Уникальный

Имению Афтонов нельзя быть шумным. В нём строгим законом главы семейства поддерживалась тишина, независимо от дня недели; понедельник это, либо же воскресенье – ты не имеешь права шуметь. Независимо от обстоятельств, даты – праздники не значат, что тебе дозволено вести себя буйно и издавать громкие звуки. Независимо от тяжести наказаний – если тебя и бьют, кричи тише. Нарушения чаще всего пресекались, трудно орать или хохотать так, чтобы Афтон-старший того не услыхал. Правило превратилось в привычку. Если отец отсутствует, члены семьи всё равно занимаются делами безмолвно. Брат с сестрой ищут развлечения порознь. Элизабет днями напролёт рисует в своей комнате и перелистывает журналы, учитывается книжками. Майкл ходит гулять, а в последнее время предпочитает просиживать штаны перед телевизором, поедая чипсы и попкорн. Ночь, за которую свершилось уже предостаточно мандража и трагедий, не была исключением. Лиз спустилась вниз, чтобы раздобыть себе вкусностей на крайне запоздалый ужин, и натолкнулась на старшего братца, восседавшего на диване с пледом на плечах и валяющимися повсюду пустыми упаковками из-под сладостей. На экране громко вещали неостроумные шутки придурковатые людишки в смешных костюмах. Их гоготание доносилось до второго этажа. Они и были тем, что шумело. Это плохо, ибо и у телевизора в определённый час имелись ограничения по уровню громкости. И Майк не соблюдал установленный отцом режим. Это в сто крат хуже. — Тебе не наскучило пялиться на разврат? – полюбопытствовала Элизабет. – С шести рассиживаешь здесь, ничто не отвлекает Его Величество от столь занимательной телепередачи. — На что же отвлекаться? – поинтересовался в ответ Майкл без энтузиазма. – На то, что творится вокруг? С моей жизнью, с тобой, дурёхой? Не кажется, что наше положение и есть разврат? — Я саму себя вполне устраиваю, – вставила Лиз, восприняв в штыки только высказывание брата о ней. — Могу тебя с этим поздравить. Я искренне рад этому. Хотя бы ты не презираешь себя за любую оплошность. Он дёрнул уголком губ и с истинно неподдельным вниманием уткнулся в экран, давая понять, что не жаждет общения. В бледно-голубом свечении телевизора и отсутствии иных источников: люстры или ламп – явственно выражались образовавшиеся у Майка тени нижних век, что в принципе не приметны обыденным днём. Элизабет не двинулась к кухне, а, топчась у дивана, нахмурила брови, скрестила на груди руки. Стоило оказать на него какое-нибудь влияние, а не то он и не подумает о сне. Взаимовыручка, поддержка, любовь и забота словно исчезли навеки. Лиз и Майкл родственники, близкие люди, при этом они ведут себя как незнакомцы. Их участие в общих инициативах сводилось к нулю. Общение заходило в тупик. Элизабет не ненавидела старшего брата, никогда в жизни у неё не появлялось причины на то. Что бы тот ни совершал, как бы себя ни вёл, она отдавала себе отчёт в том, что кроме Майка у неё нет никого, кто бы был человеком дорогим и нужным. И у Майкла Афтона не было ни одной родственной и понимающей, каково проживать день ото дня без шанса переменить судьбу к лучшему, души, кроме Элизабет. Они принимали такой расклад событий и умудрялись ему противиться. Лиз поняла это в раз сотый, оттого досадно прикусила губу. — Как дела с поиском работы обстоят? — Тебе почём волноваться? — Майк, мы же не чужаки, – с чувством упрекнула Элизабет, потеряв терпение. – а наша беседа походит на разговор немого и глухого. Неправильно игнорировать друг друга. Майкл задорно усмехнулся, закидывая одну ногу на диван. – Удивительно-то как. Лиззи Афтон не хочет продолжения существования под одной крышей с молчуном. Не этого ли ты жаждала получить в свои годиков десять? Изменились приоритеты? За разбрасывания словами он сию минуту отхватил подзатыльник. Снова. Снова, снова и снова всё доходит до такого. Родственники. Близкие. Сестра и брат. Никто из них, очевидно, не собирается помогать другому пережить не в одиночестве такой период, который иным выражением, помимо как "грань страданий", назвать язык не поворачивался. Они не слушали и не вникали. Они отдалялись всё заметней. — А Майки Афтон у нас ни черта не изменил! Ни своих приоритетов, ни своего гадкого характера! Ты и не думаешь становиться лучше, так? И не думаешь исправлять своих ошибок?! Тебе на всё и всех насрать. — Именно! Я не исправляю ошибки, потому что единственная ошибка в этом доме – я, – рассерженно воскликнул парень. – Как найду себе работу, будь уверена, я в твою семейную идиллию вмешиваться перестану! Насрать мне на тебя будет, понятно?! В жизни не пожелаю ещё хоть раз пересечь порог этого гниющего места, увидеть тебя или отца! Нас троих связывает лишь фамилия, которую я слышать не могу. Нет ни малейшего желания хранить воспоминания о чудном детстве! О матери, о несчастном брате, о твоей дурацкой натуре. Бесите вы, все бесите. Не выношу думать о вас. — У тебя совести хватает такое говорить о близких людях, придурок! А столько ненастий успело произойти, ты так и не повзрослел! В окончание вспыльчивой тирады девочки донёсся громкий (нарушавший границы дозволенных нарушений) звук распахивания входной двери. Майкл замолк, Элизабет неразличимо втянула голову в плечи, стараясь не демонстрировать испуг. Оба, позабыв о ссоре, теперь опасливо озирались на тёмный проход на другом конце гостиной, в гнетущий мрак коридора. Конфликт обратился ничтожной неприятностью по сравнению с напутственной новостью, которая всплыла в сознании у брата и сестры по щелчку пальцев, как будто рефлекторно, на подсознательном уровне.                 Папа дома.

***

Майк велел сестре из спальни не высовываться. Он был в замешательстве. Понятия не имел, что стряслось. Как и с чего, почему, чёрт возьми. Но дом Афтонов перестал быть тихим. И не из-за его, Майкла, упрямости и наглости. Нет. Даже не он провоцировал шум. Произошло всё быстро и непонятно. Они повздорили с Элизабет, а прервал эту дискуссию на пустом месте отец, вернувшийся аж позже полуночи. Лиз выглянула в коридор, понаблюдала и прислушалась, а затем, как она обычно делала, чтобы дышать беззвучно в эпизоды буйства Афтона-старшего, зажала ладонью рот и, подойдя к Майку, прошептала: — Он пьян. Наверное. Хотя похоже скорее на то, что он не в себе. Отец в самом деле был не в себе. По приходе домой Уильям сперва рванулся в ванную комнату и там минут десять тупо горбился над раковиной, раздирая до крови ладони, держа те под мощной струёй горячей воды. Колбасило его неплохо – шатало влево-вправо, передёргивало периодически. Он невнятно себе тараторил, заикаясь, обрываясь на полуслове. Минуту жадно пил из-под крана и следом, давясь находу, двинулся к себе, покачиваясь то в один бок, то в другой, подкашиваясь на онемевших ногах, весь какой-то слишком помятый. Выпивая, отец себя до такого не доводил. Его поведение не сочеталось с тем, что Афтон-старший творил после пьянств. Майк был шокирован тем, что увидел, Лиз вовсе пребывала в ужасе. Когда наверху скрипнула дверь в отцовскую спальную, она придвинулась на диване, куда её усадил Майкл, поближе к брату и настороженно поинтересовалась: — Он из ума выжил? — Походит на это, – сурово изрёк юноша. Тогда-то он и велел младшей убраться в комнату и не выходить оттуда ни при каких обстоятельствах. "Если и я буду орать со страху, ты чтоб ни звука, поняла? Запрись и сиди." Майк не унимался до того момента, пока Элизабет, наконец, не поклялась, что и пискнуть себе не позволит. Расставшись с ней, парень, с волнения хрустя пальцами, нехотя пошёл на второй этаж, гадая, что всё-таки стряслось. Где прохлаждался отец в позднюю ночь и почему вернулся оттуда таким потрясённым, хотелось бы знать... Майк трусливо вздрогнул, завидев тонкую полосу света из спальни старшего (в которой, между прочим, много лет назад жила и мама). Он привык с детства бояться и, несмотря на стремление это побороть, ещё не избавился до конца от проявления детского страха. Особенно если доходило до столкновения с отцом. Майкла тогда знатно потряхивало. Идти и любопытничать желания не было. Дохлый номер, оправдывающийся при том раскладе, что глупость такую затеял любознательный ребёнок, а не семнадцатилетний парень, который всю жизнь находился в условиях контроля и жёстких наказаний и был в курсе, что получается из неосторожных подглядываний. Майк подразумевал, что пойдёт к себе, бросит геройствовать, отца в таком пребывании духа лучше не колебать. Наживёт себе бед, чего лезть? Но бормотание отца, шорохи прямиком из комнаты не давали ему покоя. Хотелось узнать не ради любопытства, а потому, что непонятен был балл шкалы угрозы. Неизвестна степень опасности, поэтому требовалось своими глазами оценить обстановку, подслушать что-нибудь и незамедлительно уйти. Вероятно, отец просто утомился – чрезмерно утомился – и словил яркий приступ агрессии, глушил его, бесился отчего-то. Майклу не привыкать быть свидетелем подобного. Афтон-младший набрал в лёгкие побольше воздуха и, негромко постучавшись, вошёл внутрь. Представшая перед ним картина не очень похожа на стандартный приступ агрессии, честно говоря. В первую очередь парень взглядом набрёл на разбросанные по полу салфетки, помятые и скомканные. Второе, что он вычислил, однако предпочёл бы не узреть вообще, – кровь на этих самых салфетках. На тумбочке и подле неё валялись лоскуты ватно-марлевой повязки и прочее тряпьё. Уильям Афтон сидел у изголовья кровати, грубо обматывая себе вокруг запястья слои бинтов, помешано затирая что-то такое, в изъяснении чего Майк разобрал слова и фразы: "подвёл", "негодное убожество", "конец", "дьявольское отродье", "всё бесполезно", а также много – много – речей о счётах с жизнью. Тут не алкоголь виноват, – осознавал Майкл. К такому отцу гораздо страшнее приближаться, казалось, он слетел с катушек и рассудка лишился. На салфетках и повязках кровь, которой правда предостаточно. Ему, по всей вероятности, крышу снесло. Он вполне мог быть в таком состоянии давным-давно, когда сотворил непоправимое. Навевались неприятнейшие воспоминания. Он убил мать Майка и Элизабет в том же безумии, в каком находился прямо сейчас? Юноша попятился назад, и каким-то неведомым образом отец сквозь собственные шёпот и рыдания это услышал. Он дёрнуто повернул в его сторону голову, и Майк воззрел настолько отчаянную безысходность и смятение в чужих глазах, что невольно застыл в проходе. Поведение отца не поддавалось объяснению. Того либо переклинит, и старший накинется на сына, либо это произойдёт в каком-то из случаев: Майк должен определиться, уходить или нет. Что рассердит Афтона-старшего? Выбьет из колеи? В данный момент и предположить толком не удавалось. Наклонившись чуть вперёд, сын предусмотрительно изучил комнату в поиске тяжёлого предмета, чтоб защищаться или пресечь неуравновешенный сдвиг и появившуюся следствием цель Уильяма ударить его самого, и решил остановиться на тускло горящем светильнике. Судя по всему, папа за сегодня и так здорово огрёб – его лицо украшал успевший немного опухнуть синяк под глазом на скуле. Быть может, ударился и свихнулся с этого? Предположение забавное, но в ситуации явно неуместное.           Интересно, это кто его так...? — Отец? – Майк постарался звучать ровно и спокойно. У него вышло. – Что здесь происходит? Уильям так резво подскочил, что у парня сердце в пятки ухнуло. Они вытаращились друг на друга, как на больных и бредовых. Не держась на ногах, Афтон-старший ошалело рухнул на постель, пряча бинты, порезы под ними рукавом рубашки. — Всё плохо, всё кончено, блять... — Почему тебя так долго не было? – задал вопрос Майкл и запихнул руку в карман в надежде отыскать что-нибудь поострей, чем в случае чего можно было б пригрозить. В карманах пусто. Его отец сделал что-то непонятное. Утёр нос и глаза. Майк не сразу догадался, что он смахивал пелену слёз, безрезультатно утаивая это от сына. Папа плакал. Никогда. Никогда такого не случалось в присутствии Майка или кого бы то ни было. Только один-единственный раз, тем месяцем, в который мама "пропала", старший Афтон заперся в спальной, и оттуда маленький Майк распознал приглушённые всхлипы. А тут всё было таким явным и несдержанным, что механизм работы мозгов дал сбой. Следующий миг показался в двойной степени странным и неправильным, что вынудило парня пошатнуться и, недоумевая, застопориться. — М-мне конец. Мне пришёл точный блядский конец, Майкл...– отец раздирал собственные увечья, сознательно принося себе боль, рыдал, как Эван, что будучи мальчонкой восьми лет допрашивался слезами ласки и заботы. – Пожалуйста, я не хоч-... Я не вынесу этого... Я хочу уйти, я хочу убраться отсюда, пожалуйста, вытащите меня, вытащите. Я. Пожалуйста. Вытащите меня, заберите, я не смогу так просто... соврать и отдаться на р-растерзание. Это нечестно, сволочи! Это не заслуженно, неправдиво, отвратно!! Я н-не с-согласен! – он, не удерживая себя в ровном положении, привстал и, пошатнувшись, больно вцепился Майку в футболку, подтащив того к себе. – Я тебя у-ум-моляю, сделай что-нибудь. Я тебя прошу, Майкл, мн-не никто б-больш-ше не пом-мож-жет, – всхлипывал отец. – Помоги мне. Помоги хоть чем-то, помоги. Т-ты не можешь пойти на то, ч-чтобы не помочь, Майк. Майк, пожалуйста, сделай со мной что-нибудь, помоги-помоги-помоги...  Инстинктивно действуя, Майкл попытался извернуться и вырваться. Цепкие пальцы с усиленным напором хватались за него, отец двумя руками держал парня, упёрто ожидая, пока сын не скажет чего-нибудь в ответ. Майк заглох как неразумный, впился ногтями в красные, ошпаренные горячей водой до неглубоких ожогов ладони, со звериным страхом пялясь на физиономию отца, переводя взгляд то на его серые глаза, то на синяк под одним из них.   — Отпусти меня. Тебе поплохело. Ты что, пил? Что с тобой произошло, пап? Уильям скрючился, вжимаясь головой Афтону-младшему в грудь, и, после минуты слёзного нечленораздельного монолога, гневно и одышливо перевёл дух. — Я не понимаю, в ч-чём грёбаная проблема, Майк. В чём она, а? П-почему ты бубнишь эту хрень? Почему твоя с-сестра прячется и не высовывает носа, почему, чёрт б-бы вас двоих побрал? Я ли тот, к-кто с тобой столько всего сделал? А? Скажи мне, доложи, что мои руки делали с тобой все семнадцать лет твоей жизни? – он дёрнул Майкла сначала назад, потом вперёд. – Они случайно не ш-швыряли тебя с лестницы, надеясь, что ты сдохнешь? Они, с-случаем, не тушили об тебя сигареты и спички, лишь бы ты заплакал и побоялся лишний раз? Мои руки делали с тобой такое, Майкл?! Они пороли тебя за любую неудачу? Рвали на тебе волосы, грозили засунуть по локоть в огонь камина? – отец не устоял, и Майк вместе с ним осел на пол, едва не повалившись на ковёр спиной. – Они нацеливали на тебя ружьё?! Бросали тебя в захламлённый сарай, где ты торчал и в жаркую погоду, и в осенний холод целыми часами?!! Бутылки в твою голову кидали? Что, что из этого я с тобой делал, что?! Расскажи же мне, что твой отец с тобой творил?!! — Н-ничего из того, что ты перечислил, – прохрипел Майк, не зная, что ещё бы следовало сказать. – Отец, уймись, пожалуйста. Ты ненормально. Ведёшь себя. — Я ничего тебе не делал. Н-ни тог-го, что ты услышал, ни ч-чего-либо другого! Тогда за что, будьте вы все прокляты поголовно...! За что вы смотрите на меня, как на монстра?! Из-за чего я выслушиваю то, что вы во мне презираете?! Из-за чего я для вас болен и без-зумен?.. Вы ничего не знаете, вы и не захотите больше знать, вам не б-будет никакого дела!!! Хватит! Не смотри на меня так! Уйдите все прочь! Ненавижу это! Исчезните из моей ничтожной судьбы, ч-чтоб не было отныне этих проклятых рисков! Майк увидел, как Афтон-старший замахнулся, сжав ладонь в кулак, и поспешно зажмурился, готовясь получить нерассчитанный по силе удар. Прошла секунда, вторая, третья, десять секунд, юноша изумлённо и ошарашенно распахнул глаза и обнаружил отцовский кулак в паре сантиметров от своего носа. Предостерегаясь, он задрал подбородок и наклонил макушку влево, чтобы огрести хотя бы не по нему, а по щеке. Это не так страшно. Но отец не стал его бить. Отец закрыл руками лицо, наконец разжав хватку на футболке Майкла, и тот, ловко вскочив, отбежал назад, берясь похолодевшими пальцами за дверную ручку. — Папа, ты не в себе. Лучше ляг в кровать. — Я уже не могу эт-того сдел-лать. Я уже нич-чего не могу... Майки, мне надо уйти, – глухо и сипло произнёс Уильям. – Я должен уйти, я в самом деле поплохел. Поэтому в-вы с Лиз посидите до утра одни, х-хорошо? — Не стоит уходить, ты же только пришёл, – сбивчиво проговорил парень, не до конца верный своим словам. Не так уж он и горел желанием, чтоб отец оставался на ночь в этом доме. — Стоит, Майк, стоит. Тебе как раз и пора в п-постель, да? Не помню, какой т-там завтра день, н-но режим портить никогда не полезно, в-верно говорю? Пойди и отдохни. Ни о чём не тревожься, всё скоро станет хорошо. Отец искривлённо улыбнулся, проходя мимо Майка в коридор и, опираясь о стену, побрёл к лестнице. Боязливо и недоверчиво Майкл последовал за ним как только отошёл от ступора. У спуска на первый этаж юноша встретился с Элизабет. Она вся тряслась и дрожала, губы у неё были бледнющими, как будто их мелом белым обтёрли. Майк негодовал: — Я же велел сидеть. Ты что тут забыла? Сестра проигнорировала его вопрос. — Скажи честно, он окончательно голову потерял? — Я не знаю. Глубоко вздохнув, Лиз поспешила вниз, перепрыгивая через две ступени. Майк перепуганно позвал её. С паникой и яростью в голосе приказывал вернуться, но та вновь на его слова не отреагировала. Папа был в кухне. Он за раз впихнул себе в рот штук пять различных таблеток и запил это всё ледяной водой из стакана. Приметив дочку, Уилл, скрыв синяк, подошёл к холодильнику, показательно его открыл и через силу улыбнулся. — У вас тут еды... Ешь не хочу, Лиз. Я, по п-правде говоря, ума не приложу, где у нас в доме есть тайники с деньгами, а они наверняка есть. Я делал их, но не знаю где, представляешь?.. – он махнул рукой и звонко хихикнул. Ненормально хихикнул, как-то даже по-истерически. – Н-но вы найдёте же? Да? Точно? Вы всё найдёте, я не сомневаюсь. Л-Лиззи, ты... ты приглядывай за Майком, ладно? От него с-сюрпризов ждать нужно, наблюдать почаще, кто знает, что у него в мозгах. Ты не оставишь братца, правда ведь? — Правда. – тихонько ответила Элизабет с поднятыми в напряжении плечами. — Я на вас рассчитываю, ты знай, ага? – попросил её папа, но улыбка на его губах сделалась не кривой, а слабой и поистине грустной. Вроде бы и слёзы опять на глаза проступили. – Не пропадай и Майкла береги, а он пусть тебя б-бережёт. Обещаешь, что так будет? — Обещаю. – Элизабет не знала, к чему это всё. Она просто отвечала на вопросы, во всю дивясь тому, что отец в действительности плакал при ней. — Вот и славно. – хмыкнул отец, прерываясь на разгорячённый вдох, а затем вытащил из холодильника ещё две бутылки с виски и пивом, тащась с ними в прихватку к выходу. – Лиз, я пойду. Всё будет хорошо, ты в-веришь? — Угу. Верю, папа. — Так и надо, – со смешанной тоской, досадой, отчаянием и скорбью одобрил Уильям. – Я вас... Ладно, к чёрту это. Он стащил первую попавшуюся куртку с вешалки в прихожей и вышел за дверь. Изнемогающе и нетвёрдо переваливаясь с ноги на ногу, глотая между тем из горлышка первой бутылки виски, Уилл Афтон ушёл в неизвестном никому, даже Дэйву Миллеру, направлении, не собираясь возвращаться сюда когда-либо.

***

— Эй, соня-страдалец, каша остывает. Завтракать будешь? – Генри накинул на голову одеяло, поудобнее ухватив край. Джен недолго пихала его легонько в затылок и спустя пять минут, не рассчитывая на добровольчество мужа, собственноручно вытащила Эмили наполовину из-под белоснежного мягкого покрывала, разочарованно бурча: – Ну же, харе подыхать, шестое утро подряд ты сам не свой. Что это такое? Сонный, ворчливый Генри, стискивая локти, перекатился на правую сторону постели, за что был одарён щедрым ударом подушкой, затем и вторым. Дженнифер настроена серьёзно, намереваясь вновь забросить её за плечо для размаха. Так и до щекотки дело дойдёт. — Встаю! Я встаю, встаю, ага...– маясь, заговорил Генри. Попытки упрямиться не увенчались успехом. Он крутанулся на живот и чуть ли не грохнулся с кровати, вовремя оперевшись об уголок тумбочки. Эмили подтянул белое одеяло и, закутавшись в него, поплёлся в ванную, не слушая недовольства жены по поводу того, что уже начало двенадцатого, а он до сих пор не проснулся. Начинать предыдущие пять дней ему было так же невмоготу. Генри ухитрялся не реагировать на будильник, хотя тот звенел прям под ухом, дремал в обед, стоило возникнуть удобному случаю. Вялость не сходила, аппетит никакой, а вдобавок к нежелательным звонкам любопытных натур приходилось поддерживать связь с полицией, давать "показания" (какие уж это показания? Лепет ни о чём. Наверняка Генри не сочли нужным загонять в список подозреваемых только лишь потому, что оставшиеся на груди порезы служили некоторым опровержением его вины, а в дополнительный плюс его личность всячески обеляли сотрудники). Настроение сегодня... лучше и быть не могло. Как и до этого. Неудивительно. Ежедневно получая кучу положительных новостей, которые вещали сначала о расследовании, после о предположительно фатальном закрытии пиццерии "У Фредди Фазбера", Генри хотелось лежать ничком, прячась сутками в покрывалах, и никому на глаза не показываться. Он... возможно, это звучит неубедительно, но он правда себя бранил, призывал собраться, не быть тряпкой, проявить благоразумие, сказать обо всём. И никак набраться решимости у него не выходило, что в конец доводило и ломало. Стоя перед зеркалом в ванной у раковины, Эмили, по своему обыкновению, прощупывал нижние веки, лохматил себе волосы, с тревогой и тоской проводил кончиками пальцев по заживающей полосе от лезвия, что была на щеке, задумчиво перебирая разумные и не очень мысли. Проходили минуты, в которые Генри и крана-то не включал. Растягивалось в пространстве мучительное самокопание, прерывавшееся разве что стуком Джен в дверь, если ту начинало беспокоить длительное пребывание мужа в душе. Сегодня Генри не задержался там, минут двадцать ушло на водные процедуры, на то, чтоб оклематься с утра. Он напялил тёплый халат, ибо в доме бывало прохладно, и спустился на кухню. Детей внизу не повстречалось. Дженнифер сказала, что оба ушли пройтись со своими друзьями до детской площадки и поворошить ботинками тонкий слой выпавшего ночью снега, и вернутся через час. Ох, первый снег. Потрясающее явление. То-то за окном всё кажется более ярким и светлым. Жаль, что на эту замечательную перемену пейзажа во дворе даже как-то плевать, ибо чутка не до волшебной погоды было... — Генри, вернись на землю, это база, – Джен щёлкнула пальцами перед глазами мужа, и Генри моргнул, отвлекаясь от кропотливых раздумий. – Ешь медленней улитки, тебе что, нравится поглощать холодную возню в тарелке? — Не особо. – натужено улыбнулся Эмили, отпивая какао из кружки. Подперев голову кулаком, сделавшись утомлённым и несчастным на вид, он с зевком признался: – Я не голоден, если честно. — Ты последнюю неделю у нас вообще голодным не бываешь, – не разделяя с ним состояния печального духа, витающего в помещении, отрезала Джен. Женщина наклонилась над столом и взъерошила Генри и без того растрёпанную рыжую чёлку. – Не заставляй меня кормить тебя с ложечки, Хен. Ты ж в курсе, что я особа настырная, а твой желудок пуст, как головы большинства офицеров нашей полиции. Тебе нельзя депрессивно голодать. Ешь, давай. Генри сдался. Фыркая, подвинул ближе тарелку и начал ложку за ложкой пихать в себя, толком не жуя. На завтраке мозг концентрироваться не собирался, угнетающие терзания были о чём угодно, кроме остывшей каши. Ну, само собой, они сводились к событиям пятидневной давности. — Навалило на тебя грустинки, конечно...– протянула супруга. – Мечешься внутри, да? Места не находишь? Чего ты слабину даёшь, ей-богу, целеустремлённый Эмили? – он отвернулся. – Держи нос пистолетом. Тебе надо приободриться, сменить картинку, ну? Иначе безвозвратно окочуришься. — Что ты предлагаешь? — То, что и вчера. Муж демонстративно прислонился лбом к поверхности стола, причитая: – Какой смысл в этой поездке, Джен? Мы не сможем ехать в Токервилл надолго. И сегодня нет никакого желания тащиться в другой город. Тем более, нам это незачем. — Есть зачем, – Дженнифер взяла тарелку, к которой вряд ли притронутся, и положила в раковину. – Дети на взводе, тётка названивает, чтоб навестили. И развеяться не помешало бы в первую очередь тебе. Подумай хорошенько. Дня три, и всего-то! Нельзя себя всё-таки до одури изводить. Она возилась с Эмили как с ребёнком. С роковой ночи легкомысленное и нервозное поведение выступило вперёд, а логика и собранность рассудка канули в небытие. Генри бесило это, но изменить восприятие происходящего и того, что случилось около недели назад, было целью непостижимой. Ему становилось тошно, когда по телевизору шли новости и сообщались кровавые подробности о пиццерии и жертвах. Как относиться к этому спокойно?! Как не психовать, не метаться в страхе и отчаянии, ведь Генри знал, кто за это в ответе, а доложить известную информацию боялся с каждым днём больше и больше. Сначала страх был необъяснимым, на пустом месте, а теперь Генри Эмили, точно школьный хулиган, страшился и за свою шкуру, в том числе. Умалчивание посчитают чем-то подозрительным, а как по-другому? Он загнал себя в тупик. И выход найти не может, и в себе разобраться – не годен на сложности. Эмоции у него отныне главенствуют над умом. Это так, чёрт возьми, глупо и несерьёзно. — А что насчёт этого думает Уильям? – поинтересовалась Дженнифер. — Уильям? – по-тупому переспросил Генри, внутренне напрягаясь и холодея. На груди кольнули незажившие шрамы. — Вы вообще созванивались? – она подсела к нему, коснувшись ледяного запястья. Эмили напыжился, побледнев, и изобразил, что сильно озабочен немытой посудой, которая сложена была на гарнитуре. – Лютая ересь стряслась, на тебя напали, а он даже в гости не заходит. Нет, судя по его натуре, я бы так и так не удивилась. Он из личностей крайне сложных...придурок придурком. Выскочка, лицемер. Но за ресторан-то должен был побеспокоиться! Лавочка его прикрывается, а дружок твой ненаглядный работу свою ценит, нежели детей, товарищей и родственников. А ему и на это плевать, как оказывается. — Мы не созванивались, – отрубил Генри, жену толком не слушая. — Вот и оно. Равнодушие высшей степени. Он у тебя на своей волне, а все остальные для него – недоумки, внимания и хорошего отношения не стоящие. Он и родню свою не навещал совсем, говорить о них не надумывал. Насрать на всех и всё...– Джен приумолкла и прочистила горло. – Ладно, да, я палку перегнула. Щас начнёшь за неродимого своего заступаться? Мол, что у него проблемы погуще были? Ощущая, что воздух тяжелеет и приобретает непонятную затхлость, смешиваясь с вонью разлагающейся плоти трупов, что это зловоние ударяет в нос, оттого темнеет в глазах, Генри облокотился на стул, трепеща по надобности свежего воздуха. Невыносимо дышать. Страшно. Мерзко. Он не даёт себе представить образ человека, о котором идёт речь. Не может думать, ненавидеть, оправдывать, не может дышать. Ночь – эпизод, разорвавший его жизнь чертой на до и после, – снилась в кошмарах, а размышления о ней вынуждали трусливо дрожать и в одиночестве заливаться слезами. Он ненавидел. Не знал, правда, что конкретно. Или кого. Но он презирал это до такой грани, что чувства закипали и рвались наружу, и их нельзя было сдержать и подавить. Слышать обо всём этом невозможно. Усилием воли Генри спросил: – Что с ним сейчас? Ты знаешь? — Не больше тебя. Но детектив этот, который с нами встречи затевает... он короче говорил, что Уилл твой дня два назад в полицейский участок приходил. — В участок? – обомлел Эмили. — Его не дольше суток держали там, допрашивали, всякие другие заморочки взыскивали. И отпустили. — В-...вот как. – сглотнув, проворотил он. Кухню перекосило, наклонило на градусов тридцать в боковую сторону, и желудок у Генри протестующе забурлил. – А он не. Н-никого не смутил? — О чём ты? — Как о чём? Ну. То есть, э, я в виду имею, как он...себя вёл...? Джен прищурилась с недопониманием. — Детектив сказал, что изъяснялся Афтон как положено, хотя всё-таки был немного пьян. Это не бросалось в глаза, и выдавал один запах алкоголя. И кандидатуру Уильяма на роль подозреваемого шустро отбросили, как я понимаю, можешь не переживать. Боже, что за идиотизм... Генри ушам своим не верил. Этого мудака умудрились не раскрыть? Он же... Он кукушкой поехал, чёрт возьми, неужели им до такой степени плевать, раз Афтона не раскусили? Это как так получается, чтобы он ловко всех вокруг пальца обвёл? Как он выкрутился?! Сумел совладать с чувствами, распланировал свои действия и с такой лёгкостью избавился от кучи подозрений? Матерь божья, в какой они заднице... Что делать? Разве Генри сейчас на что-то, да сгодится? Разве он сможет самостоятельно всё разрулить? Нужно самому эту кашу расхлёбывать. Он жизнь и людям, и себе усложнил хуже некуда. Какое его решение способно поправить положение? Требуется произнести: "Джен, это сделал Уильям Афтон." – и дело с концом. Одна-единственная фраза, она бы спасла многих, упростила бы всё. У Генри исчезли бы иные пути, признайся он в трусливом умалчивании. Несколько отрывистых слов. Хреново мгновение, которое лишило бы бремени сердца. И пытаясь исполнить, совершить нечто здравое, логичное, разумное, он лишается воздуха в лёгких, его начинает тошнить, и эмоциональный ком встаёт в горле. Кровь и слёзы. Боль и страдания. В данной ситуации нет правильного решения. Генри знал об этом из ниоткуда. Разве что бездействие возможно исключить. Не ждать чуда, взять под контроль. Хватит уже, это какая-то убогость. Он. Убогий. — Я не поеду, Джен. – сообщил Генри, полный твёрдости. Мягко глянул на помрачневшую жену и сцепил их пальцы. – Тебе надо поехать к тётушке. Вы давно не виделись. Она хочет увидеть Чарли и Сэма, они тоже того хотят. Вам станет легче после того, как погостите у неё. Потому поезжайте в Токервилл, я останусь. Дженнифер скривила губы. — Чего ты упрямишься, Генри? — Так будет лучше, – ответил ей Эмили. Лучше. Да, определённо лучше. – Я не возьму себя в руки. Не сумею попросту. Иногда одиночество необходимо мне, чтобы собраться, ты же знаешь, Джен. Я обязан побыть наедине с собой, со своей мутной головой и муторными думами, понимаешь? Я останусь в Харрикейне, обдумаю случившееся. И пойму, как поступить. Пойму, как, наконец, найти правильное решение и справиться с этим. Сделать лучше, а не хуже. Детям пойдёт на пользу встреча с твоей тётей. Тебе тоже. А я разберусь. Здесь. Положись на меня. Его поразила стойкость, звучавшая в словах. Откуда не возьмись появилась уверенность в том, что он делает, на что идёт; звучала осознанность в проговорённом. Не бездумность и отчаяние, нет. Эмоции отступили. Он был непреклонен. Он не боялся. Уже никакой паники, никакой жалости к обманутому себе. И воздух. Воздух насыщал его лёгкие. Стало намного лучше. Быть может, потому, что Генри брал на себя очередную ношу, собрался взять ответственность? Потому, что от него вновь зависит и судьба супруги, и благополучие любимых детей? Оттого взялись силы на сопротивление слабости и страху? Оттого Генри вновь был готов попробовать понять что-то, а не спрятать голову в песок? Он улыбнулся. И улыбка всплыла на лице проще простого, Эмили не утруждался притворяться и улыбался искренне, в облегчении. Ему было и смешно, и грустно. Зато не было беспомощности, отрицания, а это переполняло Генри надеждой. — Болванчик. – брякнула Дженнифер, на что муж безмятежно рассмеялся. Впервые за пять минувших дней. – Я на всё пойду, чтоб тебе полегче стало. Раз нужно побыть одному, я не собираюсь принуждать. Как хочешь, Хен. Мы поедем сами, дня на два, не дольше. Я на тебя полагаюсь. И на твою выдержку, которая у тебя точно есть. А ты не скучай тут и не топись с горечи, угу? — Угу. – отозвался Генри и изогнул брови, запрокидывая голову. – Теперь... Мне теперь кажется, что я со всем справлюсь. — Если не справишься и будешь унывать, я защекочу до смерти и напялю на тебя дешёвые стринги, как вернусь через пару дней. Помяни моё слово, Генри Эмили.

***

Минут сорок, и Джен с детьми уедет из Харрикейна. Генри не дождался этого, попрощавшись заранее. Было тяжко сидеть в четырёх стенах, забивать себе голову ненужной хернёй, поэтому он в спешке оделся как можно теплей и отправился куда глаза глядят. Удивляло Эмили то, что наконец-то он вытек сонливой зевающей оболочкой на улицу, но не для того, чтобы переться в участок на допросы и беседы со следователем. Ему позволили просто выйти и просто погулять. Поплутать меж домов, заглянуть в кафетерий и взять кофе. Генри при помощи долгой прогулки отпустил ситуацию, расслабился, отдавшись ощущениям и ностальгии по чему-то далёкому. Вспоминал, посещал места, которые любил в молодости: закрытую давным-давно забегаловку, старенькое общежитие (ох уж эти соседи, суматоха, вода на полу в душе и сплошной бардак). Нравилось отвлекаться от действительности, искать прелести, помнить хорошее. Эмили потратил два с половиной часа на то, чтобы душевно отдохнуть вот таким вот образом. Помогло. Его семья уже, наверное, приехала в Токервилл, он вернётся домой, а тот будет одинок и пуст. Генри поест, ляжет в кровать и не встанет с неё, а впрочем, мог бы и перед этим в ванной полежать, оставить былые издевательства над собой и смыть горячей водой невзгоды. Лучшего варианта времяпрепровождения на этот вечер он придумать не в состоянии. Небо темнело, в Харрикейне то тут, то там зажигались уличные фонари, и это означало то, что пора домой. Но Генри Эмили не пошёл домой. И запредельно изумил себя. Казалось, что день он распланировал, всё в его мозгах разложилось по полочкам, структурировалось. Эмоции устаканились и не плескались за края... ...он взирал на дом Афтонов, громадной зловещей тенью над ним нависающий. Кровь стучала в ушах, гулко билось сердце, и движения сковывались. Генри пять минут неподвижно стоял, не находил решимости, чтобы уйти или, наоборот, познать дурость и приблизиться. Свет нигде не горел. Складывалось впечатление, что дома никого не было. Не было и чего-то живого, светлого. Божебожебоже... Нет, не надо туда идти! Уходить, бежать и прятаться. Зачем? Зачем вообще...Нетнетнетнетнетнетнетнет! Он сейчас нарвётся...! Генри почувствовал, как отрешён мирок Афтонов от реального мира, их окружавшего. Они не пытались его понять. Даже дом отдалён от остальных, будто не признаёт схожести с ними. Афтоны не видят себя приближёнными к таким личностям как Эмили и к кому-либо ещё. Генри ужаснулся тому, что эта истина стала ему ясна так поздно. Уходить надо убираться прочь он подойдёт господи, серьёзно?! Коснувшись куртки в области груди, пронизанный тревогой, он шагнул. Шагнул второй раз. Вперёд. И ещё раз. Ноги верно принесли его прямиком к порогу, который показался до боли чужим и отталкивающим. Не навевал былых радостных воспоминаний, как тот же колледж или наполовину заброшенный многоэтажный дом, где в студенческие годы жил Уильям. Тот чёртов шестиэтажный дом с тараканами в обоях выглядел куда безопасней. Хотелось броситься наутёк. Генри не ринулся назад. Он подрагивающей ладонью тронул дверь, словно не веря, что она настоящая, а затем нажал на звонок, затаив дыхание. "Ждать, Генри. Ждать и не трястись." – велел себе Эмили и засунул в карман куртки свою руку. Сжал рукоятку перочинного ножика. Дверь распахнулась через полторы минуты. За ней возник не тот человек, от которого Генри надумывал обороняться в случае чего холодным орудием. Перед ним предстал Майк с сэндвичем во рту, что сразу же его вытащил и вытер рот в хлебных крошках. Генри выдохнул свистом и разжал пальцы на ручке ножа. — Дядя Генри, здравствуй, – пережёвывая сэндвич, пролепетал Майкл. Юноша заметно просиял. – Ты тут... Ох, я так рад, что ты наконец-то пришёл! Словами не передать! Генри тоже был рад видеть этого парня. Он, расклеиваясь в отцовском чувстве и смягчении, обнял ещё пуще вытянувшегося за месяц мальчишку, потрепав того по лохматым волосам. Майк уткнулся носом Генри в плечо и осторожно спросил: — Как ты себя чувствуешь? Мне жаль, что мы не увиделись раньше, когда это только-только случилось. — Всё в порядке, Майк. – успокоил его Эмили. – Я в норме, будь уверен. Ты, как я сужу, вообще похорошел. Скоро на целую голову меня перерастёшь. Афтон-младший задорно усмехнулся: – Наверняка. Пойдём внутрь, я... э-э, я, конечно, приготовил стейк и яичницу, но немного, того, пережарил. И то и то, вроде. Лиз предупредила, что это несъедобно, так что у нас пока что ничего нет, кроме сэндвичей и фруктов. — Я в своё время в готовке был не мастер, – подмигнул Генри. – Если б не Джен, я бы жил с вечным расстройством желудка. Ничего страшного, давай вдвоём попробуем что-то дельное приготовить? — Почему бы и нет, – пожал Майкл плечами. Пройдя в дом, Генри настороженно навострил уши. Телевизор в гостиной, Элизабет, сидевшая как раз там, что поприветствовала дядю Генри с дивана. Бурливший чайник на плите в кухне, а в остальной части дома – тишина. — Майки. – Генри облизнул пересохшие губы и поёжился. – А где твой отец? Майк, уже выбрасывающий остатки пережаренного стейка и яичницы, почесал затылок и как-то виновато выпалил: — Я, если честно, знать не знаю. — Как так? Он... Он ушёл куда-то? Генри, всего-навсего осознавая, кто такой он, то и дело содрогался. Начинало жечь глаза и шрамы на коже.            Д.М     "Кака-ая печаль. Наш Генри вот-вот умрё-о-от." — Ушёл. Шестой день его нет. – пробормотал Майк. – Он приходил домой, на взводе весь. Взял алкоголя и убрался прочь. С тех пор отец не возвращался. О боги. Он же был на допросах. Где он, куда его занесло, блять? Неужто Уильям удрал из города? Или затевал что-нибудь... Дрожь подогнула колени. Генри пришёл сюда. Он пришёл сюда по своему желанию. Никто его не звал. Он пришёл, рассчитывая ровно на то, что монстр будет здесь. Что он наткнётся на него. Что случится страшное. Но Генри всё равно пришёл, ради чего? А, какой смысл над этим думать, если этого чудовищного человека нет дома? Если никаких прояснений Генри не добьётся? — Я собирался пройтись, – вдруг рассказал ему Майкл, предлагая тарелочку с бутербродами и кружку с чаем. – Ну, как бы, мне немножко плевать, но Лиззи боится за него. Не знаю, чего это она, но, в общем, придётся мне прогуляться до Фазбера, до парка, может, и до окраины города. Мало ли. — Ты пойдёшь его искать? — Ага. Что поделаешь? Мы нашли только два тайника с деньгами, а еда в холодильнике заканчивается. Да и некомфортно, если быть честным. Я не хочу вести разговор с полицией, а она может наведаться к нам в дом. Я бы предпочёл, чтобы с этим разбирался он, а не его дети. Мы-то ни в чём не виноваты. — Верно, вы не виноваты...          "Я уникален, чёрт возьми!"         "...не будет больше поводов, чтобы бояться и ненавидеть." "Не теряй самообладания.                                           Не весели меня."                 "Я всё расскажу тебе! Честное слово,        расскажу!!    П-помоги мне. Помоги мне! Помоги мне,                         пожалуйста!!!"    "Он убил их всех. Он убил четверых детей, он убивал и взрослых, и маленьких. Какова гарантия, что не он убивал двадцать четыре года назад? Что он не убил Джона? Не убил всех, кто умудрялся пропадать и не находиться?" На что он теперь пойдёт?.. Генри не хотел повстречать Уильяма Афтона на своём пути ещё хоть раз. Не хотел видеть его серые глаза, его наглую или местами страдающую физиономию. Он не хотел слышать его голос. Стереть память о нём было, предположительно, единственным спасением от безумия. Самым правильным. Или нет? Другие люди будут мучиться. Монстр будет творить что ему заблагорассудится. Он будет убивать дальше, в других городах, он может удрать из-под носа, исчезнуть с радаров. И уничтожать. Уничтожать, уничтожать и уничтожать. Катись всё к чёрту, Генри не позволит этому случиться. — Майк, ты можешь не идти в холод. Давай лучше я постараюсь его вычислить? – если Уильям был в участке два дня назад, а его автомобиль по-прежнему стоит в гараже дома, Афтон вряд ли успел смотаться, да? Нет, такое вероятно, но шанс обнаружить его есть, какой-никакой. И Генри должен. Должен найти этого выродка. Не потому, что героем надо побыть и извести тяжесть на душе. Генри требовались оправдания. Оправдания или, что, наверное, не получится получить, настоящие, правдивые объяснения. Эмили хотел даже не раскаяния, а того, что позволило бы догадаться о мотивах, полностью сформировать мнение о страшных делах, творившихся в городке. В скольких замешан именно Уильям? И чего он добивался? — Я пойду с тобой, дядя Генри. – сказал Майк. – Мне несложно. И да, я не вынесу, если на тебя опять кто-то нападёт. Эмили надтреснуто хихикнул: – Ты можешь не бояться за такого старика как я. Со мной всё будет хорошо, Майк. Это было недоразумение. Парень стоял на своём: – В любом случае, я с тобой. Предположим, что я боюсь за отца, и мне не до лампочки. — Я с вами, кстати. – выдала Элизабет, показавшаяся в коридоре. — Не-а, ты остаёшься. – отрезал юноша. – Чего тебе с нами таскаться, Лиз? Сиди и читай, не нужно морозиться. — Слушай, я больше тебя хочу узнать, где отца носит. Но почему-то меня оставляют тут, чтобы я ничем не занималась и покорно всех вас ждала! И вечно я – в стороне. Генри обернулся на неё и ласково улыбнулся: – Мы можем и не найти его, Лиз. Время зря потратим. Тебе в самом деле следует остаться и подождать здесь. Отец твой вдруг вернётся? Да и за окном тьма, прогулка не из приятных выдастся. — Правильно дядя Генри говорит. Посиди дома, а мы примерно на час-полтора сходим. Можешь пока яичницу по-человечески нам сделать, кухню только не спали. — Как скажешь, уважаемый, – буркнула девочка и надулась. Майк и Генри переглянулись и, когда она отвернулась и зашагала обратно в гостиную, едва не сдержали неловкий смешок.

***

Двадцать четыре года назад Генри Эмили таким же образом обшаривал каждый переулок и закоулок Харрикейна, будучи девятнадцатилетним парнишкой. Тогда это было не то напряжёнными поисками, не то отстойным приключением по холодным тёмным улицам, которое не принесло добротного исхода. По итогу его, Тома и братьев Ливз вынесло к выбросам канализационных труб, и случилось то, что случилось. Чем закончатся эти поиски, Генри не предполагал. Они были похожи не на приключение и не на что-то серьёзное, потому что по большей части Эмили и Афтон-младший шли неторопливо и разговаривали, делились друг с другом новостями, пытались как-то друг друга поддержать. По-иному никак. Генри понимал, что творилось с жизнью Майкла, как ему бывает нелегко. Майк понимал, как больно было Генри от той мысли, что ресторан "У Фредди" отныне навсегда будет брошен и оставлен со всеми положительными впечатлениями горожан. Они оба мысленно гадали, для чего пошли искать старшего Афтона. Была ли у каждого своя цель, или двоим требовалась долгожданная беседа наедине? Сперва они побывали у самой пиццерии, окончательно попрощавшись с той "эпохой", какую унесла за собой столь масштабная трагедия. Здание выглядело серым и бледным, никогда бы Генри не подумал, что здесь когда-нибудь станет всё таким безжизненным и чёрствым. Попозже Эмили, изгоняя нашедшую на него печаль, проверил два бара, куда отец, как заявил Майкл, частенько приходил. Отца там не нашлось. В конце концов, не особо надеясь на удачу, они направились в городской парк. Набрести на Уильяма там было явлением мало вероятным, не лучшее место для пряток от полиции так-то. Генри позволил себе поморозиться на улице в ветреную погоду и ночной мороз лишь для того, чтобы ещё чуток пораскинуть мозгами в здравом уме, а не эмоциональных порывах. Холод отлично держал их в узде, не позволяя пасть духом и отчаяться. В парке почти никого не было. Иногда кто-то проходил мимо. В основном дорожки пустовали, и на это Майкл присвистнул: — Как тихо. По-мёртвому. — В точку, – без какого-либо восхищения или участия в голосе отозвался Генри. — Мне это нравится. – поделился паренёк. – Знаешь, та тишина, которая царит у нас в доме, ужасна. А тут вполне себе неплоха. Поглядывая на тени голых деревьев, Генри заговорил о насущном, ведь другие темы для разговора у него закончились: – Ты упомянул, что Уильям был на взводе. Что это значит в данном случае, Майк? Юноша кашлянул и недолго помолчал. Шаркал носом ботинка по тротуару, по снегу, опустив голову. — Наверное, то, что он с ума сошёл. Генри кивнул и даже не подумал упрекать Майкла за этакие заявления. — Он такую чушь нёс. Психовал и ругался. Я даже не в курсе, на меня ли ругался, на нас с Элизабет или просто так. – продолжал юноша. – И ещё. Отец плакал. Я никогда раньше не видел его слёз. Это было не очень, по правде... — Плакал? Что у него успело произойти? – "Очень хороший вопрос, Генри." — Он не сказал. Просто пришёл, побесился и ушёл. Это было страшно, признаюсь, он вёл себя не так, как обычно, но догадаться, что там у него за беды с башкой случились, я не могу. Майк сложил на груди руки и нахмурился. Эмили понимающе обхватил его за плечи, хлопнув несильно по спине. – Ладно, неважно уже. Скажи лучше, как у тебя с работой. Нашёл себе место? — Есть парочку вариантов. Ну, в кафе пойду в качестве официанта, что ж ещё делать? Пока что это единственное, на что я гожусь. – произнёс Майк и зажмурился от ветра. – Я нашёл свободные места в одном из заведений. Пойду туда, скорее всего. — Славно, что у тебя дела идут в гору. Постепенно, но всё же, – Генри приулыбнулся, глядя вдаль. – Знай, я искренне верю в то, что ты всё выдержишь. Ты сильный, Майк. И ты хороший человек, слышишь? У тебя всё будет замечательно, помнишь об этом? — Помню. Я это ценю, дядя Генри. Честное слово ценю. – сказал Майк со счастливо горящими глазами. Ему редко такое говорили. Эти слова близкого человека – как пламя, которое не сжигает, а согревает. – Я думал работать на тебя, представляешь? Я хотел пойти в Фазбер, сотрудником. Иного плана на молодость не могло быть, я рассчитывал на то, что проблем этих не возникнет. Что я буду таскать тебе кофе в кабинет, а ты будешь в это время бумажки заполнять. Но так всё обернулось... – парень замолк на миг. – Извини, пожалуйста. — Ничего страшного, Майки. – заверил Эмили. Слабая улыбка его сползла вниз. — Хех, зря я заговорил на эту тему. Я нечаянно. – он задумчиво промычал. – Давай расскажу случай один, чтоб тебя назойливые мыслишки не тревожили? М? Он повествовал о каком-то своём друге, о костюмах на Хэллоуин и о розыгрыше над товарищами, не подозревая, что улыбка у Генри исчезла с лица не из-за тоски по собственному ресторану и творениям. Эмили смотрел перед собой, на дорожку, замедляясь на каждом шагу и, когда Майк собрался добавить что-то по поводу подробных деталей исхода розыгрыша, Генри прервал его, схватив идущего мимо прохожего за заднюю часть куртки и с такой силы дёрнув назад, что тот, и без того похрамывая и шатаясь, едва не поскользнулся. Капюшон слетел с его головы, и у Майкла от неожиданности отвисла челюсть. — Ты, – процедил Генри сквозь зубы. — Убери руки, – сорвалось у Уильяма, дёрнувшегося в бок. – У-убери свои руки. Отпусти. Меня. Отпусти, сейчас же. Стычка ошарашила всех троих. Прилив сил мгновенно испарился, у Генри язык прилип к нёбу, не выходило произнести ещё что-нибудь. Уильям слегка покачивался, пытаясь высвободить локоть из чужих пальцев. Вид его заставил ужаснуться: потрёпанные волосы торчали в разные стороны, казалось, будто их не мыли месяц, а то и дольше; синяк, который ему оставил Генри, пожелтел и сливался с бледнотой кожи, белой-белой, как молоко, бледнотой; её разбавляла краснота глаз, верхних и нижних век, мешки были на пол лица, которое, в свою очередь, в области щёк и подбородка было чем-то расцарапано, губы как когтями ободраны, покусаны, все в засохшей крови. Куртка на нём висела как на палке, тонкой-тонкой, кажется, что он в неё целиком залезть сумеет, и рост уже ни на что толком не повлияет. Он походил на больного и пьяного. Да он и был таковым. Потянувшись к расстёгнутой куртке, бок которой Афтон зажимал предплечьем, он вытащил не нож и не пистолет, а практически пустую бутылку. Пнув остолбеневшего Генри по ноге, Уильям из его хватки вырвался. Попятился назад и спиной врезался в столб дерева, выплюнув надсадным кашлем ругательство. — Отец? – не веря своим глазам, выдавил Майкл. – Ты что тут забыл? Старший не отреагировал на его вопрос. Съехал вниз и сел прямо на снег, подтянув ноги к груди и за один глоток осушив бутылку спиртного. Уильям то ли икнул, то ли всхлипнул, то ли просто взволнованно вздохнул. Отпустив стеклянное горлышко, он зажал ладонями уши, когда Майк попытался позадавать ему других вопросов, и согнулся, спрятавшись в коленях. — ...замолчите. – донеслось глухое, вялое и сиплое. – Замолчите, уйдите, оставьте меня. Уйдите. Уйдите. — В чём дело, пап? Какая проблема просто объяснить? – Генри таращился на сидевшего на снегу человека, который подобрался и слёг, прям на землю. Натянул капюшон и свернулся так, что напоминал, если смотреть издалека, чёрное пятно, а не человека. То и дело слышалось с земли: "замолчи", "умолкни", "уйди". Эмили не высказал ничего вслух. Просто не смог. Окоченел. — Дядя Генри, ну же, – позвал Майк, подтягивая отца к себе, который не собирался вставать и валялся без сопротивления и прочих движений, прячась и корчась. – Помоги его растормошить. Он так не встанет. Господи, ты выпил все городские запасы пива, отец? Сознание прояснилось. Застывший в метре от Афтонов Генри шатко подступился ближе. Обошёл обмякшего Уильяма сбоку и сел с другой стороны, напротив Майкла, расправив чужой напыщенный капюшон. Шесть дней прошло. Шесть, а мужчина перед ним кардинально изменился. Настолько болезненно и мерзко он не выглядел ещё ни разу. Генри скривился. — Как от тебя несёт, – выпалил паренёк, глядя на старшего Афтона с не менее заметным отвращением. — Ты сбежал, – наклонившись к нему, проговорил Генри так, что сын Уильяма не распознавал фраз. – Сбежал, собираясь скрываться? Той ночью. Я тебя... Я тебя в порошок сотру, сучье ты отродье. — Делай что хочешь, – одними губами произнёс Уильям. Он не боялся, не был в ярости, не нёс бред. Когда Майк облокотил его на своё плечо, Уилл лишь закрыл себе лицо ладонями. – Не представляете. Как вы меня раздражаете. В-все. Я уже не могу. Мне нет дела, Генри. Поступай как взбредёт в голову. Это ведь, так или иначе, будет правильным и справедливым по отношению к другим людям, да? Я столько проблем им доставил. — Где ты был всё это время? – поинтересовался Майк, подозрительно косясь на Эмили. Видимо, парень догадывался, что у старших конфликт сейчас совершенно на иной лад и что он в это не просвещён. — Хотел з-зак-кончить всё, – по-простому и бесчувственно ответил ему отец, икнув. На враждебно настроенного Генри он, на удивление, действительно не реагировал с испугом. Он никак на него не реагировал. – Я в стельку... я не хочу б-бояться своих решений... я без устали пил весь тот день, в н-ночь которого ушёл, Майк. Я надеялся п-перестать соображать, чтобы... легче перенести это. Я ходил везде, где только м-можно б-было, не ощущая... не было никаких мыслей. И со мной ник-кто не говорил. Мне было хорошо. Но я опять нич-чег-го не смог... – тон его повысился на последнем слове, и хриплый голос изнурённо надломился. – Я каждый божий раз шёл туда, куда и надеялся попасть, и каждый божий раз просыпался не в том месте. Он не даёт мне умереть. Он не даёт мне сделать что-либо. Это надоедает. Развернув отца к себе, Майк с поразительной твёрдостью и спокойствием повелел: – Вставай. Мы вернём тебя домой. – Младший остерегался состояния, в котором пребывал взрослый, но умело не показывал этого. А вот Генри сжимал ладони в кулаки и закусывал изнутри щеку, чтобы не терять самообладания. — Не... а... Зачем туда? – не в своём уме выплюнул Уильям, смотря сквозь Эмили. — Потому что Элизабет ждёт тебя дома. Пора возвращаться. Отец, ты... ты трясёшься и заикаешься. Охрип весь, давно ел съедобную пищу? Куртка лёгкая, на твоей одежде места сухого нет. Ты заболеешь. Поднимайся. — Оставь. – Уилл пихнул его в грудь, сонно и без сил шевеля ртом: – Я хочу лечь... хочу лечь где-нибудь тут и не проснуться...будет холодно, но спокойно и хорошо. Я что, не имею права... — Не имеешь, отец, хватит. Не хватало только того, чтобы ты бросил мою сестру. Это неправильно. — А я вам кто, Майки? Л-любящий папа? – Афтон-старший нездорово хихикнул, что было скорее не звуком смеха, а сдавленным сипением больного простуженного на ночных морозах горла. – Сколько х-хорош-шего я сделал для тебя, а? Много? Ты не знал бед? Т-тебе нравилась твоя жизнь в одном доме со мной?.. Ты жил в достатке, был счастлив...? Он не договорил, потому что Генри грубо выровнял его резким рывком вверх. У Уильяма вырвался сухой одышливый кашель, воздух выходил из его рта хрипами. Его подкосило, ведь на замёрзших ногах он уже еле стоял. Морщась от едкого запаха алкоголя, от того, что человек, о котором недавно такие новости вскрылись, сейчас облокачивался на него, Генри перекинул чужую руку себе на плечи и попросил Майка: – Берись за вторую. Я не дотащу. — Эй, х-хватит, – детским лепетом попросил Уильям, не удосуживаясь упереться стопами в землю. Он буквально повис меж сыном и старым другом. – Опусти меня, Генри. Нет. П-прекратите, Майк, ты, Эм-мили, засранец проклятый... Бросьте, сволочи... твари, положите обратно. Оставьте. Какой смысл мне продолжать своё существование? Зачем? Чего добиваетесь оба...? Что за дичь вытворяет-те...? — Захлопнись. – почти в один голос сказали Генри и Майкл.

***

Генри волочил себя через пелену смешанных чувств. Через презрение, горечь, сожаления и безнадёгу. Он сдерживал себя, ибо с ним был Майк. Тот не заслуживает того, чтобы становиться участником неблагоприятной беседы Эмили с психованным убийцей. Разум пленил: вот же оно. Уильям Афтон беспомощен, негоден. Не составит труда поквитаться с ним, сдать полиции, придумать на ходу, что, мол, он был в закрытой одежде, с маской или чем-то подобным, оттого Генри не узнал его сразу. Сейчас он с лёгкостью мог потащить ублюдка в участок и спать потом спокойно, зная, что опасность миновала. Монстр заперт. Но пока мозг вырисовывал картинки такого финала, в котором Генри предстаёт справедливым героем, сильным, поступившим правильно ради Харрикейна и близких, сам же Генри Эмили возвращался с Майком к Афтонам, а Уильям периодически брыкался в их руках, хныча и проклиная. Бесполезно себя упрекать. Бесполезно верить своему сердцу. Эмили усмехнулся, подавив истеричный хохот. Сознанием он настроен на рассудительные поступки, а тело его продолжает плестись не в полицию. Руки удерживают Уильяма крепко, но не больно, не намереваясь вывихнуть ненавистному сучьему сыну плечо. Рот не раскрывается, ничего наподобие: "Майки, твой папа серийный убийца." – вслух не произносится. Они втроём шли, не переговариваясь, и кое-как добрались до дома, все холодные и угрюмые. Элизабет, распахнув им дверь, ахнула: – Папа, ё-моё... — Добрейший вечерочек, – сказанул Майк с характерной интонацией. Сестра отошла от порога, намереваясь предъявить недовольство, ведь они бродили по городу гораздо дольше, чем обусловились. Майк преждевременно её заткнул: – Как видишь, у нас тяжеленная ноша, которая вдобавок и звуки нераспознаваемые издаёт. Будь добра, не мешай нести её до спальни. — Не смешно, идиот, – Лиз с сомнением взглянула на Генри, и тот постарался выдавить максимально правдоподобное умиротворение. Уильям, на нём висевший, притих и схлопнул веки. — Его б раздеть. И уложить. А то я замаялся. – признался Майк, устало потягиваясь. — Почему он похож на вонючего бродягу, которого мы от нечего делать взяли и приютили? – спросила девочка, отшатываясь в сторону брата, когда отец ни с того ни с сего вздрогнул. — Потому что он шесть дней бухал и спал на улице. А ещё специально морозился, – ответил ей Майк. – Дядя Генри... Может, тебе домой пора? Поздновато и зябко. Мы справимся как-нибудь с ним, ты не бойся. — Я задержусь на жалкие полчаса, – Генри натянул улыбку, хотя на душе у него кошки скребли. – Поешь с сестрой, в гостиной погрейся, Майк. С тебя хватит хлопот. Я с ним разберусь. Шестерёнки заработали с невероятной активностью. Одним из вариантов было швырнуть его с лестницы, поднимаясь наверх. Второй идеей всплывал выбор между острым углом тумбы и тяжёлым предметом. Становилось неловко и одновременно хреново. Нет, конечно, Генри не собирался его прихлопнуть, вовсе нет. Эти жестокие мысли просто возникали в голове, ибо эмоции кипели, однако же он не рассчитывал исполнять их. Он не способен был усмирить внутренний пыл. Желал избавиться от того, кого, кряхтя, поднимал на второй этаж, но в то же время и не смел позволить себе это сделать. Из-за чего?.. Вопрос, вероятно, сложный, требующий терпеливых соображений. На них у Генри не хватало ни сил, ни времени. Он свалил Уильяма на кровать, а Афтон и бровью не двинул. Мятая грязная рубашка (в ней он был той самой ночью) и штаны на самом деле оказались все мокрыми. Уилл не говорил Генри ничего, дышал будто бы равномерно, а тело выдавало ощущения в организме: ресницы подёргивались, конечности напрягались, Уильям мелко дрожал и вряд ли спал. Либо прикидывался, либо был в отвратном самочувствии, что, в принципе, объяснялось легко. Застопорившись у шкафа с одеждой, Генри зыркал то на полки с вещами, то на постель, где Уильям свернулся на боку. Не будет же он прямо сейчас заводить беседу с этим жалким кретином? Он сорвётся, заорёт или расплачется. Раз не в силах набрать номер полиции, то пускай в тряпочку молчит, отсиживается и не лезет, вдруг и без него на Афтона след возьмут. Генри не должно быть здесь, Генри должен убраться или со психу выговориться и навсегда уйти. Сказать, как он презирает, как он ненавидит его (не так уж и ненавидит, вообще-то), вести себя так, как вёл бы любой здравомыслящий. Высказаться хоть ради себя любимого. Чтобы довести, надавить, проявить жёсткость. Всё-таки его давний друг – это чудовище, которое мучило наивных маленьких детей, которое растерзывало и отнимало жизни. Это не тот, кого жалеют. Он убивал.            Не было, правда, похоже, что он. Что он убивал.      Но это ведь неопровержимый факт. Нельзя обманываться чувствами... — Генри, – промямлил Уильям. Эмили не обернулся. Не тот момент был, чтобы слушать его. Наверное, адекватно воспринимать голос Уилла не выйдет отныне никогда. Это вызывало выбивающее из равновесия потрясение, от которого Генри колебался в панике, словно загнанный в угол зверёк. В нём не было ни суровости и хладнокровия, ни чёткого понимания и уместного сострадания. Уильям, как слышал Генри за своей спиной, еле пошевелился, и в сумраке комнаты этот шорох вводил в неоднозначный ступор. И страшно, и больно. Хотелось сбежать. Хотелось услышать что-то ещё. Забыть. Докопаться до истины. М-да, истинное здесь только безумие. — Генри, это ты...– Эмили гадал, вопрос ли это, заданный в беспамятстве. А может, звучавшие нотки облегчения как раз таковыми и являлись? Не были обычной усталостью и выражали искреннюю радость, испытываемую Афтоном? – Для чего... – он зашёлся в приступе кашля, задыхаясь. Взяв с полки рандомную футболку и какие-то ночные штаны, Генри, так и не посмотрев назад, бросил в сторону постели вещи. — Переодень. Минуту позади не было никаких телодвижений. В груди всё неопределённо заныло от повисшей гробовой тишины, и Генри, не вынося этого, двинулся на выход. — Останься. – неразборчиво бросили ему вслед. Уильям приподнялся, подставив локоть. Хватило его исключительно на то, чтобы считанные секунды удержать собственный вес и поглядеть Эмили в затылок, а затем, приглушённо треплясь, уронить голову на подушку. – Генри, не ух-ходи. П-подожди чуть-чуть, пожалуйста. Пожалуйста, я всё... Всё скажу. Что хочешь, ты ус-слышишь. Но поб-будь тут. Побудь, ради бога. Что это было? Слёзы? Ради чего Уильям умоляет? На жалость давит? Чтобы Генри бдительность потерял? Изнутри резануло сочувствие. Он ни в коем случае не стоял в стороне, если кому-то бывало плохо. Он не прощал безразличие к серьёзным, важным проблемам родных и близких. Но... Сжав челюсти, не давая себе сломаться прямо здесь и ляпнуть что не просят, Генри положил дрожавшую ладонь на похолодевший лоб и вышел, хлопнув дверью. Уже внизу, из коридора наблюдая за Майклом и Элизабет, он потёр глаза и в непонятной спешке обратился к старшему: — М-Майк, слушай, вы... — Он плох, да, дядя Генри? – спросила Лиз. — А когда-то было иначе? – полюбопытствовал у неё брат с не слишком задорной ухмылкой. — Не выходите по ночам из комнат, л-ладно? – вылетело у Эмили. – Будет лучше, если вы запрёте двери и не высунетесь до утра. Потом станет безопасней. Потом и светает на улице, и... — Дядя Генри, ты в порядке? – девочка озабоченно сложила брови домиком. – Хочешь поесть? Я яичницу приготовила. Нормальную, не как у Майка. — Я поеду домой, Лиззи. Был бы счастлив, но меня ждут дела, нужно сделать их и лечь спать. Вы тоже не задерживайтесь, не сидите допоздна, ага?.. — Не смотри на меня так. – стукнул Майкл сестрицу по макушке. Сам он встал из-за стола и, убирая грязную посуду, обнадёживающе улыбнулся Генри. – Всё будет хорошо. Можешь за нас не тревожиться. Как не тревожиться? Дети ночь проведут наедине с ним и его больным разумом. Благо они самостоятельны, Генри знал, что его завуалированные опасения они не пропустят мимо ушей, и так было понятно, что отец являлся в существовании других Афтонов той фигурой, которую необходимо избегать, от которой надо прятаться и бежать, чтоб пятки сверкали. Он уничтожал и собственных детей. Он превращал их жизнь в ад, разрушал мечты в щепки. Генри замечал это, однако даже не подозревал о том, что всё так, чёрт побери, плохо. Всё катастрофично. теперь              и                     навсегда — Я зайду к вам завтра, договорились, Майк? Майк сказал, что договорились, и Генри сию секунду пошёл прочь. Он вернётся. Он не посмеет бросить их и испугаться. Переступая через душевные раны, Генри придёт в этот дом завтра. Снова. Как бы ни было противно. Он придёт. За чем конкретно? За раскрытием сраных многолетних тайн. За ответами на кучу вопросов.            ...кто знает, сколько скелетов в шкафу ему ещё припасено.