Name's Fisher

      — Вот так дела… — со стоном, руками обхватив больные колени, кухарка села за стол.       Сара, скучающе рассматривавшая плавающие чаинки в своей чашке, вопросительно глянула на старуху.       — Черти что творится, — особо не обратив на неё внимания, женщина принялась сетовать на жизнь. — То эти двое побитые ходют, то Эвелин, как смерть, вся чёрная умчала без этой своей золушки, то безликий с Уильямом резко местами поменялись. Я про нашего чернявого молчу. Не нравится он мне, как сельский дурачок улыбается и молчком всё делает. Ей-богу, лучше б байки свои травил. Ладно, хоть есть начал, а то ж до этого по чайной ложке всё пробовал, если вообще глотал.       Помощница грустно усмехнулась.       — Мне Уильяма жалко, — охнула старуха. — Замучил его этот душегуб: то ему не нравится, это ему не нравится, то каша холодная, то суп пересолили. Бедняга бегает туда-сюда, весь краснющий, отдышаться не может, а тому хоть бы хны. Ты что, свой комфорт превыше остальных. Вот, что удивительно, с безликим такого не было. Там он так ровненько себя вёл. Заметила, да?       — Ровненько вёл кто? Господин или мистер Никто?       — Да красавец наш благородный. А вот безликий тот ещё чёрт. Тихий, неприметный и очень зоркий. И от него такой, знаешь, сладостью тянет. Неприятной, тьфу, чтоб его, — сплюнула старуха.       — Я не замечала, — пожала плечами девушка. — Но это ж наоборот хорошо, раз пахнет сладко. Значит, следит за собой.       — От дурёха. Помнишь тухлую говядину? — Сара поморщилась. — Вот примерно тот же запах.       — Ну, нет, тётушка Ирма. Я знаю, что у вас очень богатый жизненный опыт, но так сказать о человеке… Он просто долго работал с господином. А сладость… Может, сладкое любит? У нас, кстати, шоколад стал быстро заканчиваться.       — А шоколад барышня крадёт. Вот она-то как раз сладкое и любит. Одной ночью не спалось мне, подумала, дай на кухню схожу, водички попью. Прихожу, а там дверь на распашку, заходи, кто хочет, заглядываю внутрь и, мамочки, — старуха всплеснула руками и откинулась на спинку стула, — кладовка открыта, а там, честное слово, как будто призрак ходит. Думаю, ну всё, сейчас удар хватит. А потом, оп, слышу, чертыхается себе под нос, и так грубо, как мужик какой-то. А голос причём звонкий, как у Сильвии. Я успокоилась, подумала, ну, как отчитаю тотчас, потом гляжу, она на корточки села. А у неё на сорочке ещё и вырез такой сбоку, вся нога видна, а на голеньком бедре, не поверишь, нож висит. Меня аж проняло. Ты представляешь? Я думаю, ну их, эту воду и замечание. Пусть хоть всю кладовку перевернёт, лишь бы со мной чего не случилось. В общем, ушла я.       — Вы испугались мисс Кэмпбелл? — удивилась Сара. Губы её тронула полуулыбка.       — Да она ж уличное отребье. Разбойница. С такими вообще связываться нельзя.       — Ну, мистер Никто так не считает. Слышала, он якшается с ней.       — Ну, дурак дурака…       — Да-да, — Сара с лёгкой досадой глянула в бурую муть.       — Это тебе девки сказали? — внезапно спросила старуха, шмыгнув носом.       — Ну, я краем уха услышала. Присцилла всё причитала, Сильвию хотела разговорить, а та как-то, ну, не хотела беседовать. Всё отнекивалась, хмыкала и старалась сильно не улыбаться…       — Вся эта их история с лестницей смердит. Причём донельзя.       — Вы думаете, они как-то связаны с пропажей Мэри?       — Ох, дитё, только между нами. Нет уже Мэри в живых, — кухарка протяжно выдохнула, языком провела по пожелтевшим зубам и, поморщив губы в размышлении, мрачно посмотрела на помощницу.       Сара в удивлении насупилась.       — Как? Откуда?       Старуха не ответила, выразительно прикрыла веки, жестом подтвердив всю серьёзность слов.       — Тогда как же выходит… Винс и Сильвия в тот же день…       Женщина утвердительно моргнула.       — Только один дьявол знает как. Было ли это до или после. Но да, я думаю, что между золушкой и нашими двумя есть чёртова связь. Только об этом никому. Дэвиду так тем более. Усекла?       Сара несколько раз кивнула головой в согласии.       — Тётушка Ирма, а вы знаете, почему мистер Никто стал лакеем? — спросила девушка, прервав затянувшееся молчание.       Кухарка ответила отрицанием, настороженно смотря в широко раскрытые серые глаза помощницы.       — Тогда слушайте…

***

      Фишер шёл по широкому коридору первого этажа, равнодушно разглядывая чёрные и белые мраморные плиты. Утренние дела вместе с личными поручениями были выполнены безукоризненно, как, впрочем, и всегда, давно став для него рутиной. Круг общения расширился, но поговорить о чём-то личном было не с кем. Кроме Эшли, которой было интересно всё, начиная от того, как обстоят его дела на новой должности, заканчивая тем, сколько раз он успел столкнуться с Лоуренсом. На последний вопрос Фишер всегда старался отвечать, что ни разу. Но всё же были случаи, когда сама жизнь преподносила возможность обменяться взглядами. Вдумчивыми и меланхоличными.       Без Уильяма не обходилось. Новоиспечённый камердинер, так нагло сменивший предыдущего, едва ли поспевал за своим покровителем. Взвалившаяся на его плечи ноша была под силу только мёртвому — быть безупречным, бдительным и покорным, с чем он не справлялся, получая в отместку колкие упрёки и обидные замечания. Но этим мера наказаний не ограничивалась. Порой Фишер замечал, как Джонсон-младший, видя своего бывшего камердинера беседующим с Кэмпбелл или миссис Гибсон, демонстративно выбивал вещи из рук Уильяма и, бросив на лакея беспристрастный взгляд, уходил по своим делам. «Бесится», — злорадствовала Эшли; экономка же закатывала глаза, поминая мужчину не самыми приятными словами. Однако, невзирая на слова остальных, Фишеру в эти моменты так или иначе больше всего было жаль юношу.       Он думал об извинении, желая прекратить эти издевательства над бывшим напарником, но нутро противилось. Другая Эшли просилась в бой, стремясь сделать пакость, другой Тодд требовал наблюдать. И лишь Оливер советовал помочь, но голос его был так тих и слаб, что Фишер уже перестал обращать на него внимание.       Ноги привели его к комнате отдыха. Он недолго постоял под дверью, отрешённо глядя на неё, и вошёл внутрь. В помещении, к его удивлению, вовсю орудовала Сильвия. Напевая под нос одной себе известный мотив, она активно протирала тряпкой камин.       Лакей собрался было уйти, но мысль о «лестнице» вновь дала о себе знать, пробудив былое любопытство. Он тихонечко подошёл к служанке и мягко её окликнул.       От неожиданности Сильвия подпрыгнула на месте и испуганно уставилась в два бледно-голубых глаза. Отброшенная на них тень от верхних краёв прорезей маски придавала его образу мрачности и загадочности, делая его несколько устрашающим и безумным.       — Ну вы и крадётесь, мистер Ф. Хлеще самого мистера Эддисона, — выдохнула горничная, тыльной стороной руки утерев пот со лба.       — Прости. Не хотел напугать. Не думал, что увижу тебя здесь.       — А где ж мне ещё быть? Бестия сегодня сюда загнала, сказала, пока не отдраю всё тут, в коридор не выйду.       — А если господа зайдут? Неужто по мнению миссис Гибсон тебе и при них порядок наводить придётся?       — Шутите, да? — нервно улыбнулась служанка. — А вот мне не до смеха. Присцилла без меня не управилась. Вот и работаем теперь в поте лица, ни часу продыху.       Фишер внимательно осмотрел её лицо: ссадина на нижней губе затянулась, синяки почти рассосались, оставив розоватые мелкоточечные кровоподтёки. От его взгляда ей стало немного не по себе. Улыбка растворилась, а глаза, беспокойные, мечущиеся между страхом и тревогой, то опускались, то смотрели на лакея вновь.       — Что-то не так с моим лицом, мистер Ф.? — прямо спросила она, сжав в руках тряпку.       — Прошу меня простить в который раз. Что-то засмотрелся. Я лишь хотел сказать, что ты неплохо выглядишь. И я рад твоему выздоровлению и возвращению на службу.       — Ох, спасибо, — она смущённо отвела взгляд в сторону. — Винс тоже так сказал.       — Правда? — наигранно удивился Фишер. — А я-то думал, что он не способен делать комплименты.       — А вы хотите, чтобы он и вам комплимент сделал? — усмехнулась Сильвия, ладошкой прикрыв рот.       — О, нет, извольте. Уж лучше видеть его грубым и недовольным, чем обольстительным и навязчивым.       — Да бросьте. Винс не такой, каким вам кажется. Он и мухи не тронет, честно-честно.       — Ну не знаю, на днях он очень нелицеприятно повёл себя с местным котом. Назвал его рыжим мерзавцем. Так что, может, человека он и не тронет, а вот с животными…       — Вы не правы, мистер Ф. Винс очень хороший и безобидный юноша. В отличие от меня… — она грустно опустила взгляд и тяжело вздохнула.       — Почему? — лакей вопросительно склонил голову.       — Потому что… — горничная замялась, щёки её немного надулись. — Потому что это я виновата. Из-за меня он пострадал.       Она прерывисто вздохнула, маленькие плечи судорожно вздрогнули, словно её окатило холодной водой. Фишер не раздумывая вложил женские руки в свои ладони и встретился с её встревоженным взглядом.       — Если тебя что-то тяготит, то необязательно нести эту ношу в одиночку. Я не прошу тебя рассказать мне всё, но если в глубине души ты понимаешь, что больше не можешь держать это в себе, то лучше выпусти наружу.       Его глаза, призрачно-голубые, смотрели вглубь души, обнажая изнутри и покрывая всё лёгкой изморозью. От них нельзя было спрятаться, настолько они оцепляли, фиксируя взгляд на себе, затягивая всё глубже и глубже, как водоворот, в центре которого таилось поразительное спокойствие. На миг Сильвии показалось, что он её гипнотизирует, но потом морок спал, по щекам покатились слёзы, а вместе с ними полилась и история из её уст.       Она говорила, не тая правды. Говорила сбивчиво, захлёбываясь слезами. Говорила, пока в лёгких не заканчивался воздух, умолкала, дабы сделать вдох, и снова говорила. Много. А закончив с рассказом, обхватила лацканы его фрака и покрасневшим, мокрым лицом вжалась в его плечо, не переставая всхлипывать.       — Значит так ты меня защитил… ценой жизни других… — одними губами промолвил Фишер, отрешённо смотря вперёд. — Неужели мы не можем иначе?..       Перед глазами мелькнул образ мёртвой Мэри, хладно лежавшей меж досок в пристройке. Одинокая, забытая, никому не нужная, отправленная в анатомический театр в качестве ценного материала для изучения особенностей человеческой природы. Оставшаяся в его памяти в качестве собственной мести за боль и мучения, которые ей пришлось испытать из-за него. И всё ради того, кто теперь не нуждался в нём. Фишер крепко зажмурился, стараясь не думать об этом в данный момент. Не сейчас, когда Сильвия плакала ему в плечо, нуждаясь в поддержке. Не сейчас…       Лакей неосознанно, но крайне осторожно обнял её. Рукой утешительно погладил по спине над лопатками. Слова были ни к чему. Они казались ему лишними и даже способными навредить, невзирая на простоту и искренность обращения. В чём Лоуренс был прав.       — Си, сюда бестия… — в комнату вошёл Винс и замер при виде обнимающихся напарника и горничной. — А ну руки убрал!       Девушка встрепенулась, отошла от Фишера и попросила друга успокоиться, однако слёзы на её щеках лишь сильнее разозлили его.       — Что он с тобой сделал? Что ты сделал?! — юноша резко сократил дистанцию между собой и лакеем и, грубо схватив того за воротник, прижал к стене.       — Чёрт, Винс, пожалуйста… — взмолилась Сильвия.       — Должности стало мало и ты решил перейти к дамам? Да что ты себе позволяешь, а?! Кем ты себя возомнил? Ты что, Бог или сам дьявол, чтобы так относиться к остальным?! — выкрикнул Винс, гневно смотря в удивлённые глаза.       Ты зол на меня, подумал Фишер. И я не могу оказать тебе должное сопротивление, зная, через что тебе пришлось пройти по моей вине. Но и бездействием наша распря не сможет разрешиться. Мне нужно предпринять что-то, но что? Я сбит с толку…       — Тебя вечно защищают, но ты хоть раз попробовал защититься сам?! Безликий и безымянный. Тень Джонсона. Но кто ты без него? Что скрываешь под маской? Благородство или уродство? Хотя знаешь, кажется, этот момент настал. Я выбью из тебя всю спесь и спущу на землю. Пора познакомиться ближе, мистер Ф., — он зарылся пальцами в парик Фишера с целью расстегнуть ремни маски.       Правая рука существа инстинктивно обхватила его предплечье близ запястья и крепко сжала, принудив пальцы разжаться. Кисть юноши застыла, запутавшись в волосах. От медленно нарастающей боли Винс сморщился, недоумённо глядя в два чёрных отверстия на фарфоровом лице.       — Не стоит… — мрачно прошептал Фишер. Рука его стала постепенно опускаться, отводя кисть юноши в сторону.       Напряжённые мышцы плеча дрожали, стараясь воспротивиться давлению, но даже этого было недостаточно, чтобы устоять перед силой мистера Ф. Те плавность и осторожность, с которыми он действовал, впечатляли и пугали одновременно, ставя под сомнения его идеальную характеристику, бывшую наравне с резюме мистера Эддисона. И хоть дворецкий был скрытным и до жути спокойным мужчиной, даже он не смог бы в этот момент составить Фишеру конкуренцию.       Кончики пальцев неприятно покалывало, онемение нарастало, распространяясь, поднимаясь всё выше и выше. Винс отпустил его воротник и свободной рукой принялся помогать себе вырваться из мёртвой хватки, шипя и чертыхаясь под нос.       — Мистер Ф., прошу, хватит. Вы ему сейчас руку сломаете! — вмешалась Сильвия и, подбежав к мужчинам, обхватила ладонями плечо Фишера. — Ему же больно. Пожалуйста…       Фишер не сводил глаз с юноши. Вкушая его страх и слабость перед ним, последствия глупости и низменности действий его, он, ведомый голосом злобы и собственной справедливости, обнаружил интересную для себя закономерность. Боль могла быть приятна, если она следовала за агрессией, выходом ярости. Боль могла утихомирить, подавить другие чувства, заглушить шёпот мыслей. Боль могла стать спасением, если того желала жертва. И через боль можно было управлять другими. Радикальный Моррисон всегда знал это, а оттого предпочитал наблюдать, ожидая подходящего момента. Триумфа от безграничной власти, когда вместо упрёков слышишь мольбу.       Он разжал кисть, волком глядя на выдохнувшего Винса. Насытившись сполна зрелищем, злоба отступила, улеглась вглубь его нутра, затаившись. Взгляд прояснился, в голове вдруг стало тихо. Лишь сипение лакея и участливые вздохи горничной пробивались в разум. А общая картина происходящего представилась Фишеру крайне удручающей.       Снова. Он снова допустил это. Только теперь не по собственной воле, а от глубины чувств, пронизавших его. От вины, от совести и… тоски.       Фишер хотел было извиниться, но Сильвия посмотрела на него с такой мольбой, что у него пропал дар речи. Сражённый стыдом, он поспешил пойти прочь во избежание последующих проблем.       — Зачем? Зачем? Почему нельзя было просто остановить и оттолкнуть? Зачем ты позволил ему снова выйти? — он задавался вопросами, шагая по коридору и тревожно глядя себе под ноги.       — Ты о чём? — внезапно раздалось слева, и Фишер обернулся.       Пара зелёных глаз заинтересовано смотрела на него в прищуре.       — Гизмо сбежал, — соврал Фишер. — Придётся снова искать.       — Да? — Кэмпбелл подошла ближе и поднесла к губам шоколад. — Тогда почему ты повторял одно и то же? Это «Зачем? Зачем?», м, чудо? Не думаю, что побег кота стоит таких переживаний, — она положила кусочек на язык и принялась его разжёвывать.       И хоть на её лице не красовалась плотоядная улыбка, как в день их творческого знакомства, в глазах её он заметил блеск хитрости с примесью подозрительности.       — Тебе показалось, — холодно ответил он и продолжил свой путь.       Оставшись на месте, она окликнула его. Оборачиваться лакей не стал, спеша скорее уединиться, но, невзирая на приличные ярды, разделявшие их, он всё же услышал её приглашение в свои покои с целью набросать пару эскизов.       В тот вечер Фишер к ней не пришёл.

***

      По завершении рабочего дня в полной тишине Фишер по обыкновению заперся в своей комнате и вместо подготовки ко сну сел за письменный стол. Настроившись на меланхоличный лад, он погрузился в рефлексию, из которой в последствии был грубо вырван громким и безапелляционным стуком. Сперва ему показалось, что это пришёл Винс, намереваясь обсудить их последний конфликт с вероятным продолжением, но шепелявый голос, раздавшийся за дверью, унял былое напряжение, сменив его раздражением.       Фишер открыл дверь и, игнорируя все правила хорошего тона, спросил прямо:       — Что на этот раз, Уильям?       Камердинер был крайне возмущён и возбуждён, отчего казалось, что лицо его с надутыми от злобы щеками вот-вот лопнет.       — Мистер Ф., прости за такой поздний визит, но это выше моих сил! Это уже издевательство какое-то! Я не понимаю, как ты его терпел?! Как?! — процедил Уильям, периодически срываясь с шёпота на полутон выше.       Фишер намеревался съязвить, упрекнув свою замену в склонности к пустословию, но, видя, что тот едва ли пар не пускал из раздутых ноздрей и торчащих ушей, решил его не изводить.       — Это достаточно сложный процесс… — уклончиво ответил он. — Лучше расскажи мне, что стряслось.       — Он в оранжерее. Дрыхнет. С книжечкой в руках. Я хотел разбудить его, да вот потом подумал, что я получу в ответ: очередной выговор или книгой по лицу? Господин, как выяснилось, очень капризный человек. И ошибок не прощает, злопамятный чёрт.       Яблоко от яблони… — подумал Фишер и согласился в какой-то степени с умозаключением Уильяма.       — Ну да, кому, как не мне, это знакомо, — вздохнул он. — Ты поэтому сюда пришёл? Спросить у меня совета? Или всё-таки за чем-то конкретным?       — Да и ещё раз да. Как мне перенести его в покои? Он же здоровее меня!       — Ответ прост: никак, — легко изрёк Фишер и пожал плечами, глядя в удивлённые глаза камердинера. — Оставь его там, а сам иди спать.       — Ни за что… — поражённо прошептал Уильям, медленно мотая головой из стороны в сторону. — Он же утром меня за это… убьёт.       — Найди аргументы в свою защиту.       — Прости, безликий, но я не умею так красиво озвучивать свои мысли, как ты. Хотя, раз ты сам до лакея опустился… — юноша неловко сжался, виновато посматривая на бледную маску.       — Сейчас не понял, — насторожился лакей, привалившись плечом к дверному косяку. — Ты на что намекаешь?       — Ну, при всей твоей безупречности ты всё равно потерял ту должность. Значит, стал неугоден ему, оплошал или сделал чего. А уж с моей-то неуклюжестью я так и подавно со свистом вылечу из его покоев.       — Надо же, а ты, оказывается, не так уж и безнадёжен, — заключил Фишер, утвердительно кивнув головой.       — Тьфу ты, не копируй его! У меня аж мурашки по спине пробежали.       Лакей не сдержался и прыснул. Закатил глаза, думая над тем, что делать с этим тревожным человеком, и, смирившись с его незавидной судьбой, решил ему помочь.       — Иди к себе. Я всё улажу, — пообещал он и, столкнувшись с немым вопросительным протестом, увещевал юношу довериться ему.       Предварительно спрятав все свои записи в выдвижной ящик и накрыв их двойным дном во избежание стороннего любопытства, он стянул с постели плед и, покинув свою комнату, направился в сторону оранжереи.       Дверь была приоткрыта — по всей видимости, Уильям настолько боялся господина, что даже уйти постарался как можно тише. Фишер долго колебался, терзаясь сомнениями касательно своих действий, всё смотрел на витражное стекло, в задумчивости разглядывая то прозрачные, то матовые участки. Дать обещание было легко, а вот выполнить его, когда на душе всё ещё оставался неприятный осадок, — тяжко. Он мог уйти, бросив Уильяма одного с предстоящей проблемой, но, собравшись с мыслями, всё же переступил через порог.       Ночью в оранжерее было по-особенному красиво. Лунный свет, проникавший внутрь сквозь витражные окна, подсвечивал растения, окрашивая их в разные цвета. Волшебный калейдоскоп охватил доступное светилу пространство и пробудил ностальгию по временам детских повестей по вечерам и наивному мышлению относительно структуры этого мира. Фишер невольно вдохнул, улавливая смесь нежных ароматов распустившихся бутонов и древесных нот кустов. Пахло приятно, гораздо лучше, чем в тот день, когда ему довелось помочь госпоже с композицией, выслушав в довесок её перечень неоднозначных вопросов. Радовало ещё то, что после того дня она им не интересовалась. По крайней мере, открыто.       Лакей сжал в руках аккуратно сложенный плед и, придя в себя, направился в сторону уютного уголка. За круглым столиком, обставленным по бокам небольшими креслами с подушками, на резном диване, свесив голову на плечо, сидя спал Лоуренс. Фитиль лампы, одиноко стоявшей на столешнице, горел, пуская слабый свет.       Фишер подошёл ближе. Глаз зацепился за книгу, валяющуюся на полу. Видимо, выскользнула из рук, заключил лакей и, подняв её, положил на стол. Окинул взглядом спящего господина и, отметив его крайне неудобную позу, досадно вздохнул.       Ну точно дурная привычка, он укоризненно покачал головой и осторожно, стараясь не разбудить, принялся его укладывать. Подложил под голову подушку, уложил ноги и накрыл пледом, не забыв напоследок пригладить ткань.       — Ну вот, другое дело, — заключил Фишер и собрался было уйти, но остановился, ещё раз взглянул на Лоуренса, на его спокойное лицо, подсвеченное лампой, и, поймав себя на мысли, что не может оторвать от него глаз, сел в соседнее кресло.       Когда он ещё сможет увидеть его таким? Наступит ли вообще этот день? Мог ли Фишер рассчитывать на благосклонность господина? Поняв, что такое едва ли возможно после сказанных слов, лакей понуро склонил голову.       — Во мне всё борются противоречивые чувства, — вдруг начал он шёпотом. — Я зол на себя, затем на вас. И в то же время я не перестаю оправдывать нас обоих. Мы оба виноваты в том, что с нами произошло. И оба не хотим этого признавать. Мне больно от того, как вы поступили со мной, так скоро найдя мне замену, но в то же время я сделал больно и вам, перешагнув ту грань, черту дозволенного. Но извинюсь ли я за правду? Стану ли просить прощения за то, что увидел в ваших глазах? Я не уверен, что смогу снискать этой силы. Увы, но с недавних пор я ею обделён. Я не могу сказать, что значит «правильно», а что есть «вздор». Жизнь вне вашего контроля и помыслы мои учат меня иному. Ставят другие требования, другие рамки, меняют моё отношение к вам, но я не этого хочу. Я хочу быть подле вас. Хочу быть верен, честен с вами, но если оно будет так, то вы сочтёте меня дураком, убьёте меня или того хуже — бросите. Хотя мне так нравится жизнь. И эта её эфемерность в груди.       Он накрыл ладонью участок, где находилось сердце, и грустно усмехнулся.       — Вы спрашивали, что мне снится. Мне снитесь вы. И вы другой. Тот прежний: в глазах уверенность, а в сердце пламя и грация в словах, на деле, в теле. Вы были так теплы, а ныне от вас веет стужей. Я замерзаю. Не знаю, что стоит предпринять. Огонь нас не спасёт — мы в нём сгорим, но, отпустив друг друга, позволим ему поглотить остальных. Выходит, нам нельзя быть вместе… но и порознь мы не можем существовать. Я понял, что зависим от вас, а вы не можете жить без меня, ведь я часть вас. Ваше творение, результат ваших трудов. Я ваш оплот и вера в будущее, в эволюцию. Вы говорили мне про учение Дарвина: сильный вытесняет слабого. Так вот, без вас я слаб, не в силах контролировать малейшие порывы — злоба меня съедает, и от этого я не могу убежать. Единственное, что меня спасёт, это изоляция, но… выдержу ли я? Не исчезну ли полностью как личность? От одной этой мысли мне страшно, — он тяжело вздохнул. — Наверное, я всё же плохой человек, раз допускаю этот вариант. Возможно, такова моя суть — делать больно другим, но… Я уже говорил, что не этого хочу. Не этого…       Фишер огорчённо прикрыл веки и сжал лацкан фрака. В памяти стали возникать приятные воспоминания об их совместном времяпрепровождении, отчего его холодное сердце, покрытое изморозью, помалу начало таять. Взглянув на Джонсона ещё раз, напоследок, он собрался уйти, но сделал это лишь с приходом рассвета.

***

      Утром, за общим столом Уильям был несколько взбудоражен: быстро уминал свой завтрак и периодически бросал на Фишера тревожные взгляды. Тот спокойно ел овсянку, тщательно и очень медленно разжёвывая её, чем неосознанно вызывал непрошенное сочувствие со стороны миссис Гибсон. И пусть та сидела не проронив ни слова — вся её мимика говорила за неё. Винс старался не отвлекаться от своего блюда или, как думал Фишер, пытался не замечать его самого. А Терренс, изредка награждая каждого из присутствующих внимательным взглядом, молча трапезничал, подав голос лишь дважды: когда пожелал всем приятного аппетита и когда поднялся из-за стола, поблагодарив женщину за организацию завтрака.       В первой половине дня судьба не дала возможности повстречаться с Джонсоном-младшим, однако вместо него Фишер столкнулся с относительно спокойным Уильямом. В руках тот держал аккуратно сложенный плед и, криво улыбаясь не то от неловкости, не то по глупости, с благодарностью вручил его лакею у дверей комнаты на чердаке.       — Мистер Ф., если бы не ты, то, ей-богу, я бы уже покинул это поместье.       Фишер, не проронив ни слова, принял вещь из рук камердинера.       — Не знаю, в чём именно заключается твой секрет, но надеюсь, что однажды я всё же смогу найти подход к господину, — не унимался Уильям, по всей видимости, пытаясь разговорить его.       Задумчиво рассматривая плед, лакей промолчал и в этот раз, чем окончательно вогнал бывшего напарника в смятение. Сделав ещё пару безуспешных попыток вовлечь безликого в диалог, Уильям всё же сдался и, ещё раз сердечно поблагодарив Фишера, поспешил удалиться.       Стоило ему скрыться за углом, как лакей тут же сжал в руках грубую ткань. Вернул… но почему? Почему не отнёс в комнату для хранения постельного белья, а принёс именно ему? Неужели господин всё понял и ненавязчиво дал понять, что готов к диалогу? Фишер отринул эту версию, посчитав её парадоксальной и маловероятной. Скорее всего, господин так хотел показать, что не станет принимать от него помощь, а оттого и решил сыграть в милосердие с Уильямом.       — В таком случае госпожа Эвелин действительно была права: вы хуже, чем я думал, — озвучил он свою мысль. — Хотя… может, я преувеличиваю, и на деле эта затея принадлежала Уильяму? Чёрт, эта игра на нервах становится невыносимой…       Он грубо чертыхнулся и открыл дверь своей комнаты.       — Разговариваешь сам с собой? Как интересно…       Фишер несколько опешил при виде своего визитёра, едва не выронив плед, и, придя в себя, одарил его осуждающим взглядом.       — Вламываешься ко мне без спросу? Как интересно…       Кэмпбелл довольно усмехнулась, положила книгу на стол и развернулась на стуле лицом к Фишеру, обхватив колено сцепленными между собой руками.       — Ты не навещаешь меня, и я решила, что сама нанесу визит. Так что тут всё логично.       — А стучаться не учили?       Вместо ответа она широко улыбнулась, на что Фишер фыркнул:       — Ты, наверное, единственная, кто, зная правила этикета, полностью ими пренебрегает.       — Ну, за столом я не чавкаю, так что твои слова не совсем, как говорит Тодд, корректны.       Лакей закатил глаза.       — Хватит этого. Зачем пожаловала? — он сел на кровать, предварительно бросив на неё плед.       — Ну ты и грубиян сегодня. Опять этот бедненький несчастный настроение испортил?       — Нет, а что, должен был?       — В последнее время именно из-за него ты такой хмурый, как туча. Ну и из-за Ларри, конечно же, тоже.       — О, боже… — застонал Фишер, устремив свой взор к потолку. — Так, если это единственное, за чем ты сюда пришла, то вынужден тебя прервать, напомнив, что я нахожусь при исполнении.       — Я знаю, чудо. Но я гостья, а ты теперь обычненький холуй. Так что будь добр, исполни мою волю.       Она снисходительно посмотрела на него, демонстративно моргнув пару раз.       — Да ты наглеешь на глазах, душенька, — съязвил он, но, встретившись с её укоризненным взглядом, приправленным обольстительной улыбкой, не смог ей отказать. — Ладно, так-то ты, конечно, права. Чем могу быть полезен, мисс Кэмпбелл?       — Поговори со мной, Фишер. Ты здесь единственный человек, который умеет и слушать, и говорить.       — О чём? Только не о нас с господином, — опередил он её, не желая обсуждать эту тему.       — Ладно. Тогда… Фишер. Фамилия достаточно громкая, и тем не менее… Почему Ларри так тебя назвал?       — Потому что это не он меня так назвал. Я сам дал себе имя. Опережая твой вопрос касательно мотивов, скажу лишь, что мне оно просто понравилось.       — Но ведь это фамилия.       — Я знаю.       Она недоумённо заморгала, насупившись.       — Хорошо, копнём глубже. Почему оно тебе понравилось?       — Просто понравилось. Разве для этого нужна причина? — он поймал на себе взгляд, полный непонимания и возмущения, и с наигранной серьёзностью принялся пояснять: — Хорошо. Всё началось с книг о морских путешествиях. О суднах, державших курс по направлению ветра, о свободе пиратской жизни. И о морской фауне. Неисчисляемое количество различных представителей населяют подводный мир, рассекая водную гладь при контакте с воздухом, а затем плавно возвращаются в своё царство. Не лишённые комфорта, они кружат в бездне стаями, если слабы, или по одиночке, если сильны и велики. Между ними есть конкуренция, но их это не смущает, потому что им незачем переживать за это. Они свободны от ответственности и других жизненных тягот. Они глупы, а потому счастливы…       Кэмпбелл, распознавшая иронию, не сдержала улыбки и, вслушиваясь в его фантазёрские россказни, уронила лицо в ладони. Плечи её вздрагивали от подавляемого смеха, и Фишер, заметивший это, закончил свою речь весьма странным умозаключением:       — Я Фишер, потому что я как рыба в воде. Буль-буль, — он издал пару странных звуков, после чего вместе с Кэмпбелл залился хохотом.       — Господи, какой кошмар, — взвыла Эшли, делая глубокий вдох. — Я Фишер, потому что я рыба. Ну ты и странный. Ужас просто.       — Солидарен. Мало того что странный, так ещё и оживший труп, — хохотнул он и чудаковато наклонил голову набок.       — Нет, меня лично в тебе это привлекает.       — Ну и кто тут из нас страннее?       — Однозначно наш юмор. Чёрт. Ужас-то какой. Кто услышит — непременно в лечебницу упечёт.       Фишер с ней согласился, а, когда они оба пришли в себя, совершенно искреннее признался:       — Спасибо, Эшли, за то, что принимаешь меня таким, какой я есть.

***

      Тогда он действительно был благодарен ей. Дружба с Эшли, такой своенравной, прямолинейной и дерзкой уличной девицей, была единственной его отрадой, спасавшей от внутренних изнурительных конфликтов. Она слушала его, когда остальные говорили, и была рядом, когда другие отворачивались. И если раньше он находил её коварной и бесцеремонной, то теперь в его глазах она олицетворяла силу и храбрость, сокрытую в девичьем сердце и выходящую наружу в виде протеста: провокационного, бойкого и игривого.       Покинув её гостевые покои после очередного вечернего сеанса создания эскизов, он направился в свою комнату. Стрелки часов давно перевалили за полночь, и коридоры накрыл сумрак. Тощий полумесяц, как гнусная улыбка, слабо подсвечивал окружение, бросавшее корявые тени на поверхность. Одна из них пришла в движение и под вой ветра приглушённо зашелестела. Фишер глянул в окно — кедровые ветки гибко отклонились в сторону направления потока воздуха, гулко ударив о стекло и раму. Погода в последние дни была нелётной: проливные дожди да порывистый ветер были настоящей радостью для Бестии и кухарки, чутко улавливавших изменения в атмосфере.       Он скучающее хмыкнул и продолжил путь. Под стоящей в углу круглой деревянной стойкой, служившей подставкой для цветочного горшка, что-то блеснуло. Два маленьких огонька, направленных в сторону блуждающего лакея, вынудили его остановиться и приковать к себе взгляд. Он пару раз моргнул, посчитав, что ему показалось, но, поняв, что морок не проходит, втянул воздух в лёгкие. Уловив знакомый аромат с уличной свежестью и лёгким мясным запахом, Фишер ухмыльнулся.       — Опять на месте не сидится? А завтра тебя по всему особняку будут искать.       Стоило ему надвинуться в сторону стойки, как чёрный комок выскочил из своей теневой засады и юркнул в дверной проём, оставив на половицах дорожку из капель и разводов. Фишер задался вопросом относительно странного поведения кота и, опустившись на одно колено, стал рассматривать следы. Мутная, тёмная жижа распласталась по настилу, как кусочки развалившегося желе. Он не побрезговал и кончиком пальца скользнул по разводу, растёр слизь между указательным и большим, отметив повышенную вязкость, и, поднеся к нижнему краю маски, принюхался. В ноздри ударил неприятный запах гнили, отчего его невольно перекосило.       — Чёрт, Гизмо, что ты притащил? — озвучил он свою мысль и, поднявшись, пошёл по следам кота.       Разводов он более не встречал, но запах, смрадный, неистово продолжал вести его по коридорам западного крыла, извилистым и лишённым всякого источника света. Он продолжал окликать питомца, но в ответ слышал глухое эхо, искажённое, рокочущее и удаляющееся в глубины потёмков.       Фишер свернул за угол и вышел на лестницу. Всего лишь один пролёт, ведущий к обособленной комнатке. Его невольно накрыло чувство дежавю, словно он пришёл к самому себе, но он отогнал его и принялся внимательно осматривать доступные глазу поверхности. Бледные стены, деревянные ступени и приоткрытая дверь в самом верху, из щели которой выбивался приглушённый холодный свет.       — Вот же ж… — сорвалось с его уст. В этой части особняка Фишеру ещё не доводилось побывать ввиду запретов, наложенных самим дворецким. Он выглянул в коридор, стал озираться по сторонам, принюхиваясь к другим запахам, и, убедившись, что он здесь один, поднялся наверх.       За дверью его ждал лишь толстый слой пыли, покрывший укутанную в серые простыни фурнитуру. Битком заполненные углы и покатый потолок со скопом нависших пушистых паутин говорили о запущенной беспризорности этого помещения, а расползавшаяся по стенам чёрная плесень — о её давности. Фишер глянул на пол — по густому ковру из пыли пробежала маленькая мышь, которая скрылась под объектом пятиугольной формы. Из всего общего хлама он выделялся отсутствием паутины и центральным расположением, приковав всё внимание к себе.       Юноша обернулся, предусмотрительности ради приподнял край маски и принюхался ещё раз. Всё было, как и прежде, спокойно, отчего он переступил через порог и, подойдя к объекту, сдёрнул с него ткань.       Перед ним открылся мольберт с недописанным портретом двух детей: юный господин, широко улыбаясь, сидел в кресле, удерживая на своих коленях светлую и жизнерадостную девочку. Оба разные, не похожие друг на друга, как луна и солнце, со стороны казались счастливыми и дружными, способными преодолеть все трудности вместе. Взгляд Фишера скользнул вниз. «Лоуренс и Одри Джонсон. 1881 год», — так гласила надпись в нижнем левом углу, сделанная наспех графитом.       — Мой сын говорил, что ты любознательный, но чтобы настолько… — Фишер обернулся на голос и встретился с безрадостными глазами баронета.       Мужчина в расстёгнутом сюртуке прошёл вперёд и, стянув ткань с одного из кресел, сел, ладонью потирая нахмуривший лоб.       — Сэр… — Он остановил Фишера и жестом предложил занять кресло напротив.       — Вместо извинений лучше составь мне компанию. Всё равно ведь не успокоишься, пока не узнаешь всего.       Фишер пристыженно опустил глаза и, стянув простыню, сел напротив Джонсона-старшего.       — Наверное, ты уже успел прочитать надпись. — Лакей кивнул. — У меня было двое детей. Подающий надежды сын и счастливая дочурка. А сейчас остался только сын… — мужчина вздохнул, сделав паузу, и, взглянув на картину, спросил: — Красивые, правда ведь?       — Очень, — кротко ответил Фишер, всматриваясь в милые детские черты.       — Ларри с детства был копией Лизы. Один-в-один. Даже характером в неё пошёл. А вот Одри была похожа на меня. Хотя сейчас я всматриваюсь в её личико и понимаю, что, будь она сейчас с нами, была бы похожа на Эвелин, — облокотившись о подлокотник, он прикрыл ладонью рот и огорчённо покачал головой, спрашивая самого себя: — Как так произошло…       Фишер непроизвольно сжался. Та печаль, с которой были произнесены эти слова, казалось, была осязаемой. Трогая само сердце, она раздирала его на части, не оставляя ничего, кроме боли и мук.       — Я всё думаю, что я сделал не так. За что жизнь поступила так со мной? Неужели мне и в самом деле надо было отступиться и отдать ей всё: эту чёртову фабрику, этот проклятый дом, все бумажные акции? Господи, да даже если бы это и было так, я бы отдал. Я бы отдал без возражений всё до последнего пенни, лишь бы мои дети были живы и счастливы. А что в итоге у меня осталось? Сын, абсолютно не заинтересованный в семейном деле, и совершенно несчастная сестра.       — А как же госпожа Элиза? — взволнованно спросил Фишер, ожидая худшего.       — Лиза… — задумчиво повторил мужчина и огладил подбородок. — Я люблю её. Она очень сильная женщина. Лишиться всего на своей земле, найти смысл жить заново, выстоять перед натиском общества не то что чужой страны, но и другого континента, а после потерять одного ребёнка. Юноша, право, это под силу не каждому.       — Вы восхищены ею?       — Да, — твёрдо ответил сэр Джим, устремив в Фишера серьёзный взгляд. — Настолько, что иногда мне кажется, что я её просто недостоин.       — Не прибедняйтесь, сэр. Раз судьба распорядилась так, значит, достойны.       Мужчина грустно усмехнулся.       — Судьба, говоришь… — он откинулся на спинку кресла и снова стал рассматривать незаконченный портрет. — Раз это судьба, то почему же она так жестоко обошлась с Одри? Почему забрала её у нас так рано?       Фишер умолк. На этот вопрос он не мог дать ответ.       Баронет тяжело вздохнул.       — Я бы мог принять её сторону, невзирая на все улики, закрыть глаза на эту ситуацию, как закрывал всегда, но в итоге решил её прогнать. Обвинил, когда следовало бы поговорить с её мужем. Но я до этого не додумался. Послушал Лизу и выбрал меньшее из зол. Эвелин была права, я действительно ужасный брат.       — Сэр, не вините себя за то, что случилось. Вы выбрали своего ребёнка из-за родительской любви, а не из ненависти к сестре. Уверен, что госпожа Эвелин рано или поздно Вас поймёт ввиду схожести Ваших положений: Вы печётесь о своём сыне, а она — о своих. И это не преступление.       — Поэтому ты и убил камеристку? — мужчина грустно посмотрел на слугу, впавшего в лёгкое оцепенение.       — Не совсем понимаю Вашу аналогию, но… ай, ладно, к чёрту. Да, Вы правы, именно поэтому, — Фишер болезненно насупился, понурив взгляд.       — Даже не попробуешь возразить? — удивился баронет.       — Просто надоело оправдываться. Главное, что я вынес для себя урок, а что подумают остальные — уже неважно.       — Понятно, — выдохнул Джим Джонсон. — Знаешь, наверное, на твоём месте я бы поступил так же.       Теперь удивился Фишер.       — Если бы хоть кто-то попробовал покуситься на Лизу, на Ларри или на Одри, думаю, я бы без промедлений разорвал его в клочья.       — Даже если это будет Ваша сестра?       Джонсон-старший замер, задумчиво глядя на Фишера, и, поняв, к чему ведёт собеседник, нервно усмехнулся.       — Получается, что да… Ну, конечно. И чего я в самом деле оправдываюсь? Боже, ну и драму развёл, аж самому стыдно, — он издал пару горьких смешков и, наглотавшись пыли, разразился кашлем. — Ох, бог ты мой, да тут же дышать нечем. А ну живо покидаем этот чердак. Только предварительно накроем всё тут.       Фишер прыснул в кулак. Видеть перед собой баронета, того самого баронета, для которого были характерны спокойствие и оптимистичный лад, было куда приятнее, чем находить его молчаливым и безрадостным. Но куда более приятным было осознание того, что он помог ему вернуться в колею и прийти в себя после затяжной рефлексии. История об Одри всё ещё вызывала у него вопросы достаточно мрачного характера, но задавать их в такой знаменательный для мужчины момент он не стал, расценив подобный поступок циничным и крайне бестактным. А оттого, подхватив настрой Джонсона-старшего, принялся ему помогать.       — Юноша, а как ты рассматриваешь идею стать моим личным помощником? — внезапно спросил у него в коридоре сэр Джим, отряхиваясь от пыли.       Фишера этот вопрос поставил в неловкое положение. С одной стороны перед ним сразу открывались возможности, и даже больше, чем при работе с молодым господином, но с другой стороны подобное предложение звучало очень подозрительно, словно баронет пытался выбить себе лакомый кусочек, пока конкуренция дремлет. А вот и капиталист проснулся… — заключил Фишер, стряхивая с рукавов хлопья пыли.       — Сэр, простите за любопытство, но почему именно я?       — Ты толковый, ответственный и, как выяснилось, весьма участлив. А ещё я слышал, что ты не можешь ужиться со своим напарником.       — Простите, но что-то я сомневаюсь, что после такого повышения мои разногласия с ним обернутся товариществом. Скорее, даже наоборот…       — Ну, как знаешь. В принципе, я не тороплю с вердиктом. Поэтому подумай хорошо, юноша, — мужчина дважды по-дружески похлопал его по плечу и направился в сторону восточного крыла, оставив Фишера недоумевать в коридоре.

***

      — О чём думаешь сейчас?       Отвлёкшись от своих мыслей, Фишер взглянул на Эшли — сидя на застеленной кровати, она увлечённо рассматривала бутоньерку.       — Да так, ни о чём серьёзном.       Он не рассказал ей о своём диалоге с баронетом и похождениях той ночи, решив оставить это в секрете.       — Для несерьёзных мыслей ты как-то уж слишком задумчив, чудо. Опять мысли о Ларри?       — Нам обязательно говорить об этом сейчас? — он досадно вздохнул.       Барышня глянула на него, улыбнулась краешком рта и поднялась с постели.       — Помнишь, я хотела устроить ему шоу с гардеробом? — Фишер подтвердил её слова. — Сегодня я побывала у него в комнате и наткнулась на кое-что интересное.       Поймав на себе вопросительный взгляд лакея, мисс Кэмпбелл раскрыла дверцы шкафа и кончиками пальцев скользнула по висящей на тремпелях одежде.       — Конечно, для шоу уже поздновато, да и план оказался не таким уж и грандиозным, но я подумала, что для портрета этот комплект будет что надо, — она вытащила из шкафа чёрный с серым отливом костюм и мило усмехнулась.       Фишер не нашёлся с ответом. Удивлённый поступком подруги, он поднялся с кресла, завороженно рассматривая глянцевую ткань. Пиджак с изящными лацканами, узорчатыми рукавами, стёганый паутинкой жилет с круглой лазурной брошью по центру и аккуратный чёрный галстук, повисший на металлическом крючке. Он ни разу не видел этого костюма на Джонсоне.       — Вот теперь-то ты точно «ни о чём серьёзном» думаешь, — подметила Эшли. — Фишер, кажется, твои ремни не смогли удержать нижнюю челюсть — она у тебя снова отвисла.       — …что? — только и смог он спросить, глупо моргнув.       — Не смотри на меня так. Держи и топай за ширму. Даю тебе пять минут на марафет, — скомандовала она, всучив ему комплект одежды.       — Но, Эшли, это не мой размер, — он попытался было возразить, но она наградила его одной из своих милейших улыбок и втолкнула за ширму.       Пребывая в смешанных чувствах: то мысленно посыпая Кэмпбелл не самыми приятными отзывами за её напористость, то испытывая восторг от возможности примерить одеяние высшего сословия, — он неспешно переоделся. Размер и в самом деле был не его: за счёт того, что он уступал Лоуренсу в росте на каких-то пять дюймов, жилет и пиджак были ему несколько длинноваты. Однако, несмотря на этот небольшой недостаток, верх хорошо на нём смотрелся.       — Красота, — Эшли восторженно вздохнула, увидев его при параде.       — Солидарен. Но оно мне немного жмёт в правой подмышке, — он подставил ладонь ребром к зоне дискомфорта.       — Не ной. Тебе же не работать в этом, — беспечно отмахнулась она. — А вот для портрета самое то. Красиво, элегантно, величественно.       Она прикусила нижнюю губу и лукаво прищурилась, разглядывая его с ног до головы. Фишера её нездоровая реакция смутила.       — Эшли, хватит смотреть на меня так, словно ты собралась мною трапезничать. Это досаждает.       — Ну ты и зануда, — фыркнула она. — Я вообще-то над сюжетом думала. А ну, встань сюда, — барышня указала в центр комнаты и попросила его повернуться лицом к окну. — Нет, отойди чуть подальше, да, в тень. Теперь согни правую руку в локте и прижми её к телу. Встань ко мне немного бочком. Нет, не так. Ну, повернись на градусов, там, пятнадцать. Да-да, вот так. Голову можешь немного приподнять?       — Нет.       — Что значит «нет»? — она вскинула брови в удивлении и лёгком возмущении.       — То и значит. Я не могу держать голову прямо по той причине, что шея не позволяет. Неужели ты это забыла? — он неотрывно глядел на неё с неприкрытой укоризной, отчего она была вынуждена сдаться.       — Хорошо. Попытаюсь как-то сгладить этот дефект. И ремни ты, конечно же, тоже не снимешь, да? — Он кивнул. — Ладно… Попробую без них…       Она замельтешила по комнате, собирая в охапку необходимые ей принадлежности, и, плюхнувшись в кресло подле окна, поставила на колени позаимствованный у Джонсона-младшего холст.       — Ты чего вдруг стала такой избирательной? Я думал, у тебя иммунитет к влиянию господина, — спросил Фишер, замерев в позе.       — Так, — Эшли оторвалась от холста, вперив в Фишера осуждающий взгляд, — во-первых, мы с тобой договорились, для меня нет никакого господина, есть только либо самовлюблённый павлин, либо просто Ларри. А во-вторых, теперь всё серьёзно: никаких эскизов, а полноценная работа. Так что запасись терпением, писать будем не один день.       — Ты что, скоро уезжаешь? — предположил лакей.       — С чего такие мысли, чудо?       — Такая спешка. Не вижу иных причин для неё.       Эшли отрицательно качнула головой.       — Не бери в голову. О сроках я ничего не говорила, так что выдыхай. Пока не прощаемся.       Удивительно, но он и в самом деле напрягся. После проведённых вместе вечеров за непринужденной беседой прощаться с Эшли ему хотелось меньше всего на свете. Любая мысль о том, что с её уходом из его жизни к нему вновь нагрянет одиночество, вызывала некий трепет, волнение, нитью тянущее за собой тоску. Нет, это чувство не было соразмерным тому, что он испытывал к Лоуренсу, и он доподлинно это знал, просто с Кэмпбелл… действительно было проще. И не ввиду её мнимого простодушия — отнюдь! — а ввиду её прямолинейности и смышлёности, коих нельзя было сыскать у других окружавших его лиц прекрасного пола. Сильвия была слишком глупа, чтобы вести с ней беседу. Присцилла была слишком закрыта, чтобы наладить с ней контакт. Сара была слишком опекаема кухаркой, а миссис Гибсон попросту была слишком стара.       Кэмпбелл была мила его сердцу. Как весна, она вдыхала в него жизнь, вытягивая всю грязь и слякоть промозглых дней обид. Неторопливо, постепенно возвращая ему прежнюю улыбку и живой отблеск в холодных глазах.       — Тебе следует чаще улыбаться, — заметила она, рассматривая его лицо. — Улыбка тебя красит.       Фишер заморгал, не сразу поняв, о чём шла речь. Осознание пришло запоздало, лишь когда он почувствовал, что уголки его рта были приподняты.       Эшли отложила холст в сторону и поднялась с кресла.       — Знаешь, что мы забыли добавить? Вот это, — она подошла к нему и, выудив из кармана юбки ту самую бутоньерку, которую с интересом рассматривала ранее, прикрепила её к левому лацкану пиджака.       Фишер присмотрелся — то была аккуратная голубая роза. Такая же холодная, как лёд, и в то же время такая же красивая, как ясное небо.       — Она хорошо подчёркивает твои глаза, — заключила Эшли и, напоследок поправив бутоньерку, вернулась к холсту.       — Это же редкие цветы из оранжереи госпожи Элизы. Не боишься, что у твоей кражи будут последствия?       — Так, в-третьих, — напомнила ему барышня, — мы не крадём, мы одалживаем. Да и я не думаю, что Лиза заметит пропажу всего лишь одного бутона.       — Тогда картину тебе следует начать с бутоньерки, — усмехнулся Фишер.       Эшли отмахнулась, уверив друга в том, что она со всем разберётся.       — Хоть ты и просил не говорить с тобой на эту тему, но я не могу не задать этот вопрос. Ей-богу, Фишер, как ты его терпел? — прервала она затянувшееся молчание.       — Лоуренса? — он мерно выдохнул, поймав на себе утвердительный взгляд. Не отстанет ведь. — По правде говоря, я не терпел его. Скорее, мне даже импонировало пребывание рядом с ним, ухаживания за ним, эти беседы. Выполняя свои обязанности, я понимал, что мне не нужно другое окружение, я просто переставал думать о проблемах и внешних невзгодах, акцентируя всё своё внимание только на Ларри. На его желаниях, интересах, мнении. Я поддерживал его во всём, но не потому что я был его слугой, а потому что понимал, что разделяю его взгляды. Хотя сейчас я в этом уже не так уверен, как раньше, — он грустно усмехнулся и замялся, увидев удивлённое лицо барышни.       — И… как давно ты?.. — сдавленно промямлила она. Щёки её смущённо запылали.       — Не понимаю, о чём ты, — нарочито серьёзно ответил Фишер, спеша избавиться от внезапно нахлынувшего чувства стыда.       — Дурака из себя не строй! — воскликнула она. — Ты буквально признался сейчас в своих чувствах к нему! Боже правый…       — Не говори ему. Ни в коем случае! И вообще, лучше забудь об этом разговоре, — насупившись, возразил лакей. Глаза его, бывшие до этого задумчивы с лёгкой меланхоличной дымкой, внезапно стали призрачно-холодными.       От его взгляда Кэмпбелл невольно заёрзала в кресле. Былое влияние Джонсона не отпускало Фишера, изредка выходя наружу в виде защитных выпадов в ответ на убеждения или реакции, приходящиеся ему не по душе. И он это понимал, а оттого особо и не контролировал, отстаивая свои личные границы. Которые Эшли порой так умело стирала, вовлекая его вновь и вновь в интересующий её диалог.       — Знаешь ли, я не бессмертная, чтобы говорить ему такое, — она язвительно улыбнулась и вернулась к холсту. — Однако, чтоб ты понимал, любить мужчину, будучи мужчиной, не так уж и страшно. Ну, это к тому, если тебя это смущает, конечно. Но с Ларри я бы в любовном плане была крайне осторожна. Он та ещё колючка, хотя, признаю, вещи на ушко может сказать очень приятные. Пока ты ему нужен, конечно же.       — А ты откуда можешь знать, какие именно вещи он говорит на ушко? — он скептично выгнул бровь.       — Чтобы знать, необязательно быть очевидцем, — уголок её рта плотоядно поплыл кверху.       Фишер досадно закатил глаза.       — Кажется, теперь я понимаю, почему миссис Гибсон так печётся о твоей судьбе. — Эшли прыснула в кулак. — Ладно, опустим эту тему. Я, вероятно, изначально неправильно тебя понял. Подумал, что ты лишь подтвердила мои опасения насчёт неправильности моих чувств, но ты, напротив, не нашла в этом ничего предосудительного.       — Не совсем. Да, я не осуждаю тебя за чувства к мужчинам, но я не поддерживаю твой интерес конкретно к Ларри. Поверь мне, чудо, это не тот человек, с которым следовало бы строить отношения.       Фишер облегчённо вздохнул, услышав её одобрение относительно отношений между мужчинами. Вторую же половину её речи он безбожно проигнорировал, полагая, что Кэмпбелл могла сказать это из собственной неприязни к Джонсону-младшему.       — Меня удивляет, с какой лёгкостью ты говоришь о таком. Неужели тебе и правда встречались мужчины, предпочитающие других мужчин?       Эшли усмехнулась.       — Ну, далеко ходить не будем. Тодд. — Глаза Фишера округлились. — По нему вздыхает один очень привлекательный юноша. Такие письма ему писал — от одного абзаца щёки багровели. И это не шутка. Он в самом деле ему это писал.       — А что Тодд?       — Не знаю, — она пожала плечами. — Он злится, когда я у него спрашиваю насчёт этого юноши. Однако, несмотря на собственные возражения, всю корреспонденцию хранит у себя в письменном столе.       — Обеспамятеть… Вот так подноготная. А ты? Ты кого-то любишь? Прошу, только не говори, что деньги. Эта фраза стала такой избитой.       — Ну, знаешь ли, Фишер, — она глянула на него с лёгким негодованием. — В таком случае, мне проще сказать, кого я ненавижу. А ненавижу я всех. Без исключения. Нет, ну, хорошо, некоторым из них я импонирую, так, самую малость, но и это симпатией я назвать не могу. Это скорее чувство долга, нежели привязанность.       — А может как раз и симпатия. Просто ты этого не признаёшь, — он добродушно улыбнулся, — думаешь, что раз тебе помогли, то ты обязательно должна отплатить тем же. Но так неправильно, Эшли. Некоторые дела совершаются безвозмездно. И тот факт, что семья Моррисонов выручила тебя, не означает, что они ждут от тебя чего-то взамен.       — Ты к чему клонишь, чудо? Хочешь сказать, что мне необязательно быть наркодилером?       — Я думаю, что ты бы вполне могла состояться как портретист.       Она поморщилась и взглянула на него, как на наивного мальчика.       — Могла бы, конечно. Только стабильного заработка это мне не принесёт. Поэтому рано или поздно всё равно придётся обратиться к дяде Рэю.       — И вернуться к этой гнусной работе? Неужели ты так себя не уважаешь?       Кэмпбелл досадно вздохнула.       — Чудо, оставь роль моралиста Тодду. Да, я не считаю себя благодетелем, но и порицать себя за свою деятельность я тоже не собираюсь. Всё, что я делаю, это лишь пытаюсь удержаться на плаву, и я считаю, что смогла построить хорошую плотину.       — Если следовать твоей логике, то эту плотину построил именно мистер Моррисон-старший. Ты же на неё удачно взобралась, пока Тодд соорудил себе другой плот и отделился от вас, — поправил её Фишер и улыбнулся уголком рта.       — Вот любишь же ты момент испортить своей дотошностью. Ну точно как он.       — Сравниваешь меня с Тоддом?       Кэмпбелл утвердительно кивнула, смерив друга осуждающим взглядом. Фишер не сдержал улыбки, обнажив верхний ряд зубов.       — Ну, если мы заговорили о мистере Моррисоне, то, может, тебе что-нибудь о нём известно? Он не намеревается приехать в поместье?       — Чёрт его знает. Мне он писем не присылал, — бросила барышня, проводя очередной контур.       — Даже телеграмму?       — Даже телеграмму. А с чего такой интерес? Скучаешь?       — Вовсе нет. Просто он так скоро уехал, ничего не сказав…       Она метнула на него косой взгляд, уловив в его речи некий намёк, прищурилась и скучающе вздохнула.       — Дела в городе. Видимо, всё ещё занят.       Лакей заметил эту перемену в настроении, но виду не подал — понятливо хмыкнул и уставился в окно.       Более в ту ночь они не говорили на отвлечённые темы: Кэмпбелл погрузилась с головой в картину, а Фишер, задумавшись о Лоуренсе и словах барышни, молча следовал её указаниям.

***

      Он сладко облизнулся — лёгкий терпковатый оттенок после чашки чая отпечатался на губах, влажных и покрасневших от поцелуя. Дав возлюбленному возможность отдышаться, Фишер вновь прильнул ко рту Лоуренса, языком скользнул по зубам и проник глубже. Руки его в который раз жадно исследовали давно изученное подтянутое тело — через сюртук, сквозь ткань сорочки, под ней, — неторопливо обнажая участки кожи. Эта горячая плоть манила, притягивая к себе сильнее и сильнее, не оставляя между собой и слугой свободного пространства.       Сидя на бёдрах Лоуренса, Фишер вжался напряжённым пахом в его пах. Ткань брюк теснила, сдерживая пыл и обостряя чувство голода по ласкам, переходящим в неистовое трение. Желая унять его с целью растянуть момент их относительно безобидной близости, когда внутри всё изнывало, просясь наружу, Фишер через силу оторвался от губ Джонсона и прерывисто вздохнул.       — Так сложно сдерживаться… Чёрт, я всё ещё зол на тебя. А ты зол на меня. Можно ли назвать это ненавистью?       — Глупости говоришь, юнец, — выдохнул Лоуренс, пьяно глядя в смотрящие на него сверху голубые глаза юноши.       — Ларри, я серьёзно, и, чёрт, я давно не ребёнок. Прекращай меня так называть.       — Не могу, не стану. Сколько ни проси, для меня ты всё равно будешь юнцом.       Фишер прискорбно вздохнул и, поцеловав ухмыляющегося Джонсона, легонько прикусил его нижнюю губу.       — Строптивый гад… Интересно, а юнец в твоём понимании может сделать так? — он дорожкой поцелуев спустился к углу выреза, расправил нижний край рубашки и резко поднял её, натянув Джонсону на голову. Лоуренс потянулся руками к сорочке, дабы снять её полностью, но Фишер грубо остановил его, шлёпнув по кистям: — Не трогай. И не подглядывай. — Затем, увидев, как торчащие через вырез рубашки губы Джонсона вопросительно скривились, шёпотом добавил: — Доверься мне.       Юноша сполз на пол, кончиками пальцев левой руки очертил рельеф напрягшихся мышц торса и опустился до пуговиц на брюках. Он медленно расстегнул одну за другой и, оттянув вниз ткань исподнего, взглянул на возбуждённый член. Левой рукой обхватив его у основания, он губами накрыл головку и невесомо коснулся кончиком языка, внимательно наблюдая за Лоуренсом. Щёки его пунцово запылали, а сам он, казалось, разучился дышать, замерев на месте с приоткрытым от удивления ртом.       Его реакция позабавила Фишера. Ухмыльнувшись, он губами провёл вдоль, спустившись к основанию, и, вернувшись к головке, обхватил её ртом. Джонсон судорожно вздохнул, сжав руки в кулаки. Выступ на его шее плавно приподнялся и опустился, грудная клетка расширилась, вобрав в себя больше воздуха, и застыла, когда Фишер взял глубже. Непроизвольно накрыв его голубую макушку рукой, он слегка надавил, подталкивая, и вновь был грубо остановлен.       — Не мешай мне или мы поменяемся ролями, — пригрозил Фишер и хищно улыбнулся.       Лоуренс отвёл руку в сторону, зло сомкнул челюсти, однако возражать не стал — откинул голову на спинку дивана и немного сполз вниз, подвинувшись к Фишеру.       Тот продолжил начатое, постепенно наращивая темп, играя языком, губами, кончиками пальцев, упиваясь сбивчивым дыханием Джонсона, его хриплыми стонами, срывавшимися с плотно сжатых губ, и этой его удивительной слабостью перед похотью. Желание сорваться с места и прервать эту пытку смешалось с непоколебимостью, делая его таким уязвимым в руках Фишера, отчего тот уже не мог остановиться, продолжая издеваться над ним, то замедляясь, то ускоряясь.       — Хватит… — прохрипел Лоуренс и сглотнул подступивший к горлу ком.       Фишер игриво прищурился и, войдя во вкус, сделал вид, что не расслышал возлюбленного. Назло ущипнул его за выпирающий сосок и под болезненное шипение, сопровождаемое неубедительными приказами, ухмыльнулся.       — Ну надо же, господин Лоуренс просит остановиться, — съязвил он, большим пальцем огладив головку. — А волшебное слово?       — Прекращай… — выдохнул Джонсон и прикусил нижнюю губу.       — Неправильно, — Фишер надавил большим пальцем на головку, хищно глядя на зардевшегося Лоуренса. — Даю подсказку: обратись ко мне.       Усмехнувшись, Джонсон сдался.       — Мистер Ф… Фишер, хватит изгаляться надо мной…       — Громче.       — Мистер Ф.       — Ещё громче!       — Мистер Ф., проснитесь уже! — ответил Лоуренс не своим голосом и резко его тряхнул.       Фишер нехотя открыл глаза и встретился с равнодушно смотрящим на него дворецким. В руках его покоились раскрытые карманные часы, повёрнутые циферблатом к лакею. Часовая стрелка давно перевалила за семь, намекая юноше на то, что он безбожно проспал, не выполнив утренний план. Впрочем, ему было абсолютно безразлично на это.       — И вам доброе утро, мистер Эддисон, — как ни в чём ни бывало ответил Фишер, приподнявшись на локтях.       Терренс щёлкнул часами и вложил их в нагрудный карман фрака.       — Уже второй раз за неделю вы просыпаетесь позже положенного. Винсу снова пришлось выполнить работу за вас.       — Чудно. Я обязательно отблагодарю его на обеде, — нотки сарказма сквозили в его спокойной речи, пока он потирал заспанные глаза.       Дворецкий смерил его проницательным взглядом.       — Никакого обеда. Вы сейчас же оденетесь и спуститесь на завтрак.       — А зачем? Чтобы этот писанный красавец снова зыркал на меня, морщась? Или чтобы хомяк, притворившись задумчивым, задал мне очередной глупый вопрос о господине? Мне это не нужно, равно как и вся эта бесполезная еда на столе. Лучше дайте мне ещё десять минут на сон, и, поверьте, я вернусь в строй в идеальнейшем состоянии.       Терренс и бровью не повёл — опасно сократил расстояние между собой и подопечным до допустимого и, неотрывно глядя на него беспристрастными глазами, мрачно прошептал, выделив каждое слово:       — Мистер Ф., вы сейчас же оденетесь и спуститесь в комнату для прислуги.       — Я вас услышал, — тихо ответил Фишер, зло косясь на мужчину.       — Я буду ждать вас за дверью, — дворецкий выпрямился, направился к выходу и, остановившись в проёме, добавил, не оборачиваясь: — И впредь постарайтесь держать язык за зубами, если не хотите лишиться и этой должности.       Как только дверь за ним захлопнулась, Фишер схватил левой рукой подушку и остервенело швырнул её тому вслед.       — Пошёл ты, старик. Должности лишить меня собрался, конечно. У меня ещё есть варианты, — в сердцах прошептал Фишер и провёл ладонью по лицу. Огорчительный вздох слетел с его уст. — Чёрт, я был так близок… Ещё никогда я не брал над тобой верх. Интересно, а если я повторю это в жизни, будешь ли ты так же краснеть или ударишься в крайнюю холодность? Нет, я всё ещё возбуждён. Надо успокоиться, — он откинул голову назад, приходя в чувство. — Как же мне всё это надоело…       Надоело прятаться за маской, надоело наблюдать, давать ненужные бесполезные советы, слушая чужие проблемы. Но больше всего на свете ему надоело играть в эту игру в отчуждённых незнакомцев, продолжать убеждать себя в обыденности происходящего, строить гордого и уверенного в своей правоте, когда вокруг всё не было обычным и простым, постепенно крошась в труху.       Он сбросил одеяло, как недавнее наваждение, поднялся с постели и принялся одеваться. Терренс был прав: не к чему избегать проблем. И неважно, чем они были представлены — завтраком или самой беседой с Джонсоном. Он просто должен был встать, привести себя в надлежащий вид и сделать то, что было запланировано или отложено на неопределённый срок.       Надев ненавистную маску и поправив полюбившийся парик, Фишер вышел из комнаты и в сопровождении дворецкого спустился на первый этаж.       За столом он коротко отблагодарил Винса за помощь, проигнорировал его косой взгляд, и, поднявшись раньше Уильяма, задумчиво жевавшего бутерброд, оставил сидящих. Не теряя ни минуты, он направился в сторону восточного крыла, по пути захватив в прачечной свежее полотенце, и, подойдя к необходимой двери, замер, собираясь с мыслями.       Нет, я всё решил. Я не стану извиняться перед тобой, но и продолжать играть в твою игру я более не намерен. Твоя злоба стихла, а значит мы можем перейти к разговору. И мне абсолютно безразлично, как скоро явится Уильям. Я тактично выставлю его за порог, а если не выйдет по-хорошему — прогоню взашей. Да, я всё решил.       Он открыл дверь и вошёл в переднюю покоев Лоуренса. Прошёл мимо того самого дивана, на котором предавался плотским утехам с Джонсоном-младшим в своих снах, и, перекинув полотенце через плечо, переступил через порог тёмной спальни.       Пробивающиеся сквозь занавешенное окно лучи утреннего солнца мягко освещали лежавшего в постели мужчину. Обнажённый по пояс — шёлковая ночная сорочка небрежно валялась на другой половине кровати, — он расположился на животе, руками обхватив подушку. Длинные тёмные пряди волос плавно спадали на белоснежную простыню, скрыв лицо Лоуренса.       Приблизившись, Фишер невесомо провёл кончиками пальцев вдоль позвоночника и, ощутив тепло его кожи через перчатку, отдёрнул руку. Чувство, как импульс, подало странную идею: он подошёл к прикроватной тумбочке и, сняв с себя маску, положил мёртвый фарфор на неё. Видеть мир без ограничений, видеть его целиком без чёртовых поворотов головы в сторону, видеть Джонсона и иметь возможность коснуться его носом, губами — эта внезапная мысль взбудоражила его. Однако, взяв себя в руки, он поборол соблазн и, стараясь более не отвлекаться на свои фантазии, развернулся к окну. Пора было просыпаться.       Он шумно развёл тяжёлые портьеры в стороны, прогнав мрак, и взглянул на Джонсона через плечо. Мужчина поморщился, накрыл рукой лицо в попытке спрятаться от яркого света и кое-как разлепил веки.       Фишер встал подле него.       — Юнец… что ты?.. — сонно пробурчал Джонсон и, заморгав, насупился при виде знакомого лица. — Какого дьявола ты тут делаешь, мистер Ф.?       Он сел в постели, провёл ладонями по лицу, смахивая сонливость, и серьёзно посмотрел на визитёра, ожидая последующих действий.       — Нам давно следовало поговорить, — холодно начал Фишер, подбирая слова для предстоящего разговора, и вздохнул, увидев, как Лоуренс иронично выгнул бровь, издевательски ухмыльнувшись. — Прекращайте гримасничать. Вы озадачены, значит заинтересованы.       — Фишер, мои приёмы на меня не распространяются. Так что либо ты сейчас извиняешься, а я, так уж и быть, подумаю над твоими словами, либо уходишь восвояси. В ином случае тебя ждёт неминуемая погибель от неопровержимых фактов о твоей жалкой жизни. Сомневаюсь, что тебе нравится быть униженным.       — Ничего. Я переживу. А вы? Не надорвётесь? Гоняете Уильяма, как гончую за палочкой: сбегай туда, сбегай сюда. Только чего ради? Спектакля? Вам самому-то это не опостылело?       — А что, завидно? Вернуться хочешь? Так ты знаешь, что делать, — Джонсон улыбнулся уголком рта, не разрывая зрительного контакта с удивительно спокойным Фишером.       — Нет, — ровным голосом ответил тот и наклонился, поравнявшись с Лоуренсом. — За правду — не стану.       — А кто сказал, что за правду? Речь шла о способе.       — Так значит, ваши приёмы на вас всё же распространяются?       Джонсон помрачнел. Очертил взглядом холодный лик мертвеца: острый подбородок, тонкие бескровные губы, выразительные скулы, аккуратный нос с небольшой горбинкой, — и остановился на глубоких леденящих душу глазах.       — Ты повзрослел, — задумчиво прошептал он.       Фишер внешне остался невозмутим, однако внутри метался между напускной холодностью и соблазном накрыть губы Джонсона, вжаться в него что есть силы и утонуть в простынях, в этих пленяющих сердце чувствах, растворившись без остатка. К счастью, разум оказался сильнее, не дав эмоциям взять над ним верх. Не сейчас, не сейчас…       — Господин, Вы уже проснулись? — шепелявый голос встревоженного Уильяма вывел обоих мужчин из раздумий, обратив на себя внимание.       — Свободен, — ответил ему Фишер, совершенно позабыв о маске.       От неожиданности юноша замер в дверном проёме, в ужасе рассматривая мёртвое лицо лакея.       Опомнившись, Джонсон, грубо выругавшись себе под нос, подорвался с постели и, накрыв бывшего камердинера с головой одеялом, прижал его к себе.       — Ты его слышал, — сердито обратился он к Уильяму, разившему рот в удивлении.       Юноша указательным пальцем обвёл овал вокруг лица, взглядом перебегая от господина к слуге, и под грозное «Пошёл вон!» в страхе выбежал из покоев.       — Чёрт, я бы справился и сам! — возразил Фишер, вырвавшись из хватки Джонсона, и, сбросив с себя одеяло, поправил растрепавшийся парик.       Лоуренс резко сократил дистанцию между ними и рассерженно процедил сквозь стиснутые зубы:       — Он видел твоё лицо. Ты понимаешь, к каким последствиям это может привести?       Поняв свою ошибку, Фишер нахмурился и прискорбно поджал губы, но открыто признавать её не стал.       — Даже если и видел, что с того? — он развёл руками. — Ему всё равно никто не поверит — он идиот, и вы это знаете.       Джонсон поражённо накрыл ладонью лоб и взял с тумбочки маску.       — Фишер, этот особняк полон идиотов, так что не будь столь самонадеян и надень маску, — он протянул ему белый кусок фарфора.       — Нет.       — Надень.       — Нет! — настоял на своём Фишер, выбив маску из его руки. — Я не хочу. Не при вас. Посмотрите на меня. Вы говорили мне, что я ваш шедевр, а теперь пытаетесь спрятать меня за этим дрянным куском фарфора, потому что я, видите ли, мёртвый. Но это не так. Я живой. Живее всех живых. И лучше всех живых. Я превосхожу их во многом, так почему же вы, зная это, так поступаете со мной? Почему пытаетесь запереть, удержать? Почему, Лоуренс? Неужели вы, как и они, боитесь меня?       — Говоришь её словами… — досадно выдохнул мужчина, глянув в потолок.       — Чёрт, да забудьте вы уже об Эшли и ваших с ней разборках. Я здесь, перед вами. Ответьте на мой вопрос!       Джонсон вперил в него мрачный взгляд и прискорбно покачал головой.       — Ты сам же и ответил на свой вопрос. Мне нечего добавить, — он развернулся и, присев на кровать, склонился над коленями.       Фишер умолк, не найдясь с ответом. Клубок из мыслей распутался, дав возможность выстроить последовательную цепочку, связь между настоящим и прошлым. Осознание пришло запоздало, притянув за собой боль, но не ту, что терзала его неделями, а ту, что приходила к нему в моменты искупления. Чужую боль от злобы на себя, на свою слабость и невозможность что-либо исправить. От этого чувства взгляд его, не то удивлённый, не то взволнованный, понуро опустился.       — Вы говорили не об Эшли… — он примостился на краю кровати. — Значит, мне не показалось — вы действительно следили за мной. И знали всё с самого начала.       Лоуренс огорчённо хмыкнул.       — Этот идиот ни за что бы не догадался накрыть меня пледом.       — Зато этому идиоту хватило мозгов обратиться ко мне, — Фишер пожал плечами.       — Не глумись. Это ужасно, когда твой личный слуга, который до этого в течение нескольких лет работал лакеем, плохо тебя знает.       — Он знал вас, Лоуренс, просто боялся.       — А смелости хватило только тебе.       — Ну, я был иначе воспитан.       Джонсон грустно улыбнулся.       — Лоуренс, а Одри… — подал голос Фишер, прервав неловкое молчание. Мужчина настороженно покосился на него. — Какой она осталась в твоей памяти?       — Живой, — не мешкая, ответил Джонсон.       — А… можешь её описать?       Мужчина шумно вдохнул и прикрыл веки. Шея его напряглась, мышцы проступили сквозь кожу наружу и с протяжным выдохом скрылись за гладкостью её естественных контуров.       — Она была… — задумчиво начал он, подставив лицо тёплым лучам солнца и взглянув на него с лёгким прищуром. — Она была как утреннее солнце, такая же яркая и светлая, источала тепло и поднимала дух, пробуждая ото сна, своей бойкостью и кристально чистым сердцем. Она была непосредственна, прямолинейна, не боялась возразить: когда ей что-то не нравилось или когда её заставляли сделать что-то иначе, не так, как она этого хотела, она хмурилась, надувала щёки и громко топала ножкой. Вечно рвалась на улицу или в конюшню к своему пони, всё ждала, когда подрастёт, чтобы суметь взобраться на него и пуститься на полном скаку в поле. А разум её, непорочный, свободный от предрассудков, беспрестанно порождал новые идеи, безумные, утопические, сказочные. Она умела оживлять неодушевлённое, разбавляла тёмные тона радужными, потому что во всём видела только хорошее. В отличие от меня.       — Но ты оживил меня, — утешительно добавил Фишер, накрыв предплечье Джонсона рукой. — Разве в этом вы не схожи?       — Нет. Я вернул к жизни мёртвого, а она созидала. Это не одно и то же, — он меланхолично взглянул на юношу. Глаза его блестели от скопившихся в уголках слёз.       Фишер хотел утереть их, но не стал, посчитав сей жест лишним, и лишь крепче сжал предплечье.       — Чёрт, возможно, ты посчитаешь меня беспринципным негодяем, и в принципе это будет обосновано, но я давно мучаюсь этим вопросом… — нахмурившись, он отвёл взгляд в сторону и, собравшись с мыслью, озвучил её: — Что случилось с Одри?       Повисло глубокое молчание. Лоуренс выдохнул, низко склонив голову, и бесцветным голосом сокрушил тишину:       — Я убил её.