Уникальный

20:31 К половине девятого вечера успело стемнеть. Улицы, расположенные на приличном расстоянии от центра города, освещены только уличными тусклыми фонариками и светом из окон жилых шатких домов, который то тут, то там загорался и гас. Видневшиеся вдали леса за окраиной провинциального городка окунались в тёмную синеву неба. Стоило выехать на дорогу, всё больше утопающую в тенях деревьев, — и ночь поглотила одинокий старенький автомобиль, плавно проплывающий меж нечётких очертаний. Тишина. Что внутри машины, что снаружи. Едкий запах курева выветривался из салона благодаря приоткрытому окну водительского места. Окинув замаянным взглядом брата, который лениво управлял медлительной развалюхой на колёсах и вдыхал глубокой затяжкой густой дым из сигары, Джек пошарил в бардачке, достав обычную помявшуюся пачку сигарет, но не успел вытащить из неё ни одной — Льюис выхватил упаковку бесцеремонным резким движением. — Свою собственную ты за сегодня благополучно исчерпал, — он сунул её себе в карман рубашки, делано улыбаясь. — Не хочу малютку-Джеки откачивать потом, когда он надышится до одури этой дриснёй. — Чтоб ты был здоров со своей заботой, — Льюи рассмеялся, затягиваясь дымом с нарочито наслаждённым видом. Откинувшись на спинку пассажирского сидения, Джек попытался отвлечься от головной боли, недолгую минуту рассматривая мрачный пейзаж за окном автомобиля. Ряды деревьев возвышались вдалеке один за другим, пронзая верхушками небосвод. И гробовая тишина внешнего мира, которой Джек никогда в своей жизни ещё не слышал. Не прерывалось безмолвие птиц и зверей сбивчивым радио. Поскольку оно выключено, постороннего гула не было и в салоне тоже. Не разрывала бесшумное спокойствие по швам громкая болтовня: каждый думал о чём-то туманном, терялся в потоке мыслей, не распахивая рта без надобности. Или это только Джек угрюмо помалкивал оттого, что путался в рассуждениях, коими забита башка? Которая неумолимо раскалывается весь проклятый день. Он покосился на скучающе взиравшего на просторы лесов Льюиса, а затем обратил внимание на отражение в панорамном зеркале заднего вида. За ними не тащится вслед ни единой фуры, ни какой-нибудь подобной машине Льюи тарантайки. На заднем ряду, стащив ботинки с ног и устроившись с поджатыми коленями на сидении, мирно посапывал Уильям. На макушку у него была набекрень надета врученная в тире парка кепи чёрного цвета, а зарывался понадёжнее он в подходящую по фасону жилетку подстать охотничьей. После удачной стрельбы по мишени, от которой особого удовольствия малец не получил, его отец решился-таки купить ему что-то наподобие приза. Несмотря на то что в Льюи Уильям не пошёл в плане увлечений и охоту терпеть не мог, подарок мальчику понравился. Приглянулся аж до счастливой улыбки. Он явно сегодня повеселился от души, побывав и в парке, и в кафе, и в цирке, и на шумных улицах города. Попробовав на вкус всё что можно и нельзя. Сейчас Уилл свернулся на боку, уснувший по окончанию насыщенного дня. Взор помутнел, и Джек старательно отвлёк себя от ступающей по пятам дрёмы. Размял занывшие плечи. — Стоило всё же с собой её взять, — пробормотал он. Если быть честным, в этом заявлении Джек не до конца был уверен. Льюис вопросительно изогнул бровь. — И на кой ляд? — А почему нет? — поинтересовался его брат, развернувшись в пол-оборота. — Это было чем-то… Чем-то вроде семейного развлекалова, так ведь? Было бы очень любезно с твоей стороны не оставлять её торчать в доме. — Это не было семейным развлекаловом, — возразил Льюи. — Это был спор, который я проиграл, — у него непроизвольно дёрнулись уголки губ. Мужчина вновь затянулся. — К тому же, нам, что ли, предлагаешь разгребать вчерашний срач на кухне? Пока нас нет, дома пусто и тихо. Убираться ей гораздо легче. — С беспорядком разобраться можно было бы завтра, — Джек примирительно махнул рукой, морщась от дыма сигары и гудящей черепушки. — Будь к ней снисходительней, а? — Давай я сам определюсь, каким мне быть с моей женой, хорошо? — мягким тоном сказал Льюис и крутанул руль, безобидно усмехаясь. — Я разве настаиваю?.. Просто намекаю, что иногда тебе бы следовало задумываться и о её желаниях. Как давно она из дома выходила? — Она не нуждается, — отмахнулся брат. — Нуждалась бы — я бы свозил куда-нибудь их всех. И сына, и Оливию. А ты чего это у нас так приторно защебетал? Джек буркнул небрежное: «Забей» — сонно и без сил моргая, зато у Льюи усталость как рукой сняло. Он уставился на младшего братца, хищно ухмыляясь. — Тебе ли не плевать должно быть на мою семью? — Следи за дорогой, — попросил Джек, нахмурившись. Господи, зачем вообще заговорил об этом? Кто просил? Этот головорез от него теперь не отвяжется. Удовлетворённый отчуждённой реакцией Льюис хмыкнул. — У кого-то проснулись древние обиды? Пробудилась жажда в кои-то веки повлиять на что-либо? — действительно, ну кто велел Джеку заводить беседу об этой теме? Лучше б заткнулся и вырубился до возвращения в дом, ей-богу. — Ты не воспринимай в штыки. Я тебя понимаю, Джеки. Чертовски понимаю, — сочувствующе произнёс никчёмнейшие соболезнования Льюис. — Отцовская тачка — молодцу-Льюи, две трети отцовского состояния — папиному любимчику Льюи, хорошенькая девушка с незаурядной внешностью — добродетелю-Льюи, который только рад построить семью с дочерью нищих стариков. Прискорбно, когда тебя мать не любит. — Она тебя сплавила в общежитие лет в восемнадцать, — напомнил Джек, нервно почёсывая ладонь. — Ей было плевать на нас обоих. — И то верно. Ну, раз ты не злишься на меня, — продолжил братец, выдыхая клубы дыма. — Тогда нечего пищать насчёт нашей с Олли семейной идиллии. Раз её не вручили тебе в молодости, то сейчас и подавно нет смысла засматриваться, дружище. У Джека под ухом словно по колоколу треснули. — С чего ты взял, что… — Ты смотришь. Не прикидывайся, — по-простому предъявил Льюис, косясь на него с задором. — Что на моей свадьбе я это приметил, что вчера и сегодня. Ещё бы она тебе не приглянулась! — горделиво проговорил он, выдавая звонкий смешок. Вдавив педаль газа, свернул с трассы на дорогу, по которой добирался до дома, прыская со смеху. Джек снова метнул взгляд на зеркало, на заднее сидение у левого окна. Уилл спал и не просыпался, приложившийся щекой к стеклу. А старший брат всё разглагольствовал: — Скромная, покорная, миниатюрная. Печальная и задумчивая на вид. Со смазливым дет-ским личиком и… — он намеренно оборвал себя, похихикивая. Долго изучал дальнейшее поведение родственника после ломких и колких высказываний, а тот лишь молча отвернулся к окну. Сделав вид, что ни-черта-вот-прям-ничегошеньки-вовсе-не-расслышал. — О, чёрт. Ты дуешься? — Следи за дорогой, — повторил просьбу Джек, и Льюис не стал напирать. Любезно повернул рожу на пролегающий впереди путь. — Ты не будешь дуться на меня, — отчего-то убеждённо брякнул он. — Не идиот же. Не стоит бояться себя и своих странностей. Их надо принять, как принял я. Верно? — Хватит дымить в салоне этой дрянью. У меня башка раскалывается, — бросил Джек, морщась и кривясь. — Она раскалывается у тебя уже весь день, — заметил Льюи, барабаня пальцами по рулю. — У меня никогда голова не болит и не трещит. Знаешь почему? Расслабляться надо почаще. Не только с помощью курева, Джек. Нельзя вечно коротать вечера исключительно в компании алкоголя. Это бесспорно здорово, но нужно порой устраивать себе иного рода отдых, — наверняка он хотел выразиться по-другому, — трахаться регулярно, — да воздержался из-за спящего позади мелкого сына. — Прости, забыл, что тебе не с кем, — сказанул Льюис, опять подавляя хохот. Его брат сполз по спинке сидения чуть ниже, испуская раздражённый вздох: — Какой же ты говнюк. — Есть такое. Но куда ты от меня, говнюка, денешься, м? — задал вопрос старший, докурив и избавившись от сигары. — Денусь. Уеду, — проворчал Джек, поджимая губы. — Прям с утра. — И куда же? — неожиданно спросил Льюи, назидающе впиваясь взором в шкуру братца. Тот почувствовал, что в ушах зазвенело с утроенной силой. — В смысле? — Поедешь куда? Хм? Куда намылился? Думаешь, я не в курсе? — победливо разулыбался мужчина, довольной миной снова взирая на своего понурого родственничка. Муторно соображающий из-за утомлённости Джек попытался вникнуть в насмешливые намёки, а как вник, так и распластался по сидению, пряча лицо в ладони. Да Господи блять. Какой же он редкостный, мерзопакостный, но смышлённый говнюк. Гадина заносчивая. Таких по свету не сыщешь!.. — Ты засранец, — сказал он Льюису. — Где пронюхал, что меня выселили нахер? — Не бесись, — с потехой велел тот. — Я же приглядываю за тобой периодически. Нашу мать непутёвую опрашиваю, как ты там поживаешь. Один-одинёшенек! Хочешь, не хочешь — я буду это делать. Брат мой меньший, как-никак. — «Ну и чёртов выродок, чтоб тебя». — пронеслось в мыслях Джека, однако он промолчал. — Я всегда готов тебе помочь. И сейчас. Когда ты оказался в столь затруднительном положении. Автомобиль уже приближался к имению Афтонов. Джек, не вынося застелившей обзор пелены, зажмурился и сглотнул. — Выпирать за порог я тебя не собираюсь, — произнёс старший брат, подбадривающе хлопнув его по плечу. — К несчастью, м-м… Меня не будет. Да-а, недельку с лишним… — Намылился куда? — полюбопытствовал мужчина, не открывая глаз. — С приятелями, — усмехнулся Льюис. — Коллективная поездка. В леса. Там невероятно красиво, — заворожённо выпалил он, даже переведя дух. — И дичи столько! Можешь с нами двинуть. Пока есть несколько деньков, я могу согласовать… — Не надо, — представив на миг, что придётся бродить в поисках добычи в кругу неизвестных Джеку людей, которые знать его не знают, он не рискнул впопыхах лыжи навострить в путешествие братца. Охоту любил, конечно, ещё как, но в компании Льюи — и больше ни с кем. Старший посмотрел на него с надеждой и выжиданием, а потом печально вздохнул. — Как хочешь. Тогда просто погости у нас подольше, лады? Я вернусь, и мы разберёмся, куда там тебя пристроить и где отыскать следующее твоё пристанище, — говорил, подъезжая к переднему двору собственного дома. Машина замедлила ход. Свернув, Льюис проехал вдоль забора и со второй попытки удачно припарковался. Джек прочистил горло, складывая руки на груди. — Мне чертовски неловко, Льюи. — Перестань. Ты мой брат. Мне несложно, Джеки, — заверил Льюис, заглушив двигатель. Зевнув, мужчина протянул младшему брату сжатый кулак, внимательно посмотрев на него. — Я при любых обстоятельствах помогу родному брату, ты же знаешь. — Знаю, — не горя особым энтузиазмом, Джек стукнул по кулаку своим. — Я знаю. Но Оливия… — Она не будет против, — уверенно брякнул Льюис, хотя решительного тона заметно поубавилось. Ясное дело: дурно у него на душе при мысли, что жену придётся оставить в доме наедине с братом. С другим, по факту, мужчиной. Он скривился, будто съел дольку кислого лимона. — Я обговорю твоё пребывание у нас. Я ей объясню. — вцепившись в руль мёртвой хваткой, Льюи сперва не двигался, смотря куда-то перед собой и о чём-то размышляя, а следом встрепенулся, рывком распахивая дверь автомобиля. — Подъем, Уильям, — прозвучал он, как показалось Джеку, злобно. — Мы приехали. — Да ну, оставь это, — пожал он плечами, зыркнув на племянника. — Пусть… — Я не буду таскаться с наглым мальчишкой, на которого и так здорово потратился, — запричитал Льюис, взлохматив себе растрепавшиеся волосы. — Надоело возиться. Сам тащи. Если уж тебе не насрать на мою семью. Он вышел из машины, разминая поясницу и направляясь после ко входной двери. Так просто. Совсем идиот, что ли. Резкая смена настроения — привычная картина для Джека. Но он всё равно смутился тому, как просто глава семейства Афтонов ушёл. Новая волна боли пронзила череп. Измотанный Джек едва вытащил себя из автомобиля. Открыв заднюю дверь, мужчина, мешкая секунд пять, взял крепко-накрепко уснувшего в поездке до дома мальчика за локти. Поменял положение рук, во всю дивясь тому, насколько же убого это выглядит, кое-как облокотил племянника на себя и поднял, с неродимым видом прислонив его к груди и положив головой на плечо. Уильям не вздрогнул и не заёрзал, продолжая спать. Только вжался, носом утыкаясь в чужую рубашку. Придержав ребёнка второй рукой, Джек угрюмо поплёлся в сторону дома Льюиса, где в окнах первого этажа горел тёплых тонов свет. В прихожей брат Джека всунул жене куртку, призывая пойти на кухню, чтоб поставить воду в чайнике кипятиться, после чего расправить гостю спальное место на диване. Пошёл в гостиную, что-то насвистывая. Оливия, явно задремавшая до их приезда, заспанно вытирая лицо, поспешила заваривать зелёный чай, бросив на Джека смущённый взгляд. Тот остался один посреди прихожей. С племянником на руках. Догадавшись, что женщине было, откровенно говоря, не до того, чтоб заниматься сопляком, он двинулся наверх по лестнице в спальню Афтона-младшего. Она была в конце коридора, поодаль от родительской. Маленькая, тесная в какой-то степени. Скудная на атрибутику помещения. Тусклая вопреки горевшей настольной лампе и приглушённому светильнику. Пустая. Сняв головной убор с макушки Уильяма, дядя усадил его на узкую кровать, расстёгивая висевшую на мальчишке чёрную жилетку. М-м, что теперь…? Еле разомкнувшимися глазами Уилл незряче уставился на родственника, щурясь и снова засыпая на ходу. Джек хмуро растерянно глядел, как тот качнулся вперёд, невнятно мыча. Ну и что дальше? Нет, он не имбицил. Он знает, что раз мальчика в сон клонит, нужно его спать наконец уложить. Переодеть и уложить. Краем глаза мужчина обратил внимание на аккуратно сложенную на стуле белую пижаму в блекло-голубую полоску. Скривился, когда резь и шум в голове перекрыли все внешние различимые звуки, почти согнувшись, перевалившись с корточек на колени. Вашу ж мать, да что ж такое?.. Джек страдал от подобного столько, сколько себя помнил. Но до прошлой недели эти проблемы никогда не становились настолько ощутимыми. Башка разрывалась от адской боли, и тело казалось в край ослабевшим. Застыл, приходя в себя, пока с первого этажа доносились ворчание Льюиса и лепет уставшей Оливии. Пропустил мимо себя пролетевшую минуту, затем вторую. Пить не пил, а хотелось свалиться прям на пол. (трещит, звенит, болит) Господи, какой кретинизм. Господи, какой же… Просто уложить спать. И лечь самому как можно скорее. Просто уложить спать. Уилл тревожно засопел, норовя лечь на подушку, когда Джек начал осторожно расстёгивать верхние пуговицы его белой рубахи в клетку. Путаясь в собственных пальцах и порядке действий. «Совсем идиот, что ли». — прокрутил в подсознании вопрос, который задавал про себя ещё на улице, таращась вслед Льюису. Он же не полудурок. Что сложного, Джек? Просто уложить спать. В чём грёбаная проблема?.. Просто уложить спать. И всё. В с ё. Что сложного? На похмелье похоже. Но Джек не пил. Вроде бы как. Что, блять, сложного?! Почему Льюи равнодушно бросил своего ребёнка в машине, до того момента шутя о тех самых странностях? (?тебе не страшно, что я подхожу к нему?) — Позвольте мне, — присев на постель к сыну, подала голос Оливия, уже держа в руках пижаму. Женщина погладила полуспящего Уилла по волосам, приобняв и поцеловав. — Давай, милый, нужно переодеться. Джек как будто очнулся. Его пробил холодный пот и одолела сухость в горле. Поднявшись на ноги и прижимая ко лбу ладонь, он поспешил выйти. Твою мать. В коридоре мужчина прислонился к дверному косяку, моргая с непривычной частотой, чтобы развидеть мутное полотно. Твою же ма-ать. «Не стоит бояться себя и своих странностей. Их надо принять…» Ну разумеется… «Верно?» Он и понятия не имел, о чём затирал, не так ли? Он не всерьёз, правда ведь?.. Появилась крайняя необходимость выйти на свежий воздух. И закурить. В который раз. А кости как расплавило до жидкого состояния. Конечности немели. — У вас всё хорошо? — Джека выбило из бурного течения спутанных, точно огромный клубок, мыслей, и стоявшая у прохода в спальню ребёнка Оливия привлекла на себя внимание бескорыстным вопросом. Её брови были подняты вверх, глаза приоткрыты шире. — Бледно выглядите. — Я в порядке, — глухо отозвался Джек, пока не отстраняясь от твёрдой поверхности. Он позволил себе оторвать взгляд от узорчатых обоев и переключиться на женщину в бледно-зелёной сорочке, в наполовину развязанном фартуке. Улыбнулся, хотя на улыбку это искривление губ с натяжкой походило. — Задался денёк… — Как я вижу, определённо да, — лицо супруги Льюиса немного посветлело, когда та внимательно оглядывала сопевшего сына. Джек облокотился на косяк боком, смотря в упор на узкую постель, где мальчишка, укутанный в одеяло, щекой утыкался в подушку. Спрятался по нос в белоснежном покрывале. — Никогда его сон не был таким сладостным, — заговорила женщина, мечтательно склонив голову влево. — В нём столько радости и приятной усталости. Повезло жаловать вас в нашем доме, Джек. Вряд ли бы без такого чудного повода довелось моему мальчику попасть в центр города. — Редко там бываете? — кратко поинтересовался мужчина, не сводя глаз с Уильяма. Боль в башке притупилась. — Льюи вечно занят. Да и я не смею излишне распинаться по теме досуга, — призналась Оливия, передёргиваясь. — Он сообщил о вашей нужде навестить нас на подольше. — Клянусь, я много места не займу, — поторопился заверить Джек и неустанно потёр затылок, не скрывая свой виноватый вид. — Если мой брат соизволит вернуться со своей долгой охоты пораньше, моё пребывание здесь затянется дней на семь. Не больше… Знаю, это может смущать. — Вы в праве быть здесь столько, сколько понадобится, — успокоила Оливия. И её губы тронула лёгкая, словно сонливое колыхание лепестков цветущих ромашек да васильков, улыбка, сошедшая на нет практически мгновенно. Женщина грустно усмехнулась: — Мой муж слегка встревожен сложившейся ситуацией, но вам переживать уж точно не стоит, — так он сказал. Чувствуйте себя как дома. «Он у меня был когда-нибудь, интересно?» — про себя задал вопрос Джек, задумчиво впиваясь взором в фигуру жены Льюи, которая стеснительно убрала выбившуюся прядку густых волос за ухо. — Спасибо, — пробормотал двинувшейся вновь к кровати сына женщине. — За такое гостеприимство. Я у вас в долгу. — Право, сэр. Не стоит, — вполголоса произнесла та благодарно. Почему она благодарит? За что? — Это сущая мелочь. Нет обязанности за такое расплачиваться. Постель на диване расправлена, если хотите поскорее лечь спать. Я побуду ещё немного тут. Качнувшись, мужчина признательно кивнул ей, присевшей поближе к Уиллу и сцепившей пальцы в замок. — Доброй ночи, — выпалил Джек, шагнув к лестнице, а Оливия полностью погрузилась в собственные думы, бормоча себе что-то под нос. Молится. Еле слышно. Кажется, Льюис ненавидел данные «святые дурости». Льюис ненавидел святых и молитвы. Джек представил, каково вообще это — просить у Господа, в которого он сам, к слову, верил с трудом, здоровья и благополучия в одном доме с человеком, что взбесится от единственного только упоминания Бога. Представил и поморщился. Всё в нём трещит по швам.

***

Последние четыре дня были без преувеличений замечательными. С тех пор как в имении Афтонов помимо отца и матери среди взрослых гостил также и дядя, жить стало будто значительно проще. Маленькому Уиллу странно было лицезреть шутивших и смеявшихся старших. Наблюдать относительную расслабленность мамы и беззаботность отца, который кроме бесед с дорогим братцем во всю готовился к длительной поездке в дальние леса. Уильям мало что внимал насчёт неё: на душе было одновременно здорово и беспокойно. Ему, безусловно, не понарошку нравилось то, что его родственник решил по каким-то особым причинам побыть у них в гостях дольше запланированного. Юному Афтону любопытно было пожить с ним под одной крышей, да и при том условии, что отец, вселяющий страх и тревогу, будет далеко-далеко отсюда. Тень Льюиса Афтона не будет проплывать по стенам, а мальчику не придётся вздрагивать от каждого громкого звука. Однако радость была не безграничной. Наравне с ней бушевали самые гнусные опасения, выплёскивалась за края паника. Факт, гласивший: «Папа будет далеко», — вызывал смешанные чувства. Уильям смотрел, как собирал вещи в долгую поездку Льюис, и внутренне тосковал. Папа будет далеко. А тогда в доме не будет контроля. Как жить в такой обстановке, в которой Афтон-старший не отслеживает твоё поведение и поступки? Как быть дома, пока папа невесть где находится? Отец ни разу до этого не уезжал на неделю с лишним. Так пугающе и непонятно. Быт и семья будут не под его руководством. Это не проблема. Это катастрофа. По крайней мере, маленький Уильям придерживался именно такой позиции. Хотя даже при этаких переживаниях нельзя сказать, что портилась его жизнь. Уиллу Афтону было весело. Периодически он специально бродил понурый по дому, чуть ли не выпрашивая у дяди Джека забавного жеста — когда мужчина вдруг замечал вслух, что на свитере или рубашке Уильяма какое-то пятно, и стоило ребёнку опустить взгляд на якобы испачканную одежду, Джек хватал его за нос. Мальчик фыркал и смеялся, иногда на розыгрыши ведясь нарочно. Или когда за семейным столом, куда мальчугана стали пускать, отец и дядя выпивали, после чего папа приступал городить всякую чушь, в то время как его любезный брат подбрасывал дрова в костёр обильными колкостями. Это подбадривало и Уилла, и Оливию, которую, как подметил младший, доводил глава семейства гораздо реже. К сыну у Льюиса тоже поубавилось внимания. Точнее, он забыл про него напрочь, за четыре дня обратившись лишь дважды: «Пойди помоги матери с ужином» и «Не крутись под ногами». Уильям Афтон был счастлив. Взрослые по вечерам разговаривали о чём бы то ни было часами — он слушал их либо за столом, либо из гостиной или с лестницы. Делалось маленькому Уиллу одиноко — он упрямо ошивался около дяди Джека, в конце концов добиваясь того, что мужчина обратит на него хоть крохотную долю своего внимания. Становилось скучно — Уильям рисовал беспрерывно в блокнотах и альбомах. Рисовал всё: от зверушек до построек; от неодушевлённых предметов до родных людей. Эти четыре денька принесли задорного веселья вдвое больше, чем целостная жизнь Уилла длиной в восемь лет. Много гулял, возвращаясь из школы. Пока отец был занят братом и сборами на охоту, мальчонка учился в тайне перебираться через забор на заднем дворе. Примерно с двадцать второй попытки у него получилось довольно неплохо. Он был счастлив, когда мама без страха улыбалась. Когда папа вёл себя безопасно по отношению к ней и мелкому сынишке. Когда дядя Джек просто смотрел на него или выслушивал скромные рассказы робкого племянника об игрушках и рисунках. Цветовая гамма дома Афтонов переливалась в новых красках. Ярких и пёстрых. Это было невероятно. Уильям находился в восторге от перемен и накануне поездки отца знать не знал, куда деться из-за переизбытка эмоций. Желание было или безостановочно хохотать, как припадочный, или в голосину рыдать, как истеричка. Он путался, но считал смятение забавным. Перед ужином сходил на задний двор, ловко перелез через ограду и прошёлся на небольшое расстояние до перелеска, рассуждая о странных чувствах, не похожих друг на друга. Ему было запутанно и безмятежно. Противно и приятно. Уилл ничего не понимал в этом своём состоянии. Дойдя до первых высоких деревьев, он набрёл на муравейник, в котором активно копошилась орава муравьёв. Мелких и покрупнее. Последив минут пять за их трудами, мальчик ушёл, затем вернувшись с ведром воды, которое незаметно набрал в ванной на первом этаже. Решение вышло спонтанным. Совершенно спонтанным, и уж Уильям сто пудов не сумел бы его объяснить. Но вот расплывшийся в тонкой слабенькой улыбке, он созерцал, как насекомые спасались из затопленного муравейника. Глядел с неподлинным вниманием на бегство букашек, а потом направился обратно. В дом. Со спокойной душой. Уильям Афтон понятия не имел, зачем он это сделал. Поступок был до того глупым, что казалось, словно Уилл не задумывался о том, что вытворял, таща ведро с водой уже пешим ходом, не перелезая через забор. Абсурд содеянного был принят им к позднему вечеру перед сном. Ночью ему не давали покоя причудливые сны, где Афтон-младший смотрел на себя как будто со стороны, а по пробуждению утром Уильям обнаружил, что в его альбоме для рисования был детально прорисован муравейник, из которого бежали в ужасе и спешке маленькие насекомые. Он помнил, что собственноручно нарисовал это ночью, но не помнил зачем. Запрятав альбом под кровать, Уилл тяжело сглотнул. «Что я делаю?» Первые пару часов мальчонка пребывал словно не в себе. Волочил себя из угла в угол, спустился на завтрак, но не съел ни ложки. «Ты плохо себя чувствуешь?» — озабоченно спросила мама, убирая тарелку на другой конец стола. Уильям пожал плечами, пялясь в пол и царапая ладони. «Что со мной?» — он уже ловил себя на мысли, что порой не контролирует свои действия, а те бывают крайне странными. И жестокими по отношению к живому миру. Уильям Афтон превращается в отца. Ребёнка пробила дрожь при осознании… Чёрт, ему ни в коем случае нельзя становиться как папа. Нельзя творить гадкие вещи. Ни с насекомыми, ни с окружающими людьми. Оливия присела рядом с сыном. — Боишься того, что папа уезжает так надолго? — женщина мягко улыбнулась, на что мальчишка неопределённо промычал. Папы не будет долго. Папы не будет долго… Господи, почему он страшится его отсутствия? — Как же нам… Б-без него? — тихо спросил Уилл, с надеждой на утешения взглянув в ласковые глаза матери. Подавшись вперёд, та прогладила лохматые волосы Афтона-младшего, приобнимая хрупкое подрагивающее тельце. — Всё будет хорошо, — пообещала мама, чмокнув сына в макушку. — Твой отец вернётся всего через девять дней. Мы продержимся. Это не так долго, — не так долго. — надо потерпеть совсем чуть-чуть. Мы же есть друг у друга. Поэтому всё будет хорошо, верно? — Угу, — промямлил Уильям, прислушиваясь к разговорам папы и дяди Джека в гостиной. — Я честно не голоден. — Ну ладно, — вздохнула мать, напоследок поцеловав Уилла в щеку и всмотревшись в лицо. — Беги провожай папу. И держи нос к верху, договорились? Мальчик сказал, что договорились. Устроившись на нижних ступенях лестницы, Уильям «провожал» своего отца. Тот сперва метался из личного кабинета в гостиную и кухню, поставил две большие сумки у входной двери и принялся одеваться в верхнюю одежду. В тёплые штаны и лёгкую весеннюю куртку. Дав жене последние поручения на ближайшие девять дней, он наконец возвратился в прихожую, обуваясь в специальную обувь и складывая последние вещи инвентаря для охоты в сумки. Поднял своё ненаглядное охотничье ружьё, укрытое чехлом. Провёл по нему рукой, искоса взглянув на мальчишку. Уилл съёжился, подойди к нему старший. Ожидая, что папа сейчас треснет ему по затылку ни с того ни с сего, младший Афтон прищурился, взявшись инстинктивно за рукава своей серовато-синей рубашки. Но отец не ударил. Он взъерошил Уильяму волосы, больно хватая их. — Присматривай за домом, — произнёс Льюис серьёзным тоном, и сын заметил, с какой опаской тот иногда таращится в коридор. — И за матерью своей. Следи в оба. Чтоб никаких нарушений, — нарушений, то есть выстроенных отцом в ряд запретов. Уилл вникал, о чём идёт речь. — Я ясно выразился? — Да, папа, — сказал Уильям. Поджав губы, взрослый уставился сначала в сторону кухни, откуда доносился плеск воды, затем на входную дверь. — Я рассчитываю на твою верность, — подчеркнул Льюис как никогда тревожно. «твою верность», «твою» — это он выделил тоном особенно ярко. — Дом должен быть в порядке. И твоя мать. Пока меня не будет, чтоб не позволяла она себе… всякого. — выразился отец своеобразным образом, скривив губы. Ругнулся под нос, выпрямляясь и берясь за сумки. — Да, папа, — сказал Уильям, напряжённо щуря брови. Взор Афтона-старшего нехорошо сверкнул. — Если я выясню, что ты отнёсся к моей просьбе халатно, выпорю розгами, которые привезу в качестве грёбаного сувенира, — протарабанил он. — Выпорю до одури. До мяса. Ясно? — А меня выпорешь, мистер злой дядя? — раздался из гостиной звонкий вопрос Джека, который вытирал салфеткой от нечего делать пустой бокал. Физиономию отца перекосило. — Обделённым не останешься! — бросил он, подхватывая все свои вещи. — На радость тебе, я не пожадничаю, — настрой его сменился на дружелюбный, когда в прихожую вышел брат, сложивший руки на груди. — Не провались там никуда, — попросил Джек нарочито язвительно. — Держишь меня за придурка? — ухмыльнулся Льюис, похлопав его по плечу и тоже, как сынишке минутой ранее, грубовато проведя по волосам братца. — Привезу тебе крольчатины. И заверну в подарочную упаковку с бантиком. — Ну спасибо, — дядя усмехнулся. Добавил, уже когда отец Уилла распахнул входную дверь: — Поздравительную открытку не забудь! Уильям нахмурился, со страхом неизвестности провожая уходившего главу семьи. Стоило двери закрыться, мороз проник под кожу, и отклики паники зазвенели в ушах. Девять дней. Целых девять дней. Он не будет скучать по отцу. Ни за что. Не будет скучать. По своему отцу. Ни за что. — Что за дрянь у тебя на воротнике? — спросил дядя Джек, смотрящий теперь на племянника. — Где? — стушевался Уилл, смяв ткань. — Вон тут, — он ткнул пальцем в какую-то точку на аккуратном воротнике одежды Уильяма, и стоило тому зыркнуть на свою рубашку, его в который раз дёрнули за сопливый нос. — Как обычно попался. — брякнул Джек, насмешливо хмыкнув. Вот те на. Раньше Уильям подыгрывал в большинстве своём. А сегодня впервые за парочку дней в действительно повёлся. Мальчик насупился: — Опять? — Не опять, а снова. Нечего зевать, — взрослый подмигнул. — Нам тухнуть здесь втроём в ближайшую неделю и муторно ждать, когда твой папуля приедет и хорошенько выпорет нас розгами. — Уилл хихикнул, прыская в кулак. — Так что не беси старших. Чего есть отказался? — Не хочется, — племянник стыдливо улыбнулся. — Да что ты. — Правда не хочется. Дядя Джек сделал вид, что задумался. — А если мы с твоей матерью очень тебя попросим? Смущённый Уилл пригнулся, возясь с носками и пряча лицо в поджатых коленях. — А если до кухни на плечах? — попросил мальчик тихонько. — Можно так?.. Он вспыхнул, поймав на себе пристальный взгляд мужчины. Дурость сморозил, — вертелось в голове. Нельзя, нельзя же так нагло просить о чём-то. Папа учил… Мелкий идиот, слишком многое себе позволять начал! Удивительно, как дядя его не прихлопнул. Неожиданно Джек к нему наклонился. — Можно вверх тормашками. — Это к-как…? — прошелестел Уилл, испуганно заморгав. Ответом для него было то, что мужчина взялся за его крохотные лодыжки, цепко обхватив ладонями, и внезапно поднял за них с такой лёгкостью, выравниваясь, что у Уильяма спёрло дыхание. Мальчонка, дважды взвизгнувший, повис в воздухе, цепляясь пальцами за перила и пытаясь задрать голову. Что… что с ним…? Он был поднят вверх ногами, смотря на ступеньки и потолок в перевёрнутом виде. — Вы чего делаете? — громко спросила мама из кухни. — Учим математику, — сказанул дядя, слегка мотнув мальчика за ноги вправо. Уилл же, пища первые секунд десять, вскоре открыто расхохотался, болтаясь как рыбёшка на крючке удочки и пытаясь дотянуться до пола. — Тригонометрия, высший класс. Или какая это наука?.. Нравится, что ли? — с наигранным удивлением поинтересовался Джек, приподняв его повыше. — Как бы мне спину не прихватило… Есть идём, нет? — Идём…! — приглушённо отозвался мальчик, то визжа, то хохоча. — А… а если уп-паду…?! — В таком случае, рекомендую не приземляться на лицо, — посоветовал родственник, встряхнув мальчонку ещё раз и услыхав смешанный с криками заливистый смех.

***

Единственное помещение, которое глава семейства Афтонов обходил стороной и в которое не совался по просьбе супруги (что было изумительно, ибо практически никогда Льюис не шёл женщине навстречу), являлось каморкой без окон, что противоположна по расположению спальне Уильяма. В его стенах Оливия проводила своё свободное время, если оно, разумеется, оставалось. При тусклом освещении мерцающей настольной лампы, а иногда и при свечах жена Афтона-старшего занималась рукоделием. Шила что-то, вязала сынишке свитера, даже мягкие игрушки, каких мальчику не доставало в ранние годы: отец плюшевых зверей покупать отпрыску не собирался. Дескать, лишняя трата денег. К условному хобби Оливии тот относился нейтрально. Засиживаясь в каморке, супруга не надоедала и не нервировала. Но труд её в этой сфере мужем не ценился от слова совсем. Одну связанную игрушку в виде лопоухого кролика он «в лоскуты» изорвал у ребёнка на глазах, пребывая не в себе после выпивки. И Уилл лично слышал из уст отца, что увлечение его матери вязанием и шитьём — полная собачья херня. А младшему Афтону оно наоборот нравилось, что определяло двенадцатый пункт того, чем конкретно Уильям Афтон не походил на Льюиса Афтона. Мальчику симпатизировала как сама деятельность, так и атмосфера в помещении, где мама коротала вольные вечера. Он не боялся зайти внутрь, поэтому на пятый день с момента отбытия главы семьи из дома перед сном пришёл в отречённую отцом комнатушку, из-за двери которой распознавалось тихое пение. Оливия разматывала крупный клубок пряжи, склонившись к поверхности стола. Казалось, женщина утомлена так, что и любимое дело сегодня утруждало. Ей определённо нужно было вздремнуть. Сыну Афтон старалась не показывать усталости или изнеможения, однако Уильям вполне себе улавливал признаки изнурённого маминого состояния самостоятельно и в данную минуту передумал беспокоить Оливию, снова выскальзывая за приоткрытую дверь. Если оценивать эмоциональные признаки он умел, то быть бесшумным, шустрым и невидимым — нет, так что мать расслышала его. — Чего-нибудь хотел, милый? Уильям неловко прислонился к косяку, сонно моргая. На вопрос не ответил. Оливия отодвинула стул, на котором сидела, и отложила клубок пряжи на столик. — Всё в порядке? — спросила она, взглянув нежно на ребёнка. — Ты проголодался? Пожав плечами, одетый в полосатую пижаму снизу шерстяного свитера мальчик убрал руки за спину, раскачиваясь на стопах и переминаясь с ноги на ногу. Мама печально улыбнулась, чуть вытянувшись к нему: — Болит что-то? Или замёрз? — это имело место быть. Вопреки весеннему сезону ночью бывало до противного мёрзло. Хоть Уильям мучался отнюдь не от студёного холода. — Я не хочу засыпать, — произнёс он слёзно. — Мне во снах странное мерещится. — Сны — это грёзы, слишком далёкие от нас и нашей существенной реальности, — заговорила мать, успокаивающе улыбнувшись. — Их нечего страшиться. Они не опасны. Иди сюда. Ей не требовалось повторять такую просьбу дважды или трижды, потому что Уилл по своему хотению безоговорочно слушался. Мальчонка, шмыгая, с охотою подступился к женщине и забрался на её колени, устраиваясь на них поперёк туловища, чтобы прижиматься к телу матери боком и утыкаться лбом в её шею. Дрогнув, он согнул локти, свернувшись как ёж, прикрыв глаза, когда мамины руки окутали его, точно защитное покрывало. — Могут же существовать плохие боги? — пробубнил Уильям. — Плохие? Почему ты думаешь так? — осведомилась Оливия, убравшая сыну волосы с верхней части лица. — Раз есть хорошие, значит, должны быть и плохие, — заявил Афтон-младший, периодически дёргаясь. — Они создают плохие сны. Уничтожают. Губят людей. И принуждают их творить хаос, — голос мальчишки осел на последнем предложении, и мать, сочувствующе вздохнув, смахнула с ресниц всхлипнувшего Уильяма слёзы. — Мне к-кажется, я т-творю хаос. Ночью. В грёзах. Я в них к-как папа, мам. — Творишь хаос? Отчего же? — удивилась женщина, прижимая его к себе. — Ты добрый и искренний мальчик. Самый отзывчивый из всех, кого я когда-либо встречала. Правда, дорогой. Не говори о себе плохих вещей. — В-во снах я творю то, что делает окружающих н-несчастными, — сознался сын, всхлипнув второй раз, третий, четвёртый, из последних сил не давая себе расплакаться. — Веду себя подло. Врежу всем… И мне ещё ч-чудится, как будто это взаправду. Как будто я сплю и врежу. Не в-во снах, м-мама, а тут. В-в-врежу кому-то н-на… — Никому, малыш. Никому не вредишь, — на ухо прошептала мать, и Уилл ощутил, как его гладят то по лопаткам, то по животу, раскачивая на коленях и словно убаюкивая. — Ты ведь не таков. Ты не станешь причинять кому-то боль. Я знаю. — Как папе может это нравиться? — сипло задал вопрос мальчонка, опасаясь и сейчас, что отец каким-то образом прознает об их обсуждениях. — Делать плохо. Делать больно. Это ужасно. Я н-не хочу быть ужасным человеком. Он… Почему он… — Мы с тобой не поменяем твоего отца. Никак, — ответила мама тоскливо и досадно. — Не в наших силах, к сожалению. Мы другие. Не такие, как он. Если не выходит понять, надо принять. — П-принять то, что он так поступает с т-тобой? С н-нами? — Уильям своим ушам не верил. — Так ведь неправильно. Так нельзя. В книгах совсем по-иному, — принялся рассказывать ребёнок, утирая слёзы. — Мужчины храбры и самоотвержены. И… и доблестны. Они женщин защищают, а не бьют! — В жизни не всегда ситуации похожи на сказки и рассказы, сынок, — поясняюще отозвалась женщина, слабенько улыбаясь. — Твой папа пускай и достойный охотник, но не рыцарь и не принц, верно? Видишь? Присутствуют различия. — Как вы с папой познакомились, мама? — вдруг спросил Уилл. — Всё непонятно. Я путаюсь. Вы хотели создать семью, как в книжках? Или полюбили когда-то друг друга? А что пошло не так?.. Оливия еле слышно посмеялась, смутив этим Афтона-младшего. Взор помрачнел несмотря на озарённое то ли улыбкой, то ли ухмылкой лицо. — Ты глупыш, Лиам. Пошло не так абсолютно всё. Мы не выбирали друг друга, понимаешь? — Не…? А как так? — захлопал глазами мальчик, посмотрев на мать. — Так бывает, — сказала та, натянув получше рукава домашнего простоватого платья. Нахмурившись, Уильям поглядел на пятнистые желтоватые синяки на запястьях мамы. — Так было нужно. Для моей семьи. Мы же бедными были, помнишь это? У твоих бабушки и дедушки на нас: на меня, на Ребекку, на моего старшего брата, — упомянув его, женщина внезапно перекрестилась, что-то бормотнув, — не хватало денег. Мой папа познакомился с матерью твоего отца. И они договорились. Увы, никакой юношеской любви, о которой я мечтала. — Это неправильно, — буркнул Уилл. Судорожно выдохнул и вытер нос, повторив громче: — Это неправильно. Я не хочу становиться таким, как мой папа. И н-не хочу ни с кем договариваться о семье. Я сам хочу решать, что мне нужно. — Ты будешь решать, — поцеловала его мама в лоб. — Я не сомневаюсь, ты будешь решать, какой будет твоя жизнь. Ты будешь не хуже отважного и доблестного принца на белом коне, милый.                                                                          Поверь мне.                                                                                                                                     

***

—                               —            — —      — — — ——                                          ——                         - ———                        ——                                    - —                                     — — —                                    ——                  ——— –– —                  —                  —                  —            — –                        – ————                   -- ———                                     ----‐– ——— Он помнил тир, в котором побывал на прогулке по парку. Помнил, что говорил ему отец, впихнув тяжёлое ружьё. «Направь чёртово дуло. Не клюй носом,                   - -            -                  ––       ---                  ---            –––            -----                  --                              —––—            --                  ----–-                  –– ----                  –—                   -----–

зверёныш ты проклятый».

Шаг за шагом. Шаг за шагом. «Прицелься. Ты видишь, куда стрелять, а? Тогда целься,             --                   -            -                  ---       ––      --      идиот! Перед тобой мишень». Опора на ноги непрочна, шатка. Уильяму казалось: он вот-вот упадёт кубарём с лестницы.

—

——

———

————

—————

————

———

——

—

Б о л ь н о

——

———

————

—————

————

———

——

—

С т р а ш н о

——

———

————

—————

————

———

——

—

(меня нет здесь)

Тело ватное, точно чужое.

В обычных кошмарах было невыносимо страшно. В таких же снах было до упомрачения непонятно. Мальчик будто смотрел на себя со стороны, а оболочка двигалась сама по себе. Он осознавал, что идёт, но не чувствовал, как шевелит конечностями, как сгибает их. Всё чужое. А его… --- ——                              --                  -- — -                                                            — —      —      — —‐ —                                            — — ---      —        --- —‐            --––—‐                                     ---                                          -- ——‐            -- ——                  -—                        —- —      —      –      –‐— ——                                          —–                                                – Его много. Его слишком много. Его больше, чем этого дома. Чем его обитателей. Уилл думал об игрушечном крольчонке, которого изорвал отец. Думал о сарае и его мерзком запахе. О животных в этом сарае. О том, что он сам рвётся. Рвётся и трещит. «Цель. Она на мушке у тебя. Поймай момент и выстрели. Не стой истуканом». А куда он шёл? По лестнице вниз. Куда он шёл? Ко входной двери. Куда… Или… Он шёл… К отцовскому кабинету? Темнота и пустота. Очень странное ощущение ничего.                                Будто тебя нет. «Направь. Прицелься. Выстрели. Темп охоты тактичней ритма в музыке. Всё предельно ясно». Направь. Прицелься. Выстрели. Направить.

Прицелиться.

                                                      — —

Выстрелить.       ‐- ‐ — - -

— — -       —                                      -                                    направить       -– ‐––---       прицелиться       ‐–––– — — - —                               –––––                               «Ты мой слюнявый недотёпа, Уильям».

—             —             — — -            —             --

— -

——

——— ———

———— ––

————— -

————

———

—— –

— -----            -

——

——— — –

———— --

—————

———— -

——— — -------

—— ----

—

——

———       -

————

—————        -

————       -

——— ---

—— ------- -

—      -                  

«Выстрелить».       

Темнота рассеялась. Настоящее пробуждение настигло. Выбило воздух из лёгких, встряхнув мальчонку изнутри. Тот, обливаясь потом, схватился за стул

у стола отцовского кабинета.

Его как током ударило. Тени ночи заплясали вокруг Уилла пугающими неосязаемыми чудищами, и он резко отскочил назад. Пятясь и потея. Страх сковал Афтона-младшего. Он, озираясь по сторонам, стоял посреди папиного кабинета. В пижаме, босиком. Свитера на себе Уильям не обнаружил, повторно вздрогнув. Куда тот подевался, если ребёнок заснул в нём у себя на кровати? Смущало и то, что Уилл не проснулся в той самой кровати, а очутился посреди личных хором отца, трясущийся от холода и ужаса. Как такое возможно, чёрт подери? «Зачем я…» — глянув в сторону угла, где стоял грозного вида ящик с замком, предназначенный для хранения оружия, но пустой нынче, мальчишка помял минуту на себе пижаму, следом едва не задохнувшись от шока. «Направить. Прицелиться. Выстрелить». слова отца звучали как на репите… не прекращали мучить. «Направить. Прицелиться. Выстрелить». Ради чего… «…я здесь?» — спросил Уильям у себя. Опешил, прикидывая, какие могли бы быть намерения у любого человека, который держит в голове однотипные ядовитые строчки, разъедающие всё внутри. Строчки об оружии и о правилах его использования. Строчки о смерти. Что за мысли? Какого чёрта? Плохие Боги — — – — – — – — – — Дьявол и черти — — – — – — – — – — Они принуждают вершить беспредел.

(?одержимый?)

Он знал, что идёт вниз. Он помнил, что спускается. Приходит в кабинет отца. Но Уильям запамятовал, зачем. Завтра будет новый день. Нужно идти спать. Вставать утром рано. Уилл изучил взглядом погружённый во тьму кабинет главы семейства. Полки на стене позади рабочего места, мебель из чёрного дерева, светильник в углу, сложенные в стопки на столе бумаги. Ему не позволялось посещать эту комнату. Случай, называемый исключением, представлял собой крайнюю необходимость. Когда терзавший сына вопрос не требовал отклонений, тот решался нарушить трудовую вечернюю деятельность взрослого. Топтался несколько минут, затем стучал. Три удара, не меньше. Его могли проигнорировать, а могли впустить. Уильяму не нравилось в кабинете. Отец здесь не столько работал, сколько хранил документы, письма и регулярно выпивал. И Афтон-старший терпеть не выносил мальчишку в этом помещении. Довольно часто Уильяма прогоняли прочь резко и грубо. «Уйди с глаз», «Проваливай», «Сдрысни отсюда». Он привык слышать подобное в свой адрес. О пожелании доброй ночи и сладких сновидений речи не было. Лелеять без повода своего спиногрыза Льюис не был намерен. Зато ударить готов был всегда. Вероятно, папа совсем не скучал по нему, находясь в диких лесах и набивая свинцом звериные шкуры. Уильям презирал эту мысль, но раздумывая о том, скучает ли он по отцу, дать точный ответ был не способен. Клялся себе, что ему плевать на взрослого так же, как тому на него. И всё равно сомневался. В компании отца было страшно. А без него ещё страшнее. Особенно сейчас, ночью, стоя посередине папиных хором, Уилл почувствовал себя отвратительно. Охватила тоска. Сдавила в тисках тревога. Как бы Льюис отнёсся к новости, что Уильям начал задаваться вопросом, насколько приятно причинять боль людям? Поговорил бы с ним об этих эмоциях? Быть может, гордился бы? Последнее — определённо нет. Льюис Афтон никогда не гордился собственным маленьким ублюдком. Однако он хотя бы как-нибудь продемонстрировал и прояснил то, что испытывает, избивая сына и жену. Принижая окружающих. Он бы объяснил на своём языке, а мальчик бы его понял. Безусловно понял бы. Если не на уровне рассуждений, то на уровне чувств и ощущений. Он же его сын, бездарный и никчёмный. Но родной сын. Отец бы тоже сумел разобраться в непонятках ребёнка, даже если бы не захотел. Маме недоступны прелести уничтожения и садизма. Папа же знаком с их лакомой негой, с пленительным наслаждением, которое получал от причинения боли другим. Кошмары и поступки Уильяма были бы Льюису предельно ясны. Тоскливо оттого, что его ужасный и жестокий отец не рядом. Паршиво, ведь его несправедливый и гадкий тиран так далеко от дома. Выйдя из кабинета, Уильям отчуждённо глянул на мрачный лестничный проём, слушая тишину. Никого и ничего. Темно. Чернота поглотила не только свет — и звуки. В имении Афтонов снова до противного тихо. Мама спала наверху. Уставшая и несчастная. Ей жилось и без прочего скверно здесь, с нелюбимым человеком, с которым нет и элементарного взаимного уважения. Каково будет матери, когда она узнает, что сын, её милый мальчик, превращается в монстра? В их истязателя? Что он ловит бабочек на заднем дворе не для того, чтоб рассмотреть узорчатые тоненькие крылья, а чтоб оторвать? Что Уильям делает что-то, не осознавая что, порой странное и чудное? Что он, честный и отзывчивый ребёнок, скромный и робкий мальчонка, горазд был однажды схватить за горло одноклассника лишь потому, что ему почудился издевательский смешок? Уилл Афтон становился очень плохим человеком и чертовски боялся, что мать отречётся от него за это. Он растерянно всхлипнул. Нельзя жаловаться на такие вещи. Нельзя ныть и доводить этой дрянью маму до белого каления. Никому не нужны его слёзы. Отец прав, как обычно и бывает. Уильям озирался на безмолвие и тьму, и душу проедали навязчивые мысли: Пока нет в доме отца, кого стоит бояться? Монстров, прячущихся по углам? Или себя? Вместо того чтобы подняться в спальню, Афтон какое-то время проторчал у двери кабинета, после чего, переступая через необъяснимые опасения, через гнёт потока назойливых красноречий разума — в том числе неумолимого «Направить, прицелиться, выстрелить», — и вопреки неприязни ко всему вокруг, побрёл, ступая босыми ногами по половицам и поёживаясь, по коридору в гостиную. В которой горел свет. Его останавливал отцовский голос, повторявший, что никто не будет слушать надоедливые сопли. Никому это не нужно, кроме Уильяма. И Уильям никому не нужен, кроме отца и матери. Он будет раздражать всех слезами. Привлекать внимание к себе — глупость. Уилл совершал эту глупость прямо сейчас, высовываясь из-за угла и заглядывая в просторную комнату, где горит стоявшая на комоде лампа. Ведь он туп, ему хочется, чтоб его утешили, успокоили. Просто заметили, а не относились к ребёнку как к пустому месту. Запах сигаретного дыма сразу ударил в нос. Помявшись, напыщенный Уильям шагнул в помещение, к дивану, на котором спиной к проёму сидел дядя Джек. Тот курил, возясь со скомканной упаковкой курева за чайным столиком. Уилл покосился на стакан, пепельницу и на кучу окурков, потерев заслезившиеся от зловония глаза. Почему взрослый не спал? На часах половина третьего ночи, а он ничем: ни сном, ни чтением — не занимался, просто сидя на постеленном постельном белье и расходуя пачку редкостной гадости. Поражался Уильям тому, как можно ухитриться надышаться стольким количеством дыма и не задохнуться. Царапая пальцы на руках, кусая себе щеку, мальчик осторожно подошёл ближе и, видимо, настолько беззвучно, что когда попал в поле зрения мужчины, Джек сначала вздрогнул от неожиданности и поперхнулся, а потом с протяжным выдохом отвернулся, пряча в ладони лицо. — Издеваешься, чёрт возьми?! — резко выдал он, прокашлявшись и вытащив изо рта сигарету. — Хочешь человека до приступа сердечного довести? — Не хочу. Извините, — пролепетал Уилл. — Я нечаянно, — дядя раздражённо пробормотал грубость. — Нечаянно. За такое «нечаянно» треснуть могут, — он заговорил тише, вспомнив, что мать Уильяма спала наверху. — Чего забыл здесь? Время сколько? — Я проснулся, — прошелестел племянник, подойдя к креслу, в котором часто восседал отец после ужина. — И мне страшно. — Из-за чего? Ты темноты боишься? — неуверенно предположил взрослый, наконец обратив на него взгляд. В груди мальчика отчего-то разлилось нежданное спокойствие, почти мгновенно уступившее тревоге. — Не совсем, — Афтон-младший пугливо сморщился. — А есть на самом деле лунатики? — Кто есть? — не понял Джек, затягиваясь. — Лунатики. Они во сне ходят. Мужчина постучал по столешнице стаканом, и как Уилл лишь в этот миг увидел, наполовину наполненным. Мальчику хотелось верить, что в нём вода, а не джин или что-то похожее. — Я лунатиков не встречал, — отмахнулся от вопроса дядя. — Не знаю. — А я… Мне кажется, я лунатик, — буркнул Уильям, сжимаясь всем телом и передёргиваясь. Слабый голос его осел, комок слёз встал в горле, не давая продолжить. Нет, Уилл Афтон понятия не имел, кто он. Лунатик или не лунатик. Но предполагал, что был кем-то мерзким. Ожидая стандартного: «А мне что с этого?», — мальчик застыл, ногой поворотив край ковра, и, не получив как таковой реакции на своё заявление, нервно произнёс: — Я во сне ходил. Поэтому боюсь. — Тебе могло это присниться, — сказали ему, на что Уильям окончательно понурил голову. — В-вовсе нет. Я не спал. Т-то есть, — его прервал собственный разгорячённый вздох. — Я видел что-то. Я был к-как не в себе. Н-не в своём теле… Смотрел со стороны. И я проснулся и… и оказался внизу, это правда…! Я не вру, я ш-шёл, п-пока спал. И д-думал о чём-то п-п-плохом. Мне с-страшно… Слёзы выступили на глаза, и он не успел заметить, как расканючился, точно малый ребёнок. Рукавом провёл по лицу, всхлипывая приглушённо. Если отец выслушивал такой слезливый лепет, это заканчивалось тем, что он либо принимался досаждать презрительными высказываниями, либо вообще не реагировал, не смотря на сынишку, что было вдвойне хуже. Уилл, пытаясь остановить слёзы и от воспоминаний об отце расклеившись хлеще, наблюдал за сидевшим перед ним дядей. Джек поначалу как будто бы не принимал участие в том, чтоб улавливать смысл сказанного младшим. А потом скривился вдруг. Не то в отвращении, не то в каком-то страдальческом состоянии. Он поднял мутный взор на хнычущего племянника, проговорив совсем тихо и абсолютно несопереживающе: — Я… ненавижу детские слёзы, — Уильям тотчас прервал всхлип, перехвативший дыхание, первые полминуты безуспешно усмиряя вскипевшие нервы. — Я их не переношу. У меня голова болит. Не плачь, ей-богу. Иди в кровать, — Джек махнул на выход из гостиной. — Тебе на учёбу завтра. — Я т-там не усну, — прошептал Уилл, дрожа и задыхаясь от ужаса. Наконец, его перепуганный взгляд был удостоен внимания старшего. — Наверху. Я боюсь, — на что он рассчитывал? Неизвестно. Но Уильям не лгал, ибо просто лечь спать после пробуждения у отца в кабинете у него не выйдет. — Опять что-нибудь странное с-с-случится. А мама… она устала, я не з-знаю, к ней идти и будить… Она не выспится тогда. — Не нужно мать свою беспокоить, — поддакнул мужчина, чему мальчик слегка изумился. — Утри слёзы. Хватит. Ничего страшного же не произошло, верно? — дядя ненадолго отвёл от лица сигарету. — Ничего не произошло. И зачем реветь? Не плачь, — велел он, но так, что приказного тона даже не приметишь. —… В-… вдруг это снова произойдёт?.. — прошевелил бледными губами Афтон-младший, стараясь успокоиться и объяснить внятней. — Я б-буду снова… бродить. Во сне. Как лунатик. А если я выйду на улицу, и н-н-никто этого не услышит? Если я что-то сдел-лаю?.. Я не смогу так уснуть. Он уже не надеялся услышать слова поддержки или утешения. Не ждал ни объятий, ни улыбок. И так понимал, что не дождётся. Хотелось просто получить что-то вразумительное и логичное. Рационально пояснившее, что бояться нечего. Только и всего… Хотелось также себе не лгать. Потому что в глубине души Уильям Афтон всё же жаждал быть услышанным и понятым. Для него происходящее не бессмысленность. Ему страшно и боязно. С ним делалось неладное. Как быть? В одиночку он, вероятно, этого не перенесёт. Уилл чувствовал, как сжимается сердце и скукоживаются нервы. И как оболочка рвётся, ибо его, Уильяма, слишком много. Секунды, сродни бесконечности, дядя Джек ничего не предпринимал. Не двигался, неотрывно пялясь на ребёнка. Следом же, опустив глаза в пол и более не поворачиваясь в сторону сопляка, молча схватил одну из мягких подушек, лежавших у подлокотника, и кинул к противоположному, расправляя одеяло. Мальчишка недоумевающе смутился. — Ложись, — Джек кашлянул, прочищая потом горло. — М-можно? — неверяще спросил Уилл. — Да, — взрослый был немногословен. Однако распинаться не представлялось надобным. Присев на край дивана, Уильям сглотнул и, избавившись от тянущего и режущего чувства, залез на него с ногами. Свернулся калачиком, втиснувшись в спинку и устроившись максимально тесно, дабы занимать поменьше места, зарылся по переносицу в одеяло, улёгся в итоге на левом боку. Тревога потихоньку сгинула, и то самое тепло вновь насытило его грудную клетку кислородом. Мальчонка едва ли не счастливо улыбнулся, не обращая внимания на запах дыма. Посмотрел на своего спасителя, который о чём-то думал, в стену взирая. «Если это произойдёт снова, он не даст мне уйти. Он услышит, — мысленно успокоил себя Уильям, толком не фокусируя зрение. — Всё теперь хорошо. Завтра будет новый день». Плохих вещей в голове не осталось — одни отклики счастья и усталости. Не было и терзаний об отце. Это несказанно радовало. Его взгляд, наверное, казался боготворящим, в то время как взгляд дяди ничего не выражал. Уилл не впервые это лицезрел: порой во взоре Джека нельзя было прочитать, о чём он думал. Какие эмоции испытывал. В каком находился настроении. Было странно видеть его таким — не печальным, не весёлым, не угрюмым, не злым. Никаким. В какой-то степени это и пугало. Джек не упустил прикованного к себе внимания. Увидел, с каким интересом, благодарностью, любопытством и надеждой племянник смотрит на него. И воздержался от лишних комментариев. — Засыпай, — сказал краткое, в последний раз затягиваясь. С таким глубоким вдохом, что его лёгкие наверняка целиком заполонил едкий серый дым. — Я сейчас потушу. — указал он на сигарету. — Угу, — отозвался сонно Уилл. —… Спокойной ночи. — и зажмурился. Ждал и ждал до последнего в тишине ответных пожеланий, наивно выпрашивал про себя, чтоб к нему прикоснулись, поправили одеяло неловким движением, потрепали по волосам. Но пускай этаких нежностей он так и не получил, умиротворение всё равно грело Уильяма изнутри, и мальчишка в спокойствии отдался тем далёким от существенной реальности грёзам. Ничего страшного. Всё хорошо. Завтра будет новый день.

***

Суббота. До возвращения отца один день. Уилл скорее склонялся к тому, что этот факт его печалит, нежели наоборот. Мальчик метался от безграничной тоски по Афтону-старшему до практически безразличия. Последнее чувство посещало Уильяма отныне чаще, оттого он трепетал от стыда и… гармонии. Какой стыд? Так и должно было быть. Уильям Афтон не должен был скучать по своему отцу. Не тяготили проблемы. Приход из школы не значил обречённость перед неизбежным. В который раз Уилл определил для себя, что папа и дядя Джек несмотря на родство кардинально друг от друга отличались. Возможно, второй был снисходительней потому, что Уильям ему всего-навсего племянник, а не сын — об оценках всю прошедшую неделю он не спрашивал вообще. Быть может, не считал это надобным. Лишь вечером четверга мама поинтересовалась при нём у мальчика, какой результат тот заработал по тесту, написанному во вторник. Была твёрдая четвёрка, первая за вторую половину учебного года, огорчившая Уилла чуть ли не до слёз. Отец такой балл ненавидел пуще, чем самый низкий. И порол за четвёрки вдвое усердней, чем за всякое «неудовлетворительно». А реакция дяди на данный результат не была негативной. «Ты в курсе, что твой отец был отрадным разгильдяем? — рассказал он в ответ на детское хныканье. — Прямо как я. Хотя, единственное исключение, скажем, по математике: у меня стояло «отлично» по этому предмету. А вот Льюи чаще окна бил, чем приличные оценки получал. И смотри каков! Живёт припеваючи. Ничего эти закорючки в тетрадях ему не испортили». Поэтому в тот четверг Афтон-младший был безнаказанно отпущен с чистой совестью, избежав даже подзатыльников. Никаких побоев за две недели. Он поверить не мог в такое везение. — А ваш отец любил охоту? — полюбопытничал субботним утром давно позавтракавший Уильям у дяди, который полудремал в кресле, не спавший, судя по внешнему виду, до раннего утра. Мальчик сидел за чайным столом, собирая между тем пазл, купленный на днях. — Не любил, — не открывая глаз, ответил Джек. — Он работал и пил. Пил и работал. И так по кругу. Мальчишка сощурил брови. — Вы скучаете по нему? — осторожно спросил, втянув инстинктивно голову в плечи. — Немножко? — Может, скучаю, — неоднозначно отозвался мужчина. — А может, и нет. Что это? — дядя выпрямился, кивнув на разбросанные по столу кусочки пазла. — Биг-Бен, — Уильям усердней принялся копаться с собиранием картинки, дабы показать родственнику свою непоколебимую усидчивость и незыблемую упёртость. — Я хочу его сделать до обеда! Чтоб заняться потом рисованием и всяким разным… — Подложи что-нибудь, — сказал ему Джек. Уилл непонимающе моргнул, посмотрев на него. — Газету подложи. Или бумажку. Пазл собранный ж не перенесёшь со стола без чего-то такого: посыпется весь. — Точно… — К щекам кровь прилила. Надеялся продемонстрировать себя с хорошей стороны, а получилось как всегда. — А вы любите пазлы и мозаики? — Сколько нынче вопросов, — пробормотал взрослый, придя в себя и поднявшись на ноги. — У меня отсутствует концентрация, я не умею долго просиживать штаны за подобным занятием. Подперев кулаком подбородок, Уильям проследил до кухни за дядей взглядом, прежде чем он скрылся в проёме. Дядя Джек сегодня нервный. Из-за бессонницы, скорее всего. И из-за головной боли. Как Афтон-младший понял, она его не покидала абсолютно. — Как успехи? — в гостиную заявилась мама, одетая в весеннее платье зелёного цвета. Улыбнувшись, женщина наклонилась к чайному столику, за которым восседал сосредоточенный сын, восхищённо ахая: — У тебя здорово выходит, дорогой! Очень цельная картина. — Я же задний фон не доделал. Она вовсе не цельная! — воодушевлённый Уильям покончил с часами на верхушке башни, радушно хихикнув. Задрав подбородок, внимательно поглядел на мать, похорошевшую за эту неделю. Оливия прямо-таки расцвела. Носила лёгкую одежду. Смеялась. Черты лица её разгладились. И она начала распутывать из тугого пучка свои волнистые длинные волосы, что были у неё просто чудесными! Афтон-младший просиял несдержанно: — Ты сегодня красивая. Особенно красивая, мам, — и прыснул, когда та щекотнула его за шею. — Спасибо, милый. Думаю, этим утром у меня впервые получилось симпатично вырядиться. Отец был бы не в восторге. Он и без того называл супругу распутной дамой, а порой срывался на чересчур гадкие словечки. Но сегодня Оливия рискнула подобрать одежду под свои желания, игнорируя думы о муже, который вольное поведение жены не оценил бы. Оставив сынишку дальше увлечённо возиться с пазлом, женщина, поправляющая рукава и причёску, вышла из гостиной в кухню, где прислонился к гарнитуру Джек, трепавший волосы. Включив воду, он плеснул из-под крана на себя ледяные брызги, жмуря глаза. — Нормально себя чувствуете? — участливо решила узнать Оливия, облокотившись на угол холодильника. — Вполне, — ответил мужчина, склонившись над раковиной. — Сон туго давался. Мутная башка… Вот и всё. Вопреки тому что Льюис настоятельно рекомендовал не заводить наедине беседу с его младшим братом, Оливия уже не раз избегала этого совета. С ума ведь сойдёшь, если будешь в гробовом молчании обслуживать человека, словно призрака, и между тем не обращать внимания на сожительство. — Мигрень, Джек? Джек попытался придать себе расслабленный вид. — Не знаю… Ничего не помогает. Возможно, кое-кому следует всего-то поменьше дышать куревом и напиваться, — вкинул он, усмехнувшись. Оливия однако же сохраняла невозмутимый настрой. — С этим нужно как-то бороться, вы сам не свой… — Ей-богу, прекратите. Я разберусь, — заверил её мужчина, изогнув губы в улыбке. — Вы последний человек, который обязан терзаться моим самочувствием. — У нас есть подходящие медикаменты. Если вы увидите в них необходимость, — женщина кивнула на боковой верхний ящичек. — берите на здоровье. — Да-а, разумеется. Благодарю. Проведя по поверхности стола смоченной тряпкой, женщина, сглотнувши, резко перевела тему разговора: — Я… попрошу вас об одной услуге?.. Простите, бога ради, простите за столь наглое обращение… — она лихорадочно потёрла ладони, на которых кожа, как заметил Афтон, трескалась и краснела от постоянной влаги. — Что вы… Нет повода извиняться, — заверил Джек, за что был удостоен любезным взором. — Стряслось что?.. Или какие-то, м-м, проблемы?.. — он совладал с приступом одышливого кашля. — Нет-нет. Никаких проблем. Никаких. Понимаете, — замешкалась Оливия. — Мне в кои-то веки пришла от сестры моей старшей весточка. От Ребекки. Льюи против того, чтобы я поддерживала с ней связь… из-за своих принципов запрещает слать ей письма. И тут она написала. Звала встретиться. А я её в глаза не видела, наверное, несколько лет! Понимаете? Устроилась прачкой в соседнем городе, рядом, можно сказать. Буквально недавно! Я бы сестрицу навестила… с удовольствием, если… если вы не будете против последить за домом. Хотя бы до вечера. И я не затяну поездку надолго, не подумайте! Джек порядком стушевался: — Я совершенно не против. Мне несложно, мэм. Что может… В смысле… Какое мнение насчёт этого у моего брата? Не опасается, случаем, что я устроюсь здесь на полном серьёзе как дома? — хмыкнул он, однако сарказм ничуть не нарушил беспокойств жены Льюиса. — Мы не списывались, — призналась Оливия. — Мой муж не звонил в дом дня два приблизительно. А я не хочу тревожить… Мне очень надо её навестить, — голос женщины снизошёл до полушёпота, демонстрируя явное рвение и скрытый намёк на настоящий расклад дел. — Знаю, это глупо. Глупость, эти утаивания… Ему бы не понравилась эта затея. Отправилась чтоб я бог весть куда… К сестре, с которой не общалась. Я понятия не имею, когда… как скоро доведётся получить ещё такой шанс. Льюи трудный человек, Джек. — Не сомневаюсь, — произнёс тот. — Поверьте, я знаком с доброй половиной его странностей. И я не он, соответственно удерживать вас тут я не имею… права? Да, именно, — кивнув каким бы то ни было мыслям, Джек вздёрнул подбородок и натянуто улыбнулся. — Льюис ни черта мне не наказывал, так что это не на моей совести. Вы свободны в своих действиях. — Правда так полагаете? — она прикусила губу. — Вероятно, для вас это пустые терзания, но я не ведаю… Мало ли — Он возложил на вас должность наблюдателя, уж простите за такие откровения. — Ну, мой брат хозяин этого места. А пока дом не под его надзором, хозяйкой становитесь вы, верно? Это ведь и ваш дом. Я всего лишь гость. Женщина судорожно вздохнула. — Пожалуй. Значит, вы действительно нормально отнесётесь к моей временной отлучке, сэр? — Нормально, — успокоил Джек. — Не переживайте. Бледнота сошла с порозовевших здоровым румянцем щёк, когда внешне Оливия наконец-то расслабилась, перебирая пальцы руки другой. Посветлела, на миг прикрыв от облегчения веки. — Как вас отблагодарить, не знаю… — смешалась она стеснительно. И опередила фразой слова наподобие «это того не стоит, мэм»: — Встреча с сестрой правда много для меня значит. Сколько — вам не представить. — А где ваша сестра до сей поры была, если не секрет? — поинтересовался мужчина, снова включив кран и умывшись. Проку ноль. Так же болит. — Проще будет назвать, где она не была, — улыбнулась Оливия при размышлениях о сестрице. — Ей не нравилась чрезмерная родительская опека. Зашла у них речь о том, чтобы выдать Ребекку замуж — сестра и сбежала. И уживается до сих пор. Как может. Я её не осуждаю ни в коем случае. Она бойкая девчонка, не намеренная подчиняться воле отцовской. Такой подход к жизни гораздо лучше, чем мой, неропотный, беспрекословный, и подход моего братца. — Что с братом? — спросил Джек, и Оливия ответила, без утайки, без воздержания от дрянной истины. Желая выговориться впервые за столько лет. — Повесился. Влез в долги и посчитал, что правильней будет теперь влезть в петлю. — Чёрт подери, — открыто ужаснулся Джек, плеснув случайным образом воды из-под крана на пол. — Это… Это кошмарно. Мне искренне жаль, — поддерживал он из рук вон плохо, но, казалось, супруге Льюи этих его жалких попыток было более чем достаточно. — Лет шесть прошло. Уже отпустила. Нашей семье откровенно не везёт ни в материальном плане, ни в плане счастливой идиллии. У меня сестрёнка должна была быть младшая. Мая. Она умерла в годовалом возрасте. Будь отец с матерью поблагоразумней, дважды подумали бы перед тем, как заводить четвёртое дитё без каких-либо средств к существованию, — прежде чем её слушатель умудрился прийти в себя после услышанных прегадких подробностей, в кухне возник Уилл, юркнувший к столу и взявший из прозрачной круглой тарелки красное яблоко. Женщина укоризненно глянула на мальчишку: — Как же обед? — Он не так скоро, мамуль, — напомнил Уильям с жалостливым взглядом. — И я несильно есть хочу. Ну можно? — Ладно-ладно. — расслышал Джек, уставившийся на суетившегося ребёнка. — Только пообещай, что не откажешься от супа! — А с чем суп? — задал вопрос младший Афтон, надкусив сочный фрукт. — А я Биг-Бен собрал. Весь! Картина теперь цельная. А дядя Джек тоже будет супом обедать? — Конечно. Правда, Джек? — Естественно. У тебя на губах грязь, — обратился он к Уиллу, крутившемуся подле него. — Где? — не понял мальчик, потерев нижнюю губу. — Тут? — Нет, тут. Подойди, — Джек пальцем ткнул в неопределённую точку, а затем большим и средним прописал в лоб Уильяму лёгкий шутливый щелбан. — Попался. — Эй! — рассмеялся Уильям. — Нечестно…! — Не буянь, милый. У твоего дяди болит голова. Послушай лучше, — повернулась к сыну Оливия. — Как отнесёшься к поездке в другой город вместе со мной? Прямо сегодня, после обеда? — В другой город? Насколько? — До вечера, предположим. Про тётушку Ребекку помнишь же? Она позвала меня повидаться спустя много лет! Что скажешь? Не хочешь составить компанию? Познакомишься заодно с моей сестрой. Не волнуйся по поводу папы, — проговорила она, приметив волнение в глазах Уильяма. — Мы вернёмся до его приезда. Это ничем непримечательная поездка, и ему мы не сообщим о ней. — Не сообщим… — Уилл с сомнением посмотрел на свою мать, потом на родственника, поёживаясь и нервничая. Джек всё-таки потрепал племянника по волосам, заставляя себя выбрать и проговорить поднимающие дух слова: — Отец твой не узнает. Не кипишуй насчёт этого. — Это хорошо, но… мне вообще не хочется, если честно. — Правда? — изумилась мама мальчишки. — Не хочешь съездить, сынок? — Не-а, — сознался Уильям. — Завтра надо будет заниматься уроками. И папа приедет. Поэтому за сегодня я кучу всяких срочных дел переделаю! Рисовать буду. И макет ещё!.. — Какой такой макет? — произнесла Оливия в замешательстве. — Макет цирка, — знающе ответил Джек. — Он с ним возится со среды, кажется. — Со вторника, — поправил мальчик и задорно ухмыльнулся. — Я буду до вечера его клеить из деревяшек, чтоб основание доделать. И крепления…! Дядя Джек, ты поможешь?.. Чуть-чуть! С креплениями? Дальше я сам, честно! — ему без энтузиазма кивнули, пообещав разобраться с мелочёвкой макета. Женщина мяла рукава, то заворачивая, то распрямляя. Озадаченно щурилась, удивлённая тому, что ребёнок не горел желанием выбраться из скорлупы имения Афтонов и повидать родную тётушку, про которую матушка рассказывала несчитанное количество историй. Как быть? Неужто в самом деле оставлять мальчика дома? — крутился в голове Оливии вопрос. — Не задумывайтесь об этом, — сказал ей Джек, выводя из ступора. — Ничего, полагаю, страшного, если вы поедете… А он останется. — Да, мам! Ты поезжай, а я дома буду, макет соберу наполовину, — встрял Уильям, влезший на стул. — Тебе нужно поехать к тёте Ребекке. Она наверняка соскучилась! — Ты точно решил, Лиам, милый? — уточнила Оливия в недоверии. И мальчонка закивал, убеждённый на все сто процентов. — Тогда… Тогда договорились, — согласилась, переступая через страхи, его мать. — Будешь вести себя прилично? Уильям дал самую настоящую клятву, что во всём будет слушаться взрослого, оставленного за главного. Он в принципе не был ребёнком проблемным (хотя отец уверен в обратном), и бедокурить не любил, потому вряд ли у них с дядей стрясётся что-то непредвиденное. — Я буду в порядке, — сказал Уилл маме, дабы и ту уверить в собственной безопасности.

***

Обед прошёл обыкновенно. За окном сгущались тучи, что предвещало к ночи первую за сезон грозу. Мальчик ненавидел гром и молнии: в этих окрестностях они бывали особенно громкими и ослепительными. Судя по всему, как и всё приближённое к имению Афтонов. Оптимизм Уильяма давал слабину с каждой ускользающей четвертью часа, оттого к половине второго после полудня, уже когда мама готовилась к выходу, ему приспичило усомниться в том, что отпускать женщину в соседний городок и переживать ненастье погоды в одиночку было правильной идеей. Её следовало отменить. Пока не поздно. Афтон-младший ломал голову, таскался по первому этажу до момента торопливого отбытия Оливии Афтон из дома. Уильям так и не решился отказаться от намерения не ехать с ней. И, будучи наедине с практически опустевшими стенами, тьмой, Уилл неожиданно для себя ощутил неподдельную панику. Не в состоянии был объяснить, откуда она взялась. Что за амбиции побудили его выпалить ту муть? Уильям реально поверил в то, что трусость покинула его? Поверил в якобы самостоятельность? Мол, справится без матери? Какая бессмыслица. Стоило хранительнице домашнего очага покинуть эти холодные стены, они тотчас начали сдавливать беспомощного мальчугана со всех сторон, потолок сделался непривычно низким, проходы сузились. Хлопнула входная дверь — и скопление гнили увядших человеческих эмоций словно облепило её, заглушило звуки извне. Он был тут заперт. Мечтал выйти и удрать из отчего дома, ставшего для юного Афтона темницей страданий. А всё равно не ушёл, даже при подвернувшейся возможности. Из-за макета ли?.. На протяжении нескольких часов после маминого ухода мальчик к нему не притронулся, то сидя в углу кровати завёрнутым в одеяло, то залезая в шкаф со спёртой из затхлого подвала лампой, куда Уильям не совался (?откуда чёртова лампа взялась, чёрт возьми?). Тишина его неумолимо раздавливала. Джек к племяннику не заходил и гостиную не покидал. Уилл был расстроен, но вместе с этим — и нет. Опять противоположные друг другу чувства, он успел от них устать. Он не хотел кого-либо видеть. Ни дядю Джека, ни мать, ни отца, ни пляшущие по стенам тени. Он не хотел видеть вообще.

«Да что же это такое?» — негодовал мальчик, куснув себя за костяшку тоненького пальца.

Пугала гроза? Затишье, повисшее в необъятном пространстве этого дома? Одиночество? Уильяму было отвратительно, а часа четыре назад так беззаботно. Афтон-младший принял окончательно, что в нём происходили необратимые перемены. Перемены крайне запутанные.

«Это пройдёт, — тешился Уилл, возясь с рисунком. Который не являлся таковым. Это были просто замалёванные красным, синим, зелёным и фиолетовым листы альбома. — Я трус, и мне страшно. Но это пройдёт. С грозой и одиночеством. Солнце вернётся. И мама. И новый день. Завтра наступит новый день. Новый день. Завтра будет новый день, не похожий на предыдущий. Лучше предыдущего.

направить, прицелиться, выстрелить

Но я это всё ненавижу. Ненавижу новые дни. Я…» Он опомнился, обнаружив, что изрисованная бумага валялась под столом и разбросана была на кровати. Грызя кончик простого карандаша, Уильям минутой позже выронил его, вздрогнув: почему-то он сидел в темноте, не включая настольной лампы. Принялся судорожно складывать листки в стопку, следом засунув их пачкой в альбом и убрав с глаз долой. Почему он помнил свои действия, но не помнил, о чём думал? Тело его работало и двигалось будто бы механически. По-че-му? «Завтра будет новый день», — мальчик вздохнул. Чего он разбушевался? Да, мама уехала. Да, становилось темно, мрачно и пасмурно. Но ведь это временно. Сейчас надо перво-наперво выполнить те задачи, которые Уильям поставил перед собой — покончить с основанием макета цирка. Его мини-версии. Чем Уилл занимался с обеда до теперешних семи часов? «Семь? Так скоро?» — опомнился младший Афтон. Прекратить валять дурака. Он кучу времени потратил впустую. Надо это исправлять. Подскочив к стулу, приставленному к стене, на котором расположена была на двухслойной картонке аккуратная деревянная недо-постройка с недоделанным основанием, он бдительно осмотрел поделку со всех ракурсов и отметил недочёты. Зачем он его начал? Какой был смысл? Уильям сделал что-то бесполезное. Незначительно. Отец и так сломает это, если разгневается.

Неправильно оставлять дело незаконченным. Папа учил данному правилу. Уильям обязан собрать, раз уж приступил. Обязан…

К его великому огорчению, деревянных деталек определённо недоставало. Их в запасе всего ничего, и жидкий прочный клей некстати закончился. Удача, как оказалось, была не в пользу маленького Уилла. Тот, озираясь на наполовину зашторенное окно, на сумерки, утопающие в томной завесе пасмурных туч, в неопределённости замер. Спуститься в подвал, где перегорела лампочка? Поискать? Там, возможно, отыщется запасной тюбик вязкой скрепляющей жидкости. Покинуть спальню спустя несколько часов. Столкнуться с бездонной пучиной пустоты и страха. Снова быть раздавленным стенами. «Перестань, — Уильям обратился к себе. — Чем бы ни были эти чувства, они же…» Не содержали в себе ни капельки истинных переживаний. Они бессмысленны, как то, что порождает и создаёт Уильям Афтон. «Верно». Их необходимо преодолеть. «Подвал. Подвал. Слишком легко и… Слишком сложно для меня. Для труса». Их необходимо стереть. «Я хочу быть смелым. Мужественным. Бесстрашным. Как папа. Нет. Стоп. Ошибка. Нет. Не как папа. Как рыцари в книжках. Я хочу быть отважным. С храбрым и чистым сердцем». Растоптать, раздавить, как раздавливали стены. Уничтожить.

«Я не боюсь. Я ни капельки не боюсь».

Он думал о страхах, которые давным-давно пора преодолеть, шагая по погружённому во тьму коридору второго этажа. Спускаясь по лестнице. И вместо окутанного чернотой подвала двинулся абсолютно в противоположном направлении. Победить страхи, ночные кошмары, совладать с изнывающими чувствами и болью при воспоминаниях о жестоких наказаниях, при мыслях об отце, по которому Уильям не скучал (верно?). Забыть накрывший однажды мальчишку ужас, когда тот уловил, ощутил каждой клеточкой организма невыносимый смрад. Смрад, которые по-прежнему витал вонью в сарае на заднем дворе, потому что отец практиковал очень скверное дело. Отец любил скверное дело. И он чертовски обожал запугивать им никчёмного сынишку. Ибо понимал — видел, — что маленькому Уиллу боязно. Льюис Афтон осознавал — и безусловно упивался этим, — что маленький Уилл Афтон до дрожи не выносит сарая и тамошних паршивых вещей. Если Уильям не прекратит впадать в истерику и слёзы, лишь слыша угрозы очутиться внутри этой постройки, отец будет продолжать измываться над ним. Страх перед полюбившимся папой наказанием единственный, с которым он пока что способен справиться. Раз появился шанс. Раз Уилл сказал себе, что этого хочет. Он не должен путаться, бояться, рыдать и творить хаос, какой творил во снах. Он не должен становиться таким же неуправляемым, как Афтон-старший. Он должен контролировать. В первую очередь себя. Свою голову, свои действия, желания, сны. Ему правда не нравилось его переменчивое поведение. «Я стану сильным и храбрым, — сказал себе Уильям. — Я больше не буду бояться. Тогда папа полюбит меня, — нет. И нет. Ошибка. Опять ошибся, глупый, глупый Уилл. — Тогда я смогу защититься. И защитить маму. Я не буду как отец. Мне не придётся нуждаться в нём». Что может быть лучше?.. В таких помыслах Уильям брёл сначала на цыпочках мимо гостиной, затем неспешно по траве до белого забора, а пройдя вдоль, остановился, беспристрастно взирая на сарайчик скромного вида. Грязно-бурого цвета, закрытый на защёлку. Обычный внешне, но, стоит распахнуть скрипучую дверь, он представит на всеобщее обозрение чудовищное зрелище… и пробудит, словно живой организм, мерзкую вонь своей пасти. Пошатнувшись, Уильям попятился, перед глазами поплыло. То ли от слёз, которые всё же выступили. То ли причиной тому было охватившее мальчика потрясение. Он пришёл сюда. Ради чего? Он… он идиот. Бежать прочь, ради бога, бежать прочь… «Бестолочь недоношенная, — всплыли в мутной пелене рассыпающихся по крупицам здравых мыслей речи отца. — Какой же ты трус, Уилл. Поверить не могу». «Я не трус», — возразил про себя ребёнок, завернувшись в тёмно-синий свитер. Небо над ним было покрыто непроглядным мраком. — Я не трус, — выпалил Уильям вслух, глубоко вдыхая и выдыхая. Один, два, три, четыре… пять. Господи, это всё дрянь. Хватая ртом свежий воздух и концентрируясь на отдалённом пении сверчков, Уилл ступил ближе на шаг, на второй, дёрнул вбок задвижку, отскочив влево, чтобы не лицезреть внутренности этого жутчайшего (после отца) чудовища. Ногой толкнул дверь. «Просто зайди туда, — говорил, произнося это беззвучно белыми губами. — Зайди на минуту. Шестьдесят секунд. Ровно шестьдесят, Уилл. Пожалуйста. — он умолял себя, не позволяя искажённым образам прошлого просачиваться в мозг. — Ну давай…» И пускай происходящее было абсурдом и безрассудством, которое не иссякло после сегодняшних выступлений организма и разума, мальчишка-таки заглянул внутрь, подавшись вперёд. Потому что нужно учиться быть храбрым. Он не ожидал встретить помещение сарая таким. Отчуждённым, застывшим во временном потоке, пустым. В разных смыслах. Стены, старые доски, пыльные захламлённые полочки, грязный пол, древнейшая без преувеличений москитная сетка с дырками. Колесо и спущенная шина, искусственный мех. И никакой крови. Уильям осторожно, даже недоверчиво, принюхался, кое-как расправив сгорбленные плечи. Ничегошеньки нет. Сохранились неприятные ароматы, однако нет того самого зловония. Здесь чисто. Чище, чем обычно. У мальчишки от сердца отлегло. Обошлось. Пробежавшись взглядом по помещению, Афтон смахнул слёзы с глаз, отсчитывая секунды. «А если я схожу с ума? — подумалось ему. И дыхание мгновенно спёрло. — Мне не мерещится?» Он таращился на замызганный грязью, краской и чем-то ещё узкий столик, размещённый под квадратным окошком, опутанным паутиной. Приглушённый свет с улицы проникал через него, падая тусклыми бликами на стену. Ничего нет. Зверей нет. Если сперва эта новость Уильяма обрадовала, то сейчас ребёнок нешуточно забеспокоился. Метаясь как птица в клетке, Уилл боялся моргнуть, чтобы нарушить умиротворённую картину и увидеть в следующую секунду лужи крови, стекающей на пол; вонючее месиво, распростёртое по столу; внутренности; смрад. Его прошибло резью подозрений. Колких, острых, как лезвие. На репите в голове гремело: Направить, прицелиться, выстрелить Направить, прицелиться, выстрелить Если то, что он сейчас видел перед собой, — неправда? Ложь, фальшь, обман?! Что, если ему мерещится? Якобы здесь пусто. Якобы здесь нет всего этого кошмара? А если ему мерещилось раньше?

Это же такая дурость.

Каким идиотом должен быть отец, чтоб не убирать после себя то, что оставалось после его занятий скверным делом? Льюис не бросал бы всё то.

Чтобы оно гнило. Чтобы оно разлагалось.

                              Он не считает…       Он перестал считать

сбился

Двадцать четыре? Или всего двенадцать? Сколько он здесь находился? Лёгкие Уилла сдавила невидимая тяжесть. Мальчик отшатнулся. Сколько раз из тех, что он бывал тут в период наказаний, Уилл Афтон видел своими глазами действительно то, что было на самом деле?.. Он мог увидеть это однажды,

чтобы вспоминать это вечность. Вспоминать и представлять каждый божий раз, когда отец кидал его сюда, запирая снаружи.

«Меня это забавляет, — однажды восклицал отец, а его пятилетний сын был чересчур напуган, чтобы переваривать смысл сказанного старшим. — Меня забавляет то, как ты шарахаешься этого места. Ты правда видишь то, что видел в свои четыре года, снова и снова, раз за разом, Уильям?» тут ни черта нет. И не было. Всякий раз не было, когда Уильям забивался в угол, брошенный в одиночестве. Конечно, отец убирает за собой. Он бы не оставлял то, что гниёт, ради того, чтобы доводить мелкого отпрыска.

Здесь нечем дышать

На чём он остановился? Счёт? Какой счёт? Цифры…                               двадцать шесть?..

«Мам… — пронеслось в голове, прежде чем Уилл понял, что вообще с трудом различает, где находится. И в душе не чает, где дверь и выход. — Мам… Папа!» — П-пап…! — Ты здесь что забыл? Невидящим взглядом Уильям обернулся на источник звука, застывая по центру помещения, неожиданно вспомнив, что досчитал до ста тридцати восьми. И что торчал в сарае дольше, чем рассчитывал. А перед ним в проёме стоял дядя Джек, нахмуривший брови. Изучив составляющее сарая, он вдохнул и сморщился. — Неприятный запах… тут. В чём дело? — насторожился мужчина, прислонившись из-за неустойчивости к дверному косяку. Спал, что ли? — Ты дрожишь. Первые секунд двадцать Уилл просто-напросто не шевелился, только трясясь. Язык у него онемел, не сразу получилось задать сиплый вопрос: — В-вы же не видите? К-крови? И… и… — Какой крови? Нет тут ничего. В чём дело? — хрипло повторился Джек. — Что ты делаешь за пределами дома в такой час? Темнеет ведь. И грозы… Грозы… Уильям ошалело огляделся на абсолютно пустой обыкновенный сарай с различимым запахом гнили. Но не переполненный трупами зверей и не залитый их кровью. «Я ненормальный. Со мной что-то не так, да?» Мальчик не позволил себе заныть. Посмотрел опустошённо на стоявшего в трёх шагах от него взрослого, который то озирался на дом и небо, то вновь поворачивался на шмыгающего носом племянника. Прощупывая его съёженную оболочку каким-то слишком уж безучастливым взором. Опять ничего не выражающим. Голова у дяди так же болела: об этом свидетельствовало его ленивое потирание правого виска. В крошечном оконце над столом наблюдались громоздкие тяжёлые тучи, надвигающиеся на окрестность. Скоро начнётся гроза. Следовало как можно быстрее вернуться домой. Всё прошло… «…да? Это закончилось, — Уильям сумел воспротивиться дрожи. — Никаких трупов и крови. Всё кончено». От успокоений касаемо случившегося, от утешительной мысли, гласящей о том, что сегодняшний кошмар останется в сегодняшнем дне, а завтра наступит ещё один день, не похожий на предыдущий, гораздо лучше него, Уилла прервало то, что дверь сарайчика издала противный и режущий слух скрип, нехотя закрывшись. Пришлось оторваться от окна. Сердце тревожно заухало в груди, и у мальчика загудело в ушах. Когда отец занимался скверным делом, он запирался. К нему не зайти. И не выйти, если попадёшь каким-то чудом внутрь. Потому что задвижка со внутренней стороны сарая была на верхней части двери, а он, Уильям, слишком-слишком маленький, чтобы до неё дотянуться. Джек лязгнул ей, задвинув, и Уильям даже не сообразил, что именно мужчина сделал только что. А потом додумался, затаив дыхание и шагнув назад. На мальчишку не смотрели не то миг, не то вечность, после чего дядя Джек непонятно скосил глаза в его сторону, и Уильяму отчего-то сразу захотелось укрыться. Спрятаться. Уилл не понял, что конкретно его смутило; не успел ещё прийти в себя, но при том попятился, заморгав в замешательстве. К нему вяло качнулись. — Ты не бойся, — пробормотал Джек, слегка опираясь о стену ладонью. Отпрыгнув в буквальном смысле, мальчик задел коленом шину и почти упал, опрокинувши парочку досок. Желудок свернулся комом. Уилл, вжавшись спиной в пыльную стену, сбивчиво пролепетал что-то, прижимая руки к туловищу. И его проигнорировали, ухватив едва цепляющимися пальцами за свитер. Тогда-то и дошло. Он в панике лягнулся, дёрнувшись без разбора: куда выйдет улизнуть. С губ сорвался перепуганный тихий вскрик. — Хватит, — прошелестел племянник, почувствовав, как цепко его схватили и потянули вверх. В нос, помимо слабой вони захламлённого сарая, ударил запах сигаретного дыма. Курева и вина. — Х-хватит, пожалуйста… Пожалуйста… — Ну тише, — небрежно бросил Джек, оторвав его ногами от пола. — Э-эй!.. Эй! — Я, по-моему, чётко сказал: тише. Беспомощный Уильям единожды брыкнулся в его руках, как будто окоченев. Отключившись. Он так и обмер, лишённый дара речи, парализованный шоком, издал неразличимый писк, когда дядя посадил его на узкий столик, городя какую-то неразборчивую дребедень. — Ты… мальчишка, умеешь быть тихим, а?..       … ты умеешь не ныть? — Я хочу домой, — Уилл уставился на озарённое бледноватым свечением из окна лицо мужчины. На затуманенный взгляд, в котором не пылали гневные искры и который не горел наслаждением. В котором ни черта не было. Ни грамма живости, энергии, злости, похоти. Ничего. — Пожалуйста. П-прошу. Я хочу вернуться, — к горлу подступила тошнота. Живот замутило. — Тут страшно. Дядя Джек… — Я от этого устал. От этого, — ударил он с дури себе по виску, склонившись над столом, еле удерживаясь на подставленных ладонях. — От этого дерьма, м-мать вашу… Ты знать не знаешь, каково беспрерывно корчиться и не спать от такой убогой боли. Это кретинизм, — выдавил сквозь зубы. Афтон-младший весь подобрался, вжатый в угол и практически обездвиженный. — П-пустите, — прошептал он, через силу шевеля языком, но не оказывая должного физического сопротивления. — Я буду к-кри-… Я ж-же, я… Слёзы обожгли веки, выступив на глазах, и тут он целиком: и телом, и нутром — беззащитно содрогнулся, не завопив и не завизжав. Он не принялся биться и вырываться, Уильям не знал почему. Данный вопрос столько дней уже терзал его душу, а здесь и сейчас был, пожалуй, наиболее требовательным, наиболее недоумевающим, негодующим, кричащим в мольбе о спасении. Мама. Мама, мамочка… Конечности налились свинцом. Уилл Афтон свернувшись замер, слыша гоготание птиц, стрекотание сверчков и нарастающий с улицы гул, чувствуя стискивающие его хрупкое тело руки и их наглые, наглейшие прикосновения, от которых тощая невзрачная оболочка рвалась спрятаться и исчезнуть. Уилл Афтон вздрагивал, чутко на своей шкуре испытывая это бесцеремонное изучение, и сделалось настолько гадко, что органы скрутило в прочные узлы. Невозможно проснуться. Он спит, не так ли? Он проживает неблагоприятный ночной кошмар. Сон. А сон — это грёзы, далёкие от реальности. Происходящее в них — не по-настоящему. — Я разве бью? — раздражённо спросили у него, и Уилл не сумел выдать в ответ и сопливого всхлипа. — Я разве причиняю боль? Гноблю тебя за любой проступок?.. Я делаю тебе и твоей матери плохо? Ответь. — Нет, — проворотил мальчик, сконфуженно, слушая дядино попеременное: «Это какой-то сюр. Это безумие. Какое-то безумие. Какое-то…» — Я вредил? Вредил тебе и твоей семейке, а? Я проявлял, быть может, невежество по отношению к твоему отцу? К твоей матери? — Н-нет… — А в чём проблема? — Я не хочу! Не надо, п-п-пожалуйста. З-зач-ч-… Я боюсь… — Тихо, — вцепились в него, выражая явное желание расплющить. Открытое нетерпение. Один-единственный всхлип, вырвавшийся из груди, выбил воздух из лёгких. Мокрые дорожки появились на щеках. Ему ни вперёд броситься, ни назад отпрянуть. Он пойман в ловушку, в медвежий капкан. Зажат в тисках. Серый крысёныш в мышеловке. — Я не болен, чёрт возьми, — процедил Джек, уткнувшийся остолбеневшему Уиллу в грудь. —… Ты не понимаешь. — Моя мама узнает. — Но мы ей не скажем, — холодно возразил взрослый. — Ты не будешь докучать матери из-за такой грёбаной мелочи? Ты не будешь.       Потому что всё нормально.

            И не нужно жевать проклятые сопли. Это вымораживает.

мороз пробежал по открытым участкам на теле. И что-то внутри щёлкнуло, захлопнувшись, как скорлупа, и обвило остаток здравого смысла змеиными кольцами, не давая вникать. Веки плотно зажмурились, слёзы высохли, рот сжался в тонкую линию, не позволив вырваться ни возгласу, ни визгу, когда по оголённой коже и выпирающим рёбрам провели рукой. — Это быстро. И не больно.                                                                                                                               

***

За окном облачно, но ясно. Расправив шторы, чтобы дневной свет просочился в детскую комнатку, Оливия обеспокоенно поглядела на спящего маленького сына. Подошла к нему, присев на край кровати. А он и не спал, как женщина и догадывалась. На часах стрелки близились к отметке двенадцати дня, в такое время мальчик никогда не лежал сонным в постели. — Ты как? — тихонько спросила мать, убрав с лица Уилла волосы. — Неужто спишь? Мальчик, бледный, ледяной и чёрствый, как смерть, валялся, притиснувшись к стене, забравшись под одеяло по самый нос. Серые глаза были наполовину прикрыты. — Рассвело же, дорогой. Пора подниматься. — запричитала Оливия, на что её измождённый чем-то сын никак не отреагировал. — Ты расстроился? Или обиделся на то, что я вчера возвратилась так поздно? — она виновато приулыбнулась, погладив Уилла по сникшему плечу. — Из-за грозы иначе не вышло. Я правда надеялась, что не задержусь. Поездка поездкой, а за тебя боязно было! Места себе не находила… А ты чего унылый? Обижаешься? Не веришь? — Верю, — произнёс ребёнок сдавленно, зарываясь надёжней в покрывало. Оливию такой ответ мало порадовал. — Тебе плохо? Почему ты лежишь, не встаёшь? Что-то стряслось с тобой? Мычание. — Ну, малыш, — женщина нагнулась, чтобы одарить мальчишку мягким поцелуем в макушку, и потрогала лоб. — На тебя это совершенно не похоже. Где-то болит? Не хочешь поговорить? — Не болит, мама. Ничего нигде не болит, — отрезал Уильям, стискивая пальцами подушку. — Из-за грозы было… не заснуть. Так что ночью я мало спал. — Вот как… — ему сочувствующе кивнули, расправляя аккуратно одеяло. Мама заговорила шёпотом: — Папа приехал. Разгружается внизу. Надо его встретить, поздороваться, сынок. Поднимайся потихонечку. Вернулся? Ощущение, будто позавчера он в спешке собирал вещи и отбывал из дома Афтонов… Хотя, в целом, плевать. Какая разница? Что с того, что вернулся? Это ведь плюс, в какой-то степени… отныне всё под контролем. Под отцовским контролем. Он встал, не напяливая носков и не влезая в свитер, пошлёпал в тёмной пижаме босыми ногами к лестнице, ни о чём не размышляя и ни к чему не прислушиваясь. Смотря в пол. Таинственного утреннего безмолвия и так нет, потому что сейчас далеко не утро. Да и событие грандиозное: отец вернулся. Какая тут тишина? Он хромал. И переваливался. С одной голой стопы на другую. Он сутулился и горбился, потирая нос. Прошедшая мимо него в родительскую спальню Оливия, видимо, всерьёз решила, что мальчонка заболел. Так или иначе, Уиллу неинтересно, простыл ли он. Уиллу плевать. Отец был в прихожей, такой же высокий, стройный, крепкий и сильный. Смеялся, рассказывая занимательную историю дяде Джеку, который рассматривал круглый стеклянный компас, привезённый Льюисом. —… повезло, мы эту ночь не в лесу провели, — хохотнул тот, стащив куртку и повесив на вешалку, деловито поправляя причёску. — Погодка так и шепчет: полнейшая задница. На подрагивающих конечностях спуститься по ступенькам было весьма проблематично, оттого Уильям едва не навернулся с лестницы, а взрослые его появление напрочь проигнорировали. — А где розги? — кратко поинтересовался Джек. — Кто-то хотел меня выпороть. — А я перехотел, — ухмыльнулся Льюис. — Извиняй, Джеки. Такая я добрая душа! Он брякнул пару-тройку анекдотов, которые шутил со своими приятелями, следом обратив наконец внимание на растрёпанного вялого мальчишку. — Пока меня не было, вы затеяли сон до полудня? — осведомился отец, презрительно оглядев Уильяма. — Ни в коем случае, — отозвался его брат. — Сегодняшнее воскресенье у нас — исключение. На племянника он не обернулся, взяв у Льюи сумку с различными безделушками и отправившись в гостиную, дабы разобрать поклажу. Между тем глава семейства зыркнул на сына, прислонившегося к перилам лестницы и наблюдавшего за происходящим с поразительным равнодушием. — Ну? — выжидающе начал Льюис, ступив к мальчонке на одну ступеньку. — Чего молчишь? Неужели всё хорошо? Уилл смутился от услышанного. Попытался только пожать плечом, потому что разглагольствовать о минувших днях и ябедничать на всех было, во-первых, подло, а во-вторых, невмоготу. Однако его ошпарило горячей обидой изнутри, прошибло холодным потом, резануло тоненькими лезвиями по горлу, и язык невольно развязался: — Мама к тёте Ребекке съездила вчера. — К сестре своей, что ли? — угрюмо уточнил отец. — Да, — ответил мальчик, нервно подёргиваясь и кусая губу. — Н-но не она сама… Это тётя Ребекка её пригласила. Ты не наказывай маму. Пожалуйста. Она не виновата. — Позже с этим разберёмся, — прервал Льюис, и в этот момент Уильям оступился — поскользнулся на ступеньке и рухнул навзничь. Благо у взрослого с реакцией не было проблем. Подхватив негодного мальчугана, отец грубо поставил его на место, под нос ругаясь. — Кривоногий растяпа. Какие-нибудь ещё новости? Придерживаясь за перила и морщась от боли, мальчонка выровнялся, устояв, и поднял на своего отца честные еле открытые очи, сверкающие от подступающих слёз. Его отец скривил губы. — Папа, я скучал. В том, что Уилл Афтон сознался в тоске по старшему, не было ничегошеньки радужного и прекрасного. И он вовсе не стремился подлизаться к мучителю. Просто необходимо было это выплеснуть, а не держать в себе. Иначе боли будет много. Слишком много. И Уильям Афтон, и без того сломанный и неисправный, разорвётся на части. — Какой ты потрёпанный, — произнёс медленно отец, садясь левым коленом на ту ступень, на которой застопорился неприкаянный младший. — Помятый. Дохлая ворона на башке, идиот ты маленький. К глубокому удивлению Уильяма Афтона, Льюис Афтон подтянул его к себе и приложил щекой к плечу, обхватывая руками. Уилл сначала подрагивал и щурился, ожидая подзатыльника или хлопка по спине, не рассчитанного по силе, но потом безвольно обмяк, надёжно закрыв глаза. Даже если Афтону-старшему приспичит ударить его, он, Уильям, примет это со всей благодарностью и послушанием. Ведь с отцом страшно, а без него страшнее втрое. — Я дома, Уилл, — сказал Льюис, пуще взлохматив прильнувшему к нему сыну волосы. — Бояться нечего. Я теперь здесь. Теперь здесь. Всё будет иначе. Вернее, по-старому. Крайне по-старому. Вот в таком «иначе» Уилл Афтон будет жить не как самый обычный ребёнок. Он будет беспрекословно верным своему отцу. И каждый новый день жизни мальчика окажется похож на предыдущий. Просто так намного лучше и проще.