Миска с молочными хлопьями

Когда бледное полуденное солнце ласково заглянуло в окно, расчерченное тяжелой черной решеткой на ровные железные квадратики, Ушко уже успела расчесать волосы, почистить зубы и натянуть на худую бледную ногу один полосатый чулок, а ныне, сидела на коврике подле односпальной кровати, и медленно потирала ушибленную коленку. Бедняжка опять не удержала равновесие, едва успела подставить руки, чтобы не разбить себе лицо, когда, запнувшись о порожек, влетела в комнату, в буквальном смысле этого слова. Собственную боль ощутить было намного проще, чем чужую, это заставляло чувствовать обиду, это заставляло щеки краснеть, это заставляло разум злиться в бессилии. Собственная маленькая трагедия всегда ощущалась горячо, даже горячее, чем чья-нибудь большая. Но не о том думала Ушко, сидя возле кровати на полу в собственной комнате. "Ну что ты, это же обыкновенная физическая реакция" — Наверняка скажет доктор Масакрик, если он вообще будет в настроении с нею говорить. — "При трении всегда выделяется тепло. Будто ты не знаешь." А Ушко знала как никто другой. Чего только стоила игра в перетягивание каната с деревьями или с дверьми. И пусть Ушко всегда проигрывала и тем, и этим, после каната всегда так горели ладошки... Блаженные воспоминания стоили того, чтобы вспоминать их, воссоздавая прошлое, вместо того, чтобы творить настоящее; Ушко бы так и осталась сидеть в своем уютном маленьком мирке, где каждая игрушка была готова пожалеть ее, но внезапно переместившаяся к отметине полудня минутная стрелка рывком выхватила Ушко из объятий грез несбыточных облачных замков. Будильник на тумбочке нежно запел тихую медленную мелодию, вдохнув жизнь в крохотную комнату, словно усладив цветностью поблекшие обои, собрав воедино абстрактные пятна предметов на полу, на столе и на одеяле. Но ужас, скользнувший в глазах зрительницы мало напоминал очарованность этим событием. Ушко рывком встала с пола, придерживая руками голову, бросилась к будильнику, повисая на одной из его чашек, чтобы заглушить мелодичное пиликанье, и панически оглядевшись по сторонам, выдвинула ушибленной ногой ящик из-под кровати, куда без разбора стала скидывать то, что попадалось под руку: мягкие игрушки, кукольный сервиз, чайники, одежду, сладости, два плюшевых пледа и большой, но достаточно мягкий игральный кубик, который ни при каких обстоятельствах не сможет проглотить даже питон. Тяжело дыша, Ушко заглянула под письменный стол, доставая оттуда дневник, упавший на пол, две кисточки и засохшую акварель, подбежала к ящику, сгрудив оставшееся внутрь, и рывком задвинула его обратно. Огляделась снова. Теперь беспокоиться было не за что. По крайней мере, пока. В комнате не оставалось чего-то, что неаккуратно бы валялось на полу или на кровати, и приковывало бы к себе нежелательное внимание, усугубляя шансы на то, чтобы быть импульсивно выброшенным в порыве исступленной ярости, вот только... нигде не было ни второго чулка, ни стеклянной банки с детскими пластырями. И Ушко даже не знала, что в ее случае было бы хуже: заляпать кровью второй чулок, или же вовсе не найти его. К тому моменту, когда Ушко подумала, что, теоретически, могла оставить пропажу в ванной, за дверью в ее комнату послышались быстрые шаги. Страх парализовал Ушко, не позволяя ей покинуть кровати, по щекам потекли слезы, когда в замочной скважине трижды повернулся ключ, и легкий запах спирта, ягод и молока влетел в маленькую комнату. Ушко сжала зубы, впившись глазами в высокую тень, отброшенную фигурой, стоявшей на пороге в ее маленький мирок, и тихо заговорила первой, чувствуя, что, возможно, если она решит виновато промолчать, не только слова из нее будут вытягивать клещами. Доктор ненавидел, когда кто-то опаздывал.       — П-прости, пожалуйста, просто я, просто-       — Я же велел тебе быть готовой, когда будильник закончит звонить. — Он совершенно спокойно перебил попытку объяснения, приковывая взгляд к ладони, зажимающей ногу.       — Д-да, но... я... к-колено... я... Ушко, мелко дрожа всем телом, сползла пальцами ниже, оттягивая красный след по бледной коже, и не переставая плакать, перевела глаза на доктора, с удивлением наблюдая, как вместо раздражения, он меняется в лице совершенно в другую сторону, возвращая кривую улыбку на половину губ.       — О... — Протянул он, заходя внутрь. — Понятно. Не переживай. Сегодня, ради тебя, я сделаю исключение. Поднимайся. Он грубо поднял оцепеневшую от страха Ушко за шиворот, поставил на ноги, придерживая за руку, и вывел в коридор, повелевая спускаться на кухню. Сам же Масакрик вышел следом, и проводив Ушко в спину взглядом, полным удовлетворения, затворил обитель, убирая ключ в карман халата. Она, кажется, усвоила урок, значит это сегодня вряд ли понадобятся. После кнута всегда должен идти пряник. После пряника — кнут. Таковы правила. Доктор медленно двигался мимо выбеленных стен, тихо напевая что-то из старой романтической комедии, он прекрасно понимал, что догонит Ушко еще на половине лестницы, поэтому мог позволить себе никуда не спешить хотя бы этим утром, столь тихим, бледным и облачным. "Сегодня, ради тебя..." Доктор хитро улыбнулся, понимая, как это прозвучало, чувствуя, как немного ласки с его стороны подогревало к его персоне искреннее доверие. Конечно, частить с этим тоже было нельзя, дабы существо не привыкало к сладости пряника, но Масакрик не первый день знал Ушко, чтобы понимать, как нужно с ней обращаться, и где использовать тот самый пряник, а где — тот самый кнут. Как и предполагал доктор, он догнал Ушко на середине лестницы, пока та перебиралась по ступенькам вниз, вцепившись в перила до побелевших костяшек. Не дай бог полететь к порогу, пересчитав все ступени лицом, переломав все кости. Но конечно, это были только ее проблемы. Масакрик просто прошел мимо, и исчез внизу. Ушко медленно спустилась следом, пошатываясь, подошла к кухонному столу, с трудом залезая на высокий стул, и уже пододвинула к себе коробку хлопьев для завтрака, но тут же получила по рукам. Ушко испуганно сжалась на стуле, когда Масакрик грубо вручил ей пластырь и антисептический гель, напомнив, в каком порядке должны идти страдания и вожделение, а сам развалился в кресле неподалеку, то ли для того, чтобы перечитать газету, то ли для того, чтобы сшить два куска больничной шторки перекидным крестиком. Обычно, каждое утро в маленькой названной семье начиналось так же; где-то лучше, где-то хуже, где-то Ушко били по причине плохого настроения все, кто окружал ее, но так как подобное случалось достаточно редко, коэффициент событий чаще всего выходил в ноль. Однако сегодня Ушко вылезла из-за стола немного раньше, чем ей приказали это сделать. Спустилась на пол, стараясь случайно не задеть локтем пустую тарелку, неслышно подошла к доктору, положив мягкие лапки ему на колено, и виновато отвела взгляд, когда доктор, удивленно опустив газету, посмотрел на нее.       — Ушко? На коленки что ли хочешь? — Риторически спросил Масакрик, будто действительно собирался взять ее.       — Н-нет. Можно мне тоже... — Ушко смущенно показала ладошкой на катушку велюровых ниток, с большой иголкой, что торчала из нее.       — Нитки? Ушко молча кивнула, залившись краской, когда шаловливый взгляд зацепил слегка растерянный образ Масакрика, и она отвернулась сильнее, не желая представлять нечто подобное в его присутствии. Даже если речь шла о чем-то невинном, таком, как катушка велюровых ниток в его руках. Доктор не спросил, зачем нитки были нужны кому-то подобному его ассистенту, с другой стороны, эта тема вряд ли требовала много пояснительных ответов. Пусть делает что хочет, особенно с такими сравнительно безобидными предметами. Масакрик безразлично отодвигает нитки в сторону Ушко, отворачиваясь в больничную шторку, которую теперь ни повесить по нормальному, ни сшить что-нибудь абстрактное между фабричных петель. Ушко рефлективно сделала шаг назад.       — Что? Н-но... нет, эт-то твои...       — Бери.       — Но-       — Я сказал бери. — Слегка повысил тон Масакрик, выглядывая из-за газеты в сторону источника звука. Ушко испугано схватила катушку и отошла назад, чувствуя, что доктору лучше было бы не действовать на нервы.       — Вот так. — Масакрик поощрил послушание легким кивком головы и нежной улыбкой. — Что-нибудь еще, Ушко?       — Да. М... да. Я... у т-тебя нет чего-нибудь ненужного? Ч-что-то, что можно шить... — Спросила она, имея в виду старые больничные пижамы или простыни, или, быть может, испорченные халаты с оторванными рукавами. Но в ответ на ее просьбу Масакрик вдруг неожиданно переменился в лице.       — Есть. Пойдем. — Доктор отложил в сторону газету, и поднялся с кресла. Ушко тихо посторонилась, позволяя Масакрику пройти. Он вытащил из-под обеденного стола большую картонную коробку, которая, казалось, всегда там стояла, и приподняв ее, передал коробку Ушко. — Вот, бери все, что найдешь. И не волнуйся. Владельцам уже никогда не будут нужны эти вещи. Последняя фраза прозвучала особенно жутко. Ушко перевела взгляд сначала на доктора, потом на коробку, потом снова на лицо Масакрика, и тихо поблагодарила его, пугаясь даже мыслей о том, что могло бы находиться внутри. Неизвестность обескураживала еще больше, учитывая странные обстоятельства вкупе с наклонностями доктора, ибо на дне коробки не наблюдалось кровавых подтеков, а изнутри не выходил запах разложения мертвого тела, или отбеливателя, или химического цитруса чистящего средства. Да и сама коробка была достаточно легкой, внутри нее ничего не перекатывалось глухо и вязко, она ничем не звенела, но явно являлась набитой под завязку чем-то материальным и мягким, и, наверное, цветным.       — Ушко. — Краткое напоминание имени вырвало ее из глубин размышлений. — Поставь. Подними руки. Ушко уже не спрашивала зачем ей нужно было слушаться его. Она просто делала что говорили. Доктор довольно хмыкнул, и подобрав шитье с кресла, рывком надел это на Ушко через голову, поверх ее обычного свитера, и отошел к столу, раздраженно закидывая горсть фруктовых колечек себе в рот.       — Теперь ступай. — Сказал он, отходя к подоконнику. У него было еще полным полно других дел, что означало только одно: завтрак окончен. Неудобная больничная шторка еле-еле приобрела какие-то формы, но двигаться в ней было также тяжело, как и ходить, словно обклеенной чем-то шуршащим и бесформенным. Ушко подобрала с пола коробку, прижала ее к животу и тихо ушла наверх, переставляя вещь со ступеньки на ступеньку, переползая по лестнице, медленно добираясь до комнаты, за порогом которой начинался совершенно новый, уютный маленький мир. Длинный коридор отделял ее от все еще неразгаданной тайны, руки не дрожали, если уверенность переполняла сердце. Но может быть, просто может быть, ей и вовсе не стоило знать, что внутри?