Уникальный

Он и правда вернулся на следующий день. Ночные кошмары побудили проснуться в шесть, и, позавтракав, Генри в половину девятого утра отправился в дом Афтонов. Возможно, Эмили рвался туда вовсе не из-за ответов на вопросы, а потому, что он та ещё заноза в заднице. Ибо заверял жену в том, что одиночество порой жизненно необходимо, чтобы взять себя в руки, а по итогу Генри страдал от пустующих стен своих хором, от холода в кровати, в которой лежит только он. Ему нужно было видеть Лиз и Майка. Нужно было оставаться уверенным, что с ними всё хорошо. Что никто не причинит подросткам вреда. Идиот, оставить тех наедине с убийцей, отличная идея, надёжная. Афтон пьян и измучен, но заставший его приступ всю усталость выбьет, и тогда детям несдобровать. Поэтому Генри не терял ни минуты. В девять, когда он подъехал к Афтонам, они давно не спали. Узнав у Майка, что ночь прошла более-менее мирно и спокойно, Эмили отпустил парня по делам – Майкл всё же надумал намылиться на собеседование и попробовать получить работу. Элизабет сидела у себя и училась по книжке вязать. Не тревожа её, Генри, чувствуя тошноту и тряску, принял ещё одну таблетку успокоительного, которую специально взял с собой, и, мысленно молясь Богу, потащил себя через длинные коридоры и проёмы в спальню Афтона. Было у того самочувствие ничуть не лучше. Он был плох. Да, плох, как выразилась вчерашним днём Лиззи. Уильям лежал с накинутым до пояса одеялом, был в тех вещах, которые дал ему Эмили. Мокрая одежда валялась на полу у кровати. Худой, с красными из-за раздражённой кожи и из-за температуры щеками, Уилл страдальчески мычал и ворочался. Его лихорадило, дыхание спирало, напоминало сдавленный хриплый свист. Пока Генри наблюдал за ним таким, заявившись в спальню, Афтон слабыми пальцами тянул к себе чашку с тумбочки, пытаясь её поднять и поднести к бледным губам. Ничтожный. Он ему в таком состоянии ничего не расскажет. Дерьмо-то, а... Весь день походил на девять кругов ада. Генри не спал, толком не ел и не выходил на улицу. Он ничего не делал кроме "ухаживания", если это можно таковым назвать. Забота, которую он буквально неделю назад жаждал проявлять по отношению к Уильяму?.. М-да... С самого утра его окружили сплошные хлопоты. Покопавшись в аптечке на кухне, Генри нашёл всевозможные сиропы, микстуры, пилюли и примеси. Первые пару часов он занимался тем, что зачитывал инструкции, выискивая подходящие препараты, а потом, надев маску, таскал страдальцу то одно лекарство, то другое, подслащая это горячим чаем. Уильям вёл себя нормально. Ну, не доставлял проблем, будучи сушёным овощем. Он дремал, кое-как пробуждаясь, когда Генри грубо пихал в него лекарства, смачивал повязки и перематывал ими горящий ошпаренный лоб. Никаких слов, горло у Афтона разболелось за ночь сильнее, Уилл буквально не мог что-либо сказать. Генри тоже не мог, но по другой причине. Провозившись до обеда, он немного сменил деятельность и быстро прибрал срач в комнате, стараясь игнорировать нытьё и болезненные стоны. Следом, после полудня, начался пиздец. А иначе это не назовёшь. Приняв очередное лекарство, Уильям блеванул на пол. Затем он случайно опрокинул кружку с тумбы и с перепугу зарыдал, как малый ребёнок. Озноб сковывал его движения, горло надрывалось с каждым новым всхлипом. Не реагируя на истерику никаким образом, Генри убрал с пола, собрал осколки и принёс из ванной пустой таз, если этого опять стошнит. Когда дело дошло до того, чтобы в четвёртый раз за день поменять мокрые от пота вещи на новые, Уильям ни с того ни с сего принялся вырываться, брыкаться, в бессознании выплёвывать несвязные мольбы вперемешку со слезами. Он без конца плакал. Плакал и плакал, чуть что случись. А потом Генри силой напоил Афтона двумя кружками чая, чтобы не обезвоживать организм, и Уильяма вырвало снова. Попытки добраться самому до уборной, взять в свои руки чашку, сказать что-нибудь, все не увенчавшиеся особым успехом, провоцировали у болеющего одну на всё реакцию – поток слёз, который никто не собирался подавлять. Примерно в четыре это закончилось. Уильям уснул. У Генри появилась возможность поговорить с Элизабет, с вернувшимся домой Майклом. Того, как оказалось, приняли на работу. Хоть какая-то радостная новость. Ощущая себя пустышкой, не способной проявить нормальные эмоции, Эмили принял у Афтонов душ, чтобы смыть и пот, и изнеможение, и неприязнь от себя самого и того, как разворачивается судьба. Помог детям с добротным ужином, но есть не стал, хоть его и призывали это сделать. Генри казалось, что он сам блеванёт, если съест что-либо. Вечер позволил перевести дух. Единственное, что пришлось соблюдать – это регулярная смена повязок на лбу и принятие сиропов. Генри будил Уильяма, давал ему лекарство, и тот вырубался сразу же. В одиннадцатом часу вечера его растормошили снова. Эмили принёс свежие вещи, напоил чаем, влил в глотку микстуру. Температура спала, но не столь значительно, чтобы расслабляться. Организм по-прежнему боролся. Сходив до туалета, Уилл едва смог не рухнуть по дороге, возвращаясь в спальню. А там он наконец залез на кровать, однако не успел перенести себя ни головой на подушку, ни под одеяло – просто отключился, только приняв горизонтальное положение. Генри пришлось перекладывать его сначала на край, потом расправлять одеяло, затем затаскивать Уильяма под него, пока тот в полусне хныкал и противился, укрывать лёгким покрывалом дрожащие плечи, поправлять подушку. Когда со всем было покончено, а стрелки часов уже неспешно приближались к отметке полуночи, Генри напоследок проверил, брезгливо тронул чужой горячий лоб и, изнемогая, уселся на другую сторону кровати. Охренеть и не встать, нахуй... Свои же действия бесили его. Было противно, ибо он возился с Уильямом, как будто между ними не произошло ничего чудовищного. Уильям не калечил товарища ножом, Генри не бил того в ответ, не проклинал, не отвергал. Всё было по-старому, а сейчас Афтон просто серьёзно заболел, и старый верный друг лечил его, проявлял заботу. Заботиться надо. О друзьях и родных. Но не об ублюдках, безумных и беспощадных. Они лжецы и предатели. Они не стоят милости, сожаления и сострадания... Уильям стянул с себя одеяло, отмахиваясь от кого-то во сне. Очень неприятный, судя по всему, сон. Генри больше десяти минут тупо сидел и наблюдал за буйством спящего Уильяма. За его бегством от кого-то. Не пойми с чего, мгновение назад раздражённый и утомлённый Эмили тихо просмеялся на странную, но очевидную мысль, мелькнувшую, как звезда в небе, направляющая на верный путь. Уилл, подобно Генри, тоже ненавидел. Тоже путался в себе, тоже презирал. Генри не знает, кого и за что, однако чувствует сердцем и душой, что Афтону так же больно, тяжело и страшно. Он боялся не как преступник, страшившийся наступления часа своей расплаты. Сложив согнутые руки на ногах, Генри сгорбился над коленями. "Я же не оправдываю его? У меня и оправданий-то для него нет и быть не может." На убийцу – определённо. А на жертву обстоятельств? Боже, что? Какой бред. Если в этой комнате и есть жертва обстоятельств, так это Генри. Жертвы обстоятельств в доме семьи Афтонов – это Мия, это Эван, Элизабет и Майкл. Они и окружающие. Они и, возможно, даже Джен, Шарлотта и Сэмми, которые бессильны перед самонадеянностью и наивностью Генри. Все жители Харрикейна могут быть жертвами обстоятельств. Всё население Юты, треклятого города в Великобритании, откуда Уильям Афтон родом – люди оттуда могут быть жертвами. Кто угодно и где угодно, но не монстр. Не Уильям. Уильям может быть лишь...                  а кем может быть Уильям Афтон? Если пораскинуть мозгами, то Генри Эмили не знает Уильяма Афтона. Как он попробует убедить в обратном, когда у него перед носом многие годы его лучший друг убивал простых смертных? Как он рискнёт заверить, что знает, кто такой Уильям Афтон? Кто такой Дэйв Миллер? Как именно жил Уильям всё это время? Генри ни на что из этого не может дать ответа. Он почти ничего не знает об Уильяме Афтоне, с которым был близок двадцать четыре года с лишним. Ла-Веркин 1953 года                          Харрикейн. Колледж. 1960.          1961    1970        1980            1975 1960 – 1984 Сколько они общались? Сколько лет Генри любил его? И сколько лет Уильям творил зверский беспредел?     голова разболелась. Эмили прилёг на подушку, совсем на край кровати, одну из ног поджав ближе к груди. Всего пять минут. Ему нужно пять минут, глаза болят, голова хочет отдохнуть. Немножко полежать, пять минут, пять грёбаных минут... И только.

***

Они уснули порознь, каждый на противоположной стороне кровати, а проснулись бок о бок. Оклемавшись, Генри первым делом ощутил жар, что жёг ему спину, словно он спал рядом с разгорающимся костром. Температура у Уильяма опять поднялась. Эмили отпрянул, в мыслях посылая к чёртовой матери всё, что окружало по пробуждению. Вырубился. Ну, блеск. Интересно, скоро ли Генри настигнет то же состояние? Температура? Кашель? Надоедливое рыдание, которое волей-неволей никак не удерживается? Умудрился же, чёрт возьми, теперь не избежит заражения! Уильяма бросило в дрожь при его резком движении. Почувствовал, что Генри отстранился и подскочил с постели. Тем выяснилось, что больной вовсе не спал. Приоткрыв глаза, Афтон стеклянным взглядом пялился в пустоту, хрипло дышал, скопившаяся за ночь мокрота липнула к стенкам его горла, по этой причине он с трудом глушил рвавшийся наружу кашель. Генри взял с тумбочки градусник и молча протянул Уильяму, чтобы тот измерил температуру. Сам ушёл вниз. Оказалось, что Лиз и Майк до сих пор спали. Утро раннее, семь часов, он вторую ночь подряд спал чутко. Когда же наступит нормальный, здоровый сон? Перебрав разбросанные по гарнитуру таблетки с тюбиками лекарств и сиропов, Генри наткнулся на согревающую мазь. Неиспользованная толком, вполне пригодная. Сверху раздался удушавший влажный кашель, не прекращавшийся продолжительную минуту, словно издающий эти хрипы и страдальческие звуки отчаянно взывал ко вниманию, молил вернуться к нему. Ну, хотя бы кашель уже не сухой. Генри подумал, что было бы неплохо нанести мазь для прогревания горла, поэтому вытащил её и, прихватив стопку салфеток и свежую марлевую маску, вернулся в спальню. Уильям лежал на спине, жмурясь и шмыгая носом. По приходе Генри Уилл послушно вручил градусник, и цифра на нём, кажется, своим видом вынудила правый глаз Эмили дёрнуться. — Не лучше вчерашнего, – констатировал тот. Сморкнувшись в салфетку, Уильям захотел залезть обратно под одеяло, но ему не позволили: — Подожди. Не мешай. – велел Генри, показывая мазь. – Надо горло греть. Позже принесу горячего чего-нибудь. – удивился, походу, не только Афтон, но и Эмили. Впервые за два дня он произнёс в адрес давнего "приятеля" что-то, содержащее более пары монотонных словечек. Генри выдавил среднее количество вязковатой субстанции из тюбика. Приподнял футболку на Уильяме и, всё же присев на кровать, осторожно коснулся чужой впалой груди, нанося мазь на кожу. Заняло это нещадно малый промежуток времени, но его хватило, чтобы повысить градус дискомфорта, неловкости, сомнений и лёгкой, но сильно уж заметной неприязни. Ни первому недоумку, ни второму больному имбицилу данная процедура не пришлась по душе. Генри чувствовал себя странно. Трогать бывшего друга лишний раз желания не было. И Уилл особо не наслаждался созиданием томительного, неторопливо тянувшегося этапа сближения. Прикосновения не нравились ему, понять было нетрудно. Он сжимался и кусал губы. Эмили приложил ладонь к шее – и рука Уильяма инстинктивно взмыла вверх, сразу же опустилась. Мученик терпеливо выждал и, как только Генри поднялся и отошёл в сторону выхода, натянул одеяло на себя, спрятав и макушку. Огромного количества времени, проведённого вместе с ним, Генри хватило вдоволь. Оставив на тумбочке кружку с чаем, куда он щедро добавил лимона, Эмили, наконец-то, покинул Афтона. Дикое желание уехать затмевало собой всё: стремление узнать главные секреты, получить правду, попытки принять положение дел и чуть-чуть – совсем-совсем чуть-чуть – смягчиться. Он был морально истощён. Генри уже накидывал куртку и искал свою обувь, как на первый этаж спустился растрепанный Майк. Они поглядели друг на друга, и младший спросил: — Уходишь? — Ага...– замялся Генри. – Неловко вышло, Майк, прости. Я случайно умудрился... целую ночь провёл здесь, поэтому не буду навязываться. — Я знаю, что ты спал. Вас с отцом не было слышно поздно ночью. Я зашёл проверить, а ты в десятом сне лежишь. — Что ж ты меня не разбудил? Разве я б рассердился на такое? Наоборот. Я не должен церемонно бродить у вас по дому, как его собственник. — Брось ты, дядя Генри, – отмахнулся Майкл и лукаво улыбнулся: – Мы с Лиз не были бы против, если бы этот дом стал твоей собственностью, а не собственностью отца. Ты просто замучился вчера, вот и уснул, за это же нечего извиняться. Тем более, что ты лечил нашего старика. А это наша, по идее, обязанность, а не твоя. — Это и не ваша обязанность, – категорично сказал Эмили и тоже слегка улыбнулся. – Ваша обязанность – это отрываться, пока есть возможность, в дивную молодость, а не... — А не вот это вот всё, – знающе закончил за него Майк и сонно рассмеялся. – Мы понимаем. Дядя Генри, давай ты позавтракаешь? У нас блинчики ещё остались. – немного изменившись в лице, парень заговорил тише: – Я... Ну, так-то, обсудить хотел кое-что. Если ты не торопишься. —... Раз надо обсудить, то не тороплюсь, – Генри засунул свои обиды и упрямство куда поглубже и, хмурясь, повесил куртку обратно. – Что-то стряслось, Майки? — Давно. Юноша добрался на кухню и, наполовину заполнив водой пустой чайник, достав ломтик обычного белого хлеба, уселся за стол. Генри последовал его примеру. — Что тебе не даёт покоя? – задал вопрос он. Майк надкусил, прожевал и ответил: — Неделю... Ну, неделя прошла. С того дня как он ушёл и планировал не возвращаться, – по спине пробежались мурашки. "Планировал не возвращаться". К кому бы и в какой ситуации ни относились бы эти слова, их тяжело слышать, подразумевая, какой вердикт они выносят. Грудь тут же сдавливает. — Он так и сказал той ночью? Что планирует не возвращаться? Вы знали? — Не совсем. Элизабет, ко мне наверх поднявшись, сказала, что отец хочет пойти и умереть. Что в глазах это видно было. Я сказал, что для меня это не имеет значения, поэтому мы не остановили его. Мне всё равно было. К сожалению, реально все равно. Кашель. Генри продрогнул – кашель, раздавшийся сверху, нарушил затишье. Он сомкнул пальцы в замок и показал, что слушает внимательно. Майк ему высказал (в его тоне не звучало вопроса, а отражалось точное знание): – С ним дело плохо. Очень плохо. В последнее время он возвращался в то состояние, в котором был той ночью, гораздо чаще, чем раньше. — Ты можешь описать его подробнее? Я понимаю, что это сложно сделать, но я, пока что, не улавливаю разницы, – он не разницы не улавливал. Он не улавливал логики в том, что творилось. — ... Отец был человеком. Э-э. Уникальным. Я в плохом смысле говорю, – многозначительно добавил парень и изогнул брови в иронии, но та сейчас была явно лишней. Он, минуту помолчав, продолжил, как будто на похоронах отправляя мертвеца в дальнюю дорогу загробной жизни: – Властным. Заносчивым. Ужасным, если коротко. Мы его боялись, понимаешь? Мы его не любили. Ни Эван, ни Лиз. Я его терпеть не мог. А потом всё поменялось, в том числе и он. Это после Эвана случилось... Майкл, словно нечаянно обронив грубое выражение, спрятал взгляд. Генри понимающе кивнул, давая время на то, чтобы собраться. Гадкие, гадкие воспоминания о 1983 году забрались и к нему в башку... Набирая кислорода как можно больше в лёгкие, Майк шумно вдохнул: — Отец реже и реже проявлял жестокость. Можно заявить, что, мол, нет. Он по-прежнему бил. И по-прежнему давил на нас. Но даже когда он это делал, у меня не получалось его бояться. Не знаю...он как-то слабел, он становился не таким. Я ловлю себя на том, что уже не переживаю за его поступки, совершённые в прошлом. Я думаю, отец не в состоянии мне навредить. Я... я верно полагаю, да?.. — Ты к чему клонишь, Майк? Майк взглянул на него, и злость вперемешку со скорбью и ненавистью предстала во плоти перед Генри. Тот ещё не получил окончания речей юноши, но откуда-то знал, что всё плохо. Что всё хуже, чем он думал. Что жизнь хочет добить его окончательно, бросить что-нибудь под ноги, чтобы Генри упал и не встал. Чтобы терпение лопнуло, и он напился в хлам, а следом покончил с собой. — Я хотел признаться, не тянуть больше эту резину, – произнёс Майк, и голос его приобрёл поразительную схожесть с детской интонацией взволнованного ребёнка. – Насчёт отца. Мама.                              блять            — Она никуда не уходила. — Ты это в каком смысле, дружище? – Генри нервно усмехнулся, а его лицо выдавало истину, скрывающуюся под маской. И думать не пришлось, он без этого понял. – Твоя мать не уходила? – Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет, сука, ну нет!! — Они просто поссорились. Это была ссора, типичная ссора, – прошептал Майк побелевшими губами. Очевидно, Генри крайне плохо наигрывал недопонимание и врал, что не в курсе о возможностях Афтона-старшего. Майк, может, разглядел ложь и прекратил перебирать варианты насчёт того, как бы сообщить, чтоб не шокировать. – Тебе н-нехорошо? Ч-что... что с тобой, дядя Генри? Он понял раньше, чем должен был. Он позабыл, как производить членораздельные предложения вслух. Симпатичная тарелка с фруктами на столе, белая узорчатая скатерть, посуда, приборы, обрывок газеты и другая кухонная атрибутика смешались воедино, образовывая бледно-красно-серое пятно. Это чересчур. Это слишком. Такого количества дерьма привалило меньше, чем за ёбанный месяц. Зов Майкла Афтона звучал далеко-далеко. Генри окунули в воду и держали, он не всплывал, не дышал и не шевелился. Генри тонул. Тонул в глубокой пучине замешательства и безнадёги. Эмили не соображал и отдавал себе отчёт исключительно в том, что семнадцатилетний Майк собирается признаться в тайне, которую он трусливо скрывал чуть меньше десятилетия, а Генри, взрослый и самостоятельный человек, чего-то боится и медлит грёбаную неделю. Чего-то. Боится или не признаёт. Сквозь поток этих мыслей он распознавал бешеный стук своего сердца, писк в ушах и...                                                    кашель! Он с усилием встал. — Ты куда? – стушевался юноша. — Я п-... Я сейчас. Майк, подожди здесь, – Генри заставит Майкла забыть, что тот хотел рассказать. Генри не вынесет этого. Если он услышит это собственными ушами – возьмёт и отключится. – Т-твоему отцу хуже, слышишь? Слышишь кашель? Я должен измерить ему температуру. Я приду через пять минут. Погрей пока для себя и сестры завтрак, ага? – кажется, от рвоты его спасало то, что желудок был пуст. Коридоры сделались пугающе длинными и извилистыми. Стены шатались, стоило Генри опереться на какую-то из них, он неведомо как промахивался и спотыкался, не ухватившись. Лестница увеличилась, потолок показался подозрительно низким, вот-вот – и раздавит. Генри раздавит всё в этом доме, любая вещь прихлопнет его, как жалкое насекомое. Пол под ногами исчезнет, он упадёт и свернёт себе шею. Или из-за угла выскочит человек, имя которого то ли Уильям, то ли Дэйв, и перережет Генри Эмили глотку. Путь растягивался в длину, ширину и во временное неизмеримое пространство, и Генри ощущал, что и внутренности его растягивает, сдавливает, перекручивает узлами, комкает, как обмякший от воды лист бумаги (тонеттонеттонеттонеттонет). Он – всё – же – смог – дойти. Господи, какое счастье. (?или нет?) Какое несчастье. Не ведая, что он делает, ради чего и с какого перепугу, Генри не впервой за сегодняшнее утро проклял весь этот мир и выругался. Не успел отметить, что находится в спальне, и Уилл вяло пялит на него со слабой искоркой сострадания, лёжа на боку, на кровати. Какое, нахуй, сострадание?! Вдруг Эмили подтащил себя к его постели и, не находя терпения, стянул тёмные волосы Уильяма на голове, приподняв за них. Ничего, кроме хрипа и сипения, в ответ он не получил и оттого задыхался в ярости: — Давай-ка ты мне расскажешь. Всё расскажешь, – громко прошептал Генри в бешенстве. Его рот искривился в непонятную гримасу. Последняя капля. У каждого человека внутри свой по объёму сосуд, и он наполняется у всех по-разному, в отличное от других стечение временных сезонов и промежутков. У Генри данный сосуд, видимо, сейчас попросту разольётся. – Перечисли мне. Давай. Назови имена, от первого до последнего. Ну, успел кого-нибудь прикончить за эту неделю, м? Давай, расскажи, ты так жаждал мне рассказать, похвастаться новой ложью?.. Я жду с нетерпением, – Эмили переместил руки на ткань футболки и наполовину поднял тело Уильяма с матраса. – Ты убил её, я прав? Ты убил свою жену. Ты убил своего родственника из Ла-Веркина, ты убил моего друга Джона. Ты всех, блять, переубивал вокруг меня. Я-то ещё умудрился и не заметить! Не заметить, в крови скольких людей ты измарался, недоносок. А я до сих пор вожусь тут с тобой и чего-то жду! – он с силой шарахнул Афтона затылком об изголовье кровати. Уильям поморщился, тихо взвыл и приложился щекой к подушке, взглянув на горящий светильник. – Я тебя прикончу. Дай мне сейчас повод, и я заставлю тебя все препараты выблевать. За что? Мать твою, за что мне это, а?! Уильям расправил одеяло, прикрылся им и отвернулся, на Генри не смотря. В голове ни мысли, ни идеи – сплошная каша, которая рано или поздно вылезет через уши и рот, отчего Уилл отупеет и превратится в глухого, немого и бестолкового. Он хрипло заговорил, и в его груди, и в горле отдавался при этом такой звук, словно больной норовил выплюнуть аж целый ком мокроты и соплей, а напоследок и стошнить. — Бинты надо поменять. Я не менял их двое суток. — Ах ты... Сволочь, червяк поганый, что ты мелешь?! – Генри кричал. Развернув лицо в своём направлении, он убрал ладонь, почувствовав исходящий от кожи жар, и протарабанил яро и злобно, стискивая челюсти: – Пойдёшь сейчас вниз за определёнными целями, наберёшь соответствующий номер и донесёшь им обо всём, понял? Сам, как миленький, признаешься, тебе ясно? С меня довольно твоей ублюдской рожи. Ты расскажешь правду. Не мне, так полиции. — Идти туда. Больно. – отрезал Уильям и, прежде чем Генри вздумал врезать по морде, Афтон принялся возиться с бинтами на левой руке. Пальцы заплетались, ломка не давала контролировать движения, он трясся и трясся, не было конца этому. Эмили попытался брякнуть угрозу, но она не произвела никакого впечатления ровным счётом: – П-погоди. – попросил Уильям, медленно распутывая повязки, обмотанные вокруг запястья, предплечья и локтя. Разобравшись с бинтами, он бросил те на пол, а Генри без удивления залицезрел бордовые порезы на месте почти заживших. Они раздирали кожу в беспорядке, их наносили, не контролируя силу. Глубокие и не совсем. Ровные, одинаковые или уродливые, в разнобой. Не пересчитаешь, они сливаются друг с другом. — Ты психопат сраный, – выдавил Генри. – Ты ненормальный, уродец, ты... Уильям кое-как вытянул изрезанную руку, устало подрагивавшую. Он слегка повращал ею, давая подробно изучить, либо взять и разодрать, чтоб сделать больно. Мазохист, неадекватный, как Генри умудрился... В детальном рассмотрении удавалось различить из порезов те, которые "украсили" плечо давным-давно, и те, что появились недавно, вероятнее всего, несколько дней назад, даже не так, нет, неверно. Генри взирал на них – на новые, на свежие. Ночь, когда Эмили притащил его сюда и ушёл. Страшнее было не это. Страшнее то, что все порезы позавчерашнего происхождения гораздо неаккуратней. Чёткие полоски, кривые, они как незаконченный рисунок, как фундамент – основание единого и полноценного. В данном случае это – буквы. Генри сковали кандалы ужаса, волосы на затылке встали дыбом, и пальцы в напряжении согнулись на чужом запястье, которое он, не осознав толком, стиснул. Это не хаос, это целостная картина, а кожа, в свою очередь – холст, с которым сделали всё, что приспичило, дабы кратко и самозабвенно заявить о том, кто здесь, в этом теле, среди обычных людей, настоящий хозяин. Хозяин, который сейчас пополняет силы. — Это... это как... – Эмили сглотнул и зажал ладонью место на груди, прощупал полосы шрамов, точно такие же. – Ты специально это сделал? Ответь. Ты специально вырезал на себе то же, что и на мне. Что и на остальных несчастных?! С-специально, да!? Чтобы не подозревали?!! — В твоих глазах я хоть когда-нибудь не сделаю что-либо? – спросил Уилл. – Хоть когда-нибудь какое-нибудь зверство будет сделано по твоему мнению не мной? — Н-н-но это же бред! Это сумасшествие! Ты бы... а кто тогда это сделал на тебе, подонке, а?! Кто? Ты изуродовал меня ровно так же! На мне те же инициалы, к-какого хрена? Уильям опустил голову. Говорить было невмоготу, опять что-то ошпарило изнутри, и жар обжёг. Генри прикоснулся к его лбу и одёрнулся, будто тот был раскалённым.     Перед ним не человек.                    Перед ним кукла какая-то, просто кукла, над которой издеваются малые дети.         Рвут, карябают, гнут ноги и руки.

***

Припарковав машину у дома, Генри внимательно осмотрел двор, а выйдя из неё, обернулся на проезжую часть, словно боялся того, что за ним кто-то увяжется. Разумеется, никому он не был нужен, и двор пуст, что означало: Джен не вернулась раньше времени. Эмили, снимая напряжение глубоким вздохом, почесал руку с бдительностью ко всему поблизости происходившему. Подождал и, исчерпав запасы нервов, обошёл автомобиль и нетерпеливо распахнул дверь переднего пассажирского места. — Я не пойду, – упрямился Уильям. — А тебя спрашивали? – осведомился Генри и, пускай не без трудностей, его вытащил. Афтон закашлялся, съёжился и поднял плечи, прячась в куртке, не в силах выдержать мороз и разыгравшийся снегопад. Белые хлопья били ему в лицо, осыпали крупицами волосы. Пары минут не прошло на свежем воздухе, а Уилл весь обчихался и промёрз. Потому Генри натянул на него капюшон, назойливо держа за локоть, поволочил его, упрямого придурка, прямиком в дом. На прерывистые просьбы отпустить и "помиловать" он отвечал грубо и коротко. В конце концов Уильям безнадёжно выплеснул: — Ты отъебёшься от меня или нет? С-сколько уже...– договаривать не стал – бесполезно. За ним захлопнулась входная дверь. – Нахуя несёшь з-заразу сюда? Чтоб твоя семья потом слегла? — Давай положу тебя рядом с порогом? Будешь спать на полу и заразу в дом не занесёшь, – разулыбался Эмили, но то было скорее психозным, нежели шутливым явлением. Он втянул Уильяма в гостиную и усадил там на диван, стоявший напротив телевизора. Афтон устроился у подлокотника, поглядывая в сторону Генри с привычным ожиданием непредсказуемого, по крайней мере, новой порции оскорблений. Генри смотался в ванную, а вернулся с перекисью и бинтами. О, этот его взгляд. Вроде в нём не полыхало пламя гнева, после того как он обнаружил порезы, бесконтрольная ярость поутихла, Генри, как казалось, частично смирился и принял судьбоносный казус. При этом нельзя утверждать, что он превратился в прежнего себя. Пламени не было, однако же присутствовал тусклый огонёк – лёгкий намёк на наслаждение, мелькающее в потемневшей коричневе радужки его глаз, когда Эмили возился с перекисью: мол, я даже жалеть количества не стану, чтоб тебе руку всю прожгло этими порезами, хренов потрошитель. В самом деле перекись не пожалел. Проливал со всей щедростью, и Уильям на грани изнылся, пытаясь расчесать щипавшие раны и неважно как избавиться от едкой жидкости на них. Отхватил за это пару раз. Генри игнорировал слёзные просьбы перестать, оставить всё как есть, не затягивать проклятые бинты так туго. Сделав по-своему, он не пренебрёг лёгким ударом по затылку, затем встал, прибрался, упрятав остатки повязки и баночку перекиси обратно в верхний шкафчик ванной. По возвращению в гостиную Генри вновь присел на диван возле Уилла, который в его недолгое отсутствие сменил положение тела и свернулся на боку, хныча. Температура спала, но не заметно было улучшение состояния. Уильям ложился измученно, не находя сил элементарно передвигаться. Горло першило, кашель был жуткий, громкий. Больной сжимался – морозило до сих пор. Генри, уставший не обращать на это внимания, через пятнадцать минут принёс плед и кинул Афтону, созерцая в непонятных смешанных эмоциях, как тот укрывается им и отворачивается к спинке дивана, не поблагодарив за предложенное покрывало. Что ж, на этом обоюдном молчании они и закончили. Вдвоём расположились на диване и не переговаривались час, а то и полтора. Уилл прикрыл глаза, плед был натянут до носа, что и не определишь, спит ли вообще. Включив телевизор, Генри сосредоточился на передаче главного канала, погрузился в просмотр с головой, чтобы забыть о минувшей неделе абсолютно все подробности. Легче было внушить мозгу, что всё хорошо, и позволить расслабиться. И тело перестанет напрягаться. Достаточно психовать, беситься и глотать пилюли. Тошно. Генри сделает попозже чай, приготовит простенькое блюдо, перекусит и... отправится спать? Чем он собирается заниматься вечером и ночью? Если честно, засыпать в компании неадекватного психопата – так себе идея. Ну, придумает что-нибудь. Точно придумает. Последние два с половиной часа Эмили практически не тревожился и не изводил себя, поразительно. Ему резко сделалось немного (не немного) плевать. Он едва не умудрился забыться, погрузиться в чуткую дремоту, но хриплый одышливый кашель пробудил его. Уильям зажал ладонью рот, чтобы кашлять потише, уткнулся в подлокотник дивана носом. Слегка помешкавшись, Генри наклонился и потрогал лоб. Горячий, не как утром и вчерашним днём, но всё же. Нежданно засипел Уилл: — Надень маску. Ты заболеешь. — Я так погляжу, голоса у тебя толком нет. — Давно уже. Н-нет голоса. Два или три дня, если не з-заметил, – буркнул Уильям. — А как рыдать во всю глотку, так ты горазд? – неосторожно вымолвил Эмили и поздно это понял. Ругнулся на себя, но на кой это нужно? Уильям вполне уловил копотливо думающим мозгом суть его слов и стыдливо прижался к спинке лицом. Неловкое молчание от Генри и пытливые бесшумные сопротивления чувствам Афтона прервались ожидаемым всхлипом. Генри предпочёл сделать вид, что не расслышал этого. Убрал громкость телевизора и ушёл из гостиной в кухню, чтобы избежать нытья и вопросов: "Зачем ты меня сюда привёз?" По-нормальному он Уильяму так и так не ответит.

***

В десять вечера позвонила Дженнифер с новостью, что, дай Бог, вернутся они завтра вечером. Сегодняшний снегопад затрудняет передвижение по дорогам меж лесов, поэтому они с поездкой повременят. Генри, поражаясь своему уровню благого обмана, сказал, что ему гораздо лучше, что настроение поднялось с приходом зимы, что теперь всё будет хорошо. Врал он настолько замечательно, что сам пожелал переместиться во вселенную этого придуманного им сюжетного расклада. Где ему хорошо, где Харрикейн – мирный городок, в котором никогда никого не убивали. Где Генри и Уильям счастливы. Да... прекрасная беззаботная жизнь существует лишь в сознании людей не беззаботных. Часа до первого ночи он провёл в гостиной, всё-таки в маске, регулярно давал Афтону сиропы, таблетки и прочие лекарства, брызгал горло. Ужинать тот отказывался, впихнуть в него силком никак не получалось, поэтому Эмили ограничился большим количеством жидкости: чая с лимоном, отваров из трав. Принёс два тёплых одеяла вместо пледа, а также дал Уильяму тёмно-зелёную рубашку в чёрную клетку, чтобы Уилл надел её поверх свежей футболки. Афтон весь остаток дня делал следующее: спал, пил лекарства и снова спал. Заговаривать с Генри не стал ни разу, и Генри, будем честны, вовсе не был против. Лишь после полуночи, когда по телевизору крутили какой-то причудливый сериал, он почувствовал раздражение. Было оно вызвано тем, что Афтон дрожал. Дрожал крупно, а не мелким периодическим дёрганьем. Изредка мычал от боли в горле. Эмили пропускал это мимо ушей, отодвигался на другую сторону дивана и замаяно молчал, рассчитывая, что тряска прекратится и Уильям угомонится. Чёрта с два, прошло минут сорок, и он не удержался: — Хватит, а? Сколько можно? – замерев, Уильям попытался сдержать чих, в этот момент перехвативший дыхание. Не вышло. Он кашлянул следом, видимо, в качестве ответа и с удивительно явным испугом посмотрел на Генри, прячась в одеялах. Будто бы тот его ударит. Бить Генри было бы просто-напросто лень. Нахмурившись и скривив губы, он требовательно спросил: — В чём дело? Чего ты дрожишь? Не понимаешь, что это надоедает? — Мне холодно, – произнёс Афтон и шмыгнул носом. – Что я м-могу с этим поделать? Я не контролирую. — Укройся получше и всё. Так сложно? — К-куда ещё-то, б-блять? Меня знобит не переставая. И от камина тв-воего пользы... — В камере было бы теплей, не думаешь? Собственная фраза показалась Эмили одновременно и убогой, и потрясающей. Тем не менее она произвела впечатление: Уильям заткнулся, подавился и пуще защитился двойным слоем покрывал. Стащив те с него, Генри проверил температуру и закатил глаза. Подскочила. – Вот почему холодно, – проговорил он и небрежно набросил Афтону на макушку одеяла, от которых тот всё ещё не отцепился. Уильям так и пролежал, перевернувшись вправо, пододеяльным червем, то вытаскивая голову наполовину, то засовывая её обратно. Тихо жаловался, что становилось жарко, и начинал трястись, чуть ли не плача, когда вновь настигал холод. — Как маленький ребёнок себя ведёшь, – проворчал Генри. – Замолчи, будь добр. — Н-ну, так, м-может... Я домой пойду. С-сам. Давай? Я с-сам уйду. Чтоб не мешаться. — Не уйдёшь. Майк и Элизабет заслуживают хотя бы сутки побыть в спокойствии, без твоей недовольной рожи и без твоего словоблудия. Я пошёл на такое исключительно ради них. — Исключительно? – даже сквозь першение и хрипы распознавалось недоверие. Эмили повернулся к нему: – Ты меня заебал, я серьёзно. Захлопни наконец рот и желательно не высовывайся из-под одеяла. А то меня воротит, – прозвучало грубо. И было бы насрать, если бы не плаксивость, которую приобрёл Афтон за время своей болезни. Генри не перенесёт очередных его слёз. – Сука-а... Не вздумай ныть, пожалуйста. Просто помолчи и ложись спать, не выводи ни себя, ни меня, ну? Чёрт, чёрт подери, подожди, – не успел Уильям сорваться на нытьё, как Генри схватил его руку и крепко стиснул в своей, не придумывая чего-то пооригинальней. – Всё. Короче. Засыпай, бога ради. Молю. Твоему организму нужно бороться с заразой, чтобы ты чувствовал себя лучше, не в курсе, что ли? Нужно, чтобы ты выздоровел, так? Соответственно ты должен пить много жидкости, быть в тепле, в покое. И ты должен спать. Если я буду держать тебя вот так, чтоб твоя рука не леденела и была в тепле, ты уснёшь или нет? Уснёшь? Уильям растерянно кивнул, зыркнув на ладонь Генри, сжимавшую его худую кисть. Бледные от стресса щёки Эмили, кажется, озарил слабый румянец. Он, неуверенно и колебавшись, сел ближе и надёжней стиснул руку. — Вот и замечательно. Тогда, прошу тебя, закрывай глаза и спи. Холодно не будет, – отрегулировать температуру больного он, конечно же, не сможет, но внушительно убедить в том, что обыкновенное тепло от его пальцев способно согреть, стоило попробовать. Сработало, ибо Афтон зажмурился и устроился на диване чутка поудобнее. Лежал уже не зажато и пугливо, а более-менее расслабленно, мирно. Его тело горело, а тыльная сторона ладони действительно была ледяной, холод, от неё исходивший, пробирал Генри до костей. Но он не отпустил её, даже тогда, когда показалось, что Уильям уже провалился в забытье. А Уилл уснул по правде быстро, очень быстро и почти не дрожал, однако Эмили настолько боялся ослабить хватку и тем самым пробудить его, что держался за него так, как будто любая неосторожность повлечёт за собой катастрофу: например, он проснётся и озвереет, станет похожим на того, кто издевался над Генри Эмили, убивал и гордился потом своими кровавыми похождениями. Генри уже знать не знал, прикидывается ли Афтон или такое происшествие возможно. Сегодняшний день заставил его во всём усомниться. Абсолютно во всём. В себе, в Уилле, в том, что рассудком было принято считать за истину. Генри опять запутался. Как раз в час ночи погружённого в гнусные угнетения и терзания Эмили выдернуло в реальный мир. Он ощутил, что больной перевернулся на другой бок. Его правая рука всё ещё была в руке Генри, и Уильям тянул ту за собой, словно она являлась какой-то плюшевой игрушкой или краем одеяла, который надо сжать. Телевизор играл на беззвучном, оттого Генри слышал и хрипы, и сопение, и любой шорох в доме. Внезапно пальцы чужой ладони ненадолго согнулись на его собственных. Уилл сейчас спал, потому быстро ослаб и выпустил их, но этого его бессознательного действия хватило, чтобы по телу Генри пробежали мурашки. Почему-то мерзко ему не стало. Он просто испытал яркое потрясение, которое тут же сгинуло и уступило вялости. Облокотившись спиной на диван, Эмили не нашёл сил держать глаза открытыми. Веки схлопнулись, конечности отяжелели. Возникшее помимо утомления приятное умиротворение обволакивало целиком, унося куда-то далеко, позволяя разуму как следует отдохнуть. Странно и, должно быть, неправильно, ибо покой этот наступил потому, что сквозь свой сон Генри уловил слово, произнесённое спящим Уильямом измотано, но чересчур довольно:                  — Тепло.

***

Утром у Уильяма пробудился аппетит. Бульон, приготовленный Генри, Афтон съел полностью, вяло и сонно, но всё же одну тарелку он осилил. Эмили был рад, хоть и скрывал. Вёл себя, как и вчера, старался с Уильямом не переговариваться и не вспоминать о прошедшей ночи. Наверняка Уилл начнёт задавать вопросы, извилины мозгов пришли в работу, ведь температура была ближе к стабильной. И лоб не такой горячий. Генри дважды за утро касался его, причём не ощущал прежнего отвращения, проворно копошившегося в сердце. Его не передёргивало и не тошнило, сон вообще был замечательным, несмотря на то что он заснул поздно, а проснулся в половину восьмого. Всё было, наверное... не сказать, что хорошо, но и не плохо.           Да. Было неплохо. Потихоньку просыпаясь, приводя лицо в порядок, Генри брился, чистил зубы, расчёсывался, размышляя над тем, что делать дальше с этим всем каламбуром. Уильяму лучше, здорово, и?.. Теперь надо его... вывести на чистую воду? Выпытать, что возможно? Поговорить? Разговор – сразу в сторону. Генри не настолько непоколебимый, чтобы непримечательно болтать с убийцей, да? Зато убаюкивать ночью серийного убийцу, держа его за руку, – это отлично, это супер. Получается, они... нет, Генри сам пойдёт в участок, сказав, что покинет дом для похода в магазин. И Уилл не догадается. Затем прибудет полиция и арестует Афтона. Ага, план надёжный, как швейцарские часы. Как же зерцалу справедливости, великому Генри Эмили оправдываться перед законом? Что делал маньяк Юты у него дома? Почему он не узнал в нападающем своего друга? С чего вспомнил про подробности столько времени спустя? Генри угодил в яму с отборным дерьмом, и как из неё выбираться, ему никто не подскажет. В этом плане дела идут хреново. За завтраком Эмили решил, что пройдётся, а там уж куда ноги его занесут, туда он и направится. Уильям пускай и поправился, лихорадка утихла, температура понизилась, но слабость не покинула. Одеваясь в тёплую одежду, Генри косился на него, лежавшего на диване, завёрнутого в покрывала и плед, как в крупный кокон. Кашель Уилла раздавался реже, более не походил на предсмертное бульканье захлёбывающейся утки. Афтон ни коим образом не беспокоил сегодня душу Генри, принимал лекарства и всё, что тот давал. Не рыдал попусту, не ныл, чудо просто. Только когда Эмили собрался выйти из гостиной в прихожую, переобуться, надеть куртку и свалить, Уильям почуял неладное и задал боязливый вопрос: — К-куда ты? Генри планировал проигнорировать, но губы его разжались сами по себе, и язык отлип, зашевелившись: – Иду прогуляться. — Надолго? — Наверное. Тебе какая разница? Уильям приподнялся, продолжая притягивать одеяло к себе, чтобы оно не спало с груди. Он не на шутку перепугался. Об этом сообщал его ужасающийся взгляд. Голос, ослабевший, низкий, ни с того ни с сего залепетал слишком шумно: — Т-ты хочешь пойти куда-то на весь день, ч-что ли? Зачем? Тебе з-зачем уходить отсюда...? — Просто. Я просто хочу погулять на свежем воздухе. Заскочу в магазин, куда-нибудь ещё. Мне нечего здесь торчать. — А если я за это время убегу?.. —... Ну, так не убегай. — Ага, хорошо, я сразу не додумался. – больно быстро Уильям набрался храбрости и дурости, в тоне его надломленно протрещали нотки сарказма, – Не... Пожалуйста, не тяни с тем, чтоб вернуться, – однако они мгновенно исчезли. Зазвенела паника. – Не задерживайся. Там. Прошу. — Будто бы тебе не без разницы. Ты хочешь того, я уверен, – процедил Эмили, напяливая куртку. – Я запру дверь снаружи. Ты знай только... я не буду молчать, если ты, полагая, что тебе всё дозволено, решишь свалить в моё отсутствие. Я им расскажу. — Ты всё ещё не рассказал, – напомнил Уилл и безнадёжно улёгся на диван, когда его добродушно послали в задницу. Плетясь через двор на прогулочную дорожку, Генри оглядывался на дом, уверенный, что по возвращению от него ничего цельного не останется. Этот псих его разнесёт или обворует и сбежит. И расскажет ли Генри им в таком случае? Может быть... вероятнее всего. Нахера он сейчас уходил, так рискуя? Совсем выжил из ума?           Наверное, нутром надеялся, что по приходе домой и правда никого не обнаружит.

***

Ноги так никуда и не занесли. Он побродил по кварталу, почти не повстречав народу, посетил первый попавшийся магазин, не купив ни чего-то сладкого, ни чего-то дешёвого. Доплёлся до заснеженного парка, виды которого окутаны были утренней зимней синевой, и повернул назад. Завывал ветер, точно царапая лицо острыми когтями, морозил щёки, погодка сегодня вышла так себе. От прогулки Генри не получил ни грамма пользы. Умных идей не прибавилось, сил, энергии, воодушевления – тоже. Генри возвращался домой в ужасном расположении духа. Как бы то ни было, Уильяма надо выметать к чёртовой матери. Он обязан убраться из имений Эмили до приезда Дженнифер, Шарлотты и Сэма, дабы те его не застали. Конечно, есть вариант, что Уильям уже это сделал, но Генри молился на то, что вернётся и найдёт его мирно дремлющим, кашляющим, чихающим, сопливым, лишь бы на месте лежал. Он и рад был не набрести на Афтона вовсе, в иной, нереальной задумке – чтоб его попросту не было. Не существовало в Харрикейне и где-либо ещё. А такое, увы, здесь и сейчас невозможно. Дом стоял целым и невредимым. Окна никем не биты, автомобиль припаркован на прежнем месте, не разваленный в щепки. Неплохо. Вполне неплохо. Похоже, в сердце Генри зарождается крохотная надежда на то, что пока он прохлаждался, в доме всё и правда было хорошо. Не стряслось сотой напасти. Всё благополучно. Ощущение это истлело, стоило Генри перешагнуть порог. Всё плохо, – трепещал разум, – всё отвратительно, невообразимо кошмарно, паршиво, катастрофически гнусно. Что-то было не так. Уже что-то было не в порядке, а ведь Генри не успел и дверь входную прикрыть. Сделав это, он вразумил, что ошарашило чутьё, подкосило исправную сознательную работу головы. Тишина. Столь гадкой, чудовищной тишины ему не доводилось слышать. Даже в пиццерии, неделю назад, ночью, даже та тишина не сравнится по уровню натужности с этой. Отличие есть. Весомое отличие. Ведь Генри знает, что она предзнаменует, что в силах свершить человек, которого он осмелился бросить здесь в одиночестве. Каков шанс, что Уильям не сбежал, а подумал сперва избавиться заранее от Эмили? Воспользоваться моментом и напасть исподтишка, Генри же глупец. Генри дал ему преимущество. У Генри опять сдали нервишки, а он того не понял и предположил, что сходить на улицу и погулять будет отличной идеей. Маньяк болеет, маньяк не будет пытаться выбраться из своего положения. Само собой. Логично, чертовски логично. Его не было в гостиной. Не было и в ванной – это не факт, это предчувствие. Генри обрёк себя на провал, на смерть, он ушёл, а монстра бросил в одиночестве, и тот стал сам себе хозяином в этом доме. В кухонном ящике не будет ножа. Самого огромного, самого острого блестящего ножа. Генри его не найдёт, а потом старый друг всадит этот нож Эмили в спину. Лучше убежать? Не проверять кладовку, кухню, второй этаж? Не заглядывать за углы? Не вести себя как идиот и уносить себя подальше? К сожалению, Генри идиот, того он особо не скрывает и часто жалеет о своих поступках, только усугубляя затем проблематичную ситуацию.         Господи... Кухня пустовала. И лучше бы Генри в неё не заходил, честно. Лучше бы бежал прочь сломя голову, как трус. Ибо картина предстала не то чтобы потрясающего антуража: ошмётки стеклянной, предположительно, банки из-под соли, крупицы которой также усыпали пол рядом со столом; на столе между тем пролита лужа воды, непримечательно стояла сахарница, разбросаны были ложки и вилки; верхние шкафчики распахнуты настежь, из пачки в одном из них просыпались макароны. Не считая этого, хаос царил и на плите – свежие жирные пятна, вероятно, бульона, кастрюля с которым свалена набок. Какого чёрта тут... Едва не наступив на мелкие осколки, Генри прокрался мимо всего этого бардака, опираясь о гарнитур, испуганно дрожа, открыл нижний ящик, расположенный под испачканной плитой, и перебрал его содержимое. Ножи. На месте. Камень с души упал. Облегчение налегло, конечности невольно онемели. ...что же произошло? Он нарочно разгромил тут всё? Да и что значит нарочно? По-детски? Как кретин? Чтобы обидеть, запугать? Ради намёка, предупреждения, отвлекающего манёвра?.. Позади шаги. Генри уловил равномерное поскрипывание половиц со стороны коридора. Около прачечной, они двигались по направлению ванной комнаты, прошли мимо зеркала. Они медленно-медленно приближались, и душа Эмили ушла в пятки, осунулась, скупой, блеклый потуг отразился на побледневшем лице. Схватившись за рукоятку первого попавшегося ножа, Генри приложил его к груди, затаив дыхание, боясь что-либо сделать и развернуться лицом к темноватому проёму, откуда шаги и раздавались. Скрип, ещё, один за другим, у гостиной, кладовой, скрип и. Всё            всё.                На – него – смотрят            Стоят – за – его – спиной Кто-то                         пришёл люди, полиция, посторонние, соседи, кто... кто. Никого нет. Снова. Никто не поможет. Генри снова остался один. Совершенно один. А за его спиной кто-то стоял. Тот, кто определённо ему не помощник. — Почему у заботливого семьянина и отца двух детей в доме нет конфет? – с любопытством и недовольством посетовал Дэйв, облокотившись на стену прохода в кухню. – Меня всего ломит, на языке горчит. Я везде искал и не нашёл. Глюкоза важна, помнишь, Генри? Детям в умеренном количестве сладкое даже нужно, а озабоченным взрослым и тем более... Голос. Притворно-дружелюбный, заинтересованный. В нём тайно отзывались колкость и яд. Удовольствие, наигранность, неведомая сила. Уильям хрипел без конца, кое-как выдавливал слова, а теперь говорил различимей, громче, отчётливей. Бредятина. Сущий бред поехавшего. Генри что, сам свихнулся, и это у него проблемы, а не у Уильяма? Почему же Эмили так штырит? — Ешь надобную дозу леденцов за работой, м, Эмили? — Кто ты? – проворотил Генри, не поворачиваясь. Не... не бывает вот такого. Уильям двое суток парил ему мозги, всячески усложнял существование. Пугался лишнее слово выдать, начинал проливать слёзы без причины, хныкал, как маленький беспомощный мальчик, нуждался в утешениях. Он не заикается и не ноет. Он шутит и насмехаетая... Нет. Нет же, однозначно нет. Это не Уилл. — Я человек статный, гениальный без преувеличений, – важно произнёс Дэйв с нескрываемой гордостью и самолюбием. Он, как Генри обнаружил, обернувшись, вытянулся и расправил плечи, торжественно вещая: – Знаешь, Хен, я тебе преподнесу истины крамольные, но совершенно правдивые. Кхм. Без меня бы ты ничего не достиг. – он шагнул вперёд, заложив руки за спину, и улыбнулся: – Ты бы был тем наивным скромным мальчишкой, который возится со своими безделушками и думает, что его изобретения сдадутся кому-нибудь в будущем. Полный ноль. Мы вместе вывели технологии в Харрикейне на новый уровень. Мы вместе одухотворили этот город, добились таких высот, которые тебе в своё время и во снах не примечались. И чем ты мне отплатил? Ударом по роже? – указав себе на скулу, Дэйв поморщился, и наслаждённый оскал сполз с его неестественно искажённой физиономии. – Так не поступают. — Я ничего не понимаю, – выдавил Генри и пригрозил выставленным вперёд ножом. – Что тебе нужно? Ч-чего ты добиваешься, каких целей? Ты... ты кто, мать твою, а...? — Ох, головка твоя соображает похуже, чем рассчитывалось. Не лучше мартышки в зоопарке. – цокнул Дэйв и скорчил этакое выражение, будто съел дольку лимона. Скука в глазах сменилась внезапным нетерпением. Вместо того, чтобы что-то пояснять, он поинтересовался: – Итак, у тебя не найдётся сладкого или кислого? Порошок этот... детская конфета, леденец на палочке, шоколад, мороженое? Ну, хах, мороженое вряд ли. Глупый Уилли подумывал сдохнуть, да? Угробил по итогу здоровье, жаль, никчёмный болван. — Откуда ты взялся т-такой?! – удержав Дэйва Миллера за худые плечи, зачастил Генри надрываясь. – Вы... Или ты. Я нихуя не понимаю, блять. Не понимаю ни черта! Почему?.. Почему Уилл? Почему подумывал сдохнуть – он?! Что это значит? Почему ты отзываешься об этом как "он"??! Что это за безумие? — Эй, не держи меня так цепко, дружок. Я, может быть, крепок, собой доволен и силён, но в данный момент тело меня плохо слушается, жар бьёт и головная боль покоя не даёт. Утихомирься. – он легонько оттолкнул вжимавшего его в стену Эмили и осел на колени, почёсывая загривок. – Я так хочу спать. Плоховато, если честно. Чувствую себя слабым. — Какой пиздец, боже, боже милостивый... – Генри покрутился на месте, с перепугу не зная, как поступить: куда бежать и как обороняться. Отчего-то опять закололи уродливые порезы на груди, в сознании Генри некоторые аспекты тут же прояснились. Зародились мысли. Он сбивчиво ляпнул: – Д-Дэйв. Дэйв М-... Дэвид Миллер. Это тво-...твоё имя, в-верно? Дэйв взглянул на него с пола, выпятил нижнюю губу и поднял брови. — Хвалёная башковитость деятеля Генри Эмили, я предполагаю? Что ж, ты запомнил, как меня зовут? Я польщён! Не сомневался в том, что мои методы запоминания работают успешно.  — На тебе. На теле. Порезы. Точно такие же. Зачем? – от сухости в горле он заговорил тише, зажёвывал каждый последний слог. – "Не я." Не я... это... — Моё тело – моё дело, – прервал его Дэйв, вытянув руку, и иронично усмехнулся. – Вы, ребята, зазнаётесь часто, понимаешь? Нужно было напомнить, кто пользуется этим телом для наиболее... важных целей. И кому оно пригодится в будущем. Чего ты смотришь на меня как на призрака, Генри? Ты так и не понял? За столько лет?.. Для нас это тело – шкура, дряхлый костюм, вник или нет? Мне не нравится, что принадлежащее мне по праву используют как хотят. Используют никчёмыши, которых подстрелили бы, как дичь, если бы не я. — О чём ты говоришь...? Тело не м-может принадлежать двум л-людям. — Солидарен, – хмыкнул Дэйв. – Я этого и хочу. Хочу единства, быть здесь, всегда, вечно. Подбешивает, когда исчезаешь, не доделав кучу серьёзных делишек. Сжав зубы, Генри отошёл от него к углу стола, не опуская ножа. – С-серьёзных. Ты же людей убиваешь, мразота... Как ты на такое решаешься, как тебе воли, совести, элементарной с-смел-лости хватает? Это неправильно. — Неужто ты настолько преисполнен божьим духом, что знаешь, какие деяния правильные, а какие неправильные? — Д-для этого достаточно знать законы. Достаточно понимать, что с-собой представляет ч-человеческая жизнь. Её ценность и особенности. Ты не будешь молчать о том, что сделал. Я тебе не позволю, – отчеканив, Генри нащупал на столе стеклянную сахарницу и незаметно придвинул её ближе к краю. Дэйв покосился на его мину, затем на нож. Скучающе прозевал: – Герой Харрикейна!.. Как ты заставишь меня говорить? Я не Уилли Афтон собственной персоной. Я от твоих злобных речей не растрогаюсь и не расплачусь. Хочешь начистоту? Так вот: мне фиолетово. Нас-рать. На стенку лезь, ножами размахивай – тебе, дурачку, людей потешать, а не запугивать. Нагнувшись ниже, Эмили выпалил, даже не прокручивая слова, не осмысляя их: – Уж поверь. На стенку в итоге ты полезешь. У меня найдутся методы, не сомневайся. Ты не выйдешь отсюда, ты не сбежишь, н-не покинешь этот дом, пока не вернётся моя жена. Потом ты уже никуда не денешься, тебя арестуют, и ты выдашь им всю свою подноготную, тебе ясно? — С моим-то внешним видом, изуродованными руками и царапинами? Я скорее похожу на жертву, нежели на жестокого убийцу. Тебе не кажется, Генри? Кстати! Подумай на досуге хорошенько, какая из теорий звучит правдоподобней: "Несчастного Генри Эмили попытался убить его коллега Уильям Афтон, но первый вспомнил об этом только спустя неделю" или "Бедный бизнесмен и владелец крупного ресторана "У Фредди" Уильям Афтон был жестоко побит, изрезан и измучен своим поехавшим кукухой другом Генри Эмили, который до этого в тайне от всех нанёс себе характерные порезы на груди, чтобы выглядеть чистым, белым и пушистым"? Бесовщина, согласен, Хен? – рука Дэйва сжала с характерным хрустом груду осколков. Генри подавил муть в животе, взирая, как те впиваются безумцу в ладонь. – Понимаешь, даже бесовщине люди поверят, если есть доказательства. А теперь осознай, каким измученным предстану я перед незнающими людьми и как оправдывать своё молчание и подозрительное поведение будешь ты. С твоего позволения, дорогой друг, я прямо сейчас замолкну. Не хочу, чтобы ты надеялся на меня и мой болтливый рот. С собственной немотой я смирюсь, так уж и быть. А тебе удачи, старина. Придётся молоть языком самому. С этими словами он склонился над ладонью, намереваясь впихнуть себе в самую глотку кучку мелких острых осколков. Стены пошатнуло, кухня перед глазами поплыла, помутнела. Разум Генри отказывался медлить, всё случилось быстро и неожиданно, не по желанию Эмили, а благодаря рефлекторному мгновенному соображению. Взяв стеклянную сахарницу в руку, он что было сил замахнулся и зарядил Дэйву по голове. Метко. Стекло разлетелось в щепки. Дэйва подкосило, рука опустилась, и он, покачиваясь, опёрся о подставленные ладони, сдерживаясь от падения. В прошлый раз. В прошлый раз это ведь сработало.Чудовище сгинуло. Генри не нужны были переговоры с ним, не нужен был он здесь и сейчас. Кажется, всё это вынудило его всерьёз поверить: "Вернись сюда, Уильям. – взмолил он про себя. – Пожалуйста..." Чтобы узреть разницу, надо было сравнить, лицезреть во всей красе их отличия друг от друга. Дэвида Миллера возможно счесть и за обыкновенный образ Уильяма Афтона, им разыгранный, но лишь впервые познав его натуру. Генри познал её дважды, потому что в день "знакомства" умудрился выжить. Не поднимая головы, пытаясь сдвинуть тело с места и убрать руки с разбитого стекла, Уильям мутным взглядом упёрся в пол. Вопросов и объяснений он не изрёк, минуту просто стоял и тяжело дышал, а Генри, отложив нож, опасливо сел на корточки, озираясь на беспорядок и прикидывая, глубокие ли от осколков будут раны. Они оба молчали неисчерпаемую вечность, пока завывал снаружи ветер и падал мягкими хлопьями белый снег. Всё шло своим чередом, а в доме мир застыл, заморозился. Стало нереально холодно, оттого Генри нескрываемо поёжился.  Афтон прикрыл пострадавшую голову и согнулся, словно его сейчас вырвет. С трудом поднял корпус немного выше и уставился слезившимися глазами сначала на Эмили, затем на место, где находится, а следом немо ужаснулся наведённому на кухне срачу.  Он покачнулся на стену, оторвав исколотые ладони от пола. Поднял плечи и вытаращился на капли свежей крови, сочившейся из ран. —...Ну вот. – Уилл прервался на частый сильный кашель, раздиравший горло. – Опять. Опять всё плохо. Я. Ты прости. Я б-боюсь быть один, особенно дома. Когда ничего не слышно. Мне становится страшно. Страшно, значит, сразу хочется ис-счезнуть... порой это не контролируется. У меня. — Ты мне кухню разгромил? – бесцветным тоном спросил Генри, хотя ответ был известен до оглашения его вслух. Человек перед ним дрожал, не прятал слабостей, дурного самочувствия, не выпячивал грудь. Он не умел так делать. Он был слабаком и тряпкой, тощим, беспомощным проблемным существом. Не был монстром. Он не был Дэйвом Миллером. Генри слышал родные нотки растерянности, страха, несчастья. Не пришлось изучать его мимику или позу, чтобы уяснить: нет здесь Дэйва М. Больше нет. Есть только Уильям. — Н-нет... Я не хотел, правда, Г-Генри. Я просто уснул. Я уснул. И чуть не... Как же так. Я не хотел. Он стыдился, отворачиваясь и прячась. Осколки вонзились в кожу сильней, ибо Уильям впился пальцами в ладонь. Вытерев нос, Уилл придержал себе запястье, но не сумел как-то покалечиться – Эмили подсел гораздо ближе, перехватил в воздухе его кисть и потянул, принимаясь собственноручно стряхивать и вынимать поблёскивающие крупинки. Афтон не сопротивлялся. — То, что было сейчас...– начал Генри неуверенно и пугливо. – Не ты со мной разговаривал? Это нечто внутри? Оно, оно как второй человек в твоём теле, не являющийся тобой? Что-то вроде того? – Уильям неоднозначно качнулся. – ...А я долго не мог понять, что значит "Я – не я." Получается, две минуты назад тебя тут и в помине не было? Неужели так? — Это странно звучит, – пробормотал Уильям. Его слова скрежетали, в них не присутствовало живости и энергии. В них не присутствовало ни человечности, ни счастья. Пусто. Напоминало скрип деталей бесчувственной неисправной машины. Сбой. Окончательная поломка. — Это не странно. Это тупо и абсурдно. — Я знаю. Я дал себе исчезнуть, мне было страшно, и я... И тебя... Я снова чуть не позволил прибить тебя, – он осип. – Снова. С-снова поступил как трус. Я испугался. Дурень. Уильям недоумённо моргнул, а Генри нервно подытожил, при том грустно улыбаясь: – Все мы дурни. Нет, мы сволочи. Мы отбитые на всю голову. Он хотел запихнуть тебе в горло стекло. – У Афтона приокрылся рот. – Не всё так плохо... Он не сделал, не успел. Не успел и того, что способен был натворить, пока ты... пока тебя не было. Мы не позволим ему вытворить что-нибудь. Наверное, я просто сошёл с ума, рехнулся, тронулся умом, но, кажется, я начинаю догонять. — Т-ты это о чём? – пролепетал Уилл, хлопая глазами. Генри, похожий на мимоходом поехавшего, осведомился: – Будешь конфету? — С чего? Не буду. С-с каких пор я люб-, – оборвавшись на полуслове, Уильям прерывисто выдохнул, ибо его друг коротко шикнул. Без какого-либо на то домысла Генри издал утомлённо-облегчённый смешок и, покончив с ошмётками стекла, задержал хватку на чужих локтях. — Я... Я такой придурок, Уильям, боже мой. Хвалёные мозги... Двадцать четыре года я не вникал до конца. Сколько лет из всего этого длинного промежутка ты пробыл со мной? Чертовски дебильный вопрос, и я откуда-то знаю, что ты не ответишь на него. Ты не знаешь. Для тебя места в этой жизни было настолько мало, что тебе показалось: она вовсе не твоя, да?.. Слушай, – призвал Эмили, когда ошарашенный товарищ попытался извернуться. – Я всё ещё злюсь на тебя. На то, что ты натворил. На то, что ты врал и не договаривал. Мой лучший друг был трусом и лжецом, погубившим людей, и тяжело принять это за правду. Но... сейчас обиды не важны. Сейчас важно понять, чем для нас обоих были эти двадцать четыре года, – говорить становилось тяжелей, Генри пытливо держал себя в руках. – Я злюсь, и в этом нет чего-то ненормального, так ведь? И знай: я виню не только тебя, Уилл. Отныне. Я и сам хорош был, дубина, я-то смахивал всё на твоё переутомление, загоны, преувеличение проблем. Грёбаное, мать его, переутомление! Можешь в это поверить? Как после такого утверждать, что я не недоумок? Я ничуть не лучше. Миг спавшего накала гневных чувств был подобен сновидению. Обиды ушли. Было правда не до них. Уильям определённо находился частичкой разума не здесь, отключился, взгляд ничего не выражал, и Генри нахмурился этому, следом карие глаза посветелели от переполнявшей его жалости и искреннего сочувствия. – Ты не получал той помощи, в которой нуждался. Ни от меня, ни от кого бы то ни было. Ты думал, что считаешься пустышкой среди окружавших тебя людей? Они были не твоими знакомыми и близкими, они общались не с тобой, а с ним. Это он их притягивал, привязывал к себе. Ты ничего не мог с этим поделать. — Я познакомился с тобой, – вставил Уильям с такой наивной надеждой, как будто это было заслугой, честью, которой его, именно его, удостоили, и ей вполне можно было хвастаться. – Я подружился с тобой в детстве. И повстречал в колледже. Это был я. Правда я. Я пож-жим-... я твою руку пожимал, ч-честно! Это был я, я! – он открыто всхлипнул и умолк, нагиная голову ниже и ниже. Упереться лбом в колени ему не позволили, на что Афтон потерял дар речи и шокировано застыл на месте, а Генри тем временем бережно приподнял его и прижал к себе, укрыв ладонью макушку. Единственное, что помогло бы утешить, согреть, показать, что он не один на один с демоном внутри его разума. Уильям и сглотнуть не смог, и поперхнуться, и произнести что-либо. Обмяк, точно кукла, уставившись в пустоту. — Конечно. – мягко сказал Генри и повторил: – Конечно. Я верю, что это был ты. И я поверю во всё безумие, которое творится вокруг нас. Хей, я помогу тебе, хорошо? Я не брошу. Ты слышишь, дружище? Ну, посмотри на меня. Давай. Уильям уткнулся Эмили в грудь: – Г-господи, это к-кошмарно. Это невыносимо... — Тише. Не бойся, ничего не бойся. Я больше никогда не буду вести себя как недо-имбицил. Ты в безопасности, ты здесь, ты со мной. Всё хорошо, Уилл, не нужно поддаваться ему. Всё будет нормально... Тсс, спокойно, я тебе помогу. Я тебя не оставлю, и он исчезнет. Ты будешь здесь. Всегда и вечно. Тебя никто не тронет. Тебе не причинят вреда, запомнил? Не со мной. Я помогу. Тут Генри почувствовал, что объятое его руками тело скрючилось и свернулось буквально на пополам, а Уильям, трижды треснув по собственному колену кулаком, некрасиво разрыдался, протяжно, во всю мощь. Даже не так, как в первый день лечения. Его сердце колотилось с бешеной скоростью, било о стенки рёбер, лёгкие судорожно сжимались, вздымалась грудная клетка. Афтон давился слезами и сквозь рёв пытался что-то рассказать, а не мог. Генри надёжней сомкнул руки на его лопатках и обнял как никогда ещё не обнимал. Скрывая от опасностей, жестокости, непонимания и прочей гадости. Убаюкивая успокаивающим шёпотом, пока за него – за спасательный круг посреди бескрайних просторов бездонного океана – панически цеплялись, чтобы всплыть                 вздохнуть                            выбраться и спастись. Он согревал. Дарил тепло, которого нигде нельзя было отыскать. Ведь перед ним не чужак, обманывавший Генри и других так давно. Перед ним его лучший друг, не безгрешный, но по-настоящему родной, нуждающийся в помощи.     И теперь, всё познав, Генри поможет, не так ли? Иначе никак.