Миска с молочными хлопьями

Когда входная дверь глухо захлопнулась перед ее носом, сим словно отговаривая Ушко следовать за образом в строгом белоснежном одеянии, в кухне тотчас наступила мертвенная тишина, изредка перебиваемая почти осязаемым шуршанием опадающей сливочной пены, медленно сползающей на дно по холодным стенкам бокала, да всполохами золотых лучей оранжевого солнца, что уходило спать. Долгожданная идиллия, мнимо воцарившаяся после молчаливого горя, обиды, или, быть может, смертельной тоски, тучной громадой повисла в комнате, делая плотный воздух мутным, блеклым и по осеннему душным. И Ушко, словно объятая тяжелым белым туманом, слепленным из пухлой горькой ваты неозвученных слез, неловко замерла в движении, меланхолично помешивая трубочкой нагревающийся напиток, размазывая сливки по стеклу. Поначалу Ушко сидела смирно, - пусть руки ее и не были связаны жгутом в крепкий хирургический узел, - она вообще ничего не чувствовала. Однако по истечении получаса, Ушко встала, немножко оправившись от происходящего, и начала делать то, что делала всегда, когда жизнь вытирала об нее ноги. Ушко прошлась до холодильника, вытащив ледяной поднос с остатками мясного пирога, отрезала себе кусок, едва поместившийся на широкой тарелке, помолчала еще немного, безучастно замирая над завтраком с ножом для рыбы в правой руке, после чего отрезала от пирога еще одну порцию, положив ее сверху первой, и направилась к микроволновке, запирая еду внутри на две долгие минуты. Ушко не стала уходить далеко. Оперевшись руками о край кухонной тумбы, заляпанной жиром и овощным соком, Ушко стеклянным взглядом провожала каждый поворот тарелки вокруг своей оси, однако не пошевелилась даже тогда, когда верхний ярус начал разваливаться и стекать по нижнему на дно глубокой керамической посудины. Благо, края блюда оказались достаточно высокими, чтобы соус из-под пирога мог просто выкипеть, просочившись за пределы тарелки, потому еда не убежала далеко, оставаясь внутри, насыщаясь вытопившимся соком, в объятиях ароматного, клубящегося пара. Ушко механическим движением достала пирог, когда о его готовности сообщил одиночный звоночек таймера, и безэмоционально вытащив из стакана с кухонной утварью маленькую чайную ложку, сначала отломила себе кубик сливочного масла, а только потом принялась усердно поглощать разбредающуюся по блюду порцию, кусочек за кусочком, до тех пор, пока тарелка не оказалась пуста. Непонятно, каким образом все это могло поместиться в маленькую Ушко, (с такой порцией даже доктор вряд ли бы справился, предпочитая добавке стакан слабого кофе), однако еще больше вопросов вызывало то, что это ее не остановило. Ушко отломила уголок от печенья, положила на него дольку шоколада, и принялась за коктейль, расслоившийся на сахар, сливки и клубничный сок, до тех пор, пока его снова не перемешали трубочкой до однородности. Так, глоточек за глоточком, Ушко опустошила стакан, затем, блюдечко с печеньем, после чего обернулась через плечо, с тяжелым, болезненным вздохом. Густая, пастообразная масса с блеклыми разводами, почти не напоминающими некогда яркие, пунцовые сердца, лениво покоилась на дне стакана, медленно сползая по стенкам вниз. Ушко было подумала оставить все как есть, чтобы хоть что-нибудь в этой комнате напоминало доктору ее обиду, однако как только Ушко задумалась о последствиях, по ее телу сразу пробежал холодок. Нерешительно коснувшись трубочки губами, Ушко потянула пену на себя, с трудом сдерживая слезы, и через несколько минут уже перенесла всю посуду к раковине, где при помощи мыла и пары вусмерть изношенных губок оттерла со стаканов, тарелок и чашек все следы своего присутствия здесь. Больше ничто не держало ее на кухне. Ушко равнодушно осмотрела высокую лестницу, любезно приглашающую ее прогуляться вверх по оранжевому ковру разлившегося на пороге заката, и поволокла по ступеням пластиковое красное ведерко, заткнув за пояс лохматую швабру для мытья полов. К счастью для нее, воду можно было набрать прямо на месте, так что Ушко не приходилось каждый раз поднимать ведро наверх, расплескивая половину по лестнице, а вторую теряя при первом же спотыкании об него. Ушко угрюмо приоткрыла дверь. Первая палата слева от лестницы была на удивление неопрятной, если учитывать, что Масакрик работал в ней один. Некоторые подушки Ушко пришлось поднимать с пола, и, обнаруживая на них красные пятна, пропитавшие рваные наволочки, складывать их друг на друга прямо у входа. Но стоило только смотрящему приглядеться чуть внимательнее, как во внимании его глаз, из картинных мазков, начинало проявляться нечто похожее на следы насилия, характерными царапинами выступающими на поврежденном матрасе, на стенах, на полу, на потолке, и как будто бы даже в густом, душном воздухе. Словно все здесь было пропитано болью немых криков, что навсегда останутся лишь безгласной, блеклой тенью в лоне вечности. К сожалению, разум Ушко был слишком печален, чтобы их замечать, связывая все факты воедино. Вздыхая, Ушко медленно отодвинула в сторону мокрую скрипучую каталку. Малинового варенья на полу и правда было много. На полу, на стенах, даже хирургическому столику досталось; к счастью, как помнила вяло улыбнувшаяся Ушко, несколько стерильных меламиновых губок как раз хранились прямо в нем. Что, впоследствии, оправдалось вещественно. Ушко сжала пористую, пружинящую под пальцами губку с боков, и прошлась ею под всеми поверхностями, далекими для широкой, неповоротливой швабры, степенно возвращая сим первозданный вид. Ушко не задавалась вопросом откуда тут это все взялось, не пыталась принюхаться или присмотреться, даже будучи абсолютно уверенной, что об этом никто никогда не узнает, если только она сама ненароком не проболтается. Ушко просто закончила свое дело, осмотрев печально опустевшую комнату, в чертоги которой изволило заглянуть лишь тусклое солнце, опадавшее за холм, и, прибрав все хозяйственные принадлежности, поволокла их в техническую ванную комнату, туда, где мылись швабры, лоханки, тазы, и большие пластиковые пакеты. Туда, в оббитую, пожелтевшую от янтарного налета ванну, Ушко с трудом вылила тяжелое ведро с ярко-малиновой жидкостью, прополоскала красную швабру, разбухшие губки, тщательно выдраив их хозяйственным мылом, после чего Ушко послушно отнесла их туда, откуда и достала, некогда около получаса назад. Больше ничто не держало ее здесь. Ни на кухне, ни в гостиной, ни на верхних этажах, нигде здесь для нее не было места, укромного уголка, в котором Ушко могла бы почувствовать себя любимой и желанной, нигде не было даже самой крохотной поделки дома, вымышленной иллюзии, в которой ее всегда бы кто-то ждал, и ставил бы чайник, заслышав поспешный топот ее ног в коридоре, и расстилал бы постель, затаскивая уставшую, сонную Ушко в объятия холодной, свежевыстиранной простыни. Стало быть... Почему она должна остаться? Не повинуясь голосу разума, Ушко нерешительно попробовала ручку входной двери, но на себя не потянула, задумчиво сжав ледяной металл оцепеневшими пальцами. Прошло чуть больше трех минут, по истечении которых Ушко легонько встряхнула сжатую ладонь, с большим облегчением обнаружив, что замок и правда оказался заперт. Да и в ином случае, Ушко вряд ли бы поспешила уходить, создавая себе камень преткновения лишь для того, чтобы сломать об него ногу. Иногда проблемы в ее голове заключались именно в том, что Ушко не собиралась их решать, находя миллион аргументов в пользу того, чтобы ничего не делать. Что может она, маленькая Ушко, в этом большом жестоком мире, созданным из боли, плоти, слез и снов? Все, что было снаружи, было способно только на жестокость по отношению к ней. Билли, Джо, Клубничка, и кажется, кто-то еще, спешно убегающий с обрывков ее памяти, все они были такие злые... Нет-нет, такие, как Ушко, этот мир не меняют. Впрочем, она еще давно усвоила этот урок. Ушко вяло поднялась по ступенькам, и зашла к себе, понуро раскрывая бледную, пустую страницу. "Ушел. Я убрала малиновое варенье. Мне хочется спать. Но нельзя. Если я попробую поспать — придут они. Они задушат меня, пока я плачу. Спасения нет. Они везде. Одолевают... Душат, душат меня." Ушко смущенно отложила кусочек желтого воскового мелка, обводя глазами бесперспективное пространство собственной комнаты. Она не помнила почему, однако знала — ложиться спать нельзя. Когда она еще была на ногах, когда могла ходить из стороны в сторону, ее мысли сидели смирно, затачивая клинообразные зубы, пожелтевшие от крови и кофе, но стоило лишь разуму погрузиться во мглу тревожных сновидений — они приходили за тем, чтобы сожрать ее. Тихая истерика прижимала к кровати, чувство страха не давало высунуться из-под жаркого одеяла, натянутого до ушей, леденящие душу мысли нападали тогда, когда Ушко была совсем беззащитна, и грызли, грызли ее изнутри, под протяжный вой бледного тела, оторопевшего от ужаса. Ушко задумчиво поморщилась, отряхнувшись от навязчивого воспоминания, чернильной тенью наступившей на подол ускользающей памяти. Когда-то давно, ночные кошмары действительно могли загнать бедную Ушко в угол, лишив ее возможности сопротивления, но в ту судьбоносную ночь, в сем полуобморочном, паническом состоянии, ее нашел Масакрик, и круто развернул ее жизнь совсем в другую сторону. Ах, в тот раз, доктор прогнал все страхи одним прикосновением к ее взмокшим волосам, успокоив Ушко лишь спокойным тоном своего голоса, совсем неразборчивым из-за биения крови в голове, однако однозначно любезным и ласковым. В тот вечер, он стал ей приютом в суровую штормовую погоду, явившись оборванной путнице светлой хижиной, из-за теплых окон коей жестокий ливень лился словно игрушечный, и мягкая серость облаков уютной пеленой укрывала робкое солнце, спрятавшееся прочь, сквозь пухлую сизую вату, от глаз людских. А ныне Ушко достает с высокой полки лишь серебристый кластер таблеток, с длинной, потертой, неразборчивой надписью на нем, и принюхивается к деформированной обертке, тотчас различая знакомый аромат кальция. И пусть текст на нем действительно был практически нечитаемым, Ушко слишком хорошо помнила где и что здесь лежало, и помнила цвет, непривычный для лекарства — светло серый, вместо белого, как подобает сим в большинстве случаев. Кажется, только сегодня доктор обмолвился, что Ушко снова чем-то болеет. Но кажется, это нужно было колоть, а не глотать. Ушко удовлетворительно окинула взглядом шесть отдельно упакованных таблеток, понимая, что продержится здесь чуть больше недели, спустя первый день отсутствия доктора в лечебнице, и приготовилась было уже вскрыть невинную блестящую пленку, как вдруг разочарованно вспомнила, что принимать их следовало на пустой желудок. Это перечеркнуло ее планы жирной красной линией. Ушко печально отошла к кровати, предвкушая горечь уготованной ей участи, легла под одеяло, поджав коленки под себя, и долго смотрела вперед, пока картинка перед глазами не сделалась совсем темной. Ушко и не заметила, как сквозь слезы, мысли, и навязчивые потоки рассуждений, провалилась в беспокойный, прерывистый сон. Когда Ушко проснулась, в ее комнату печально бил яркий оранжевый свет. Едва опомнившись и приподнявшись в кровати на локтях, Ушко с ужасом осознала, что оказалась в этом кошмаре снова. Рывком подскочив к окну, она прищурилась на размытые янтарные разводы, болезненно режущие сонные очи, не понимая, что именно билось через окна, преломляясь сквозь прозрачное стекло. И даже старый будильник, отсчитывающий тихий такт на тумбочке, никак не вносил ясности в сложившуюся ситуацию. Восемь часов чего? Какого дня? Откуда вообще вставало это солнце? Во сколько? Ушко нервно сглотнула, понимая, что, возможно, уже прошла ночь, или даже целые сутки, а Масакрик до сих пор не разбудил ее, не пришел ее проведать, не постучался в открытую комнату. Что если... Его до сих пор так и не было дома? Леденящее душу предположение повергло Ушко в ужас. Не помня себя от безысходности, она вылетела за порог собственной комнаты, сквозь слезы пытаясь позвать доктора по имени, заглядывая во все палаты, стучась во все закрытые двери на втором этаже. К сожалению, ее лихорадочные поиски оказались бесплодными, но это не остановило Ушко. Не теряя решимости отыскать Масакрика этажом ниже, Ушко полетела на лестницу, спешно спустившись по ступенькам на порог, и, переводя дыхание, еще раз громко позвала доктора, судорожно вдыхая холодный воздух через каждый слог. Ответа не последовало. Ушко пулей вылетела в операционную, осмотрела каждый уголок на кухне, в столовой, в гостиной, в кладовке, в комнате Масакрика, но, спустя непродолжительное время, вернулась обратно ни с чем, стеклянными глазами разглядывая бледные желтые стены, со всех сторон окружившие кухню, и лестницу, и холл. Она впервые чувствовала себя настолько неуютно, находясь здесь, среди острого чувства одиночества, однако едва Ушко оказалась в коридоре, она сразу поняла в чем дело, замерев подле прихожей как вкопанная, невидящим взглядом устремившись на две тысячи миль. Ботинки доктора... их не было здесь. Не было и верхней одежды, галстука, чемодана, который он перед отъездом зачем-то прихватил с собой. Значит, это не Ушко "просто плохо его искала". Значит, Масакрик так и не возвращался сюда. Ушко нерешительно потупилась, не понимая, как уложить в голове эти ужасные факты, и опомнилась только тогда, когда поняла, что падает. Ушко едва успела подставить руки, чтобы не разбить себе нос. Это привело ее в чувство, но никак не вернуло бедняжке чувство безопасности, заставляя ее ощущать себя под прицелом, будучи в лечебнице совершенно одной. Или нет? Ушко не смогла бы объяснить, каким образом она нашла в себе силы встать с холодного пола и пойти к себе, игнорируя весь ужас происходящего. Если бы ее спросили, она бы скорее ломано ответила вам, что осталась бы сидеть под дверью, в ожидании любимого доктора. Но тем не менее, шаг за шагом поднимаясь все выше и выше, Ушко уверенно дошла до своей комнаты, дрожащими руками прикрывая дверь изнутри, дотянулась до блистера с серыми таблетками, смело распаковывая одну из них, и проглотила ее при помощи воды из бутылочки, что всегда стояла тут, на случай, если Ушко проснется и захочет пить. Горько всхлипывая, Ушко беспомощно съежилась в кровати, пока одеяло тяжело давило на нее, имитируя некрепкие объятия, и пыталась восстановить дыхание, до тех пор, пока серая таблетка не превратила ее тревоги в мягкую аморфную массу, не имеющую ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Опутанная холодными цепями колкого страха, отчаяния и тревоги, Ушко канула в чернильную бездну смятенных грез.

* * *

Плавно проплывая сквозь море расступающихся колосьев, машина небрежно пересекала поле, прекословя вольной стихии нетронутой природы, облюбовавшей иссохший, богом забытый пустырь. Поначалу, ход старого черного пикапа был неукротимо резв, однако стоило машине едва коснуться уставшей пыли обочины торной дороги, ее владелец ожидаемо сбавил скорость, заслушавшись ветряным лепетанием высоких сорных колосьев, разомлевших под золотом засыпающих небес. Лишь вольный вихрь дикой прерии, да лениво жужжащие пчелы перебивали тишь опускавшегося вечера, зияющего охрой раненного солнца на сумеречном раздолье прохладных небес. Масакрик непринужденным движением зажег автомобильный фонарь, наблюдая, как его холодную стеклянную фигуру облепляют пушистые ночные бабочки, и усмехнулся, созерцая их маленькую ночную феерию взмахов пушистых пыльных крыльев. Да, поймать его бабочку было намного труднее. К счастью, он знал, где ее искать. И пусть проблему это не решало, Масакрик чувствовал воодушевление, нежно согревающее его окрыленное сердце. Придерживая мягкую обивку рулевого колеса, доктор с наслаждением вдохнул запах полевого разнотравья, сена и меда, любуясь сумраком вечерних облаков, различая в тихом гомоне природы спокойное пение фортепиано, запертого в маленькой коробочке автомобильного радио. В ином случае, доктор бы оставил дорогу, и вылез бы на крышу, блестящими глазами провожая солнце спать, но сейчас, деликатное дело Масакрика не требовало отлагательств. Посему, едва его машина свернула обратно на твердое покрытие трассы, она тотчас набрала ходу, отсчитывая на циферблате спидометра 60, 70, 90 километров в час. Масакрик уверенно разгоняет автомобиль до трехзначного числа, сосредоточенно глядя на сотню метров впереди себя, но учтиво притормаживает до допустимого значения еще за четверть мили до магазина Джо, и, по совместительству, заправки Билла соответственно. Припарковав машину на пустынной колонке, Масакрик вновь кинул Биллу крупную монетку, и, обменявшись с ним любезностями, вошел в магазин Джо, дабы разжиться несколькими незаурядными для его гардероба вещами, должно быть, пополнявшими полки местечкового ларька по чистой случайности. А может быть, и нет. К счастью, Джордан не сильно удивился, когда доктор вывалил на кассовой прилавок черный брезентовый плащ, солнцезащитные очки и шляпу-котелок, ничем не примечательную, но достаточно дорогую для подобного заведения. Лишь после того, как Джордан пробил ценники, Масакрик выставил на ленту маленькую бутылочку розового йогурта, отвернувшись в сторону холодильника с мороженным, так, как будто ему не было до этого дела. Теперь, в голове Джордана, все стало постепенно вставать на свои места, едва довелось ему ненароком припомнить сегодняшнее утро, и реакцию Масакрика на столь заурядные сведения вроде этого. Верно, доктор даже не догадывался, где искать хорошенькую леди в коротком розовом платье, а теперь, по его наводке, сможет встретить давнюю подругу как бы невзначай. И пусть мотив доктора был все еще ему неясен, Джордан не спешил звонить с жалобой о возможном покушении на чью-то жизнь. Вместо этого, кассир лишь перевел мутные глаза на Масакрика, пытаясь выдать азарт за равнодушие:       — Может быть, желаете что-нибудь еще? Скотч, пилы, пакеты для мусора, товары для взрослых? Мое молчание? У меня все в наличии.       — Что..? Нет-нет, оставь себе. — Улыбнулся его постоянный покупатель, запахивая поверх медицинского халата только что купленный плащ. — Думаешь, у доктора этого не найдется? Ха-ха, ладно, если мне что-нибудь и понадобится, то только еще один клубничный йогурт. Так что отложи там до востребования. С этими словами Масакрик вышел из заведения, дошел до пикапа, прикрывая очками лицо, и выехал с парковки на невысокий, тихий холм. Отсюда открывался прекрасный вид на оскудевшие окрестности: разрушенные фундаменты позабытых зданий, магазинчик, заправку, и причастную к ним дорогу — широкое шоссе, разветвляющееся на две крупные артерии. Первое время Масакрик не спешил глушить двигатель, предвкушая сиюминутное явление Клубнички на горизонте с левой стороны. Но после краткого ожидания, доктор быстро смирился с тем, что ему не стоило жечь бензин попусту. Масакрик глушит двигатель и фары, поставив машину на ручник, и разваливается с ногами сразу на двух сидениях, делая погромче музыку, играющую сквозь тихое шуршание помех. Поначалу, доктор тихо подпевал ведущему голосу, одним глазом небрежно посматривая в сторону трассы, но вскоре и это занятие порядком наскучило ему, также, как и однообразное пение радио, и сумеречный пейзаж за окном, и наблюдение за обезлюдившим шоссе, на котором уже с четверть часа не появлялось ни одного автомобиля. Масакрик оказался в той ситуации, когда он не смог ни отвлечься, задремав на откидывающемся кресле, ни занять себя еще чем-нибудь, хотя бы чем-нибудь, от разглядывания случайных людей, до приставания к ним с пугающими вопросами, составить которые можно было исходя из их пустых, наивных диалогов. С томным скучающим вздохом доктор осмотрел салон, в надежде найти разуму хоть какое-нибудь занятие. Ничего. Только пыльные автомобильные коврики и рваные пассажирские сидения расплывались перед глазами на формы, фигуры и цвета. Однако что-то тотчас переменилось в его глазах, едва доктор различил среди смешанных оттенков бежевого яркое желтое пятно. Масакрик, небрежно обернувшись через плечо на пустующую дорогу, тянется рукой к твердой желтой обложке дневника, однажды оставленного владелицей на заднем кресле, и ловко подцепляя корешок пальцами, перехватывает его себе. Вслед за книжкой, весело звеня в связке канцелярской утвари, потянулась гирлянда ластиков, карандашей и безопасных точилок, и замерла у доктора в руках, легонько покачиваясь из стороны в сторону. Одна из страниц дневника была заломлена. Доктор развернул ее из любопытства, открывая книжку на середине, и натыкаясь на странный мягкий портрет, неразборчивый, но некоторые детали передающий в точности. Подписан он не был, но тем не менее, доктор сразу догадался, на кого он был похож.       — Так... Это и есть... — Растерянно пробормотал Масакрик себе под нос, с большой охотой переворачивая влево смятый от пальцев листок. Информация за ним выглядела намного притязательнее: неразборчивые строки о болезненной любви к нему, и маленькие рисуночки на полях тетради, знаменующие то, что когда-то случалось, делали страницу прелестной. Поначалу, доктор не находил в этом ничего, кроме странного развлечения, однако, ближе к обложке, почувствовал неприятное щемящее ощущение где-то глубоко за ребрами. Масакрик не придал этому никакого значения, отмахнувшись от мыслей об Ушко, и совсем скоро забыл о ней, насмешливо перечитывая ее искренние чувства, запечатленные в словах и простых, прелестных образах. Так, помаленьку коротая время, Масакрик и не заметил, когда закат устало догорел, погружая небо в туманный сумрак. Однако едва стоило этому случиться, доктор заинтересованно отложил книжку в сторону, глядя на заправку поверх замусоленных стекол солнечных очков. Широкая улыбка. Масакрик снимает машину с ручного тормоза, плавно заводя мотор. Яркий фонарь качнулся, танцуя вместе с бабочками подвижный вальс среди огней яркого, желтого света. Машина медленно сдала назад, чтобы поехать вперед, тихо шурша песком и сизым придорожным сором под мягкими, черными колесами. Его новая жертва не заставила себя долго ждать.