Name's Fisher

      Тревожная ночь в поместье Джонсонов сменилась не менее беспокойным утром, невзирая на общую умиротворённость окраин Бирмингема, встретивших ранние лучи весеннего солнца с последождевой свежестью и привычной прохладой. Слуги, пробудившиеся ото сна, приступили к исполнению своих непосредственных обязанностей, наполняя особняк жизнью: посудомойка открыла кухню, кухарка после уборки принялась за готовку, лакей отворил ставни в главных комнатах, а горничными была протёрта пыль с поверхностей. Немного погодя, был объявлен завтрак: комната для прислуги наполнилась старшими сотрудниками, а на кухне собралась низшая по статусу часть слуг. Большинство последних новостей, зачастую сплетен, обсуждалось за общим столом, и минувшая гроза, сопровождающаяся странными завываниями в особняке, тоже не была обделена вниманием местных болтуний.       Одна из горничных всё списала на усталость и богатое воображение, другая же убеждала всех в присутствии в особняке потусторонних сил: по её мнению, в нём проживали призраки. Старая кухарка вклинилась в беседу, не забыв пожаловаться на больные колени и спину, а её помощница, Сара, подметила, что кряхтение той, вероятно, и было тем самым жутким звуком, «до мокрых подъюбников» напугавшим девушек. Дэвид, садовник, доселе молча жевавший кусок хлеба с маслом, перенял настроение Сары и подал голос, выдав пару вульгарных, на грани с пошлым, шуток. В итоге все, в большей же степени «пошляк» с покрасневшим от стыда лицом, сошлись на том, что старуху-кухарку лучше не злить, а вопрос о мрачном завывании оставили витать в воздухе, погрузившись в неловкую, затянувшуюся тишину, которую прервала открывшая, — а если быть точным, толкнувшая, — дверь на кухню пожилая женщина.       — На время смотрите? — грозный взгляд чёрных глаз пронзил каждого подчинённого, окатив холодом.       Миссис Гибсон, она же экономка, она же бестия с неестественным фиолетовым цветом волос, и как говорил Джонсон — просто злобная старуха, — стояла в дверном проёме, уперев руки в бока. Чёрное платье, как поговаривали между собой горничные, скрывало гнойную сыпь на её бледной, отдающей болотистым оттенком коже, а стоячий белый воротник, которым она прикрывала шею, лишь сильнее подчёркивал второй подбородок, невзирая на её худобу.       — Кончайте жевать и беритесь за работу, лентяи! Я за вас ничего делать не буду! — рявкнула домоправительница, продолжая напирать взглядом по большей части на горничных, за которыми, как она считала, нужен был глаз да глаз.       Юные Сильвия и Присцилла, особо отличившиеся и «полюбившиеся» ей ввиду частых заигрываний с молодыми лакеями, постоянно попадали под горячую руку сварливой экономки, а посему, решив не испытывать её терпение, первыми удалились из помещения, предварительно поблагодарив кухарку. Остальные же, будучи не первый год третированы ею, предпочли плотный завтрак и в сопровождении гневных замечаний касательно их нерасторопности и бестактности с каменными выражениями лиц покинули кухню.       Наблюдавшая за всем этим спектаклем кухарка не смогла сдержать улыбки. Злоба миссис Гибсон вкупе с педантичностью и лёгким затворничеством (так полагала повариха, исходя из собственных наблюдений — экономка не могла подолгу пребывать в обществе и о себе особо не распространялась) делали её образ смешным для кулинарки.       — Что, совсем не слушаются? — с долей иронии спросила она, лукаво глядя на домоправительницу.       Женщина на миг впала в замешательство, не сразу поняв, что обратились к ней.       — Вас это тоже касается! — голос её дрогнул, пока она нервно, с заметной брезгливостью, осматривала старуху и, не желая слышать ответ, вздёрнув крючковатый нос, оставила её с помощницей.       Обе, переждав момент ухода экономки, ничуть не удивлённые её поведением, залились громким смехом.       — Ишь ты, ерепенится как! — подметила кухарка, положив руку на сердце, будто то было готово выпрыгнуть из груди от хохота. — Ну ничего. Вот вернётся чета Джонсонов из плавания, вот увидишь, Сара, эта бестия за цветочными горшками хорониться будет!

***

      Господ будили несколько позже, предварительно подготовив их туалет. После всех утренних процедур, согласно расписанию, каждому в покои разносился завтрак. И всё было бы обыденно спокойно, если бы одна из горничных не обнаружила комнату Джонсона пустой с нетронутой постелью, что было вопиющим случаем, требующим немедленного вмешательства. Доложив об этом экономке и выслушав от неё несколько угроз в случае распространения слуха, она незамедлительно удалилась, в мыслях чертыхаясь на домоправительницу. Та же безотлагательно оповестила Терренса Эддисона, дворецкого.       — Вы правы, предать огласке этот инцидент нельзя, — учтиво согласился мужчина.       На эмоции он был скуп, всегда придерживался этикета, со всеми был одинаково вежлив. Одет был во фрак с белой бабочкой, и ходил с аккуратно зачёсанными назад русыми волосами с лёгкой проседью. Каждый воспринимал его по-своему, выделяя те качества, которые находил важными для себя: слуг привлекала его любезность, Моррисона настораживала его расчётливость, Джонсон же подмечал его прагматичность. Но один лишь Бог ведал, что творилось в голове этого человека, так мягко улыбающегося даже миссис Гибсон.       — Но не тревожьтесь. Я обо всём позабочусь, — уверил он её, чем несколько смутил. — Передайте слугам, что я сам отнесу завтрак господам.       Приняв к сведению слова дворецкого, экономка засеменила по коридору в направлении кухни.       Для знающих, чьего слуха успела коснуться истинная весть, дело пахло жареным, для несведущих — вызывало интерес нарастающее беспокойство. «Не каждый день увидишь Терренса с подносом, а эта ведьма так и вовсе на иголках», «я слышал, как она ему поведала о чём-то, а он — сама галантность», «старик наш, Эддисон, небось, под чарами её», «да нет же, слыхала, Джонсона, ну, сына, и дух простыл», «во дела… всё же призраки», — отрывки сплетен и небылиц витали в воздухе, перебираясь с уст одних в уши других. Но никто не смел говорить об этом громче шёпота. Так уж было заведено.       Кротко постучав в дверь гостевых покоев и получив разрешение на вход, дворецкий с подносом в руке ступил в помещение, на время занятое Моррисоном. Последний, уже при параде, стоял у арочного окна с драпировкой и, держа руки за спиной, отрешённо смотрел на двор.       — Доброе утро, сэр! — обыденным тоном сказал Эддисон и поставил поднос с едой на журнальный столик.       — Доброе… — безучастно ответил Моррисон, не оборачиваясь. В голове возникла параноидная мысль: почему именно он?       — Сегодня на завтрак овсянка на молоке, яблоко и зелёный чай, — продолжил беседу мужчина, внимательным взглядом осматривая учёного.       — Да, благодарю…       Стараясь не двигаться, Тодд пытался придать себе занятой вид, вот только в этом была, как он полагал, одна проблема — чем дольше он стоял, тем сильнее выдавал волнение, подпитывая интерес дворецкого, чьё появление неимоверно его угнетало. Гостям он завтраки не носит, значит, в особняке что-то случилось. Чёрт, Ларри, что ты ещё успел натворить?..       — Сэр, Вас что-то гложет?       Да, ты! Но Моррисон ответил кратко:       — Плохо спал.       — Всему виной гроза?       — Со мной бывает.       — Быть может, Вам у сэра Лоуренса узнать, как сдюжить бессонницу?       — Он сам страдает ею.       — Вот как… Значит, страдаете вдвоём?       — Что?! — удивлённо воскликнул Тодд, повернувшись лицом к Терренсу. — О чём ты?       — Бессонница — недуг распространённый, — дворецкий обезоруживающе улыбнулся, вызвав у Моррисона неприятное чувство тревоги.       Дьявол! Он всё знает… Осознание собственного положения ударило своей внезапностью, ошпарило кипятком из чана мыслей и на некоторое время сделало Тодда абсолютно беззащитным в глазах дворецкого, всё так же неотрывно смотрящего тому в глаза.       — Не пугайтесь, сэр. Особняк велик, работа истощает — большинству сей недуг не страшен.       Намёк был понят. От души отлегло. Достав из кармана брюк серебряную монету, крон, которой бы хватило на пломбу у хорошего дантиста, он аккуратно вложил её в раскрытую ладонь дворецкого.       — Экономка в замешательстве, слуги шепчутся, неся околесицу, а господин пребывает в лаборатории. Служанки туда ещё не заходили, но в любой момент могут нагрянуть с уборкой.       Тодд, недолго думая, добавил ещё одну монету.       — Они его не побеспокоят, — дворецкий улыбнулся на свой манер и, сжав ладонь с монетами, осторожно завёл руку за спину. — Чем могу быть ещё полезен?       — Хватит и этого, — несколько угрюмо ответил учёный, чувствуя себя жертвой аферы, и, вернувшись к окну, принялся в задумчивости поглаживать бороду.       В его кудрявой голове роились мысли, вопросы, которые он желал задать, но опасался. Услышал он достаточно, как полагал, а остальное знание так или иначе требовало платы, которую Терренс, хитрый жук, мог и удвоить себе в угоду.       — Благодарю, сэр, — дворецкий учтиво поклонился и удалился так же осторожно, как и пришёл.       Завтрак остывал. К Моррисону, терзаемому смутными сомнениями, аппетит так и не пришёл. Зато он вновь преисполнился желанием что есть силы дать затрещину виновнику сего инцидента, который, по словам Эддисона, не покидал лабораторию. Выпив чай и схватив яблоко с подноса, попутно придумывая, как он его использует — быть может, кинет Джонсону в лицо, а если отпустят эмоции, то и угостит, — Тодд покинул покои.       Он резво шагал, едва не срываясь на бег, по извилистым коридорам, стараясь как можно реже пересекаться со слугами, принявшимися за уборку, и прикидывал в голове возможные варианты исхода событий их ночного разлада. Мыслить как Лоуренс он и не спешил, ведь для него это было равнозначно тому, как надеть на себя смирительную рубашку. Пытаться его понять порой тоже было затруднительно — не всегда их взгляды сходились во мнении, заканчиваясь конфронтацией. А принять ситуацию как должное было непростительно унизительно — в таком случае он полагал, что безропотно прогибается под давлением интересов окружающих, среди которых нередко мелькал и образ семейства Джонсонов. И когда выбирать было не из чего, оставалось только наблюдать.       С принятием решения, а если быть точнее — исключением всех неподходящих под заведомо установленные им условия вариантов действий, Тодд Моррисон, заложник собственных опасений, подошёл к двери того самого помещения, с которого и началась череда его временных трудностей, и дважды деликатно постучал.       Никто, к его удивлению, не отозвался.       Он вновь пару раз постучал, но более напористо, терзаясь не самыми радушными мыслями. В голове то и дело возникали сомнительные вопросы, начинающиеся на «а вдруг…», разбудив его затихшую ненадолго тревогу. Но необходимо было что-то предпринять, покуда не сбежались слуги. А это значило пересилить страх и совладать с собой при очередной встрече с чудовищем.       — Соберись, Тодд, и разберись. Ты уже смотрел в глаза смерти, осилишь и в этот раз, — про себя сказал мужчина и, взявшись за дверную ручку, мягко её повернул.       Медленно открывая дверь, он всматривался сквозь постепенно расширяющуюся щель в проёме. Взору явился вид на стеллажи, светлые стены, книжный шкаф и, несомненно, части его детища, той самой конструкции, которую он уже успел наименовать дьявольской машиной.       Глаз зацепился за образ сгорбленной спины в обмотке несвежих бинтов, кое-где пропитанных выделениями от жёлтых до коричневатых цветов. Существо сидело на столе, свесив ноги, спиной к двери, из-за которой осторожно выглядывала голова учёного, и что-то рассматривало, держа этот предмет у себя на коленях.       От одного лишь вида данной картины Моррисон обомлел. В глубине души он благодарил себя за то, что решил оставить очки в покоях, избавив себя от изучения мерзких деталей внешности ещё некогда мертвеца, но в удивление его повергло отнюдь не это. Рядом с чудовищем, сидя на стуле, откинувшись на спинку, с закинутой ногой на ногу и скрещенными на груди руками безмятежно сопел разыскиваемый обеспокоенными слугами единственный наследник Джонсонов.       Заходить было боязно, а под рукой, кроме яблока, у Моррисона ничего не было. А посему, решив всё же не бездействовать, он, крепче сжав в руке фрукт и кое-как прицелившись, кинул его Лоуренсу в плечо.       Яблоко, больно ударив спящего, пробудившегося от этого столкновения, резво отскочило и, глухо приземлившись на деревянный настил, покатилось в сторону книжного шкафа, у ножек которого и остановилось.       — Играешь в Ньютона? — несколько недовольно и заспанно спросил Лоуренс, потирая больное плечо.       — Проверяю закон действия и противодействия. Выяснил, что ты твердолобый эгоист, — шёпотом ответил Тодд, не желая быть услышанным кем-то ещё.       — Для «твердолобого» как-то низко кинул.       — Могу перебросить.       — Не стоит, — Джонсон спросонья зевнул, прикрыв рот ладонью. Чуть погодя, он осознал нелепое положение друга и предложил в шутливой форме: — Так и будешь в дверях стоять? Как-то жутко беседовать с летающей головой.       — А с мертвецом — отнюдь, да? — Моррисон скептично выгнул бровь, на что Лоуренс натянуто улыбнулся.       — Зря ты так, Тодд. Нам тут было весело. Скажи ведь, да? — он обратился к чудовищу, доселе сидящему склонившись над книгой.       — Да… — безучастно ответило то, продолжив своё увлекательное занятие.       Ответ существа и его поведение смутили Тодда, введя в лёгкое замешательство.       — Что… что он там делает? — Моррисон бросил на Джонсона недоумевающий взгляд, ожидая ответа.       Недовольный нерешительностью учёного Лоуренс решил ответить на вопрос вопросом, с вызовом глядя на того:       — Что делал слон, когда пришёл на поле он?       — Глумишься? — раздражённо спросил Тодд, чувствуя, как мало-помалу начинает терять терпение.       — Травку жевал… — бесстрастно ответило существо. Однако Моррисону всё равно показалось, что тот его высмеял. И если дело было не в самой интонации, так в самом времени, неправильно подобранном для ответа.       — Славный малый! — Джонсон кратко указал на существо пальцем, в очередной раз подстегнув Моррисона. — Подтвердил заданную тобой глупость. Растолкую: если тебе так интересно, то для начала перестань трястись за дверью как последний трус и зайди как подобает джентльмену. И вот тогда будут тебе серьёзные ответы на твои серьёзные вопросы.       — А ты сегодня в приподнятом настроении, — колко подметил учёный, нахмурившись.       — Чушь не пори. Я всегда в приподнятом настроении.       — Вчера ты бы поспорил.       — Вчера я был зол, обессилен и пьян. Впрочем, и ты тоже, — Лоуренс глянул с лёгким укором на собеседника, словно уличил того в грехе.       — Ну, тут я с тобой согласен, — Тодд задумчиво кивнул головой, отведя взгляд в сторону.       — А ещё не я первый начал резать правду-матку.       — Какой ты злопамятный.       — И не я проклинал.       — То было обосновано.       — И вообще, ты мог бы быть и благодарнее.       — Ах вот оно что! — изумлённо протянул Моррисон. — Ты ждёшь от меня извинений! Ну, конечно.       — И да, и нет.       — Объяснись.       — Во-первых, это действительно было обидно. Во-вторых, какой в этом смысл, если это было вчера.       — Действительно, бессмыслица, — с некоторой досадой подчеркнул Тодд, соглашаясь больше не с отсутствием смысла, а с бесполезностью что-либо доказать Джонсону.       Лоуренс, уставший от словесных баталий, вымученно вздохнул, Моррисон для себя вынес иной вердикт — больше тому не было в чём упрекнуть его. Как бы то ни было, их конфликт был исчерпан, как и чтиво в руках существа, всё это время изредка подававшего признаки собственного присутствия.       — Я всё… — он мягко закрыл книгу и, маятникообразно раскачиваясь, кое-как развернулся на девяносто градусов в сторону хозяина, после чего положил её перед ним на стол.       Джонсон испытал чувство внезапно обуявшей его гордости, Моррисон же был обескуражен. Само же чудище, освободившись от основного занятия, доселе не имевшее возможности потолковать с учёным как следует, обратило всё внимание на него.       Цепкий взгляд впился в расширенные от удивления серые глаза мужчины. Так прочно, гипнотизирующе, отчего у Моррисона невольно возник приступ дежавю: мерзкий холодок коснулся спины, заставив вздрогнуть и напрячься. И всё же, как хорошо, что он оставил очки в покоях.       — Джонсон, будь другом, прикажи своему мертвецу так на меня не смотреть.       — Мой мертвец, приказываю тебе не таращить глаза свои на трусов, не почтивших нас должным вниманием! — театрально произнёс Лоуренс, а затем, увидев настороженность Тодда, серьёзно, но не без издёвки, добавил: — Право, прекращай, а то все начнут считать, что ты умеешь думать. Людей пугает сторонняя осведомлённость.       Чудище поднесло правую руку к нижней челюсти и, сведя её к верхней, задало простой, но весьма заинтересовавший его, вопрос:       — Тогда зачем развиваться?       Вопрос был поставлен крайне неоднозначно, озадачив обоих мужчин. Сказал бы Лоуренс правду, то оказался бы в невыгодном положении, проигнорировал бы он его, то дал бы повод для развития преждевременной самостоятельности, перевёл бы тему — посеял бы в существе сомнения. Патовая ситуация, заключил он, всматриваясь в уже не такие, как ему ранее казалось, мёртвые глаза.       — Потому что это потребность любого сущего, — легко и скупо ответил мужчина, посчитав, что так он не соврал и не сказал всей правды.       — Люди боятся собственного интереса?       — Нет. Люди страшатся других людей, — вмешался Моррисон и выглянул в коридор с целью уличить непрошенных слушателей.       Теперь его страх сместился с мёртвого на живых. Куда более непредсказуемые, хитрые, алчные, просто одеты в отличительную оболочку, именуемую кожей, они сновали по особняку, как тараканы в обветшалом здании, прячась в темноте и разбегаясь при неожиданном появлении кого-то лишнего, незваного, но сильного и важного.       — Эх, к чёрту! — буркнул он себе под нос и, зайдя в лабораторию, резко закрыл за собой дверь, навалившись на неё всем весом. Взгляд его вновь был прикован к мертвецу.       — А почему они… — начал тот, обращаясь уже к Моррисону, но был грубо прерван довольным возгласом Джонсона.       — Аллилуйя! — наигранно воскликнул мужчина, проигнорировав очередной каверзный вопрос от чудовища и посчитав, что тот сочтёт это за рассеянность. — Дитя, гляди, у головы есть тело!       — Весело тебе, — раздосадовано подметил Тодд, засунув руки в карманы пиджака, — а в особняке переполох намечается. Слуги тебя скоро хватятся, если ты не явишься. И постарайся вновь без фокусов, пожалуйста, — твой ночной трюк с исчезновением заинтересовал некоторых «персон».       — Я слышу в твоём голосе упрёк и неподдельную неприязнь. Дай угадаю, злобная старуха? Хотя нет, тебя она не бесит. Быть может, это один из слуг? Опять нет, им запрещено даже глазеть на нас. И остаётся бедный Терренс, ценитель чая, отцовский пёс и старый друг.       — Гинею тебе за дедукцию, Шерлок Холмс, — саркастично ответил учёный. — Сам догадался или он успел тебя навестить?       — Погоди, погоди. Позволь задать вопрос: ты платил ему за информацию? — Джонсон подозрительно сощурил глаза, смотря на нахмурившегося собеседника.       Тот молчал, чувствуя, как предательски начали краснеть уши.       — Ты платил ему за информацию, — утвердил Лоуренс, раздосадовано цокнув языком. — А старик тот ещё мародёр. Горжусь им! — заметив, как лицо учёного побагровело в злобе, он примирительно добавил: — Нет, он, конечно, подлец тот ещё, но на твоём месте я бы обыграл этот момент без потерь.       — Тогда и ты «позволь задать вопрос», — сдержанно проговорил мужчина, начиная видеть всю целостность картины. — Он что, знал всё с самого начала?       Видя гнев друга, Лоуренс на долю секунды засомневался в правильности собственных действий, но лгать было уже поздно, молчать — глупо, а посему он решил не затягивать и с уверенностью, без всякого зазрения совести метко и кратко сказал «да».       Моррисон, умный мужчина, учёный-физик, соорудивший «дьявольскую машину», воскресившую мертвеца, тупо таращащегося на него и сидящего на столе, всё так же свесив ноги, более не гневался на резкие заявления своего друга, а, почувствовав себя действительно идиотом, впал в самое что ни на есть бешенство.       — Теперь я тебя точно ударю… — едва не перейдя на рык, процедил Тодд, прожигая в Джонсоне дыру несусветных размеров.       — Так, дитя, — несколько опасливо обратился Лоуренс к монстру, медленно вставая со стула, — вот тебе первое испытание на прочность. Сдюжишь — оценю по достоинству, ежели нет — пеняй на себя.       Закончив своё обращение, мужчина, покуда Моррисон подбирал яблоко, резво тронулся с места и, обогнув стол с противоположной стороны, выскочил из лаборатории, пожелав обоим приятного времяпрепровождения.       — Вот же проныра! — выкрикнул Моррисон, схватившись за ручку двери, но ту будто назло всему свету заклинило. — Дьявол! Джонсон, ты специально меня провоцируешь, да? Тебе так весело? Забавно наблюдать за страданиями других? Мало было вчерашнего и ты решил повторить, испытывая мои нервы?! Так вот знай, ты — самый мерзкий гад, с которым мне доводилось работать, слышишь? Запомни это как дважды два четыре и повторяй как чёртову молитву перед сном, негодяй!       Он учащённо задышал, делая передышку, и с осознанием нелепости всей ситуации лбом упёрся в деревянную дверь. Идиотизм, не иначе, подумал он и тяжело выдохнул. Сколько он пробудет тут и вынесет ли он этого подарка от друга — он не знал, но, примерно подсчитав в своей голове количество всевозможных исходов, пришёл к выводу, что так или иначе ему придётся выбираться самому, используя подручные средства лаборатории.       — Легче? — неожиданно подал голос за спиной мертвец, напомнив о своём присутствии.       Вот же ж чёрт… подумал Моррисон и медленно обернулся. Существо глазело на него так невинно, так глупо, отчего внутри с новой силой разгорелась злоба. Тодд, не отдавая отчет в своих действиях, замахнулся рукой с яблоком и, что есть силы, кинул монстру в лоб. От величины приложенной силы, вобранной в маленький фрукт в виде кинетической энергии, тело, а в данном случае продукт природного происхождения, мощно ударило того ровно в намеченную цель и пластом повалило на стол.       — А вот ты — нетвердолобый, — заключил Моррисон и, тяжело вздохнув, мрачно взглянул на дверь.

***

      Джонсон опрометью поднялся в свои покои, по пути успев приковать к себе пару цепких взглядов взволнованных служанок, не то прячущихся за углами, в тени, не то старательно делающих вид занятости соблюдением чистоты. Без сплетен вновь не обошлось.       Покуда те шептались, обсуждая потрёпанный внешний вид наследника, но при этом сохранившуюся уверенную поступь, мистер Эддисон, дав указания экономке, следуя договорённости с Моррисоном (на деле же, с Джонсоном), не проводить уборку в лаборатории, направился к тому, о ком велено было в это утро особо не распространяться.       Краткий стук и скорое «входи» впустили Терренса в переднюю. Лоуренс, успевший привести себя в надлежащий вид, к тому моменту вкушал овсянку, сидя на диване за журнальным столиком.       — Чем тише в доме, тем громче шёпот… — ухмыльнулся он, ковыряясь ложкой в каше.       Остывший завтрак был едва ли не самой худшей в мире пищей, утратившей всякую прелесть во вкусовом восприятии. Но стоило ли из-за этого отзывать слуг по собственной прихоти? Вернее, стоила ли эта прихоть собственных временных затрат? Джонсон издал смешок.       — Сэр, мне организовать внеплановую чистку ковров? — подал голос Терренс, невозмутимо наблюдая за тем, как Лоуренс резво схватил с подноса яблоко.       — Оставь это. Чем их ни занимай — всё равно найдут время для демагогии. Пусть веселятся, пока я занят трупом.       Он подбросил яблоко над собой, устремив за ним взгляд, и ловко поймал, грустно улыбнувшись своим мыслям.       — Бедняга… Думаешь, я плохо с ним обошёлся?       — Вы о мистере Моррисоне или об усопшем?       — О Моррисоне.       — Не мне судить.       — А будь у тебя возможность вершить правосудие, ты бы отправил меня на виселицу? — он несколько провокационно взглянул на Эддисона, будто хотел найти ответ на некий иной вопрос, но всё, чего сумел добиться от своего собеседника — это лишь бровь, которой тот вопросительно повёл. — Я серьёзно.       — Узнай Её Величество чем Вы промышляли в отношении усопшего — непременно.       — Вот как… — несколько задумчиво прошептал Джонсон, вновь глянув на яблоко. — Тогда мне понадобится фрак и обувь на два размера меньше моего, пара перчаток, фарфоровая маска, парик, корсет, четыре ремня и десять мотков бинтов. А ещё, — он выставил указательный палец вверх, подчёркивая важность сказанного, — нужен стоячий воротник. Не такой, как у миссис Гибсон, конечно, но чтобы шея была закрыта желательно полностью.       — Принести в лабораторию?       Лоуренс готов было согласиться, но осёкся, задумавшись над реакцией чудища на появление нового лица в своём окружении. Хотя во время их ночной беседы чудище и проявило интерес, сам же Джонсон не хотел рисковать собственным доверием и допускать ранний контакт с кем-либо ещё, кроме него самого и Моррисона.       — Нет. Ко мне в покои. И сложи всё в одну сумку.       — Сэр, требуется что-нибудь ещё?       — Да! — тут же ответил Джонсон, уверенно глядя на дворецкого. — Скажи, чтобы к лаборатории в ближайшее время никто и близко не подходил, а в оправдание придумай что-то. Скажем так, мистер Джонсон готовится к экзаменам. И принеси мне эля, — он демонстративно отодвинул чашку чая в сторону, показывая, что пить его не намерен.       Терренс не проявил никакой реакции на действия Джонсона.       — Мне взять на себя ответственность за чистоту? — уточнил дворецкий всё так же сухо, но, как для себя подметил Лоуренс, с лёгкой примесью скрытого любопытства, чем уже упивался, задумчиво глядя в лёгком прищуре на слугу.       Отвечать согласием на это предложение аристократ не спешил, считая, что хватит с Эддисона взаимодействий с трупом — ещё успеется. А оттого, поблагодарив за преданность делу и заботу, но сославшись на малую вероятность смерти от недельной пыли, он всё же отказал.       — Конечно, сэр. Позвольте вернуться к исполнению собственных обязанностей.       — Да, пока ты свободен, — небрежно бросил Лоуренс и звучно откусил яблоко, внимательным взглядом провожая мужчину.

***

      — Дьявол… — мрачно произнёс Моррисон, сидя на полу у двери.       Все прежние мысли о попытке выбраться наружу были пресечены на корню стоило ему взглянуть в замочную скважину. Джонсон, прыткий чёрт, постарался на славу, подперев дверь стулом. И когда он успел его вынести?       В арсенале разума учёного хранились и другие идеи, более эффективные и эффектные, но стоило ли идти на сей риск ради скорой свободы? Стоило ли устраивать бедлам с дымовой завесой? Стоило ли рисковать собственным положением в особняке? Будь он младше и смелее — осуществил бы задуманное, но в нынешних реалиях всё, что он мог себе позволить, это мерзкое ожидание в компании с развалившимся на столе мертвецом.       Джонсон неспроста оставил его тут, неспроста закрыл. Хотел ли он, чтобы они пообщались? Подружились? Хотел ли он, чтобы Моррисон изменил своё отношение к мертвецу? Вероятно, хотел. Ведь у всякого его действия был тайный замысел, сокрытая от всех выгода, о которой не сразу можно было и догадаться. И всякий раз, когда Моррисон думал об этом, в его голове всплывал образ того самого дворецкого, от которого Джонсон и имел возможность обучиться этому.       Тодд тяжело вздохнул. Вслед за вздохом послышались лёгкое похрустывание костей и предсмертные хрипы. Выгибаясь в пояснице, как удилище из молодого древа во время улова добротной рыбы, мертвец восстал, неестественно и резко наклонив голову вперёд, дабы обрести равновесие, и стал потирать ушибленное место, на котором образовалась маленькая выемка от яблока.       Жуткое зрелище, подумал Тодд, настороженным взглядом впиваясь в облик мертвеца.       — Хороший… бросок, — заключил монстр и, убрав руку с лица, глянул на напряжённого мужчину.       Опять он был напуган им не в силах сказать и слова. Снова этот взгляд, полный ужаса и презрения. Тяжёлый же предстоял разговор, если тот и получится. Но чудище чувствовало, что ничего не выйдет у них. Не тем он был человеком — не было в нём того запаха, чем мог хвастать хозяин, да и внешность не внушала страха. Но попытаться всё же стоило, хотя бы самую малость.       Он поднёс руку к подбородку и прижал нижнюю челюсть к верхней.       — Сэр, вы боитесь, — обратился мертвец к мужчине, медленно и неуверенно произнося слова. — Я не сделаю… вам вреда.       Как заключил бы Джонсон, погрешности в формулировании предложений всё ещё были, но подобная разница между нынешним обращением и ночными попытками была весома, означающая успех. Но Моррисон бы с ним поспорил, в который раз назвав умалишённым, с чем в последнее время неоднократно соглашался. Как и в данный момент, сидя на полу.       Поняв, что кроме молчания ничего от Моррисона не дождётся, чудовище склонило голову и виновато стало таращиться в пол.       — Простите меня… за тот случай. Не хотел пугать.       Тодд молчал, задумчиво смотря на дверь.       — Я искал… друга, — существо взглянуло на мужчину одним глазом и наткнулось на абсолютную безучастность того. — Вам тяжело со мной, да?       Моррисон не шелохнулся. Обременённый своими мыслями о побеге, он, начиная испытывать дискомфорт, счёл свои прежние идеи о поджоге не такими уж и бредовыми.       Монстр проследил за его взглядом.       — Вы хотите уйти. Не хотите ждать хозяина… — по интонации сложно было понять утверждал ли мертвец или же спрашивал, но одно подобное упоминание Джонсона, указывающее на явное превосходство того, вызвало у Тодда гнев наряду с презрением.       — Я тебе не друг, а он мне не хозяин! — выпалил Моррисон, переведя на монстра мрачный взгляд. — Он мне практически ровня. А ты даже не пытайся со мной разговаривать — у тебя уже есть собеседник. Меня же оставь в покое!       Он вновь посмотрел на дверь, всем видом показывая, что более не одарит мертвеца своими речами. Подобное вызвало у монстра истинное непонимание — почему же с ним было так тяжело? Почему он, будучи в действительности его вторым хозяином, так относился к нему? Без интереса, без опеки, без стремления обучить. Ну как так можно было обращаться со своим «дитя»? Неужели в жизни бывало и такое, когда создатель так ненавистно глумился над собственным созданием? Да даже тот еврей на свой манер да воспитал Оливера! А этот человек и вовсе не пытался ладить с ним.       Непонимание родило обиду, а вместе с тем и мысль. Чувство лёгкое, такое детское, не злопамятное, лишь привлекающее внимание. Идея же взывала к осознанию — эмоции не приведут его к сближению. Лишь интерес, совместный, как и с Лоуренсом, мог сделать их друзьями. Но чем горел этот ворчун?       Его раздумья оборвались громким урчанием, исходящим от мужчины. Голод, подумал мертвец и несколько обрадовался этой мысли. Голод можно было утолить яблоком, оказать помощь, и этот маленький шаг мог стать для них тем самым зёрнышком, из которого вырастет росток их дружбы.       Он неуклюже слез со стола, шлёпнулся на пол и на четвереньках пополз, глазом выискивая укатившееся в неведомом направлении яблоко.       Его голова, подобно маятнику, раскачивалась в разные стороны стоило ему сделать новый шаг. Перед взглядом маячили падающие на пол тени от объектов и приборов, а необходимый предмет покоился у громадной металлической коробки с пугающим рычагом сбоку.       Он, не раздумывая, схватил предмет и, покачиваясь, поднялся на ноги. Мёртвой хваткой держа в ладони зелёное яблоко, монстр развернулся к Моррисону, доселе неотрывно наблюдавшему за ним, и побрёл к мужчине.       — Не… не приближайся! — проговорил Тодд, вскочив на ноги.       Мертвец остановился, следуя просьбе учёного.       — Вы есть хотите. Яблоко съедобно, — он наивно склонил голову набок, глупо глядя на собеседника.       — Обойдусь, — пренебрежительно ответил мужчина, встревоженным взглядом перебегая от лица мертвеца к фрукту и наоборот.       — Упрямитесь. Себе же… хуже будет. Возьмите, пока есть, — он протянул вперёд ладонь, предлагая, настаивая на принятии помощи.       Однако Тодд, испытывая отвращение к нему, вновь им пренебрёг, стоя на своём.       Монстру было нечего предъявить. Усевшись вновь на стол, он глупо уставился на стеллаж, рассматривая его содержимое. Быть может, однажды хозяин поведает ему об истинном предназначении этих странных стеклянных ёмкостей, наполненных разноцветными жидкостями. Но не в тот день. В тот день ему предстояло дальнейшее изучение литературы.       Задумавшись каждый о своём, они не заметили, как отворилась дверь, а вслед за ней в приподнятом настроении вошёл в помещение Лоуренс.       — Ну-с, как успехи в социализации? Тодд, многому его научил? — закрыв за собой дверь, как ни в чём не бывало поинтересовался Джонсон, обведя взглядом окружающих.       — Брани, — безо всякого энтузиазма ответил Моррисон.       Лоуренс вопросительно поднял бровь и глянул на глуповато уставившееся на него чудовище.       — Вот как! Брань в изучении всегда даётся легко! — шутливо подметил он, несколько странно посмотрев на мужчину. — Да и по жизни с нею проще.       Насмешка? Грусть? Издёвка? Вина? Что он вообще хотел передать ему своим взглядом? Тень сомнения коснулась лица учёного, на миг остановив поток его мыслей.       — То есть можно брани… -ться? — неуверенно задало вопрос существо, как ребёнок при осторожном прошении разрешения сотворить то, что ранее всегда находилось под запретом.       — Конечно, нет! Ты же не невежа. Культуру речи никто не отменял, — серьёзно ответил Джонсон, а затем, осознав одну незначительную деталь, поправил: — Нет, герундий здесь неуместен, используй инфинитив.       — А что это? — спросило существо, вопросительно склонив голову набок.       Джонсон отмахнулся, сказав, что они успеют совладать с грамматикой, и принялся перечислять планы на день.       Показалось, поникше подумал Моррисон и устало закрыл глаза, на миг укрыв себя от мира воображаемым куполом. Ни звука, ни единого стороннего вмешательства. Исключительная тишина в бесконечной пустоте. Но гармонией он бы это не назвал. То была передышка, промежуток времени между поглощением энергии и её выплеском в атмосферу. Заветные пару секунд, очерчивающие две горизонтальные параллельные прямые знаком, ведущим к концу примера. И в тот момент, в момент бесшумных, но резких и лёгких раздумий, он дал себе ответ.       — Я ухожу, — мёртво прошептал он, приковав к себе три глаза, и поднялся с пола.       — Далеко? — без раздумий бросил Лоуренс, едва заметно вскинув брови.       — К себе. К себе домой, если уж быть точным.       Джонсон задумчиво хмыкнул, но уговаривать остаться не стал.       — Хорошо, — ответил он и кивнул будто бы своим мыслям, на свой манер, с ноткой некоего осмысления, всматриваясь в мрачные глаза Тодда.       Задумался. Огорчился? Нет. Проверяет, подумал Тодд и, простившись, оставил друга с его монстром.       Чудовище перевело взгляд на яблоко, покоящееся в его мёртвой ладони.       — Зачем Вы так? — спросило оно, не подняв глаз. Ему казалось, что в тот момент произошло что-то неправильное, нехорошее. И отчего-то причиной словесной перепалки он считал именно себя.       — Он всё равно передумает в последний момент и решит остаться.       — Вы уверены? — пробурчало чудище, несколько удивившись лёгкости речи хозяина, но стоило ему взглянуть на того, как взору открылся вид на глубокий взгляд карих глаз, смотрящих вдаль, сквозь стены, в одну лишь точку в попытках поймать нечто неопределённое.       — Я это знаю, — его глаза пронзили существо насквозь — морок дум затмило языками разросшегося огня энтузиазма, снеся беспокойные вопросы одной громадной точкой, как валуном преграды, оставив позади крошки из многоточий.       Не теряя ни минуты, мужчина напомнил ему об учёбе, после чего они вновь приступили к изучению принесённых ночью Лоуренсом книг.

***

      День выдался тяжёлым. Даже для воодушевлённого существа. Конфликт между двумя мужчинами, друзьями, что уж, породил странное чувство, мешавшее сосредоточиться даже на самых кратких абзацах текста. В книгах оно было названо виной.       Нарушив требование хозяина, ночью, но ещё не в полночь, он покинул лабораторию в поисках необходимой ему комнаты. Тишина сопутствовала ему, утешая. Былое любопытство и желание прогуляться по особняку если и подначивало, то лишь изредка. Основным же побуждением служила встреча с человеком, которого он не без труда нашёл по запаху, смешавшемуся с другими, незнакомыми, интересными, но вытесненными на периферию его забот.       Необходимая дверь находилась перед ним. Не постучавшись, он взялся за ручку, ещё раз принюхался для пущей уверенности и, повернув её, потянул дверь на себя.       Его виду открылась уютно обставленная комната, освещённая двумя лампами, стоящими на прикроватных тумбочках по обе стороны от немалых размеров кровати, судя по виду, подготовленной ко сну. У двух зашторенных окон были установлены нетронутое трюмо и небольшой шкаф с выдвижными ящиками. По другую сторону был расположен журнальный столик с двумя креслами, на стене висели три картины в широких рамах, чей сюжет монстр так и не сумел рассмотреть ввиду тусклости освещения. Были и другие не менее интересные детали в оформлении, но внимание чудища привлекла раскрытая книга, лежавшая на краю прикроватной тумбочки.       Прикрыв за собой дверь, существо направилось в необходимую ему сторону. Что же такое читал этот Моррисон? И почему его не было в покоях?       На желтоватых страницах были представлены неизвестные ему рисунки с изобилием различных форм, подписанные странными буквами и значениями, ещё не изученными им.       — Т-ты что тут делаешь? — возмутился знакомый голос сзади.       Мертвец обернулся и туповато уставился на уставшего и обозлённого Моррисона. С виду тот был готов ко сну — одетый в пижамную рубашку и штаны, он стоял у другой двери, ведущей, вероятно, в уборную.       Монстр молчал, лишь неловко отвёл взгляд в сторону.       Не услышав ответа на свой вопрос, мужчина сдержанно велел уйти.       — Вы уезжаете завтра. Хотя это не было… в ваших планах. Значит, из-за меня, — стараясь правильно подбирать слова, говорил мертвец. — Но я не хотел… мешать Вам. И больно я не делаю. Не могу и не хочу. Вам не нужно уезжать. Хозяин, он без Вас другой. Много думает, мало говорит. Он ценит Вашу помощь. Вы его друг. И он Ваш тоже. Не оставляйте его… пожалуйста.       Сколько в этих словах правды, а сколько гиперболизированного субъективизма? Моррисон, слушавший с натянутым терпением, невольно прикрыл веки в попытках абстрагироваться. Слушать хотелось меньше всего. Усталость и нервозность брали количеством, вытесняя всякое понимание вдаль, за грань допустимого. Казалось, этот кошмар не прекратится и будет следовать за ним, где бы он ни скрылся. От этого он чувствовал себя опустошённым.       — Я сказал: уходи, — брови свелись к переносице, на лбу и вокруг глаз проступили едва заметные морщинки.       Мертвецу повторять более было не нужно. Он перевёл свой взгляд на руку, затем на книгу и одним движением положил некий предмет на страницу со странным изображением ровно в его центр.       — Вы так и не поели, — он обратился напоследок и, шатко дойдя до двери, оставил Моррисона одного.       Уставший взгляд зацепился за яблоко, за день успевшее отыграть немало ролей.       Какой, однако, странный жест.

***

      Литература давалась легко в отличие от той же арифметики — цифры, невзирая на малое количество базовых символов, смущали мертвеца количеством всевозможных значений. К изучению этикета же Джонсон пока не стремился приступать, решив отдать эту ношу Терренсу, когда наступит время.       В планируемый день отъезда Моррисона посетила чудная, как он её в последующем и назвал, идея. Из двух плотных ремней он соорудил хомуты и скрепил их между собой язычками пряжек так, что получилось некое подобие сферы, состоящей из двух перпендикулярно пересекающихся сквозных окружностей. Он полагал, что подобная импровизация заметно облегчит жизнь мертвеца. По крайней мере избавит всех от вида ужасного открытого рта. После испытаний, не без открытого отвращения, он всё же озвучил своё решение остаться, аргументировав его желанием помочь осилить мир вычислений, но не по доброте душевной, а из личных побуждений. Однако чудище это не беспокоило — его обуяла радость.       Ум и любопытство всегда ценились, если были применены в меру и направлены в правильное русло. Но потребности не ограничивались исключительно знанием. Любому организму нужна была подпитка, и Джонсон, задумавшись о необходимости в пище, приступил к осуществлению проверки.       Существо голода не испытывало, но вкусом обладало. Овсянку он сразу невзлюбил, от эля у него легко вскружило голову и скрутило живот, едва не вывернув наизнанку, а вот шницель он одобрил.       Сонливостью оно не страдало. Училось днём и ночью, вбирая знания по крупицам, повышая интерес, как и потребность во внимании. После побега существа с визитом в покои Моррисона Лоуренс взял за привычку запирать лабораторию на ключ на ночь, если отправлялся спать в свои покои.       Над произношением слов и постановкой голоса работали изрядно. Задействовали мимику, тренировали мышцы, через стихи учили интонации, играли с рифмами, задавали темп затихшему дыханию. Как заключил сам Джонсон, из воя формировался дивный бас, способный леди соблазнить.       Осанка, на удивление, в исправлении далась им проще остальных забот. Из женского корсета и ремней, подготовленных Эддисоном, мужчины на скорую руку соорудили портупею с бандажом. На шуточное заявление существа, что от подобного затягивания он вскоре фальцет освоит, Джонсон ухмыльнулся, довольный успехами, Моррисон же скептично закатил глаза. Но все трое были одинаково недовольны всё ещё склонённой головой. И если это было терпимой обременительностью, то на походку и вовсе было боязно смотреть.       Тогда Лоуренс решил прибегнуть к радикальным методам, чего не смог одобрить Тодд, назвав идею смутной и ужасающей. Сам он принимать участие не стал, но за помощью предложил обратиться к Терренсу.       После недолгих колебаний мужчина познакомил существо с дворецким. Холодный взгляд и лёгкая улыбка вселили подозрение и страх в мертвеце, но выбирать не приходилось.       С вонзёнными в куски плоти на ногах спицами, прикованный к секционному столу, он день за днём вслушивался в слова дворецкого об этикете, манере речи, современной моде и знатных людях. Из уст слуги уставы были подобны реквиему, настолько равнодушно он их озвучивал, за исключением истории о роде Джонсонов, вызвавшей у существа неподдельный интерес.       Как оказалось, их род претерпел немало перемен, а благородный нрав скрывал запятнанную кровью истину. Случались и эпизоды гордого безденежья, но в умелых руках власть приносила прибыль, если не через ум, так через выгодный брак. От этого в роду всё меньше можно было встретить чистокровных англичан. Чего греха таить, сам Лоуренс лицом пошёл в собственную мать, чьи корни тянулись из охваченной огнём республиканцев Мексиканской Империи, из которой та бежала, будучи ребёнком, покинув собственное графство.       Отец его делил наследство с непутёвою сестрой, пошедшей наперекор порядку. Выбрав себе в мужья неперспективного парикмахера и столкнувшись с финансовыми тяготами, Леди Эвелин Джонсон решила претендовать на золотую жилу Джонсонов — их фабрику. Сэр Джим, будучи капиталистом, на провокацию не вёлся, но вот как брат проблему оставлять проигнорированной не намеревался. Сошлись они на том, что земли и часть недвижимости, данные им от роду, перейдут под её покровительство за одним «но» — она и её муж-нахлебник покинут особняк и переедут в город.       Условие было предложено Леди Элизой Джонсон, женой сэра Джима, не сумевшей ужиться с его сестрой, а мужчина его озвучил не без ответных уничижительных плевков.       С тех пор в поместье жила одна семья, воспитывая единственного сына, коим дорожила больше всякого богатства. Так заключило для себя чудовище, дослушав краткий экскурс в семейство Джонсонов.       Со временем литература стала серьёзнее. Вместо сказок и детских повестей настал черёд увесистых романов. А арифметика сменилась математикой, в последствии раздробленной на несколько, как пояснил сам Моррисон, взаимосвязанных дисциплин.       Каллиграфия на пару с грамматикой изучались едва не последними в его, как выразился Джонсон, программе познания. Писал он отвратно: коряво, неразборчиво и нестерпимо медленно. Зато наречие освоил быстро — лингвистика давалась с небывалой лёгкостью.       Без часу отдыха в погоне за знанием прошли недели разумного существования мертвеца. Он мог вести беседу, лаконично излагаться и немного обращаться к логике, в движениях уже не так был скован, за исключением спины. От хромоты полностью избавить не смогли, но на прямых ногах держался ровно.       В один из дней, когда настал черёд примерки образа (фрак оказался очень кстати), невольно поднят был вопрос: «А как же к нему стоит обращаться?». Для всех он обернулся неловкой тишиной. И монстр, глядя на молчаливых Джонсона и Моррисона сквозь щели фарфоровой маски, решился подать голос:       — Фишер. Я Фишер.