Name's Fisher

      Каблуки гулко стучали по мраморному покрытию, шаг за шагом приближая к цели, неясной, но требовательно взывающей к мертвецу. Подобно опасному зверю, с надетым на лицо намордником, он топал за невидимым поводком, протянувшимся от его шеи к другому концу, сокрытому в темноте. Непроглядной и такой занятной.       Она бы съела его целиком — эта неизвестность. Съела и даже не поперхнулась бы. Слишком он был лакомым кусочком для всех: послушный, верный, исполнительный, покорный, податливый. Сколько раз он уже это слышал? Даже сейчас волочил свои дряхлые, хромые ноги и внимал этим словам — вою химер, степенно сменяющемуся с каждым его шагом на рокот. И ему это в какой-то степени нравилось и будет нравиться, потому что ему это должно было нравиться. Иначе быть и не могло. Теперь он был монстром для них, для себя, для господина. Хотя в последнем продолжал себя разубеждать. Получалось, как бы выразился Моррисон, «хреново». Но кто ему судья? Даже сам Бог им не являлся. С недавних пор прав таковых не имел. Да и не был монстр дитём его. Скорее, подкидышем, вылетевшим из лона Лилит с таким свистом, что всю округу пронзило, расколов мир на две части: до и после.       Но нет же. Он не был плохим. У него была причина!       Мертвец отчаянно замотал головой в отрицании. Рыкнул, стараясь сбросить эти невидимые кандалы, на что темнота ему ответила издевательским хохотом и резким толчком в спину.       Он упал, приземлившись на колени и локти, едва не ударившись своей маятникообразно покачивающейся головой — к его удивлению, она впервые была такой лёгкой, — о пол. Ну да, непокорный. Теперь они, в лучшем случае, будут перевоспитывать, дрессировать, ломать его и собирать по частям, пока он снова не станет прекрасным сторожевым псом. Каким его считала госпожа Элиза. Таким же его считал и господин. Наверное, считал.       В худшем же случае его неизбежно ждала его мать — тьма и холод её объятий.       За поводок потянули. Резко, настойчиво. Хватит псу отлеживаться, пора вставать! И снова этот хохот. Надменный, как улыбка истерички, злобный, как визг склочной старухи. Он слышал их везде и отовсюду. Из каждой половицы, из стен, над потолком. Словно они были отдельной материей и следовали за ним, как соглядатаи самого дьявола. Хотя чего он опять упирался? Он ведь сам и был этим дьяволом — так девка нарекла. И пусть это были её последние слова.       Рта его, спрятанного под намордником, коснулась злая улыбка. Будет ей уроком, заключил он, а затем опешил, испуганно моргнул и резко поднялся на ноги. Да что же с ним в самом деле происходило?! Неужто радикальный Моррисон не отпускал?       Он заозирался в поисках знакомых силуэтов, их теней, ауры и, столкнувшись с темнотой, продолжил путь. Старался не думать о содеянном — поздно было сожалеть. Он сделал так, как посчитал нужным — отделил зёрна от плевел. Да, это было неправильно. Да, это было ужасно. Но зато он спас Ларри! Вернее, господина Лоуренса. Да, именно господина! И с каких это пор он стал позволять себе обращаться на простом наречии?       Его опять дёрнули за поводок. Торопили. Но кто? Кто так рьяно подгонял его в нетерпении, лишая его времени на раздумья? Темнота? Эшли? Тодд? Или все разом?!       Мрачный коридор тряхнуло. Дрожь импульсом прошла со спины и, обогнав мертвеца, устремилась вперёд, в непроглядную тьму, материю которой разорвало вдали, дав начало маленькой прорехи, пустившей в темень кроваво-алые с оранжевым проблеском пучки света. Как рваная рана на теле, подумал мертвец и ускорил шаг, а затем, почувствовав странное влечение, и вовсе сорвался на некое подобие бега.       Свечение пульсировало, как сонная артерия у больных с пороком сердца, вздрагивало, как нервно дёрнувшийся глаз. По мере приближения прореха увеличивалась в размерах, становилась шире, выше, и мертвец понял, что это была не щель, а вход в пещеру, ведущую невесть куда. Преисподняя всегда ассоциировалась с огнём, кровью и криками ужаса страдающих в ней людей, но на удивление мертвеца в этом алом свечении была исключительная тишина, заглушившая хохот темноты.       Наверное, это что-то да значит, заключил мертвец. Любознательности ему было не занимать, а оттого, решив особо не задерживаться в и без того успевшей напрячь его тьме, он ступил в неизвестность.       Носа коснулся знакомый древесный аромат, смешавшийся с сандалом и горечью — запах металла нарастал, перекрывая собой всё, становясь острее, как свисавшие одиночные сталактиты. С них, подсвеченных ярким золотистым ободком у оснований, стекала жидкость, звонко капая в мелкие мутные лужи, рассеяно покрывшие каменистую насыпь.       За поводок требовательно потянули — мертвец склонился, ускорил шаг. Обошёл изогнуто торчащий сталагмит и вышел к озеру, охваченному густым паром. Среди него, в центре, на каменной возвышенности к верхам протянулась резная колонна, окружённая спиралями из зажжённых свеч. Под ней, облокотившись о край платформы, по пояс в жидкости расслабленно сидел господин Лоуренс. Правой кистью он совершил оборот, словно наматывал на неё ленту, и плавно повёл её на себя, прижав к голому стану. Мертвец накренился вперёд, ступил в тёмное, вязкое озеро. Оно обдало теплом его холодные щиколотки; в нос ударил резкий запах крови.       Джонсон ухмыльнулся, отвёл руку в сторону и, намотав на кисть невидимый поводок, резко дёрнул на себя. От приложенной силы монстр плюхнулся в озеро.       — Ты очень медлителен даже для мертвеца, — господин снисходительно посмотрел в замызганное кровью лицо своего слуги. — Ко мне, Фишер.       Мертвец пополз на четвереньках, следуя зову. Словно бездушная марионетка, управляемая искусным кукловодом, он покорно приближался к хозяину, всё больше увязая в крови, как в зыбучих песках. Жидкость пропитала брюки, пиджак, осквернила белоснежно белую рубашку, сделав её багрово-чёрной, и мало-помалу стала просачиваться сквозь швы, проникая под кожу, в мышцы, наполняя кровеносные сосуды. Тепло было снаружи и тепло стало внутри — в груди раздался стук, едва уловимый, слабый, приглушённый. Щемящее чувство сдавило грудную клетку и вновь призвало этот звук. Тук...       Тук-тук... Тук-тук...       Он подошёл почти вплотную, от господина его разделял всего лишь один фут. Лицом к лицу, глаза в глаза. Они рассматривали друг друга, упиваясь странным чувством, взаимно влекущим их. Левой рукой Джонсон накрыл намордник, кончиками пальцев провёл по металлическим пластинам, коснулся затылка и, расстегнув крепления, снял ненужный элемент.       — Скажи мне, Фишер, насколько низко ты готов упасть? — его ладонь мягко легла на щеку мертвеца, осторожно огладила скулу большим пальцем.       — Достаточно... — неразборчиво пробормотал мертвец, прижавшись лицом к ладони. Веки его блаженно прикрылись, а в груди беспрестанно колотилось сердце.       — Насколько? — требовательно повторил Джонсон.       Мертвец прерывисто вздохнул. Брови его поднялись домиком. Сквозь опущенные ресницы он глядел на ухмылку, не то хитрую, не то насмешливую, и не мог до конца понять, что ему нравилось больше в хозяине — его внимательные глаза или этот нетерпеливый рот. Фишер провёл сухим языком по степенно красневшим губам, ощутил горький привкус крови, проникшей сквозь намордник, и ответил уклончиво:       — Всё зависит от Вас, господин.       — Настолько? — уголок рта хищно приподнялся. Джонсон вопросительно повёл бровью, выказав некое подобие изумления.       — Господин...       — Ответь мне, Фишер, — не разрывая зрительного контакта, мужчина приблизился к его лицу и прошептал в губы: — Неужели ты готов умереть ради меня?       Его горячее дыхание опаляло кожу. Щёки неестественно зарделись. Всё было таким нереальным, неопределённым и мрачно утопическим, отчего хотелось остаться тут, с господином, и предаться плотским утехам. Отдаться ему целиком, позволить ему перевернуть сознание вверх дном, дать себе вволю насытиться его присутствием и этими губами. Да, только здесь он мог позволить себе так нагло таращиться на его рот, представляя, как искусает его до крови, вберёт в себя каждую каплю без остатка. И ни с кем не поделится. Никогда. Как и не даст никому возможности подступиться к нему ближе самого себя.       — Хуже... Я готов убить ради Вас, — признался он без всякого стеснения и жадно припал к губам.       Его руки, в бордовых перчатках, нежно обвили шею. Кровавые ручейки, стекавшие с одежды, потекли вниз, огибая выступы в зоне ключиц, лопаток и вдоль позвоночника. Всё ниже и ниже, пока не соприкоснулись с порябевшей поверхностью озера.       Фишер на миг отстранился, горячо взглянул в покрытые сумеречным мороком глаза. Они блестели, как звёздное небо — до него нельзя было дотянуться, зато в нём можно было легко затеряться. И он это понимал, вернее, чувствовал. Так же отчётливо, как и сердцебиение в своей груди, как и пульсацию артерий. Это ли не чудо — быть живым целиком?       Он поцеловал один краешек рта, затем второй, коснулся кончика носа, переносицы, запоминая образ на ощупь. Дорожкой поцелуев спустился к шее, задержался на выступе и языком провёл вдоль него вплоть до края подбородка.       Джонсон усмехнулся, обнажив верхний ряд зубов.       — Ненасытный...       Фишер настойчиво прильнул к ложбинке меж ключиц, стал мягко посасывать кожу. Левая рука заскользила по крепкому плечу, оставив за собой багровые разводы, невесомо коснулась соска и накрыла грудину. Невзирая на эти ласки, сердце господина билось зело спокойно. Даже сейчас, в пылу, в его фантазии, он был холоден. Задумчив. Равнодушен. Это раздражало, бесило, делая таким ревнивым. Как же слуге хотелось вывести того из себя. Снова увидеть сдерживаемую злость в глазах, широкую нервную улыбку, услышать странные и одному ему понятные шутки. Где всё это было? Куда он это спрятал?       От злобы его челюсти сомкнулись, незначительно прокусив кожу. Джонсон зашипел. Плечи его инстинктивно содрогнулись, но Фишера он не оттолкнул. Обхватил руками лацканы пиджака и, разведя их в стороны, стал неторопливо стягивать его.       — Не злись — разденься. Это приказ.       — Только если Вы поможете, — мертвец отстранился от шеи, оставив на ней след от зубов, и встретился с испытующим взглядом. — Портупею мне самому не снять...       И он помог. Избавил его от этой скованности, оставив нагим в своей естественной форме — мертвенно отвратной, но вместе с тем приковывающей взор. Рука господина скользнула по рельефу мышц создания — он не прогадал с выбором торса, — вниз, к паху, и властно обхватила его мужское начало. Волнительный вздох сорвался с уст Фишера. Он сжал губы в тонкую полоску и придвинулся к Джонсону.       Осторожные скользящие движения, совершаемые умелой рукой Лоуренса, лишь усилили ранее неведомое телесное напряжение, стягивающее узлом мышцы внизу живота. Тихий стон, произнесённый через сомкнутые губы, прозвучал хрипло, как сдавленный рык. Стараясь не уступать своему господину, Фишер принялся исследовать его тело в ответ. Нежно поглаживая кожу, левая рука его совершала всё с особым трепетом: когда натыкалась на участки тугих мышц, когда нащупывала выпирающие позвонки, когда проваливалась во впадины. Пока не опустилась ниже, накрыв собою напряжённый пах.       Уголки рта Джонсона плотоядно приподнялись.       Их полные исступления взгляды встретились, и в тот момент Фишер понял, что всё, о чем он только мог мечтать, кажется, сбылось. И пусть даже так неправильно и нереально. Здесь, в его мире, стирались любые границы между запретом и доступом. Стиралось подчинение и оставалась только власть друг над другом. Дикое, безудержное желание обладать...       Слившись в страстном поцелуе, они блаженствовали, желая растянуть этот момент, в полной мере насытиться друг другом. Словно это было в первый и последний раз. Дыхание участилось, сердца бились в унисон, а страсть наполнила пространство до отказа. Их руки стали всё более горячими и жаждущими, движения — пылкими и развязными. Они утратили контроль, погружаясь в океан грешного, до боли запретного влечения. Тепло и влажность их кожи, пылкость и требовательность их поцелуев — всё это слилось в гармонию, уносящую их далеко за пределы этой реальности, оставляя позади все страхи и сомнения, заставляя их с головой затеряться в этом чувстве.       Волна наслаждения захлестнула их, головы приятно вскружило, а тела поддались устали. Фишер уткнулся лбом в плечо Джонсона, мерно вздымавшееся от тяжёлого дыхания.       — Господин, нет... Ларри, — он говорил хрипло, шёпотом, стараясь не нарушить эту установившуюся тишину. — Когда-нибудь я всё же признаюсь тебе... И тогда нам действительно будет хорошо.       Джонсон ничего не сказал, лишь ласково накрыл своей ладонью голубую макушку и осторожно взъерошил волосы. Всегда сдержанный и спокойный, он проявлял заботу и нежность только в отношении близких ему людей, к которым себя успел отнести и Фишер. Этот жест для него был немым согласием, согревшим и без того разгорячённое сердце юноши. Он устало обнял Лоуренса и под его мерное сердцебиение, как под гипнотический бой метронома, провалился в сладкий сон.

***

      Мяу…       Камердинер медленно открыл глаза. Веки, словно набитые свинцом, едва поднялись, не желая пропускать яркие лучи солнечного света, отчаянно пробивавшиеся на веранду сквозь густую завесу плюща. Такую же с виду тяжёлую и тёмную, как и его голова. Он пытался сдвинуться с места, мотнуть головой, но тело ему было неподвластно. Обрывки воспоминаний плелись в узелок неразгаданных ребусов, сменяя один образ на другой: треск чашки, звон осколков, хрипы и до чего мерзкие голоса… твердящие ему как поступить, что сделать, а затем и вовсе вытесняющие его из центра внимания в темноту. В бессилие и немощность, сковавших его тленное тело. Всё, на что он был способен, это лишь вяло моргать, смотря в два прозрачно-серых глаза на любопытной рыжеватой мордочке.       — Очнулся? — кот вопросительно склонил голову на бок.       Сознание стало проясняться. Миг за мигом, реплика за репликой, действие за действием — и картина прошлого, покрытого непроглядным туманом, приобрела очертания. Ужасающие, мрачные и гнетущие. Он перелистнул страницу книги о своей жизни и навлёк на себя кошмар, из которого теперь не знал, как выбраться. Не знал, что делать, как поступить, и никто не собирался его вытеснять из центра внимания в безопасность, решив, что это бремя он должен был нести на своих плечах сам.       — Молчишь, значит, понимаешь, что сделал.       Опять раздалось тихо, слившись с шелестом листьев. Фишер жалобно взглянул в круглые глаза кота, пытаясь найти в них оправдание своему поступку, но всё, что он в них нашёл, — это равнодушие и нарастающий зимний холод, исходящий от человека, что с ним говорил. До чего же было совестно и страшно взглянуть в его сторону. Навязчивые мысли о том, что господин непременно велит ему спрятать глаза и впредь не смотреть на него, ибо слуга его смешался с грязью, позволив себе опуститься до такой низости, били набатом, делая жалким и тщедушным. К спокойному диалогу никто не был расположен.       Кроме кота, в очередной раз противно мяукнувшего перед лицом Фишера, развалившегося плашмя, и принявшегося шершавым языком проходить по своей шерстяной лапке.       — Я бы спросил у тебя причину твоего поведения, но ты не ответишь. Растерянный и скованный ужасом будешь молча взирать в пол или потолок, надеясь на то, что тебе всё, как обычно, сойдёт с рук. Какая, однако, хитрая игра, берущая в учёт время и давящая на жалость.       Слова прозвучали хлёстко и колко, как нанесённый удар клинком меж рёбер. Господин был не зол — он был взбешён и сквозь маску холода активно источал яд, жаля им в самое сердце до шрамов.       — По всей видимости, я был недостаточно к тебе строг, раз ты позволил себе вновь проявить эту слабость со всеми выходящими из неё проблемами. Это очень досаждает. И ты, конечно, не найдёшь ответа и на этот укор. Зато ты точно уверен в том, что я найду в себе силы сдержаться и попытаться закрыть глаза на твоё преступление. Ведь ты же сам Фишер — существо, сотканное моими руками. Создание, вернувшееся к жизни и сумевшее познать её заново за такой короткий срок. Это ли не повод для гордости, переросшей в спесивость? Думаю, что да, ибо ты явно зазнался, стал мнить себя чем-то важным и нужным, когда на деле являешь собой бесполезное ничто, мистер Ф. Одно сплошное разочарование.       Каждое его слово врезалось в надтреснутый разум, нанося всё больше и больше болезненных ран, из которых сочилась кровь, унося с собой всё живое. Нет. Это был не Джонсон. Это была госпожа Элиза, говорящая устами своего сына. Женщина, не терпящая неповиновения, неудач и предательств. Женщина, способная довести до состояния разбитости и подавленности при малейшем желании. Женщина, на которую так был похож Лоуренс в моменты гнева.       Он велел слуге подняться.       Кот, доселе старательно вылизывавший переднюю лапу, услышав приказ, словно он был дан ему, без промедлений подскочил на четыре лапки и, взмахнув пушистым хвостом, поплёл в сторону, скрывшись за пределами обзора прорезей маски. Пожалуй, только этот противный кусок фарфора остался цел, невзирая на падение. Оно, вероятно, было и к лучшему. Пусть господин видит его белую маску вместо перекошенного печальной гримасой лица.       Глухой стук рассёк затянувшееся молчание. За ним последовал краткий скрип половиц и пара уверенных жёстких шагов, оборвавшихся перед лицом Фишера. Схватив его за лацканы фрака, Джонсон не без натуги перевёл существо в сидячее положение и примостился напротив него.       — Смотри мне в глаза, мистер Ф., — грозно приказал он.       В этот раз Фишер не стал — боялся. Думал, что если взглянет, то не сможет сдержать эмоций. Проклятые глаза. Почему они не могли стать стеклянными сейчас? Почему они не могли сделаться мертвенно отрешёнными, как раньше?! Почему он не мог избавиться от чувств и превратиться в хладный труп, безропотно выполняющий любой приказ? Неужто он стал таким нравственным? Неужто это жизнь его действительно совратила, сделав другим? Почему? Он же ведь просто мертвец — ему это чуждо! Должно было быть.       Его рефлексию Джонсон прервал — решительно обхватил подбородок и резко приподнял голову так, чтобы эти грязно-голубые глаза поравнялись с его — широко распахнутыми и блестящими от злобы и жгучего холода. Всё ещё прекрасен, подумал Фишер и ненавистно стиснул челюсти, порицая себя за то, что позволил себе подобную мысль в столь неподходящий момент. Опять чувства. Опять он дал им проявить себя. До чего же это было глупо.       — Я не понимаю тебя, юнец. Почему? Почему ты так рьяно продолжаешь меня подставлять? — шептал господин Лоуренс, едва сдерживая переполняющие его эмоции. Только сейчас Фишер заметил, как на правой щеке мужчины выделялся покрасневший, очерченный женской ладонью след. — Неужели ты не можешь жить без причинения неприятностей? Неужели тебя так тяготит спокойное существование? — его брови свелись к переносице, и теперь Фишер видел не злобу, а досаду и огорчение. Нужно было что-то сказать, пока господин был хоть отчасти расположен к нему, пока давал этот призрачный шанс на восстановление доверия.       — Господин… я не… — хрипло промямлил он и, опустив взгляд долу, задумался над словами, которые озвучит. А что «он не…»? Не убил? Не хотел убивать? Или не контролировал себя, как и тогда? Что он собрался отрицать?       — Что?       — Я не хотел, чтобы всё произошло именно так, — он совершил подобие тяжёлого вздоха. — Моему преступлению нет оправдания, но прошу Вас поверить мне на слово, что изначальная цель не преследовала краха Вашей репутации и доверительного отношения ко мне. Право, у меня не было намерений причинить Вам неудобства, но в ином случае Вы бы столкнулись с неминуемым и ужасным исходом. А я как Ваш верный слуга, коим, надеюсь, был, не мог этого допустить. Оттого и предпринял эти действия. Я знаю, что поступок мой крайне циничен и не останется без стороннего внимания, но у него была веская причина, сэр.       — Какая?       Фишер прикусил внутреннюю поверхность щеки. И с чего он вообще тогда решил, что чай был отравлен? Скажи он господину Лоуренсу, что вновь доверился чутью, поймал бы на себе осуждающий взгляд и непременно повысил степень разочарования. Хотя, куда было ещё хуже…       — Ваш чай был отравлен, сэр, — сухо ответил он и умолк. Теперь ему стало равнодушно.       Джонсон замер, размышляя. Взгляд его метнулся на оставленный поднос с двумя чайниками. Тихий нервный смешок слетел с его уст.       — Как? Как ты это определил?       Фишер молча глянул на осколки чашки, рассредоточено разбросанных на полу, а затем на правую перчатку, запятнанную размазанными полосами крови. Джонсон, проследивший за его взглядом, больше ничего не спросил — огорчённо поднял брови и ослабил хватку. По его понятливому хмыканью Фишер заключил, что на этот вопрос господин ответа уже не ожидал.       — Это серьёзное обвинение, юнец. Нужны доказательства.       — Вы… верите мне? — Фишер поднял на мужчину глаза, полные надежды и удивления.       — Нет, но я хочу кое-что проверить. И если доказательства твоих слов подтвердят это…       Фишер недоумённо моргнул, затем вновь присмотрелся к отпечатку ладони на щеке Джонсона. Наверное, за этим что-то да скрывалось, допустил он мысль, но вслух спросил:       — Господин, каковы будут указания?       — Для начала ты поднимешься с пола и отряхнёшься. Затем мы перенесём труп в пристройку, Дэвид нам с этим охотно поможет. Потом я отведу тебя на чердак и запру для всеобщего спокойствия, а сам попытаюсь всё уладить. Это понятно? — холодно отрезал мужчина, на что Фишер утвердительно кивнул головой.       — Господин, — подал голос слуга прежде, чем Лоуренс склонился над трупом. — Если Вы намерены найти доказательства, то, думаю, Вам стоит обратиться за помощью к мисс Кэмпбелл.

***

      Барышня вольно петляла по коридорам. Подол её шёлкового платья шуршал на каждом шагу, разносясь глухими отголосками в мёртвой тишине окружающих стен, а во рту таял очередной кусочек шоколада, отдаваясь сладостью. Такой же терпкой, как и её пребывание в этом особняке под наблюдательным взглядом Джонсона-младшего, который так не вовремя нагнал её и обременил своим вниманием.       — Как поживаете, мисс Кэмпбелл?       — Доброго дня и Вам, мистер Джонсон, — она широко улыбнулась и принялась настраиваться на лад их предстоящего диалога, отметив для себя крайнее спокойствие собеседника. Подобное её настораживало.       — С моей стороны было бы крайне некрасиво не поинтересоваться вашим мнением относительно гостеприимства нашего дома. А ведь вы здесь пребываете уже порядком двух недель.       — Хотите, чтобы я уехала?       — Хотел удостовериться, что вас всё устраивает.       Она прокусила шоколад — он отозвался горечью на языке.       — Знаете, мистер Джонсон, до недавних пор меня действительно устраивало всё.       — Что ж, я старался, — Лоуренс иронично улыбнулся.       Барышня недовольно фыркнула.       — А где Ваш слуга? Решили дать ему возможность отдохнуть от собственных нравоучений? — прямо спросила она, язвительно ухмыльнувшись.       — Мисс Кэмпбелл, думаю, вам известно, что инцидент имеет свойство стать прецедентом, а участник — зрителем. Поэтому на вашем месте я бы не разбрасывался словами.       — Угрожаете? — её брови поползли к переносице, а уголки рта поджались, образовав две маленькие ямочки на щеках.       — Что вы, лишь ввожу в курс дела.       — Я не заинтересована, — она сглотнула слюну, смешавшуюся с шоколадом. Теперь горечь спустилась в глотку.       — Верно, вы не заинтересованы. По крайней мере, для всех, — он преградил собой ей путь, встав к ней лицом, в узком переходе, несколько склонился и, глядя в её смышлёные глаза, прошептал: — Фишер сказал, что тебе что-то известно.       — Повторюсь: я не заинтересована, — она плотоядно улыбнулась, обнажив верхний ряд зубов. В глазах её, не разрывавших их зрительный контакт, загорелся враждебный огонёк.       Джонсон, подхватив её настрой, ответил натянутой улыбкой.       — Жаль. Очень жаль. Эх, бедный Фишер. Не прожив и двух месяцев, вынужден будет попрощаться с нами. А ведь сколько можно было написать дивных эскизов с натуры живого мертвеца. Ай-яй-яй, — он досадно цокнул языком.       Кэмпбелл насупилась пуще прежнего. Верхняя губа её злобно дрогнула.       — Пытаешься мною помыкать? Так знай, ты далёк от своей матери. Жёсткости не хватает, зато самомнение, как у Эвелин. Вот в кого ты такой уродился, чёртов павлин.       — Однажды ты захлебнёшься в собственной скверности, Кэмпбелл, — мрачно прошептал Джонсон, сжав руки в кулаки. — Благодари Фишера, что сегодня я снисходителен к тебе, ибо если бы не его проблема, я бы непременно предложил тебя в театр в качестве ценного экспоната.       Барышня поджала губы. Лоуренс не врал — отголоски прошлого упорно твердили, что при большом желании он действительно мог осуществить задуманное. И эта его безумная тяга к кровожадности пугала её, заставляя пойти на попятную, как маленькое, загнанное в угол животное.       — Что он успел натворить?       Черты Джонсона смягчились: взгляд вновь стал благородным, улыбка приобрела спокойный характер, переносица, испещрённая мелкими морщинками, вернула себе былую гладкость.       — Я поведаю тебе эту историю, но для начала во избежание распространения слухов хотел бы переместиться в более уединённое и спокойное место. Твоё мнение, увы, не учитывается.       — Предлагаешь свои покои? — она укоризненно покосилась на него, не скрывая собственных отвращения и недоверия.       — Эшли, не зазнавайся, по такой замухрышке, как ты, я точно не вздыхаю.       — Мужчинам, вроде тебя, необязательно вздыхать.       — Боже милостивый, тебе самой-то не противно от подобных мыслей? Лишать чести против воли — крайне омерзительный и низкий поступок. Да и для дела ты мне нужна целой и невредимой, так что прекращай ассоциировать меня с Джеком-Потрошителем — на данный момент я не заинтересован в расправе над тобой.       — Да? — скептично протянула барышня. Левой рукой коснулась бедра, проверяя его на наличие кое-чего важного, и, убедившись в этом, недобро усмехнулась. — В таком случае оставь своё драное благородство для инфантильных дур и веди, пока сюда не сбежались больно любопытные.

***

      — То есть ты хочешь, чтобы я проникла в её комнату и перевернула там всё верх дном? — Кэмпбелл иронично приподняла бровь.       Её правая нога, перекинутая через левую, маятникообразно раскачивалась, раздражая Джонсона шуршанием шёлка.       — Погром не нужен. Нужны доказательства. Судя по твоим словам, оставшейся дозы вполне хватило бы на два приёма со смертельным исходом.       — С чего такая уверенность, Ларри? Она вполне могла использовать и весь запас, чтобы, так сказать, наверняка. Неужели ты не допускаешь этой мысли?       — Допускаю, — сердито подчеркнул Лоуренс, повернувшись к собеседнице лицом. А также я допускаю и ту мысль, что чай мог быть и не отравлен, как и мысль, что это был заговор матери, чтобы выставить мою тётушку убийцей, и не исключаю твоего участия, как и многое другое, подумал он, но вслух сказал: — Именно поэтому я хочу, чтобы за это дело взялась ты — ты знаешь, где искать, куда подбросить, как подложить. Всё же не впервые совершаешь подобное.       — Даже не знаю, Ларри, комплимент ты мне сделал или ушат дерьма на голову вылил. Хотя я всё же склоняюсь ко второму варианту.       — Понимай как хочешь, — Лоуренс небрежно отмахнулся. — Всё, что мне от тебя нужно, это лишь подтверждённые показания.       Эшли прыснула.       — Показания? Боже правый, как же тебе тяжело произнести слово «помощь»...       — Не зазнавайся. Я могу передумать.       — Прекращай шантажировать, а! Ничего ты не можешь — не в том нынче положении находишься.       Джонсон сдержанно стиснул челюсти. Возразить и в самом деле было нечем. Обратиться к Терренсу не позволяла должность мужчины — он был на виду и при исполнении, а Кэмпбелл была единственной, кому, как ни странно, доверял Фишер, после Джонсона, конечно. Да и случись что — всю вину можно было списать на уличную воровку. Но это в самом крайнем случае. Сейчас он воспользуется ею и её мрачным увлечением.       — Дитя улиц за словом в карман не лезет.       — Верно, — согласилась барышня и плотоядно улыбнулась. — Если и лезть в карман, то только за деньгами.       Рот мужчины скривился в отвращении, но он быстро взял себя в руки и отвернулся к окну.       — Тогда не смею тебя задерживать. Как будешь готова — дай мне знать, и мы приступим к работе.       Кэмпбелл снисходительно взглянула на него, поднялась с дивана, демонстративно поправила юбку, стараясь издать как можно больше противного звука, и направилась к выходу.       — Знай, Ларри, я согласилась на эту авантюру только ради возможности поиграть с Фишером на полотне. И если твоя часть уговора не будет выполнена, поверь мне, я так выверну ситуацию, что следом за мертвецом сгоришь и ты. Вместе со своими задолженностями перед дилерами. Они, к слову, спрашивали о тебе, — бросила она и скрылась за дверью.       Джонсон зло поджал губы до проступивших морщинок на подбородке. На скулах гневно заиграли желваки. Да что эта воровка, нет... дрянь себе позволяет?! Решила, что раз способна повлиять на ситуацию, то теперь может позволить себе подобное отношение к нему? Немыслимо. Недопустимо. Возмутительно!       Он схватил мольберт за верхний край деревянной ножки и яростно швырнул его в сторону.       — Сука! — вырвалось со вздохом под аккомпанемент оглушительного грохота.       Как же его это всё изводило. Проблемы с Фишером, проблемы с Кэмпбелл, проблемы с тётушкой, — они были сплошь и рядом, норовя оплести его шею и стянуть тугим узлом до посинения. Как будто сама жизнь смеялась над ним после удачной победы в роковой игре со смертью, решив проучить за подобное глумление над устоявшимися законами природы и баланса. Какая досада... Да и поделом! Он выстоит. Осилит. И перевернёт всё так, что впредь никто и не подумает руки своей поднять на него. Джонсон он, в конце концов, или кто?       Мужчина протяжно вздохнул, педантично поправил галстук, слегка расслабив узел, и принялся заметать следы внезапно обуявшей его ярости. Мольберт, к его удивлению, и трещины не дал, а, встав на своё место, так и вовсе посодействовал Джонсону, вернув ему самообладание и прежнюю холодность. Без чувств и в самом деле было легче. Думать и жить. Как жаль, что Фишер этого так и не понял. Но к этому диалогу он ещё вернётся, а пока попытается разобраться с чайником и заваркой.       По словам Фишера, он окончательно потерял над собой контроль после глотка. А по словам Кэмпбелл, Фишеру вполне хватило бы и двух семечек, чтобы потерять связь с реальностью. Что ж, матушка и тут преуспела. Не удивлюсь, если это она отдала приказ о расправе, хотя кто его знает, что конкретно она ему сказала. Слепо доверять всем глупо, а выносить преждевременно обвинительный вердикт очень опрометчиво, он потёр щеку, бредя по коридору. Но вернёмся к состоянию Фишера. Связи он не терял, лишь перестал себя контролировать, а значит, количество вещества в одном глотке только притупило его разум, и всё остальное — исключительно слепая ярость, но... подпитанная чем? Что у него вызвало такую бурную реакцию, кроме алкалоида?       Тот случай с Эшли тоже нельзя списывать с рук. Но я его могу понять — она в самом деле изведёт даже самого терпеливого. А Фишер не из тех, кто может так просто сорваться. По крайней мере, я его таким знаю. Или знал... И всё же, он признал свою вину, назвал причину, но так и не сказал отчего же отважился на такой низкий поступок. Неужели им действительно двигал страх моей смерти? Нет, слишком просто. Смерть могла стать поводом, но причина кроется в другом. Судя по нашему диалогу, он даже под давлением её не озвучит. Стало быть, это нечто личное. Привязанность? Желание проявить себя? Особая форма опеки? Дьявол... Что же с тобой происходит, юнец?       Лоуренс вышел на веранду. Ступая по россыпи осколков, хрустящих под его весом, он подошёл к столику и принялся рассматривать злополучный поднос с двумя идентичными чайниками. Допустим, в одном из них и в самом деле есть алкалоид в избыточной дозировке. С ходу определить не смогу, только если не прибегнуть к выпариванию, но времени в обрез, уже давно за полдень, и провести химический анализ как следует я не успею. Остаётся либо довериться Фишеру, что выставит меня дураком, либо обратиться к эмпирическому методу исследования. Но если во втором случае всё сработает, как я докажу, что сам ничего не подсыпал? Опять к Эшли обратиться за показаниями? Чёрт... Кэмпбелл, Кэмпбелл, Кэмпбелл. Кто бы мог подумать, что ты станешь моим разящим клинком и в то же время нависнешь надо мной как Дамоклов меч.       Хватит с тебя лирических отступлений, Джонсон. Основной план есть. Осталось отнести поднос в кабинет отца и собрать необходимых людей. И про антидот не забыть. Жаль, Мэри, что ты унесла эту чайную тайну с собой в ад.

***

      — В сумке ничего не оказалось.       — Значит, всё...       — Значит, всё.       — Того количества хватит?       — В качестве доказательства — да.       — Хорошо. Будь наготове. Скоро начнётся спектакль.       — Спектакль? Подобного в нашем плане не было.       Мужчина многозначительно ухмыльнулся — по спине барышни пробежал холодок.       — Дьявол, ты чего надумал, а?       — Увидишь. Всё, что тебе нужно сделать — это открыть вовремя рот, как мы и договаривались. Не бойся, у меня всё схвачено.

***

      Невзирая на количество собравшихся лиц, в кабинете Сэра Джима Джонсона сохранялось напряжённое молчание. Баронет, обескураженный недавними событиями, хмуро сидел в кресле. По левую сторону от него стояла покрытая пунцовым румянцем Леди Эвелин Джонсон, изредка бросающая гневные взгляды на госпожу Элизу, державшуюся обособленно у окна. Пронизывая своим взором садовый дёрн, она задумчиво поглаживала прикреплённую к груди брошь: небольшой камешек — фамильный аметист, обрамлённый витым золотом.       Эшли Кэмпбелл с нехарактерной скромностью стояла в углу, едва не слившись с внушительных размеров книжным шкафом, доверху заполненным книгами и различной документацией. Большие пальцы её рук нервно перебирали складки платья на месте стыка юбки и талии, пока сама она выжидательно наблюдала за Лоуренсом, инициатором этого внепланового собрания, человеком, нарушившим устоявшийся порядок дел и эту воцарившуюся гнетущую тишину.       — Мы все стараемся выбирать слуг себе под стать: чтобы и нравом, и лицом, и манерами. Подвергаем их жёсткому отбору, даём поручения для проверки соответствия их нашим личным требованиям и только после всей этой кутерьмы позволяем им находиться рядом. Вот, к примеру, Терренс хорош своей дисциплинированностью и оперативностью, Мэри хороша, прошу прощения, была хороша своей исполнительностью и твёрдостью духа, а мистер Ф. приглянулся мне своей верностью и ответственностью. Но, как бы то ни было, каждый из них не без греха. И мы все это прекрасно понимаем, потому что сами являемся такими же, — он издал лёгкий смешок, подчеркнув ироничность слов.       Госпожа Эвелин подобную речь не оценила — сверила племянника презрительным взглядом и, расправив пальцы веером, принялась их разминать.       Баронет утешительно положил руку ей на спину в немой просьбе дать Лоуренсу возможность договорить.       — Ближе к сути, юноша, — устало озвучил он мысль сестры.       — Конечно, Сэр Джим Джонсон. Признаю, действия моего камердинера со стороны действительно кажутся ужасающими, но на то была веская причина. Я уже говорил, что мистер Ф. верен мне. И на мой взгляд, сегодня он доказал всю преданность своему полноправному господину. В то время как Мэри доказала своей госпоже собственную исполнительность, решив безукоризненно привести в исполнение чудовищный приказ.       — Лоуренс, конкретней.       — На меня было организовано покушение — чай был отравлен.       — Да как смеешь ты заявлять подобное?! Тебе самому-то не противно от таких мыслей?! Чтобы я, твоя тётушка, отдала такой зверский приказ! Да ты... ты... За кого ты меня принимаешь?! — громогласно прокричала сестра баронета, сжав пальцы в кулак.       — Эвелин, я прошу тебя, не кричи, — в мольбе попросил её брат.       — Не надо пытаться её успокоить, Джим. Пусть покричит, выпустит ярость и привлечёт к себе лишнее внимание. Разве не этого она всегда хотела? — вмешалась госпожа Элиза, отойдя от окна.       — Лиза... — укоризненно обратился мистер Джонсон к супруге. От подобного отношения к себе его сестра потеряла дар речи.       Воспользовавшись подобной заминкой, бывшая представительница рода Гарсия проигнорировала укор мужа и безапелляционно обратилась к сыну:       — Это всё? Или тебе есть ещё что добавить, mijo?       В голосе её сквозило нетерпение и надменная, напускная холодность. В такие моменты Джонсон отчётливо ассоциировал себя с копией матери не только внешне, но и нравственно, что лишь усиливало ненависть к этому треклятому мексиканскому роду.       — Лиза, я прошу тебя...       — Я хочу услышать своего сына, а не тебя, Джим. Ты же последний, за кем будет слово. Ларри, я хочу знать, есть ли у тебя аргументы в пользу твоей защиты.       Не понимаю. Она пытается меня защитить как мать или даёт понять, что обо всём осведомлена? Молодой господин задержал на женщине испытующий взгляд лишь на миг, пытаясь прощупать почву для дальнейших действий, и вновь обратился к отцу.       — Буду честен, весомых улик у меня нет, но у меня есть определённые мысли. Конечно, никто из вас этим впечатлён не будет, однако в свою защиту я могу оперировать только гипотезой о двух чайниках, в которой один из них содержит токсическое вещество в избыточном количестве. Я не знаю наверняка, ибо, благо, сам не пробовал, но мой слуга стал жертвой, как бы это странно ни звучало, всего лишь одного глотка, что уже может оправдать его действия, совершённые им в нетрезвом и невменяемом состоянии.       — Я не отдавала приказ отравлять тебя, Джонсон-младший! — жёстко запротестовала госпожа Эвелин, продолжая гнуть свою линию. — Ты либо признаешь тот факт, что твоё пугало лживый убийца, и извинишься передо мной за все эти мерзкие обвинения, либо я заставлю тебя ответить за свои действия перед судом!       — А может вместо громких слов и глупой спешки мы всё же проверим гипотезу? — госпожа Элиза выразительно повела бровью в некоем вызове.       — Защищаешь убийцу?       — Хочу найти истину.       — Тогда открой глаза и хорошенько подумай, как тётушка и как мать! Какая женщина отважится убить своего племянника?!       — Та, которая не считается со своим братом и его семьёй. И это был не вопрос.       — Да как ты...       — Эвелин, достаточно криков! — прервала её тираду госпожа Элиза, пронзив пространство угрожающими нотками в своём голосе. — Твоё упрямство лишь усиливает подозрения. Хочешь доказать свою непричастность, сделай одолжение — испей по глотку с каждого чайника и развей наши сомнения. Возражений я не приму, как и оскорбительного отношения к моей семье. Впрочем, за второе ты ещё успеешь извиниться. Если теория Лоуренса окажется верна.       Сестра баронета презрительно вздёрнула маленький острый нос.       — Я не стану. Ни за какие коврижки. Твой сын мог и сам подсыпать туда невесть что. Думаешь, раз совершил убийство один раз, то не совершит его во второй?       — Протестую, — подала голос Кэмпбелл, отойдя от шкафа. — Все доступные яды находятся в лаборатории Леди Элизы Джонсон, которая в момент убийства и после него была занята госпожой. Эту информацию может подтвердить миссис Гибсон. К слову, если вы не забыли, она же и принесла сюда поднос с чаем по просьбе Сэра Джима Джонсона. Лоуренс же не имел возможности подсыпать в него что-либо. Вернее, времени-то у него было в достатке, да вот только в карманах было пусто. Если вы понимаете, о чём я.       — Неубедительно! Откуда ты знаешь, что он не был подготовлен? — фыркнула госпожа Эвелин, уничижительно взглянув на барышню.       — Я очень наблюдательна, леди. И очень проворна. Я знаю, о чём я говорю. Ни черта у него не было, как, впрочем, и сейчас. Ни доказательств, ни улик, ни вероятного яда. Только пустой трёп — юношеское баловство и нарциссическое хвастовство.       — И это твои аргументы? На защиту не похоже.       — Верно. Потому что я хочу доказать всю несостоятельность его действий. Достаточно убедительно? — в глазах барышни загорелись дьявольские огоньки, словно в её голове чёртики решили организовать пляску.       Да уж, Эшли. Ненависть, пожалуй, единственный твой козырь. Кажется, ты посеяла в них сомнения. Думаю, теперь стоит приступить к основному плану. Лоуренс насупился, поймав на себе многозначительный взгляд матери. Уголок её рта едва заметно приподнялся в мнимом одобрении.       — Необязательно принуждать тётушку к участию в этом эксперименте. Мы можем выбрать и двух случайных слуг, которые рассудят нас, доказав или, напротив, опровергнув мою гипотезу. Никаких подводных камней, обычные ничего не знающие люди. К тому же если правда окажется на стороне Леди Эвелин Джонсон, я обещаю, что собственноручно застрелю мистера Ф. Что думаете об этом?       — Думаю, что это неприемлемо по отношению к слугам. — Госпожа Эвелин согласилась с мнением брата.       — А я заинтересована, mijo.       — Лиза, в самом деле, это жестоко, — возразил мужчина.       — Жестоко? Напоить слуг безобидным чаем? — его супруга иронично повела бровью. — Не можешь принять одну из сторон — так и скажи. Но вот так отнекиваться, отказываясь от возможности добраться до истины — самый что ни на есть глупый поступок.       — Джим, она вновь тобою помыкает, — Леди Эвелин Джонсон наклонилась к брату, стараясь поймать его хмурый взгляд. — Неужели ты не видишь, как она ненавязчиво лезет тебе в голову через осуждение и укоризну? Это же откровенное подстрекательство, Джим. Сперва найди правду, потом убей, а дальше что? Заглуши совесть и погрузись в омут преступный? Оно тебе нужно?       Мужчина накрыл широкой ладонью усталое лицо, скрыв глаза от ярких раздражающих лучей солнца, от взглядов присутствующих, от внезапных проблем, свалившихся на него как снег на голову, свёл пальцы к переносице и принялся её потирать в раздумьях. Сын, сестра, супруга, — всем было не угодить, все были уверены в своей правоте. Все были неприступны, злы и на взводе. Один только он мечтал как можно скорее покинуть кабинет, оставив их наедине. А дальше пусть хоть глотки перегрызут друг другу, только бы его не трогали с этими семейными распрями. Только бы в покое оставили...       Он устало вздохнул, убрал руку с лица и глянул на сына.       — Ларри, позови Терренса, а лучше сразу попроси его, чтобы он привёл двух слуг.       Брови Эвелин поплыли наверх. Смесь удивления и разочарования отразилась на её лице, испещрённом мелкими, едва заметными морщинками.       — Неужели ты мне не веришь? — шёпотом спросила она, неотрывно глядя в профиль Джима. Мужчина долго на неё не смотрел — провожал Лоуренса каким-то затуманенным взглядом, словно всё, кроме образа сына, было покрыто вязким мороком.       — Верю, Эвелин, — ответил он, как только дверь закрылась, и по-доброму — леди этот взгляд сочла молящим — глянул на сестру. — Но я хочу, чтобы поверили и они.       Женщина выпрямилась. Обида и разочарование сплели маску презрения — лицо её омрачилось пуще грозовой тучи, накликая дождь гневных слов, оскорбительных плевков и уничижительных обращений. Однако она сдержалась. Расправила широкие плечи, демонстративно сцепила руки в замок и с характерным высокомерием повернула голову к двери.       — Ренегат, — ядовито выплюнула она и поджала губы.       Более госпожа ничего не сказала. Даже когда вернулся Лоуренс. Даже когда в кабинет в сопровождении дворецкого вошли двое: встревоженная светловолосая горничная и не менее озадаченный, с вытянутым худощавым лицом, лакей. По приказу Сэра Джима, произнесённому неестественно удручающе, они расположились в креслах напротив его стола. Никто из них и рта не раскрыл — оба смотрели в пол, ожидая, пока мистер Эддисон разливал по чашкам чай в полной тишине.       Две белые чашки плавно опустились на стол напротив дегустаторов. Жидкость насыщенного древесного оттенка рябела, давно остыв. Огненные лучи предвечернего солнца отражались на её поверхности яркими янтарными проблесками, как скопление искр, взметающихся от горящего костра, в который Лоуренс активно подбрасывал дрова.       Он обратился к слугам, озвучив мнимую причину их здешнего пребывания. Обычная дегустация чая, приготовленного по новому рецепту от самой Леди Эвелин Джонсон, что звучало величественно для слуг и крайне провокационно для самой женщины. Лицо её скривилось в озлобленной гримасе, ладони сильнее сжались друг в друга, но она сдержалась, приготовившись увидеть разочарование на лицах племянника и его матери. Она очень на это надеялась.       Слуги переглянулись, кротко обменявшись внутренними опасениями. В их глазах, всё это время опущенных долу, нарастала тревога. И если Сильвия переживала от изобилия господ, окруживших их, то Винс тревожился по поводу причины, собравшей их тут. В отличие от своей подруги он прекрасно был осведомлён о «несчастных» случаях особняка и таинственных исчезновениях работников, а потому из кожи вон лез, лишь бы заручиться протекцией хотя бы молодого господина. И приглашение Терренса на ковёр к Сэру Джиму расценивал не просто как предупреждение, а как прямую угрозу.       «У тебя будет шанс стать его камердинером. А мне посчастливится стать камеристкой самой госпожи Эвелин. Так мне мистер Эддисон сказал», — воодушевлённо тараторила Сильвия по пути в этот кабинет. Хотя, как теперь понял Винс, то был нервный трёп, который превратился в немой страх.       Впрочем, ничего им дворецкий и не обещал. Лишь усыпил бдительность, чтобы до двери можно было довести без внезапного конфуза. Хитрый чёрт.       Последовал приказ Лоуренса оценить аромат и сделать по одному глотку. Невзирая на всю мягкость его тона, в глазах, что его, что остальных, горел неутолимый интерес с едва сдерживаемым нетерпением и безапелляционной требовательностью.       «Никаких возражений. Делайте то, что велят», — так говорила бестия, подчёркивая всю их ничтожность. И Сильвия с ней была отчасти согласна. Безвольные души, блуждающие по особняку с утра до глубокой ночи, сдувающие пылинки с поверхностей и получающие хлёсткие удары по спине за малейшую провинность. Вот кем они были — горничные. Ни права голоса, ни возможности вырваться в свет, лишь глупые детские мечты о принце и Золушке, о резких прекрасных переменах в жизни, о её сказочной стороне. Такое далёкое щемящее чувство, которое мало-помалу угасало в тёплой уютной клетке. Кажется, теперь она понимала всю чёрствость миссис Гибсон. Наверное, её чувства тоже когда-то угасли.       Барышня вздохнула, стараясь прогнать ворох гнетущих мыслей. В двух кружках был один и тот же чай. Нужно было лишь попробовать и вынести вердикт. Ничего сложного. Задача выполнима и легко осуществима. Да и вообще, она должна была радоваться, что вызвали именно их, ведь это означало, что они им приглянулись и что их собираются действительно повысить. Ведь должно же быть что-то хорошее в этой жизни. Ну хоть какая-то малейшая справедливость!       Отбросив страх, она потянулась к своей чашке. Винс, наблюдавший за ней искоса, поступил так же. Оба поднесли их к губам и осторожно вдохнули.       Сделали по одному глотку.       И поставили чашки на стол.       — Каков вкус? — поинтересовался господин Лоуренс, вопросительно склонив голову набок.       — Обычный чай, господин, — пожала плечами Сильвия и посмотрела на Винса.       — Терпкий, даже горчит немного. Если туда был добавлен имбирь, то с его количеством переборщили, — он осторожно покосился на Леди Эвелин Джонсон и кротко извинился.       Она не изменилась в выражении — продолжила смотреть на них свысока, ловя малейшие перемены в поведении. Впрочем, как и остальные присутствующие.       — Горчит? То есть он не кислый у тебя? — со всей непосредственностью спросила у него Сильвия и, вспомнив где находится, пристыженно опустила глаза в пол.       Винс замялся, отвечать не стал и упёрся взглядом в носки своих туфель.       — Вам не понравилось? — с долей досады спросил Джонсон-младший.       Барышня ответила отрицанием, юноша — согласием, отчего ему вновь пришлось извиниться перед госпожой Эвелин. Та негодующе посмотрела на племянника, одарившего её полуулыбкой.       — Сэр Джим, мы можем идти?       На вопрос лакея ответил молодой господин, предложив перейти к обсуждению обыденных вопросов.

***

      Слово за словом, вопрос за вопросом, и лёгкая беседа незаметно обратилась в некий допрос под пристальным наблюдением шестерых — инициатора и свидетелей. Винс, испытывавший наивысшую степень дискомфорта, в очередной раз скованно поправил галстук. Его спрятанные серые глаза судорожно метнулись с одного края ковра на другой, а рот, озвучивавший ранее чёткие и честные ответы, вновь выдал некое расплывчатое понятие с уклоном в тотальную неясность. В отличие от Сильвии, что за последние десять минут уныло притихла, невзирая на начальные неловкие, но живые попытки участия в служебной беседе.       — Понятно, — неопределённо заключил Джонсон-младший и обратился к Сильвии.       Она не отреагировала, даже глаза по глупости своей не подняла. Взгляд её неестественно, но прицельно точно был направлен на чёрный вензель на ковре.       Лоуренс вновь обратился к ней: громче, отчётливее и требовательнее. И снова столкнулся с молчанием.       Винс встревоженно покосился на горничную.       Госпожа Эвелин несколько взбодрилась: плечи её вздрогнули, а сама она заметно напряглась, ощутив на себе косой проницательный взгляд госпожи Элизы. «Признаёшь поражение?» — отчётливо читалось в нём сейчас, как, впрочем, и всегда. Однако она продолжала надеяться, продолжала держаться, хоть теперь это было и в тягость.       Джонсон-младший осторожно склонился над барышней и, подцепив подбородок указательным пальцем, приподнял её лицо, открыв всем вид на затуманенные глаза — ранее голубые, как небо, а ныне нездорово блестящие и стеклянные, как лёд, покрывший мелкую городскую лужу, с расширенным зрачком. Она резко перевела на него свой взгляд, широко распахнув веки, и, в испуге отпрянув, с криком вжалась в кресло.       — Не трогай меня! Отстань! Дьявол! Дьявол! — лицо её зарделось, как в знойный день. Она сощурилась, учащённо заморгала и стала яростно потирать глаза ладонями, скрыв их от косых лучей солнца. — Что ты со мной сделал?! Ничего не вижу! Я ослепла! Ослепла!       Джим Джонсон насупился, изумлённо глядя на безумно тараторящую служанку, и непроизвольно отодвинулся от стола. Его сестра прижалась к подлокотнику его кресла, в глазах её плескался испуг и полное недоумение.       — Сильвия?.. — кротко спросил Винс, боязливо поглядывая на обеспокоенных господ. — Сильвия, успокойся, прошу тебя.       — Не стоит… — настоятельно процедил Лоуренс, однако лакей сквозь неразборчивую возбуждённую речь служанки не расслышал его и привлёк к себе нежеланное внимание.       — Всё из-за тебя! — она набросилась на юношу и, повалив с кресла на пол, принялась наносить удары.       — Господь милосердный! — вскрикнула госпожа Эвелин, спрятав лицо в ладонях, и отвернулась от происходящего.       Винс просил Сильвию прекратить, оборонялся, стараясь как можно лучше прикрыть лицо руками от кулаков, локтей и острых ногтей, которыми она в пылу хотела выцарапать его серые глаза. С такой неистовой яростью и дикостью, и этой неудержимой силой, словно в неё — в эту хрупкую, глупую, маленькую девушку, — сам дьявол вселился.       — Сдохни, сдохни, сдохни, исчадье ада! — истошно кричала служанка, отчего внутри Кэмпбелл всё сжалось и похолодело. Она хрустнула суставом большого пальца и поспешила покинуть кабинет, чтобы не наблюдать, чтобы не видеть, чтобы не знать всего. Это дело было за Джонсонами — свою работу она выполнила.       По крайней мере она себя в этом убеждала, борясь с внутренним навязчивым желанием вмешаться и прекратить этот ад, за которым с интересом наблюдала Леди Элиза Джонсон. За которым с интересом наблюдал Лоуренс Джонсон. И который не смог вынести Сэр Джим Джонсон.       — Достаточно! — он встал с кресла.       — Джим, пожалуйста, не лезь! Она не в себе! — взмолилась сестра, ухватившись за рукав его домашнего халата.       — Эвелин, довольно смертей на сегодня, — он выдернул руку из её хватки и, пройдя мимо неё, обошёл стол.       Женщина замерла как вкопанная. Понимание пришло запоздало, постучав в её рыжеватую голову, и пронеслось вихрем по библиотечным полкам её разума, снеся всё на своём пути. Она отрешённо глянула на Элизу Джонсон, нет, Лизу Гарсия, и больно ударилась о скалу, именовавшуюся гордостью, едва не разбившись на несколько неровных частей.       Баронет, будучи мужчиной крепкого телосложения, в одиночку оттащил умалишённую от юноши и усадил её на место. Руки его сжали её плечи, прижав к спинке кресла, пока сам он, бросив на сына укоризненный взгляд, велел тому помочь слуге подняться.       — Ах, отец, вот были бы Вы в тот час на веранде, и, возможно, этого эксцесса не произошло, — он протянул руку Винсу и помог встать.       — Лоуренс! Мы поняли. Достаточно, — Джонсон-старший сильнее надавил на плечи барышни, почувствовав, как она стала брыкаться в попытках вырваться из его хватки. — Лучше скажи, как юноша.       — Живой, — сухо ответил сын, даже не взглянув на слугу. Всё его внимание было приковано к раздосадованной и опешившей тётушке, которая всё никак не могла справиться с переживанием, не то что слова подобрать. — Отец, передайте служанку Терренсу. Я же позову мисс Кэмпбелл. Вдвоём они позаботятся о Сильвии.       Баронет одобрительно кивнул, посмотрел на дворецкого, стоявшего у дверей, и мотнул головой в сторону барышни.       Лоуренс вышел в коридор. Кэмпбелл стояла по другую сторону стены, спиной привалившись к ней, со скрещенными на груди руками и задумчиво глядела в пол. Не теряя ни минуты, он подошёл к ней почти вплотную и перешёл на шёпот:       — Терренс выведет служанку, ты их сопроводишь до ближайшего будуара. Там вы промоете ей желудок. Затем ты скажешь ему заварить ей крепкий чай и, пока он будет занят им, дашь ей это, — он вынул из внутреннего кармана пиджака пузырёк с прозрачной жидкостью и протянул ей. — Думаю, мне не нужно тебе объяснять, что это такое и как ею пользоваться.       — Какая же ты сволочь… — в сердцах прошептала она и взяла пузырёк.       — Обижаешь, Эшли. Не будь мы с тобой такими, давно бы уже делили общее ложе.       Она стиснула зубы, гневно зашипела и сглотнула подступивший к горлу комок. На языке вновь отразилась дневная горечь от шоколада.       Дверь за Джонсоном распахнулась, и в коридор вышли двое: растерянная с разбитой губой горничная и придерживавший её за заведённые за спину руки дворецкий.       — Демоны, демоны, демоны… — судорожно повторяла она, вздрагивая и бегая покрасневшими глазами по окружению.       Взгляд Кэмпбелл опечалился, но длилось это недолго. Всего лишь миг, после которого на её лице вновь отпечатались решимость и твёрдость. Она многозначительно с примесью нескрываемого отвращения покосилась на Джонсона и последовала за мистером Эддисоном.       Молодой господин вернулся в кабинет.       — Ты! — отчаянно воскликнула тётушка, направив на него указательный палец. — Ты всё подстроил! Старая карга вместо мародёра принесла чай, конечно. А глазастая замухрышка всё подтвердила. Как много ты ей заплатил?! Да, я в курсе, что она слаба перед кошельком, поэтому и спрашиваю: сколько ты ей дал за такую брехню?!       Лоуренс глянул на сидящего в кресле Винса — избитый, с покрасневшим и начавшим отекать лицом, он, потрясённый внезапным нападением со стороны барышни, впал в глубокую прострацию.       — Ну да, когда нет достойных аргументов, проще всё списать на других, — устало выдохнул Джонсон-младший и взглянул на отца. — Разве не так?       Баронет прикрыл веки и досадливо опустил голову.       — Прости, Эвелин, — он повернулся к сестре и накрыл её плечи широкими ладонями. — Но я должен осмотреть ваши комнаты. Твою, камеристки и Ларри.       Лоуренс глянул на тётушку и впал в оцепенение. Беззащитная, лишённая всякой опоры, с братской любовью, которая так гадко сменилась подозрительностью, и опекой, ставшей контролем. Ещё никогда он не видел её такой: столь растерянно смотрящей в эти усталые и серьёзные глаза его отца. Словно для неё они потеряли цвет, стали пустыми: не теплились в них доброта и простодушие, и жалости в них не было, лишь мнимое сочувствие с целью подольститься и войти в доверие, когда у самого оно отсутствовало.       — Предатель, скотина, трус и просто ужасный брат! — в этот раз она не сдержалась, шёпотом выплюнула каждое слово ему в лицо. Ненавистно сбросила его руки со своих плеч и решительно смахнула предательские слёзы, успевшие накопиться в уголках её глаз. — К чёрту тебя и твоего сына. Раз ты того так желаешь, то иди и переверни там всё, хорошенько осмотри каждый угол, можешь даже половицы вскрыть! Только учти — ни черта ты там не найдёшь. Ни черта!       Джим Джонсон понимающе кивнул.       — Спасибо, Эвелин, за разрешение.

***

      Обыск покоев Леди Эвелин Джонсон и в самом деле не дал результатов, что несколько успокоило баронета и потешило эго его сестры. Следом за ними, ввиду своей близкой расположенности, была осмотрена комната Лоуренса. Потратив в ней около часа и придя к тому же заключению, глава семьи впал в замешательство, возложив надежду на последнюю комнату — камеристки.       В угоду разрешения семейного вопроса ужин им пришлось отменить. Впрочем, никто не был настроен на мирную трапезу за общим столом.       Комната мёртвой Мэри встретила их с холодной отчуждённостью и характерной служебной скромностью. Сквозь задёрнутые льняные шторы в помещение просачивались лиловые проблески сумеречного сияния, подсвечивая острые очертания ничем непримечательной мебели. Зажжённая лампа развеяла мрак, прогнав неизвестность, однако на стенах, оклеенных старыми бежевыми обоями, всё ещё прыгали фантомные тени, перебегая с одного угла на другой, как маленькие чёртики.       Под внимательным сторонним наблюдением баронет проверил стол и прикроватную тумбочку. Всё было непривычно пустым, лишённым всякого наполнения, будто в этой комнате никто и не жил. Даже кровать, заправленная без единой складки, выглядела так, словно никто к ней никогда и не прикасался. Он заглянул в шкаф, терзаясь сомнениями относительно его фактического использования, и был приятно удивлён, обнаружив там комплект рабочей одежды, аккуратно подвешенный на тремпели, и небольшую дорожную сумку, приставленную к внутреннему углу.       — Посмотрим… — вздохнул мужчина и принялся проверять содержимое скудного багажа.       Ночная сорочка, кое-какие личные вещи, небольшой кошель, прилично набитый монетами, маленькая записная книжка с ежедневным перечнем важных поручений и чёрный кисет, припрятанный в боковом отсеке. Мужчина потянул за край тесёмки и раскрыл мешочек. Плечи его понуро опустились, а сам он мрачно взглянул на сестру.       — Что такое? — непонимающе спросила она, ловя на себе вопрошающие взгляды.       — Посмотри, — огорчённо ответил сэр Джим и протянул ей кисет. — Узнаёшь?       — Да, узнаю. В детстве мы вдыхали их аромат, когда из дома сбегали. Я их домой приносила, чтобы трельяж украсить, пока мне не сказали, что они… — она запнулась и изумлённо уставилась на брата.       — «Что они» что? — поинтересовалась госпожа Элиза, подпирая подбородок кулаком.       Леди Эвелин Джонсон на неё не взглянула — поражённо смотря на брата, она отрицательно качнула головой.       — Нет. Нет-нет-нет. Это не моё. И это явно не Мэри. Это подбросили, подложили, нас просто подставили. Вот и всё, Джим, — она развела руками, губы её тронула нервная улыбка.       — Эвелин, это было в её…       — Да мало ли где это было! — гаркнула женщина, эмоционально вскинув руки. — Я не отдавала никаких приказов! И эту дрянь нам подбросили! Всё! Услышь меня, Джим! Открой свои уши и услышь, старый ты дурак!       — А вот оскорбление было лишним, — укоризненно произнёс мужчина.       — Ох, Эвелин, сегодня ты немыслимо груба. Поверить только, одному моему мужу ты задолжала порядком десяти извинений. И это без учёта твоего гонора, — усмехнулась госпожа Элиза.       Эвелин Джонсон метнула на неё сокрушённый взгляд.       — А ты что-то слишком спокойна сегодня, Лиза. От производства перешла к пробе на вкус?       — Мне льстит твоя зависть, дорогая. Но мой ответ опять-таки «нет».       — Однажды я найду на тебя управу и, поверь мне, ты вылетишь из этого дома со свистом.       — Эвелин, ты не в том положении, чтобы угрожать. Успокойся и прими поражение. Мой сын оказался прав.       — С твоей подачи!       — Довольно! — крикнул баронет, обратив на себя внимание, затем, огладив лысину и переведя дух, спокойно озвучил: — Эвелин, Гибсон завтра поможет тебе с багажом, а Терренс подготовит экипаж. На сегодня хватит дискуссий.       Его сестра намеревалась возразить, однако Джонсон-младший опередил тётушку.       — Отец, значит ли это, что мистер Ф. может вернуться к выполнению своих непосредственных обязанностей?       — Ни в коем случае! — встрепенулась женщина. — Ты застрелишь его!       — Эвелин! Я же сказал, хватит дискуссий. Почему ты никак не уймёшься? — Джонсон-старший посмотрел на неё со смесью раздражения и усталости.       — А почему ты мне не веришь? Почему идёшь у них на поводу? Почему? Почему?! Почему?! — он кричала, пихая его в грудь, но он остался непоколебим. Взял её дрожащие от злости руки в свои и молча вложил в ладони кисет.       Женщина задержала на нём взгляд и сжала в руках. Предательские слёзы потекли по пунцовым щекам, обжигая кожу солью и горечью обиды. Что бы она ни сказала, что бы она ни сделала, как бы ни стала отрицать, — всё было бессмысленно, как и её жизнь. Лишённая внимания, без титула и завидного наследства обычная леди с ненавистным кисетом в руках… Она остервенело бросила его на пол и принялась топтать, не сдерживая себя в выражениях. И когда чёрный мешочек стал грязно-серым пластом, едва ли не въевшись в деревянный настил, отринутая всеми женщина, вдохнув полной грудью, с гордо поднятой головой покинула мёртвую комнату.

***

      Страх. Стыд. Сожаление. В чём была причина? Кто был виновен? Кто пострадал? Чья рана оказалась глубже? Он не знал, однако видел ответы на стенах. Неестественные тени, отброшенные замызганным окном, сквозь которое просачивалось тусклое свечение луны, замерли в одном положении, месте, ставшим для него некой точкой невозврата.       Сидя на краю кровати, Фишер неотрывно глядел вперёд, чувствуя, как с каждым вдохом, новым движением, память переносит его на ту веранду с мёртвым телом и издевательски прокручивает события, как пластинку граммофона, от начала до самого конца. И так по кругу. Пока ему снова не становилось плохо и лица не касалась гримаса отвращения к самому себе, к своему естеству, к своей природе. Как же ему было от этого тошно. Единственное его оправдание и его вина — это его мёртвая душа, явление которой в этот свет само уже противоречило установленным правилам мироздания. И он никак не мог на это повлиять. Не мог стать живее в глазах окружающих, не мог убедить в своей безопасности. Лишь неотвратимо пугал этой неизвестностью, сокрытой за белой маской. А ведь под ней он был совсем другой. Отнюдь не блёклый и вовсе не ужасный.       Фишер запустил руки под парик, отстегнул заклёпки и снял злополучный кусок фарфора. Он огладил его поверхность. Внешне маска походила на половину куриного яйца с двумя небольшими отверстиями для глаз. И, правда, если так глянуть, то она действительно выглядела отталкивающе. Быть может, Кэмпбелл была права? Быть может, ему и правда следовало перестать бояться самого себя и обратиться к гриму? Но, в самом деле, что бы это изменило? После того, что он совершил... Вряд ли бы он стал чувствовать себя спокойнее. Глаза и мимика, как и сказал однажды господин, его неизменно будут подводить. Выходит, что ему оставалось бороться со своими демонами в одиночку, спрятавшись в тени? Выходит, что да...       Матрас прогнулся, кровать едва слышно скрипнула. Фишер перевёл свой взгляд на источник шума и был несколько ошеломлён при виде своего визитёра.       — Зачем ты пришла? — хрипло спросил он, терзаясь мыслями в действительности происходящего. Как она так незаметно вошла?       — Ты весь день провёл на чердаке. Мне стало скучно, — Эшли подпёрла подбородок рукой и устало уставилась на старый ковёр.       — Я навёл шума. Ты бы могла воспользоваться этим, раз так скучно стало.       — Я бы с радостью и продолжила, но к вечеру стало жутко тихо.       — Было совещание?       Эшли кивнула. Следом за её кивком Фишер опустил голову, вперив мрачный взгляд в ковёр.       — Меня убьют?       — Ну, госпожа Эвелин предлагала вещи и посерьёзнее...       — Интонация, с которой ты это произнесла, так и требует продолжения в виде противопоставляющего союза «но».       — Чудо, ты сама проницательность! Благодари своего господина. Когда надо, он действительно может снять корону с головы, — усмехнулась Кэмпбелл, наградив Фишера добродушным взглядом.       — Ирония?       — Да.       — Так значит, всё разрешилось? — он спросил с некой надеждой, несмотря на внутреннее порицание. Внутри что-то всё равно отчаянно продолжало бороться за жизнь, взывая к нему.       — Не совсем.       Горький смешок слетел с его уст. Не этого он желал услышать после небольшой утешительной новости, хотя, впрочем, на что он ещё мог рассчитывать? Что подобная проблема так быстро разрешится? Нет. Он всё прекрасно понимал.       — Эшли, а он зайдёт ко мне? Стоит ли мне его ждать?       — Ларри? Ну, ты его знатно выбил из колеи, — она вздохнула. — Он сегодня весь день ходит с таким лицом, на котором буквально описан каждый его шаг как сделанный, так и планируемый. Пусть он и старался это скрыть за шалью непроницаемости, но, скажу честно, на совещании ему всё же не помешала бы твоя маска, — она звонко стукнула ноготком по фарфору и, столкнувшись с неодобрительным взглядом камердинера, нехотя добавила: — Да зайдёт он, зайдёт. Наверное.       — Эшли, пойми, он столько всего для меня сделал: поставил на ноги, обучил, направил меня на правильный путь; а я неотвратимо свернул с него, так гнусно подставив. Подобный поступок крайне ужасен с моей стороны. Мне нет оправдания. И как бы я ни старался найти этому всему объяснение, я всё равно чувствую это угрызение совести, и оно меня съедает.       — Ну так съешь её в ответ.       Фишер удивлённо на неё посмотрел.       — Ты точно та Эшли, которую я знаю?       — А есть другая?       Особо не задумываясь, он тыкнул ей пальцем в плечо. Она недоумённо покосилась на него.       — Нет, но я хотел убедиться, что действие дурмана прошло, — ответил он и грустно усмехнулся. — Просто странно видеть тебя такой немногословной. Обычно ты болтаешь без умолку и не по делу, отчего не всегда ясна основная мысль, а сейчас будто измерительной лентой предложения отмеряешь.       — Хочешь, чтобы я вновь принялась изливать тебе душу?       — Пожалуй, сегодня я бы хотел поменяться ролями.       — Ну, я вся внимание.

***

      Весенняя ночь покрыла двор таинственной дымкой, погрузив мир в сумрачные грёзы. Луна нежно прикоснулась к глади воды в пруду, усыпанной мерно подрагивающим отражением звёзд. Мягкий ветерок ласково играл с листвой лозы, шёпотом разнося по округе песнь из приглушённого свиста и шелеста, и с особой осторожностью растрёпывал лепестки раскрывшихся цветков. Вишнёвый сад был прелестен: он цвёл и пахнул в своём великолепии, красоте, пробудившейся после долгого зимнего сна, в мертвенно-бледном свечении ночного небосвода.       Женщина наблюдала за этим ночным пейзажем с балкона своих покоев. Мраморные перила приятно холодили тёплые ладони, вселяя ясность разума и даруя спокойствие. Она мирно закрыла глаза, погружаясь в момент согласия с миром, и вдохнула аромат вишни. Совсем скоро это эфемерное чувство превратится в реальное — кислое, как утреннее пробуждение, и сладкое, как дневной дрём.       — Чудный день, не правда ли? — обратилась она к своему гостю, закрывшему за собой дверь. — Зато ночь какая — умиротворённая…       — Да. День сегодня был не из лёгких, — ответил мужчина и встал подле госпожи.       Она окинула его изумлённым взглядом и улыбнулась краешком губ.       — Dios mío, mijo, я спутала тебя с Джимом.       — Сожалею, матушка, но вряд ли отец почтит Вас своим вниманием сегодня ночью. Он заперся в мастерской.       Она понятливо хмыкнула и вернулась к наблюдению за садом. Присутствие сына радовало и угнетало одновременно, вызывая вопросы, однако она не спешила начинать диалог первой. Сделала вдох и постаралась погрузиться в свою идиллию вновь.       Лоуренс повторил за ней, как маленький мальчик, и выдохнул; поднял усталый взгляд на яркий полумесяц и принялся неотрывно на него смотреть, не нарушая тишины. С его приходом все звуки словно сразу стихли, померкли во мраке, затерявшись средь деревьев. И не было более ужасного в мире события, чем тишина мёртвая, нагнетающая, как чрезмерно натянутая струна скрипки, готовая лопнуть от малейшего прикосновения смычка.       — Скажите, матушка, — неожиданно подал голос Джонсон-младший, всё так же глядя на светящийся серп. — Сумка ведь была пустой с самого начала?       Женщина проницательно покосилась на него, лицо её осталось беспристрастным. Холод замедлил сердцебиение, подавил страх, превратив его в охотничий азарт, и обострил чувства. Выжидательно глядя на сына, она обратилась к нему по излюбленному прозвищу в лёгком вопросительном тоне.       Он ответил ей серьёзностью. В глазах его под бледным светом блестел самый настоящий лёд, брошенный в бокал бурбона. Дивное янтарное свечение. Дьявольский взгляд.       — Зачастую такие обвинения огорчают матерей, — равнодушно ответила она и, мягко улыбнувшись, добавила: — Однако, к твоему счастью, я к этому большинству не отношусь. Напротив, я даже приятно удивлена тем, что ты допускаешь эту мысль. Подобный твой шаг уже говорит мне о том, что ты в силах трезво рассуждать и, невзирая на семейные узы, готов продолжить поиски виновного даже там, где, казалось бы, их и быть не должно.       Она плавно повела рукой в воздухе и одобрительно кивнула пару раз головой. Лицо Лоуренса не изменило выражения — он продолжил напирать взглядом, всем своим видом требуя большей открытости.       Госпожа Элиза вздохнула.       — Гарсия не успокоится, пока не добьётся своего, — уголок рта её ехидно поплыл кверху. — Mijo, право, к сегодняшнему происшествию я не имею никакого отношения. Конечно, я знаю, что ты прекрасно осведомлён о моей с Эвелин «дружбе», однако я бы никогда не решилась настроить тебя против неё. Да даже если бы и решилась, то точно не таким мерзким и рискованным образом.       — Почему я должен верить Вам? — бесстрастно спросил Джонсон, подозрительно сузив глаза.       — Потому что ты мой единственный ребёнок. И второй потери я не потерплю, — лицо её вновь стало серьёзным, а голос приобрёл металлический оттенок.

***

      Взгляд Лоуренса потерял былую силу и невольно упал на пол. Внезапные чувства стыда и вины нахлынули на него, сковав цепями. Уши зарделись, а сердце защемило от тоски, затем ускорило темп и обдало его жаром до лёгкой дрожи в руках, которую он скрыл, заведя их за спину и сцепив в замок.       — Прошу меня простить, миледи. Я стал забывать лица своих родителей, — он постарался не выдать волнения в своём голосе, что вышло на удивление плохо.       Мать утешительно накрыла тёплой ладонью его щеку — та предательски горела, — и принялась ласково гладить её, словно перед ней стоял не взрослый мужчина, а растерянный десятилетний мальчик.       — Не жалей о содеянном, Ларри. И никогда не отворачивайся от правды. Ты прекрасно знаешь, кто виноват, и ты должен ей сказать об этом. Поверь мне, после сегодняшнего больнее ей не станет. Услышал меня? — она положила руку ему на плечо и легонько дёрнула его, стараясь воодушевить. — Mijo!       — Да, матушка, — он кивнул, ответил ей благодарным, но не лишённым былой уверенности взглядом и, взаимно пожелав покойной ночи, оставил её на балконе.

***

      Чопорная маска уверенности, спесивое равнодушие и отстранённость от внешних проблем снаружи. Пока внутри всё тряслось, сжималось до боли и разбиралось на отдельные части, чтобы собраться вновь и возобновить процесс с начала. Давно он такого не испытывал — этой слабости, этого стыда и этой боли, что растекалась по артериям, питая его, отравляя его и делая таким жалким в глазах других, что самому тошно было. А это злило, подстрекая, наращивая желание сорваться и разнести весь дом — да что там дом, весь мир! — к чертям собачьим. Разнести в пух и прах, не оставив и следа мирного существования проклятых живых душ, разгуливающих по грязным улицам, разъезжающих в своих экипажах, дарящих друг другу ложные надежды, обещания, готовых в любой момент ударить в спину тупым ножом. Вырезать каждого из них и оставить только мертвецов. Пустых, но таких идеальных для перевоспитания. Они не умрут более, болезни не будут властны над ними, они будут сильны, умны, непосредственны и честны. Прекрасная бессмертная раса. Настоящая утопия.       Он не заметил, как к глазам подступили слёзы. Осознание пришло к нему только тогда, когда одна из них выкатилась наружу, покатилась по щеке, очертила уголок рта и повисла на краю подбородка, раскачиваясь из стороны в сторону, как лист на ветру. Опомнившись, Джонсон легко смахнул её, вынул платочек из нагрудного кармана пиджака и вытер остатки с глаз. Он шёл к Фишеру, шёл к единственному существу, что запросто могло понять его и последовать за ним безвозмездно и безукоризненно. А перед таким нужно было представать только сильным, уверенным и совершенно собранным человеком. Впрочем, как и перед всеми остальными.       Дверь на чердак была приоткрыта, а за ней в тишине, сокрывшись во мраке, его ожидала неприятная и удивительная картина. Кэмпбелл скромно сидела на углу кровати и неотрывно смотрела на Фишера грустным взглядом. Тот спокойно спал, обхватив руками подушку и прижав её к груди.       Эшли глянула на Лоуренса, застывшего в дверном проёме. Губы её тронула слабая улыбка.       — Ты припозднился, — она поднялась и тихонечко поправила подол платья. — Он уснул.       — Вижу, — несколько рассеянно ответил мужчина, рассматривая безмятежное лицо подопечного.       Кэмпбелл подошла к изумлённому Лоуренсу, в глазах её плескалась смесь усталости и иронии. Второе же по мере изучения его лица нарастало, отчего она не сдержалась и улыбнулась ещё шире.       — Что с внешним видом, Джонсон? Ты что…       — Молчи, — рыкнул он и холодно взглянул на неё.       Барышня съёжилась, недовольно фыркнула, затем посмотрела на Фишера и, облизнув сухие губы, безрадостно добавила:       — Одиночество — главный его враг и демон-искуситель. Ему нужна компания. И под ней я подразумеваю друзей, а не своевольного напыщенного хозяина-нарцисса. Так что впредь будь с ним нежен и не давай ему поводов для самобичевания, а то кто его знает, какой фокус он выкинет завтра.       Она проскочила в проём и скрылась за поворотом, оставив их одних.       — От фокусницы слышу, — мрачно подметил Лоуренс и закрыл дверь.       Он подошёл к изголовью кровати, глянул на прикроватную тумбочку — призрачное лицо с пустыми, чёрными, как смола, глазницами взирало на потолок, пустив четыре кожаных ремня щупальцами в разные стороны. Джонсон для себя подметил, что добавь к нему ещё пару ремней — и со стороны бы эта маска стала походить на представителя паукообразных. Подобная мысль вызвала у него некое подобие улыбки, которую он тут же смахнул, глянув на Фишера.       Бледный, как фарфоровая кукла, спокойный, как водная гладь, с волосами, как морские волны, что бахромой рассыпались по простыне, оплели плечи и короткими редкими прядями упали на лицо, паутинкой покрыв острые черты. И всё же была в нём некая красота. Бессмертная, умиротворённая и холодная, что приходилось по нраву мужчине. Кэмпбелл была права: мертвец был чудом, созданным его руками. Идеальное творение, с которого можно было написать неисчисляемое количество портретов. Лоуренс кончиками пальцев коснулся лба Фишера и осторожно открыл его, заведя непослушные пряди за ухо.       — Сегодня ты чувствовал то же самое, да? — проговорил он одними губами, не издав и звука. — Мы с тобой так похожи, Фишер. Оба не без греха, оба продолжаем вести эту отчаянную борьбу за место под солнцем и оба не знаем её истинного исхода. Вечно задаёмся вопросами о мироздании и возможностях, собственном потенциале, стремясь выйти за рамки доступного, стать совершенней. И вечно так или иначе сталкиваемся с ходячими проблемами на пути. Глупыми, жалкими, подлыми, алчными… Но в отличие от тебя я всё равно склонен к зависти. Да, я завидую тебе, Фишер. Право, завидую. Ведь ты другой. Ты мёртвый. И это делает тебя сильным. Сильнее меня самого. Подобное смущает меня, отчего я, как собственная мать, пытаюсь удержать тебя на цепи. Контролирую, жёстче сдавливаю шею, пока ты продолжаешь смотреть на меня с таким доверием и верой, которых не достоин никто. Даже я. Нет, я — тем более.       Рука вновь предательски дрогнула. Он отдёрнул её и сжал в кулак.       — Хватит. Что-то я совсем расслабился. Сегодняшний день пройден, надо оставить его позади. А завтра… — он запнулся, всмотрелся в редкие ресницы Фишера и грустно улыбнулся. — А завтра ты мне расскажешь, что тебе приснилось, юнец.