внимание на расправленную постель с небрежно брошенной на неё пижамой. Для столь аккуратного существа как Фишер подобное поведение было нехарактерно, что вызвало у неё пару вопросов. Маски и парика нет, фрака тоже. Собирался в спешке, значит, либо проспал, либо кто-то вмешался. Но второе не подходит, Фишер хоть и чудо, но силён как чудовище — просто так бы не отдался, только если это был не Ларри, конечно же. Эшли закатила глаза, вспоминая признание Фишера. Ей было обидно, что он отдал предпочтение этому павлину. Уже второй мужчина оставался ей другом, что больно било по самолюбию, однако в отличие от других женщин в любовном плане она старалась уступать противникам, объясняя всё тем, что за все свои преступления не заслужила любви как таковой. Барышня мотнула головой, прогоняя непрошенные мысли, и, вернувшись к основным размышлениям, решила расспросить слуг. Спрашивать Уильяма она не стала, полагая, что после совместного служебного завтрака загруженный камердинер вряд ли имел возможность пересечься с лакеем, а оттого обратилась к его другу.       — Эй, ты! — окликнула она его в коридоре. Лакей обернулся к ней. — Да, ты, ряженный. Подойди сюда.       Он быстро и в то же время галантно подошёл к ней, сохранив дозволенную дистанцию.       — Чем могу быть полезен, мисс Кэмпбелл?       — Слушай, ты не видел мистера Ф.? У меня просто случилась одна проблема, нужен его совет, — она обворожительно улыбнулась, чем очаровала Винса. Его лицо предательски зарделось, выдав смущение.       — Нет, мисс, я его не видел. Но, если вы не против, я могу помочь вам вместо него, — уголки его рта нервно подёрнулись, отчего у Кэмпбелл внутри всё сжалось от отвращения.       — Спасибо, но я обойдусь его помощью, — она укоризненно посмотрела на юношу, улыбка её стала у́же, не предвещая ничего хорошего.       Винс посерьёзнел вслед за ней.       — Прошу прощения, мисс, но я действительно не знаю. В последний раз видел его за завтраком, — сдержанно ответил он.       — За завтраком… — задумчиво повторила она. Значит, он всё же проспал. Я могу задать ещё вопросы, но тогда он подумает, что я его допрашиваю. А оправдываться как-то не хочется. — Поняла. Тогда, если вдруг увидишь его, передай ему, чтобы заглянул ко мне.       — Конечно, мисс, — Винс учтиво склонил голову чуть вперёд, прощаясь с гостьей.       — За завтраком… — шептала она, вышагивая по коридору. — Был со всеми, потом пропал. Напарник ничего не знает или только дураком притворяется. Сразу у Терренса, что ль, спросить? Мимо этого старика ни одна муха не пролетит.       Эшли остановилась в переходе, услышав голоса экономки и дворецкого за поворотом. Подошла к углу, но высовываться не стала — принялась слушать.       — …закрыла в погребе. Пусть винные бутылки переберёт.       — Ну зачем же так строго, миссис Гибсон? Можно было ограничиться и обычной перестановкой мебели.       — Ох, думаете, он настолько бестолочь?       — Нет, но мне он нужен вымотанным.       — Мистер Эддисон, вы в самом деле верите в юношескую усталь? Да в этих холуях столько силы, что их ничем не прошибёшь — только юбку видят, так сразу духом воспревают.       — Миссис Гибсон, я бы попросил.       Она замялась и, откашлявшись, поспешила извиниться.       — И всё же странная у вас мера наказания. Дали бы мне разрешение, я бы его выпорола, чтоб знал на будущее.       — Не сочтите меня грубым, но я нахожу подобные методы крайне неэффективными и непрактичными.       — Боже, да вы чрезмерно снисходительны к этим оболтусам.       — Благодарю за комплимент.       Эшли усмехнулась. Взаимный обмен сарказмом в исполнении склочной старухи и бесстрастного блюстителя порядка хоть и был занятным явлением, но всё же достаточно редким. А это означало, что дела были плохи, а истинная причина сего казуса — покрыта непрозрачной дымкой. Неужели у всех подряд день начался скверно?       Как только экономка простилась с дворецким, Кэмпбелл вышла из-за угла и подошла к мужчине.       — Какой интересный диалог. Не знаю, о ком вы говорили, но теперь мне хочется узнать, — она выразительно вскинула брови, выказав всё своё любопытство.       — Мисс Кэмпбелл, — Терренс тактично склонил голову, приветствовав гостью.       — Не надо, старик. Оставь это для благородных и богатых, — отмахнулась Эшли, почувствовав лёгкое неудобство.       — Что-то случилось? — прямо спросил мужчина, заприметив её настрой.       — Да, не могу найти нашего, кхм, вашего мистера Ф., — она сделала акцент на имени, подчеркнув тем самым факт непринятия всеобщего обращения. — Полагаю, ваша речь шла не о нём…       Дворецкий улыбнулся чуть шире.       — Хоть мистер Ф. человек и проблемный, но ошибки понимает с первого раза.       — О, — понятливо протянула Эшли. — Заключение, конечно, миленькое, но оно не объясняет его местонахождение. Где он?       — А с какой целью Вы интересуетесь?       — Приказ госпожи, — соврала барышня, неотрывно глядя в бесцветные глаза дворецкого.       Терренс долго смотрел на неё, думая. Не изменившись в выражении лица, не отведя взгляда в сторону, не издав и звука. В какой-то момент ей даже показалось, что он замер, как Фишер во время написания портера, но если у того это объяснялось анатомо-физиологическими особенностями, то у мистера Эддисона это был характер.       — Ну так и? Мне сказать госпоже, что ты упустил его? — напирала Кэмпбелл.       — Не стоит волноваться, я сам ей обо всём доложу, — наконец ответил он.       — Она не хочет тебя видеть. Её задело твоё утреннее отсутствие на рабочем месте. Поэтому она и поручила это мне.       — Леди Джонсон меня искала? — в его бесцветном голосе просквозила насмешка, словно он давно раскусил мисс и лишь из вежливости не стал её осаждать.       Однако, невзирая на внутреннее волнение, Кэмпбелл постаралась сохранить лицо, продолжив блефовать.       — Удивлён? — она вызывающе выгнула бровь. Терренс не ответил. — Сам ведь знаешь, что госпожа не станет бегать за кем-то. И её отношение к ошибкам ты тоже помнишь.       — Что ж, в самом деле, утром я был не на месте… — он произнёс это с пугающим спокойствием, отчего у Эшли на душе кошки заскребли. Она понимала, что играет с огнём, но продолжала надеяться на протекцию госпожи даже сейчас, так нагло пользуясь её именем. Недолго помолчав, Терренс дал ответ: — Он в покоях молодого господина.       Кэмпбелл улыбнулась ему. Поблагодарила, как это было заведено в их союзе — сдержанно и тактично, и направилась в покои Джонсона. Она не оборачивалась к дворецкому, но знала, что он смотрит ей вслед. Это никак нельзя было не заметить. Его взгляд, осязаемый, липкий, обволакивал её кожу, холодя спину и затылок, поднимая дыбом волоски на открытом загривке и вызывая тошнотворный комок поперёк горла. Она быстро поняла — он обо всём догадался, но раз игра была начата, то грех был из неё выходить поджав хвост.       Немного придя в себя, Эшли задалась вопросом касательно самого присутствия Фишера в покоях Джонсона-младшего, его мотивах, если это была правда, конечно, и о возможных последствиях. Внутри всё предательски сжалось от странного чувства — смеси волнения и утренней злобы, как будто она не искала друга, а бежала за беглецом, сметая всё на своём пути с одной лишь целью — поймать. Послав к чертям хороший тон, Кэмпбелл без стука вошла в переднюю Джонсона-младшего и оцепенела при виде спокойно восседавшего на диване Фишера. Без маски. Лоуренса она заметила не сразу, и то только когда тот подал голос, попросив закрыть за собой дверь и объясниться.       — Не обязана. Я не твоя прислуга, Джонсон, — огрызнулась она, громко хлопнув дверью, и пожалела о своей выходке, поняв, что теперь их разговор мирно точно не завершится.       — Ты не у себя дома, клептоманка, так что, будь добра, если способна быть таковой, не круши мои владения, — Лоуренс вперил в неё мрачный взгляд.       Она проигнорировала его упрёк и перевела внимание на Фишера.       — А ты что тут забыл, чудо? Я думала, ты свободен.       Джонсон презрительно скривил верхнюю губу.       — Ты что в самом деле себе позволяешь? — процедил он, едва повысив голос на полутон. — Заявилась в мои покои, хлопаешь дверью, пренебрегаешь моим положением и в моём же присутствии навязываешь моему камердинеру идеи о свободе, которой он и так вполне обладает. Да кто ты такая?       — Да-да, Ларри, я невежа, знаю, — ощетинилась она. — Невежа, которая способна проделать в тебе дыру, если ты не заткнёшься, Джонсон.       — Эшли! — сердито обратился к ней Фишер. — Ты и правда забываешься.       Кэмпбелл фыркнула и окинула «вновь камердинера» взглядом, полным огорчения. Её чудо, мёртвая, но такая прекрасная натура, всё равно выбрал Джонсона даже после её отговорок и приполз к своему хозяину верности ради. Впрочем, Эшли сама позволила ему решать, и он сделал так, как посчитал нужным. Нечего было злиться, и всё же… она не могла иначе. Понимала, но не могла подавить эмоции, которые брали над ней верх, перекрывая дыхание. Ей хотелось разнести комнату Джонсона, выбить двери, перевернуть шкаф, сломать его мольберт, чтобы он больше не прикасался своими неумелыми руками к холстам, покрывая их грязными мазками. Однако она просто продолжала стоять, не отрывая глаз от Фишера.       — Долго будешь молчать или, наконец, скажешь хоть что-то в своё оправдание? — Джонсон нетерпеливо забарабанил подушечками пальцев по подлокотнику дивана.       — Пошёл ты, — ответила она, всё так же смотря в грязно-голубые глаза существа, которые несколько округлились в удивлении после её слов.       — Что?.. — только и успел произнести Лоуренс, как дверь тут же захлопнулась.       Она не жалела, что сказала это. Давно хотела, хоть и осознавала, насколько унизительно это выглядело со стороны. Ударить так отчаянно, упав в своих же глазах, после того, как разрешила подойти к себе близко, ближе обычного, обезоружить, обездвижить… Она снова позволила себе довериться другим и столкнулась с предательством. А теперь вновь убегала, как в детстве, спасаясь. Борясь со своей ненавистью к людям, к их жестокости и развязанным властью рукам.       — Хватит, не думай. Деньги, деньги, деньги… — вторила она себе, зло смотря вперёд. — Работай, сука. Ты не сильна, если бедна. Они преподали тебе хороший урок, Эшли…       Кэмпбелл вышла в центральный холл и остановилась на платформе перед картиной. Семейный портрет Джонсонов раздражал своими внушительными габаритами и висел на самом видном месте как бельмо на глазу. Она присмотрелась. Леди Джонсон и её сын были чертовски похожи: внешне, осанкой, взглядом. Характером разве что отличались — один был лучше другой. Только Джим Джонсон не вызывал в ней презрения. Он в принципе ничего в ней не вызывал.       — Мисс Кэмпбелл, у вас прядь выбилась из причёски. Помочь собрать? — застенчивый голосок раздался позади, привлекая её внимание.       Она обернулась и мрачно спросила:       — Зачем?       От её взгляда и тона Присцилла вжала голову в плечи, недоумённо моргнула пару раз и, прочистив горло, со всей серьёзностью объяснила:       — Внешний вид имеет значение, мисс. Вы леди, к тому же, гостите в доме семейства Джонсонов. Тут порядок ценится. Простите, если мои слова показались вам грубыми, но таковы устои.       «...не круши мои владения… ты что в самом деле себе позволяешь? …пренебрегаешь моим положением… навязываешь моему камердинеру идеи о свободе… Да кто ты такая?» — слова Лоуренса врезались в её разум, накладывая болезненный отпечаток.       — Леди… то есть ты считаешь меня леди? — ошеломлённо прошептала она и оскалилась. — Да я такая же, как и ты, сирота. Только выросла на улице, пока вы тешились в приюте. Там вас учили быть покорными и тихими, когда за пределами тёплых стен разворачивалась настоящая война за кусок хлеба. Замызганные мальчишки стояли с пачкой свежих газет и орали во всё горло, озвучивая то, что им сказал какой-то дядя из типографии, или начищали до блеска ботинки толстосумов, а потом получали этими же ботинками по лицу или пинок под зад. Они злились, но когда слышали звон монет, падающих на бетонную плитку, — радовались. А девчонки, они в ободранных платьях сидели в холодных подвальных помещениях и помогали вести какой-никакой быт, ждали, когда старшие принесут хоть что-то на обед или ужин. Никто не знал, что такое уют, тепло и забота. Все жили в долг друг перед другом. А ты живёшь в особняке, жрёшь на завтрак хлеб с маслом и жалуешься на устои. Ты не просто прислуга, ты тряпка! Об тебя только ноги вытирать можно!       Эшли схватила висящий рядом с картиной гобелен и резко дёрнула на себя, сорвав его с карниза. Раздался шорох тяжёлой ткани, сопровождающийся лязгом металлических креплений. Полотно грузно свалилось на пол, обдав барышень потоком прохладного воздуха и лёгкой пыли. Облегчённый вздох слетел с уст Кэмпбелл, а затем она с новой волной остервенения принялась топтать дорогую ткань.       — Мисс Кэмпбелл, прекратите это немедленно! — воскликнула Присцилла, негодующе наблюдая за гостьей.       — Ничего. У них денег куры не клюют — новый повесят! — огрызнулась Эшли и, изрядно выдохшись, прекратила выплёскивать злобу. Отошла в сторону и, привалившись спиной к стене, стала дышать, глубоко и медленно.       — Мне конец… — обречённо прошептала горничная, смотря на истоптанную ткань.       — Забудь, — спокойно ответила ей Кэмпбелл. — Скажешь Гибсон, что это была я. Ублюдок довёл. Да-да, так и скажи. Она всё поймёт и тебе ничего не будет.       Эшли вздохнула, отлипла от стены и побрела в сторону западного крыла.       — Знаете ли, мисс Кэмпбелл, — решительно окликнула её Присцилла, заставив остановиться перед дверьми второго этажа. — Я слышала, что уличная жизнь тяжела и что никто там не церемонится. Однако в приюте тоже было несладко. Да, мы были в тепле, мы были одеты в одежду, а не тряпьё, нас обучили грамоте, но от этого конкуренции меньше не становилось. Провиант был небогат, чтобы успеть отхватить лучшее мы были вынуждены приходить раньше остальных, а за хорошую одежду, не порванную, не покрытую стойкими пятнами, порой приходилось отбиваться. Я понимаю, что моя жизнь не сравнится с вашей и, возможно, вы страдали больше моего, но всё же не обесценивайте моё прошлое, как и меня саму.       — Да-да, понятно, — отмахнулась Эшли, желая поскорее оставить этот миг в прошлом. — Извини, но мне надо идти.       Она скрылась за дверью и, невзирая на внутреннюю опустошённость, поспешила заняться выполнением личного поручения госпожи. Надо было работать…

***

      Мистера Ф. на старой должности встретили неоднозначно. Кто-то был рад, кто-то не очень, а кто-то и вовсе не скрывал личного негодования и открыто подшучивал над ним по поводу треснутой маски. В отличие от Винса, который узнал об этом чуть ли не первым, Уильям был осведомлён в самую последнюю очередь. Весь день крутившись на рабочем месте, как белка в колесе, он освободился только к глубокой ночи и, напрочь позабыв о договорённости с другом, свалился на заправленную кровать. Теперь он понимал, что все те издевательства над ним со стороны господина были просто детским лепетом по сравнению с тем, что тот ему уготовил в качестве наказания за внезапную выходку. От резкого большого объёма физической нагрузки тело ныло, голова была тяжела, будто её набили свинцом, а глаза застилала тёмная пелена предстоящих сновидений, если таковые и будут.       В окно что-то ударило. Уильям не отреагировал, сославшись на то, что это была ветка, однако последующие несколько ударов вынудили его пересмотреть свои заключения и обратить на себя внимание. Он вяло перевернулся на спину и уставился на звёздное небо за стеклом.       — Святые угодники, если это дьявол, то я готов. Убейте меня, заберите мою душу, только дайте поспать… — заскулил он и прикрыл веки.       — Открой окно, недоумок! — раздался за окном недовольный мужской голос, отчего Уильям поморщился.       — Лучше бы это был дьявол… — вздохнул он и, поднявшись в постели, принялся разводить створки.       — Чёрт, утро скорее наступит, чем ты поднимешь свой зад, — пробурчал Винс, стоя по ту сторону стен особняка в одном ночном комплекте. Уильям понял сразу — юноша долго его ждал у себя в комнате.       Винс протянул руку, требуя помочь ему взобраться. Уильям понурил плечи и, не желая беседовать о чём-то с обращением к разуму, неловко отвёл взгляд в сторону.       — Винс, давай обсудим это завтра. Меня сегодня гоняли как лошадь. Ей-богу, я душу готов продать за хороший сон.       — Идиот, отныне тебя так будут гонять ежедневно. С раннего утра до глубокой ночи. До истощения. Это обычная здесь практика. Неужели ты этого так и не понял?       — Слушай, я вообще сейчас не способен что-либо понимать…       — Эй, ты мужчина или тюфяк? — Уильям перевёл усталый взгляд на Винса и, оскорбившись такому сравнению, нахмурился. — Поэтому умолкни, собери остатки своих сил и подай мне руку.       Уильям помог ему залезть к себе в комнату и, взвалившись на кровать, как мешок с картошкой, принялся молча слушать. На лице его сохранялось неподдельное недовольство — укоризна смешалась с бессилием и отсутствием всякого интереса к рассказчику, отчего он и не стремился особо поддерживать беседу, отвечая кратким согласием или отрицанием.       — В общем, с этой Кэмпбелл тоже нужно быть осторожными. Она хоть и строит из себя взбалмошную девицу, но всё равно себе на уме. И явно состоит в каких-то отношениях с нашим безликим, — шёпотом подытожил Винс, измеряя маленькую комнату шагами.       — В отношениях с безликим? Посмотри на них: где она, а где он. Нашёл что ляпнуть, — буркнул Уильям, крепче прижав к себе подушку и положив на неё подбородок.       — Это ты не знаешь всего, потому что тугодум. Он уже нападал на неё единожды в первую неделю её пребывания здесь. Нормальная барышня непременно бы выразила своё негодование и подняла весь дом на уши, как это было с госпожой Эвелин, но эта Эшли, она другая… Убежала и вернулась. Понравилось, что ль…       — А ты что, свечку держал, что ли? — промычал в подушку Уильям.       — Смейся сколько тебе угодно. Вот только об этом уже давно знает весь особняк, а ты, как и всегда, ни сном ни духом. Возвращаемся к сути. Ныне она в разладе с ним, уж не знаю, что произошло, но, видимо, его возвращение под крыло господина очень её задело. А это тоже можно привести в качестве аргумента об их некой связи.       — Да бредни всё это, — вдруг оживился Уильям. — По словам девочек, она просто умалишённая девка, которая любит рисовать трупы. А тут этот объявился. Почему бы ей не воспользоваться такой возможностью?       — Надо же, у тебя мозг начал собираться в кучу, — усмехнулся Винс и огладил тёмные волосы. — Скорее всего, с этого у них всё и началось. Хотела использовать, а в итоге сама же увязла в болоте.       — Слушай, может хватит о них? Я понял, что ей не нужно переходить дорогу. Давай дальше, — Уильям досадно вздохнул.       — С тётей Ирмой я не смог поговорить, однако я знаю, что случилось с Мэри.       Лакей вопросительно выгнул бровь.       — Наш безликий её убил.       Уильям открыл рот в изумлении, выпучив глаза, и протяжно выругался.       — Да, меня эта весть тоже поразила. Но Саре можно верить, она очень наблюдательная и тихая. Только вот чересчур доверчивая, упомяни Дэвида и сразу всё выдаёт подчистую. С самим Дэвидом я поговорить не смог. Старик решил меня опередить и постарался сделать всё, чтобы у меня и возможности не было пересечься с садовником. Так что задача усложняется… Эй, Уильям, очнись, хватит сидеть с открытым ртом! — он подошёл к другу и защёлкал пальцами перед его лицом.       — Прости, я просто… ох, Господи… — выдохнул Уильям и встревоженно опустил взгляд, чувствуя внутри себя некую безысходность. — Мы живём с монстром под одной крышей…       — Это ещё пустяк, — Винс наградил поникшего друга снисходительным взглядом. — Главная проблема в том, что этого монстра охраняют две, а то и три, важные фигуры.       — Господин, Терренс и Кэмпбелл…       — Разумеется, но с последней не совсем угадал. — Уильям вопросительно насупился. — Сама госпожа Элиза.       Лакей выпал в осадок.       — Нет, ну при таком раскладе я пас. Я не готов идти на плаху. Уж лучше я потерплю мертвеца, чем столкнусь с самой госпожой. О её методах я наслышан. Вернее, о методах старика.       — Что такое? Струсил? — поддел его Винс.       Уильям нахохлился, однако врать ему, а уж тем более себе, он не стал:       — Да, я знаю, что я трус, но я, по крайней мере, буду жить.       — Откуда такая уверенность? При нынешнем положении дел ты в любом случае обречён: помрёшь либо от руки безликого, либо от переутомления. Не забывай, ты у них следующий в списке на вылет, друг мой. Так что думай, умрёшь сейчас или постараешься сделать всё, чтобы остаться в живых.       Теперь Уильям и вовсе поник. Не то чтобы Винс был чересчур честен с ним, но что-то всё равно заставляло поверить в его слова. Некая логика, адекватность в суждениях или просто хорошо подобранные аргументы, которые Уильям боялся озвучить самому себе, в них всё же была. Но неужели он действительно так встрял, что больше не видел перед собой иных путей? Да быть такого не могло. Конечно, можно было схитрить и поступить иначе, только вот беда была в том, что он был слишком наивен и прост в отличие от своего друга.       — Слушай, — подал он голос, так тихо и удручённо, что Винс даже не стал его перебивать, — но ведь всегда можно сбежать. Почему ты не допускаешь этого варианта?       Тот недолго помолчал, равнодушно смотря на друга, и насмешливо хмыкнул.       — Сбежать? А тебе есть куда? Думаешь, улица встретит тебя с распростёртыми руками?       — Ну, я накопил достаточно сбережений…       — И? Уильям, не принимай близко к сердцу, но ты слабак. Тебя в первый же день пребывания в городе обчистят. И что в итоге? Опять помрёшь. Только теперь от голода… Пойми, что бы ты ни выбрал, жизнь всё за тебя уже решила. Ты навлёк на себя смерть, а от неё убежать нелегко. Просто смирись с этим… или последуй за мной и дай отпор.       — Знаешь, лучше я посплю, — внезапно ответил Уильям и, не обращая внимания на фрак, укрылся с головой пледом. — Спокойной ночи.       — Сдаёшься? — удивлённо хмыкнул юноша.       — Винс, уйди. Я устал как собака и хочу отдохнуть, — настойчиво попросил он, уставившись в одну точку на стене.       Через распахнутое окно проник лёгкий порыв прохладного ночного ветра. Колыхнулись занавески, тонкий тюль коснулся открытого лба Уильяма и, шелестя тканью, прильнул вновь к створкам. Матрас прогнулся с одного края, затем с другого — Винс переступил через друга и взобрался на подоконник.       — Эй, Уильям, не забудь окно закрыть. Ночь ветреная, вдруг замёрзнешь, — он спрыгнул наружу.       Однако Уильям остался лежать в постели. Потоки воздуха холодили кожу, но всё было бесполезно. Внутри юноша горел от стыда и осознания собственной ничтожности, ведь он вновь не смог ответить так, как хотел, не смог переубедить, отговорить, поставить на место. Не нашёл силы воспользоваться голосом в свою защиту и дал другим насмехаться над собой, выставив себя настоящим дураком. Да, бесспорно, Винс был умнее, на голову выше во всём, но всё равно уступал в этом мистеру Ф. Его злоба к нему, подпитываемая завистью, после услышанного начала настораживать Уильяма, не предвещая ничего хорошего. Не оставляя надежд на спасение.       Он заплакал. Горячие слёзы скатились на подушку, оставив на ней постепенно расползающееся серое пятно. Такое же серое, как жизнь в особняке, как его прошлое, как люди вокруг. Одинаковые, некрасивые, неприметные. С правом голоса, которым так и не научились правильно пользоваться. Если бы у него кто-то и спросил, кто в этом мире был безликим, он бы непременно назвал своё имя. А сейчас лишь плакал, представляя себя на месте мистера Ф., за чьей спиной устраивался заговор. Плакал и не мог перестать думать о словах Винса, о его ухмылке и насмешках. О злобе. О ненависти. О страхе. О самой смерти.       — Не хочу умирать…

***

      Возвращение на круги своя жизни особняка произошло не так, как он себе это представлял. Фишер полагал, что после случившегося ему придётся несладко и от него так или иначе попытаются избавиться, однако вокруг всё было относительно спокойно. Винс неизменно зыркал на него, кривя рот, Уильяма было не видать, а остальные в большинстве своём были погружены в работу. Только с Кэмпбелл были трудности. Она не хотела его видеть и старалась всячески избегать встреч с ним, не говоря уже о портрете, который так и остался не дописан.       Увидеться с ней ему довелось лишь в день, когда вернулся мистер Моррисон, став ещё одной трудностью. Ворвавшись в особняк, он повергнул всех в удивление своей внезапностью и принялся искать мисс Кэмпбелл. Та не заставила себя долго ждать: встретившись с ним в центральном холле, заключила в дружеские объятия и предложила уединиться в беседке. Тодд запротестовал, оперировав тем, что побеседовать в спокойной обстановке они ещё успеют, и предложил срочно уехать.       Стоя поодаль, на балконе второго этажа, в компании миссис Гибсон, которая всё ещё не смогла смириться с тем, что Фишер вернулся под крыло несносного Джонсона-младшего, отчего изредка задавала ему провокационные вопросы, выражающие всё её негодование, Фишер, высунувшись из-за гардины, наблюдал за Эшли и Тоддом, старательно вслушиваясь в их диалог.       — Ты проделал весь этот путь, чтобы сказать мне «возвращайся домой, Эшли»? — она сложила руки на груди и вопросительно склонила голову набок.       — Я знал, что ты отнесёшься к этому крайне скептично, вырази я это в письменной форме. Поэтому мне проще было явиться сюда самому и помочь тебе с отъездом.       — Погоди, что? Я правильно тебя сейчас услышала? То есть ты не просто не оставляешь мне выбора, ты буквально ставишь меня перед фактом. Ну уж нет, милый мой, я никуда не поеду, — она отвернула от него голову, выразив отказ.       — Хватит упрямиться, Эшли. Пожалуйста, сделай, как я тебя прошу.       — Нет, Тодд, ты не просишь — ты требуешь. А это уже, говоря твоим языком, заведомо неправильный подход.       Моррисон тяжело вздохнул, устало взглянув на барышню.       — Эшли, пожалуйста, не противься.       — Тогда объяснись.       — Я не знаю, как это объяснить, но мне как-то нехорошо становится от мысли, что ты здесь. Мне тревожно за тебя.       — Скажи честно, это всё Янис, да? — прямо спросила она о его матери, прервав затянувшееся молчание.       Моррисон какое-то время колебался, но, сдавшись под натиском Эшли, кивнул головой.       — Всё верно. Она была у Эвелин недавно в гостях. Та ей всё рассказала.       — Ясно, — только и произнесла Кэмпбелл, понятливо хмыкнув. — Значит, ты был у родителей…       — Пришлось.       — Как там Янис?       — Эшли, не переводи тему. Хочешь осведомиться о её состоянии — езжай со мной.       Кэмпбелл протяжно вздохнула, вымученно подняла голову, устремив взор к потолку, и, заприметив на втором этаже Фишера, задержала на нём взгляд. Камердинер тут же скрылся за гардиной и перевёл внимание на миссис Гибсон — та тоже старалась не отставать от него в шпионаже, однако ограничилась только подслушиванием.       — Знаешь, Тодд, не бери в голову, — отмахнулась Эшли. — Да, здесь порой действительно происходят странности, но я не могу уехать так сразу. Мне надо закончить одно дело.       Камердинер и экономка переглянулись. На лице старухи отразился вопрос в то время, как Фишер примерно понимал, о каком деле шла речь. Или надеялся на то, что Эшли говорила именно о нём. В ответ миссис Гибсон он пожал плечами и принялся слушать дальше.       — Леди Джонсон? — спросил Моррисон, на что Кэмпбелл ответила отрицанием.       — Это… личное, Тодд.       — Ты никогда от меня ничего не скрывала.       — Теперь приходится.       — Ясно, — мужчина тяжело вздохнул. — Тогда я останусь здесь. Привезу только вещи. Думаю, Ларри будет не против, если я составлю ему компанию…       — Тодд! — гневно оборвала его Эшли. — Ну что это за ребячество? Если тебе так хочется погостевать, то, пожалуйста, оставайся, но не контролируй меня, чёрт тебя дери.       — Я и не собираюсь тебя сдерживать, просто хочу убедиться, что тебе здесь ничего не грозит.       — Моррисон, я не твоя младшая сестра. Уймись!       — И всё же ты барышня.       Послышался шорох платья, Эшли перешла на шёпот, из-за которого Фишеру пришлось напрячь слух.       — Тебе что, напомнить, при каких обстоятельствах мы познакомились? Забыл, как я тебе едва глотку не вскрыла?       — Эшли, пожалуйста, успокойся, — тихо попросил Моррисон, стараясь не выдавать собственное волнение.       — Не говори мне что делать! Достали ваши требования! Один хлеще другого. Только и ожидаете вместо того, чтобы отпустить. Бесите все! Аж разорвать в клочья хочется.       Послышались шаги, Фишер насторожился, она взбиралась по ступеням на второй этаж, решительно, быстро, громко топая и не скрывая своих эмоций; остановилась на платформе и внезапно для самого камердинера обратилась к нему:       — Эй, ты, тебя это тоже касается! Хватит прятаться за гардиной как последняя крыса, безликий!       Миссис Гибсон прикрыла ладонью рот и нахмурилась, возмущённо смотря на Фишера. Он так и не смог правильно расценить её реакцию: была ли она больше удивлена столь резкому поведению барышни или уже готовилась вынести ему выговор за то, что он чем-то её задел; и скромно пожал плечами.       Тодд данному стечению обстоятельств был не рад, отчего без лишних слов, за исключением пары бранных, вышел из центрального холла наружу, по всей видимости, дабы вернуться в экипаж и поехать за вещами. Оставшись с экономкой один на один на балконе и услышав интересующий её вопрос, Фишер всё же пояснил поведение барышни.       — Трудный женский период.       — Бога побойтесь говорить об этом вслух, — попрекнула его миссис Гибсон. — Никогда ранее я не видела её настолько взвинченной, как после вашего возвращения на прежнюю должность. Что вы сделали?       — Право, ничего, — он развёл руки в стороны и глупо заморгал, хотя сам прекрасно догадывался об истинной причине. Пошёл ей наперекор, вот и злится, думал он.       Домоправительница хмыкнула своим мыслям, не сводя с него внимательных глаз. С прищуром осмотрела его с ног до головы и, выдохнув, сказала идти следом.

***

      Тодд, уже с вещами, успел приехать к ужину. Позднему приезду никто не был удивлён — миссис Гибсон оповестила Терренса, а тот дал знать господам. Сэр Джим единственно задал вопрос по поводу семьи Моррисонов и не упустил возможности не поинтересоваться причиной их отсутствия, на что учёный ответил уклончиво, сославшись на быт матери и рабочие дела отца.       И хоть Лоуренс достаточно радушно встретил своего друга, сам визит Тодда его несколько насторожил. Зная его отношение к Фишеру и связывая между собой события минувших недель, он не мог оставить без внимания слова, сказанные им после инициации камердинера. Тогда Джонсону-младшему это казалось полным бредом, но теперь, после всего случившегося, он всё больше находил в этом некую истину, которую, не желая оказаться высмеянным, открыто признавать не собирался.       После совместной трапезы, впервые прошедшей достаточно тихо при немалом количестве присутствующих, Лоуренс, предварительно оставив Фишера с Терренсом, собрался навестить Тодда, однако в гостевых покоях того не застал и был вынужден зайти к Эшли. Но даже здесь его ждала неудача. Поймав одну из горничных, Сильвию, он спросил у неё, не видела ли она мистера Моррисона, на что та, пряча глаза от смущения, сказала, что он в компании мисс Кэмпбелл направился в оранжерею.       — Вот ты где. Совсем не ценишь нашу дружбу — заставил меня побегать за тобой, — обратился он к Тодду, увидев того стоящим подле столика.       Эшли, сидевшая на диване, прижав к животу подушку, посмотрела на вошедшего Джонсона.       — Прекрасно. Воссоединение друзей. Наконец-то вы оба избавите меня от своего присутствия, — с сарказмом заключила она, поднимаясь с сиденья.       — Мисс, за вами долг в виде извинения, — напомнил Лоуренс, вцепившись колючим взглядом в её ехидную улыбку.       — И не надейся, павлин. Если и дождёшься, то только на том свете.       — Что ж, в таком случае я с нетерпением буду ждать вашей эскалации, — уголки его губ опасно приподнялись.       Эшли осклабилась и что есть силы швырнула подушку ему в лицо. Лоуренс успел её перехватить и собрался ответить острым словом, однако Кэмпбелл к тому моменту уже ретировалась, не забыв по пути осыпать его бранными прозвищами.       — С каждым днём она становится невыносимее. Полагаю, что вскоре её счастье в лице моей матери перестанет меня сдерживать, — он бросил подушку на диван и огладил волосы от лба до затылка.       Моррисон, который всё это время наблюдал за очередной их перепалкой, снял очки и, обхватив переносицу двумя пальцами, принялся её потирать. Досадно покачал головой, словно соглашался с тем, что между этими двумя ничего никогда не изменится, и огорчённо вздохнул.       — Ларри, ты что-то хотел? — он устало взглянул на мужчину.       — Да, сказать, что семейство Моррисонов так и не смогло перевоспитать это уличное отребье и позволило тебе перенять от неё самые худшие качества.       — Например?       — Отсутствие такта и искромётную брань, — попрекнул его Лоуренс, поправляя запонку на рукаве.       — Ох, чёрт, началось… — тяжело вздохнул Тодд и, запрокинув голову назад, глянул на высокий потолок. — Слушай, я целый день был в дороге и дико устал, поэтому если это всё, чем ты хотел со мной поделиться, то, пожалуй, я лучше пойду к себе. Покойной ночи, Джонсон.       Обойдя Лоуренса, он направился в сторону выхода. Не желая так быстро отпускать его, аристократ задал интересующий его вопрос:       — Зачем ты приехал? Ты не хотел возвращаться.       Тодд остановился у дверей и, не оборачиваясь, ответил:       — А разве мертвец тебе не сообщил? Он ведь всё прекрасно слышал.       Джонсон опустил взгляд в пол, без особого энтузиазма рассматривая разноцветные тени, падавшие от витражного стекла.       — Хотел бы услышать это от друга.       — Друга? А мы всё ещё друзья? — удивился Моррисон и, повернувшись к Лоуренсу лицом, разразился смехом. — Вот так рассмешил, Джонсон. То есть как безумцем назвать, так мы не знаем друг друга, а стоит только понять, что оказался не прав, так сразу в друзья набиваемся? Нет, я, конечно, знал, что ты тот ещё лицемер, но чтобы настолько… — он укоризненно покачал головой. — Твоё чудовище стало выходить из-под контроля, и теперь ты пытаешься найти себе союзников, чтобы сдержать его мощь в своих ежовых рукавицах. Но ты не учёл одного — время. Чем дольше ты будешь продолжать это делать, тем больше он будет отбиваться от рук, а если отпустишь, то исход будет ровно тот же. Ты загнан в ловушку собственным созданием, но почему-то упорно это отрицаешь, продолжая потворничать ему, а я, знаешь ли, просто хочу продлить своё с Эшли существование. Поэтому, прости… но помогать я тебе не намерен.       Он слабо усмехнулся и грустно глянул на Лоуренса. Ожидать иного от него и не следовало.       — Ты приехал за ней, но она сказала «нет». Почему? — равнодушно спросил Джонсон, посмотрев на окно.       Тодд проследил за его взглядом. Неизменённые разноцветными стёклышками лучи закатного солнца пробивались внутрь, окрашивая доступные себе участки в огненный цвет. В столь яркий, смелый, горячий. Такой же импульсивный и агрессивный, но в моменты замирания — успокаивающий и греющий, вселяющий надежду, вдыхающий жизнь. Такой, к которому хотелось бы потянуться рукой, чтобы зачерпнуть силы, подняться на ноги и идти дальше. Вперёд, без остановки, без промедлений и сожалений. Совершенно свободными.       — Почему… — подал голос Моррисон и, не отрывая глаз от витража, досадливо вздохнул: — Потому что она дура.

***

      Следуя согласованной договорённости, Кэмпбелл всё же украла Фишера у Лоуренса для своих дел и продолжила писать его портрет в непривычной для существа тишине. Её взгляд, сосредоточенный, скользил с него на полотно и цеплялся за каждую деталь на холсте. Левая рука плавно выводила линии, точечно наносила мазки или резко проводила кистью по нужному участку, порой выдавая её эмоции, когда на лице сохранялась полная холодность.       Смотря на неё, Фишер невольно погрузился в свои мысли. Ему не нравились эти перемены в их дружбе и тем более эта её злоба на него за осознанный выбор, когда правильным бы с её стороны было принятие ситуации без доли осуждения. Ему не нравилось, что они не могли даже обсудить это по причине её нежелания вступать с ним в спокойный диалог. И ему не нравилось, что он, невзирая на собственную заинтересованность в решении этой проблемы, особо и не стремился что-то исправить, словно перекладывал ответственность на время, полагая, что оно было способно сгладить их конфликт.       — Эшли, скажи мне, что происходит? — прямо спросил он, не выдержав её молчания.       — А что конкретно тебя интересует, Фишер? Тодд? Павлин? Нынешние обстоятельства?       — Мы.       Кэмпбелл подняла на него глаза, замерла от неожиданности и немного покраснела.       — Что ещё за «мы»? Говори за себя, Фишер, — огрызнулась она и опустила взгляд на полотно. — Или лучше вообще не говори.       — К сожалению, не могу, — насупился он. — Не могу видеть, как ты издеваешься над собой и срываешься на других.       — А какое тебе до этого есть дело? — Эшли отложила холст в сторону и, поднявшись с кресла, медленно зашагала к нему. — Ты работаешь с Ларри, бо́льшую часть времени проводишь с ним, не с другими, тебе никто, кроме него, не нужен, ты всё равно не видишь ничего дальше его фигуры, но при этом тебе, как и этим сплетникам, хочется знать всё. Только чего ради? Кости перемолоть? — она поравнялась с ним.       Фишер неотрывно смотрел ей в глаза — злые, с лёгкой краснотой и едва заметными кругами под ними. Сколько она не спала? И было ли это из-за него?       — Я… — он хотел выразить своё беспокойство, но запнулся, полагая, что этими словами лишь усилит её негодование.       — Ты… — повторила она и стала активно водить руками перед собой, вытягивая из него продолжение фразы.       — Извини, — сказал Фишер, всё так же глядя ей в глаза. Теперь они округлились от удивления.       — За что?       — За выбор.       Кэмпбелл опустила руки и, тяжело вздохнув, прикрыла веки.       — Скажи мне, почему ты это делаешь? — слова слетели с её уст с надтреснутым шёпотом. — Зачем ты извиняешься, когда не должен?       — Потому что мне кажется, что так будет правильнее.       — Врёшь. Ты так не считаешь. Ты лишь стараешься закрыть брешь в нашей дружбе.       — А ты хочешь иначе?       Она промолчала.       Фишер осторожно взял её за руку, провёл большим пальцем по костяшкам тыльной поверхности, попытался сжать в своей ладони, однако Эшли выдернула кисть, собрав её в кулак, и прижала к груди. Действие резкое, непроизвольное и защитное. Юноша замер на месте, озадаченно смотря на Кэмпбелл, и совершенно ничего не видел. Будто он попал в непроглядный туман, густую дымовую завесу. Воздух вокруг потерял былые приятные ноты, сменившись удушливой гарью и тяжестью. А внутри нарастала некая тревога, неконтролируемое чувство, когда сердце замирает, желудок скручивает до боли, а кишки сводит, стягивая в один крепкий узел.       — Кажется, теперь я всё понял… — отрешённо промолвил он, опустив взгляд долу. — Ты боишься. Не обстоятельств — людей. Не хочешь к ним привязываться, поэтому выбираешь побег и делаешь это неосознанно, импульсивно. Вот почему ты тогда так ответила… Ты не знаешь, что такое любовь. Тебе проще откупиться, чем впустить кого-то в свою жизнь. И с Моррисонами было так же.       — Не смей говорить то, чего ты не знаешь. Я не впускала тебя в свою голову.       — Но ты открыла душу.       Кэмпбелл нахмурилась, сильно сморщив лоб, оскалилась, как раненая собака в моменты боя, сжала руки в кулаки и, грубо чертыхнувшись, резко оттолкнула Фишера от себя к стене.       Он ничего не почувствовал, кроме самого столкновения, и, отлипнув от поверхности, остался стоять на ногах. Эшли на него не смотрела — отвернулась, руками обхватив свои плечи, как в тот день, когда он на неё напал. От одного этого воспоминания ему стало неприятно и совестно.       — Ты эгоист, Фишер. Гордец, возомнивший себя способным коснуться души другого человека и залечить её раны, полагая, что всех можно спасти. Только говоришь, что поступаешь из благих побуждений, но на деле же занимаешься подхалимством.       — Да, — он кивнул головой, — возможно, для тебя я и в самом деле стал мерзавцем, но я никогда не насмехался над тобой. Я не знаю, почему это происходит, но как бы я ни старался избежать этой участи, я всё равно буду чувствовать чужую боль. Она… осязаема. Я могу её потрогать, вдохнуть, увидеть, и это ужасно. Но хуже всего то, что я не могу оставить всё, как есть, как бы сильно этого не желал. Меня гложут тягостные мысли от того, что я остался в стороне, когда имел возможность вмешаться. Когда это было нужно самому человеку.       — Знаешь, некоторых людей не нужно спасать.       Её слова, резкие и горькие, обжигали своей непреклонностью и отчаянной решимостью, чего он не мог принять. В его видении мир, пусть и ограниченный четырьмя стенами, был другим — трудным, порой жестоким, но не лишённым справедливости. И он верил, что рано или поздно жизнь могла преподнести ответный удар или награду за то или иное действие.       — Нет, я не согласен. Это неправильно…       — По-твоему, неправильно оставить человека в покое? — Кэмпбелл оборвала его на полуслове, резко повернувшись к нему лицом. — Да пусть он даже кровью захлебнётся — это его дело! Это его выбор: жить дальше или сдохнуть, сгнив среди мусора. Ты здесь ничего не решаешь.       Фишер вздохнул, раздосадовано покачав головой.       — Ты бросаешься из крайности в крайность, как и он. Не доверяешь другим, привыкла полагаться на себя. Несомненно, такая стойкость весьма похвальна, но не всегда эта позиция бывает верна. Да, я верю в то, что в одиночку можно и горы свернуть, но даже сильному человеку порой одного характера бывает недостаточно. Всё равно найдётся тот, что срубит тебе поднятую руку. Кто-то более властный, более влиятельный. С целью заткнуть и не позволить возвыситься. Конечно, можно в ответ поднять и вторую, но тогда ты истечёшь кровью прежде, чем сможешь что-либо доказать. А чтобы избежать этого, тебе нужно будет сначала перевязать руку — сама ты с этим не справишься.       — Знаешь, сколько раз я перевязывала руки другим, себе. В попытке спасти и спастись самой… Хотя чего я речь толкаю, лучше устрою демонстрацию, — она потянулась к шнуровке платья. Зашуршала лента под резкими движениями её рук. Ткань стала свободнее лежать на теле, оголив плечи с виднеющимися ключицами, проступили белые лоскуты исподнего. Фишер насупился, но отводить взгляд не стал — смотрел ей в глаза, давая возможность сделать так, как того хочет она, выпустив злобу, ярость, без распространения их на других. — Давай, Фишер, не стесняйся и смотри в оба, внимательно смотри. Ты же хотел залечить чужие раны. Посмотрим, справишься ли ты с этими.       Шёлковое платье шумно упало на пол, оставив Кэмпбелл в одной белой сорочке. Она протянула к Фишеру руки, оголённые до плеч, показывая старые отметины на коже.       — Смотри, это ножом полоснули, а тут свечой провели, вот ожог от воска, а здесь мне гвоздь вдолбили, а тут самое интересное, — она повернулась к нему спиной и стянула с себя сорочку, обнажив верх, — десять ударов плетью за кражу. Разгневала богатую свинью. Думала, сдохну, но нет, выжила, — она издала едкий смешок. — Ларри не единственный претендент на мою отрубленную руку. Были сволочи и похуже, собирались и вовсе всё тело шрамами покрыть, одно только лицо не хотели трогать — миленьким считали. А мне так стало противно от этого, что я даже сама хотела исцарапать его, пока не осознала одной простой вещи: ты ничто, если притворяешься. Комнатная пыль, грязь из-под ногтя, которую тяжело убрать и что так раздражает своим видом. В тот миг мне просто всё осточертело. Я больше не хотела помогать другим, подставляя свою шею, потому что поняла, что мне это не нужно. Всё, что мною начало двигать — это расплата. Долг, который мне всё ещё не отдали. Кровью или деньгами, а то и разом — всё равно. Деньги не бывают грязными. Они либо есть, либо их нет. Так в моём мире принято измерять силу. Поэтому я здесь. Они платят мне валюту, а я их убиваю. Отравляю их жизнь свинцом, наркотиками, ядом, наблюдая за их духовным падением в глубины ада, — Эшли повернулась к нему лицом, прикрыв грудь сорочкой. В глазах её разразилось пламя, лицо налилось краской, губы скривились в горькой и безумной улыбке. — Да, я отвратительный человек и знаю, что в раю мне уже нет места, однако я не сверну с этого пути. Не станцую под их дудку, став лёгкой добычей, и буду жить, пока каждый зажравшийся маргинал не вымрет, захлебнувшись собственной властью.       Закончив с речью, Кэмпбелл протяжно вздохнула, словно собирала мысли и себя вновь по частям, отпуская тяжесть с души долой. Фишер, которому она специально показала часть шрамов, за весь монолог так и не опустил глаз ниже уровня её головы. Ему это было не нужно — все отметины он увидел в её взгляде, услышал их в её голосе, который срывался с шёпота на рык, проседал в моменты нехватки воздуха и становился громче после очередного вдоха через стиснутые зубы. Она себя не сдерживала, говорила то, в чём, вероятно, никогда бы не призналась даже мистеру Моррисону, останься они наедине. Ведь тогда бы он непременно от неё отвернулся, посчитав бесчеловечной сволочью. К счастью, Фишер не был о ней такого мнения. Он мог не разделять позиции Эшли, однако это не делало её как человека хуже в его глазах — лишь толкало ближе с желанием обнять, убрать эту обиду на мир, вселить веру в лучшее. Только она этого не хотела, потому что была излишне упёрта.       Когда мисс Кэмпбелл успокоилась, а на лице её растянулась привычная острая улыбка, Фишер снял с себя верх фрака и, подойдя к ней, осторожно накрыл им оголённые плечи, не касаясь открытых участков кожи.       Глаза, зелёные, как луга, осыпанные ромашками, расширились в удивлении, неотрывно глядя на юношу. Он кротко улыбнулся ей, стараясь вложить в этот жест как можно больше сострадания, взял с журнального столика маску, надел на лицо и, пожелав покойной ночи, оставил Эшли в покое.       Оказавшись в коридоре, Фишер подошёл к ближайшему окну и, опёршись ладонями о подоконник, протяжно выдохнул. Голова низко опустилась, плечи сжались, как и всё нутро, сконцентрировавшись в одной точке. До чего же было душно и тошно, внутри всё горело, как горизонт за оконным стеклом, лавой разъедая внутренности, настолько, что хотелось вскрыть грудную клетку и вырвать все органы к чертям собачьим, оставив пустоту. Только так можно было уцелеть, но мог ли он в самом деле поступить так с чувствами, отрезав их как лишний кусок?       Он вздохнул, поднял голову и обернулся на звук шагов позади. В переходе стоял Винс, недобро ухмыляющийся, хитро смотрящий на него. Обменявшись с камердинером взглядами, он молча ушёл, оставив Фишера недоумевать. Тот даже не смог расценить его поведение — только смотрел вслед, задаваясь одним вопросом: что?       Кое-как собравшись с мыслями, юноша отрицательно качнул головой, прогоняя ненужный скоп рассуждений, и направился в сторону покоев господина Лоуренса. Позабыв о правилах, он без стука вошёл внутрь и застал мужчину за книгой. При виде Фишера Лоуренс отложил чтиво в сторону и, окинув вошедшего оценивающим взглядом, остановился на его жилетке.       — Почему без верха? — спокойно спросил он.       — Испачкался, — Фишер запер за собой дверь и подошёл ближе.       — Кэмпбелл?       — Ну, сам ведь знаешь её — задела меня кисточкой, — заприметив как бровь Джонсона вопросительно приподнялась, Фишер утешительно добавил: — Не переживай, мы вместе спустились к прачке. Та, конечно, в очередной раз была недовольна мной, но выбирать не пришлось.       — Уильяма видел?       — Нет.       — Винса?       — Тоже, — соврал юноша и опустился в кресло.       — Ты как-то странно себя ведёшь, так взволнован. Только ли кисточкой она тебя задела? — осведомился мужчина, всматриваясь в опущенные глаза камердинера.       — Порядок. Просто слишком много думаю в последнее время, — отмахнулся Фишер и тяжело вздохнул. — Мистер Эддисон ничего нового не сообщил?       — Нет, — холодно ответил Лоуренс, подозрительно сощурив глаза.       Опять пытается мысли прочитать, раздражённо подумал Фишер и постарался перевести тему.       — Что читаешь?       — Фридрих Ницше «Весёлая наука».       — Интересно?       — Занятно. Мне понравился его афоризм со смертью Бога: и смешно, и грустно. Хотя больше хотелось смеяться.       Фишер понятливо хмыкнул.       — Что она тебе сказала? — внезапно спросил Лоуренс.       Камердинер замер, осмотрительно глядя на него.       — Ничего предосудительного. Трепалась о мистере Моррисоне и поносила его за несанкционированное вторжение в её личную жизнь.       — Повторяется?       — Не может отпустить.       — А ты?       — Стоял как истукан.       — И только?       — Большего и не требовалось.       Джонсон долго не сводил с него глаз. Впрочем, Фишер тоже не отставал, всем своим видом показывая, что более о Кэмпбелл говорить не желает. Под его напором Лоуренс был вынужден сдаться.       — Ладно-ладно, вижу, она действительно знатно потрепала тебе нервы, — он усмехнулся и глянул в окно. — Уже вечер. Можем совершить променад — успокоишься, проветришь голову. Или сегодня ты отдашь предпочтение затворничеству?       Звучит как вызов. Снова смеётся, шутник, подумал Фишер и ухмыльнулся.       — Господин, путаешь меня с миссис Гибсон — я улицы не чураюсь.

***

      Вечер выдался прохладным. Луна сместила солнце, отправив его на покой, и невидимой дланью осыпала пурпурное небо звёздами, связав их между собой прозрачными нитями в созвездия и причудливые рисунки, понятные только одному смотрящему. Лёгкие порывы ветра трепали листья, смешивая их нежный шелест с трещанием цикад, и играли с прядями волос, развевая их. Фишер украдкой наблюдал за возникшим беспорядком на голове Лоуренса: короткие волоски выбились из причёски и лезли в глаза, сформировав редкую чёлку, длинные — разметались на плечах или вздымались, паря в воздухе чёрной паутинкой.       Они прошлись по саду — Джонсон счёл обязательным потянуться за парой-тройкой ягод и вкусить их, предварительно протерев нагрудным платочком и не забыв предложить Фишеру. Тот согласился из любопытства и, попробовав вишню впервые, назвал её парадоксальным лакомством, чем развеселил Лоуренса. Мужчина сорвал с яблони несколько некрупных плодов, и они продолжили путь по вымощенным дорожкам, огибая выключенный фонтан, проходя вдоль рядов аккуратно подстриженных туй, пока не вышли на задний двор. Джонсон окинул тёмный горизонт с охваченной светом конюшней задумчивым взглядом.       Поняв его намерения и не став дожидаться последующих действий, камердинер направился в сторону пристройки. Аристократ нагнал его у колодца, заглянул в него и приглушённо ухнул в темноту. Грустный смешок слетел с его уст, непроизвольно вызвав у Фишера глупую улыбку. На миг он снова увидел в этом взрослом мужчине маленького Ларри, несколько стеснительного и мечтательного. Такого, каким Джонсон поклялся себе не быть, утопив наивную часть своего нрава в озере.       Камердинер не заметил, что слишком долго смотрит на мужчину, и вырвался из размышлений только после того, как ощутил его руку на своей спине. Лоуренс его подгонял, Фишер же от этого чувствовал себя более неловко. И в то же время совершенно беспечно.       В конюшне стояла относительная тишина. Чарли подметал остатки сена, тихонько напевая детскую деревенскую песенку, а при виде двух мужчин оторвался от занятия, громко поприветствовав господина и его личного слугу. Джонсон махнул рукой, давая команду вольно, и уверенно подошёл к вороной лошади. Та склонила голову, чему Фишер удивился, подумав о её исключительной покладистости перед Лоуренсом, но стоило ей шумно обнюхать мужчину, как у камердинера не осталось сомнений в её врождённой наглости — Чума искала еду.       Её поведение развеселило господина, он протянул ей одно зелёное яблоко, и она вмиг упрятала его за мощными челюстями.       — Упрямица моя, соскучилась, да? — Джонсон огладил свободной рукой её жёсткую гриву и провёл по блестящей шерсти.       Фишер смущённо отвёл взгляд в сторону, полагая, что своим присутствием вмешивается в интимный момент, и решил перевести внимание на Чарли.       — Слушай, он всегда так с ней нежничает? — тихо поинтересовался он у конюха, привалившись к стене.       Чарли проследил за взглядом камердинера и, увидев Лоуренса ухаживающим за лошадью, задорно хохотнул.       — Ревнуете, мистер Ф.?       — Нет, просто не вижу смысла в этих обрядах. Одного яблока было бы вполне достаточно.       — Значит, ревнуете, — лукаво усмехнулся конюх и громко взмахнул вальтрапом, сбив с него пыль.       — Кто ревнует? — вмешался Лоуренс, глянув в сторону беседующих мужчин.       — Мистер…       — Никто! — перебил Фишер конюха, укоризненно покосившись на него. Сельский дурак, что б тебя…       — Ясно… — иронично протянул Джонсон, задрав голову, и бросил камердинеру яблоко.       Тот его поймал и вопросительно уставился на господина.       — Покорми её, — Лоуренс стрельнул глазами на Чуму.       Фишера этот приказ ошеломил. Он посмотрел на лошадь и сильнее сжал яблоко в ладони.       — Господин, да как я её покормлю? Она же мне руку откусит.       — Эй, Чума, ты же не станешь кусаться? — обратился к ней Джонсон, облокотившись о дверцу денника, и, услышав её фырканье, тут же ответил Фишеру: — Нет, она не станет.       Да ты просто издеваешься, Ларри, подумал камердинер и остался стоять на своём:       — Пожалуй, я воздержусь или покормлю кого-то другого, — он прошёл мимо стойла с серыми лошадьми и остановился перед крайней. Протянул ей яблоко, испытывая лёгкий страх, и зажмурился, когда она хрустнула лакомство, выхватив его из ладони. Раздалось смачное чавканье, Фишер взглянул на руку — она была цела, только белая перчатка несколько замаралась в лошадиной слюне. — Всё, я покормил. Лошадь довольна.       Лицо Джонсона расплылось в широкой улыбке.       — Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться в голос.       — А вы не сдерживайтесь, господин. Ржите на здоровье, — Фишер бойко цокнул языком и, почувствовав горячее дыхание на шее, резко отпрянул от стойла. — Эй! Чёрт, ты чего надумала?       — Ищет добавки, — вяло пояснил Лоуренс.       — В таком случае… господин? — юноша протянул к нему чистую руку, однако Джонсон досадливо покачал головой.       — Я пуст.       — Серьёзно? У вас же было несколько яблок с собой.       — У Чумы просто дикий аппетит. Ничего не могу с этим поделать, — он самодовольно ухмыльнулся.       Да, Эшли права, ты тот ещё павлин — расправил своё оперение, чтобы произвести впечатление и… Фишер не успел развить мысль и схватился за парик.       — Эй-эй, за волосы не дёргать! — воскликнул он, сокрушённо смотря на серую лошадь. Та замотала головой.       — Вы понравились Сильверу, — добродушно подметил конюх, сидя на скамье и начищая седло.       Лоуренс прыснул в кулак.       — Не стой к нему спиной. Он очень прилипчивый.       — Он? — Фишер шутки ради глянул под дверцу стойла. — А, в самом деле — он. Ну и волына…       Юноша одобрительно присвистнул.       — Господи, пощади! — рассмеялся Джонсон и, легко вздохнув, внезапно предложил: — Эй, мистер Ф., хочешь покататься на коне?       — Сейчас? — удивился Фишер, но не самому предложению, а непринуждённому тону Лоуренса, словно подобная выходка была для него в порядке вещей. — Ночь на дворе, господин…       — И? Тебя это останавливает?       — Темно ведь.       — Не беда. Зажжём фонари на ипподроме.       — А я не умею управлять лошадью.       — Научишься. Я всё покажу, — он многозначительно улыбнулся, задержав на камердинере взгляд. Или Фишеру показалось…       Дьявол, ты что, заигрываешь со мной? Моча в голову ударила? Нет-нет, моча в голову ударила мне. Он снова шутит на свой манер, а у меня просто фантазия разбушевалась.       Тишину прервал конюх, поднявшись со скамьи.       — Господин, может в другой день? Лошадям спать надо.       — Мы ненадолго. Возьмём лишь Чуму и Сильвера, — заверил его Лоуренс и обратился к Фишеру: — Ну так что?       Тот укоризненно покачал головой, но отказываться не стал. Остался в конюшне с Чарли запрягать лошадей, пока Джонсон отправился зажигать фонари.       — Слушай, Чарли, а этот Сильвер, он спокойный? — Фишер недоверчиво покосился на коня, пока Чарли надевал на того амуницию.       — Не переживайте, мистер Ф., спокойнее него разве что Барон. Вы только на одном месте его подолгу не держите, а то траву начнёт щипать, так всё, не сдвинете, — конюх громко хохотнул, затянув крепче ремни.       — А что делать, если встрянем?       — Сильно тянете на себя поводья и пятками бьёте по бокам. Не помогает — веточкой по крупу хлыстните, но без фанатизма мне тут. Они у меня нежные, — он назидательно выставил указательный палец вверх.       — А если и с веточкой не выйдет?       — Зовите господина.       — Надо же, его что, все лошади слушаются? — спросил Фишер с долей скепсиса и передал Чарли узду.       — Не его. Чумы они побаиваются.       Фишер понятливо охнул.       — Оно и неудивительно.       — Так, — вдруг оживился конюх, закончив с амуницией, — слушайте внимательно, мистер Ф., поводья ни в коем случае не отпускайте. Крепко держитесь за переднюю луку и даже не думайте носки из стремян вытаскивать. Сильвер хоть и покладистый, но если скорость наберёт — из седла вылетите, глазом не моргнув. У господина уже был неприятный опыт…       — Да, он рассказывал, — кивнул камердинер.       — Повороты. Опять же, налево надо — тянете слева, направо — справа. Остановиться хотите — с двух сторон сильно на себя. К лошади сзади не подходите — лягнёт; только сбоку или спереди. И ещё, забыл сказать, когда он на рысь перейдёт, не сидите — привстаньте. Во-первых, на спину лошадки нагрузки не будет, а во-вторых, себе не отобьёте там свои…       — Я понял! — Фишер резко оборвал его на полуслове. — Хорошо, что ты об этом сказал.       — Ну, из основного всё. Остальное уже господин вам покажет. Держите, — он протянул Фишеру поводья и помог вывести Сильвера из стойла.       Позже вернулся Джонсон и, забрав запряженную Чуму, вывел её во двор, где его ждал камердинер.       — Чарли дал нам на всё полчаса. Сказал, если не вложимся — сам придёт за лошадьми, — передал он слова конюха.       — Но ведь этого катастрофически мало, — запротестовал Фишер.       Лоуренс с ним согласился и, решив не терять времени, опрометью взобрался в седло. Камердинер успел лишь пару раз моргнуть, поразившись ловкости мужчины; перекинул поводья через голову Сильвера, крепко ухватился за переднюю луку, вдел носок в стремя и, оттолкнувшись от земли, кое-как залез на коня. Вышло не так ловко, как у господина, но вполне походило на успех. С непривычки Фишер вытаращил глаза, смотря на светлую гриву и пытаясь привыкнуть к седлу; как только Чума под командованием Джонсона сделала первые шаги, Сильвер поплёл следом.       Первое время юношу пошатывало из стороны в сторону, отчего он не мог отвлечься от управления даже на Лоуренса и лишь мельком посматривал на тёмный круп Чумы, чтобы не потерять из виду. Затем идти стало проще, и Фишер смог поддерживать беседу с господином, обмениваясь краткими незамысловатыми фразами. Дойдя до небольшого ипподрома, ограждённого деревянным заборчиком, камердинер разочарованно вздохнул.       — Ну и как тут можно проскакать? Здесь же совершенно нет места.       — Вот так самомнение: только на коня сел, а уже хочешь галоп освоить, — усмехнулся Лоуренс, ступив на ограждённую территорию.       — Нет, просто в моём представлении ипподром был куда бόльших размеров.       — Этот довольно-таки старый и предназначен для детей, а не опытных наездников.       — Ты хочешь сказать, что вы с Одри здесь учились кататься на лошадях?       — Ну, начинал только я, а Одри, сам знаешь… — он меланхолично вздохнул.       Камердинер прикусил язык.       — Чёрт, прости… Не подумал.       — Оставь. Мы не для того лошадей взяли, чтобы грустить. Заходи, для рыси места хватит, — ободрил его Лоуренс и махнул рукой, приглашая внутрь ипподрома.       Фишер глянул на Сильвера — тот, опустив голову, во всю щипал траву, — и, потянув на себя поводья, слабо ударил голенями по его мощным бокам. Конь лениво вошёл на пустырь и остановился.        — Держаться в седле уже можешь, — Джонсон одобрительно кивнул головой. — Сперва сделай круг шагом, потом перейди на рысь. Давай-давай.       — Учитывая, как вяло он зашёл на ипподром, мы всё доступное время убьём только на один шаг…       — Можем поменяться. Осилишь Чуму?       Фишер глянул в зло блестящие глаза вороной лошади и, решив не испытывать судьбу, хорошенько ударил Сильвера по бокам. Конь зашагал.       — Эй, Лоуренс, а долго ты Чуму приручал? — от скуки осведомился камердинер, пройдя полпути.       — Ну, пару месяцев так точно, может, чуть больше. А что так, подружиться с ней хочешь?       — Нет, просто стало интересно, кто из вас капризней. Ты победил.       — Ах ты, сукин сын… — иронично протянул Джонсон и, дождавшись, когда Фишер закончит круг, ввёл свою лошадь в игру.       Чума почти сразу перешла на рысь, напугав Сильвера и его наездника своим громким ржанием и внезапным появлением сбоку. Конь забрыкался и неожиданно ускорился, отчего Фишер крепче сжал переднюю луку и, дабы не упасть с седла, вжался в него, напрочь позабыв о наставлениях конюха.       — Спокойно! — с надменной холодностью обратился Лоуренс к своей лошади и сильно затянул поводья, подняв её морду к небу.       Она сопротивлялась недолго — встала в центр территории и свирепо фыркнула, пока её хозяин наблюдал за попытками камердинера удержаться на коне.       — Хватит так жеманно вжиматься в седло! Не свалишься! — подстегнул он его и усмехнулся, услышав довольный возглас Фишера.       — Это чертовски здорово! — юноша привстал, наклонившись вперёд. — Эй, Лоуренс, боюсь, тебе скоро придётся побороться за звание лучшего наездника.       Движение приводило в восторг. Каждый новый шаг окрылял, даруя незабываемое чувство безграничной свободы, а мальчишеский азарт, обуявший его с головой, подталкивал вперёд, к ускорению. Быстрее, дальше, сильнее. К ещё неведанной цели, путь к которой прокладывался через скорость и безрассудное стремление постигать новое, как в детстве. И пусть он со стороны мог показаться дурачком, наслаждающимся от слабого пробега, ему было по-настоящему весело.       Позже их навестил Чарли и, напомнив о времени, попросил вернуть лошадей. Известие было досадным, но Фишер не стал препираться больше не из правильности, а от нежелания выматывать коня, и только настоял на возможности доехать до конюшни верхом. В ночной тишине, прерываемой их взаимными шуточными выпадами, господин и его камердинер добрались до пристройки, где, поблагодарив конюха за уступчивость и терпеливость, распрощались со своими скакунами.       Жизнь в особняке затихла, встретив ночь и начав подготовку ко сну. Коридоры охватила тьма и лишь изредка можно было наткнуться на участки света, исходящего от настенных светильников. Воспользовавшись случаем и отсутствием людей, Фишер отбежал от Лоуренса, встал в центр освещённого места и, вытянув руки в разные стороны, принялся играть со своей размытой тенью. Кривил ноги, выгибался, выкручивал локти, тихо смеясь при виде очередной причудливой формы, и ловил на себе взгляды Джонсона от вопросительного до осуждающего. Юноша сделал оборот вокруг своей оси и, плавно вытянув руку в сторону недоумевающего господина, жестом поманил к себе, приглашая в круг света.       — Я этим баловством заниматься не буду, — возразил Джонсон.       — О нет, вновь разум его омрачился и сердце сделалось стальным. Какой ужас! — театрально огорчился Фишер и страдальчески накрыл лоб ладонью.       — Ты что же, меня сейчас брюзгой назвал? — наигранно возмутился Лоуренс и решительно направился к своему слуге.       Не выходя из образа, Фишер бросил на него многозначительный взгляд и со смехом сорвался с места, побежав по коридору. Невзирая на собственную хромоту, он старался разогнаться как можно сильнее, лишь изредка оглядываясь на бегущего позади Лоуренса, которого отделяли от него примерно десять ярдов. Фишер знал, что Джонсон ему поддавался, вероятно, с целью продлить веселье, однако его это не смущало. Радовало то, что господин подавил свою гордость и отдался моменту, предвосхищая очередную детскую забаву.       Камердинер повернул в переходе и скрылся за одним из гобеленов, наблюдая за происходящим через маленькую прореху. Джонсон остановился, недоумённо уставившись вперёд, и продолжил путь шагом. Любопытства ради Фишер высунул голову из ниши и удивился, когда рядом раздался злорадный голос Лоуренса:       — Попался!       Юноша от неожиданности грубо выругался и, набросив на смеющегося мужчину тяжёлую ткань, выскочил в коридор со словами: «Парламентёры неприкосновенны».       Лоуренс вновь остался позади, осыпая его шутливыми упрёками. Фишер схватил стоящую на пьедестале вазу с сухоцветами и, повернувшись лицом к Джонсону, бросил её тому.       — Эй, осторожней! — воскликнул мужчина, поймав изделие, и поставил его на место. — Что-то ты чересчур распоясался.       — Опять ворчишь? — ответил Фишер и, поймав на себе укоризненный взгляд, решительно ускорился.       — А ну стой, беспредельщик! — вновь шутливо, без намёка на дальнейшие дисциплинарные взыскания, коих Фишер, будь он в самом деле на службе, уже давно бы нахватался на несколько недель вперёд. Однако время было не служебное и веселился он не со своим господином, а с мужчиной, в которого так беззаветно был влюблён. Посему ему были совершенно безразличны последствия.       Никаких остановок, никакого страха и скованности. Всё, чего он хотел, это лишь бежать дальше, продолжая ребячество, которого был лишён, спрятавшись в четырёх стенах лаборатории за книгами и постоянным контролем. Ненадолго вернуться в детство, по которому — он был уверен в этом — успел затосковать и сам Лоуренс, устав от притворства, внутренней войны с сожалениями и перипетий взрослой жизни. Сейчас была возможность оставить всё это в стороне и просто вдыхать аромат ночи, поступать легкомысленно миру назло, не думая о том, что будет завтра. А если и думая, то только о том, как он возьмёт Джонсона за руку и поведёт на улицу, проведёт через густые поля лаванды или верхом поскачет на холмы к солнцу или безграничному звёздному небу. И это будет, наконец, не сон. Это будет его реальность.       Фишер выбежал в центральный холл, взглядом окинул парадную лестницу. В памяти всплыли моменты его одинокого блуждания по особняку. Давнее желание скатиться по перилам охватило его вновь, отчего он без задней мысли взобрался на лакированный поручень и, оттолкнувшись ногой от балясины, поехал вниз.       — Ну нет, этого я точно повторять не стану, — услышал он протест Джонсона, резко спрыгнув на пол.       — Что такое, Лоуренс, юбки мешают?       Фишер обернулся, затейливо глядя на озадаченного мужчину. Тот ухмыльнулся, по всей видимости, принимая вызов, расположился на поручне, однако скатываться не спешил, словно размышлял над адекватностью сего поступка.       — А в конюшне ты был гораздо смелее, — поддел его юноша. — Хватит думать — действуй. В случае чего я поймаю.       — Ты себя-то видел? Поймает он меня… Лучше отойди, собью ведь.       — Не беспокойся, я выдержу любой вес, — заключил Фишер и шумно свалился на пол, оказавшись зажатым под телом Джонсона.       — Ну как, выдержал? — ехидно осведомился Лоуренс, нависнув над юношей.       Он что-то продолжал говорить в своём надменно-глумливом тоне, но Фишер не слышал этих слов — застыл, глядя на него. Выбившиеся из ленты волосы ниспадали, обрамляя его аккуратный овал лица, и кончиками касались маски. Тёмные глаза, такие бездонные и в то же время насмешливые, неотрывно смотрели в ответ. Улыбка, не такая таинственная, как у Джоконды, притягивала, пробуждая внутри хорошо сокрытое от всех чувство. Желание близости вспыхнуло, как резко зажжённая спичка; пламя нарастало, постепенно охватывая соседние участки сердца, покидая разум и давая ему возможность уйти глубже, чтобы вновь вернуться внезапным фейерверком бессвязных размышлений, правильных, неправильных, приличных и постыдных, пока этот поток не оборвался, схлопнувшись и оставив тотальное безрассудство.       Фишер схватил его за плечи и повалил на пол, поменявшись местами. Блёклая маска полетела в сторону, а холодные губы накрыли тёплые, жадно обхватывая их до боли. Руки заскользили по сильному телу, расслабили галстук, расстегнули верхние пуговицы, оголив крепкую шею, затем спустились ниже. Он оторвался от его рта, дав возможность совершить вдох, и вновь прильнул, провёл дорожку поцелуев к уху, прикусил мочку и принялся нашептывать слова, от которых миссис Гибсон удар хватил бы.       Джонсон зашипел, вдыхая, нагло усмехнулся и горячей ладонью огладил спину, не упустив возможности расправить низ рубашки и забраться под неё; слегка надавил на поясницу, привлекая юношу к себе, и накрыл ягодицу рукой, мягко её сжав. Фишер вздохнул, ощутив возбуждение Лоуренса, и, решив не издеваться, помог ему скорее освободиться от скованности; встал на колени, собираясь приспустить брюки, однако мужчина его остановил, сделав это за него, и обхватил узкие бёдра ладонями.       Его хватка, крепкая, властная, делала таким покорным, заставляя принять его правила игры и следовать только его указаниям. Впрочем, никто и не был против. Фишер зубами стянул перчатку с левой руки и, отшвырнув её, принялся облизывать два пальца. Не сводя глаз с внимательно наблюдающего за ним Лоуренса, он ввёл их в афедрон и, подготовившись, обхватил им член Джонсона. Плавно опустился, чувствуя трение горячей плоти внутри, её толщину, и выдохнул, привыкая к новым ощущениям. Боль ему была чужда, однако для удовольствия она и не требовалась. Он стал осторожно двигаться, задавая темп, степенно ускоряясь; накрыл ладонями руки Джонсона и сместил их с бёдер на ягодицы, передавая ему контроль, всецело отдаваясь ему так бесстыдно и отчаянно, словно ждал этого всю чёртову жизнь. Лоуренс понял его без слов — сжал крепче, вошёл глубже, отпустил, повторил…       Фишер прикусил нижнюю губу. Ни одна скачка на лошади не сравнилась бы с этой. Резкой, но чувственной, дикой, но укротимой, настолько желанной, что хотелось повторять беспрестанно: охладевать, затем воспаляться и так вновь и вновь, теряя связь с разумом, погружаясь в омут запретного чувства, чего нельзя было добиться даже после употребления дурмана. Видя, что Джонсон был на пределе, он выгнулся и, доверившись ощущениям, блаженно выдохнул с ним в унисон.       — Ты что же, дух повторно испустил? — надменно усмехнулся Лоуренс и сжал его плечо. — Эй, мистер Ф., ты меня слышишь?       Если бы разочарование имело меру измерения, Фишер непременно оценил бы его в трёхзначных числах и умножил ещё на сто. Насколько же ему было неловко перед Лоуренсом, который, будучи одетым с ног до головы, сидел сбоку, обеспокоенно глядя на своего слугу, так нагло распластавшегося на полу и вообразившего себе дикие, вульгарные бесчинства. Сюр, не иначе…       — Слышу, — тихо ответил он.       — Вот же дурак. Я уже думал, что убил тебя… Впредь так не пугай.       — Мертвецов дважды не убивают, — огорчённо вздохнул Фишер, в душе жалея, что эта догма была нерушима.       — Ты — исключительный, — напомнил Джонсон и, поднявшись, протянул ему руку. — Вставай.       — Лестно это знать, — Фишер принял его помощь.       Они отряхнулись и в непрерываемой тишине дошли до комнаты юноши, каждый думая о своём. Уже в дверях Лоуренс норовил оставить Фишера одного, как тот его задержал, поблагодарив за вечер.       — Это тебе спасибо. Давно я так не веселился, — улыбнулся Джонсон и, пожелав покойной ночи, расстался с юношей.       Вздох облегчения слетел с уст Фишера вместе с маской. Ещё никогда он не был так близок к опасности раскрытия правды, никогда не позволял себе терять связь с реальностью так внезапно, уходя в мир своих несбыточных грёз, увязая в них, погружаясь на глубокое тёмное дно из секретов, желаний, страхов, боли, наслаждения и планов на будущее, что вязкой тиной оплетали его тело и разум. Он не заметил, как свалился на заправленную постель, раскинув руки в стороны. Ему казалось, что он плыл, доверившись течению времени, смотря не в потолок, а сквозь него, и видя свет, которым был Джонсон, чьи лучи просачивались чрез толщу воды, трогаясь рябью, и охватывали его, согревая холодное тело своим. Нужно было лишь сохранять это тепло, не позволять внешнему холоду задеть его ранимое сердце, покрытое сталью и копотью. Не подпустить других ближе. Оградить. Защитить. Если придётся, то и ценой своей мёртвой жизни.