Уникальный

Впервые он был поприветствован оглушающей тишиной, вернувшись из школы. Уроки заканчивались приблизительно сразу после полудня, но ни для него, ни для двух других обитателей этого места послеобеденное время не считалось отдыхом от спешной череды событий. Слыша от одноклассников о том, что перед тем, как садиться за домашнее задание ко следующему учебному дню, те совершенно спокойно могли побегать час-второй на заднем дворе школы, повеселиться с друзьями на улице или вовсе позаниматься бездельем, шестилетний мальчонка, вынужденный идти домой к строго назначенному часу, непонимающе щурил брови и в смятении отворачивался. Узнать из рассказов, которые подготовили ученики класса мисс Смит о привычном им досуге по приходе из школы, можно было кучу всего. Каждый ребенок горел энтузиазмом поведать о вкуснейшем блюде на обед, о не надоедавших никогда прятках и догонялках, о времяпрепровождении в кругу семьи. О непокидавшем задоре. Шум среди родственников значил праздник и раздолье. Тишина — знак того, что после обеда их ждало чтение каких-нибудь книжек или час отдыха без подвижного рода деятельности. Никто из ребятни не пугался затишья, повисшего в стенах родного дома. Для них тишина не представлялась катастрофой. Беззвучно прикрыв входную дверь, Уильям опасливо глянул в коридор, ведущий в гостиную и кухню. Пусто. Мальчик собрался было вымолвить: «Я пришел». — дабы мама, хлопотавшая чаще всего у раковины или плиты, осведомленная возвращением сына, поинтересовалась о прошедшем дне, но слова неожиданно застряли где-то в глотке, не были произнесены вслух. В итоге Афтон-младший побрел, никем не встреченный, по первому этажу почти на цыпочках, боясь даже скрипнуть половицей. Дом при любых обстоятельствах — благополучных и не очень — оставался довольно шумным. Плеск воды с кухни, звон посуды; гремевшее радио, мама, носившаяся туда-сюда и выполнявшая обязанности по хозяйству; хлопки дверью, удары. Из-за вечно громкого имения Афтонов маленький Уилл просто не переносил шума на улицах и в школе. Звеневшего, гремевшего и кричавшего вокруг было слишком много. Тем не менее тишина неоспоримо значила для него беду. Что-то стряслось. Либо стрясется позже. Не замечая, как он начинает подрагивать и инстинктивно хмуриться, Уильям приплелся в кухню, помещение средних размеров, освещавшееся лампочками на потолке. Раковина и шкафчик с посудой расположены у окна, открывавшего вид на задний двор. Через кухню можно пройти в гостиную и прачечную, куда без причины мальчишка сейчас соваться не горел желанием. Вдруг не на мать наткнется?.. Мысли эти подлые, скверные, он трус, если боится Его настолько. Нельзя быть таким ничтожеством. Иначе ровесники будут продолжать глазеть на него как на щуплого и немощного. Иначе папа его ни за что в жизни не полюбит. Уильям тронул языком шатавшийся зуб. Раскачал, чтоб челюсть пронзала ноющая боль. Сморщив нос, скривив губы и продрогнув, ребенок нерешительно приблизился к прямоугольному широкому столу, озираясь по сторонам. — Мам, я вернулся, — позвал еле слышно мальчик, вцепившись пальцами в поджатый к груди портфель. — Мама…? Никого. Вероятно, женщина была во дворе, развешивала чистое постиранное белье. Только и всего, верно? Уилл, сглотнув, обогнул стол, косясь на окно, завешенное шторкой. И обратил запоздало внимание на блюдце со сладостями, красовавшееся на гарнитуре. Небольшая тарелочка, куда положены шоколадки, трюфели, сладости с глазурью и без, в разных обертках, также были и карамельные конфеты, и леденцы, которых среди этих вкусностей оказалось меньше всего. Почему они на видном месте? Сладкое запрещено, нельзя его есть, разве что в особенные дни Уильяму позволялось взять одну штучку. Лишь одну. И то с разрешением, которого надо еще допроситься. Блюдце с немногим количеством шоколадок и прочего стояло вот перед ним. Афтон-младший остро ощутил, что засосало под ложечкой, что во рту скопилась слюна и все странно затекло. Он брал их без спроса. Месяц назад, позавчера, когда никого из родителей не было поблизости. Стаскивал по одной, не наглел. Тоскливо поглядев на блюдце, мальчик отвернулся по направлению ко входу в гостиную. Замешкался. Глаза его забегали, и разболелся второй шатавшийся молочный зуб. Больно качнув тот языком, Уильям опять посмотрел на тарелочку с шоколадными конфетами и леденцами, затаив дыхание. Нельзя. Нель-зя. Уже ведь своровал позавчера… Жирновато будет. Подло, трусливо. К тому же, у его одноклассника Дерека сегодня праздник — день рождения. И он всех угостил конфетами, в том числе и Уилла. Поэтому больше брать нельзя. Вот так. И все на том. Вдобавок зубы эти разболятся… Застопорившись со стиснутым в тонких руках вместительным портфельчиком, он глаз не сводил со сладостей, слушал шаги на втором этаже, которые и обрадовали, и напрягли одновременно. — Мама! — позвал вновь Уильям. Ответа нет. Она наверху? В спальне родительской, оттого до нее не докричаться никак?.. А если не она там?.. Что делать? Странно, наверное, было шестилетнему Уиллу Афтону узнавать, что его ровесники приходят домой после учебы в прекрасном настроении, в хорошем расположении духа. Не теряются, пересекая порог, и не жалеют, что по пути их не сбил грузовик. Мальчонка настраивал себя на то, чтобы не распустить нюни с перепугу. Облизнув пересохшие губы, взял портфель подмышку и приблизился к гарнитуру. Мама была бы не против, да? Может быть… ничегошеньки в этом нет ужасного? Конфет тут не много, но и не кот наплакал, и наедаться ими досыта Уильям в любом случае не собирался. Отведает один круглый леденец в прозрачной обертке. Или маленькую плитку шоколада? Как же хотелось и того и другого! Он что, уже превращается в зависимого олуха, коим предрекал ему стать отец, если Уильям ослушается запрета о сладком? Он съел две — две!!! — конфеты за три дня. Что дальше будет? Пять? Десять? Он боялся сделаться зависимым от пряностей настолько, насколько папа был зависим от превосходства и выпивки по выходным. Нельзя злоупотреблять счастливым случаем. Где мама? Наверху. Ребенок теперь точно был уверен: на втором этаже раздавались именно мамины легкие шаги. Мама наверху — Уилл внизу. Хоть она и заподозрила, скорее всего, что сын пришел домой, спуститься ей не успеть. Правда же? Правда?.. Это три шустрых действия: схватить первую попавшуюся, развернуть, положить в рот. Схватить, развернуть, положить. Вторую, допустим, засунуть на дно портфельчика, на потом. Уже не три, а четыре действия. Успеет ли? Мама не будет ругать и наверняка не донесет отцу. Так ведь? Все пройдет хорошо. Стабильно, во всяком случае. Без угрозы для матери и него самого. Все-таки, нет, не стоит этого делать. Не стоит. И пускай в голове прозвучала эта благоразумная мысль — Уилл неблагоразумно потянулся к гарнитуру, подтащив к краю блюдце. Дрожащими пальцами покончил с оберткой зеленоватого леденца и положил сладость себе в рот. Замер, как преступник, пойманный за дрянным проступком, бросая настороженный взгляд из угла в угол. Ничего не случится. Ничего не случится, не случится… Леденец был таким сахарным на вкус, что челюсть свело. Слабенькая улыбка наслаждения прояснилась на посветлевшем детском лице. Сладко. Он превращался в настоящего зависимого олуха. Принялся разворачивать фольгу, в которой лежал кубик горьковатой шоколадки, решившись съесть сейчас же, от страха, что в сумке с учебниками взятое мальчишкой сладостное сокровище кто-нибудь да обнаружит (а поскольку Уильям уже ее выкрал, как грязный ничтожный воришка, негоже класть обратно). В конце коридора, по правую сторону от входа в дом, скрипнула дверь. Не на втором этаже.       На первом.

На первом этаже.

А наверху мама продолжала водить по полу шваброй. Уильям в панике подхватил выпавший из хлипкой хватки портфель, спрятал фантики в карман штанов, всунув в рот шоколадку, успевшую подтаять и обляпать ему крохотные ладони. Афтон-младший испуганно заметался по кухне. Обо что вытереть? Как кран не замызгать? Где салфетки? Тряпки? Что-нибудь?! Наспех поволок стул к раковине, влез на него, судорожно включая воду. Мальчика ошпарил кипяток. И поделом. Отмыть, отмыть… И избавиться попозже от оберток, чтоб точно не нашли. Господи, зачем?! Зачем взял, что не положено брать, червяк?! — Чего делаешь? — поинтересовался Льюис. Нечаянно плеснув себе на белую рубашку брызги воды, Уильям сконфуженно закрутил кран, сползая со стула на пол. Заставив себя поднять голову, мальчик увидел вошедшего отца. Рассеянного внешне, чутка растрёпанного. Он что, был дома? Приехал пообедать и зачем-то посетил собственный кабинет? Сопротивляясь дрожи, волной прокатывавшейся по телу, Уилл проглотил разом и шоколадку, и леденец, не распробовав толком. Идиот. Младший сипло выдохнул. — Маму ищу, — промолвил он, поджимая выше к груди сумку с учебниками. Пусть спросит об учёбе, пусть спросит об учёбе, святые, пожалуйста. Пусть спросит об учёбе, а не о том, чем здесь занимался его никудышный сын. Взрослый ступил ближе, и фигура его перекрыла лампочки на потолке. Пальцы одеревенели, кое-как держа ручку единственной, пускай убогой, защиты. Широко распахнувшимися серыми глазами Уильям взирал на Льюиса, пригвоздившего его мрачным взглядом к полу. Затрепетало сердце, напряглись плечи, и слёзы, несмотря на то что опасность пока не нагрянула, грозились выступить, побудив уставиться вниз. Он же как букашка. Папе сделается мерзко от своего недоноска — и Уилл будет просто растоптан им, изведён, словно паразит. Уничтожен. Попятившись, мальчонка ударился телом о твёрдую поверхность позади, являвшуюся гарнитуром. Шаги старшего приближались, отчаянно хотелось зажмуриться, съёжиться, раствориться в воздухе. Не больно, не больно. Нет, не больно. Всё в порядке. Нутром Уильям почувствовал, как Льюис вытянул в его сторону руку, крепкую, массивную. Способную мелкого зверёныша расплющить. Вздрогнув, ребёнок проблеял что-то насчет мамы, готовясь отхватить по макушке, но до его волос даже не дотронулись, не скрутили, не вырвали. Афтон-старший тронул блюдце со сладостями, подвинув его туда, где оно первоначально стояло. Уильяму показалось, что желудок куда-то провалился, и в животе отныне была зияющая дырень. — Я… Я м-маму… — Правда? — с иронией уточнил отец без тени улыбки. — Я просто думал… Она на кухне… Я ничего… Портфель так и выскочил из пальцев, глухо шлёпнувшись на пол. Не зная, куда деть заледеневшие руки, Уильям спрятал их за спиной, остерегаясь, что мог не отмыть до конца шоколадные пятна. Болван. Не о том беспокоился. Под пристальным разглядыванием Афтоном-старшим его перекошенного ужасом лица Уильям пуще сжался, стараясь максимально контролировать частоту вдохов и выдохов. Между тем взрослый со смешанными эмоциями, отражавшими вроде и гнев, а вроде и шутливый настрой, наклонился к сыну, вдруг грубо проведя по губам мальчика, оттирая что-то. Уилл отрывисто пискнул: шоколад. Нет, дурак… Дурак. Дурак!

Дурак, дурак, дурак!!!

Дурак, дурак, дурак, дурак!!!

Как так?!.. Попасться на… Боже… Уильям поспешил вытереть остатки шоколада на губах самостоятельно, отшатываясь к раковине, пока отец нарочито внимательно рассматривал липкие сладкие следы на своей ладони. — Сто пудов не джем, — непринуждённым тоном бросил он, явно насмехаясь. Поодаль замерев, Уильям перепуганно притих. — Но определённо что-то… что-то запрещённое. — Льюис улыбнулся, скосив на мальчика тёмные хищные глаза. — Сладкое, я бы сказал. Почти как джем. «Не больно, — про себя лепетал младший Афтон. — Не больно, не больно, будет не больно, не больно». — Что я говорил по поводу сладкого в доме, Уильям? — спросил абсолютно ледяным и равнодушным тоном отец, выравниваясь. — Никаких сладостей, — отчеканил сын. — Только п-по праздникам. С р-разрешения. Одобрительный кивок возвышавшегося над крошечным мальчуганом главы семейства. — Так-так, — темноволосый мужчина обратил своё внимание на календарь, висевший рядом с холодильником. «Мама, — отчаянно проговаривал Уильям без слов куда-то в пустоту. — Мама, спустись сюда. Прошу, сделай что-нибудь». Это не имело смысла, ибо женщина, жившая здесь и бывшая Льюису Афтону женой, ни коим образом не способна была повлиять на развитие событий. — Не припомню, чтобы сегодня было нечто праздничное, — городил отец, на что Уильям неропотно помалкивал, устремив взгляд в свои ботинки. — Двадцать четвёртое сентября. Подскажешь, может, какой праздник? —… Н-ник-какой, — запинаясь, отозвался ребёнок, быстро смахивая проступившие на ресницах слёзы. — К-клянусь, я не х-хотел. Я не с-специально. — Да ну? — отец удивлённо поднял левую бровь. — Я… Оно… С-стояло, — прошелестел мальчонка, шмыгая носом, шатая молочный зуб. — Стояло, я думал… М-мож-… Думал, что можно. Потому что оно стояло н-н-на… Папа, прости. — А когда оно было спрятано на верхней полке шкафа, о чём ты думал? — коротко осведомился тот. У Уильяма перехватило дыхание. Неужели…? Он с самого начала… С самого его первого скрытого проступка? Разумеется, Уилл уяснил давным-давно, что его отец наблюдателен. Замечал всё, что пропустили бы людишки обычные. Но в какой момент Льюис умудрился засечь непослушника?.. Язык прилип к нёбу, кисло-сладкий привкус круглого леденца больше не поднимал настроение. По шкале провинностей насколько совершенное Уильямом непозволительно? Ни разу не доводилось ему не подчиняться отцовским запретам. Это крайняя степень невежества. — Уилл, ты считаешь папу кретином? — полюбопытствовал Афтон-старший пониженным тоном, как будто бы не заинтересованно глядя сыну на припущенную макушку. — Выучился врать как следует? — Нет, я… — Уильям стушевался: опасный несдержанный взрослый шагнул к нему. — Я тебя не считаю… Я не б-буду впредь… — Ещё бы ты впредь посмел учинить это. То, что я запретил, — он звучал паршиво. Он звучал просто отвратительно! Под раздавливающим напором кратких растянутых отцом слов мальчик из последних сил сопротивлялся животному страху, подгонявшему бежать. Спасаться. Зачем бежать? Как бы Уильям ни прятался, его найдут. Найдут и накажут. — Или ты полагаешь, что рискнёшь рано или поздно провернуть такое повторно? Младший резво закрутил головой, отчего еле державшиеся в дёснах зубы ноюще заболели. — Не имею права, — проворотил Уилл, сгорбившись. — Верно, — скучающе произнёс отец. Во внутреннем вопле паники Уильям смутно услыхал поскрипывание половиц в коридоре. — Сколько ты сегодня взял отсюда? — Од-… Две штуки, — сокрушился мальчик, не решившись солгать. Если враньё вскроется, от его мелочной личины ни черта не останется. — Что-то случилось? — робко спросила появившаяся в помещении женщина с каштановыми волосами. Младший Афтон не разрешил себе поднять умоляющий взор на мать. Защиты сейчас он не заслуживал. — Да так, — спокойно и даже как-то беззаботно ответил Льюис, наконец отойдя от сына подальше, чем на пару шагов. — Выяснилось кое-что незначительное. Завелась в доме крыса, — мужчина осклабился. — Огромная, серая, грязная крыса. Пустяки. Уточнять у сына, что именно произошло между ним и главой семьи, Оливия Афтон не стала, озабоченно подняв руки к груди и попеременно кидая не менее боязливый взгляд сначала на мужа, потом на мальчонку. Уильям сник. От стыда перед матерью, от страха перед отцовским гневом. Ей тоже ведь достанется. Папа будет непоколебимо убеждён в том, что когда-то мама упустила проказ ребёнка, дав возможность притронуться к сладостям. Он будет винить её так же сильно, как своего безнадёжного отброса. — Две штуки, да? — переспросил отец, выжидающе улыбнувшись супруге. — Тогда выверни карманы. Мальчик вздёрнулся, уставившись на нависшую над ним тень взрослого человека. Папа ждал. — Выворачивай карманы, Уильям. «Что… Что? Что он… Чего он хочет? От меня…? Чего…» — до смерти перепугавшись, Уилл, кажется, разучился здраво соображать, поэтому среагировал на приказ со второго раза, прежде непонимающе встрёпываясь. Точно. Карманы. Боже. Господи. Карманы. Вывернуть карманы. Надо. Поживей. Зыркнув несчастно на неродимо застывшую у входа в прачечную мать, Уильям опомнился, принявшись суетливо блуждать руками по своей одежде. Вывернул, нащупав ватной онемевшей кистью, левый карман штанов, затем лихорадочным рывком переметнувшись к правому. Зашуршали в нём фантики, и мальчонка содрогнулся, более чутко ощущая: папа зол; зол нешуточно. Вёл себя он тише обыкновенного, но это обязательно приведёт к тому, что старший Афтон сорвётся. Плохо будет всем. И всё из-за трусливого недоноска. Чего копается, маленький ублюдок? Пошевеливайся — быстрей — два, их там два, два фантика — шуршавших фантика — вытащить, вытащить живей — и так ему влетит — если не пошевелится — Он ударит жёстче — ну вытаскивайся, глупая бумажка!!! — пошевеливайся, сопливое ты создание. Он высунул обёртки из кармана, одну всё-таки неуклюже уронив. Сознаваясь в вине за что-либо, малые дети густо-густо краснели перед старшими. Как правило, от стыда или слёз. Уильям же прямо сейчас явственно побледнел, пуще задрожав, словно его обтёрли белым мелом и окатили холодной водой. Афтон-младший наблюдал со спёртым дыханием, как отец поднял фантик от шоколадной конфеты, свернув в кулаке (он точно замахнётся им, замахнётся и ударит), а мама поодаль стояла, опасаясь подать голос. «Ты не бей её, — так и хотелось взмолиться, истошно вопя, но Уилл обмер, не годный на то, чтобы прошелестеть и словечко. — Меня лучше поколоти, пожалуйста. Только не бей её». Да, защитить невиновную призывало сердце. Но страх сковал Уильяма, и сын не заступился за маму заранее. Он панически боялся, что его ударят. — Тебе нечего сказать, не так ли? — в качестве контрольной проверки задал напутственный вопрос Льюис. Его сын подавил тряску в плечах, промычав с послушанием и согласием. Ни капельки не убедив старшего. Непростительно Уильяму Афтону будет, если мама пострадает. Она никак к этому разговору не относится, непричастная к поступку своего отпрыска. Мальчик правда надеялся предпринять что-нибудь, лишь бы не вышло разлада между супругами, но искренность в желании уберечь родную мать не притупляла оторопь. Вроде было понимание происходящего, а вроде и мозг отключился напрочь. Её, может, не ударят. Мало ли — отец и не задумывал по отношению к ней чего-то такого, однако сына папа проучит несомненно. Опять бить будет. Бить и проклинать. За нарушение правил дома. Дай бог повезет отделаться криками и парочкой подзатыльников. А Уильям чертовски трусил, зарубив себе на носу:             доходило дело до своей мелюзги — Льюис не мелочился. И на то, как заявляли многие взрослые люди в окружении семьи Афтонов, имел полное право, в отличие от Уилла. Он же обязан был сохранять верность и честность. Не раздражать, не мешаться под ногами. Подставляться под ремень чуть ли не с благоговейной благодарностью. От него требовалось беспрекословное подчинение и незыблемое уважение. Слушаться старших отца и быть правильным в отцовском видении — аксиома для Уильяма Афтона, не требующая доказательств. Покаянно переваливаясь с ноги на ногу, он ожидал часа расплаты, приговора, наказания. Так Уилл к этому привык, что уже тошно. Афтон-младший беспомощно сминал фантик конфеты, вчитываясь в название сладости, чтобы отвлекаться от мыслей о побоях. — Больше нет на уме того, чем, по твоему мнению, было бы очень кстати поделиться? — допрашивал отец. Уильям качнулся, шмыгнув носом. Как же ненавидел. Ненавидел он это. Когда папа нарочно оттягивал процесс наказания. Когда папа уничтожал морально, требовательным голосом на повышенных тонах. Когда папа без тяжёлых своих ударов демонстрировал, что Уильям никто и ничто в его доме. Подобные унижения были хуже подзатыльников. Замолкнув, Уилл сконцентрировался полностью на свёрнутой им пополам обёртке. И лишь спустя минуту до него дошло, что нервно смял он в руках фантик от конфеты с клубничной начинкой. Той, которой поделился с ним в школе сегодняшний именинник Дерек. Господи. Что это забыло в его кармане? Что это здесь делает?! Почему оно здесь?! Он что, не выкинул…? Убрал в карман во время прогулки на школьном дворе, чтоб не швырять на траву, а потом запамятовал выбросить? Именно сегодня вылетело из головы, по которой мальчик вот-вот непременно огребёт, избавиться от мусора перед приходом домой. Именно сегодня. У него в кармане что-то осталось. Лишний мусор из-под сладкого, о котором глава семейства не был в курсе. Уильям взмолил небеса о том, чтобы сие недоразумение было замято. Просил Бога: пусть отец отнесётся к нарушению о запрете лояльней, чем обычно; не соберётся Уильяма наизнанку вывернуть, чтоб заприметить в перепуганном взгляде ложь или недосказанность; пусть не будет спрашивать, точно ли две штуки он съел. Мальчишка плохо лгал. Из блюдца Уильям правда взял две штуки. Две. Но сейчас в кулаке отца сжата фольга из-под кубика шоколада, да? А упаковка леденца так и не была вытащена. Только Афтон-младший осознал это, в глазах у него промелькнул ужас. К сожалению, от отца это не утаилось. — У нас на повестке дня что-то ещё? — Н-нет, — «Я не хочу. Не бей. Я ведь не соврал. Не бей меня, пожалуйста. Я взял две. Две. Эту я не брал. Мне предложили. Он не поверит. Папа не поверит, если я скажу, что эту дал мне Дерек». Даже поверив, Льюис не отменил бы наказания за третий проклятый фантик, потому что, исходя из его хода мыслей, Уильям Афтон не должен был тратить время в школе на поедание сладостей. И на игры со сверстниками. На бесполезную болтовню с ними. У Уильяма Афтона не должно было быть друзей. Ни при каких условиях. Дети безмозглы. Мелкие упыри превратят Уилла в невежу, — так отец объяснял свою позицию. — Если что-то есть, Лиам, — вмешалась мать, отлипнув в кои-то веки от стены. — Скажи отцу. — Ты меня обманываешь? — на удивление мягко спросил Льюис. Слёзы наконец скатились по щекам, и их Уильям не стёр. Боже, помоги. Господи, спаси, умоляю. Господи… — Нет, п-пап, — скрипнул зубами мальчуган, всё же зажмурившись, когда отец собственноручно влез в его правый карман, вытащив и третий. Третий. Говорил, что взял только две штуки… Только две. Это ведь правда. Но в кармане лежало т р и. «Соврал отцу?» — прозвенел голос замолкнувшей мамы в голове. Но он никому не лгал! Хоть им будет так казаться, это не являлось его подлым секретом! Он боялся сказать о дне рождения одноклассника. Он боялся ляпнуть лишнего, загубив этим себя. Господь не помог, несмотря на то что маленький Уильям отчаянно верил в святых, а взрослый папа — нет. — И что это? — проговорил Афтон-старший, странно улыбнувшись. В его улыбке не было ни доли доброты. Ребёнок в отчаянии посмотрел на обёртку из-под леденца. На третью. На ту, про которую он якобы недосказал. — Прости, — прошептал мальчик, шагнув вбок. Нет-нет-нет-нет-нет… — Я-я н-не… не… Это в школе. В ш-шк-коле… — попытался найти младший Афтон оправдание своему «обману», но мгновенно голова опустела. Вокруг всё словно пошло рябью, и Уилл приглушённо вскрикнул, когда Льюис схватился за его волосы на макушке, дёрнув вверх. Слёзы брызнули снова. — П-па-…! — Из тебя отстойный лжец, — процедил отец. Не крича, однако почти срываясь на полукрик. — Отвратительный. Ты что, крысёныш… Мне, своему отцу… — Я не лгал, ч-честно!.. П-папа, пап… Я правда н-ничег-… Это из школы!.. — вопил Уильям, издав следом звонкий визг: по щеке так зарядили ладонью, что плечом мальчик приложился о нижний шкафчик с выдвижными ящиками. — Тебе совести хватает?!.. — рявкнул мужчина ему в ухо, и загудел череп. Уилл поднял на Афтона-старшего слезившиеся широкие глаза, мельком увидев не сходившую с прежнего места бледно-серую фигуру матери. Льюис потянул сына вверх за цепко сжатое плечо. — Ты маленький мерзавец… Думаешь, умнее меня?! Умнее своих родителей?! За дурака отца выставить горазд? Так считаешь? Зачем взял, что не положено брать, червяк?! — Я не буду больше!!! — Уильям разрыдался в открытую, чувствуя, как больно свело плечо под сильной рукой отца. Взрослый скорее утруждал себя в том, чтоб его случайно не сломать, чем в крепкости хватки. — П-прости!.. Прошу, я не считаю… умнее… Прости м-меня! Я больше не в-в-возь-… Я буду правильным, о-… об-… обещаю!.. Обещаю, пап, п-пожалуйста, прости м-меня. — Паршивая грязная крыса. Ты знаешь, что я с такими делаю?! Знаешь же, да?! — гремел над ним отец, едва не поднимая с земли за шкирку. — Таких травлю всякой дрянью. Травлю и уничтожаю. Я тебя на живую разорву… Я тебя… Встань, живо! — приказал он маленькому Уиллу, который рухнул на пол, разревевшись и съёжившись. Сопливый, ничтожный. Свернулся калачиком, готовясь к порции ударов. — Отродье неблагодарное. Ты как смеешь не слушать, когда тебе говорят не трогать?! — первый пришёлся по затылку. — Когда велят не лгать?!.. — второй — по спине, которая и без того ныла день ото дня. Вечно в синяках. — Когда отчитывают, а ты сопли жуёшь, уродец?! — М-мама!!! Н-не надо, ум-моляю!.. — Льюи, не надо, — тихо сказала Оливия, поднося ладони ко рту. — Это… это слишком. Он всего лишь… — Афтон попробовала прекратить суматоху на кухне, но муж тотчас смерил её, влезшую, куда не просили, таким взглядом, что женщина заткнулась, побоявшись встревать. — Поднимись, — велел Льюис. Рубашка Уилла по швам затрещала оттого, как грубо старший рванул ткань вверх. — Поднимись сейчас же. И покажи мне. Открой. Покажи зубы свои, гадёныш! — удержав худющего мальчишку на весу, он надавил на нижнюю губу. — Зубы потом кто тебе лечить будет?! Когда испортишь их этим дерьмом? Кому возиться с тобой, недоразумением?! — Уильям всхлипывал и рыдал, не сумевший сказать что-либо, только вскрикнувший от боли в спине, стоило отцу опять треснуть по ней. Разомкнув ребёнку челюсти, старший Афтон, толком не изучая состояние молочных зубов, уже ненавидяще бранился: — Проще выбить! Все до единого. Начнём? По-другому ты не понимаешь! Выбью те, что еле висят, а? — спросил он с намёком на веселье. — Льюи, пожалуйста, — снова вмешалась Оливия. — Ты его поранишь… — Иди и не маячь перед носом. — Мама… — всхлипнул Уилл. — Мама! Мама, пож-… скажи…! Я н-не х-х-хочу, мама!.. — беспорядочно трясся он в руках взрослого, дёргаясь и брыкаясь. — Оливия, проваливай, — отрубил Льюис от потока ругательств, раздражённо глянув на супругу. — Не мешай мне. «Мам…!» — раздался вопль, но не выданный вслух. Вцепившись в пепельного цвета рубашку на отце, Уильям беспомощно лягнулся, через мутную пелену слёз наблюдая, как мама сначала не двигается, натуженно стараясь найти способ утихомирить главу семьи, а затем… разворачивается на каблуках

и уходит.

Злость на неё не успела затопить душу Афтона-младшего целиком. Он забился пинаясь, после чего челюсть пронзила адская нежданная боль, отдающая вибрацией вследствие удара по лицу. Из глаз искры посыпались. Закашлявшись, Уильям не осилил новых слёз, вжался в пол красной щекой, морщась от рези во рту и от странного привкуса железа. Однажды четырёхлетним мальчишкой он положил серебряную монету на язык, едва не проглотив ту. Привкус был довольно схожим. Кухня накренилась влево, и зазвенело в ушах. Он нащупал в десне дырку. — —— ——— —— — Б о л ь н о. — —— ——— —— — — В следующий раз будет коренной, — будто через толстую стену послышался отцовский голос. — Станешь беззубым калекой. Знаешь, что таких окунают в унитаз? Стулья, ножки стола, шкафы и холодильник — всё поплыло. Он неподвижно лежал на боку, прикрыв предплечьем лицо. Давился слезами, соплями и кровью из десны, пока папа, как будто ничего серьёзного не произошло, прошёлся по помещению, собрав с пола фантики. И кинул в мусорную корзину. Тронув языком зуб, до того шатавшийся возле выбитого, Уильям обнаружил, что и тот отваливается. В страхе поперхнуться мальчик выплюнул его. Прямо к первому, белому-белому. Не сказать, что сладкое как-либо подпортило эти два передних. Тем не менее маленький Уилл никогда больше не притронется ни к леденцам, ни к шоколаду. Никогда. Он сдавленно захныкал на полу. — Свинота, — пробормотал Льюис где-то над ним. Секунда — и Уильяма поставили на ноги одним безжалостным рывком. — Тебе предстоит как следует подумать о своём поведении, — отец обхватил хрупкий локоть сына, потащив из кухни в сторону выхода на задний двор. Сарай. Ж и в о т н ы е т у ш и. Только не это. Уильям попытался упереться стопами в пол, но старания ни к чему не привели. Сил не было совсем. — В кругу старых друзей. Посидишь до вечера. Может, в мозгах что-нибудь да останется. Он больше никогда не прикоснётся к сладостям. Н и к о г д а.

***

Отец был человеком страшным. Грозный, вспыльчивый, энергичный, внешне он складывал о себе впечатление своеобразного простака при деньгах, а внутренне продолжал быть отморозком. Жестоким и властным. В какой-либо компании людей Льюис всегда был громче остальных. Как правило, именно он вёл диалог. Достаточно разговорчивой персоной казался. Конечно, общий язык мало кто с такой персоной находил, но это никак не мешало Льюису Афтону вести. Быть первым. В делах, в беседе, в жизни — везде, проще говоря. Проблемы решались им двумя путями, не имеющими обходных путей или разветвлений, — моральным уничтожением и деньгами. И никто насчёт этого не возникал. Ни приятели отца, ни коллеги по работе. Даже учителя в младшей школе, в которой учился зашуганный, тихий и робкий Уилл Афтон, помятость мальчонки замалчивали. Как и синяки на спине и лопатках. Как-то раз Льюис лично навещал директора школы — и вуаля! Проблема с длинными носами педагогов, сующих те не в своё дело, была решена с материальной помощью. Афтоны жили на окраине небольшого городка в Великобритании, вдали от населённых участков. Дабы добраться до первого такого квартала, к жилым частным домам и к остановке, куда приезжал школьный автобус, необходимо было пройти через перелесок, безмолвный и жуткий. Маленький Уильям ненавидел рано поутру проходить меж деревьев и веток, шарахаясь от каждого шороха поблизости, поэтому по окончанию учебного дня, если было в запасе время, Афтон-младший брёл в обход, мимо перелеска, вдоль проезжей части. Он часто отправлялся куда-либо и возвращался в одиночестве. Лет до семи мама провожала сына на учёбу, пересекая неблагоприятную местность вместе с ним. А потом перестала. Наверное, отец запретил. Его вообще не волновало то, что малолетний сопляк будет ходить по утрам до автобуса сам. Честно, Уильям был отчасти согласен с тем, что ничего ему не грозило ни в том невзрачном квартале, ни среди теней деревьев и кустов. Имение Афтонов несло в себе гораздо большую угрозу. Оно собой представляло небедный двухэтажный дом с белым высоким забором. На первом этаже располагались отцовский кабинет, кухня, общий санузел, душ и гостиная с прачечной. На втором находились родительская ванная, их спальня, этакая каморка, где мама порой часами сидела и вязала, а также, в другом конце коридора, была тесная пустоватая спальня Уилла (верхняя половина двери, ведущей в его хоромы, была прозрачной, чтобы поглядывать за ним и тогда, когда он прячется от всех и всего). Задний двор с сарайчиком обширен; дом просторен сам по себе, но отнюдь не уютен. Вечно шумно и страшно, хотя, стоит признать, материального недостатка Афтоны не знали. У главы семейства даже был старенький автомобиль, доставшийся Льюису от дедушки Уилла, который состоял в какой-то очень важной партии. И который, к счастью или к сожалению, был мёртв. Умер алкоголиком, — рассказывал отец. На момент кончины его старика ему было лет пятнадцать. Возможно, отец Льюиса тоже был страшным человеком, ибо тяжело объяснить склонность того к уничтожению близких людей. Жену он запугал настолько, что чаще всего та покорно закрывала глаза на выходки мужа в сторону сына. Например, отхватив впервые в жизни не очень хорошую оценку за тест, семилетний Уильям побоялся сознаться в этом, до вечера прятавший плохо написанную работу на дне портфельчика. Истина вскрылась за ужином, и тогда отец поколотил ребёнка прямо у кухонного стола, в то время как Оливия, опустив глаза в тарелку, молча сидела на своём месте. Из-за страха так и не пересеклась с сынишкой за вечер, а Уильяму в тот злополучный день пришлось до полуночи писать и зазубривать полноценные абзацы из книги. В дальнейшем младший только таким способом и притуплял пыл отца: сидел, не высовывая носа, в своей спальне, дрожа и горбясь, перечитывал учебники, делал вид, что учит домашнее задание. Случай за ужином оказал какое-никакое воздействие — с тех пор учился юный Афтон великолепно. Его матери доставалось не меньше. Вернее выразиться, получала женщина даже больше, поскольку была в доме ежедневно и безвылазно; это играло периодически раздражённому отцу Уильяма на руку. А мальчик, благо, половину дня торчал в школе, в безопасности. Там, где можно было заниматься чем угодно — в пределах разумного, само собой — и не остерегаться необоснованного гнева. Который был в семье Афтонов не новинкой и часто проявлялся именно в поведении Льюиса. Однажды выпив, тот накинулся на супругу буквально ни за что. Если в случае маленького засранца можно было придержать коней и не бить слишком долго, то с женой он себя не сдерживал от слова совсем. В ту ночь от кухни живого места практически не осталось, один стул был сломан, а мама кровью отплёвывалась. Испуганный Уильям спустился тогда в период затишья по лестнице, чтобы проверить, всё ли закончилось относительно нормально благополучно, но не успел сбежать обратно в спальню: отец настиг его. Швырнул с лестницы, назвав такими скверными словечками, что произносить их вслух Уиллу было стыдно. Он боялся Афтона-старшего. Нешуточно боялся. Всякое времяпрепровождение в компании Льюиса Афтона делалось дискомфортным и напряжённым. Уильям без конца вздрагивал. Был для папы «плаксой», но не мог никак этот недостаток в себе изменить. Прилежно занимаясь, слушаясь, подчиняясь, Уилл всё равно был будто нелюбим. Мама утверждала, что папа любил его. Пытался, во всяком случае. А его отвращение было пустым, на почве агрессии. Уильям не переставал думать, что отец знать не хотел своего отпрыска, но мать из раза в раз говорила обратное. Стремилась утешить и обнадёжить. Они вдвоём общались по душам редко, только когда глава семьи отсутствовал дома допоздна. Оливия делилась историями о небогатом детстве, о родной сестре, а маленький Уилл не уставал спрашивать у неё, почему они вдвоём не могут сбежать от папы жить к её родственнице. Мама же улыбалась наивности сына, повторяя, что у её сестрёнки Ребекки нет материального достатка, прокормиться будет крайне сложно. Да и родители Оливии, с которыми она уже давно не общалась из-за запрета, но связь с которыми поддерживал Льюис, были бы недовольны таким раскладом событий. «И неважно, куда бы мы ушли, — произнесла одним вечером мама. Такой безнадёги в её голосе Уильям никогда раньше не слышал. — Где бы мы ни были, твой папа найдёт нас, Лиам. Поэтому просто будь хорошим мальчиком». Отец был без преувеличений ужасным. Знал обо всём и обо всех. Считывал эмоции в глазах сына, улавливал ложь или страх. Он был всегда над ними, властный, превосходящий, уничтожающий их с каждым днём заметней и заметней. Льюис Афтон был страшнее монстров под кроватью, которых боятся малые дети. Отец Уилла был способен на многое. Чудовищно измывался над женой и сыном, презирал их, возвышался над ними, в то же время не забывая о роли заботливого папы и верного мужа. Льюис не раз после своих срывов сажал побитую супругу на диван, ласкал её и утешал. Тем самым вечером, когда Уильям отхватил за плохо написанный тест и сидел допоздна с учебниками в слезах, отец под конец исправительных занятий пришёл к нему. Долго стоял над душой, а потом присел на кровать младшего, пока тот старательно дрожащей рукой выводил буквы в тетради. Отчитавшись перед отцом, уставший, сонный и измотанный мальчишка расплакался ни с того ни с сего, откладывая наконец книги. И на это Льюис тепло, по-отцовски улыбнулся, посадил забитого трусливого Уилла возле себя, минут десять просто поглаживая по волосам, клоки которых он вырывал несколько часов назад. Льюис уверенно сказал, что его сын начнёт учиться лучше, и зарёванный Уильям, прижавшийся к нему, пообещал, что так и будет. А вечер того дня, в который глава семейства жестоко обошёлся с женой, тоже запомнился маленькому мальчонке надолго. Швыряние с лестницы, пинок, проклятия — это несомненно гадко. Но потом, когда ребёнок уже лежал в постели, захлёбываясь от беззвучных рыданий, то, что подвыпивший шатавшийся отец пришёл к нему, было в сто крат хуже. Он сел на его постель, всего-то положив сыну руку на закутанное в одеяло плечо. И ждал, пока тот не прекратит дрожать и всхлипывать. Пока не притворится спящим и не замолкнет. Никому не нужны его слёзы. Отец доносил это Уильяму снова и снова. На постоянной основе, ровно так же, как и бил, и унижал, и ненавидел. Заставляя при том не ненавидеть себя. Льюис упивался чувством превосходства. А Уильям, истёсываемый им же, нуждался в нём как никто другой. Он не презирал. Не ненавидел. Просто-напросто не мог. Потому что без отца его жизнь как будто бы не имела права на продолжение. Отец управлял судьбой Уилла, его эмоциями и поступками. И больше никто. Отец был палачом и Богом. Ублюдком и гением. Грешным и святым. Не ненавидел отца Уильям. Не получалось это.

***

Сегодня в доме был незнакомец. Очередной незнакомец. Таких в имении Афтонов бывало достаточно. Папины коллеги, приглашённые Льюисом выпить по бокалу и расслабиться. По мнению матери, то было лучше, чем когда отец днями напролёт пропадал на охоте — любимое его увлечение — или неизвестно где, шляясь по барам и женщинам. Уильям этого маминого мнения не придерживался. Гости Льюиса были либо высокими, массивными и страшными (менее страшными, чем отец, разумеется), либо полными. И все с обоюдным отвращением к отпрыску Афтона. Постоянные смешки от пьяных взрослых в адрес Уилла, обидные фразочки, постыдные оскорбления его матери, нерассчитанные по силе подзатыльники. Льюис не пренебрегал откровениями касаемо того, что его восьмилетний сын — растяпа, нюник и отброс. Выставлял на смех Афтона-младшего почти каждый визит тех людей, которых он при этом никогда не смел назвать друзьями или товарищами. Как объяснял сам отец, друзей у него не могло быть. И не было. Никак нет. Нонсенс. Могли быть лишь удобные и выгодные приятели. Уилл на дух не переносил папиных приятелей, то и дело пьяных и убогих. Часы их пребывания в доме обращались в мучительную пытку, и выручали исключительно уроки, над которыми корпел мальчик, избегая тем самым прямого столкновения со взрослыми. Вечерние встречи были абсолютно одинаковыми, как и подготовка к ним. Вернувшись из школы пятничным пасмурным днём, Уильям был встречен суетливой матерью. «У твоего отца сегодня будет гость». — просветила она сына, мывшего руки в ванной, без лишних подробностей, как и делала всегда. Дом перед приходом гостей должен был быть почищен до блеска, кухня и гостиная — проветрены. А к ужину Оливии приходилось стряпать разнообразные вкусные блюда. И всё из раза в раз проводилось идентичным образом. Торопливая уборка, помощь маме с готовкой, приведение в порядок своего внешнего вида, приезд отца и наказ того не высовывать носа из спальни без нужды. Ну, собственно, и несколько многострадальных часов трапезы, из-за которой дом становился ещё более шумным и из-за которой Уильям всё пуще проникался отвращением к завистливым, услужливым и своенравным взрослым. Пускай сегодняшний темп возни в кухне был такой же, как и в последний визит папиных делового начальника и какого-то коллеги, кое-что казалось иным — в частности, атмосфера. Словно мама не была напряжена до предела перед вечерними посиделками мужа; погода, вопреки свинцовому небу, создавала в душе покой и умиротворение. Да и отец не тяготил своим присутствием. На обед не приезжал и до половины шестого вечера не появлялся. Помимо этого, обстановка не накалялась и после приезда незнакомого Уильяму человека. Во-первых, он был единственным гостем, как понял мальчик по раздававшимся снизу голосам, отчего следовало, что в эту пятницу отец не планировал собирать компанию из пяти мерзких мужчин, использовавших несносные выражения. Во-вторых, Уилла никто не трогал. Афтон-младший тихо сидел в своей комнате, рисуя животных в альбоме и стуча деревянным конём по столешнице, никому не нужный. Его это устраивало. Шуму мальчик не наводил, и Льюис, видимо, просто забыл про существование в доме сына, не веля ему, как раньше он делал, спуститься в гостиную, чтоб побыть шутом для «закадычных» дружков приятелей главы семейства. И, пожалуй, в-третьих,

папа смеялся.

Смех не таил в себе злорадства или наигранности, как обычно бывало. Уильям слышал задорный и шутливый папин хохот, слышал изредка мамин голос, хотя той отец вовсе не разрешал присутствовать при гостях. Это были…

любопытные перемены.

Это почти не пугало.

Поначалу Уилл, опасаясь вылезать из укромного места, не покидал спальню, бдительно прислушиваясь к разговорам, доносившимся с нижнего этажа. Вещавшим что-то об охоте, скоротечности жизни и о прочих насущных темах. Примерно через полтора часа после приезда отца и незнакомца Уильям, подстрекаемый любопытством, рискнул покинуть комнатушку и беззвучно присел на верхние ступеньки лестницы. Оттуда лучше было слышно. Греть уши, безусловно, неправильно, и ребёнок уж точно не был любителем сие занятия, но в этот вечер пятницы… Когда дом, наполненный смехом и весельем, отчего-то показался Уиллу уютным. Когда папа был настолько безопасным и когда мама чувствовала себя более расслабленно, мальчугану очень хотелось не находиться в стороне, лишённым этакого безмятежного раздолья. Пока взрослые там увлечённо обсуждали всё на свете, он торчал тут, словно бесполезная вещица. Им, старшим, дозволено больше, чем ему. Что это за гость такой? При общении с которым отец позабыл быть безупречным?.. Вот бы хотя бы сейчас, в этот вечер, не оставаться для отца лишним. Быть там, вместе с ним и мамой. Быть как семья, дружная, сплочённая, любящая. Почему Уильям вынужден не показываться взрослым на глаза? Почему не имел права воочию лицезреть Афтона-старшего таким беспечным, счастливым? Может, потому, что он и являлся причиной чудовищной ненависти и дрянного настроения? Из-за него папа постоянно злился? Если это правда, как воспринимать теперь заверения матери? Не мог отец любить Уилла, если тот превращал его в монстра, в страшного человека. Неужели слова мамы — ложь? Глава семьи своего спиногрыза реально не выносил?.. … Но ведь Льюис пренебрежительно относился не только к сыну. Он принижал приятелей, сводил с ума жену, был жесток ко многим. Дело отнюдь не в Уильяме, сопливом ноющем зверёныше. Это не из-за мальчонки — точнее, не из-за его отсутствия — отец сегодня обходителен. Вероятно, дело было в другом. В госте. Из-за него настроение старшего Афтона не такое, как раньше. Как же…? Дёргая кончик сиреневого свитера, Уильям неустанно грыз ногти на руках, инстинктивно вздрагивая, когда раздавался громкий смех Льюиса. Любопытство губит людей. Нельзя ему потакать, — отец учил этому неоднократно. А Уильям давал чувству собою овладеть. Поглядеть бы, чем взрослые занимаются… Отчего им так здорово беседовать, шутить? Как же утверждения папы касаемо того, что окружающие его «близкие» — это удобство и выгода в первую очередь? Он никогда не давал волю сердечным эмоциям в компании кого бы то ни было из знакомых. Что происходит? Младший Афтон, ругаясь на себя и своё непослушание, привстал, неуверенно шагнув по лестнице на ступеньку ниже. «Не высовывайся… Не высовывайся…» Отец говорил… не мешаться. Не мешаться под ногами. Куда он идёт, идиот? Уилл, пугливо озираясь, спустился в прихожую первого этажа. Завидел свет со стороны кухни и гостиной, учуял запах картошки и запечённой курицы (неужто с хрустящей корочкой?). Живот забурлил. Не разрешено было притрагиваться к еде, предназначенной гостям. (?а что можно, чёрт возьми?) Он голоден. И несчастен. Хотелось есть. Несправедливо ведь! Почему для отца Уильям был лишним человеком в этот вечер?.. Даже матери позволил остаться, а сына отправил отсиживаться в спальне. Будь то типичный вечер визита стандартных ублюдков, мальчишка был бы только за. Сегодня же всё иначе. Всё так хорошо, что торчать поодаль чертовски обидно. Уильям прислонился к стене, продвигаясь вдоль неё и не понижая уровня внимания. Голоса взрослых ближе и ближе. Мамин проклёвывался редко-редко, папин, грубый и высокий, не замолкал ни на секунду. И гость… Возможно, Уильяму чудилось, но голос незнакомца чем-то даже походил на отцовский, только был значительно слабей тише, спокойней. Гость растягивал слова не так, как отец, — не в издевательской манере. Гость делал это лениво, не тараторя безостановочно. Уильям слушал их всех и завидовал. Нечестно. Ему нельзя с ними, хотя в этом доме он не чужак. Папа считал его чем-то постыдным, остерегался показывать нечто позорное. От понимания этого у мальчика в груди что-то ёкнуло, сжалось. Засаднило солёными слезами горло. Вот глупый плакса. Чем себе поможет, если будет ныть? Расклеившись, Уильям перестал на миг зорко оценивать обстановку, не вслушивался в диалог, который между тем был прерван. Афтон-младший уже решил, что пора возвращаться в комнату, чтоб не навлечь на себя беду, да поздно спохватился: не успел и шага сделать по направлению к лестнице в противоположном конце коридора — перед ним возникла фигура отца. Тот держал пальцами рюмку, посмеиваясь и потирая лицо. Допил спиртной напиток, видимо, намереваясь отлучиться в ванную или уборную, но так и не прошёл, куда ему надо было. Льюис наткнулся взглядом на сына и поперхнулся алкоголем, застыв. Уильям рефлекторно вжал голову в плечи. — Что ты тут забыл? — резко обратился старший к ребёнку, сдерживая хриплый кашель. Притиснувшись к стене, Уилл, готовый с минуты на минуту отхватить по голове, робко просипел в ответ: — Я есть хочу, — желудок вовремя подтвердил жалобу мальчонки возмущённым урчанием. Перекусить удалось лишь бутербродом во втором часу дня. Завтрака же, как такового, у Уильяма не было вовсе, поскольку он опаздывал на школьный автобус. — М-можно чего-нибудь? Пожалуйста. Затуманенный мрачный взгляд отца намекал на то, что Льюис определённо подумывал выставить мелкого засранца за порог дома, дабы сын сидел под входной дверью сколько потребуется и не портил взрослым ужин. От этих домыслов отвлекли либо посторонние рассуждения, либо эйфория после выпивки. Уильям попытался отказаться от затеи попасть в кухню, попятился, покорно опуская глаза в пол, но вдруг Афтон-старший рванул его за свитер на себя, потащив не к лестнице, а в гостиную. Мальчишка с перепугу чуть не вскрикнул. Не хватало быть прилюдно побитым за то, что он попросил еду! Разве он совершил что-то плохое? Чем Уильям разозлил отца на этот раз?.. В гостиной было окно с широким подоконником, кресло, камин, чайный столик, диван и комод, где стояли немногочисленные фотографии в деревянной рамке. А ещё там были люди. Всякий раз, когда Льюис выставлял сына своим гостям на всеобщее обозрение, Уильям ощущал себя экспонатом в музее. Несколько пар глаз обращали на него внимание. Его рассматривали, изучали. Не как человека. Не как маленького мальчика. Вещь. Предмет. Вот, чем он был для взрослых. Объект смеха. То, что можно высмеять. Отец никогда не был против, если Уильяма в прямом смысле поливали грязью взрослые люди, опытные и зрелые. Он и без того был худым и немощным, а под напором нескрываемого осуждения становился таким маленьким и негодным, что они с лёгкостью бы его придавили чем-нибудь, если бы им приспичило. «Тощий выродок. Тупица. Скелет», — называл сына отец. И его приятели присоединялись к пожиранию. Даже без пинков и подзатыльников от Уилла по окончанию каждого такого вечера не оставалось чего-то живого. Его обгладывали до костей бесконечным унижением. Поэтому желание поглядеть на неизведанного гостя сгинуло восвояси сразу, как только отец приволок ребёнка в гостиную, поставил по центру комнаты, и на него уставились обеспокоившаяся тотчас мать, статуей застывшая у комода, и тот самый незнакомый мужчина, облокачивающийся на дальний подлокотник дивана. Уильям покраснел до корней волос, не сводя трусливого взгляда с чужака. Выпятил грудь, чтоб чуть-чуть быть похожим на папу, но по итогу сгорбился, сдерживая нытьё. Такие ситуации повторялись. Ему давно пора привыкнуть к этой части вечерних посиделок. А досада и беспомощность продолжали разрывать мальчишку изнутри. Вопреки им, Уильям всё же предпринял попытку с ног до головы оглядеть незнакомца. Он не соответствовал тому образу, который нарисовался воображением. Уильям никогда не встречал в окружении отца кого-то сверх обычного внешне. Не высокого, не жуткого, не крепкого. Папин гость не походил на своих предшественников. Мужчина был ниже Льюиса Афтона где-то на полголовы или даже на голову. Черты лица не обладали ни выразительной породой, ни свойственной взрослым мужчинам (в кругу общения отца) грубостью. Гость оказался худощавым и хилым (именно не стройным, каким был отец), плечи его под серой рубахой не выделялись, не было и намёка на натренированные мышцы. Можно сказать, он выглядел в какой-то степени болезненно. Нездорово. Таких слабых на вид людишек Уильям знать не знал в своей жизни, кроме, разумеется, себя самого. И было в незнакомце что-то странное и что-то непонятное. То, что сначала Уилл и не приметил: они схожи. Отец и этот человек. Подумав такое, мальчик сперва не поверил своим мыслям. Однако да — в них было нечто родственное. Хоть папины глаза, сколько он себя помнил, оставались карими, почти чёрными, а у второго мужчины зелёными; хоть папина причёска аккуратна, а у гостя растрёпана и прикрывала уши. Они были похожи. Волосы у обоих тёмные, идентичны формы губ, носа — лица в общем. Схожим был и лоб в том числе. Они одинаковы и различны одновременно. Уильям таращился на чужака, затем на отца. И путался. Он приготовился к новой порции унижений от отца и гостя, но первый, шатко подошедший к комоду и шлёпнувший рюмку о твёрдую поверхность, вновь приблизился к сыну, неожиданно положив мальчику руку на макушку. Уильям приглушённо ойкнул. — Скажи мне, — заговорил приобнявший мелюзгу Льюис, адресовывая просьбу, судя по всему, вопросительно глядевшему на них двоих гостю. — Вот… Вот чего в этом создании больше, а?.. Кого больше будет? Меня или матери? Оливия смущённо отвернулась, отходя от комода куда-то за спину незнакомцу. Ко входу в кухню. «Не уходи, — с тоской Уильям смотрел ей вслед, ожидавший того, что всё вернётся на круги своя через мгновение. — Не бросай меня». Его начнут топтать, окунать в грязь его же недостатков, и он снова будет уничтожен. Чужак, пристальным взором прощупав внешние признаки ребёнка, с незамысловатым видом пожал плечами: — Волосы твои, — Уилл тревожно нахмурился: отец убрал ему чёлку со лба, одну прядку заправив за ухо. — А глаза матери. Но… — незнакомец склонил голову вправо и прищурился. — Допустим, твоего в нём побольше выйдет. — Ещё бы, — самодовольно хмыкнул Льюис, хлопнув сынишку по макушке. Афтон-младший негодовал. Что, папа не собирался говорить о нём гадости?.. Почему? Что в этот вечер пятницы поменялось для него?.. — А чего худой такой? — спросил внезапно гость. Мужчина наконец повернулся на Льюиса, и у Уилла отлегло от сердца. — А ничего, — тот усмехнулся. Отпихнул мальчика к дивану. — Мы кормим, продуктов не жалеем. Он как тростинка. Об заклад бьюсь: дрыщом в тебя пойдёт, Джек. Уилл, это братец мой. Твой дядя, — представил развеселённый отец. — Видел тебя малым дитём. Годовалым, что ли… Размером, наверное, с ананас какой-нибудь, да? В сорок втором?.. — Сорок третьем, — подсказал Джек прелюбезнейшем образом. — Когда ты покупал этот дом. — Благодарствую, умник. Удивлён, что ты помнишь что-то кроме даты, в которую тебе впервые вино продали. — Этого я не помню, заметь. Ошалевший Уильям пялился на двух переговаривавшихся взрослых, сидя на краю дивана. Родной брат отца? Дядя? С чего он их навестил? Уилл в курсе того, что папа являлся старшим сыном в семье, и помимо него был ещё младший, но до сегодняшнего дня этот человек в представлении мальчика был подобен миражу. Он и есть, и нет. Уильям никак не выудил из памяти их якобы встречу в сорок третьем. Скорее всего потому, что тогда Уильям был совсем маленьким. И увидеть Джека сейчас, уже с осознанием того, что он ему дядя, спустя шесть лет… необычно. Уильям не понимал, какие эмоции испытал здесь, рядом с вроде бы как родственником. Странно. Запутанно. Из кухни возвратилась Оливия, вытиравшая полотенцем потрескавшуюся влажную кожу на кистях. — Ужин готов, — сказала она. Подбадривающе улыбнулась сыну, комкавшему рукава свитера и заворачивавшему в них ладони. — Теперь, Джеки, начнётся сочная часть пиршества, — разгорячённый от парочки рюмок джина отец с такой отдушиной треснул брата по спине, что Уилл подпрыгнул на диване. Он крайне удивился тому, как у дяди не сломалось чего-нибудь в позвоночнике. — Что-что, а еда у моей жены получается превосходной, — Оливия заставила себя оставаться максимально расслабленной, пока муж её открыто восхвалял, поглаживая по предплечью. Растерянный Уильям побаивался лишний раз шелохнуться. Отцовские ласки были неестественным явлением в повседневной жизни. И мать, и Уилла они вводили в ступор. — Сегодня стряпня выйдет ничуть не хуже, верно, милая? — Конечно… — своевременно нашлась женщина, взгляд упирая мимо супруга. Кажется, родственник папы тоже просёк эту слащавость в поведении брата, ибо выглядел не менее обескураженным. — Я не сомневался, — Льюис, ухмыляясь уголками губ, поднял с угла дивана незамеченную Уильямом ранее пузатую бутылку. Прочно закрытую, наполненную. Вчитавшись в название на ней, мальчик заключил: это что-то из спиртного и, судя по тому, каким довольным был отец, державший её перед лицом, не дешёвого бренда. Встряхнув бутыль за горлышко, Афтон-старший по-хищному оскалился: — Высшего сорта малышка… Тебе после такого диковинного подарка голодать месяц придётся, ты знал? — Поверь, оно того стоит, — заверил его Джек, без горделивого умысла улыбнувшись. Мальчик опять обернулся с отца на дядю, уставился на него, не утаивая любопытства, которое не было в почёте отца. Опасливо изучал взгляд и улыбку. Про взгляд он мало что смог бы сказать, а улыбка… Возможно, Уильяму померещилось или из-за ошеломления ему не удалось уловить ни фальши, ни ехидства. Неужели она сулила безопасность? Безопасность, которой не светит в компании отца? Папа и дядя Джек хоть и братья, но улыбались как-то по-разному. Старший Афтон присвистнул: — Запивать таким дорогущим вином чудный ужин — райское удовольствие, с которым ты вряд ли знаком, — он сиял, как при сборах на охоту в густые леса… …и как тогда, когда возвращался из сарая, где занимался одним скверным делом. По телу Уилла пробежали мурашки. Мальчишка старательнее закутался в сиреневого цвета свитер. — Пошли, — нетерпеливо позвал Льюис Джека, забывая и про жену, и про ребёнка. Редко доводилось ему быть столь радостным. Уильям подмечал то не впервой за сегодняшний вечер. — Устроим тебе посвящение в роскошную жизнь! Клянусь, ты за все свои прожитые годы вместе взятые не насытишься так, как за сегодня! — отец был взбудоражен и безмятежен. Чем-то он даже отдалённо напоминал энергичного юнца, встретившего спустя столько времени своего старого… друга?

у папы не могло быть старого друга

у папы не было друзей

— Да ну хватит, — смешком отозвался дядя, неловко почёсывая затылок. — Посмотрим, чем вы удивить намерены, — взор его на долю секунды метнулся к уставшей, но взволнованной Оливии, и глаза Уильяма почти на лоб полезли от изумления, когда вместо пренебрежения или лукавства в нём прояснилось только… умеренное дружелюбие? Тут Уилл не мог не обознаться! На его мать никогда не смотрели без зазорного интереса. Живот вдруг отвлёк мальчика от глубоких размышлений, утробно заурчав. Уилл сморщился оттого, как ноюще у него засосало под ложечкой. — Сынок, милый, ты не хочешь… — начала Оливия, однако её прервал отец таким гадким, но успевшим стать родным приказным тоном. — Сходи разлей по бокалам, — Льюис всунул ей подаренное Джеком вино. И мгновенно переключился обратно на озабоченно сложившего на груди руки младшего брата. — А ты давай не делай смущённую рожу. Как не в своей тарелке! Ей-богу, пошли! — А мне можно? — спросил Уильям и осёкся. Двое старших тут же вспомнили про его присутствие, а мама спешно удалилась. — Поесть. Отец сбился с задорных восклицаний, рассеянно покосившись на мальчишку. Съёжившись, Уилл предположил, что прямо сейчас его несомненно стукнут по голове, либо ляпнут что-нибудь грубое. Боже, кто просил рот открывать? Никак Афтон-младший не усвоит, что надёжней быть при отце немым как рыба, не позволять себе слишком громко подавать голос. Будет же потом столько проблем! Почему он не научился осторожности?.. Наконец додумавшись до смысла сказанного сыном, Льюис слегка поморщился и потёр свою щеку. Небось, мечтал здесь и сейчас прописать ребёнку оплеуху, не было этому сомнения. Но совладав с пылом и жаром, мужчина кашлянул небрежное: — Тут посиди. Можешь делом заняться. Для приличия, — промычал, подбирая обходительные выражения, и отошёл к комоду. Уильям с несчастным видом следил за тем, как папа доставал из ящика невесть что, по итогу оказавшееся книгой в твёрдом переплёте с некоторыми потёртостями. Живот всё урчал. Прерывая вздох, он нахохлился, будто ёж, снова глянул вверх и обнаружил, что дядя Джек смотрит прямо на него, непонятно нахмурив брови. Ребёнок сразу поспешил отвернуться, стыдливо куснув губу. — На, — отец вручил ему толстую книженцию. — Читай и не шуми. Моментально отвлёкся Льюис от сына, сморозив какую-то шутку. Уже через секунд десять Уильям остался в гостиной совершенно один, сидя на месте, пока с кухни раздавались смех и гам. Желудок свернуло комом. Мальчонка скривился, покрутив в разные стороны книгу. Полистал желтоватые страницы с мелким текстом и угрюмо положил «Зов Ктулху» на чайный столик, опрокидываясь спиной на диванную подушку. Из соседней комнаты раздавались звон посуды, скрип вилок и ножей, отцовские подколы и повеления жене сделать что-либо, подать графин с водой или бутылку из-под вина. Закинув на диван ноги, Уильям уставился в потолок, настраиваясь на то, чтобы не слушать папиного громкого голоса и восхищений дяди Джека блюдами Оливии. Почему? Почему нельзя быть там?.. Разве Уилл не заслуживал…? Он был тихим и послушным, лишнего не говорил, вёл себя сносно. Почему отец не хотел, чтобы Уильям проводил этот вечер там, где была его семья? Это ведь было семейное застолье. Почему Уильяму Афтону опять ничего нельзя? Он упрямо игнорировал аппетитные ароматы из кухни. Лёг на подлокотник, подтянув подушку и взяв её в руки. Даже мама с ними. Даже мама. Нечестно. Не-чест-но. Утерев нос и удержавшись от слёз, Уилл зарылся лицом в подушку, закрыв глаза. Ладно. Тьфу. Не так ему это надо. Не так уж ему нужно быть рядом с отцом. Не хотят — плевать. Плевать. «А мама и не попробовала убедить его разрешить мне, — в горькой обиде подумал мальчик, надувшись на всех и всё. — Лучше бы меня вовсе не было. Ни здесь, ни где-либо ещё». Он смутно различал гул взрослых. Ненасытные обсуждения охоты, житейской рутины. Льюис расспрашивал, как уживался Джек с непостоянной работёнкой в качестве механика. «Механик…» — подчеркнул Уилл, завлечённый слушаньем обсуждений деятельности дяди. Тот рассказывал, не вдаваясь в подробности. Мама суетилась вокруг них, но, — не пропустил Уильям мимо ушей, — не побоялась спросить папиного брата о городе, откуда он приехал. О семье, которой, как выяснилось, у него не было. Серьёзно? Ни жены, ни детей? Возможно, — рассуждал мальчик, — это отнюдь не плохо — не строить семью. Дяде не приходилось на кого-нибудь злиться. Не было нужды тратиться на супругу, что терпеть не мог делать Льюис. И не было у Джека сына, такого же паршивого, как Уилл, который доставал бы его своей никчёмностью и которого необходимо бы было кормить, одевать, учить уму-разуму. Это, наверное, здорово…? Обладать этакой свободой… Миновал час. Свернувшись на диване, Уильям практически не шевелился, думая обо всём и ни о чём, пытливо избегая мыслей о еде. За тот промежуток времени отец успел выпить бокала три, если не четыре, а мама — уйти на второй этаж посидеть за вязанием, дабы затем отправиться спать. Уильям не давал себе на неё сердиться. Да, сегодня маме не до него, но она же не виновата! Куча хлопот, наверняка женщина устала, а мальчуган вполне способен посидеть тут и не тревожить мать. Посидеть тихо, а той действительно следовало развеяться, морально передохнуть. Тем более папа разрешил ей подняться, побыть в одиночестве, а это он разрешал ой как не часто. Уилл вжал в грудь подушку, сопя и время от времени обиженно фыркая. Суждения о том и о сём не покидали его, затягивали в пучину хаотичных непоняток, таившихся в сознании. Лишь спустя некоторое мгновение после притихших на кухне разговоров он оклемался, сморщившись из-за света ламп в гостиной. Дрёма застала врасплох. Не отреагировав на шаги, мальчик оттолкнулся от спинки дивана, в которую утыкался лбом, и неохотно выпустил из хватки мягкую подушку. Шаги. Или послышалось? Нет. Кто-то шёл. Уильям привстал, передёрнувшись оттого, что пробежал по телу холодок. Протёр слипавшиеся глаза, ощутив чувство тошноты, настигшее из-за голода. Афтон-младший сонно оглянулся на проход в кухню и мигом вытянулся по струночке, завидев своего родственника. Спёрло дыхание. У дяди в руках была тарелка с едой. — Твоя мама попросила принести, — осведомил он. Уильям взялся за подушку, пугливо отсев на дальнюю сторону дивана. — То, что останется. Бурление в животе было едва ли не озлобленным. Обхватив тот, мальчик поморгал настороженно, шмыгая носом, а Джек поставил тарелку с кусочками картошки, овощами и целой котлетой на чайный столик, рядом с отданной отцом книгой. — Поешь. В самом деле съедобно, — сказал мужчина, неловко прочистив горло. Уилл сполз ногами на пол. — Спасибо, — слюнки уже текли. Отец учил вести себя культурно и за приёмом пищи в том числе, но этот наказ позабылся Уильямом стремительно быстро. Еду он принялся в себя буквально заталкивать, тщательно прожёвывая и шумно сглатывая. Набивая щёки. Невероятно вкусно. Это уж точно. Мама всегда была в готовке искусной кудесницей. Со среднего размера порцией ребёнок управился в считанные минуты. Ел с остервенением голодного зверя, не сдерживая чавканья. Потом вытер рукавом свитера рот и раскраснелся в смущении. Джек лишь забрал у невежи тарелку, на его неряшливое поведение не обращая внимания. — Спасибо, — опять выпалил смущённый Уилл. Мальчик не переставая потирал веки и случайно зевнул. — Спать хочешь? — поинтересовался Джек, посмотревший на племянника. Уильям устало пожал плечами. — А папа где?.. Поджав губы, дядя направился в кухню, бросив что-то вроде: «В крепчайшем отрубе». Зажмурившись от долгожданной сытости, мальчик всё же прилёг обратно на диван, подложив под щеку подушку. Спать приспичило сильнее, но идти наверх было так… так невмоготу. Его посещали обрывки фраз Льюиса, разговоры отца со своим братом, проходившие на застолье, услышанные им вскользь. Убаюкивало волшебное чувство тяжести в желудке, приятно горчил на языке привкус приправленных маслом салата и картошки. Говорить «спасибо» хотелось ещё много-много раз, хотя бы за оказанную в предоставленном ужине услугу. Однако эти благодарности так и не были озвучены вслух, потому что Уильям забылся глубоким сном от пережитых потрясений.

***

Свежесть раннего утра медленно пронизывала сознание спящего мальчика. Царившая в помещении прохлада постепенно вытесняла туманную невосприимчивость к реальности, пробиралась, точно щупальца, к открытым участкам кожи, обжигая их. Уильям спрятал босые ноги под покрывало, свернувшись калачиком. Пробуждение было нелюбимым этапом в начинании нового дня. Именно с утра кровать казалась мягче, одеяло — теплее и уютнее. Ступать на холодный пол и вылезать из постели желания не было никакого. Очнулся он у себя в спальной комнате. Это озадачило, ибо держалось внутри до покидания грёз сна предвкушение того, словно проснуться Афтон-младший обязан был не здесь. А где он уснул? В гостиной?.. Да, вот оно. Уснул на диване. Может, сюда его мама принесла? Такое случалось не часто, но и не единожды в год. Уильям мог сидеть с ней на кухне или в родительской спальне. Читать какую-нибудь сказку. Если мальчик засыпал, Оливия приносила маленького Уилла к нему в спальню, укутывала одеялом, заворачивала, как младенца в пелёнки, и целовала в лоб, тихонько желая сладких снов. Пускай Уильям того не слышал. Зато по пробуждению это нежное ласковое чувство щекотало где-то в груди и тлело на лбу. Прикоснувшись пальцами к нему, ребёнок полчаса муторно переваривал испытываемые эмоции и сделал вывод, что не ощущает ни колющего щекотания в груди, ни согретого жаром маминого поцелуя лба. В голове возник ответ на немой вопрос: она не укладывала его. К тому времени мама сама уже спала, отдыхая после насыщенного дня. Её не было, когда Уильям сидел в гостиной и скучал. Кто тогда…? Уильям залез под одеяло с головой, вспоминая тонкости вчерашнего времяпрепровождения. Вспомнил отца, «Зов Ктулху», врученный им, но так и не прочитанный Уиллом; запах вкусных блюд, приезд гостя. Гость! Мальчонка резво вылез из-под покрывала наружу. В комнате никого нет. Мебель: письменный стол, шкаф, стул, книжные полки, ящик около кровати со светильником — бледно-серыми кляксами дневного света заполняла комнату. За окном небо затягивали полотном мрака тучи, не так, как вчера, но всё-таки. Часы, висевшие у Уильяма на стене, показывали двадцать минут восьмого утра. Вот так да-а… И в будние-то дни он просыпался позже на десять минут, а тут вдруг в субботу. Ни с того ни с сего. Навряд ли Уильям смог бы себя назвать певчим жаворонком, и бьющая ключом энергия сейчас очень его удивляла. Поёжившийся от холода мальчик присел на скрипучем упругом матрасе, скидывая одеяло. Свитер висел на изголовье кровати. Уильям лениво надел его поверх ночной рубашки и влез в носки. Посидев приблизительно четверть часа без телодвижений, понаблюдав за погодой через окно, Афтон-младший вскочил наконец на пол, взлохмачивая себе непослушные волосы, и вышел за пределы комнатушки. Дом был непривычно бесшумным. Точнее, в его стенах по-прежнему раздавались разные шорохи и скрипы. Проносились, словно призраки, дуновения ветерка, вызванного сквозняком. Прохладно и свежо. Подобная композиция на расписанном холсте не содержала в себе той живости, стандартной для восприятия. В ней отсутствовало внедрение человека. Всё шло своим чередом — маленький Уильям считал, что дом, в котором он был не единственным обитателем, — неоднозначно живой организм. Поэтому некоторые посторонние звуки по утрам, не приметные слуху в бурные вечера, происходили потому, что должны были происходить. Дом просыпался, а вместе с ним и невидимые его жители, и образы на картинах, и механизмы в часах, в прочей технике. Когда утром в имении Афтонов ещё не уступала бодрости сонливость, можно было испытать на собственной шкуре необъяснимое наукой присутствие. Сам дом оживал, шестерёнки крутились и поскрипывали, пробуждая его Дух. Поймать такой миг, в который в воспроизведении необыкновенных шумов не участвовал человек, было отнюдь не легко. Заворожённый столь оглушающей тишиной Уилл неторопливо побрёл к лестнице. На втором этаже никого он не встретил. Мама, скорее всего, в ранний час спала. Мальчик, спустившись на первый этаж, притащился к гостиной, пробираясь по коридору сквозь дымчатую пелену сознательного и бессознательного. Пребывая словно во сне. Уильям не был до конца уверен в том, что реально проснулся, ему вполне могло такое присниться. Однажды приходилось очутиться в правдоподобном сновидении. В нём дом также был тихим и пустым, но Уильям, добравшись в этом сне, как и сейчас, до гостиной, нарвался на отца. И выглядел тот по-настоящему ужасным, похожим на себя самого. В руках Льюис держал какого-то зверька, однако сновидение запомнилось Уильяму смутно, оттого ребёнок так и не сумел вспомнить, что это было за животное. Чем-то оно напоминало маленькую собачонку. И вот отец поднял зверька у Уильяма над головой, с силой стискивая пальцы. Слыша писк, поскуливание и плач, мальчик кричал от страха, боли и безнадёги. Умолял отца прекратить издеваться над зверем, на что старший, немного помучив животное, с силой швырнул его в пол, раздавив в кровавое месиво. В том правдоподобном кошмаре Уилл вопил и рыдал. Рыдал и наяву, не просыпаясь. Жутко напугал этим мать и разозлил папу. А в голове у него потом несколько дней скрежетали слова взрослого, произнесённые в кошмарном сне: «Видишь, как ему больно, Уильям?» Он не перенесёт подобного сумасшествия повторно. К счастью, гостиная была вполне себе реальной. Как и папа, развалившийся на диване в полулежащем положении. Уильям схватился за свитер, отшатнувшись назад. Пригляделся, а Афтон-старший всего-навсего спал, периодически похрапывая. Он ли сына с дивана в спальню перенёс? Возможно. Хотя на него не похоже, на этакую мелочь Льюис не тратил бы время, разбудил бы и велел убраться. Пройдя в кухню, не убранную вчерашним днём, замызганную, Уильям достал ломтик хлеба из валявшейся на гарнитуре пачки, налив в стакан воды из графина. Лучше перекусить, мало ли — отец не разрешит ему завтракать в его компании (или не прикажет готовить завтрак вовсе, что тоже бывало нередко), и придётся дожидаться обеда. Мальчик неумело отрезал кусочек колбасы, вытащенной им из холодильника, шмякнул на хлеб и за один укус покончил с половиной состряпанного бутерброда. Покосился в сторону гостиной, откуда доносился папин храп. Честно, его не интересовала сейчас отцовская персона от слова совсем. Это даже в голове не укладывалось, но Уильям не думал о нём спящем абсолютно, прожёвывая закуску. Прислушавшись к охваченному покоем дому, он хлебнул воды. А где гость? Где дядя Джек? Поставив уже пустой стакан на край гарнитура, мальчик прошёлся по помещению, растерянно покусывая нижнюю губу. Где… где… Действительно где? Дяди нигде не было. Неужели уехал? Уже? Так скоро? Уильям недоумевающе насупился, кинувшись к выходу, что вёл на просторный задний двор. Опомнился и, шустро смотавшись за башмаками, вернулся. Отворив дверь на улицу, мальчонка тихонько прошмыгнул наружу, побоявшись скрипнуть чем-нибудь. Шагнул на хрустящую зелёную траву, усыпанную каплями росы, что ополоснула его тоненькие штанины. Уилл поёжился. И посмотрел вперёд, туда, где вид на перелесок скрывал белый забор. Младший Афтон, и так того ожидая, наткнулся взглядом на стоявшего спиной к дому родственника, чуть не поперхнувшись утренним воздухом. Усилием воли не жмурясь и не трясясь, сделал шаг ближе. Джек либо не замечал племянника, либо из каких-то своих соображений делал вид, что не замечает. Уильям неуверенно и аккуратно подступил к нему, убирая руки в карманы, созерцая с неподдельным интересом, как мужчина щёлкает зажигалкой, выкуривая между тем сигарету и вдыхая дым. Не совладав с онемевшим языком, не способным пока что выдать что-либо созвучное, сконфуженный мальчик только уставился перед собой, на бледно-зеленоватое окружение, всё шмыгая сопливым носом. Верхушки деревьев, высовывающиеся над забором, зловещие и наклонённые немного влево из-за периодического ветра. Их колючие, острые ветви, мелочная часть из которых не утопала в листве, упрямо тянулись к небосводу, рассекая его чёрными полосами. С перелеска по низу земли расстилался утренний туман, не дошедший ещё до травы двора, но поглотивший окрестности. Всеобъемлющий, будто бы плотный, материальный. Уильяму нравилось, когда облака или туманная завеса становились воздушными и мягкими на вид. Осязаемыми. Точно к ним прикоснёшься, и кожу обдаст щекочущая влажная свежесть или обступит ватная материя. Хотелось сейчас вытянуть руку навстречу маревого цвета расплывчатой пелене, попытаться словить. Атмосфера царила двоякая: беспокойная и нет. Несмотря на личные заботы, Уильям чувствовал умиротворённую дрёму окружавшей его природы, и даже крона деревьев переставала нагонять жути. Закрыв-таки глаза, он глубоко вдохнул благоухание листвы, аромат росы, сырость тумана и редкий запах сигаретного дыма, единичными «порциями» долетавший до него. Прошло, быть может, минут пять. А то и больше. Открыв глаза и узрев вновь серое небо, Уилл как бы невзначай зыркнул на муторно размышляющего о чём-то взрослого. Оглядел следом весь задний двор, где не находилось ничего, кроме специальных сушилок для развешивания белья и скромного сарайчика, стоявшего поодаль. Уильям содрогнулся.       Запах.

Он что, и сейчас есть?..

Среди благовония леса, травы и весеннего утра?

— Твой отец когда-нибудь сажал тебя на плечи к себе? — внезапно задал вопрос Джек, и в лицо Уиллу порывом ветра ударил холод. И дым. Мальчик выше поднял макушку, пялясь на дядю. Который не пялился в ответ, а продолжал смотреть перед собой. Помявшись слегка, Уильям неопределённо и невнятно промычал, сморщив нос. Поворошил траву подошвой башмака. Дядя Джек через минуту-другую докурил, протягивая еле различимое: — Чудак непоседливый. — адресованное, вероятно, Льюису Афтону. Поняв, что оно так и было, Уилл не позволил улыбке расплыться по лицу. Не смешно. Чего же он стоил, если потешался над родным отцом?.. Как отреагировал бы папа, если б узнал? Страшно представить. Окурок сигареты упал в росистую траву. Придавив тот ботинком, Джек удручённо прокашлялся. — Умолчишь об этом, ладно? Уильям кивнул, покраснев. Потупив взор в землю. Его пугали гнев и резкость в поведении отца, а вот дяде было на это отчего-то до лампочки. Конечно. Его папа любил. Без сомнений любил. И дяде ничего не будет, даже если он оставит на земле какой-нибудь мусор. В случае с Уиллом Льюис бы брошенный сыном во дворе по забывчивости огрызок яблока впихнул бы силой ребёнку в глотку. Потоптав травинки вокруг, мальчишка исступлённо потёр подбородок. Где-то в перелеске протяжно заголосила неизведанная птица. — А… А в-вас? — Что? — Вас, — ляпнул Уильям и зарделся. — …и-и папу моего. Ваш отец. — Таскал ли на плечах? — хмуро уточнил взрослый. Уильям опять кивнул. — Куда ж без этого. Таскал. Часто, — Джек снова кашлянул от першения в горле. — Особенно когда напивался. Мы представляли себя лётчиками, — сказал он, почесав затылок. — А наш старик ходил с нами по дому. И время от времени ударял башкой о дверные косяки. Или ронял, пьяный в стельку. Отец твой чаще с него сваливался, к слову, — Уилл прыснул и подавился, рефлекторно пряча слабую улыбку. Это не смешно. Не смешно… Нельзя смеяться. Господи, в самом деле?.. Папа бы никогда о таком не рассказал! Убрав ладони с губ, Афтон-младший заправил прядь волос за ухо, поправляя настырно лезшую в глаза чёлку. И улыбнулся шире. Увереннее и увереннее. Почему-то он верил — или ему просто-напросто хотелось верить, — что дядя не будет докладывать отцу о «насмешливом» хмыканье сынишки. И не будет осуждать его за улыбку. Просто так казалось. Теперь Уильям глядел на него дольше и беспристрастнее, не пряча хлещущего наружу любопытства. Взрослый помалкивал, покручивая в руках пачку сигарет, словно думая о том, выкурить ли ещё одну, либо ему не стоит показывать восьмилетнему ребёнку такой пример. Уильяму было бы все равно, наверное. Он привык лицезреть отца курящим, пьющим, уничтожающим. Его ничуть не смутила бы лишняя сигарета. Позже, положив пачку в карман рубахи, Джек хрустнул шеей, замаяно выдыхая. Уильям от него не отворачивался и тогда, когда дядя пару раз заходился в приступе одышливого кашля, с опаской косясь на племянника. Но когда вдруг мужчина с видом утомлённым, испустив такой вздох, словно мысли в его голове были из рук вон идиотскими, опустился на одно колено перед младшим, мальчишка сразу оклемался, тотчас взволнованно вздрогнув. — Ну-ка лезь, — призвал Джек. — Давай. Глаза у Уилла чуть из орбит не вылезли. Он застопорился, сглатывая и передёргиваясь. На это старший небрежным жестом подозвал его к себе, указывая на плечи. Чего? Лезть? Отец ни разу не предлагал такое. Как он… взбираться на плечи? А если грохнется? Нет, это, наверное, безопасно, но… Ничегошеньки не безопасно! Как же дедушка Уильяма, который ронял своих сыновей по пьяне? Это сто пудов больно. Не менее больно, чем при падении с лестницы. Подобравшись, мальчик в нерешительности медлил и крупно трясся. Но в какой-то момент подошёл-таки поближе, хватаясь, скорее из желания убедиться, что будет не страшно, за рубаху дяди. Не страшно. Тот помог влезть ему на спину, а затем устроиться на своих плечах; велел не раскачиваться, иначе, дескать, падения не избежать. Стоило Уиллу вжаться в него, он встал с колена и… и осторожно выровнялся. Беспомощный Уильям пригнулся, ощущая, как земля уходит из-под ног, как в него порывами бьёт ветер, а сам он оказывается раза в три с половиной выше, чем был до этого. Обернувшись на дом, на сарай и забор, поражённый Уильям узрел, как же вид на всё вокруг отличался для взрослого человека. Не было ничего гигантского и громоздкого. Угрожающего. Проклятый сарай сделался ничтожно маленьким и низким, преобразившись в обычную скучную постройку. Почему? Боже, это восхищало настолько, насколько и пугало. Опустив глаза, Уильям увидал далеко под собой свежую траву, росу на которой уже и не разглядишь. Всё перед ним завертелось, подул ветер, и мальчика покачнуло спиной в неизвестность. В пустоту, в бездну. Он приглушённо вскрикнул, успев отклониться от падения назад, теснее прижавшись ко взрослому. — Если держаться крепче не будешь, я тебя не поймаю, — предупредил тот. — Говорю же не раскачиваться. Держись и не… Волосы, волосы-то не дери… — прошипел Джек, когда дрожащий Уилл намертво вцепился в его голову. — Простите, — пискнул мальчик, переводя дыхание. Он с трудом разжал пальцы. — Не дёргайся. Не сметёт тебя. Ветер дует несильный. Правда несильный. Хотя тут он был порывистей, чем там, внизу. Ерошил Уильяму волосы, дуя откуда-то справа. Уилл заставил себя выпрямиться и принюхаться. Запахов здесь было больше. Больше, и они куда разнообразней. Захлестнуло такое яркое необъяснимое чувство, что мальчишка не сдержал айканья. — Как оно? — поинтересовался дядя, развернувшись к дому и пройдя несколько шагов вперёд. — В-высоко… — пролепетал Уильям, задыхаясь от восторга. Он был высоко. Над землёй. Он словно воспарил, как птица. Его не было внизу. Где небезопасно. Он наверху, на долю секунды раскинувший в разные стороны руки и отдавшийся этому непередаваемому ощущению. Выше… Выше!.. — Учишь моего сына сидеть на шее у родителей? — послышался недовольный ворчливый тон. Энтузиазма и восхищения как не бывало. Под одежду, под кожу, в каждую клеточку организма забрался чёрствый холод. Прошелестев нечто нечленораздельное, Уильям уныло поник: отец шёл прямо к ним, пошатываясь, возясь с растрепавшейся причёской. Завяли тотчас в Уилле ростки радости, он согнулся, горбясь и сутулясь. Джека появление брата не смутило. Постояв без движения, он крутанулся немного вбок. — Не сказал бы, что с этим у тебя проблемы, — произнёс дядя на шутливый лад. Заспанный и угрюмый Льюис подошёл к ним, презрительно косясь на сынишку. — В детстве это было любимое твоё развлечение. — Любимое, — нехотя согласился отец, встрепенувшись от утренней прохлады. Уильям никогда не испытывал такой неординарной смеси стыда и наслаждения. Конечно, второго было значительно меньше, однако нельзя не углубиться в тонкости исключительного чувства того, что сейчас он, Уилл, смотрел на папу сверху вниз. А тот — наоборот. Было понятно, что Льюису такой расклад событий пришёлся не по душе. Младшего отец в открытую буравил насквозь пронзительным взором. — Но насчёт тебя, Джек… — Брось, я же не сижу у матери на шее, — буркнул его братец. — Серьёзно, я просто среднестатистический житель Англии. — Среднестатистический житель Англии, возведённый в ноль целых и пять десятых, — поправил отец, уперев руки в бока. Уильям, беззащитно съёжившийся на плечах дяди, наблюдал за происходящим. — Какой среднестатистический работяга гниёт в общежитии в свои неполные тридцать пять? — Признай, что Твоему Величеству завидно: мне не нужно терзаться о том, на какие прелести растрачивать золотые в кошельке. — Тем не менее, — возражением вставил Льюис. Его внимание снова было приковано к сыну. — Не оправдание. Ему восемь лет. И заниматься этой ерундой в восемь… — Бьюсь об заклад, что ты годика два назад в кои-то веки отучился есть песок, — невзначай добавил Джек, и Уилл усиленно подавил приглушённое хмыканье. Ситуация явно не столь удачна, чтоб по-дурацки хихикать. У Льюиса челюсть свело, но колкость брата он проигнорировал. — Слезай, Уильям, — приказал отец. Уильям испуганно уставился на него, напыженно свернувшись. — Сейчас же. Приказа ослушаться — встать у главы семейства на пути. Спрятав взгляд, мальчонка потускнел и продрогнул, уже прощаясь с непередаваемым ощущением полёта и высоты. Которая сперва напугала до чёртиков, но затем помогла маленькому Уиллу почувствовать себя взрослым. Афтону-младшему очень бы хотелось насладиться этим подольше. Почему нельзя? Потому что здесь и сейчас, сидя у дяди на плечах, он был выше, оттого и сердил папу? Уильям ведь старался не злорадствовать. Старался слушаться, подчиняться. Как же после такого верить в то, что Льюис его любил? Не могло такого быть. Будь это утверждение правдивым, папа бы безусловно позволял своему мальчику иногда и мало-помалу пробовать на вкус чувство превосходства над всем, что для взрослого человека ниже. Но такого опыта он не преподносил. Напыщенный от страха и досады ребёнок растерянно взирал то на отца, то на землю, предполагая, что Джек самостоятельно спустит его — бесполезного, дрянного мальчишку — вниз, однако взрослый даже не подумывал сделать что-то в этом роде. К ужасу Уильяма, он отошёл от отца на полшага и, судя по реакции Льюиса, заносчиво улыбался. — Ну так достань его. — Чего-чего сделать? — переспросил папа, хотя всё он прекрасно расслышал. — Достань его, — Джек шагнул назад ещё раз. — Тронешь его хоть пальцем — он слезет, а потом мы всей дружной семьёй, кроме тебя, разумеется, попрёмся разгребать срач в кухне. Маленький Уилл затаил дыхание. Льюис же, помассировав висок, скривился на долю секунды и полюбопытствовал: — Если же не достану? Его брат принял такой вид, словно старательно размышляет и перебирает в голове всевозможные варианты. — Поездка в центр города, — тут Уильям был готов раскраснеться как помидор, и, вероятно, отец присоединялся к такому его намерению, побагровев то ли от возмущения, то ли от дурноты после вечерних пьянств. — На весь день, — Джек невинно ухмыльнулся. — За твой счёт. Мальчик несдержанно задрожал от услышанного. Такая наглость в тоне дяди не могла не рассвирепить вспыльчивого Афтона-старшего, у которого в чёрных глазах уже запылали гневные искры. Он звонко прочистил горло, покачнувшись на месте, и, прокручивая мысленно услышанное, неприятно скривил губы. Словно до конца не определился с эмоцией, которую должен был показать. Размяв поясницу и согнув руки в локтях на груди, Льюис наклонился к младшему брату так, словно собирался прошептать какой-то древний секрет, и Уильям вытянулся, не опасаясь более полететь спиной назад, ибо падение с высоты было бы менее опасым, чем отцовский гнев. — У тебя заноза в заднице, — вместо брани вдруг проговорил глава семейства, усмехнувшись. Не проронивший ни слова за это время мальчик удивлённо поднял брови. — Научился справляться с похмельем и теперь рассчитываешь городить мне всякую ересь? Якобы я с бодуна на всё соглашусь? — он мотнул башкой, приводя в порядок роившиеся в ней мысли. И внезапно дёрнулся в сторону, вытянув руку. Пальцами намереваясь вцепиться в предплечье сынишки. Уильям дёрнулся всем телом, едва не повалившись в правый бок. Изо рта у него вырвался слабый возглас, и мальчонка инстинктивно зажмурился, предполагая, что вот сейчас папа схватит его и смахнёт, как пылинку, и ребёнок с силой шарахнется об землю. Не больно, не больно, не больно. Будет не больно. не боль-… Не больно. В самом деле. Он не ощутил чего-то такого. А когда несмело приоткрыл веки, обнаружил, что отец теперь стоял сбоку и слева, и дядя пятился от него, нарочито задорно посмеиваясь. Не достал. — Не думай, что я буду поддаваться неудачникам, Джеки, — высказал Льюис, облизнув губы. — Я его стащу с тебя и наизнанку вас обоих выверну. — Зуб даёшь? Отец сделал характерный жест, взявшись пальцем за передний резец. Джек язвительно присвистнул. — Гляди, как бы кошелёк выворачивать не пришлось, — непринуждённо брякнул он, вновь уворачиваясь от попытки отца дотянуться рывком до мальчугана. Уильям безотпорно раскачивался из стороны в сторону, боясь даже двинуться. Льюис что-то сказал насчёт тупоголового барана, после чего они оба — и дядя, и папа — залились хохотом, уже не ручаясь за свои заверения, а просто соперничая друг с другом, как малые дети. И вновь поведение отца поразило Уилла до глубины души. Он бы никогда в своей жизни не поверил, если б не увидел воочию, что Льюис Афтон может быть таким безмятежным, весёлым простаком. Непоседливым чудаком. В восприятии Уильяма это совсем не укладывалось. — Эй, наверху, — он ойкнул, не пришедший пока в себя. — Пригнись и держись, — Джек с вызовом посмотрел на приостановившего прямые атаки Льюиса, застыв в ожидании. — Он обязан будет потащить нас в цирк. Я там не был, кажется, со дня похорон нашего старика. — Чтобы попасть в цирк, тебе достаточно вернуться в свою обшарпанную столетнюю комнатушку, — оскалился отец, размяв суставы плеч. — Не учи моего сына отца гнобить. Хей. Может, поддашься папке-то, Уилли? Из уважения и безграничной любви? Я дам тебе ружьё своё подержать. — Чёрта с два, — улыбнулся Джек, и Уильяму в этот миг взбрело — по глупости детской, а никак не из-за насмехательств над отцом, само собой — расплыться в такой же широченной лыбе, стеснительно хихикнув. — Запыхался, что ли, Льюи? — Не надейся. Ветер шумел, и волосы настырно лезли в глаза. Уильяма качнуло в бок, когда отец вновь попытался сцапать его, как голодный кровожадный хищник. И тогда, уже при следующем его рывке, мальчишка самостоятельно спрятал предплечье, уворачиваясь от хватки взрослого. Тот пролепетал возмущённое ругательство, уверяя, что мальчонке непоздоровится, если он всё-таки доберётся до него. А дядя Джек смеялся, и Уилл вскоре присоединился к этому нескрываемому раздолью, хохоча и держась за родственника. И находясь выше. Выше него, выше папы, выше всех своих страхов. Пребывая в точной уверенности, что отец не сумеет. Не доберётся и не схватит. У него не выйдет. Не сегодня. Сегодня Уилл Афтон поедет в центр города, и ничто ему препятствовать не будет. Нет смятения и паники. Нет отцовского превосходства. Он с ним наравне в этой безобидной игре, и Уильям не представлял себе чувства прекраснее. Это невероятно. Не бояться сильных рук отца. Не пугаться его угроз, звучавших в данный момент лишь из-за рвения победить. Отец не ведёт игру. А Уилл Афтон его не боится. И не падает. Он не ниже Льюиса Афтона, пускай и ненадолго. Пускай это всего лишь игра. В ней всё иначе. И в этом «иначе» Уилл Афтон смеётся как самый обычный ребёнок.