Name's Fisher

      Тёплые касания утреннего солнца ласкали бледную кожу, согревая, проникая под тяжёлые веки и подавая первые сигналы о пробуждении. Фишер открыл глаза с великим нежеланием и удивился, увидев в своей постели спящего господина. Сонным теперь он себя не чувствовал ни на йоту — был взбудоражен и скован осознанием этой неожиданности. Приятной или нет, он доподлинно не знал. Не понимал, не ведал и просто не решался допускать мысль о столь резкой смене поведения господина.       Наверное, я всё ещё сплю. Мысль глупая, но её я хотя бы могу объяснить, предположил он. Взгляд его был цепко прикован к направленному в его сторону лицу, расслабленному и красивому. Ни одной морщинки, даже самой маленькой, виднеющейся при детальном изучении, ни одного грубого пятнышка, кроме восхитительной родинки под глазом, и ни одного намёка на кошмарные беспокойства, усталость и злость.       Фишер, повинуясь внутреннему желанию, осторожно провёл кончиками пальцев по губам Лоуренса: сухим, бледно-розовым, чёрствым. И в то же время тёплым.       Слуга склонился к лицу господина и невесомо коснулся губами его рта. Запах его тела, вкус кожи; эта игра на контрасте их температур: плотских и душевных. От господина веяло холодом, а в мертвеце теплилось невиданное счастье. Такое же мимолётное, как гулкий удар в груди, как фантомное чувство проваливания, когда стоишь на двух ногах, как россыпь искр при зажигании спички.       Он хотел углубить поцелуй, прильнуть сильнее, обвить стан господина руками и продолжить лежать с ним в обнимку, позабыв о всех невзгодах. Но мысль о том, что его действия были неправильны и непозволительны, отрезвляла, возвращая из воздушного мира грёз в приземляющую реальность. До чего же это было противно. Жить в этом мире, быть не таким, как все, скрываться под личиной безликого и безымянного, когда под маской сияла улыбка, а под грудой одежды пряталось мёртвое, но наполненное мнимой надеждой сердце. Нет, он не хотел умирать вновь, не хотел становиться таким же блёклым, как остальные, но это было необходимо. Хотя бы просто для того, чтобы выжить, чтобы продлить дни своего существования. Чтобы потом его сердце вновь загорелось при встрече тет-а-тет с его господином.       Нехотя он оторвался от губ Джонсона, напоследок окинул взглядом любимые черты и под неразборчивое бормотание отстранил руку, положив её на подушку.       Брови господина свелись к переносице, веки сжались, губы разомкнулись, а следом он открыл заспанные глаза. Покрасневшие от недосыпа и пьяно устремлённые вперёд, к Фишеру.       — Юнец?.. — недоумённо пробормотал он и окинул взглядом комнату.       — С пробуждением, господин! — неловко отрапортовал камердинер, не сдержав глупой улыбки.       Джонсон сел в постели и рукой стал потирать глаза.       — Ох, дьявол... Дурная привычка...       — Со всеми случается, господин. Вы неоднократно засыпали в кресле за книгой, и на стуле приходилось застать Вас спящим. Привычка может и не из хороших, но она Вас не порочит.       — Нет, юнец, чужая постель — это уже моветон. Ладно, хватит об этом, — он глянул на Фишера через плечо. — Ты спал. Видел сновидения?       Улыбка испарилась с лица камердинера, сменившись прямой узенькой полоской, глаза, как два маленьких блюдца, остекленели.       — Нет, — соврал он. — Мне грустно это говорить, но я не вижу снов. Только засыпаю и просыпаюсь. А что там, внутри, понятия не имею. Всё чёрное или белое. Иного, видимо, не дано мне увидеть.       Джонсон задумчиво кивнул своим мыслям, бросил многозначительный взгляд на Фишера и поднялся с кровати.       — Вставай, юнец. Сегодня нам предстоит непростой разговор с Леди Джонсон. Мне нужно, чтобы ты был собран.       Он подхватил висящий на спинке стула пиджак и небрежно накинул его на плечи поверх мятой рубашки.       — Господин, нам следует направиться в Ваши покои, — Фишер поднялся с постели и, поймав на себе вопросительный взгляд мужчины, дополнил: — Дабы поправить Ваш внешний вид.       — Да, конечно. Мне надо переодеться. Ты тоже приведи себя в порядок и... впредь не ложись спать в верхней одежде. Ты же всё-таки интеллигентное существо.       — Дурная привычка, господин, — усмехнулся Фишер и скрыл лицо за фарфоровой маской.       Джонсон шутку не оценил — неодобрительно цокнул языком и сделал слуге замечание. Фишер поспешил извиниться, поправил сползший набекрень парик, пригладил чёрную ткань фрака и в полной готовности последовал за мужчиной.

***

      Невзирая на подготовленность приборов и яств, за общим столом во время завтрака госпожи Эвелин не было. Баронет без особого энтузиазма жевал омлет, мать Лоуренса попивала чай, а сам же Лоуренс скучающе ковырял вилкой в тарелке.       По завершении трапезы, пришедшейся Фишеру не по душе ввиду косых и в то же время одобрительных взглядов госпожи Элизы (камердинеру показалось, что она была им горда), господин счёл необходимым не терять времени попусту и поговорить с тётушкой.       Госпожа Эвелин пребывала у себя в покоях. Сидя в кресле с курительным мундштуком в руке, она смотрела в окно и изредка делала пару глубоких затяжек, выкуривая, как заключил Джонсон по количеству пепла в бронзовой пепельнице и спёртому воздуху, уже не первую папиросу.       — Ну и смрад тут у Вас стоит, — не сдержался Лоуренс, отмахиваясь от дыма, и открыл окно.       — Пошёл к чёрту, — меланхолично огрызнулась женщина и сделала очередную затяжку.       — Курение Вам не к лицу, тётушка. Даже кузены Вам неоднократно это говорили, а Вы всё упорствуете.       — Не смей трогать моих детей, ты, сын Лизы! После всего, что ты сделал, ты не то что не имеешь права их упоминать, тебе и думать о них не позволено! — госпожа угрожающе выставила указательный палец в его сторону.       — Я бы извинился, но Вы меня знаете... — он выхватил из её руки мундштук и потушил папиросу в пепельнице.       — Ты что себе позволяешь, ублюдок?! — она подскочила с желанием вернуть себе то, что у неё так нагло отобрали, и столкнулась с сопротивлением.       Племянник положил руки на её широкие плечи и грубо усадил обратно в кресло.       — А вот за это я прошу прощения, — равнодушно ответил он, смотря в её изумлённые, покрасневшие от слёз глаза.       Она разочарованно покачала головой, истерический смешок глухо слетел с уст, а её рука, что доселе держала злополучный мундштук, замахнулась с целью дать ему пощёчину. Но Лоуренс оказался быстрее — перехватил её запястье у самого лица и крепко сжал.       — Вчера я дал осечку и позволил Вам ударить себя. Сегодня же я не намерен допустить этого вновь.       Она зашипела, сморщилась от боли и выдохнула сквозь стиснутые челюсти. Глаза её, не успевшие прийти в порядок, снова стали влажными.       Невзирая на недавнюю обиду, наблюдавший за ними со стороны Фишер невольно дрогнул, выставил руку вперёд, норовя остановить господина, и замер. Коря себя за верность Джонсону-младшему и отсутствие права голоса, он вернулся в исходное положение, только теперь склонил голову и хмуро уставился в пол.       — Скотина, — процедила женщина и всхлипнула. — Ты скотина, Ларри! Как же я в тебе разочаровалась. Я ведь думала, что ты лучше Джима, а ты оказался хуже самой Лизы! Бездушная, безэмоциональная и бесцеремонная сволочь!       Он разжал её запястье — рука его легонько дрогнула, — и подошёл к окну, дабы вдохнуть свежего воздуха.       — Давайте успокоимся. И Вы, и я. Так нам будет проще обсудить детали и прийти к компромиссу.       — А вчера тебе было мало, да? Недостаточно насмотрелся? Так нравится изгаляться над другими, видеть их слёзы и ярость вперемешку с безвыходностью в глазах? Скажи мне, ты правда получаешь от этого удовольствие?       — Нет, — гулко произнёс мужчина и выудил из нагрудного кармана мешочек. — Однако я знаю, что владелец этого кисета относится именно к этой категории людей.       Он положил вещь на столешницу рядом с пепельницей.       — Вы ведь ещё вчера догадались обо всём, так ведь? Иначе бы Вы ни в коем случае не покинули нас так скоро. Продолжили бы гнуть свою линию, с пеной у рта доказывая собственную правоту, однако эта ситуация стала исключительной. Увиденное Вас сломило и поразило своей неожиданностью. Я ведь прав?       — Чего ты добиваешься? — бесцветно спросила она. Слёзы непроизвольно потекли по её щекам. — Зачем эта беседа, если ты, будучи таким проницательным, и сам догадался?       — Потому что, если Вам об этом не скажет кто-то другой, Вы так и продолжите жить в неведении, укрываясь оправданиями и собственной привязанностью. Право, тётушка, у меня не было намерений унизить. Как племянник я так или иначе люблю Вас, а посему хочу лишь открыть Вам глаза на истинного виновника.       — Ты обвиняешь моего мужа?       — Я признаю его виновным.       Она обессиленно прикрыла веки и накрыла рукой глаза.       — Бред. Я не верю. Не хочу даже слушать это. Джон не мог. Он не мог. Не мог он поступить так. Не мог...       — Он изменял Вам с камеристкой, — продолжил напирать Лоуренс. — И Вы это знали. И сыновья Ваши это тоже знали. Все об этом были осведомлены. Только Вы продолжали убеждать себя в обратном. Хотели казаться обеспеченной и счастливой, утереть нос знати, когда на деле уже чувствовали, как брак трещит по швам. И по какой глупой причине — деньги! А ведь Джон неоднократно подначивал Вас забрать кресло отца. И Вы хотели ему угодить, чтобы сохранить семью. Ради мальчиков.       Он подошёл к ней и утешительно накрыл руками её вздрагивающие от плача плечи.       — Мне жаль Вас как тётушку, но совершенно не жаль как леди. Будучи с рождения окружённой таким количеством состоятельных благородных джентльменов, Вы по глупости своей предпочли пойти против системы и угодили в хорошо припрятанный капкан. Подобное обществом расценивается как дурной тон и неуважение к представителям старшего поколения.       — Пошёл вон... — пробормотала она дрожащим голосом и сбросила со своих плеч его руки.       Лоуренс вздохнул, обратился к мистеру Ф. и, бросив взгляд на дверь, направился к выходу. Уже в дверях, глянув на раздосадованную тётушку через плечо, он равнодушно добавил:       — Как придёте в себя, не забудьте извиниться перед моим отцом. Всё же он единственный, кто даже после Вашего фортеля остался к Вам благосклонен.

***

      Фишер стоял позади сидящего на диване Лоуренса, изредка посматривая на него. С уст норовили сорваться вопросы, но неприятное послевкусие заставляло прикусить язык, подавив любое малейшее желание начать диалог. Увидеть господина столь грубым и прямолинейным для камердинера открытием не стало. Когда дела касались вопросов безопасности, личного характера или семейных уз, ирония отступала, а на её место становилась расчётливость и умение говорить. Много говорить. Так, чтобы в голове ничего, кроме голоса, слышно не было. Так, чтобы на сердце оставался отпечаток. Так, чтобы в памяти постоянно всплывали эти слова, фразы, предложения. Так, чтобы на душе было больно и пусто одновременно.       Она не успокоится. Он это чувствовал. Как чувствовал тоску Кэмпбелл в день, когда испробовал пару семян, и страх Моррисона на последнем их совместном занятии или горесть Бестии, сокрытую за злобой. Удивительно, но он их всех чувствовал, даже мистера Эддисона с его непроницаемым лицом. Всех, кроме Лоуренса. Его он понимал, однако до души отныне дотянуться более не мог. Словно ту нарочно оградили ледяной стеной, которую нельзя было проломить, растопить. Возможным было нанести пару трещин, из которых непременно стал бы выделяться токсичный газ в целях защиты содержимого этой неприступной крепости.       — Я слышу твои мысли, юнец. Ты мечешься между сожалением и скованностью. Неужто считаешь меня плохим человеком? — не оборачиваясь, подал голос Джонсон.       Фишер отвлёкся от мыслей. Звучал господин иначе, не так тихо и пугающе равнодушно, как в покоях леди, а спокойно и умиротворённо. Снова он поймал себя на ложных ощущениях, столкнулся с этой невидимой маской с улыбкой на лице, за которой скрывался мрак и удушливый туман. А ведь когда-то он видел в его глазах запал неудержимой силы. Куда же теперь делся этот огонь? Почему он так быстро погас?       — Господин, зачем Вы так с госпожой Эвелин? — прямо спросил Фишер, глядя Лоуренсу в затылок.       — Как?       — Грубо.       — Потому что по-другому она не понимает, как, в принципе, и остальные. Пока им не ткнёшь пальцем на проблему, не стянешь с их глаз шоры, они так и продолжат жить, упиваясь собственным комфортом.       — А что насчёт Вас, господин? Вы ведь, простите, тоже далеки от идеала.       Вопрос слетел с языка сам, отчего Фишер прикусил его. Джонсон укоризненно покосился на слугу.       — И тем не менее я работаю над этим, а они не то что не собираются, даже думать не хотят.       Он задержал на камердинере испытующий взгляд и, не получив ответа на своё заключение, вернулся к чтению книги. Слуга задумчиво глянул в сторону окна — на улице было пасмурно.       — Господин, а что с телом Мэри? Оно всё так же лежит в пристройке?       Джонсон обхватил подбородок на свой манер.       — Думаю, его можно будет отдать в очень хорошие руки.       — Это в какие же? — без особого энтузиазма спросило существо, разглядывая сероватые тучи.       — В очень хорошие.       Фишер прищурился. Маленькая, едва заметная, чёрная тучка стала медленно увеличиваться, притягивая к себе остальные. Затягивая в себя, как воронка, наращивая силу, с которой поглотит всё небо и пустится в плач — дикий, громкий, как крик от потери чего-то ценного и дорогого наравне с жизнью.       — Вы правы, в театре она действительно будет полезна, — правой рукой Фишер непроизвольно огладил маску в области подбородка.       — Что? — Джонсон вперил в него удивлённый взгляд.       — Что? — недоумённо переспросил слуга, встретившись с его глазами, и, долго не думая, озвучил очевидное: — Погода портится, господин. Я занавешу окно и включу свет.       — Не стоит! — остановил его Лоуренс, захлопнув книгу. — Что-то я расхотел читать. Давай лучше сыграем партию в бильярд. Я да ты.

***

      Джонсон совершил ключом двойной оборот в замочной скважине и повернулся к Фишеру, заготовившему два кия. Существо протянуло ему один, и мужчина принял его, недобро усмехнувшись.       — Помнишь правила?       — Да. Как и условия: играть на равных, не поддаваться и оставить субординацию за дверьми.       Лоуренс одобрительно кивнул, надел перчатку, размял кисть и, разбив пирамиду, начал игру. Пятнадцать пронумерованных белых шаров покатились в разные стороны. Ход был за существом.       — Ты не совсем правильно стоишь, Фишер. Расслабь спину.       — Вам легко говорить, — он ударил по битку и, потерпев неудачу, глянул на Джонсона.       Тот выразительно повёл бровью и демонстративно встал в стойку, одарив Фишера многозначительным взглядом.       — Мне легко, а тебе, друг? — Шар покатился в сторону широкой части борта и упал в среднюю лузу.       — Друг… — Фишер задумчиво прошептал это слово, пробуя его на вкус, повторил снова и снова про себя, глядя на прицелившегося Джонсона.       Оставь субординацию за дверьми и играй на равных. Проверяете? Нет. Проверяешь, Ларри… И к чему же приведёт тебя эта проверка? В чём истинный замысел этой игры? Фишер прищурился.       «Чего думаешь, мертвяк? Видно же, что он хочет тебя спровоцировать. Спорим, это была идея Кэмпбелл», — скучающе озвучил Моррисон.       «Ну да, у тебя всегда виновата я, — обиженно промурлыкала Эшли. — Фишер, чудо моё, вложи кий в левую ручку — и я покажу этому павлину, как надо правильно бить».       «Пошла к чёрту! Кий останется в моей руке. Она хоть не такая влажная, как твоя по утрам».       Дьявол. Опять я вас слышу... Пошли оба прочь!       «Боже, чудо, ты всё ещё не понял? Мы не приходим сами по себе. Ты нас вызываешь».       «Молодец, объяснила так понятно и доходчиво, что ввела его в замешательство. Слушай сюда, мертвяк, как бы то ни было, но наше появление в твоей пустой голове не случайно. Наверное, ты уже успел заметить, что появляемся мы исключительно в те моменты, когда тебе нужно сделать важный выбор или над тобой нависает угроза. Малыш Оливер, к слову, тоже приходит не сам, но в ситуациях, подобных этой, он не способен тебе помочь ввиду своей глупости и детской наивности, да и к тому же у него сейчас тихий час...»       «Тодд, быстрее, павлин забил уже два шара».       «Если быть кратким, то сейчас тебе нужно его одолеть. А без нас ты хер что сделаешь».       «Да, чудо моё. Его проигрыш даст тебе шанс поймать на себе вновь этот живой взгляд, это неудержимое пламя, почувствовать его. Разве не этого ты хочешь?»       Я знаю, чем закончился наш вчерашний диалог.       «Ой, подумаешь, убил крысу. Зато ты спас семью. Возможно, даже две. Такова цена справедливости, и ты это знаешь. Ради всеобщего блага иногда приходится замарать руки в грязи, крови и мусоре. Спроси у мародёра, у этой злобной старухи. Скольких они загубили ради порядка. Думаешь, они были рады этому? Да ни черта! Но они это сделали, потому что так было правильно».       Правильно или неправильно — эти термины необъективны, Тодд.       «Зато победа и поражение — объективны, милый. Прошу, позволь мне нанести несколько смачных ударов по его слабым местам — Тодд с радостью нам укажет на них. И я обещаю тебе, ты увидишь того Лоуренса, который обучил тебя всему».       Существо зажмурилось. Поддаться искушению ради возможности пробить ледяную броню или продолжить играть в послушание, смиренно склонив голову и отдав дань уважения. Преданность господину была привита ему со дня явления на свет, но она не означала непререкаемое повиновение. А нынешнее положение дел со стёртыми границами субординации давало ему определённую свободу и уверенность в своих действиях.       Чёрт. Ладно. Надеюсь, я об этом не пожалею, заключил Фишер и, переложив кий в левую руку, хитро глянул на оппонента.       — Хм, Лоуренс, а так тебе легко? — Рука господина дрогнула, и биток, не задев цель, покатился в сторону.       Мужчина удивлённо взглянул на противника и, подозрительно сузив глаза, усмехнулся.       — Знаешь, непривычно, но раз уж это было моё условие…       Фишер ухмыльнулся и склонился над столом. Левой рукой работать было неудобно, однако он не стал её менять.       — Могу я задать нескромный вопрос? — он прицелился, норовя попасть в угловую лузу. Самую дальнюю для него и при этом самую беспрепятственную.       — Ты сегодня очень любопытный. Не боишься лишиться моего расположения?       — Условие даёт мне иммунитет, да и к тому же вчера было совершено немало ужасных дел. Думаю, после такого мне уже ничего не страшно.       Раздался звонкий стук — шар по инерции покатился к цели и провалился в лузу.       — Ты не перестаёшь меня удивлять, Фишер, — с наигранным восторгом проговорил Джонсон, внимательно следя за каждым движением соперника. — То из лаборатории сбежишь, то Кэмпбелл напугаешь, то камеристку убьёшь. Что будет дальше?       Существо настороженно покосилось на собеседника.       — Если я скажу сейчас, то понятие «приятная неожиданность» утратит свой смысл, за ней последует попытка взять всё под свой контроль. Придётся написать сценарий, расставить фигуры на шахматной доске, продумать каждый шаг и возможный исход. А это так утомительно, но так принципиально, что ты уже не можешь доверить это кому-то другому. Возникает вопрос: а стоит ли игра свеч? Может лучше отдать ситуацию случайности и насладиться зрелищем, будучи зрителем?       Биток покатился к борту, отразился и задел шар с номером «1», который удачно провалился в лузу. Джонсон издал довольный смешок.       — Хороший удар. Очень хороший, — он одобрительно кивнул головой. — Только вот странно слышать это от того, кто вчера сожалел о содеянном. Словно ты пытаешься избавиться от этой ответственности, свалив всё на стечение обстоятельств.       Фишер дал осечку, поражённо прикрыл веки и выпрямился, освободив стол для Лоуренса.       — Благодарю за комплимент. К слову, этому удару я научился, наблюдая за твоей игрой. Ты был прав, из твоего отца вышел бы плохой дипломат. Вот ты — другое дело.       — Это что, ответная любезность? — усмехнулся Джонсон.       — Вовсе нет. Просто я искренне восторгаюсь тобой. Вплоть до экзальтации.       — Какое приятное открытие. Будь добр, сдержи свой восторг, пока огонь энтузиазма не поглотил тебя целиком. Твой форс-мажор в ванной прекрасный тому пример, — он снисходительно вскинул брови и сосредоточился на игре.       Фишер скривил верхнюю губу в злобе под маской. Всё же заметил…       — Это поэтому ты всегда так сдержан? Боишься сгореть от стыда?       Джонсон решил отмолчаться — ударил очередной шар, загнав его в лузу.       — Ты не ответил, — настоял Фишер, совершив один оборот кием в левой руке.       — Я решил сосредоточиться на игре.       Существо довольно прищурилось.       — В диалоге с госпожой Эвелин ты тоже был сосредоточен. Настолько, что у неё даже рука поднялась. Интересно, это было запланировано или ты решил отыграться на ней в отместку?       Джонсон укоризненно покосился на оппонента, крепче сжав кий, ответил предельно чётким отрицанием в обоих случаях и промахнулся.       — И всё равно как-то нехорошо получилось… — вздохнул Фишер и стал изучать возможные траектории оставшихся шаров на столе.       Лоуренс принялся демонстративно поправлять перчатку, бросая колючие взгляды на игрока.       — Нехорошо, Фишер, когда всем пытаешься угодить. Стать примерным и хорошим человеком, прощающим чужие промахи и корящим себя за совершённое деяние. Быть для всех удобным. Это и есть нехорошо.       — Тут хорошо, там плохо. Всё это лишь субъективные понятия, отражающие относительность, граничащую с посредственностью, наших взглядов и убеждений, — он прицелился, отвёл руку назад, не спеша с ударом, и, поймав на себе внимательный взгляд, сделал ход: — Разве это не твои слова, Лоуренс?       — Не совсем верная трактовка.       — Но ведь важно не то, как мы это трактуем, а то, как мы это воспринимаем.       — Откуда ты... — удивлённо вырвалось у Джонсона и стихло на фоне звучного удара битка о прицельный шар. — Как, однако, невоспитанно с твоей стороны подслушивать разговоры других.       — Дурная привычка, — Фишер усмехнулся и навёл кий на следующую цель.       Верхняя губа Лоуренса нервно дрогнула.       — Прекращай.       — Зачем? Мы ведь только разогрелись. Партия ещё не доиграна, да и бросать дело на полпути... Это противоречит кодексу джентльменского общества. А мы не предатели. И не лицемерные эгоисты. Мы примерные люди, элита общества, идеальные во всём настолько, что с нас пылинки сдувают. — Удар.       — Хватит, — Джонсон сжал кий до скрипа.       — Почёт да слава. А каково происхождение! Баронет взял в жёны наследную графиню, утратившую власть в своих родных краях. В итоге мы имеем смену иерархии: отец молчит, мать правит. Неудивительно, что ты невзлюбил Эшли.       — А ну заткнулся, — гневно процедил Лоуренс.       В пылу азарта Фишер снова загнал шар в лузу.       — Она ведь старается быть похожей на Леди Джонсон, но становиться ею не намерена. А тебе даже пыжиться не нужно — в зеркало глянул и увидел всю красоту Гарсии с её мощью. Но ты этого не признаешь, ведь ты не Гарсия. Ты не можешь быть кровожадным, не можешь быть порывистым, тебе должна быть чужда вспыльчивость и стремление задавить каждого конкурента. Тебе, Джонсону, это не должно быть свойственно, но против природы не попрёшь. Хищников нельзя долго держать голодными — рано или поздно они поддаются безумию и выходят на охоту за очередной жертвой. Только тебе, Лоуренс, не нужны убийства, тебе нужен нравственный упадок, моральное насилие — они тебя питают и удовлетворяют в полной мере. Да даже сейчас ты стоишь, желая загрызть меня до смерти. И, право, я тебя не сдерживаю. Можешь укусить, можешь разорвать, обглодать мои фигуральные останки, вот только радости тебе это не принесёт, потому что я, чёрт меня дери, бессмертен в отличие от остальных!       Он не успел совершить удар — сильная рука грубо схватила его за воротник и развернула лицом к лицу Джонсона. Злого, оскалившегося, с чёрными, как угли, страшными глазами.       — Какого дьявола ты себе позволяешь? — опасно прошептал Лоуренс, втянув воздух через стиснутые зубы. — А ну извинись за каждое сказанное тобой слово, пока я тебе голову с плеч не снёс.       Фишер опешил, не сводя глаз с Джонсона. Внезапно разгоревшийся огонь так же стремительно погас, оставив боль и слабость, обнажив прикрытое нагрудником сердце — чёрное в красную крапинку. Такое уязвимое, нестабильное и бьющееся в унисон дыханию едва слышно, приглушённо, норовя в любой момент вновь замереть в холодных тисках.       Господи, что же я наделал...       Левая ладонь ослабила хватку. Кий бесшумно соскользнул и в подтверждение поражения своего владельца звонко упал на пол.       — Вы их ненавидите... Всех... — отрешённо прошептал Фишер, безвольно опустив руки.       — Прекращай нести бред и возьми свои слова назад, мертвец! — Лоуренс резко тряхнул его.       Фишер умолк. Желание видеть ту живость в глазах мужчины обернулось неудачным обменом: он отдал своё тепло — и Джонсон в нём сгорел; Лоуренс обдал его холодом — и существо заледенело.       — С этого дня ты отстранён от своей должности. Можешь смело идти к старухе и проситься к ней на службу ковры чистить, дьявольское отродье, — мужчина грубо оттолкнул слугу и, халатно бросив кий на стол, покинул комнату отдыха.

***

      Он брёл по коридорам, без особого интереса выискивая фиолетовую макушку. Всё было безуспешно, женщина словно сквозь землю провалилась: не было слышно ни её сварливого голоса, ни этих быстрых шаркающих шагов, даже служанки мимо в страхе не пробегали. Стояла подозрительно спокойная тишина.       Фишер вышел в центральный холл и, заприметив сидящих на нижних ступенях Винса и Сильвию, остановился подле гобеленов. Они сидели спиной к нему и вели задушевную беседу.       — Она со вчерашнего дня сама не своя, — проворковала Сильвия и поправила подол юбки. — Сказала, что выходные даст.       — В самом деле? Мне Эддисон тоже так сказал.       — А сколько дней выделил?       — Ну, сказал неделю отлежаться, лицо в порядок привести.       — Так чего же ты тут сидишь?       — Скучно в комнате. Уильям сейчас за двоих огребает, вот я и решил выйти да помочь, что ли, ему. Пока никто из старших не видит.       — Ой, Винс, кому ты рассказываешь, — возразила девушка. — Скажи честно, меня хотел увидеть.       — Ну... — смущённо протянул юноша и неловко почесал затылок. — Просто забеспокоился. Вчера тебе прилично досталось.       — Мне? Ты в зеркало смотрелся? По-моему, из нас двоих вчера больше всего пострадал ты.       — Всё в порядке. Всё же я мужчина — вытерплю. А раны, они заживут. Так что за меня не переживай, — он по-доброму усмехнулся и засипел от боли.       — Ох, Винс. Не улыбайся так широко. И не геройствуй, мужчина, — Сильвия сделала замечание и приложила белый платочек к уголку его рта. — Зря ты, конечно, меня вчера не оттолкнул. Я ж ведь тебя чуть не убила.       — Прости, не хотел сделать тебе больно.       — Ещё и прощение просишь. Дуралей! Это я извиняться должна.       — Оставь это, Си. Мы оба знаем, что ты была не в себе.       — И всё же, Винс...       Юноша не дал ей договорить — взял её руки в свои и заботливо сжал.       — Всё в порядке, — заверил он её и благодарно улыбнулся краешком рта.       — Это что такое?! Уже совсем совесть потеряли?! — Лакей и горничная глянули на источник шума. На платформе, подбоченившись, стояла недовольная экономка. — А ну живо по своим комнатам разбрелись! Уж если лечитесь, так лечитесь как положено. Если ещё раз увижу разгуливающими по особняку — быстро найду вам работу и даже не гляну на травмы. Ишь ты, вольные пташки. Бесстыдники!       Она проводила их строгим взглядом и, спустившись по ступеням, несколько встрепенулась при виде одиноко стоящего в стороне камердинера. Бывшего камердинера.       — Мистер Ф., ну вы и тихоня, кое-кому стоит у вас этому поучиться. Доброго вам дня, — она натянуто улыбнулась. — Молодому господину что-то понадобилось?       — Нет. Я искал вас. Найдите мне применение.       Экономка удивлённо моргнула пару раз и в прощении переспросила.       — Вы не ослышались. Дайте мне работу.       Она замялась и растерянно покосилась в сторону.       — Мистер Ф., а что насчёт молодого господина? Вы ведь работ...       — Уже нет, — он оборвал её на полуслове и, глядя стеклянными глазами сквозь взлохмаченную голову, равнодушно продолжил: — Винс сейчас на лечении. Могу я вместо него помочь Уильяму?       — Думаю, да. Но вам следует согласовать это с мистером Эддисоном. Лакеями заведует он.       — Где я могу его найти?       — Посмотрите в столовой. Скоро обед — вероятно, он и Уильям накрывают стол.       — Благодарю, — сухо ответил он и направился в сторону другого крыла.       Миссис Гибсон окликнула его, заставив задержаться. Рот её скривился в не то неловкой полуулыбке, не то брезгливом оскале.       — Не берите на свой счёт капризы этого своевольного юноши. Он тот ещё гадёныш. На вашем месте я бы радовалось, что избавилась от его надзора.       — Это всё? — без особого интереса и с лёгкой примесью нетерпения спросил слуга.       — Да, — она нервно улыбнулась и проводила его проницательным взглядом до двери.

***

      Ближе к вечеру того же дня, когда основные обязанности были разобраны, а Уильям и Винс были поставлены в известность (Винса эта новость разгневала), Фишер по указанию Терренса помог подготовить экипаж госпожи Эвелин и загрузил её немалый багаж в карету. Скупо ответил на пару скучных вопросов кучера в ожидании леди и, как только та явилась в сопровождении миссис Гибсон, учтиво попросил навязчивого собеседника вернуться к работе.       В гнетущем молчании госпожа тенью прошла вперёд. Одетая во всё чёрное, словно в жизни её наступил траур, она одарила Фишера презрительным взглядом сквозь вуаль, паутинкой свисавшей с полей её скромной шляпки. Лакей подал ей руку — леди с трудом вложила в неё свою, — помог забраться в карету и, когда она собралась отпустить его, легонько сжал её кисть, заставив взглянуть на него вновь.       — Берегите себя, — прошептал он, стараясь вложить как можно больше сочувствия в напутствие, и отпустил её руку.       — Как смеешь... — огорчённо, не скрывая отвращения, она покачала головой и, вздёрнув нос, отвернулась от него.       Кучер, бросив на лакея вопрошающий взгляд, немедля закрыл дверцу кареты и взобрался на облучок. Раздался приглушённый шлепок вожжами по серому крупу, за ним стук копыт — и экипаж тронулся в путь.       — Миссис Гибсон, что случилось с Винсом и Сильвией?       Старуха вопросительно глянула на Фишера, провожавшего спокойным взглядом экипаж госпожи Эвелин.       — Несчастный случай на лестнице. Не берите в голову, в нашей работе и не такое случается, — отмахнулась она и, набрав воздуха в лёгкие, блаженно выдохнула. — Весна в самом разгаре, мистер Ф. Лучше запомните этот момент лёгкой прохлады и свежести, пока не нагрянула гадкая жара.       Поняв, что от неё не услышит правды, лакей понятливо хмыкнул.       — Не любите зной?       — Ненавижу. Как и амброзию. У меня на неё аллергия, — она улыбнулась, обнажив верхний ряд зубов. Фишер нашёл её улыбку сардонической.       — Сочувствую, — совершенно неискренне ответил он.       Женщина тактично поблагодарила его и поправила воротник.       — Мистер Ф., вы любите чаи на травах? — вновь обратилась она к нему, прервав затянувшееся молчание. Начав испытывать раздражение, он молча покосился на неё, задаваясь вопросами о её внезапно пробудившемся вновь интересе к его персоне. Женщина, заприметив в его взгляде сомнение, издала неловкий смешок и добавила: — У меня есть лечебная ромашка, она очень хорошо успокаивает. А вы сегодня, простите, очень напряжены. Даже слишком. Ох, чего я объясняюсь, лучше пойдёмте. Давайте-давайте. И возражений я не приму — до ужина ещё есть время!       Её голос, доселе звучавший как мелодия старческой рачительности, вновь приобрёл сварливый оттенок, став безапелляционным и до отвращения приказным. И Фишер, занимавший должность ниже её, со скрипом в зубах принял предложение.

***

      Аромат свежезаваренной ромашки окутал комнату для прислуги, навеяв лёгкую тоску по полевым просторам. Миссис Гибсон подготовила две белые чашки и разлила по ним напиток.       — В последнее время в особняке столько всего происходит, что порой аж напиться вусмерть хочется, — завела она диалог, сев напротив Фишера за стол. — Конечно, при исполнении такого себе не позволишь, вот и спасаемся кто чем может: чаем, отварами, настойками валерианы.       Она грустно усмехнулась, поднесла к лицу чашку и вдохнула пары ароматного напитка. Фишер к своей кружке притрагиваться не спешил. Наученный горьким опытом, он неотрывно наблюдал за экономкой, за её чашкой и состоянием жидкости в ней.       — Мистер Ф., если это, конечно, не секрет, за что вас так понизили? Можете, конечно, не отвечать, но…       — За правду, — в очередной раз за день перебил он её.       В удивлении экономка накрыла рот рукой.       — В самом деле? Вы поставили этого несносного юношу на место? Это очень смело с вашей стороны, — она восторженно покачала головой и отпила с чашки. — Вы не стесняйтесь, пейте. Ромашка, когда остывает, такой горькой становится.       — Что ж, видимо, придётся вкусить горечь. Я не пью горячий чай.       — Да я уж заметила. Вы единственный, кто за общим столом пьёт его в холодном виде. От своего господина научились? — она брезгливо сморщила нос, выказав всё собственное презрение к этому человеку.       Фишера выражение её лица позабавило. Он отрицательно качнул головой и, просунув руки под парик, отстегнул крепление нижнего ремня.       — Просто господин боится обжечься, — с сарказмом проговорил лакей и, приподняв нижний край маски, вдохнул аромат.       — Боже правый, скажите, что вы ему так и сказали сегодня, — воодушевлённо проговорила старуха и, прикрыв ладонью рот, глухо загоготала. Фишера её смех немного напряг — звучал он как рокот или предсмертное кряхтение жертвы удушения.       — Ну, отчасти, — уклончиво ответил он и поставил чашку на стол.       — Да, верно говорят, в тихом омуте черти водятся. Не в обиду сказано, — она усмехнулась и под внимательным взглядом собеседника сделала глоток. — Мистер Ф., простите за прямолинейность, но зачем вам эти ремни вокруг головы? Они же к маске не имеют никакого отношения.       Фишер немного замялся, прочистил горло, избавившись от вставшего поперёк него кома, и принялся сочинять на ходу:       — В своё время, ещё до работы в этом поместье, я имел неосторожность сломать нижнюю челюсть вот тут, в месте сустава, — он пальцем указал на участок кожи, рядом с мочкой уха. — На операцию банально не хватило средств, вот меня и обмотали ремнями, чтобы челюсть не свисала.       — Ох, какой кошмар. Наверное, болит до сих пор?       — По правде говоря, я настолько привык, что уже и не обращаю на это внимания.       Старуха участливо охнула.       — Теперь ясно, почему вы лицо под маской скрываете. Гадёныша смутили ремни. Но вы ведь больше на него не работаете, вам незачем продолжать жить инкогнито, только если это, конечно, не была ваша воля.       — Это была моя воля.       — Боитесь насмешки? Если так, то, поверьте, мы с мистером Эддисоном разберёмся с каждым, кто попытается поиздеваться над вами.       — Нет, миссис Гибсон, что вы. Я в силе дать отпор и сам. Просто я не писанный красавец, а знать к этому очень придирчива. Не хочу их напугать своим выходом, — отшутился Фишер, желая пресечь любопытство женщины.       — Боже милостивый, ну и парадоксальный же вы человек! — она всплеснула руками. — У мисс Кэмпбелл глаза загораются при виде вас, а вы говорите, что не красавец.       — У мисс Кэмпбелл довольно странные вкусы. Впрочем, как и она сама.       — Уже подружились с ней, да?       — Ну, отчасти.       — Дерзайте. Она душенька. Единственная, кто не боится ставить его на место. Хотя после сегодняшнего дня, наверное, уже не единственная, — она многозначительно улыбнулась, с гордостью смотря на собеседника.       Фишер отвёл взгляд в сторону и неловко согласился с заключением экономки.       — Миссис Гибсон, а могу я задать вам личный вопрос?       — Ну, если это касается моего обращения и места работы, то я вдова.       — Нет, не настолько личный.       — Ну, попробуйте.       — Почему вы так ненавидите Лоуренса?       — А вы, мистер Ф., ненавидите его? — долго не раздумывая, спросила женщина и отпила чай.       Фишер откинулся на спинку стула и задумался над ответом. Он заботился о нём, старался делать всё безукоризненно, как того требовал сам Лоуренс, больше в угоду самому мужчине, нежели себе. Он помогал ему, сопровождал, поддерживал беседу и не давал скуке нагрянуть к нему всякий раз, когда это было необходимо. Он думал о нём, видел во сне, его влекло к нему, тянуло неумолимо, что он даже не удержался перед соблазном поцеловать его, спящего и беззащитного. Всё говорило о том, что он любил его, но любил ли настолько, чтобы ненавидеть?       — Я не знаю. Я привязался к нему, — ответил лакей, вяло потирая ручку чашки большим и указательным пальцами.       — Вот и мы в своё время тоже привязались, — старуха досадливо вздохнула и, глянув в окно, предалась воспоминаниям. — Это был чудный ребёнок. Всё схватывал на лету, всем интересовался, умел себя вести в обществе, а потом наступил период взросления. И из божьего одуванчика выросла колючка. Наглый, лицемерный, злопамятный упрямец. Только представьте себе, однажды имела возможность сделать ему замечание на правах гувернантки. Так этот гадёныш на следующий день украл моего кролика и отдал его Ирме на обед. Ответьте мне, мистер Ф., разве так можно поступать?       Она посмотрела на него, пытаясь найти ответ в этих грязно-голубых глазах. Те безучастно рассматривали чашку.       — Нет, — запоздало слетело с его уст.       — А сколько он горничных извёл, — продолжила она свой монолог. — Да мы тут почти каждый квартал новых набирали. Я уже устала в приют обращаться, на меня сотрудники косо смотрят, боятся детей отдавать.       — Погодите, то есть Присцилла и Сильвия появились здесь относительно недавно? — он вопросительно глянул на неё лишь на миг и снова вернулся к чашке.       — Нет, они здесь почти как год, и то потому, что Лоуренс увлёкся учёбой и заметно притих. Но если Присцилла ещё с головой дружит, то эта белокурая тупая, как пробка. Сколько я ей говорила: «не смотри на него, не смотри!»; а она смотрит! Вот назло мне смотрит и даже подмигивает, чертовка! Ну как тут рука не поднимется, а? Ладно, на этих холуев смотрит, чёрт с ними, их припугнуть можно. А Лоуренсу чёрта с два ты что скажешь — взглядом закопает.       — Да, он это может… — лакей задумчиво закивал головой.       — Ох, была бы жива малышка Одри, кто знает, кем бы этот юноша вырос, — она тяжело вздохнула, опечалено глядя на огненный небосвод.       — Кто? — вдруг оживился Фишер, выпрямившись на стуле. — Миссис Гибсон?       Она не отреагировала, продолжив смотреть в окно. Он окликнул её вновь — только требовательней, и обратил на себя внимание.       — Вы сказали что-то про девочку. Одри. Кто она?       Экономка открыла рот, не то растерявшись, не то подбирая слова для ответа. К её счастью и к несчастью Фишера, их диалог прервал заглянувший в комнату Уильям, который попросил своего напарника подняться и в «темпе вальса» последовать за ним в столовую, дабы накрыть стол. На просьбу безликого дать ему ещё пять минут лакей ответил требованием не задерживаться, чем вынудил того, бросившего на домоправительницу проницательный взгляд, покинуть помещение.

***

      За ужином господин на него не взглянул, а если ему требовалось что-то подать, то обращался исключительно к Уильяму. Леди Джонсон бросала внимательные взгляды на Фишера и сына, многозначительно улыбаясь и поддакивая своим мыслям, в то время как Сэр Джим, выпивший два бокала эля, отрешённо смотрел на стол. Мисс Кэмпбелл длительное молчание угнетало, а посему она при малейшей возможности подзывала к себе Фишера и просила его подать первое, что приходило ей на ум. Даже когда в её блюде, казалось, не было пустого места.       От скуки она обратилась к Джонсону-младшему единожды, собравшись организовать застольную полемику, но, поймав на себе пустой взгляд Фишера, притихла, отмахнувшись и сказав, что забыла, о чём намеревалась его спросить. Лоуренс же сделал вид, что не обратил на это внимания, и продолжил трапезу.       Уже в коридоре, когда лакеи убрали со стола и, следуя графику, должны были проверить дом на наличие порядка, дабы не рассиживаться на месте, мисс Кэмпбелл перехватила Фишера и потянула за собой в нишу за гобеленом.       — А ну рассказывай, что между вами двумя случилось! — Он не видел её лица в темноте, но одного этого шёпота было достаточно, чтобы понять, насколько она была удивлена и возмущена. — Я весь ужин пыталась его спровоцировать, а он хоть бы хны. Щекастый вокруг него всю трапезу бегал. И ты ещё на обеде отсутствовал. Это что за игры у вас такие?       — Не игры это. Просто я больше не работаю на него.       — Что?! — воскликнула она и, судя по звуку, шлёпнув себя по губам, зажала рот ладонью. — Ты теперь в свободном плавании, что ли? Охренеть…       — Ну, если так можно сказать, то да, теперь я свободен.       — Это плохо. Это очень, очень, очень плохо, — ахнула она.       — Почему? Разве тебе это не на руку?       — Я уже целое шоу придумала ему в отместку за вчерашнее, а ты мне весь план испортил! — она легонько стукнула его кулаком по правому плечу, выразив негодование.       — Между вами вчера опять перепалка произошла? — поинтересовался Фишер, сложив руки на груди.       — Нет. Зад твой мы вчера спасали. Эх, чёрт, теперь не получится воплотить задуманное… без доступа к его гардеробу… — она огорчённо цокнула языком. — Нет, не то. Без этого это уже не то.       — Да что?       — Уже неважно. Лучше расскажи, как ты к нему в немилость попал. Просто так он тебя не отпустит по особняковому мирку гулять. Что ты натворил в этот раз, м, чудо?       — Взял с тебя пример, — недовольно буркнул он и, услышав в её мычании вопросительные нотки, пояснил: — Хотел узнать кое-что личное. Перестарался. В итоге осадил. Жёстко.       — Он?       — Я.       Она схватилась за голову и, не сдерживая эмоций, ругнулась.       — Вот это спектакль я пропустила… — прошептала она. — А можешь рассказать в деталях, что ты ему сказал? Как это произошло? Вообще, с чего всё началось?       — Господи, Эшли, это уже издевательство какое-то, — раздражённо выдохнул Фишер. — Ты, кажется, хотела ему отомстить. Иди и спроси у него про этот случай. Думаю, одно упоминание обо мне, произнесённое тобой, уже выведет его из себя.       — Нет, спасибо, сегодня ты прекрасно справился вместо меня.       — Ну хватит, Эшли. Право, меня сегодня Гибсон этой темой вдоль и поперёк…       — Ладно-ладно, молчу, — она тихонечко взвизгнула, как маленькая девочка, которой подарили новую куколку, и, торжествуя, положила руки на плечи друга: — Поздравляю, Фишер. Вы обрели свой парусник и готовы отправиться в путь! Приходи ко мне, как от хлопот избавишься. Вернёмся к рисованию.       Кэмпбелл выпорхнула из ниши, как вольная птица, и вприпрыжку, едва не сорвавшись на бег, засеменила по коридору. Видя её радость за него вместо привычного злорадства в сторону Джонсона, Фишер грустно усмехнулся. Свободное плавание, мысленно повторил он и прикрыл веки. Воображение могло нарисовать картину, но себя он на ней не видел. Не было того чувства, которым можно было упиваться, возомнив себя самым счастливым человеком. Он с первого дня существования мечтал об отсутствии тотального контроля над собой, а как только получил эту возможность — растерялся и закрылся невидимым куполом в неведении. Без гарантированной протекции, заручившись лишь поддержкой от уличной воровки и старой экономки, чья адекватность порой подвергалась сомнению, он видел себя разве что наивным мальчишкой, прячущимся за юбками старшей сестры и матери. А это было очень унизительно… Однако…       Любая поддержка была необходима. И неважно кто её оказывал. Важным было то, что эти люди от него не отвернулись. По крайней мере, пока. А если времена станут отчаянными, — чего он постарается, конечно, избежать, — то он всегда сможет заручиться поддержкой Леди Джонсон. Подобный союз может дорого обойтись, в частности, правом голоса, но зато он, подобно Эшли, будет обладать определённой властью и при хорошей рекомендации сможет выбраться в свет, что уже звучало заманчиво… и одновременно с этим крайне пугающе, учитывая с каким контингентом лиц приходилось сотрудничать мисс Кэмпбелл.       Решив всё же ограничиться нынешним положением хотя бы на данный момент, Фишер покинул нишу и вернулся к делам.

***

      Вторые сутки напролёт он не мог заснуть. Всё ворочался в постели, переворачиваясь с одного бока на другой, на живот, на спину, принимал самые различные позы, застывая в них по десять, а то и более минут, пытаясь найти удобную. Было испробовано и чтение определённых книг, которые, по его мнению, навевали скуку, но даже с ними сон его так и не навестил. Сражённый бессонницей и беспрестанно повторяющимися мыслями о том, как следовало поступить, а как — нет, он безнадёжно прикрыл веки и мерно выдохнул.       В дверь тактично постучали. Сперва он проигнорировал это, подумав, что ему показалось, но стук повторился, а за ним раздался приглушённый голос Уильяма.       — Мистер Ф., пожалуйста, проснись. Это срочно.       Приподнявшись на локтях, Фишер вопросительно уставился на дверь, глянул в окно — луна ещё светила, — и, постаравшись придать голосу заспанное звучание, переспросил визитёра.       — Открой, пожалуйста, дверь. Это срочно, — нетерпеливо повторил лакей.       Фишер досадно выдохнул, подорвался с постели и кое-как нацепил на себя схваченные с тумбочки маску и парик. В темноте не было видно швов, однако предусмотрительности ради он всё же укутался в одеяло до самого подбородка и, чертыхнувшись себе под нос после очередного подгоняющего обращения, приоткрыл дверь.       — Да, Уильям, что-то стряслось?       Юноша ухнул в испуге при виде напарника и глубоко вдохнул.       — Ты что, и спишь в ней? — негодующе спросил он, указав пальцем на маску.       Фишер отвечать на этот вопрос не стал, решив избежать длительного диалога с шепелявящим хомяком (он находил щёки Уильяма большими), и попросил объяснить столь поздний визит. Желательно вкратце.       — Ты извини, что я разбудил тебя, — виновато начал юноша, нервно теребя рукав ночной рубахи. — Старик так неожиданно оповестил, хотел у него спросить, но он же за весь дом отвечает. А ты-то знаешь всё, работал… Долго думал, стоит ли спрашивать об этом и… В общем, расскажи мне что там да как или дай пару советов как человек, который имел дело с господином.       Бывший камердинер замер как вкопанный, удивлённым взглядом пронизывая круглую голову, протяжно выдохнул, всё ещё не веря своим ушам, и, приняв к сведению эту неприятную весть, понятливо охнул.       — А до утра это не может подождать? — несколько раздражённо спросил он, стараясь не выказывать внутреннего волнения.       — Утром мне уже нужно будет приступить к работе. Да и на тебе будет весь дом, вряд ли найдётся на меня минутка. Хотя мы можем и на завтраке поговорить об этом. Ну, если тебя это не затруднит, конечно.       «Какая наглость! Занял твоё место и ещё требует провести ему отнюдь некраткий экскурс по работе личного помощника. Предлагаю ответить ему той же наглостью и дать смачного пинка под зад!» — возгласила Эшли.       «Успокойся, дура. Тебе лишь бы помахаться. Мертвяк, просто скажи этому хомяку пару очень-очень ласковых слов да ложись в кроватку».       Фишер зажмурился в попытке разогнать противные голоса.       — Мистер Ф., я не тороплю, честно. Даже если за завтраком не получится, чёрт с ним. Хотя бы пару рекомендаций дай, что делать, а чего не надо, — неуверенно продолжил Уильям.       «Что делать, а чего не надо, — издевательским тоном повторил Моррисон. — Я ему сейчас дам пару рекомендаций. Первое — это не давить на жалость! А второе…»       — Делай то же, что и всегда, только с закрытым ртом, — резко ответил Фишер и захлопнул дверь.       «Эй! Я другое хотел сказать!»       — Мне плевать, что ты хотел сказать. Каждый раз, когда появляетесь вы оба, обязательно происходит какой-то конфуз. Лучше оставьте меня в покое или призовите Оливера, раз вам так хочется себя проявить, — яростно прошептал он и, вымученно прикрыв веки, лбом упёрся в дверь.       — Мистер Ф., какого ещё Оливера призвать? — послышалось с коридора.       Фишер не придал его вопросу особого значения, дождался момента, когда Уильям под недовольное бурчание уйдёт восвояси вместе с призрачными Эшли и Тоддом, и, прижавшись спиной к стене, обессиленно сполз на пол.       — Незаменимых нет, да? Ты это мне хотел сказать, Ларри? Нет, я, конечно, ожидал этого, но чтобы так скоро… лучше бы ты выбрал Винса, господин. Он хотя бы не так неуклюж, как этот хомяк, — существо тяжко вздохнуло. — Интересно, как долго ты протянешь, Ларри? Ты ведь сейчас сидишь на пороховой бочке. Малейшая искра может вызвать взрыв. А с этим Уильямом не то что искры, целый фейерверк будет обеспечен. Ох, как же я зол. Мерзкое чувство…       Он стиснул зубы и втянул воздух.       — Чёрт, больно-то как… — Фишер положил руку на сердце. Холодное, оно не билось, но одной пустоты было достаточно, чтобы сдавить тоской грудную клетку. — Я бы вырвал тебя с корнем и заполнил чем-нибудь другим, лишь бы не чувствовать. Успокойся или заткнись. Успокойся или заткнись…       Он стянул бледный кусок фарфора с лица, отбросил его в сторону и попытался вдохнуть, как в первый раз. Грудная клетка расширилась, только ощущение осталось неизменным. Не было этого распирания и жжения, о которых он читал в книгах. Были холод, мрак и фантомная боль, редкими вспышками трогающая его мёртвое сердце. Ах, как же порой ему хотелось, чтобы оно вновь забилось, как в тех снах. Чтобы живая сила наполнила его бренное тело и придала коже тёплый оттенок. Чтобы мышцы вместо скованности могли совершать плавные движения. Чтобы боль сменилась спокойствием.       Такова была цена его мнимой свободы.       Найдя в себе силы, он поднялся с пола и сел за письменный стол. Дневник грузно упал на столешницу, склянка чернил, небрежно поставленная, едва не опрокинулась. Шелест исписанных листов заглушил тишину, а необходимая страница по мере заполнения текстом — боль.

***

      На службу лакей вышел раньше всех. Спешно выполнил утренний план и доложил об этом дворецкому. На завтрак он не явился во избежание встречи с Уильямом, не забыв предупредить миссис Гибсон, дабы та не волновалась, и старался как можно меньше пересекаться с бывшим напарником. Он не хотел снова злиться от жгучей ревности, не хотел терять над собой контроль и делать больно другим только потому, что самому было плохо.       Винс всё ещё не оправился. Изредка высовывался, из любопытства наблюдая за Фишером, и не забывал награждать его надменным и не лишённым пренебрежения взглядом. Присцилла, с которой у него отношения не задались с первого дня службы, не переставала с подозрением коситься на него, а когда не могла обойтись без мужской помощи, то обязательно хмурилась и, превозмогая смятение, просила помочь. С Дэвидом же было всё иначе: он в отличие от остальных был самым улыбчивым и приветливым. Настолько, отчего Фишеру порой казалось, что ещё немного и его улыбка растянется на всё лицо, дав трещину. В остальном же рабочая жизнь оставалась неизменной.       Господин его, как и прежде, не замечал или делал вид, что не замечает. Баронету после ссоры с сестрой на сторонние проблемы было всё равно, а госпожа Элиза продолжала наблюдать больше не из интереса, а от скуки. В такие моменты Фишер особо жалел, что Винса не было рядом или вместо него. Ловить на себе тревожные и вопросительные взгляды Уильяма, который так и норовил расспросить его обо всём в деталях, было до возмущения неприятно. И это Леди Джонсон замечала тоже. От скуки, конечно же.       В один из дней она вызвала его к себе в оранжерею под предлогом помочь ей собрать композицию из цветов для будущего натюрморта. За сим последовали вопросы, на которые Фишер старался отвечать уклончиво, а госпожа, указывая мастихином, куда лучше поставить цветочный горшок, как лучше повернуть олеандр подле рододендрона, хмыкала своим мыслям и продолжала своеобразный допрос.       — С цветами нужно быть осторожным, Фишер. Они тоже живые, а некоторые из них ещё и капризны. Очень капризны, — поддела его женщина, приложив в задумчивости уголок мастихина к подбородку.       Лакей решил отмолчаться. Молчанием он ответил и на волнительный вопрос Кэмпбелл насчёт неожиданных перемен в служебном устое, пока та делала незамысловатые наброски на бумаге. Помалкивал и за общим столом во время совместной служебной трапезы, игнорируя все озвученные проблемы Уильяма и узнавая при этом последние события из жизни молодого господина. Последнее, даже при старательном абстрагировании, всё равно проникало в мозг, отвлекая от более насущных дел и размышлений о некой Одри, и очень досаждало, пробуждая внутренних демонов.       Работа, работа, работа... Нужно было думать только о работе и ни о чём другом, — задавал он себе установку, как только осознавал, что чувства мало-помалу начинали щекотать его нервы. И лишь по ночам мог позволить себе проявить слабость, очищая сердце и разум перед дневником или темнотой.       Когда же на душе стало несколько легче, а в груди вновь воцарилось относительное спокойствие, к личным мыслям в дневнике присоединились и записи о таинственной Одри:       «С миссис Гибсон о ней я более не говорил. Вернее, я пытался поговорить, но женщина то убегала, спеша отчитать горничных, то ссылалась на плохое самочувствие и всячески оттягивала этот диалог. Спрашивать у Кэмпбелл о таком я не собираюсь — чёрт его знает, какие коварные затеи в её голове может пробудить мысль о, вероятно, бывшей важной персоне для господина. Да и наконец, откуда Эшли может знать о ней, если сама знакома с Лоуренсом меньше полугода? А расскажи ей хоть самую малость, она непременно примется искать информацию подстёгивания ради. Мистера Эддисона в качестве источника информации я категорически не хочу использовать. Он скользкий и весьма предан госпоже Элизе. Вдобавок, раз уж сама экономка трепещет при одном упоминании, то его, вероятно, даже подкупом не возьмёшь — только себе могилу вырою. Придётся обратиться к самодеятельности (надеюсь, в этот раз обойдусь без гобеленов) и предельной внимательности».       Присматривался он предпочтительно к старшему поколению, среди которого были сведущие. Кухарка при нём была немногословна: поглядывала на него внимательными блёклыми от старости глазами и молча выдавала еду для господ. Резкая смена отношения к бывшему камердинеру после диалога с Джонсоном-младшим вызывала вопросы касательно независимости Дэвида. Застать Чарли на кухне было нелегко. Основную часть времени он проводил в конюшне, куда у лакея не было возможности прокрасться незамеченным.       «...и всё же мне удалось найти повод или, вернее, правильнее будет сказать, что это он нашёл меня. Миссис Гибсон вновь потеряла из виду рыжего кота и попросила найти его и покормить. Впрочем, поиски не были долгими — Гизмо был на веранде и спокойно лежал себе в кресле-качалке. Раньше мне не приходилось вступать с ним в прямой контакт, а оттого я впал в лёгкое смятение. Всё думал, а как поведёт себя кот при виде меня. Ответ был очевиден: мертвецов он не чаял, а посему и счёл логичным поскорее сбежать. По крайней мере, так мне казалось...»

***

      Фишер шёл по вымощенной дорожке, следуя за грациозно виляющим из стороны в сторону кошачьим хвостом. Сад постепенно сменился задним двором, а за ним простиралось поле зелёной травы с рассредоточено стоящими исполинскими вязами, низкими кустами и одиноким колодцем. Гизмо сорвался на бег по вытоптанной тропинке и, обогнув колодец, устремился в сторону обособленной пристройки.       — А ты не так прост, да? — Фишер оглянулся, взглядом окинул задний двор и окна, выходящие на него, и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, последовал за питомцем.       Старательно вылизывая лапку языком, кот спокойно ждал его у входа в конюшню. Вблизи она выглядела иначе. Внушительных размеров деревянное построение, укрытое черепицей, встретило его открытыми нараспашку дверьми, приглашая внутрь.       — Эй, мой шерстяной друг, может ты мне и в пределах особняка так поможешь? — заговорщически спросил лакей у кота и, взяв его на руки, вошёл в конюшню.       Семь лошадиных голов — четыре одной масти по левую сторону и три по правую, — поднялись, обратив внимание на незнакомца. Серые настороженно глазели на него, белая фыркнула и ушла вглубь своего денника, повернувшись к посетителю крупом, а гнедой с тёмной гривой скучающе погрузил морду в кормушку с овсом. Всё внимание Фишера было приковано к стоящей поодаль от всех лошади. Чёрная, как тьма, она величаво смотрела на него, взглядом маня к себе.       Кот сжался, шерсть его слегка вздыбилась. Лакей вопросительно глянул на него и, утешительно погладив по спинке, надвинулся в сторону вороной лошади. Чем ближе он был к ней, тем беспокойней становился Гизмо: он шипел, дёргался, брыкался, когтями проводил по лацканам фрака, но с рук не спрыгивал.       — Не подходите к ней! — густой бас раздался сзади, остановив Фишера.       Он обернулся. У порога, держа в руках вилы, стоял Чарли. В замызганной рубахе с влажными подмышками и блестящим от пота лицом.       — Она очень хитрая и опасная. Сперва к себе зазывает, а потом без ушей, волос да пальцев оставляет, — конюх приставил вилы к стене и грузной поступью подошёл к лакею.       — Какая знакомая характеристика, — усмехнулся Фишер.       Чарли улыбнулся во все тридцать два зуба.       — Такой маленький, а голос, как у деревенского здоровяка, — он рассмеялся. Кони издевательски заржали, словно им понравилась его шутка.       Фишер сильнее прижал к себе Гизмо.       — Такой большой, а мышление, как у дошкольного дитя, — ответил он и прежде, чем Чарли успел обидеться, перевёл тему, вернувшись к истоку их диалога. — Эта вороная лошадь принадлежит молодому господину?       — Да, — Чарли глубокого кивнул и взглянул на объект их беседы. — Чумой звать. Сам господин так нарёк.       — А чего держишь её так обособленно? Неужто настолько опасна, что своих же кусает?       — О, мистер Ф., мустанг и не такое может. Характер сложный — осторожная и недоверчивая, — таким тяжело понравиться. Волю любит, упрямица. Сказал бы, что дикая, да нет, благородством всё равно не обделена.       — Неудивительно, что господин её выбрал, — хмыкнул лакей.       — А вот тут вы не правы, мистер Ф. — Фишер вопросительно склонил голову. — Не господин её выбрал — она выбрала его. Да-да, вы не ослышались. С животными всегда так. Вот даже этот милый кот, он ни к кому на руки не идёт. Зато как пригрелся у вашей груди.       Фишер в лёгком раздражении поджал губы в тоненькую полоску.       — Характер характером, но ведь вряд ли она достанет до соседней лошади. Денник большой, да и хорошо огорожен. Может дашь ей попытку влиться в общество друзей? Хотя бы через одну стеночку.       Чарли задумчиво почесал затылок, устремив свой взор к протянутым поперёк балкам под крышей.       — Мысль хорошая, да только нельзя ей туда. Не её это место.       — А чьё же тогда? — Фишер сощурил глаза. — Оно ведь пустует.       — Феникса оно, — конюх назидательно выставил указательный палец вверх.       — Феникса?       — Да, Феникса. Шетлендский пони: золотая грива, густая шерсть, умные глаза и сильное тело при всей его низкорослости. Красивый, добрый и очень послушный. С такими работать приятно, — воодушевлённо проговорил Чарли и виновато глянул на фыркнувшую Чуму. — Ну-ну, с тобой тоже работать в радость.       Она демонстративно отвернулась, небрежно махнув хвостом.       — Обижается, — мужчина досадливо покачал головой, обратившись к Фишеру.       — А где Феникс сейчас?       — В земле уже как десятый год покоится. Эх, как не стало хозяйки, так и слёг от тоски. Ни ел, ни пил, весь иссох да помер, — плечи его понуро опустились, а на лице отразилась маска печали.       — Сожалею. Наверное, у них была особая связь, — участливо вздохнул лакей.       — Ещё какая! Только он её видел — сразу на дыбы вставал да радостно ржал. Солнцем она для него была — лучезарная и весёлая.       — Да, таких людей мало. И что удивительно, они не забываются, — нащупав слабое место, Фишер поддержал диалог.       — Вот! Именно что! Столько лет прошло, а сердцем всё равно будто там нахожусь. Сижу рядом с Фениксом, глажу его по пушистой холке, а маленькая Одри полевые цветы вплетает ему в гриву и всё говорит, какой же у неё красивый пони, самый лучший в этом мире.       Чума забрыкалась и упёрлась в деревянную перегородку денника, с грохотом ударив по ней передними копытами.       — Ну-ка не буянь! — сделал ей замечание конюх, на что она недовольно фыркнула и ещё раз стукнула по дереву. — Характер проснулся. Вы уж простите Чуму за шум и меня, мистер Ф., что я вас задержал. Вас, наверное, уже ищут.       — Ничего, Винс уже вышел на службу, в случае чего подменит, — как ни в чём ни бывало ответил Фишер и провёл рукой по спине Гизмо, поднявшего на него встревоженные глаза.       Кот требовательно мяукнул.       — А разве он может подменять вас? Вы же на господина работаете.       — Уже нет, — сухо ответил лакей, подавив нарастающее раздражение.       — Может оно и к лучшему, — хмыкнул Чарли и провёл тыльной стороной руки по носу. — Впервые с вами поговорил хотя бы. Не такой уж вы и пугающий человек. Не знаю, чего Дэвид так вас боится.       — К слову, о Дэвиде. Он так резко пошёл на поправку. Тебе не известно, что с ним произошло?       — Нет, — Чарли пожал плечами. — Мы редко разговариваем. Да утомился, наверное. С приходом весны у него всегда много работы появляется. Там кустик постричь надо, тут грядку прополоть, деревья от паразитов обработать. Отдыхать некогда, мистер Ф.       Фишер скучающе угукнул.       — Да уж, жалко, что Феникса не стало. Мне бы хотелось увидеть его воочию.       Чума вновь фыркнула и, высунув голову в проход, угрожающе щёлкнула белыми зубами.       — Интересно выходит. Она злится, когда мы говорим о Фениксе. Почему так, Чарли?       — Ревнует, — мужчина развёл руки в стороны.       — К мёртвому пони?       Чарли несколько потупил взгляд. Неоднозначно кивнул головой и взволнованно глянул на лошадь.       Гизмо вновь подал голос и, высвободившись из рук лакея, побежал к выходу. Фишер легонько выругался и, вынужденно попрощавшись с конюхом, поспешил отловить кота.       — Ну и чего ты мне не дал с ним договорить? — спросил он у питомца, перехватив его подле колодца.       Кот несколько раз мяукнул.       — Ты же понимаешь, что я ничего не понял из того, что ты сказал. — Кот снова мяукнул, но более настойчиво и несколько рассерженно. — Ладно, идём. Не знаю, что ты хотел мне сказать, но, думаю, Чарли прав. Долго пропадать из виду нельзя.       Он подхватил кота на руки и вернулся на веранду. Винс нервно расхаживал из стороны в сторону, наматывая очередной круг. При виде Фишера его брови недовольно опустились к переносице, а сам он остановился в проходе.       — Безымянный, ты где бродил? — в голосе его слышалось нетерпение, приправленное нескрываемым раздражением.       — Кота искал, — спокойно ответил Фишер и погладил Гизмо под ухом.       — Кота искал, — передразнил его напарник, скорчив гримасу. — Дай его сюда.       Гизмо спрыгнул с рук Фишера и, в полёте зацепив Винса когтями, сорвал его перчатку на пол.       — Чёрт, рыжий мерзавец, — зло шикнул на кота лакей и, подняв вещь, принялся её отряхивать.       — Повежливее надо быть. Это не абы какой кот.       Винс одарил Фишера презрительным взглядом и надел перчатку.       — Тебя Эддисон ищет. Говорит, срочно.       Бывший камердинер решил уточнить причину столь резких поисков, однако вместо вразумительного ответа получил хлёсткое: «У него и узнаешь. Он был в гостиной».       Фишер понятливо хмыкнул. Попытки наладить отношения с Винсом давно потеряли актуальность, став бесполезным и обременительным занятием. Он не видел смысла в разрешении конфликта с человеком, который не желал общаться с ним и воспринимал его исключительно в качестве преграды. Благо, Сильвия равнодушна ко мне. А то у тебя от злости наверняка бы скулы лопнули, отлетев в разные стороны, — подумал Фишер, ехидно ухмыльнувшись под маской, и, сухо поблагодарив за оповещение, отправился на поиски дворецкого.