Уникальный

Дата: 21.07.1985 ЗАПИСЬ №14

≪Начало записи [00:00:01]

<Посторонние звуки (помехи)

Лечащий врач: Ну что ж. Начнём, Уильям? Как ваше сегодняшнее самочувствие?

Пациент (тихо): …Немного лучше, чем последние дни. Пожалуй, да, сэр.

Лечащий врач: Безмерно рад слышать. Бессонница не тревожит?

<Посторонний шум. Несколько секунд тишины.

Пациент (сипло): Мне лучше… Правда. Я плохо помню, что было вчера. Но мне лучше.

Лечащий врач: Нет конкретных жалоб? Вы выглядите озабоченно, не посчитайте за ребяческое любопытство. Есть что-то, чем вы готовы поделиться?

Пациент: Вероятно, только… (утомлён) Я абсолютно не в здравом уме. Я чувствую себя как… Как под наркотической ересью. Хуже, чем под снотворным лекарством. Сон действительно даётся легче, но даже без уколов… даже без них я буквально валюсь с ног. Последние дни. Хоть меня и не обкалывают. Буквально падаю. Меня это пугает… Ещё я потею. Обильно потею. Так и должно быть?..

Лечащий врач: Вполне возможно, что именно таким образом ваш организм переносит новые медикаменты. Уверен, период привыкания к препаратам — процедура не из приятных. Помните, что нужно время на то, чтобы приспособиться. Этот этап надо перетерпеть, дайте себе парочку дней, договорились?

Пациент (неуверенно кивает): Договорились.

Лечащий врач: Так… Замечательно… Как ваш аппетит поживает?

Пациент: Очень странно. Не знаю, нормально или нет… Раньше у меня совершенно не было аппетита. Теперь как-то наоборот. Я не чувствую сытости, сэр. У меня дурные мысли.

Лечащий врач: О чём они, Уильям? Это связано с тем, что у вас на пальцах?

Пациент: Облезшая к-кожа и мясо… Да. Потому что я не чувствую сытости…

≪Перемотка [00:02:10-00:05:22]

Лечащий врач: Сможете рассказать об этом подробнее?

Пациент (нервно): Подробнее… (ёрзает, молчит) Голова раскалывается.

Лечащий врач: Если вам тяжело, я ни в коем случае не смею напирать. Ни в коем случае. Можете просто рассказать, когда примерно возникли эти «видения»?

Пациент: В конце прошлого месяца. Я не говорил. Я мало что вообще в состоянии рассказывать, кроме посредственных… скотских вещей. Это чем-то похоже на сны, н-но это не сны. Я убеждён в… Я вижу своего отца, доктор…

<Скрип ручки по бумаге.

Лечащий врач: …Вы видите его бестелесный образ? К примеру, напротив вас в какие-то моменты? У вашей койки, быть может? Где и каким он предстаёт перед вами?

Пациент: Ну… Не уверен, что его правильно будет называть галлюцинацией… Потому что в таких видениях и палаты нет. Ничего нет. Всё размыто. А потом я вижу его. И вижу то, чего раньше не видел. Не мог выудить из памяти.

<Длительное молчание

Пациент: Сэр, я, кажется, вспоминаю его. И детство.

Лечащий врач: Думаю, это хороший знак. Обрывки вашего прошлого, пускай смутные, размытые, но постепенно возвращаются.

Пациент: Значит, мы п-продвигаемся, да?

Лечащий врач (подбадривающе): Верно, Уильям. Лечение и ваши старания дают свои плоды.

≪Перемотка [00:07:02-00:10:44]

Лечащий врач: Уильям, вы готовы поговорить о Дэйве?

Пациент (сконфуженно): Н-наверное. Но я мало чего полезного скажу, скорее всего…

Лечащий врач: Поверьте, любая информация о нём будет неподлинно полезной. Мы должны отслеживать не только вас, но и Дэвида тоже. Поэтому я был бы крайне признателен, если бы вы высказали о нём некоторые сведения. Как он сейчас?

Пациент: …Непонятно. Смешанно.

Лечащий врач: Вы ощущаете его присутствие?

Пациент (нервно): Он… практически вечно со мной. Дело в том, что теперь… Теперь он сдержан. И напряжён. Я чувствую его напряжение. И он по-прежнему не хочет контактировать со мной.

Лечащий врач (записывает): Дэвид не проявляет себя, но присутствует, так или иначе, я правильно понимаю?

<Пациент кивает.

Пациент: Ему плохо.

Лечащий врач: Дэйву плохо?

Пациент: Да… П-плохо. Я не хочу этого чувствовать. Не хочу чувствовать того, что ему плохо. Меня мутит…

Лечащий врач: Скажите… Вы точно уверены в том, что Дэйву плохо, Уильям? Постарайтесь сконцентрироваться, хорошо? Что он чувствует?

Пациент (со скрежетом): Какую-то боль… Тупую боль. Чувствует вялость. Он сонлив… И он чертовски голоден.

≪Перемотка [00:12:12-00:16:38]

Лечащий врач: А вам не кажется, что это именно вам на самом деле голодно? Именно вы испытываете сонливость?.. Вялость?.. Тупую боль?

<Пациент напряжённо молчит.

Лечащий врач: Может, это ваше? Всё ваше? Прислушайтесь к организму, к голове, не сторонитесь себя. Ведь это вас в самом начале нашей беседы я спрашивал о здоровье. Ведь и вас, именно вас, Уильям, одолевает эта вялость. И этот голод… Что думаете?

<Угрюмое тревожное молчание.

≪Перемотка [00:17:09-00:19:53]

Пациент (взбудораженно, одновременно с тем и измотанно): Доктор… Я чувствую сонливость. И жуткий голод. Ж-жуткий. Тупая боль. Она в моей голове, доктор… Доктор, это всё моё. Моё, а не его.

Лечащий врач: Вы правда чувствуете, что это ваше?

Пациент: Да. Д-да, правда. Это моё, м-моё. Господи боже. Что-то удивительное.

Лечащий врач (поддерживающе): Удивительно не столько это, сэр. В последнее время вы отлично справляетесь с самим собой. И с контролем над вашим разумом. Вы мало помните вчерашний день, я прав? Но поверьте мне: вы были, Уильям. Вы были здесь. Вы находитесь здесь, с нами, последние одиннадцать дней без перерыва. Знаете, что это? Это огромный прогресс.

Пациент (недоверчиво): В действительности?.. Но почему я не помню?..

Лечащий врач (слабо улыбается): Предполагаю, дело в нейролептиках. На прошлые медикаменты подобного вида у вас выработалась резистентность, и пропало их как таковое воздействие. Лекарство пришлось поменять, и на данный момент, как мы ранее обсудили, ваш организм привыкает. Происходят сбои с аппетитом. Вы изнурены. Но вы есть. Вас здесь гораздо больше, чем когда-либо, мистер Афтон.

Пациент: …Меня это радует.

Лечащий врач: Вы заметно нервничаете. Всё в порядке?

<Молчание.

Пациент: Если честно, я понятия не имею. Я путаюсь.

Лечащий врач: Поделитесь этим со мной?

Пациент (мямлит): Скверно это. Я запутался. И… И я сомневаюсь. Во многом. Г-говоря откровенно, я опасаюсь в таком признаваться, сэр.

<Десять секунд тишины. Посторонние звуки (помехи)

Лечащий врач: Вы заслуживаете быть услышанным. Не волнуйтесь, что бы ни терзало вас, это ни в коем случае не должно утаиваться.

Пациент: Я просто не знаю, как сказать… Он меня пугает. Присутствие его не то чтобы уютно ощущать, однако… М-мне страшно. Не из-за того, что он тут. Из-за того, что, если он резко пропадёт…

Лечащий врач: Вы нацелены избавиться от Дэвида, сэр?

Пациент: В том и проблема. Я не знаю. Я хочу, н-но н-не знаю, сумею ли. В другом смысле. (неразборчиво бормочет) Что со мной будет, когда он исчезнет?

Лечащий врач: Ничего сверхъестественного, вы же помните. Да, Дэйв исчезнет, и осознание его отсутствия, вполне возможно, отразится на вас. Потребуется неопределённый срок, чтобы приноровиться пребывать «за штурвалом».

Пациент (стыдливо и хрипло): …Мне почему-то кажется, что я слишком, слишком труслив для такого шага, доктор. Я… Я, н-наверно, опять сломаю. Всё то, что строилось.

Лечащий врач: Позвольте, я выскажу свои догадки? Я изучал Дэйва Миллера на протяжении нашего с вами сотрудничества; и по имеющимся фактам о нём, и по прямому взаимодействию с вашим телесным сокамерником непосредственно. Он правда способен напугать, Уильям. То, что вы боитесь, — это не глупость. Это не постыдное. Произошло множество травмирующих событий в вашей жизни, которые влияли на Дэйва. Боль, злоба, запрятанные обиды — Дэвид состоит из этого, он процветает колючим, враждебным цветком. Он — ваш нераскрывшийся бутон. Вы не стали им потому, что защитная реакция вашей психики побудила сознание расслоиться. Задача второго «Я» состояла в поглощении негатива. Поймите: у того Помощника, который возник в мрачном сером мире маленького мальчика, изначально не существовало выбора. Ему было предрешено ломать, потому что ломали вас. Это, как ни крути, вызывает некоторую долю жалости: ничто не осчастливит Дэвида, кроме чужой боли. Он не смог создать нормальную семью, не смог сотворить своё и только своё великое будущее. У него всё пошло под откос. Он оставлен ни с чем, как и вы. Его же особенность разрушила его жизнь. Понимаете?

<Пациент кивает.

Лечащий врач: Его можно бояться. Но ему можно и сопереживать. Дэйва Миллера можно и нужно понять. Понять суть. Никто не поймёт того лучше, чем вы. Верно, Уильям?

Пациент: Верно… Он ведь моё. Моё составляющее. Он будет враждебным, пока я не приму… Дэйв запрятанный я, правильно?.. Мои воспоминания с теми чувствами, которые я скрывал?

Лечащий врач: Вы абсолютно правы. Он тот же Уильям. Ни меньше, ни больше, чем вы. Вы связаны. Вы с ним неоспоримо зависите друг от друга, хочет Дэйв того или нет. И заметьте, мистер Афтон: пока вы твёрдо не сопротивляетесь обстоятельствам и решительно не стремитесь уйти в тень, он не выходит в свет. Пока вы ищите себя в осколках прошлого и анализируете это, Дэйв не проявляет собственную личину. Потому что он и вы — один человек и единая личность. Вы, изучая его, принимаете в нём себя.

Пациент: Понимаю.

Лечащий врач (кивает): Это хорошо. Не игнорируйте свои эмоции, пожалуйста. Они важны не столько для лечения — сугубо для вас. Не умалчивайте о них. Разобраться в истоках главных проблем — наша основная задача.

Пациент: Да, вы правы. (недолгое молчание) Нам, пожалуй… Пожалуй, следует к ним вернуться?..

Лечащий врач (ровно): Как вам будет угодно. Если вас не вымотала беседа, то я могу обсудить любой терзающий вас вопрос.

Пациент: …Я ещё держусь. Я в состоянии, доктор.

Лечащий врач: Хорошо. Что же… Уильям, вы готовы поговорить о вашем отце?

Пациент: Да, я готов.

≪Конец записи [00:26:08]

///Дата: 21.07.1985

***

29.07 Пружины металлической койки упирались ему в спину. Сон был чутким. Походил на дрёму — стоило услышать хлопок двери за пределами палаты, тонкая плёнка беспамятства рябела, рвалась по швам. Вырубиться без таблеток не получалось ни в какую. Гнусно. Уильям лежал под давлением штукатурчатого потолка, отсчитывая количество трещин. Который сейчас час, он не знал, но бирюзовая завеса за одинарным маленьким окном на верхней части стены намекала на скорое наступление рассвета. Афтон валялся без задних ног и без возможности закрыть глаза, корчась периодически оттого, что морозит открытые участки тела. Пряча плечи под лёгким одеялом, Уильям блуждал по помещению взглядом, немо впечатляясь тому, что умудрился привыкнуть к этой комнате. Когда-то ему была предоставлена на проживание палата на несколько человек, соседями являлись угрюмые и печальные мужчины среднего возраста, однако в дальнейшем, исходя из того, что обычно особо сложному пациенту приходилось торчать в одиночной под наблюдением, его так и разместили в ней. Поэтому теперь он тух здесь. Один. Может, позвать кого-нибудь? Попросить дозу успокоительного, чтоб отключиться. Не выжидать же до утра. Холодно. Стэнли предупреждал, что температурные качели от новых препаратов ему обеспечены. Как и перепады настроения. Он лежал и думал. О прошлом думал, о детстве, как бы паршиво то ни было. Таращился на потолок, словно намереваясь неотрывным взором пробуравить дыру в нём. И дёрнулся, раз, второй, скинувши покрывало на пол и скрючившись с прижатой к лицу подушкой. Ударил кулаком, срываясь на нечленораздельное мычание, и убрал после, свернувшись на боку и страдальчески засопя. Таблетки, таблетки… Одному здесь гнить так невыносимо. Днями напролёт он не видит никого, кроме санитаров, Стэнли и некоторых врачей. Его буквально заключили в вакуум, и заточение сулило не только мучительное лечение — ещё и полнейшее отречение от других людей. Конечно, разумеется. Он не человек, поэтому зачем ему общение? Зачем ему, дьявольскому отродью, этакие привилегии?!.. Извернувшись на матрасе, Уилл сложил руки на груди. Хрипя и жмурясь. Пока неожиданный всплеск гнева не поумерил пыл. Вдох-выдох. Да чтоб вы все передохли. «Господи, успокойся, — одёрнул Уильям себя. Одёрнул и снова прилёг на спину, уставившись перед собой. — Олух». Он прочувствовал собственную оболочку. Осознавал каждый блядский сантиметр собственного тела. Ворочался, ощущая смятую белую одежду на себе. Окружение было ненавистно настолько, что выворачивало наизнанку. И веки его горели, несмотря на отсутствие слёз и боли. «…боли? Но мне больно. И нет. Я не пойму. Мне больно». Двоякое состояние побудило дотянуться до брошенного им одеяла и закутаться как следует. Скоро утро. Скоро наступит утро. Там и лекарства, и свет, и очередной день. Нужно ли Уильяму это?.. «Вы нацелены избавиться от Дэвида, сэр?» «Нацелен, — отозвался мысленно Уилл на вопрос Стэнли, который тот задал на консультации приблизительно неделю назад. — Как не нацелен? Конечно. Конечно, нацелен. Так ведь?» Или нихуя, блять, не так?.. Неужели выздоровлению опять суждено пойти через задницу? Надо жить. Надо просто жить. Без принуждения. Без завышенных ожиданий. Но не сдаваться. Он должен жить. Ради себя настоящего, ради Генри… Комок нервов внутри содрогнулся. Ради Генри. Это имя, лишь Уильям произнёс его беззвучно бледными губами, поспособствовало молниеносной реакции как организма, так и подавленных ранее эмоций. Сердце забилось под рёбрами, будто под натиском прутьев решётки. А щёки взмокли, и Афтон судорожным движением вытер их. Сразу жар, воздух в раскалённых лёгких. Генри Эмили. Генри. Ген-ри — Уильям сглотнул, повторяя заядлое «Генри» снова и снова. Снова и снова, стараясь распробовать тщательнее, выгибаясь под стремительным наступлением высших градусов наслаждения. Генри — это как десерт в виде зефира и кружки какао. Как чашка кофе с кубиком шоколада. Уильям Афтон не любил сладкое, но испытал явную в нём необходимость. Как и в Генри. Генри навещал его около месяца назад — давно, чересчур давно; Эмили не хватало. Сморщившись, Уилл отверг ненадолго бледную белизну палаты, медленный рассвет за окном и погрузил себя в омут самых потаённых желаний. Они все до единого были сконцентрированы вокруг одного человека, чей образ Уильям представил перед собой, до поразительного внимательно припоминая любую неприметную черту в облике Генри. Он не хотел представлять это. Он не вспоминал Генри последние недели три, дабы не терзаться. Забыть и скрыть то, что не имело смысла; смысл мучиться в размышлениях о дорогом рыжеволосом гении, когда безопасней и проще будет игнорировать такую потребность? Но вот в данный миг — в данную вечность — плотно придвинувшись к ледяной стене, Уильям отдавал себе отчёт в том, что запрет на фантазии, пёстрые и пылкие, пронизывающие его до мозга костей, был вещью идиотской. Ему чертовски хотелось принять их и принять то, что они его. Его желания, его грёбаная ущербность. Хотелось сейчас не помнить ничего, кроме Генри. Слышать голос Эмили, видеть рыжие волосы, карие глаза, проницательно оглядывающие его сквозь линзы очков. Он иногда мечтал о детской шутливой глупости — снять с Генри эти очки, не отводя пристального внимания от коричневой радужки и ресниц. Расцеловать обе чужие щеки. Это глупо. Прижимать к себе, одаривая прикосновениями ключицы и шею… Он не боялся быть слабым, да? И он не отрицал жажду в том, чтобы стискивать, не отстранять от себя, чтобы быть иногда странным. Это необъяснимо. Он путался в выдуманных грёзах, ибо в первых вариациях Генри, прекрасный, очаровательный, удивительный, красивый, как и всегда сильный Генри обнимал стандартного Афтона, а тот безудержно рыдал от радости за то, что отныне им двоим обеспечена вечная близость. В иных же не Генри был стойким и прочным, не Генри Эмили. Уильяма прежде, даже в прошлом году, в те деньки, потраченные на лучшего друга, товарища, на любимого, родного, не посещали подобные бредни. В которых он и Генри. Но в которых по отношению к Генри он ведёт себя так. Властно и вседозволенно. В которых Генри ещё нежнее, чем когда-либо. Ещё уязвимей, его милый, хрупкий, чуткий Генри. Генри, Генри, Генри… Он зажал ладонью рот, опасаясь сорваться на нечто громкое, несдержанное и пошлое. Уилл передёрнулся от липких капель пота на своей спине. Было бы чудесно, если бы и Генри Эмили хотя бы разок побыл для него, для Уильяма Афтона, слабым и податливым, и изгибающимся под его руками. Это ущербно. Это грязно, но, чёрт возьми, он нуждается в принятии постыдных дум. Они его. Как и Генри. Его Генри. — Генри… — сипло проговорил Уильям, рвано дыша в левую поджатую руку и напрочь забывая о второй. — Хен… Хен… «Как ты его назвал?» Из-под век словно искры посыпались. Уильям сорвался на кашель и вздрогнул, высовывая макушку наружу из одеяла, в которое он надёжно завернулся, чтобы не видели. Оклемавшись, Уилл, возможно, раскраснелся. Подавился в ужасе от самого себя и подтащил обе одеревеневшие руки к груди, к колотившемуся сердцу. — Ч-что?.. Что, Господи…? — отдышливо спросил и провёл тыльной стороной ладони по лбу, стирая испарину. «Как ты его назвал?.. — повторил вопрос Дэйв. — Ты назвал его Хеном». — Да? — опешил Уилл. — Да… Видимо. «Почему?»

Почему?

— Что почему? — он опрокинулся затылком на подушку и весь подобрался. Боже, это было отвратительно. И неправильно. И по-ублюдски. Но приятно. «Почему не Генри? Генри. Ген-ри. Не зовёшь же ты его Хеном, Уильям». — И что с того, блять? — возразил Афтон и равнодушно улыбнулся. — Какая разница, как я его зову? Имеет значение? По ощущениям Дэйв был крайне удручён. — Я должен уснуть, — вяло промямлил Уильям спустя минуту. — Уже поздно. «Уже светает, точнее выразиться», — брякнул Дэйв в недовольстве. С чего ему приспичило спустя столько времени молчанки контактировать с Уильямом? Тот вообще полагал, что их взаимодействию положен долгожданный конец. Однако Миллер пока что на месте, в голове. Не сказать, что этот факт вводил в отчаяние. Утомление и малая доля облегчения — вот, что Уильям чувствовал. «Знаешь, это было отвратительно, — сказал тому Дэйв. — Никогда бы не поверил, что смесь наших обоюдных желаний может создать такие… мерзкие фантазии». — Наши? — не понял Уильям и приподнялся с койки. — Это в каком… «В таком, блядина ты крепколобая». — От барана самодовольного слышу. «Не суть дела. — Дэйв не стал запевать песню унижений, что поразило Уильяма до глубины души. — Ты не вникаешь, что ли? Болван, Уилл. Ты такой болванчатый дурень! Ты что, — не на шутку стушевался он, и голос отчего-то зазвучал тише и туманней. — не замечаешь, что с тобой происходит?» Уилл нервно помассировал переносицу и опёрся о металлическое изголовье койки. — …Не особо. «Ты черствеешь». — Завали, а. Не запугивай меня. Хватит. — тотчас оборвал его мольбой Афтон, вцепившись себе в волосы чёлки. — Нашёл время для того, чтоб развлечься… «Не развлекаюсь я. Не понимаешь совсем, да? Наши мысли сливаются друг с другом. До тебя, блять, не доходит?» — …Правда? — шёпотом проблеял Уильям и неверяще переспросил: — Правда? Но как… Так скоро и… Так не должно быть, разве нет? Чтобы так рано. Я не восстановлен, моё «Я» не… Миллер не ответил. Сползая телом на матрас и хватаясь за простыню, за одеяло Уилл настороженно приложился к наволочке подушки. Взгляд метался от угла к углу. Кто-то за дверью есть?.. Наверняка. Кто-то слышал это? Всё от начала и до конца?.. — Ты же чувствуешь, что происходит внутри, — пролепетал бесшумно Уильям с откликами паники. — Ты же там, ты не можешь не знать, что именно творится. Объясни мне. Что происходит с-со мной?.. И с тобой?.. «Ничего благополучного, — пробубнил Дэйв, и Уилл различил в тоне сквозившую безнадёгу. Он взбудораженно вздохнул. — Сугубо для меня. А ты счастлив, не так ли? Думаешь — наконец-то! Верно? Наконец-то твоего палача не будет в твоей голове! Смотри не обмочись от восторга!» Уильям даже переварить суть произнесённого не успел — голос замолк и свернулся нутром, как ёж, под проклятыми прутьями рёбер. И оставил ошарашенного Уилла в гордом одиночестве до первых лучей рассветного солнца.

***

30.07 Бренчание, изрядно поднадоевшее Чарли, не утихало с семи вечера. Девочка сидела за письменным столом и старательно выводила линию за линией на плотном чертежном листе в надежде нормально справиться с построением на бумаге простецкой детальки, изображенной в книге. Шумиха в доме отвлекала, не позволяла сосредоточиться как следует. Никакого покоя — то Сэм неугомонно шатается по второму этажу и врубает громкую музыку в своей спальне, что напротив комнаты Шарлотты; то теперь Майк с этой долбанной гитарой в комнате по соседству. В имении Эмили и раньше-то умиротворенных сонных дней было по пальцам посчитать. Отныне, разделяя «задорные» будни с пубертатным братцем и нелюдимым Афтоном, Чарли не имела ни жалкого получаса на тишину. Иссяк в доме неспешный, ленивый досуг, который и то не пользовался среди членов семьи популярностью. Толк от нервной возни с чертежным наброском, ясное дело, нулевой. Как папа умудрялся работать и днем, и ночью, и в гам, и в суету? Как так он ухитрялся отстраняться от бурного течения жизни в стенах дома и не обращать внимания на любую мелочь, на лишний возглас и многочисленные разговоры? Чарли бы выпытать у него этот секретный метод. Она старательно сопела над точной прорисовкой ребра. Три мучительных минуты, и очередной ломающийся «ля минор» резанул слух. «Да боже мой, — Чарли отложила карандаш. — Ладно, это бесполезно». Скосив глаза на прикрытую дверь, девочка качнулась на стуле. И что же? Пойти и вылить на «сожителя» поток недовольства? Такое себе… Голова раскалывалась, и настроение было не то чтобы классным. Не испортить же его больше. Чарли вышла из спальни, осматривая в печальном расположении духа коридор второго этажа. За одной из дверей Сэм отбивал о стены своих хором теннисный мячик. Поборов желание пальнуть этим мячом братцу по лбу, поколебавшаяся секунд тридцать Шарлотта осторожно постучалась к Майклу и, хоть ответом ей послужило молчание, всё-таки заглянула к нему. Он мог просто её не расслышать. Так оно и оказалось. Укромное жилище здешнего обитателя, что редко его покидает, погружено было в полумрак благодаря лампе, свет которой приглушён накинутой синей рубашкой. Майк, сидевший на постели в голубой футболке, на подложенной подушке, держал бренчавшую под движениями его неумелых пальцев гитару. Юноша старательно проигнорировал девочку. Не потому, что она в этой спальне нежелательный посетитель — Майклу было не до ссор с ругательствами. Поняв, зачем Эмили, отчего-то не издавая при этом восклицаний раздражения, притащилась сюда и встала около кровати, парень отложил музыкальный инструмент. Молча закрыл глаза: мол, довольна? Чарли смущённо крутанулась в пол-оборота. — Что, не играется? — без издёвки спросила она. Афтон хмыкнул и пожал плечами. Шарлотта, убедившись по реакции владельца гитары в том, что тот не будет против, положила на растянутые струны руку и перебрала их от первой до шестой. — По-моему, она чуть-чуть расстроенная у тебя. Я не разбираюсь, конечно… — Майк взглянул на неё, и Чарли замолкла. Юноша слушал внимательно и будто бы ожидал дальнейших нравоучений, но, не получив те, взялся снова за инструмент. Принявшись крутить колки и проверять чистоту звука. — Если что, я не выпендриваюсь, лады? Ничего такого. Майкл промычал унылое «Угу» и через две минуты нарушил повисшее безмолвие поддавшимся ему звонким аккордом. Играл Майк нерегулярно, оттого и неумело: есть настроение — брал гитару и учился, нет настроения — лежал часами на кровати, забывая про практику напрочь. Скорее всего, он откровенно скучал, сидя тут перед Шарлоттой. А она, озадаченная какой-то путаницей в голове, никому неизвестной кроме неё самой, не уходила из комнаты. Чарли увидела бардак на полу, представлявший собой упаковки из-под сока, и прочий мусор, который валялся в углах. Девочка странно покосилась на Майка. Даже миролюбиво как-то, что застало Афтона врасплох. Майкл судорожно приступил убирать с матраса фантики, пустые пачки и разного содержания журналы, когда Чарли присела на край постели. — Не хочешь, м-м, завтра с нами на улицу? В люди выйти наконец?.. Мы с Сэмом в парк намыливались. Шалаш строить будем. «Зачем?» — твердил чужой взор. Что в Майкле Афтоне нервировало девочку, так это то, что он ни в какую не собирался раскрывать рта. Ни при ней, ни при ком-либо. Жестокий Майк, — тот, которому было восемь, четырнадцать, шестнадцать; тот, который был отъявленным хулиганом и занозой в заднице, — лучше бы поучился у нынешнего. Нынешнему, в свою очередь, надо бы перестать заниматься такой хернёй. Он сторонился реального мира, за пределы дома Эмили без причины не ступал. Раз у него в планах, исходя из гипотез Сэма, уехать из Юты к чёртовой матери, как Майк намерен существовать вдали от них всех? Там, где нет родных краёв и знакомых лиц? Если сейчас Майкл Афтон настолько стыдится себя любимого, собственной фамилии и своего «уродства»? У Чарли не получалось понять его, как она ни пыталась. — Ты не спрячешься в нашем доме от реальности, — сказала Эмили-младшая, на что парень подавил негодование вперемешку с утомлением. — Может, тебя и не устраивает твоё положение дел, однако извини: ты существуешь, так или иначе. По-прежнему живёшь в этом мире. И что, дальше хочешь от него скрываться здесь, в этой каморке? — Чарли обвела ладонью спальню. — Мама и папа чересчур что-то жалеют тебя, не лезут, не доводят замечаниями, но правда ведь — неправильно ты расставляешь приоритеты, Майк. Юноша, мешкаясь, приподнялся с подушки и полез в ящик тумбочки за блокнотом. За треклятым блокнотиком с листами в клеточку. Не медля, пускай и не без трудностей, Чарли ловко выдернула у Майка несчастную записную книжечку: — Да успокойся ты с рукописями своими!.. — она увернулась, как только Майкл рванулся в её сторону, чтобы вырвать из рук блокнот. — Хочешь прогнать меня? Да ради бога! Посылай на все четыре… Но сделай хоть это в устной проклятой форме! Не будешь же ты до конца жизни молчать, ну ей-богу, Афтон! А ну…! Отвянь, не дам! — обозлившийся Майкл вцепился в стиснутый в хватке Эмили «сборник» его мыслей и дежурных фраз — единственный способ коммуникации с окружающими — и чуть было не вырвал несколько страниц. Они накинулись друг на друга. Один — в знак нападения, вторая — защиты. Драка служила неожиданной развязкой. Они боролись за идиотский блокнот, свалившись с кровати на ковёр. — Пусти ты штуку эту дебильную! Она не нужна тебе!.. Не нуж-на! Хватит строить из себя калеку, болван! Ты можешь говорить, неважно насколько красиво, складно и внятно. Ты можешь, но не хочешь! Как ребёнок…! — О-ой-ё-о, что-то интересненькое, — проворковал Сэмми, беспечно опиравшийся о дверной косяк. Конфликтовавшие умудрились не заметить его длительного присутствия. — Давай под дых ему, Чарли! И ты, Майки, не расслабляйся! Она бойкая вообще-то! Та-ак его! Ой, пап, привет. — Что вы… — в замешательстве выпалил Генри, обнаружив дерущихся на полу детей. Обоих кое-как разъеденили. Генри оттащил Майка, изъяв у парня объект-следствие возникшей ссоры, а Сэмми отсадил сестру на безопасное расстояние. — Вы чего как дети малые? — задал вопрос папа. — Что происходит? — Бои петушиные, — вставил Сэм. — Кто отправит в нокаут, тот ест дополнительную порцию мороженого, мы поспорили. — Майк не ест мороженое, росток ты зелёный, — ляпнула Чарли, переведя дух, красная как помидор от злости. У Майка никак не получалось отдышаться. — Пап, скажи ты ему в кои-то веки! Дальше, что ли, будешь смотреть, как этот полудурок через блокнотик с нами общается? — Шарлотта, не выражайся подобным образом, — велел отец как можно спокойней. Он помог дочери и Майклу подняться с пола. — Неужто вы не настолько ещё взрослые, что вас приходится разнимать родителям? — Как быстро ты по карьерной лестнице поднялся, — обратился Сэм к Афтону. — Уже сын. — Сэм, пожалуйста, — вздохнул Генри. — Завали, — любезно попросила девочка брата, на что он хихикнул в кулак. — Не надо, милая. Всё разрешилось, разве нет? Смысл продолжать ругань? — Ну а чего он…? — Ухожу-ухожу! — свистнул Сэмми, исчезая в дверном проёме за спиной отца. Майкл тише воды ниже травы стоял поодаль, карябая ногти. Его записная книжка помялась, поломался тоненький корешок. Генри, изучив плачевное состояние блокнота, вернул тот младшему Афтону. — Из-за такой мелочи спор учинили? Оно того стоило, что ли? — Нет, не стоило, — прогудела под нос Шарлотта. — Я этот переполох начала, признаюсь. Но он-то, пап. Чего он упрямится? Глава семейства призадумался на миг, подбирая подходящую формулировку, и ровным тоном изрёк: — Если Майку удобней общаться так, то мы не те, кто имеет право ему запретить, верно? — Чарли кивнула без энтузиазма. — Вот. Не торопи время, Шарлотта. Когда Майк захочет сам, поймёт, что ему это, — указал Эмили на блокнот. — надоело или вовсе более не требуется, он проявит инициативу самостоятельно. Хорошо? Договорились? — Договорились. — ответила Чарли. Обидно до безобразия. Папа точно знает, что она права. И Майк, он не тупица и не балбес, а всего-навсего упрямый парнишка. Он прячет и отрицает себя; если ситуация лишь усугубится с течением месяцев, лет? С чего папа решил, что Майкл выберет наилучший вариант сам? В нём слишком много упёртости. — Договорились, здоровяк? — между тем повернулся Генри к юноше, и тот понуро качнул макушкой. — Ну-ка, мизинцы оба. Мы договорились. Шарлотта протянула отцу мизинец с печальным: «Миримся». Майк последовал её примеру, но от него двум Эмили был один-единственный кивок вместо каких-либо слов. Слишком много упёртости. — Я не хочу, чтобы вы ругались. Никто не хочет. Уверен, вам не в радость доводить друг дружку до белой горячки. В ближайшем будущем каждому из вас, да и нам, нам всем, необходимо будет кое-чему научиться. — Чему? Генри тепло улыбнулся, хлопнув подростков по лопаткам. — Кому-то надо научиться быть собой, — Майк не сдержал смущения, заливаясь краской. — А кому-то нужно научить себя позволять окружающим быть собой, ага? И Шарлотта немного порозовела, убирая волосы за ухо. — Ага. — Класс, теперь по кроватям, — призвал Эмили-старший, приобняв обоих ненадолго, а после направившись к выходу из комнаты. — Что-то мы сегодня припозднились. Доброй ночи, Майки, — пожелал он и взъерошил Сэму, торчавшему до сего момента под дверью, непослушные волосы. — А это что за гнездо на голове, месье? — Это стиль такой. Я буду себе волосы длинные отращивать, кстати. — ухмыльнулся младший Эмили. — Сносная идея, но про расчёску всё-таки не забывай. Чарли состроила рожицу кривлявшемуся в её адрес брату перед тем, как захлопнуть дверь в свою спальню. Глянула безысходно на чертёж, казавшийся прежде таким удачным, а сейчас представший нелепым и кривым. Завтра она поработает с ним как следует. Закончит наконец-то. Хоть бы эти головорезы не лезли днём. Не бродили по коридору и гитару не изводили. Господи, почему дом буквально обезумел в последние дни?! До этого был не то чтобы тихим, но нынче — абсолютно!.. Убирая с глаз долой бумагу и карандаши, Шарлотта совсем не ожидала того, что дверь в её комнату опять откроется и на пороге она приметит отца. Возмущения на сегодняшний день мигом рассеялись, Чарли угрюмо задвинула верхний ящичек с мелками и фломастерами внутри. — Не против, если зайду? — папа приулыбнулся слегка. Конечно. Чтоб он взял и не обратил внимания на расстроенную дочь? Не бывает такого. Чарли стеснительно изогнула уголки губ и села на расправленную постель. — Никак нет, сэр. — Отбрось формальности, рядовой, — смешком выдал старший Эмили. — Нечего. Все ж свои и всё своё. Он опустился рядом с дочерью. Придержал ласково, как и всегда, когда у Шарлотты портилось настроение, и её отец заставал девчонку злой или тоскливой. До Чарли не сразу дошло, что, по факту, они давненько так не сидели. Плечом к плечу, говоря о чём бы то ни было без всякой утайки. Порой… ей этого не хватало. Не хватало месяц, два назад. Не хватало тогда, зимой, когда он вернулся к ним, помятый и убитый горем, из больницы, где провалялся будто бы вечность. Чарли с отцом проводит время чаще, чем Сэм и Майк. Но не устаёт скучать. По прежнему папе. — Майк не удовольствия ради упрямится, — сказал Генри Шарлотте. — Ему трудно принять. И себя, и то, что вокруг. — Полгода прошло, пап, — Чарли обняла его, облокотившись. — Майку тяжело. Нам тяжело, каждому из нас. Но мы боремся с этим, а он засовывает башку в песок. Ты, наверное, не согласишься, но иногда приходится давать пинка под зад, чтоб человек образумился. — Иногда приходится, — согласился отец. — Однако с Майки это… это вряд ли поможет. Понимаешь, полгода — это и много, и мало. В случае с Майком ждать придётся чуть-чуть подольше. Пока он не примет себя. Дадим ему ещё немного подумать, лады? — Как это сложно. — выдохнула девочка. — Сложно и смешно. Он даже обсуждать не хочет. Себя. И-и… и возможности своего речевого аппарата. Неужели из-за языка этого треклятого?.. — Не бейся над ответом сейчас. Сейчас не тот случай, — проговорил Генри и смахнул ей с щеки прядку волос. — Ему станет ясно, как и тебе. Но это произойдёт явно не сегодня. Тик-так, — он постучал по циферблату наручных часов. — Практически одиннадцать. Режим сна, милая. — Разумеется. — ухмыльнулась Чарли. — Спорим, что Сэм забыл зубы почистить? — А спорить бесполезно: он при любых обстоятельствах забывает. В общем, — старший внимательно поглядел на неё. — Не вини Майка. Не вини себя. И не гони события вперёд, ладно? Мы с мамой ведь уедем послезавтра, и мне бы хотелось быть точно уверенным, что эти несколько дней, которые вы проведёте с Майклом наедине, никаких подобных конфликтов и драк больше не будет. — Я обещаю, папа. — честно сказала Шарлотта, и взрослый прижал дочку к себе тесней. — Доброй ночи, дорогая, — поцеловал Генри её в лоб. — Чертёж, к слову, вышел довольно-таки неплохим. — Ты заметил? — ойкнула Чарли. — Боже, нет, пап. Он отвратителен. Не сравнится с твоими. — Практика даст плоды, поверь мне. Не бросай это. Меня сто пудов превзойдёшь, — дёрнув девчонку за нос, Генри уже собрался было покинуть комнату, скрипнув прикрытой им до этого дверью. Но, прислонив подушку к груди, Чарли боязливо поинтересовалась: — Почему вы с мамой не рассказывали, для чего конкретно в Прово месяц назад ездили? И для чего поедете послезавтра? Генри сглотнул: — А ты знаешь? — Майк Сэму сознался, Сэм мне проболтался, — Чарли потёрла место под ухом. Гадкий шрам. — Ты… Ты к нему ходишь там, да? Зачем? Поморщившись и придержавшись за дверь, Генри не осилил обернуться на младшую Эмили, чувствуя, как крохотные молоточки бьют по его черепу. Бедная Чарли. «Понятия не имеет, какой её отец больной кретин». — невесело изрёк мысленно Генри. Он натянул болезненную лыбу, не имея представления, кому улыбаться планировал. — Считаю себя должным, — проскрипел старший. — И… — ответ ошеломил Чарли. — Вот так. Она была бы не против добиться подробностей, но твёрдо решила: правильней закрыть эту тему. Как бы ни желало её взбунтовавшееся нутро. Папе не по себе от такого разговора. — Тогда ладно. — по-простому произнесла Чарли. — Я по-прежнему считаю тебя хорошим человеком. Несмотря ни на что. Генри открыл дверь, — Спасибо, Шарлотта, — заслышав пожелания Шарлотты насчёт спокойной ночи, он вышел и нарвался на Сэма. — А зубы я чистил вообще-то. — Ты подслушивал?! — возмутилась его сестра. Генри не сдержал слабой ухмылки. — В кровать, сын. — Ты как к дитю малому! — мальчишка перекрыл ему проход. — Скучно же так! Спорим, ты меня не сдвинешь? — Сдвину, — невозмутимо заверил отец. — Попробуй! Если сдвинешь, я тогда спать пойду сию же минуту! Сэм упёрся ладонями в стены по бокам. Эмили-старший зевнул сонливо, а затем резво оторвал от пола сынишку, подхватив и ноги. — Э! Нечестно! Нечестно, папа! — Честно-честно, — под недовольства Сэма и смех Чарли говорил Генри. — Я сдвинул? Сдвинул. Поэтому… — Заверни его в одеяло как гусеницу жирную! — крикнула девочка. — Чтоб уяснил, что нечего подслушивать. — Будет сделано, — повиновался Генри с хохотом и понёс заворчавшего сына к нему в спальню.

***

Облака в полдень первого августа напоминали размокшие комья ваты, неспешно плывущие по чистейшей синеве. На улице было солнечно, хотя при этом двор госпиталя не утратил сюрреалистичной серости. Генри словно лицезрел его глазами дальтоника. Озираясь на людей в форме санитаров, что не отставали от них ни на шаг, Эмили аккуратно сжал острый локоть Уильяма. — Они смотрят, — хмуро произнёс Генри. — Они вечно смотрят за мной. Плевать, — Уилл отмахнулся. Прятался от дневного света Афтон безуспешно. Ссутулившись и наклонившись лицом. — Слепит. — Может, вернёмся? — в запасе имелось чуть меньше двадцати минут, Уильяму и Генри приспичило провести их под открытым небом. Допросились разрешения с трудом, кровью и потом, но Генри не смел заставлять Уильяма блуждать по двору, если некомфортно. — Нет, ты что. Я не выходил… Сколько? Месяцев пять? — Наверное, гораздо дольше. — То-то и оно… Ничего. Привыкну. Ну да. За предоставленную привилегию искренним «спасибо» не отделаешься. Генри, правда, это нисколько не утруждало: появился шанс мирно поговорить. Под надзором — что уж поделать? Главное, что с Уильямом. Эмили не навещал Афтона донельзя, до постыдного долго. Погряз в сомнениях и по возвращению из Прово вместе с Джен после прошлого визита пребывал натуральным овощем, был будто не в себе. Ладно, не в себе Генри давным-давно, но это не отменяло того, какое яркое и противоречивое впечатление ему принесла встреча с Уиллом. Настолько, что, пожалуй, он вряд ли был готов испытать то вновь. Потому притеснил пыл. Отдал всего себя ребятне, жене и работе. Держался немного-немало, ибо совесть не позволяла так легко вычеркнуть Уильяма из жизни. И разум твердил, что неправильно. Что подло. Поэтому Генри снова здесь. Снова приехал на три денька с Джен, только она осталась в главном здании, беседуя обо всём происходящем со Стэнли. Он и глава семейства Эмили также перебросились парочкой слов, на том разошлись. О процессе лечения брат Дженнифер не заикался, дескать, secret médical. А Генри пришёл к Уиллу и не отходил от него ни на шаг, не намереваясь пропустить даже жалкий миг из тридцати минут, что им дозволено провести как бы «наедине». Прогулявшись вдоль вытянутого здания по щебневой декоративной дорожке и издалека посмотрев на других нездоровых, в основном пожилых хиляков, бродивших туда-сюда около сотрудников госпиталя, Генри предложил устроиться на деревянной скамье, стоявшей у неплохо выращенных обстриженных кустарников. Уильям согласился: — Ломит жутко. Еле шевелюсь, — хихикнул он, щурясь солнцу. У Генри выдавить смешок не получилось. Уильям был странным. Таким же; одновременно и иным. Шёл рядом как более-менее оклемавшийся и не под кучей усыпляющих препаратов. Говорил, общался, норовил поделиться-таки успехами в терапии. Внешне был ухожен, не то чтобы до великолепия, но, по крайней мере, не как в их первую с Эмили встречу. Свисающие пряди волос Уильям периодически заправлял за уши, одежда на нём гладкая, свежая. Нет грубой щетины. И, безусловно, главное — никакого Дэйва. Ни коим образом монстр сегодня не беспокоил, что обрадовало. «Он не в порядке», — сказал Уилл на вопрос Генри касаемо поведения Миллера. Подробных же сведений из Афтона не вытащить и щипцами. — Лучше скажи, как Майки? — облокотившись на скамейку, хрипло спросил Уильям. — Потихонечку справляется, — отозвался Генри. — Над гитарой мучается, хлам в комнате складирует. Прямо как я в детстве. — Устроился как дома, — усмехнулся Уилл. Кашлянул и протянул заунылое: — И хорошо, что так. Зато ему уютно и спокойно. Ему же спокойно?.. Почесав себе затылок, Эмили неловко прочистил горло: — Иногда тоскует. Но всячески преодолевает это. Не переживай, — он коснулся чужого предплечья, ухватив обеспокоенный взор. — Мы позаботимся о нём. Он под нашей защитой до тех пор, пока не будет готов расправить крылья и выбраться в вольный полёт. — Не сомневаюсь. — Точно? — Уильям кивнул. Благодарно. И изогнул в смущении брови. — Тогда славно. — Хен, я скучал. — Я тоже, — Генри поправил очки на переносице, дабы подавить несдержанное желание выплеснуть чувства наружу. Не здесь и не сейчас. Определённо не стоило. Всё же он провёл кистью по худому костлявому запястью Афтона. — Я часто тревожусь. Чересчур часто и чересчур сильно. Потому что в душе не чаю, как ты поживаешь. — Да ну. У меня от и до стабильно. Никаких отклонений от графика. — Хах. Никаких… Они меня подбешивают, — небрежно сморозил Генри о санитарах, что регулярно таращились на них и шептались хер пойми о чём. — Кого здравомыслящего они не подбешивают? — с иронией в голосе уточнил Уилл. — Не забывай, что ты не здравомыслящая персона. Научись игнорировать. Иначе не скоро приспособишься к здешней целительной атмосфере. — Целительной, — Эмили угрюмо посмеялся. — Ты такой же худой и бледный. Ешь как? Нормально? — Стараюсь не голодать, — Уильям, мгновение колебавшись, ближе придвинулся к нему, и Генри внутренне содрогнулся от этого смешанного ощущения соприкосновения их тел. Того, как хрупкое чужое плечо прислоняется к его собственному и как тощая оболочка стремится прильнуть к источнику душевного и физического тепла. Такой же холодный. Понятливо промычав, Эмили дотронулся до ладони больного, прогладив сухую кожу. — На свежий воздух тебя не выводят. Это минус. — переплёл их пальцы, и Уилл изнурённо зажмурился, констатированный факт не прокомментировав вовсе. — Прискорбно. — раздалось спустя полторы минуты. — Ты о чём? — Так… Мысли вслух. Всякое… На уме. — Ты хорошо себя чувствуешь, Уилл? — осведомился Генри, а Уильям передёрнулся в знак отчётливого «Не знаю», буравя своего собеседника слишком обожающим взглядом. Неотрывным, словно тщетно пытавшимся насытить зыбкое нутро наслаждением. Генри ничуть не льстила роль источника луча надежды на лакомую негу нежности для Уильяма. Потому что он понимал, что что-то не так. Взгляд Уилла не отменял некоторого отчуждения, смеси стеснения и вины. Он смотрел виновато ещё до выхода на улицу. Он стыдился чего-то перед Генри. — Я держусь, — тихо произнёс Уильям, оперевшись о старого друга. — Мне заявляют, что я делаю успехи. Но отчего-то… скверно всё равно… Я хочу реветь в три ручья, а не могу. Не верится в то, что творится вокруг. — Это пройдёт. Точнее, надеяться надо, что пройдёт. Я не специалист, конечно. Предполагаю всего лишь, что такое состояние будет временно. Ты переживаешь кардинальные перемены, Уилл, которые влияют на тебя. Естественно тебе и твоему сознанию, мягко говоря, не в кайф. — Какая же это хуйня, — брякнул Афтон. — Я с тобой, ладно? Я есть и буду с тобой. Потерпи, пожалуйста, совсем немного. — Я не вижу смысла терзаться, но оно само. Чёрт возьми. Чего паниковать? Куда рваться, на что рассчитывать? Не на что. Я не вижу смысла, зато вижу, как подохну в одиночной палате с пеной у рта. Либо в тюремной камере меня кто-нибудь придушит подушкой. — Прекрати. — Что? — Ничего, — обрубил Эмили настойчиво. — Не будет тюремных камер. Хватит. — Извини. Меня всё бесит. Из-за таблеток. Генри молча обхватил любимого за талию, второй рукой подтягивая тушку боком к себе. То тут, то там раздавались голоса сотрудников. Уильям выпустил пар с медленным выдохом, уперевшись щекой в чужую щеку. Его, наполовину сползшего со скамьи, ласково щекотнули, смяв рубашку на теле. — Гладкое у тебя лицо. Аж непривычно, — шепнул ему улыбнувшийся Генри. — Побрили меня. Я прихорошился перед свиданием, — фыркнул Уилл. — А ты колючий. — Ну извиняй. Чуть-чуть не до этого было. Эмили настороженно зыркнул в сторону санитаров, что шатались в трёх-четырёх метрах от них. Ходят-бродят. Беседуют о чём-то. Слегка отстранившись от прикумарившего на нём Уильяма, Генри огляделся. Людей с десяток, включая и работников госпиталя, и пациентов. Никто не пялится. Никому они не нужны. Лишь эти косятся, но им и положено. Господи, разок один, ну… Поймав момент, когда от их парочки полоумных отвернулись абсолютно все. И когда они вообще перестали интересовать кого-либо, Генри нагнулся к сонному больному, целуя в уголок рта. Запрещённое баловство сахарней и слаще обыкновенного. Эмили пробрало наслаждение. Он судорожно сжал в ладони впалую щеку, накрыв губы Афтона своими. — Н-не… — промямлил Уильям и отпрянул. — Не надо. — Почему? — разочарованно вдохнул Генри. Он отпустил его. — Из-за тех, что ли? Из-за того, что людно? Шмыгнув носом, поморщившийся Уилл сложил руки на груди, пробормотав ему невнятно. Генри даже подурнело. — Ты чего? Неприятно? — что с ним, ей-богу? В прошлый раз было нечто похожее. Он не давался на столь нелепую вещь как на идиотский поцелуй. Уильяму же нравилось раньше. Что поменялось? Боится? Уиллу страшно? Но бред же… — Серьёзно их остерегаешься? Их осуждения?.. Уилл, мне насрать на то, что они подумают, — уверенно заверил Эмили, похлопав товарища по напряжённому плечу. — О нас. Тем более, что мы не на глазах. Не в наглую же… Они отвернулись… Они не видят, эй… — Не в них проблема, — отрезал Уильям мрачно. — А в чём? Объясни мне. Я не понимаю, — Гадал. И гадал об ужасном. О худшем варианте развития событий лично для него, для Генри. О том, что Уильяма, больного, чокнутого и неадекватного человека лечили. И лечили сурово. От Дэйва Миллера. От прочих травм его психики. От иной формы неправильностей. Стэнли что, и об этом прознал? Догнал по выходкам Генри? По тому, как он рвался к маньяку-убийце? Что же… Не мог же. Не лечил он Уилла от этого. Не ле-чил. Нет. Нет. Невозможно. Уильям сглотнул, потирая локоть через рубашку. Низко опустил голову и отклонился в бок, чтобы Эмили не таращился на его физиономию. Тот ждал, пока уносились выделенные им минуты, одна за другой. На языке горчило гадкое «Скажи мне прямо, Уильям, что решил разлюбить меня, и я приму». Генри не решался озвучить этакую дрянь вслух. — Генри, — выдал с придыханием Афтон. Что-то в голосе Уилла, в его нервном поведении побудило отрезветь. Отставить панику. Его тон, хрип, его мученическое сипение призывало выключить безмозглого романтика. Нет, вовсе нет. Он не разлюбил. Прервав поток мыслей, Генри облегчённо распластался по скамейке. А Уильям между делом продолжил. И не сказал бы Эмили, что продолжение устраивало его больше, чем разрыв любовной интрижки: — Ты не должен это делать. «Я не должен?» — то бишь Уилл полагал, что не он любит неправильно, а Генри? И что Генри должен отречься? «Чёрта с два, если так. За кого он меня принимает?» — Ты… Послушай, — попросил Уильям. — Ты должен не меня… Ты с такой же любовью должен целовать Джен, когда по вечерам приходишь домой на ужин, и она встречает тебя в прихожей. Ты должен целовать так своих детей. Шарлотту, Сэма. С заботой и трепетом. Ты должен, ну, или, вернее выразиться, было бы славно с твоей стороны, если бы ты проявлял столь тёплые чувства к моему Майклу. И я знаю, что ты делаешь это. Делаешь и здорово. Это здорово, Генри… Подумаешь, что я брежу, н-но эти люди — они твоё. И ты их. Ты им дорог. И с ними всё у тебя… выйдет, я-… я не тот. — Да с чего ты это взял, боже милосердный? — Генри воздуха не хватало, чтобы надышаться как следует. Он пребывал в негодовании. — Уилл, ты что мелешь? Я люблю тебя так же, как и Джен, и Сэма, и Чарли, и Майкла. В том смысле, что ты часть моей семьи. Ты мне семья, понимаешь? Я дорожу тобой не меньше, чем остальными. Пожалуйста, не неси про себя эту ересь, а, умоляю. Почему ты решил, что ты якобы не тот? — Потому что я не тот, Эмили, боже, ты идиот, — хрипко хмыкнул без задора Афтон. — Я ж… Я, блять, не тот, кого ты полюбил. — В каком смысле? — В самом что ни на есть прямом. Я здесь, в этой больничке проклятой, лечусь вроде бы как. Если ты забыл. Я лечусь от своей ненавистной двойственной сути. И знаешь, что со мной станет, когда я излечусь? — он не дожидался ответа Эмили: — Если всё-таки выздоровею… Меня не будет. Т-таким, каким ты привык меня видеть. Не будет и всё. Дэйв никуда не денется, — Генри невольно вздрогнул: Уильям впервые на собственный век осмелился при друге произнести имя своего палача, проклятия, своей бракованной уникальности. Имя чудовища. — Он станет мной всего-навсего. Потому что он и я — один человек. Один и тот же. Он часть меня, пойми. Я не останусь прежним, как бы ни желал. — И что? — выпалил в знак протеста Генри, встряхнув легонько собеседника за плечи и приподняв. — Что, думаешь, я буду меньше тебя любить из-за этой херни?! — Да. Он поперхнулся. — Ты грёбаный… имбицил, Афтон. — Знаю. — без претензий изрёк Уилл. Наконец Эмили полноценно узрел картину внутреннего чужого состояния. Прочёл в серых очах: отчаяние и безысходность. И смирение с положением. — Уильям, дай я… — Нет, хватит. — велел Уильям, и в нём прямо-таки зазвенела предостерегающе сталь. — Хен, когда это кончится, того, что было прежде, не будет. Пуф! Всё. Оно исчезнет безвозвратно. Как и я. Тот образ меня, который ты полюбил. Даже если случится чудо и я выйду отсюда. И даже если не в тюрьму и не в петлю, а просто, сука, выйду. Ничего у нас не получится. Знай и смирись. Я молю тебя. Я не хочу, чтобы ты страдал. Пожалуйста. Пообещай. — Господи, — Генри схватился за голову, склонившись над коленями. — Что тут, чёрт подери, можно обещать…? — он мечтал убиться обо что-нибудь. Матерь божья. Уилл обратил его взор на себя, что было сил растягивая на губах слабую улыбку. У Генри сердце ёкало при виде такого Уилла. — Пообещай, что любовь эту оставишь здесь же, в госпитале. Где я скоро исчезну. — Не выражайся по-дурацки. — Эмили, обещай, — Уильям страдальчески скрипнул зубами. — Я лечиться не буду, ясно тебе? Если ты не поклянёшься, что прекратишь изводиться думами обо мне, я не буду лечиться в таком случае. — Куда ты денешься. — буркнул Генри. Товарищ вытер губы, снова приластившись к нему и уронив себя щекой Эмили на плечо. — Ты не будь радикальным. Не преувеличивай степень трагизма. Мало ли, обойдётся. — Дурак, — сказанул на это Афтон. — Однако не уверен, что будет толк давить на тебя. — Возможно. — Генри убрал насупленному Уиллу волосы, что лезли в глаза. Обнял как в последний раз. — Чтоб разлюбить… Мы столько прошли. Вместе. Я не смогу, брани сколько угодно. — Ладно. В качестве утешительного приза, — Уильям быстро чмокнул Эмили в подбородок. — Решай сам, что предпримешь, а я утомился. — Пойдём назад? — М-м-м, — промычал, укладываясь башкой на Генри поудобнее. И пряча лицо в зелёной рубашке. — Две минутки… Облаков на небе тем временем становилось больше, что предвещало: вот-вот они затянут голубой небосвод серым пластом. «И что за драму ты устраиваешь? — поинтересовался Дэйв. — Заняться нечем с любовничком?» «Предчувствие какое-то, — ответил Уильям. И сощурил брови, не пробуя воспротивиться мелкой дрожи. — Мне кажется, мы видимся с ним в последний раз». «Чушь». «Вы с Хеном одного поля ягоды». «Не смей сравнивать меня с этим очкастым рыжим полудурком, Уильям. Упрямо настаиваю». — Чего смеёшься, дурачок? — полюбопытствовал Генри. — Вспомнилось кое-что, — прогудел в рубаху ему Уилл, подавляя ухмылку.

***

— И каково ваше мнение, мистер док? — Моё мнение тебя редко волнует, разве нет? Двое стояли в зале регистратуры. Понимая, что скоро расстанутся, а вставший вопрос так и будет нерешённой проблемой, Джен была не настроена слушать бьющий ключом саркастичный тон. — Естественно, когда ты встреваешь, как бывало в юношеские годы, куда не попадя, мне во внушительной степени насрать, но сейчас-то. — женщина с ярко выраженным нетерпением переминалась с ноги на ногу. Генри вот-вот вернётся. — Не считаешь, что я себя накрутила? А то что-то как-то… — Я к вашим интригам не причастен, — вставил Стэн лениво, засунув руки в карманы халата. — Не моя специализация — групповые сеансы для шведских семей проводить. — Шутничка выключи, гений. Ради бога, Стэнли, давай не провоцируй меня. Я не поскуплюсь на трактат полюбившегося Генри Фрейда тебе в зад. — Угрозы? Хорошо, — брат прыснул. — Если без дураков, я не думаю, — нет, честно не думаю, не корчи рожу, — что ты гиперболизируешь… гм-м, значимость факторов. И деталей в поведении твоего суженого. Это вполне вероятно, по моему субъективному мнению, — акцентировал он внимание на сугубо субъективном. — Супер, а теперь объясни не как заумный ботаник, иначе я захочу всерьёз воспринять старые приколы Дэна о том, что из-за этих навороченных словесных оборотов ты способен разбалтывать только кактусы на подоконнике. — Тебя это настолько тревожит? — Не держи меня за дуру безнравственную! — не сдержала Дженнифер повышенной интонации. — Чёрт, он мой муж в конце концов! Конечно я места себе не нахожу с этакими мыслями. — Не говорила с Генри об этом? — С ним бесполезно обсуждать настолько… острые темы. Он рыба упёртая. Мы в семье, разумеется, не утаивали ничего друг от друга, но мне почему-то верится… Что это имело место быть и до нашего знакомства. После случившегося зимой я понимаю, что Хен действительно горазд хранить в тайне то, что не следует. И падок на безрассудство… Стэнли мельком обратил внимание на время настенных часов, а потом их беседу прервали вошедшие в помещение сотрудники госпиталя. В бледном душном зале сделалось шумновато. — Ну-у так не обсуждай, — медлительно и неспешно произнёс Стэн вполголоса. — Предлагаешь забить? — уточнила Джен. — Предлагаю не церемониться, не мяться и не размазывать пустословие как дерьмо по стенам. И спросить напрямую. Так, что прямее некуда, сестрёнка, — он шутливо улыбнулся. — Обычно именно на таких вопросах лжецы вязнут. Генри чрезмерно импульсивен, так что ты сразу определишь, врёт он тебе, из-за чего столь назойливо возится с этим человеком, или излагает истину. Предельно просто. — Безумие какое-то, — мотнула Джен головой. — Я в тебя верю, — усмешкой буркнул Стэнли. — Спроси, раз сомневаешься в нём. Лишним не будет. У вас очень кстати есть три дня в Прово до рейса в Сент-Джордж, верно? Вы один на один. Если правда он-как-бы-да, я тогда, наверное, бейдж свой съем. — За эти полгода произошло дохера судьбоносных казусов. Если он-как-бы-да… Даже не знаю, что я сделаю. Разревусь или рассмеюсь в истерике. — То ещё из-за мужчинок слёзки лить, Дженни. Утопи его в ближайшей канаве и привези мне в честь этого события племянников увидеть в кои-то веки. — О Господи, это ли я слышу от каменного сердца с резким охлаждённым умом? — Дженнифер усмехнулась. — Ты моя семья, кстати, напоминаю. И твои спиногрызы. А меня, что ль, обязана ущемить не моя фамилия у мелких-то? Сколько им?.. Десять? — Четырнадцать. — Оба-алдеть. И ты так упрямо о них ни строки в письмах не пишешь! — Кое-кто забывает их читать — весь фокус. — Не забываю, а не успеваю, Джен. — нарочито по-деловому поправил Стэнли. — Взрослая жизнь — она такая. Она надтреснуто посмеялась, уже высматривая, как в дверях с минуты на минуту возникнет фигура её супруга.

***

— —— ——— —— — «Вы нацелены избавиться от Дэвида, сэр?» —            —      -—                  -—–       —                        Я нацелен Вы нацелены избавиться…? ———      —-            --                  —--—-—                    …нацелены избавиться от Дэвида, сэр?                               ——      ——      --––                   Нет ---            ---                        —       Сэр —            —            Нет, Господи       избавиться            --—–—            -- ——                  Избавиться Он наблюдал пасмурное небо над пляжем. Тёмное озеро было зловещим. Он опять наблюдал людей. И это кажется, что они трупы тех, кого он убил. Это невозможно, потому что такого просто не могло произойти в прошлом. «Вы нацелены избавиться…»

Хватит

      хватит             молчите                   молчите все                                     заткнитесь «Ты не сумеешь жить по-человечески без меня, Уилл». — твердил отец ему в детстве. Да, так и было. И да, он почитал папу за его абсолютное преимущество над ним. Уильям признавал. И он не мог. Чем он был всю свою жизнь? Изначально являясь вещью, любимым папиным чучелом и грушей для битья. Кем он стал бы, если бы не возникновение Дэйва? Стал бы в принципе…?

Копия отца. Или безжизненная оболочка.

А хотел ли он иметь хоть что-то общее с отцом? Не хотел. Господи боже. Он не хотел всего. Он не хотел продолжения своей жизни. Хорошего финала для Уильяма Афтона никогда не существовало. его трясёт

Уилл Афтон

готов?..

Может, Генри не бросал слов на ветер. Может, он и примет Уилла таким, каким тот будет после окончательного восстановления его личности. Однако готов ли?.. он сам. (?он готов?) И каков смысл в этой готовности. Приняв прошлое и сделавшись полноценным, чего он добьётся? Он жаждет обрести себя, но при этом подозревает, что в этакой цели нет смысла. он запутался. и он задыхается. «Ты не протянешь без меня, Уилл», — говорил раньше Дэйв. Не протянет, да. Не протянет, если избавится. Если Дэйва как такового не станет, Уильям лишится части себя. Если сотрёт личность Миллера. Стэнли сказал, что это не вариант. Ибо они должны слиться воедино. Каково будет уживаться с самим собой «гадким»? С убийцей, когда не оправдаешься более, что ты не он? Вылечиться — главная задача, в решении которой нуждаются все. И Уильям в том числе

лет так десять назад.

А сейчас что с того? Что с того, что выздоровеет? Его близким станет легче. Окружающим станет легче. Но он, Уильям, не получит от этого ровным счётом ничего, кроме полноценности. Она не представляет собой ни грамма важности, когда твоя собственная суть давно обратилась в прах. В горсть песчинок. Уилл старался избегать мыслей о внутренней пустоте. Панически не хотел быть папиным чучелом. К чему это привело? К тому, что даже собрав по осколкам «Я», он останется гнилым трупом. он гниёт «Я не хочу гнить, я не хочу умирать. Я не хочу слышать в голове столькоблядскихпротиворечий». — как запросто жилось, когда граница между субличностями Дэйва Миллера и Уильяма Афтона была громадной и непреодолимой. В Уильяме не было непостоянств, как и в Дэйве. Их принципы, нормы морали кардинально друг от друга отличались. Потому что не было устоя, что они это ОН. Они оба ЕГО неотъемлемая часть, крупицы пазла ЕГО сущности. Уильям Афтон, как собранный заново, починенный, состоит из противоречий. Он безумен. И он бы был этим безумцем

даже если не было бы Дэйва

Даже если…

Всё было бы иначе Неужели он бы убивал? «Нет. Нет. Боже. Не верю я, что могу взять и…» Он бы был таким же подонком, просто в случае с цельным Уильямом Афтоном не возникало бы разногласий. Он бы был неоспоримо виновен во всём без каких-либо «но». Он не избежал бы чудовищных порывов убивать, да?.. Дэйв Миллер не меньше Уильям, чем Уилл Афтон собственной персоной. Значит, Уилл смог бы убить их всех. А его слабости, его мягкотелость, ничтожность давили бы. Он будет настолько противоречив и непостоянен, когда Дэйв сольётся с ним, что, скорее всего, потеряет рассудок и свихнётся. «Ты трясёшься, — выдернул его Миллер из бурного течения мыслей. — Что за приступ самобичевания?» Уильям разлепил тяжеленные веки. Ёб твою мать. О чём думал…? О многом. И не выцепить, о чём конкретно. Определив положение тела на левом боку, щекой утыкаясь в подушку, Уилл смутно отметил, что до сих пор не пришёл в чувства. Его по-прежнему не вытянуло из омута мрака и тьмы, что скрывались внутри. Было страшно до чёртиков и холодно. Афтон еле как приподнялся щекой с подушки, наволочка которой оказалась влажной и со следами пота. Шея, лицо, спина — он весь мокрый. И сердце колотится как сумасшедшее. «Сплющило тебя будь здоров, дружище, — услыхал Уильям. Буквально ощутил, как кто-то дотрагивается до скукоженной оболочки с её изнанки. Он отозвался хрипами, откинул одеяло, съёживаясь на взмокшем матрасе. — Даже как-то несмешно. Чего ты кряхтишь как старик?» Афтон рад был оборвать стенания мученика, да попытки взять себя под контроль успехом не увенчались. Не сосредотачивался. Не чувствовал конечностей. Не воспринимал реальность и палату, в которой лежал. И не мог дышать. «Э, без смертей. Это озноб? Лихорадит нас, вот что. Из-за лекарств, а, Уилл? Уилл?» «Я сейчас умру, — билось о стенки разума осознание. Навязчивое предчувствие смерти побудило свернуться как ёж, закрывая рот ладонью, осипло хватая маленькими порциями воздух. — Твою мать, я сейчас умру». «Уймись. Весь день на ногах, хи-хи-ха-ха, и ни с того ни с сего подыхать собрался?» Жар шпарил. Снова как в юношеские годы, в которые как Уильям, так и Дэйв — Уильям Афтон то бишь — промышляли разнообразной наркотой. Ломка — страшная вещь. Как по-отстойному звучит! И воспоминания об этом… раздражают. Бесят. «Нас обколют кучей шприцов, если не будешь задыхаться чуточку потише, — прошипел скрюченному в позе эмбриона Уильяму Миллер. — Ну и чего ты распаниковался? Не нравится пробовать на вкус чужой ход мыслей? Воспроизводить его на себя? Кто тебе говорил, что будет легко? Вряд ли док о таком заикался». — П-пом-молчи, — беззвучно проскрипел Уилл, не в силах разогнуться и подтянуть покрывало назад: холодно. Голос в голове перевёл дух. «Давай. Вдох. Вдох, блять, а не это утиное кряканье. Вдыхай по-адекватному, психопатик. Теперь выдох. Плавный выдох. Вот. Ну, умник. Нечего. Всё относительно сносно». Дыша со свистом, давясь и приглушённо кашляя, Уильям с остервенением взирал по сторонам, созерцая сперва кромешную темноту, а затем выхватывая очертания стен палаты и периодические трещины. И он трещал. Вдох-выдох. Выдох-вдох. Вдох-выдох. «Дыши, хлюпик. Не забывайся». «И что со мной было, чёрт побери?» «Ты у меня спрашиваешь? Я тебе кто, докторишка?» «Но ты же чувствуешь, что творится с нашим организмом…» «Чувствую. У тебя всего-навсего едет крыша. Бояться нечего». — ...Заебал издеваться, — прокашлял Афтон, взлохмачивая волосы. «Цыц, тушка, не болтай. А то разревёшься — этого нам не хватало. Возьми давай одеяло. Аккуратно только, без резких движений. Укройся, не особо жарко. Во-о-от, — проворковал Дэйв делано довольно, пока закутавшийся в покрывало телесный сокамерник зарывался шмыгающим носом в подушку. — Хуже если не будет, утра дождёмся. А там твой любимый завтрак из пилюль и уколов подоспеет». — Смотивировал, с-спасибо. — Уилл опасливо зыркнул на дверь. Помещение походило внешне на типичную палату в больнице, в то время как огораживало её от узкого коридорчика дверь металлическая, с окошком на верхней части. Уж благодарствуйте, что не с решёткой. Игнорируя бойкое сердцебиение, Уильям настороженно прислушался к звукам извне. — Кто-нибудь слышал, к-как меня контузило? «Надеюсь, что нет. Они не будут уточнять, что расстроило Твоё Величество до такой степени, что ты в конвульсиях тут извивался. Иногда правильней сдерживать себя и не психовать на виду. В этом плане ты двоечник». — Т-ты тоже сдерживаться не умеешь, держу в курсе. «Да ну». — Ну да. «Я пытаюсь сдерживаться. А ты не утруждаешься. Поэтому не ёрничай». В помещении темень, значит, рассвет не наступал. Прошло плюс-минут два с половиной часа, наверное… До утра вечность с хвостиком, а Уильяму дурно до тошноты. Морозить и трясти перестало, но тело дёргалось всё ещё, и Уилл тщетно старался унять его, чтобы не дай бог кто-нибудь из наблюдателей по ту сторону двери не обнаружил, что он не спит, так и буянит вдобавок. — Эй, — позвал Уильям. — Слушай. «М?» — К-как ты… Ну, чувствуешь себя? «Я? А что?» — Спрашиваю лишь. Любопытства ради. Так как…? «Так же запутанно, как ты. И тесно». — Тесно? «Выйти хочу. Поэтому тесно. А то скукота. Загоны твои эти слушать. Удовольствие не из приятных». — Ты можешь выйти. Я не то чтобы против… «Похоже, медведь где-то сдох, ага? — хихикнул Миллер. — Великий Уилл Афтон сжалился надо мной. Удостоил привилегии подставляться под шприцы вместо него». — На кой тебе выходить тогда? Если не нравится. «Я выйти хочу. Отсюда, из этой тюрьмы, вникаешь, нет?» — А-а, — уяснил Уильям. — Соболезную. «При себе эти соболезнования оставь. И засунь поглубже, чтоб наверняка. Я понимаю, что мы не выйдем. Не вместе, по крайней мере. И, да уж, соглашаюсь, что если кто из нас и выйдет, так это ты, Афтон. А для меня это конечная». — Финальная точка?.. «Что-то типа того». Уильям обхватил ватными руками подушку покрепче и прилёг ближе к стене. — У меня стойкое ощущение, что я буду скучать. По тебе. В с-смысле, — он нервно облизнул губы. — Мы останемся, но будем едины. И я перестану слышать твой голос. Я привык к нему, пожалуй. Мне придётся долго учиться не обращаться к тебе. Ты ж больше не ответишь. «Ва-ау, тебе придётся не вести себя как шизоидный тип. Согласен, Уилл, это чересчур трудно для тебя». — Достаточно трудно. «Ну ты рад хоть?.. — После минуты молчания поинтересовался Дэйв. — Что это заканчивается?» — Я понятия не имею. — тихонько признался Уильям. — Я даже не в курсе, как именно это закончится. Имею в виду, что-о… Мы с тобой что-то вроде двух сторон одной монеты. Если ты теряешься как индивидуальная часть, я, н-наверное, потеряюсь тоже. Может, не фатально, в отличие от тебя, но как-никак… «Мы же не обратимся в овощ, который себя помнить-то не помнит?» — Н-не думаю, что такое возможно. Это ж… Н-нужно вообще себя отречь. Любого. Стать пустышкой. А мы не это делаем. Н-ну. Я н-не делаю. Как-то так… «Хочешь утешу тебя? — Дэйв зашевелился внутри активней. — У меня стойкое ощущение, соответствующее. Я буду чертовски скучать по своему сокамернику, по совместительству упёртому барану». Уильям надломленно хмыкнул: — Вряд ли я в детстве рассчитывал, что ты будешь таким. И что я вырасту в непонятное… нечто. «Тебе мелкому бы не понравилось наше будущее». — Определённо. «Кому бы понравилось…?» — Точно. «Я из прошлого бы пришёл в ужас, если бы узнал, что мой сосед по оболочке сделается большей мямлей, чем в детстве». — Я хотя бы не творил беспредел, — возразил Уильям. «Потише говори. Услышат ненароком». —… если так подумать, мы один человек. И друг друга презирать в нашем случае — это сюр. Всё равно, что бить самого себя по роже. «А ты и не против самоистязаний, насколько я помню». — И ты, вообще-то, тоже. «… если так подумать, — запел Дэйв с той же ноты, что Уилл. — Нам обоим недолго осталось. Привычного пребывания в теле. Поэтому, хм-м. Это, вероятно, повод… чтобы объявить временное перемирие. Как бы… Ну вот». — Я за. «Мир?..» — Да. — произнёс Уилл, мягко улыбнувшись. — Господи, я рехнулся. Скверно, что заканчивать это жалкое существование придётся здесь. И после стольких ошибок, за которые меня не простят. «Срать на ошибки. Что толку убиваться по тому, что было? Уж тем более тебе. А за первое обидно, это да». — За то, что я рехнулся? «Нет, идиот. За то, что умереть предрешено в стенах этой больнички. Насколько бы тебя шокировало известие, что, будь я тобой, я был бы предрасподожен делать отсюда ноги?» — Сбежать, то есть? Меня мало что удивит из твоих идей. Они столь безрассудны, сколь и ты. — «И я». «Тем не менее мне нечего терять. Умереть от пули полицейского ствола не так безнадёжно, как здесь, сгнивая как уже трупак. Побег — дрисня, которая редко удаётся, однако в случае успеха… Появляется крохотный шанс. С ним и надежда». За дверью раздался топот ног. Работники госпиталя шастают, ничего сурового. Уильям, дабы поберечься, накрылся как следует одеялом, замирая и зажмуриваясь. Человека три-четыре прошло мимо. Через считанные мгновения этаж погрузился в мёртвое затишье, что словно бы предзнаменовало бурю. «Оно так и было». — неожиданно обозначил персонально для себя Уильям. — Мы один человек, Дэйв, — проговорил он. — Мне нечего терять так же, как и тебе. «Разве? — изумился Миллер. — А что насчёт Генри?» — Я же днём сказал: мы не встретимся больше. Не светит. «Ты башкой ударился, да?» — Тебя, вроде, раздражали наши с Генри отношения, — вопросил Афтон и лёг на спину. — И когда я принял для себя, что будет лучше отстранить его, ты разбушевался… Чего я удивляюсь? Ты это я. А я донельзя полон противоречий. «Порой я не верю тому, что реально слушаю тебя. Ты хочешь прекратить вашу ванильную романтику?» — Уже прекратил, — он со сжавшимся сердцем не дал эмоциям захлестнуть его с головой. Проглотил застрявший в горле ком. — Это наилучший вариант для него. Я убеждён. «И что же? Тебе нечего терять. К чему это?» Уилл ощутил, как невидимое давление впечатывало его в матрас, и липкий холодный пот выступал под рубашкой. Поморщившись и вздохнув безнадёжно, Уильям прикрыл глаза, не ответив Дэйву. И не нужно было. Тот вполне годен на то, чтобы внедриться в его думы, которые и без того тесно связаны с помыслами Миллера, сливавшиеся воедино. Потому он догадался о планах сокамерника без необходимости допрашивать. На обоюдном молчании они и приняли совместное решение. Теперь — тревожное длительное ожидание.