Миска с молочными хлопьями

Ушко поставили на ноги только перед одинокой больничной койкой, такой же жесткой, холодной и сильно пахнущей хлоркой, какой Ушко помнила ее с первых дней здесь. И, как повелось с того самого случая, само ее присутствие в операционной намекало на взаимодействие с окружением. Ушко послушно легла под слепящую лампу и втянула носом воздух, позволяя доктору хлопотать над собой сколько ему хочется. Масакрик кружился вокруг да около довольно долго, чтобы Ушко успела устать. Ему недостаточно было бы просто обработать ссадины чем-нибудь антисептическим и перевязать ее, недостаточно, как человеку исключительно творческому. Когда дело касалось травм, в ход шло все, что только могло попасть Масакрику под руку, и чаще всего, применение чего-то экстраординарного заключалось не в том, чтобы вылечить пациента, а в том, чтобы обратить на себя его внимание, заставить его посмотреть. Подобная простая процедура не требовала ни уколов, ни надрезов скальпелем, ни прочих посторонних предметов, нацеленных, разве что, на запугивание строптивого. Но прежде чем Ушко смогла встать с кушетки с перебинтованными суставами, ей довелось испробовать на себе все методы творческой медицины, вроде тех, что обычно сомнительные специалисты используют ввиду устрашения несносных пациентов, но никогда не применяют на самом деле. Масакрик же и не собирался пугать ее так низко, он просто озвучивал факты и тотчас приводил приговор в исполнение. Так что, к тому времени, как Ушко смогла подняться, на ее ногах, локтях и лице уже успели сотворить шедевр абстракции, присыпая, поливая, намазывая всем, до чего только дотягивались руки. Доктор завершил картину сияющей наклейкой, тотчас намертво прилипшей к повязке, и, поцеловав Ушко в щечку, символически окончил маленькую операцию.       — Ушко? Что надо сказать, м? — Улыбнулся Масакрик, снимая грязные перчатки зубами за толстый резиновый ободок.       — Спа-сибо, доктор, — Ушко поправилась на кушетке, с трудом принимая сидячее положение.       — Умничка. — Доктор, в самом прекрасном расположении духа подошел к Ушко ближе, и, предлагая руку, помог ей встать на ноги. — А теперь, держись за мой халат.       — Ох... Ч-чего?       — Смелее. Ты ведь не хочешь, чтобы такая красота просто испортилась, когда ты в очередной раз упадешь? Ты, конечно, все равно сломаешь это, как ты всегда делаешь, но... Масакрик взял драматичную паузу для вдоха, чтобы услышать жалобные, предсказуемые стоны со стороны кровати:       — П-прости пожалуйста, извини, я с-случайно... И это определенно того стоило. Доктор усмехнулся лишь мелодичнее, игнорируя извинения, и, грубо пихнув Ушко в руки свой халат, вышел из операционной в коридор. Масакрик проводил ее наверх, и резко развернувшись на небольших удобных каблуках туфель, бодро направился навстречу новым свершениям, оставив Ушко наедине с любимыми занятиями. Кто знает о всех его скелетах в шкафу, "уже" ли, или "почти"; связанные и обессиленные, и еще не мертвые, они могли находиться в той же операционной, из которой несколько минут назад под руки вывели пациента, лежать ли под той самой койкой, сидеть ли в шкафу с медикаментами, или в темном углу, примотанными к доскам, прикованными к батарее. Одному доктору было известно, где он прятал их прозапас, и сейчас, быть может, он как раз идет туда, к одному из тех, кого совсем скоро не станет. А быть может, Масакрик пошел дочитывать газету и пить чай с молочными хлопьями. Ушко ничего не могла знать. Она аккуратно села на коленки, и подняла с пола максимально обезличенную, но очень мягкую вещь. Нечто вроде платка, или какой-то кофты, а быть может, это вообще была шапка, но больше, сие не будет называться ничем из этого. Ушко смело отсекает розовым, блестящим канцелярским ножом все неугодные детали, срезает те декоративные элементы, которые бы не понравились критику, и начинает творить. Творить через случайные уколы, боль, кровавые подтеки на пальцах, которые Ушко тщетно пытается вытереть о рукава свитера, сшивая большими пушистыми нитками выкройку, скрепляя диагонали английскими булавками, подшивая непослушные края. Ушко провозилась с работой достаточно долго, и когда закончила, поняла, что за окнами уже совсем стемнело. Обычно, доктор не заходил за Ушко, если та не отличалась особенно плохим поведением, и она сама спускалась на кухню, если чувство голода вынуждало ее сделать подобное. Потому Ушко была уверена, что Масакрик ничего не заметит раньше времени. Мечтательно напевая какую-то простую песенку, Ушко волоком подтаскивает вязаную шерстяную кофту к коробке, складывает внутрь чьи-то платья, брюки, носки, обрезки ткани, оставшиеся от шитья, и катушку велюровых ниток, заправленную огромной иглой. На полу остался лишь старый, смятый халат доктора и маленькая мягкая шапочка белого цвета, с красным крестиком во лбу. Ушко с гордостью подняла ее над собой, но на себя примерять не решилась, разглядывая в мутном отражении зеркала свое творение со стороны. Несмотря на неопытность Ушко, плод ее трудов выглядел действительно хорошо, выглядел хорошо и на подушке, которой не пришелся в пору, но все равно остался изящным и пышным — Ушко подшивала лишние обрезки внутрь, чтобы декоративный верх не прилегал к голове, сим образом создавая нечто отдаленно похожее на берет. Ушко надела на длинную подушку старый докторский халат, и отошла подальше, оценивая свое творение утвердительным кивком, легким румянцем смущения на щеках. Огляделась по сторонам, сняла с подушки шапочку, аккуратно зажав ее в руке, и тихо вышла из комнаты, затворив за собой дверь. Ушко была слишком маленькой, для того, чтобы дотянуться до выключателя потолочных лампочек, поэтому, когда дверь за ее спиной закрылась, в коридоре тотчас стало совсем темно, и только лунный отблеск, бьющийся в высокие окна, обрамлял сумеречные очертания стен. Ушко ощупью пробралась к ступенькам, выходя к свету, исходящему откуда-то с первого этажа. Сквозь лестницу, она могла различить силуэт Масакрика, читающего в кресле в самом благосклонном расположении духа: он даже слегка пританцовывал одной ногой, неслышно отбивая ритм в такт пению радио, и чем-то закусывал сухой публицистический текст в бесконечных ровных столбиках. Он не был похож на того, кто злится, и потому Ушко подходит к нему безо всякой осторожности, положив мягкую ладонь на колено, двигающееся из стороны в сторону, чтобы ненавязчиво привлечь его внимание к себе. На удивление, Масакрик не сделал этого сразу, подняв вверх палец и удивленно вскидывая брови, взывая к тишине, продлившейся чуть менее минуты. Когда же Масакрик оторвался от заурядного чтива, вероятнее всего, уже порядком наскучившего ему, он перевел на Ушко весьма неоднозначный, требовательный взгляд. Доктор не очень любил читать что-то подобное, однако если все же читал и хитро ухмылялся, Ушко сразу понимала почему. Иногда, он мечтательно откладывал газету в сторону, тихо приговаривая нечто вроде: "Нет-нет, так они его не найдут..." и, напевая, отходил мыть инструменты в хлорированной воде. Но сейчас лицо доктора выражало лишь равнодушие.       — Хлопья для завтрака в коробке, молоко на столе. Какая из этих двух фраз тебе не понятна? — В голосе Масакрика сверкнула сталь. Абсолютно опустошенный взгляд пробил сердце Ушко насквозь, фокусируясь на ней, как на добыче, и доктор усмехнулся, холодно, жестоко.       — Ох... — Простонала Ушко, чувствуя, как в желудке становится нехорошо после приема, противоречившему всем ожиданиям . — П-прости, пожалуйста, если отвлекла тебя, н-но-       — Ах, что ты там все мямлишь..? — Повысил тон Масакрик, поправившись в кресле. — Специально пытаешься говорить так, чтобы я не слышал тебя?       — Н-ничего, — Ушко почти плакала, чувствуя как давление со стороны доктора сжимает сердце до пустоты, и от него уже не скрыться, уже не сбежать. Шапочка большая, в карман не поместится, замять это, во всех смыслах, уже не получится, не получится и кинуться к лестничной клетке, исчезнув в объятиях ночной темени: лестница слишком далека от нее, к тому же, эти ступеньки и в мирное время для нее слишком сложное препятствие.       — Тогда зачем приперлась? Что там у тебя? — Масакрик раздраженно схватил Ушко за руку, и выхватил из дрожащих пальчиков маленькую белую шапочку с красным крестиком во лбу. Гневные возгласы тотчас сменились тишью, только изредка перебиваемой глубоким дыханием доктора.       — Т-тебе, это... — Задыхаясь, плакала Ушко, закрывая руками покрасневшее мокрое лицо.       — Серьезно..? Масакрик улыбнулся в сторону вещи в руке столь равнодушно, что крокодиловы слезы на его щеках выглядели бы убедительнее, следующей колкой насмешкой одарив уже бедную Ушко, любуясь ужасом разочарования в глубоких, бездонных глазах:       — И на это ты целый день потратила? Сидела взаперти в своей комнате, занимаясь вот этим, вместо того, чтобы сделать хоть что-нибудь полезное? Или, например, спросить, не нужна ли твоему любимому доктору помощь? Ты могла бы, хотя бы, второй чулок найти, растяпа.       — Прости, — Ушко грубым движением терла правый глаз, расчесывая ресницы. — П-прости пожалуйста это правда очень глупо, я правда-правда очень глупая, прости...       — Вот как. — Масакрик наклонился к Ушко так близко, что она могла почувствовать слабый аромат парфюма на его груди. — Мне это не нужно.       — Ох... — Ушко тихо вздохнула, опуская голову. Она все еще не могла взять себя в руки, стыдясь того, что ее стоны и вздохи перебивали ирреально воцарившуюся тишь. Масакрик цинично поднял вещь на ладони, уже собираясь кинуть сим Ушко в лицо, бросив, вкупе с шапочкой, колкую, жестокую шутку. Он уже замахнулся на нее, заставив испуганно сжаться в предвкушении грубых ударов, как неожиданно его рука замирает в движении, останавливаясь на половине пути. Удара не последовало. На самом краю обзора, Масакрик удивленно замечает алые, бордовые, пегие пятна, зияющие, как прогалина на снегу. Поправляется, подносит ближе к носу, с наслаждением вдыхая металлический запах, проходится языком, в ответ на удивленный взгляд со стороны, зажимает губами старую ткань.       — Ох, так что же ты раньше не сказала. Доктор поднимает дрожащую ручку собеседницы, и долго любуется пальцами, исколотыми до синяков, с наслаждением созерцая, как акварельные пятна тона киновари слоятся на иссиня-черные, перемешиваясь с багрянцем выступивших сосудов в изумительной плотской амброзии. Не долго думая, Масакрик сует в рот и это, с большим удовольствием облизывая телесные повреждения, и отстраняется, оттягивая с собой тонкую слюдяную нить.       — Что же ты не сказала о том, что хочешь подарить мне свои страдания? Свои мучения, жажду боли ради любимого доктора?       — Я...       — Уже не важно, Уш-ко. — Доктор аккуратно кладет на колени маленькую шапочку, нежно улыбаясь собеседнице в лицо.       — Т-так ты не злишься..? Я... не виновата? — Растерянно пролепетала она, чувствуя, как силы оставляют голос, заставляя слоги складываться в кашу, не в слова, а уж тем более, не во фразы. Она хотела добавить что-то еще, но промолчала, отступив назад, чувствуя, что не справляется с дыханием.       — Что? О, нет-нет. С таким подходом, я бы, наверное, даже хотел бы перед тобой извиниться. — Масакрик вновь поднимает ледяную ладошку Ушко, утирая ее о подол свитера, и подносит к губам, нежно целуя тыльную сторону.       — Что..? Ты... Изви-няешься?       — Верно.       — Что... Масакрик усмехнулся, наблюдая, как тревога в сердце собеседницы тает вешними водами, капает с лица. Ушко сделала еще один шаг назад, но Масакрик лишь крепче сжал ее руку, и Ушко шатнулась на месте, беспомощно глядя доктору в глаза, наблюдая в них лишь свое испуганное, заплаканное отражение.       — Ты всегда так близко все принимаешь к сердцу, Ушко. Это так мило. Улыбнулся Масакрик, замечая в собеседнице странный отсвет на глубине зрачка. Он нахмурился, не понимая природу блеклого сияния взгляда совершенно потухшего, направленного скорее не "на", а "сквозь" доктора.       — Ушко? Ответа не последовало. Ушко сделала еще один шаг назад, с трудом устояв на ногах. Влажная ладонь выскользнула из руки Масакрика, и Ушко отступила, еще, и еще. Ее бледные губы мелко дрожали, не выказывая ни слова, ни стона, мокрые ресницы хлопали в бессилии, пальцы сжали свитер до болезненных кровоподтеков на подушечках, но Ушко уже не замечала и этого. Не замечала и имени своего, повторенного уже дважды, и заинтересованного, обеспокоенного взгляда со стороны кресла. Ушко медленно отходила все дальше, дальше и дальше, пока дистанция между ними не удлинилась на предельную максимуму, и замерла у противоположенной стены.       — Ушко? Хватит, это уже не смешно. — Нахмурился Масакрик, вставая с кресла. Маленькая белая шапочка тихо упала на пол, скатившись с его колен. Нет ответа. Ушко лишь снова заплакала, вжимаясь спиной в холодную бледную стену. Ее колени дрогнули, пальцы впились в свитер, в глазах предательски потемнело, обезличивая всякий свет. Металлический привкус крови горечью пал на корень языка. Ушко долго боролась, но пришел и ее черед покорно пасть на колени, и низко наклонить голову пред лицом ментального недуга. Руки Ушко последний раз дрогнули, она тихо вдохнула носом воздух, ее глаза закатились под тяжелые веки, ее беспокойный разум наливался свинцовой тяжестью, несовместимой с пребыванием в сознании. Послушно пав к ногам Масакрика, Ушко лишилась чувств.