Name's Fisher

      — Исключено! — воскликнул Джонсон, вперив мрачный взгляд в две узенькие щели на бледной маске. — Это громкая фамилия. Ты не можешь её присвоить себе.       — Но речь шла не о фамилии, а об имени. Это разные вещи, — возразило существо.       — И тем не менее я запрещаю тебе называться так. Либо выбери другое имя, либо выберу я.       — А если мне ничего не приглянулось?       — Присмотрись ещё раз, — спокойно ответил Лоуренс, сложив руки на груди.       — А если… — начал было мертвец, но был грубо прерван мужчиной.       — Присмотрись. Ещё. Раз.       Если бы взгляд в действительности был осязаем, то мертвец бы поклялся в том, что его едва не задавили под тяжестью вдумчивых карих глаз.       Моррисон, всё это время стоявший поодаль с книгой в руках, громко и протяжно зевнул, обратив на себя внимание.       — Хватить формальничать, Ларри. Не вижу смысла в разборе имён, если ты и остальные будете ему тыкать… — отрешённо проговорил он, не отрываясь от книги. Мертвец её сразу узнал по странным рисункам. Как позже пояснил Моррисон, то были схемы механических конструкций.       Джонсон удивлённо покосился на друга.       — Не знал, что вы подружились. Я думал, он тебе всё ещё противен.       Из уст Лоуренса слова прозвучали колко, даже несколько ядовито, как в последствии подметил для себя монстр, немного смутившись данному замечанию. Обидно…       Тодд кратко согласился с его утверждением, но в свою защиту оперировал фактом бессмысленности всего этого занятия. Это было ещё обидней.       — Тебе следовало думать об этом раньше. Ещё до того, как ты решился устроить здесь лицей для одарённых, — заключил он и продолжил читать.       Замечание было дельным и метким, но гордость не позволяла прислушаться к нему. Хотя стоило. Так твердил внутренний голос, взывающий к разуму. Но громкость его была столь тиха, приглушённая раздутым эго, что едва можно было обратить на него внимание.       Джонсон прикусил язык, решил сдержаться. Устраивать очередной демагогический диспут было ни к чему, а посему для себя он вынес одно маленькое, но весомое умозаключение: пусть каждый останется при своём. Без потерь.       — Оставим этот вопрос. Покамест будешь Фишером, но лишь в узком кругу общения, — заключил он, обращаясь к монстру, но всё так же неотрывно и несколько враждебно косясь на подозрительно равнодушного Тодда.       Фишер ощутил накатившую волну облегчения больше не от осознания того, что отныне обладал именем, а от того, что теперь давление было оказано на Моррисона. Всё же Джонсон умел вселить страх, если не через убедительность слов, так через взгляд уж точно.       Однако учёному было безразлично, отчего Фишер невольно задумался: а всё ли с ним в порядке?       — Не косись на меня так. Из вас двоих больше всего напрягает меня оно, — Тодд указал пальцем на мертвеца. — Лучше ещё раз подумай над тем, стоит ли вообще представлять «это» поместью и родителям.       Опять замечание, да ещё и с указанием что ему делать и как жить тогда, когда его даже не просили дать совет. Джонсон недовольно сощурил глаза. Хотелось ответить, поставить на место, напомнив о его положении, но разум твердил иначе, настаивая на терпении.       — Сделаю вид, что я этого не слышал, — сдержанно ответил он и натянуто улыбнулся.       Моррисон же что-то буркнул себе под нос — вероятно, ругань, — и перелистнул страницу.       Фишер посмотрел на свои руки. В белых перчатках они выглядели удивительно изящно, невзирая на лёгкую кривизну и неестественные изгибы, которые можно было заметить при детальном изучении его внешнего вида. Однако не столько красота, сколько тепло привлекло его. Слабое, едва уловимое, но присутствующее. А может он сам придавал этому такое значение, что стал в это верить? Может быть, а может и нет. Он не мог ответить на этот вопрос. Но могли другие. Если могли.       Скрипнула дверь. В лабораторию вошёл Терренс с письмом в руке, адресованным Джонсону. Увидев отправителя, Лоуренс, томимый интересом, вскрыл его при всех, но читать вслух не стал, решив озвучить лишь основную мысль письма, в случае если посчитает это необходимым. Взгляд бегло скользил по строкам, а лицо было непроницаемым, словно на него была надета маска.       Как только глаз зацепился за подпись в самом низу листа, он оторвался от письма и мрачно взглянул на насупившегося Моррисона.       — Мне надо уехать в город, — озвучил мужчина, обратившись к другу.       Фишер встрепенулся, с ужасом посмотрел на хозяина и спросил:       — Сэр, как далеко? Надолго ли?       Но его вопросы были благополучно проигнорированы. Как волна, ударившаяся о скалу и разбившаяся на миллионы маленьких капель, вспенивших морскую синеву.       Моррисон тяжко вздохнул, прикрыв веки.       — Задержусь, — тихо ответил он и мрачно взглянул на мертвеца.       Джонсон, подойдя к другу, положил руку на его плечо, как это бывало при поддержке ближнего человека перед важным мероприятием, и кратко поблагодарил. Тодд устало закатил глаза и посоветовал ему не затягивать со сборами. Это не могло не вызвать улыбку на лице Лоуренса, спешно покинувшего лабораторию в сопровождении Терренса.       Вопросы Фишера, как и его присутствие, были проигнорированы донельзя, пока он, несколько озадаченный подобным отношением к себе и резкими переменами в планах господина, вновь не подал голос, обратившись к Моррисону, и не вытянул того из омута мыслей. Тот лишь нахмурился, провёл ладонью по густой, но аккуратно подстриженной бороде, как бы готовясь вынести заключение, и, подперев подбородок кулаком, объявил неделю точных наук.

***

      На следующее утро экипаж Лоуренса тронулся в путь, оставив за собой дворецкого, экономку, Моррисона, провожавших их у входных ступеней поместья, и Фишера, наблюдавшего из окна лаборатории за отъезжающей каретой.       Левая рука, самая уродливая, как он думал, часть его тела, не похожая своей гибкостью и изящностью на крепкую правую, непроизвольно накрыла ладонью оконное стекло, стараясь ухватиться за отдаляющийся силуэт. Странное чувство тоски посетило его, давая повод выходу меланхоличным мыслям. Почему же он уехал так спешно? Почему не дал знать по какой причине? Почему оставил его в компании ворчливого Моррисона и бездушного дворецкого? Почему не решился выпустить наружу — туда, где можно было познакомиться с другими людьми? Люди... А были ли они такими же, как и в книгах? Были ли среди них хорошие? Или были плохие? Кого было больше?       Для утоления любопытства нужно было наблюдение, а для этого требовалась свобода. Её у Фишера не было вовсе. Особняк он помнил исключительно по коридорам, в которых ему довелось побывать пару-тройку недель назад по случаю жизни. А затем и вовсе забыл каково это — вольно разгуливать по помещениям, рассматривая картины, вид из окон на внутренний двор, стройные, пустые вазы, мраморные колонны, роспись на стенах, освещённых светильниками. Всё это ему казалось дивным, но куда более прекрасным перед ним представал горизонт, видимый за окном. Такой бесконечный, такой далёкий, ведущий в городские массивы, о которых шла речь в книгах, с разнообразием людей. Бедных, богатых, красивых и не очень, хороших и плохих.       Он вырвался из оков зацикленных дум и застал пустой горизонт из цветущих зелёных деревьев, вымощенных троп и далёких очертаний городских построений, казавшихся ему маленькими букашками. Экипажа уже было не видать.       Господин уехал. И что же с этого? Да здравствует свобода? Но что она означала без него? Пустые блуждания без разъяснений, описаний, растолкования понятий. Или... Прогулка по новым местам, эстетическое наслаждение от новых красот, самостоятельное погружение в окружающую его действительность. На миг ему показалось, что он разделился надвое и каждая его часть пыталась переманить его на свою сторону. Ему хотелось быть в компании Джонсона, следовать его правилам, соответствовать ему, но в то же время он хотел быть вне присмотра, чувствовать груз ответственности на своих плечах, становиться взрослее. От осознания того, что он остался хоть и на время, но один, монстр совершил странное движение грудной клеткой, расширив её и издав ртом хриплый звук, напоминающий протяжное «Ха». Это был вдох.       Это ли не шанс?       Затем последовал долгий выдох, звучный, даже несколько певучий, а за ним сжимающая пустота.       Так вот как они это делают... Дышат...       Он вновь впустил в сжатые лёгкие воздух и выпустил его. Резкая судорога сковала тело, пройдясь по нему разрядом электричества, единожды пронзившим его насквозь, и повалила на пол.       Уперевшись на руки, Фишер приподнялся и принял сидячее положение. Хотелось смеяться. Движения участились, мелодичность испарилась, оставив за собой куски неумело склеенных звуков, создавших какофонию. Не стараясь контролировать себя, монстр наполнил комнату хохотом, на который прибежал Терренс.       — Мистер Ф., — невозмутимо обратился он к существу, увидев того сидящим на полу. — Простите, что Вы делаете?       — Я — Фишер, — раздражённо поправил его мертвец, настороженно косясь на мужчину. — И я смеюсь.       — Мистер Джонсон велел обращаться к Вам кратко, без упоминания полной фамилии известного банкира.       — А ещё он велел Вам рассказать мне о сословиях и именитых людях, а мне — выбрать имя. И мы оба справились с задачей.       — Исполнительность всегда поощряется, а смех без причины служит поводом для беспокойств, — мягко улыбнувшись, ответил мистер Эддисон и завёл руки за спину.       — Я научился дышать. Слышите? — Фишер сделал шумный вдох и так же шумно выдохнул. — Я радуюсь. Порадуйтесь и Вы, если способны на подобное.       Дворецкий и бровью не повёл. За идиота считает, подумал мертвец и досадливо опустил взгляд на пол.       — Прошу прощения. Больше не буду шуметь. Чем мне заняться?       Терренс взглядом бегло оценил внешний вид мистера Ф.: голый с мраморно-бледной кожей местами на тон темнее, на тон светлее, с общим лёгким землистым оттенком, обёрнутый бинтами в местах сочленения и на уровне таза — особенно в области паха, — в туго затянутой портупее, без маски, скрывавшей его перекошенное лицо с одним глазом, и короткими вздыбленными русыми волосами, которые день за днём осыпались, давая начало множественным залысинам.       — Приведите себя в порядок. Оденьтесь. И не забудьте про маску и парик — отныне это Ваши лицо и волосы, — невзирая на равнодушный тон и показательную вежливость, Фишеру показалось, что тот намеренно пытался его задеть, подбирая осторожные и в то же время меткие выражения.       Но отвечать он не стал. Лишь спросил:       — А что потом?       — Мистер Моррисон навестит Вас во второй половине дня. До этого под моим руководством Вы будете учиться ухаживать за гардеробом мистера Джонсона. В свободное время Вам придётся самостоятельно изучить подобранную господином литературу. Её я принесу Вам вместе с одеждой.       — Зачем мне ухаживать за его гардеробом? У него и так всё хорошо с ним, — поинтересовался Фишер, поднявшись с пола.       — Верно. И это заслуга слуг, коим Вы скоро и станете.       — Простите? — удивлённо спросил Фишер, склонив голову набок.       Дворецкий не ответил — попросил собраться как можно быстрее и покинул лабораторию, закрыв за собой дверь на ключ.       — Собирается сделать меня слугой? Если это так, то вряд ли я буду в команде с остальными. Опять будет держать меня рядом, только теперь бегать буду я. За ним. С щёткой... — он вслух излагал свои мысли, попутно надевая брюки. — Вот тебе и выход в высшее общество. Воротники да пиджаки поправлять будешь, Фишер. А что ты хотел? Хотел, чтобы с тобой считались? Ещё неизвестно будут ли вообще тебя замечать. Хотя с твоей хромотой и перекошенным лицом грех тебя не заметить.       Он просунул правую руку в рукав рубашки.       — У тебя даже комнаты личной нет. Живёшь в лаборатории как подопытный кролик. Только вместо клетки — стены. Ты бы мог им давно доказать, что ты больше, чем они думают. Но им всё мало.       Приступил к застёгиванию пуговиц, что было ему в тягость.       — Они думают, что раз уж ты мертвец, то тобою можно помыкать. А вот и нет. Ты тоже можешь дать отпор. Можешь настоять на своём. И в случае чего можешь их даже убить.       Он застыл. Мысль, озвученная им спонтанно, повергла его в ужас, введя в оцепенение. Ещё никогда ранее он о таком не помышлял. А оттого складывалось впечатление, что это был кто-то другой. Не он.       — Это неправильно. В любом случае, они хотят сделать как можно лучше. Господина можно понять. Общество в книгах — это не общество в жизни. Хочешь начать общаться с более важными — научись говорить с низшим классом. Точно. Это не контроль, это обучение. Новый виток. Продолжение моего развития.       — Идиот. Ты и-ди-от. Нельзя развиваться под вечным надзором. Сильный вытесняет слабого. А ты сильнее и ты это знаешь. Устрани их и поделом.       — Заткнись!       — Заткнитесь оба! — гаркнул Фишер, стукнув кулаком по металлической столешнице. Стол дёрнулся, единожды громко лязгнув, и тронулся вибрацией. — Почему я слышу радикально настроенного Моррисона в своей голове? И кто этот добряк? Нет, надо молчать. Никому не говори. Узнают — не поймут, испугаются, избавятся. Молчи, молчи, молчи...       Он мучительно застонал, схватившись за голову. Нет. Это были далеко не мысли вслух, это был полноценный разговор с самим собой. Чёртов монолог через многоликую маску, которую передавали из одних рук в другие, не в силах поделить между собой. Впервые ему захотелось, чтобы Терренс вернулся как можно скорее. С заданием или без — неважно, лишь бы был тут, с кем можно было поговорить, научиться чему-то, не думать о своём.       Мистер Эддисон не заставил долго ждать, застав Фишера одетым лишь в брюки и заправленную рубашку. Оценив того холодным взглядом, он ничуть не изменился в выражении лица.       — Вам помочь? — вежливо спросил мужчина.       — Благодарю, мистер Эддисон, но я бы хотел справиться сам, — Фишер стал обуваться, радуясь молчаливой компании дворецкого.       Терренс задержал свой цепкий взгляд на процессе проявления самостоятельности, едва заметно вскинул бровь и положил сумку и книги на стол.       — Из литературы Вам предстоит ознакомиться с творчеством Льюиса Кэрролла. Господин сказал, что Вам должна понравиться Алиса.       — Книга? — Фишер туповато глянул на дворецкого, оторвавшись от шнуровки.       — Главный герой.       Мертвец задумчиво хмыкнул и продолжил зашнуровывать туфли. Руки работали предательски медленно — то вздрагивали, то нарочно замирали, будто он сам размышлял, а в верное ли отверстие целился, — отчего его посетило чувство неловкости перед дворецким, терпеливо наблюдавшим за ним.       Затем необходимо было надеть жилетку, пиджак, завязать галстук, что было выполнено с нежеланием, но с наивысшей аккуратностью, как заключил Терренс, надеть маску, парик (и где только мистер Джонсон откопал эти голубые пряди?) и завершить образ парой перчаток, которые ему так или иначе пришлось несколько запачкать во время чистки туфель в конце их вводного занятия.       Накрахмаленные рубашки, вычищенные щёткой брючные костюмы, разобранные по цветовому назначению и форме галстуки... Данная работа Фишеру изначально пришлась не по душе: необычно скучна, дотошна и абсолютно неинтересна, — в чём он не постеснялся признаться дворецкому, желая как можно скорее избавить себя от рутины большинства слуг и быть ответственным за выполнение иных поручений. И остался крайне разочарован, когда мистер Эддисон озвучил ужасающую для него весть — отныне это была его непосредственная обязанность. Как и уход за фраком, что носил он сам.       А затем последовал перечень дополнительных задач и поручений, которые мог запросить только Лоуренс Джонсон, и осторожные рекомендации о том, что не всегда эти просьбы следует выполнять беспрекословно, идя на поводу молодого аристократа, а думать в первую очередь о последствиях. Последнее слово всегда должно было быть за главой семейства или, как заключил для себя Фишер, исходя из рассказов Моррисона о Терренсе, за тем, у кого больше золота в кошельке брезжит. Естественно, всё было в пределах разумного (за исключением тех гостей, на которых дворецкий пытался наглым образом нажиться). Леди Эвелин Джонсон, увы, в этот список не входила, но и для неё можно было сделать исключение, значительно убавив кредит доверия Леди Элизы Джонсон. На вопрос мертвеца о конкретизации действий родителей мистера Джонсона, в частности, его матери, в отношении провинившегося дворецкий лишь слабо поджал губы и натянуто улыбнулся, чем напряг существо.       Смерть мне не страшна, в отличие от смертных, но, судя по рассказу, даже они предпочтут быть убитыми вместо того, о чём так таинственно толкует этот человек, вероятно, участвовавший в проведении этих... экзекуций? А вдруг части этих людей, оставшиеся после пыток, были использованы для создания меня? — подумал Фишер и от осознания ужаса всей ситуации обронил щётку.       Мистер Эддисон осторожно поинтересовался состоянием существа. Не то беспокойство из вежливости, не то риторический вопрос с целью поиздеваться, Фишер так и не сумел это определить, отчего ответил уклончиво, поблагодарив за предупреждение.       Ближе к вечеру, оторвав от чтения художественной литературы, которая на удивление в этот день давалась ему с трудом из-за слов Терренса и личных препирательств, его посетил Моррисон с гнусным заявлением о том, что отныне он будет проверять у него не только знание числового анализа, но и подход к решению различного вида головоломок с учётом скорости выполнения заданных задач. По просьбе Джонсона, конечно.       — Ты должен ловко ориентироваться в ситуации, уметь быстро принимать решения. Соответственно, нужны смекалка и хорошая сообразительность вкупе с логикой, — скучающе озвучил мужчина, привалившись к двери.       — Это слова хозяина или Ваши личные требования? — существо отложило книгу в сторону.       — Это наши требования, — хмуро подметил Тодд, на что Фишер понятливо хмыкнул. — Литература позволяет тебе смотреть на мир шире, хоть и через эту «клетку», — он взглядом окинул помещение и тяжело вздохнул, прикрыв веки. — Но к мышлению подталкивает систематическое решение примеров, уравнений, ситуационных задач, вводящих тебя в заданное положение при заданных условиях с доступным набором определённых параметров. В общем, начнём с цифр, плавно перейдём на смекалку, а закончим проверкой твоих адаптивных способностей. Это понятно?       — Адаптивные способности... Смекалка... Принятие решений... Ваша задача определить уровень моей самостоятельности через симуляцию? Но Вы же понимаете, что мы не сможем воссоздать ту или иную ситуацию по той причине, что мои ресурсы ограничены. Я не обладаю необходимым количеством визуальных данных ввиду скупости наблюдений...       — Не смей! — воскликнул учёный, вперив в существо встревоженный взгляд, чем прервал его монолог. — Не смей копировать других.       Фишер вопросительно склонил голову набок, туповато моргнув глазами.       — Но разве общность взглядов, схожесть мышления и поведения не сближает людей? — он спросил по-детски наивно, на что Моррисон на миг оцепенел, в удивлении вскинув брови и широко раскрыв глаза.       Он прикрыл веки и покачал головой, шёпотом произнеся знакомые существу ругательства, которые тот растолковал для себя как «невероятно» и «обеспамятеть».       — Это ни черта не сближает. Это раздражает. Видеть себя со стороны — наименьшее, что может понравиться человеку, — мужчина укоризненно взглянул на мертвеца. — Разве Эддисон и Джонсон тебе этого не сказали?       Вновь было мимо. Вновь их разговор из нейтрального перерос в некий конфликт. Всё ещё не настроен, заключил Фишер. А ведь вчера ему казалось, что тот за него заступился, когда мистер Джонсон выразил своё негодование в отношении выбранного им имени. А на деле... Что это было? Попытка осадить друга? Вразумить? Тогда кто же мог вразумить самого Моррисона? Другой Моррисон? Нет. На это был способен лишь мистер Джонсон. Вот в чём была основная загвоздка. Хочешь понравиться — будь другим, будь некой противоположностью того, с кем хочешь сладить. Это осознание стало для него гениальной идеей. И хотевший было извиниться перед мужчиной Фишер решил поступить иначе.       — Я Вас услышал. Развитие логики и мышления через выдуманные ситуации — звучит интересно. Я готов приступить к занятию, сэр, — речь уверенная, спокойная, способная воззвать к разуму и восстановить приемлемость в отношении к нему прозвучала из уст мертвеца необычайно холодно и излишне манерно, что насторожило Моррисона.       — Ладно, — сдержанно ответил мужчина и несколько смягчился, как обычно бывало во время занятий.       Более в тот день они не затрагивали вопросы внешнего характера.

***

      Без мистера Джонсона жизнь была не та. Обучение этикету, чистка пиджаков, чтение, решение задач, тихая ночь. Лакировка обуви, обучение ходьбе с ровной осанкой, математические вычисления на скорость, чтение, долгая ночь. Уход за собственным фраком, смена бинтов, обучение столовому этикету, каллиграфия, симуляция, тёмная ночь. Мрачная серьёзность, излишняя строгость, пренебрежительное отношение навевали тоску по временам сумбурных размышлений и лёгкой иронии. Страшнее всего становилось оставаться одному ночью — от скуки и количества знаний в голове закрадывались не самые радушные мысли, возникал диссонанс между послушанием и инициативностью. С ростом развития хотелось расширить и горизонт, познакомиться с другими обывателями поместья, понаблюдать за ними, дабы лучше понимать симуляцию. Но всё это было таким далёким, недостижимым, упрятанным за дверью его, как выразился мистер Моррисон, «клетки», отчего он чувствовал себя загнанным в угол, беспомощным, а от того злым и безумным. Пока дверь вновь не открывалась и в помещение не входил кто-то, кто мог бы составить ему компанию. А это вновь были строгость, серьёзность и пренебрежение.       От нежелания продолжать этот замкнутый круг ежедневной рутины Фишер на одном из занятий не выдержал и спросил напрямую у Моррисона, куда же так спешно уехал мистер Джонсон. Тодд отвечать не решался, вернее, он и не планировал рассказывать вовсе, желая оставить эту честь Лоуренсу, но эти упорство и настойчивость в словах мертвеца выудили из него пару-тройку слов, за которыми последовало ещё, ещё и ещё, пока не сложился сжатый, но многое объясняющий рассказ.       — То есть господин уехал, чтобы его не лишили возможности обучаться в академии? — спросил он, на что получил утвердительный ответ. — А Вы тоже учитесь?       Моррисон прикрыл веки, борясь с раздражением, а затем всё же ответил, что давно закончил университет, написал работу под руководством профессора и защитился, после чего получил учёную степень. Взгляд его, как и голос, несколько изменился, приобретя некий меланхоличный оттенок.       — Вы учёный. Это значит, что и преподавать можете? — вопрос был скорее риторическим, на что Моррисон привёл ироничный аргумент, связанный с непосредственным обучением мертвеца.       Фишер про себя восхитился, но виду не подал, сказав кратко:       — Наверное, это здорово.       Моррисон вопросительно повёл бровью, не понимая, какую конкретную часть разговора тот нашёл для себя привлекательной. Фишер пояснил:       — Что Вы можете наставлять других, сэр.       Тодд растерянно угукнул, вернувшись к вычислениям на доске.       — А можно задать вопрос личного характера, сэр? — осторожно спросил Фишер, видя, что Моррисон в какой-то степени был расположен к диалогу, и был приятно удивлён, что вместо обычного отрицания тот поинтересовался целью заданного вопроса. — Мне стало интересно, как Вам удалось завоевать расположение господина.       — Что? — больше удивлённо, нежели непонимающе, спросил мужчина, насупившись.       — Прошу прощения, не так выразился. Как Вы с ним подружились? Ведь, исходя из общения с ним, я понял, что он не из тех, к кому так просто подступиться, а напротив — тот, с кем запросто можно организовать усобицу. А Вы, простите мне мою прямолинейность, крайне импульсивны, когда дело доходит до каких-то личных принципов или ситуаций, над которыми Вы теряете контроль, что делает Вас далёким от идеального друга для господина. И тем не менее Вы его друг. Как так получилось?       Моррисон отвёл взгляд в сторону, задумавшись. Глаз зацепился за стеллаж с тёмными и прозрачными пузырьками, наполненными различными химикатами. Растворы кислот, щелочей, соединений металлов переливались в свете лучей закатного солнца, отражаясь на задней перегородке радужными формами теней ёмкостей. На миг ему показалось, что мертвец и был той самой тенью с отражённым свечением материальной пробирки, стоявшей в центре полочки, с неким вызовом обращаясь к исследователю со словами «возьми меня и познаешь всю агрессивность моей среды на коже, под кожей, внутри». И он чувствовал, как к нему в голову по артериям поступал этот раствор, меняя что-то, ломая и устанавливая новые нейронные связи.       Мужчина, сомкнув веки, крепко зажмурился, видя перед собой отражение свечения метилового оранжевого индикатора. Яркий, резкий и тёплый в любой среде. Он цвёл в кислоте, горел в нейтральных растворах и светился как лампочка в щелочах. Ну точно этот мертвец, что отражал и показывал других, потому не был годен ни к чему.       — Да, я не из тех, кто ищет одобрения или стремится угодить, если ты об этом, — меланхолично начал Моррисон, встретившись взглядом с мертвецом. — И меня абсолютно не волнует, что тебя там интересует в Ларри, в том мародёре, и уж тем более во мне. Всё, что ты должен знать — это то, что я никогда не стану снисходительнее по отношению к тебе. Услышь, пойми и запомни это.       Мертвец моргнул, удивлённо и туповато уставившись на мужчину. Тот облегчённо вздохнул, предвкушая момент наступления тишины, и, перекатив по ладони кусочек мела, продолжил запись.       Хоть и запоздало, но всё же Фишер понятливо хмыкнул.       — Теперь мне ясно, почему господин выбрал Вас. Вам понятен лишь язык фактов и Вы предпочитаете излагаться на нём. Но один из них выбивается из общего числа, вызывая вопросы.       Мужчина замедлился, вслушиваясь в слова мертвеца.       — Почему же Вы, невзирая на собственную неприязнь ко мне и резкую прямолинейность, решили остаться?       Мел предательски заскрипел по чёрной глади, оставив за собой прерывистую линию.       Фишер продолжил:       — Вы сослались на научный интерес, а занятия ведёте без всякого энтузиазма. Значит, дело не в науке, а в чём-то другом. Быть может дело в самом господине? Между вами точно дружба или Вы всё же обязаны ему? Не подумайте, что я считаю Вас плохим, но всё же я думаю, что Вы, будучи человеком скептичным, не склонны к альтруизму.       Ошибка, вызванная сильным нажимом мела на доску, была исправлена так же плавно и осторожно, как и произнесённая речь мертвеца. Педантично, лаконично, безупречно, а главное, как подметил для себя Моррисон, логично с явными мотивами, но сомнительной целью. Правильно подобранные слова выстраивали путь к головному механизму, нажимали на красную кнопку и заводили центр речи, вызвав ответную реакцию, — а с этого начинался контроль. Итоговый результат зависел лишь от того, кто больше выведал информации, а кто, соответственно, её сдал. И мужчине эта тактика ведения переговоров абсолютно не импонировала, словно ему намеренно хотели влезть в голову и прошерстить там всё от верхнего этажа до нижнего в поисках либо слабых мест, либо ценных знаний с последующим манипулированием. Ужасный способ переговоров. Ужасный и очень знакомый.       В памяти стали возникать различные варианты ответов, которые он когда-то либо успел применить, либо мог применить, но вовремя не сориентировался. Можно было тактично промолчать, тем самым выразив согласие и признав превосходство оппонента, а можно было дать ему то, чего он так ожидал, но радикально и грубо, чтобы у соперника отпало желание продолжить вести беседу. Но в отношении Фишера второй вариант имел непредсказуемый исход: подобно ребёнку он мог обидеться, а подобно взрослому — ответить.       Взвесив все возможные потери, Тодд вынес для себя вердикт — он не будет отмалчиваться и выскажет то, что мертвец с бо́льшей вероятностью учтёт себе на будущее, посчитав неким предупреждением.       — Я далеко не хороший человек, — начал он, мелом обводя написанные цифровые значения. — И не друг тебе. Как и остальные за пределами этой лаборатории. И ты прав, я не великодушен и в тебе не заинтересован ни как учёный, ни как человек уж тем более. Всё, что мною движет — это возможности. И Джонсон в этом плане идентичен. Однако у него другие цели и другие методы, и, ты вновь прав, по сравнению со мной он способен устроить усобицу без шанса на мирный исход. У нас действительно всё не так однозначно. И здесь так со всеми. Ты должен понять, что тебе никогда не будут улыбаться искренне и никогда не скажут насколько ты хорош, и объяснение у этого явления весьма простое — ты попал не в то окружение. Для этих людей ты никогда не станешь чем-то больше, чем обычная рабочая единица. Осознай это и смирись, — он обернулся, бросив на Фишера серьёзный взгляд. — Извиняться не буду. Ты сам выбрал язык фактов.       То ли так влиял на него внешний вид маски, то ли к нему вновь вернулось пугающее осознание того, что он говорил не с человеком, но Моррисон, не зная что за эмоции были упрятаны за фарфором, несколько напрягся, поражаясь собственной смелости. Как бы выразился Джонсон, он пошёл ва-банк, а теперь трясся от неожиданно настигшего его волнения за свою собственную шкуру. Но при этом он был уверен в том, что сделал обдуманный ход, который мог бы разбить все мнимые надежды существа на утопический мир с всеобщей доступностью и бесконечным везением и открыть глаза на очевидность и суровость современной антиутопии.        Судя по затишью, он либо достиг желаемого, либо недооценил эмоциональную устойчивость мертвеца, что могло проявиться в двух крайностях: скромного ума или чрезмерного идиотизма. Второй вариант Моррисон, невзирая на собственную неприязнь, всё же был готов исключить, однако не спешил. Ожидал.       — Единица, — Фишер нарушил тишину. — Бо́льшая часть выражения выходит в ноль и только положительное значение синуса девяносто градусов даёт нам в сумме единицу, которую мы и запишем за знаком равно.       Он перевёл свой взгляд на мужчину, замершего на месте.       — Положительное... — озадаченно проговорил Моррисон, продолжив смотреть на существо. — Верно. Быстро решил.       — Сэр, благодарю, — Фишер скромно склонил голову в поклоне и вновь взглянул на оцепеневшего мужчину.       Вновь было в жесте нечто, из-за чего Моррисон не мог расценить его полностью. То ли это была всё же благодарность, то ли почтение, то ли и вовсе попытка, как он сам выражался, «подмазать», — мужчина задумался. Странное чувство посетило его, несколько пошатнув его внутренние устои, но, к счастью, то было мгновенное явление, оставившее после себя лишь память о событии.       Он отложил мел в сторону и стал отряхивать ладони, сбивая белые полосы.       — На сегодня достаточно. Займись литературой или... что там у тебя дальше по графику... — его речь была скована, несколько неуверенна, а на лице проступили тени меланхоличной рефлексии.       Он поспешил покинуть лабораторию, не дожидаясь ответа и не вслушиваясь уже в обыденные слова с пожеланиями о скорейшей встрече.       Дверь была оставлена открытой...

***

      Повечеру, когда рабочий день подходил к концу и все подобно мышам разбегались по своим норам, дворецкий, проверив качество выполненной работы, направлялся в лабораторию. Слуг, а в частности горничных, давно коснулся слух, что не занятиями промышлял там молодой господин, а явным богохульством. Благо, экономка была женщиной ретивой и любой предрассудок пресекала на корню не самыми гуманными, но порой действенными методами, невзирая на собственную обиду на Лоуренса Джонсона. За что была в авторитете у мистера Эддисона, впавшего в лёгкое замешательство, когда тот обнаружил дверь открытой, а помещение пустым.       Без долгих раздумий, чем сэкономил себе время, мужчина поднялся в гостевые покои мистера Моррисона и застал того за рефлексией и бесцельным изучением одной лишь ему известной точки на ковре.       — Сэр, у Вас всё хорошо? — осторожно начал дворецкий, взглядом исследуя каждый угол помещения.       Моррисон вяло покачал головой в отрицании.       — Вы несколько озадачены, — он сделал акцент на последнем слове, вовлекая собеседника в разговор.       Тодд нехотя поднял голову и откинулся на спинку кресла.       — Оно ушло, да? — он нахмурил брови, но взгляд был всё так же меланхоличен.       Дворецкий скромно улыбнулся.       Учёный понятливо кивнул головой.       Оба друг друга поняли без слов.       Повисшее молчание Терренс прервал заключением:       — Полагаю, Вы не собираетесь ни препятствовать, ни содействовать поискам.       — В этот раз… — Моррисон задумчиво пригладил бороду на свой манер и подпёр подбородок кулаком. — ...нет.       Он взглянул на дворецкого глазами, полными досады и презрения. Меньше всего ему хотелось договариваться, расплачиваясь за то, что он сделал, посчитав правильным. Но и спокойным он от этого не был. Терзался сомнениями, размышлял, злился и грустил. Но злобу показать не мог — не на ком было сорваться. Да и объективных причин на это не было.       — Я Вас понял, сэр, — ответил мистер Эддисон с, как подметил для себя Моррисон, больше ядовитой улыбкой на лице, нежели скромной и добродушной и, пожелав добрых снов, поспешил удалиться.

***

      Всё, что мною движет — это возможности.       Фишер знал, что слова имеют вес в решении определённых проблем, но он никогда ещё не был поражён глубиной их проникновения в разум. Само понятие и суть его кружили в голове, ведя по тропе к запретным желаниям, и вселяли некое наваждение.       Следуй за кроликом, вторил книжный голос, зазывая, в кроличью нору. Будь как Алиса. Это время истинных приключений!       Сам того не ведая, монстр поднялся с места и осторожно высунул голову в коридор. Пусто. Ни единой души. Только готическая состоятельная красота и забытый им простор. Сплошное великолепие и услада для закованной в цепях контроля души.       Он воспевал момент, когда переступит в третий раз порог лаборатории, предвкушая его, уповая на час свободы, доселе не в силах смириться с тем, что это в самом деле происходило с ним. Но сновидений он не видел, в самом покое не нуждался, а оттого и помышлять не мог о том, что всё было обманчиво. Не должен был сомневаться. Нельзя было. Нельзя. Как и ступить туда, что находилось под запретом. Но кто бы осудил? Кто бы оспорил? Кто бы препятствовал ему? Мистер Моррисон дал шанс, подарил возможность. И солгал. Лжец... Лжец. Лжец! И всё же человеком оказался хорошим, пусть и трусливым…       Нога шагнула через порог, затем следующая. Взгляд метался от одного конца коридора в другой. А вдруг кто пришёл бы? А вдруг мистер Моррисон решил его проверить? Господин ведь мог оставить и такую просьбу, он любил испытания.       Чего стоишь, рохля? Глоток свободы сделал и, думаешь, напился? Вперёд. Шагай. Давай. Я не терплю ожиданий и этих твоих промедлений, мертвяк.       Опять радикальный Моррисон пробудился, подталкивая его вперёд. Подальше от двери, подальше от этого привычного помещения, навстречу открытиям и исследованию ранее не виданных мест в свете пылающего закатного солнца и первых загоревшихся настенных ламп в затемнённых переходах.       Ну? Хватит время тянуть!       — Не торопи меня. Я вне себя от переполняющей меня радости, дай насладиться этим моментом сполна, — воодушевлённо прошептал Фишер и, сделав глубокий вдох, побрёл в знакомом ему направлении.       Петляя по ранее изученному маршруту, взглядом пронизывая каждый закуток, он исследовал, через обоняние выстраивая себе путь. На пересечении коридоров он предельно отдавал себе отчёт, что слева были люди, а справа шлейф, и сворачивал направо, включая и другие чувства, дабы не быть замеченным мгновенно. И хоть господин объяснял ему, что в таких ситуациях клетки организма выделяли некие вещества, под влиянием которых вызывалась столь бурная реакция, Фишера это не пугало, а лишь заводило, подстёгивая. И ему было неважно, что его эта догма не касалась ввиду физиологических особенностей, — он в это верил, ведь...       Бог ты мой, да ведь он был самым обычным человеком, хоть и мёртвым, и он тоже имел право на жизнь, свободное блуждание по особняку и за его пределами, на собственное мнение и его защиту, на друзей, на поддержку. Он хотел этого. Жизнь преподнесла такой подарок, и было бы немыслимо им не воспользоваться!       Фишер заглянул в просторную галерею с картинами незнакомых ему авторов. Живописные сюжеты, анатомическая красота в утончённости мазков и эмоциональная палитра цветов... Различные стилистики письма, скрытый подтекст, желание художника, его взгляд, его гений. Мертвец хотел понять. Рукой дотянуться до длани искусства, коснуться на миг и осознать, прочувствовать. И боль, и радость, и печаль, отчаяние в глазах, усталость, одиночество и сумрачное видение. А дальше наступила темнота, морок которой был рассеян шумом в коридоре. Пора было уходить.       Прислушавшись к шагам и шороху за дверью и убедившись в их отдалении, он вышел в переход, продолжив приключение.       Осторожно вышагивая, мервец добрёл до главного холла. Кремовый мраморный пол, стройные цилиндрические колонны по сторонам, высокий потолок, люстра необъятных размеров с золотистым отблеском. Нежные древесные тона. От двери шла дорожка с имитацией метлахской плитки шахматной выкладки, чередовавшая в себе молочный и кофейный цвета, прямиком к парадной лестнице. Ступени её были застланы ковром с идентичным узором, непрерывно идущим наверх, к небольшой площадке, делившей лестницу надвое и направлявшей в стороны левого и правого крыльев поместья. Там же брали начало балконы. Подметил для себя Фишер и изысканность деревянных перил, резьбу их колонн, фигуру балясин, напоминающих по форме графин, широту поручней и блеск самой конструкции.       Подойдя ближе, он положил руку на вертикальную гладь одной из колонн, провёл по ней ладонью, а затем кратко постучал костяшками пальцев. Звук был глухим. Не полая, подумал он и мысленно вообразил, как мог бы запросто скатиться по поручню вниз, ничего не сломав. Интересно, а господин в детстве имел возможность спуститься подобным образом? Вопрос с последующим представлением в голове вызвал у него краткий смешок.       — Опять за своё взялись?! — из ниоткуда послышался грозный, визжащий голос и скрип открывшейся двери.       Фишер, не знавший, куда деваться, замер, в голове вспоминая все бранные выражения Моррисона, пока не почувствовал, как кто-то схватил его крепко за плечо и резко дёрнул на себя, укрыв во тьме. Плечом существо столкнулось со стеной, едва не разбив маску, и когда он уже хотел обратиться к своему укрывателю, осёкся, почувствовав, как нечто холодное и цилиндрическое упёрлось ему в шею.       — Т-с, — зашипел голос в темноте, требуя молчать.       Снаружи был слышен шорох платья и резвые, приближающиеся шаги, сопровождающиеся вопящими криками.       — Вот лентяйки! Думали, я не замечу?! Решили, что раз старая, так сразу слепая? Ну ничего. Я научу вас манерам. Выпорю!       Одним резким движением плотная ткань дёрнулась, пропустив свет и открыв сварливой женщине вид на человека, появление которого отразилось на её лице мгновенной сменой настроения с гневного на ошеломлённое.       — Мистер… Эддисон?       Мужчина стоял перед ней, оставаясь совершенно невозмутимым. Лишь вопросительно повёл бровью, задав провокационный вопрос:       — Миссис Гибсон, что, прямо выпорите?       — Ох, да что Вы… Чтобы я да Вас… Боже милостивый, — смущённо затараторила миссис Гибсон и отвела взгляд в сторону, краем глаза наткнувшись на револьвер в опущенной руке дворецкого. — А что Вы, собственно говоря, тут делаете?       — В свободное время я занимаюсь убоем крыс. Моё увлечение, — равнодушно ответил мужчина, отчего его речь прозвучала крайне убедительно.       — Убоем крыс? Прошу меня простить, но с чего Вы решили, что они здесь? — непонимающе спросила женщина, выпучив глаза и склонив голову так, отчего вылез «третий подбородок».       Однако Терренса не смутил подобный вопрос, и последующий его ответ вкупе со спокойностью прозвучал несколько мрачно:       — Крысы любят тёмные места, а ниша за гобеленом — прекрасный вариант.       Не то осознав шутку, не то уловив в ней скрытый смысл, домоправительница заговорщицки ахнула, расплывшись в ехидной улыбке.       — Кажется, я понимаю, о каких крысах Вы толкуете. Что ж, им впору преподать урок, — отшутилась она и одобрительно кивнула. — А Вы не волнуйтесь о себе, о Вашей тайне я никому не расскажу.       Экономка задёрнула гобелен и спешно удалилась, оставив мужчину наедине со своим «увлечением».       Фишер, доселе стоявший вжавшись в угол ниши, облегчённо вздохнул, благодаря в мыслях дворецкого. Тот всё так же неотрывно смотрел вперёд, вслушиваясь.       — Это та самая злобная старуха? — спросил мертвец, косясь на мужчину. — А с Вами она весьма мила.       Невзирая на непроглядность тьмы, Фишер ощутил на себе тяжёлый осуждающий взгляд, не предвещавший ничего хорошего, а после и вовсе пожалел, что оказался спасённым дворецким.       Сопровождаемый направленным в спину дулом револьвера, он дошёл до своей «клетки» как заключённый в кандалах местной тюрьмы под чётким надзором охраны. Оказаться вновь тут было не так тягостно в отличие от нахождения в компании мистера Эддисона, который, как ему показалось, был зол. Не показушно зол, а действительно зол — со своим внешним спокойствием, натянутой улыбкой и совершенно неясными мотивами.       Мистер Ф. сел на стол, отрешённо глядя в пол, как обычно делали маленькие дети, выслушивая гневную тираду в свой адрес о собственном непослушании и сложностях жизни, но в отличие от этих родителей мистер Эддисон был немногословен.       — Я не стану зачитывать Вам лекции о Ваших правилах поведения в особняке — полагаю, мистер Джонсон прекрасно с этим справился, — но я обязан сделать Вам замечание, мистер Ф. Ваше неконтролируемое любопытство ставит под удар и без того пошатнувшуюся репутацию мистера Джонсона. Поэтому в следующий раз, когда отважитесь совершить подобную вылазку повторно, прежде всего хорошо подумайте.       Мужчина оставил его одного, закрыв помещение на ключ, как и было положено. А положено было быть послушным и тихим, никому не мешать, сидеть и заниматься, слушать умных, читать книжки, уметь следить за собой и другими, быть вежливым и прочее хорошее, что способствовало развитию внешнего контроля и страха перед неизвестностью, попытками попробовать и решиться. Эти правила подавляли всякий потенциал, но рано или поздно, когда желание становилось неудержимым, а разум прислушивался к зову сердца, возможности вытесняли законы на периферию, оставив пылиться на полке, как реактивы в стеллаже. И это становилось роковым моментом, в который решались вопросы становления «Я» или «они».       Фишер, доселе не знавший, что он вообще из себя мог представить, задал себе вопрос иначе. А что «они» представляли для него? Преграду или всё же опору? И были ли «они» все в одинаковой степени настоящими с ним?       Он лёг на спину и сцепил руки в замок, удобно расположив их на животе. Взгляд его устремился в окно, за которым уже давно смеркалось и появились первые проблески лунного серпа. Мозг наглейшим образом выдал ответ, который Фишер так и не смог озвучить, не желая делиться правдой:       Вы ведь хотели сказать «свою репутацию», так ведь, мистер Эддисон? Сегодня я Вам нехило её подгадил. По правде говоря, мне стыдно за это, но в то же время я не чувствую себя виноватым. Ведь я прекрасно знаю, что сколько бы я не оправдывался перед Вами, до Вас никогда не дойдёт понимание того ощущения, которое я испытал сегодня, гуляя в одиночестве.