Уникальный

"Он меня прикончит, если найдёт в таком настроении." Майк был в своей спальне и лежал под кроватью, прислушиваясь к крикам и прочему шуму с первого этажа.               Отец был зол. Он давно не приходил в такую чудовищную ярость. Все его побои, запугивания и психованные заскоки были ничем по сравнению с непредвиденно наступающим гневом, когда папа крушил всё в доме, говорил страшные вещи и ссорился с мамой. Это случалось редко. Отец и мать не ругались часто, потому что слово так или иначе оставалось за главой семейства. Мия не хотела, чтобы детям приходилось слушать оскорбления, пререкания и выплёскивания обоюдной неприязни родителей, и предпочитала принять решение мужа, но в иных случаях – какие бывали лишь дважды за всю их семейную жизнь – конфликт разгорался ярый и кошмарный. От кухни не оставалось живого места, а в одну такую ссору Уильям даже не усомнился в том, чтобы ударить по щеке супругу. Это был уже третий по счёту случай – их переломный момент. Самый беспощадный и ужасный. Благо Элизабет и Эван гостили в доме Эмили на долгих выходных. Им не посчастливилось стать свидетелями всех этих воплей на пустом месте. Майкл как раз подозревал, что родители поссорились без какой-либо весомой причины. Ибо вечер проходил у Афтонов мирно, казался Майку очень даже приятным. Отец его не трогал, уроки делать не нужно было. Мальчик читал и валялся на кровати, свободный и вольный. И тут ни с того ни с сего... Мама закричала на папу. Она злилась сильно, как и Афтон-старший, что было вот уж просто поразительно. Обычно Мия была тихой, незаметной, покорной. Сегодня же всё шло как нельзя хуже. Они оба сердились друг на друга. Майка это удивляло – отец привык ненавидеть своих детей, но до жены его сильные тяжёлые руки почти никогда не добирались. Этим же вечером Афтоны были готовы вцепиться в схватке на смерть. Только Майк об этом подумал, как снизу донёсся чёткий звонкий удар. Мальчик в испуге затаил дыхание. Это было громко. Это было уничтожительно и запредельно. — Почему ты делаешь это с нами?! – прокричала Мия, и Афтон-младший догадался, что ударила именно она. Чёрт. Это могло значить очень плохой исход. Мама совершила поистине роковую ошибку. — Это всё продолжается с той осени. Ты стал обращаться с ними ещё хуже, чем до этого! О чём ты думаешь, Уилл?! Тебе просто нравится это делать, да?!! Тебе нравится избивать их, делать их пугливыми, хрупкими, беззащитными? Ты прямо наслаждаешься этим, как я заметила. Один сраный дьявол может творить такие вещи и не чувствовать угрызения совести. Как тебе жестокости хватает измываться над своими собственными детьми?! — Ты некорректно ставишь вопрос, милая, – вставил отец, не повышая голоса. Ярость в нём поутихла после прилетевшей пощёчины. Он сделал что-то, возможно, двинулся на жену, из-за чего та вскрикнула вновь, но перестал материться и бить посуду, немного успокоился. Уильям жутко хихикнул и запричитал нарочито искажённым тоном: – Как ты можешь воспитывать наших детей, а не тупо расцеловывать их задницы, дорогой? Ты держишь меня за придурка, Мия. Ты всегда считала меня лишь за того, кто может за просто так исполнить любую твою прихоть. Но я никогда не являлся отцом в твоих глазах, не так ли? Симпатичный кошелёк – вот кто я для тебя, не муж и не отец этих отпрысков... — Не смей называть наших детей отпрысками! Майк перестал распознавать звуки ругани на какое-то время. Он положил голову на подушку, которую взял с собой под кровать, и внезапно задумался об Эване. Кажется, весь этот спор возник из-за него... Вроде, мама разозлилась на папу по той причине, что тот вывихнул маленькому братцу Майкла кисть, когда был не в себе. Пришлось вправлять врачу. Мама бушевала эти двое суток, пока вся семья была в сборе после посещения госпиталя, бледнела и не ела. Теперь Эван и Лиз далеко отсюда, им он не навредит, поэтому она начала разговор об этом. А разговор между тем перерос в открытые фразы неприязни друг к другу, битую посуду и сплошной ор. Для чего надо было устраивать это перед сном? Майк, конечно, в курсе, что Эвану было реально больно. Он слышал его крики минут тридцать, а потом отец и мама увезли его и не факт, что рыдания тогда стихли. Да, отец как обычно перегнул палку, но... он ведь хотел наказать Эвана?.. Выходит, что этот нытик заслуживает того, чтобы его хватали так неосторожно и делали больно. Элизабет же всегда послушна, и папа её практически ни разу не ударял. И Майкл стал получать намного меньше подобных наказаний. Значит, брат вёл себя раздражающе и обманчиво. Он умеет это делать. Ныть и пускать сопли, жалкий мелкий отпрыск. Папа сделал ему больно за дело. Разве это плохо? Мальчик оборвал мысль, услышав нарастающий снизу шум. Снова крики, проклятия и непонятные удары. А потом тишина и испуганные хриплые возгласы Майк вытащил макушку из-под кровати и настороженно прислушался. Мама твердила о том, что отец по правде тяжело болен. Что он потерял голову и разучился останавливаться. Что он псих. Майк где-то слышал слово "псих". Может быть, трижды, в школе, когда безобидно шутил. Но то, что Мия называет его отца этим словом, было чем-то непостижимым уму мальчишки. А папа на это посмеялся и сказал, что так оно и есть. Он больше не умеет останавливаться. И он вполне может быть психом, однако в его сути это совершенно ничего не меняет. Майкл нутром ощущал, что мама действительно напугана и огорчена, мягко говоря. Папа был страшен, хотя его слова почему-то вызвали у парня неподдельное восхищение. Отец такой... непобедимый и хладнокровный. Эти папины особенности поражали и впечатляли Майка до глубины души. Как он смог стать собой? Как отец добился своей окончательной натуры? Он просто бесподобен. Страх охватил мальчика, стоило ему нехотя навострить уши и понять, что сначала в доме сделалось пугающе тихо, так, что он определял одно своё бойко бьющееся сердце. Потом уловилась какая-то возня, тихое приглушённое чем-то мычание, а следом пронзительный визг, который ввёл Майка в пятиминутное оцепенение. Крик и насыщающее стены напряжение. И тяжёлый удар. Что это сейчас было? Младший Афтон сипло позвал мать, страшась покидать спальню в столь гнусный вечерок при опустошающем затишье. Его, конечно же, никто не услышал. Майкл вылез наружу, в голову забралось понимание, что только что он невольно оказался втянутым в кошмар, который происходил у Афтонов наяву. Тотчас его словно перенесло из личного мирка, где он не вникал в ситуацию толком и не участвовал в разногласиях, прямиком туда, где находиться ему было чертовски опасно. Сердце бешено заколотилось, и холодок пробежал по телу. Всё внутри рвалось по швам в настойчивом пронзительном вопле: Нельзя выходить из комнаты. Нельзя и всё. "Я не должен выходить. Со мной случится что-то плохое, если я попадусь им на глаза." Он трусливо прятался от родителей вечно. Он привык к этому, лишние опасения порой оберегали от печальных последствий, так что обычно мальчик предпочитал довериться своей пугливой стороне души и поберечься. Требовалось затаиться и исчезнуть для родителей, как Майк делал раньше, а вместо этого Афтон-младший неуверенно качнулся на ватных ногах к двери. Шагнул ещё раз, сжав ладони в кулаки, что было на самом деле бесполезным действием. Если парень нарвётся на разъярённого отца, сопротивление будет бессмысленным. Он через силу вытащил себя в коридор, окутанный непроглядной чернотой. Одни люстры с первого этажа бросали на пол у лестницы тусклое свечение, позволяющее безошибочно продвигаться к цели. Майк направился к видневшимся перилам, пока внизу по-прежнему не доносилось ни единого звука. Гробовая тишина. Это пугало его до чёртиков. Мальчик подошёл к ступенькам и взялся похолодевшими от страха ладонями за перила, глянув в проём на нижнем конце лестницы. Какая-то лампочка единожды моргнула, этаж как будто приглашал Майка в незнакомые глубины, приманивал и утаивал загадку. Глубоко вздыхая и крадясь на цыпочках, тот приготовился узреть главные свои ночные кошмары в виде зловещего, потерявшего над собой контроль отца, и пошагал навстречу неизвестности. Майкл на секунду вспомнил похожий момент. Однажды он после приступа ярости у Афтона-старшего на свой страх и риск спустился к нему в повисшую тишину. И ничего хорошего не увидел. Папа метался по кухне, на удивление тревожась за разбитую им вазу, пихал в себя непонятные таблетки и бормотал что-то про пулю в лоб. А потом в истерике накричал на Майка, прогоняя его обратно в спальню. Мамы не было дома, и ситуация выглядела благополучней. Но этим вечером всё иначе. Всё отвратительно как и для старших, так и для парнишки. Наконец спустившись, он первым делом обратил внимание на разбитое вдребезги стекло, оно валялось у входа в кухню. На пол была пролита жидкость красного цвета. Кровь? Майк отшатнулся – нет, конечно нет! Её не может быть слишком много. Папа не переходил черту, так ведь?.. Он не вредил маме чересчур сильно... Это не кровь, как выяснилось при детальном рассмотрении. Другое. Напиток. Вино?.. Одно другого не лучше. Мальчик сглотнул. Алкоголь в дурном пребывании духа значил полную катастрофу. О нет...             ладно, спокойно. Ничего страшного. Ничего нового. Папа иногда пьёт. Папа иногда буянит. Это не должно пугать Майкла. Он обязан смотреть страху в лицо, бороться с ним. Ему нужно хотя бы убедиться в том, что все целы. Что мама не пострадала. Что отец случайно не перегнул палку. Опять. Майк просто проверит и убежит к себе. И всё. Он же не идёт драться один на один с больным на голову ублюдком отцом, верно? Конечно, нет! Он всего лишь проявляет осторожное умеренное беспокойство. Может, это и любопытство в какой-то степени? "Так, ладно. Давай, Майки, всё хорошо. Хорошо, просто проверь кухню. Они там. Я увижу их, пойму, что они уже утихомирились, и смогу попросить возможность глянуть телик на полчасика. Потом я лягу спать. Всё как обычно!" Всё как обычно. Он вышел в залитую ярким светом просторную кухню, что располагалась рядом с большой общей столовой с тёмным по дизайну интерьером. Сейчас, как Майк заметил, в той комнате было ещё темней, чем обычно, но куда приятней, чем в любых других комнатах дома на данную секунду. А вот в самой кухне царили только хаос и суета. И тёмно-бордовые цвета. Поначалу мальчик в состоянии был тупо увидеть. Он никогда раньше не глядел на серьёзные пугающие вещи пустым взором. Он оценивал и уходил, при возможности, чтобы не лицезреть ненавистное. Но здесь и сейчас Майк ничего не понимал. Майк непонимающе созерцал красную густую лужу в центре помещения, рядом с гарнитуром. Пахло уже не вином. Майкл от парализующего шока вдохнул полной грудью и кое-как удержался от того, чтобы не завизжать в неописуемом ужасе опознанной картины. Кровь. Которой очень много ...он не перегнул палку...                   Очень. Много. "Что это?!.." ...тёмно-бордовый. Тёмно-... Такой цвет был, когда папа показывал сыну кое-что страшное. Он веселил себя реакцией мальчика на такие мерзкие вещи. Он начинал громко хохотать. Папа брал кухонный нож и проводил хорошо наточенным лезвием по своей руке, говорил о крови. Как ему нравится её тёмно-бордовый цвет. Он запрещал Майку рассказывать об этом тайном увлечении. папа не брал нож, когда ругался с мамой Папа не позволил бы себе навредить маме сильней, чем требовалось! На плите виднелись разбросанные ошмётки тарелок. Везде валялись стёкла, кухонные приборы: вилки, ложки; безобидный ножик для нарезания готового мяса. Отец держал в слабой хватке БОЛЬШОЙ и ОСТРЫЙ нож, который обычно показывал Майклу. Его глаза были плотно зажмурены, и сам он, сидящий на полу в тёмно-бордовой жидкости (крови?), обнимал одной рукой маму. А мама лежала на его коленях. Бледная. Неподвижная. Майку в период пылкого отрицания она почудилась по-живому напуганной. Чувствующей. Её зелёные глаза, частично скрытые мокрыми рыжими прядками, выражали дикий ужас и кучу других непереносимых Майклом эмоций. Отчаяние, замешательство, испуг, мольба, сопротивление. Рана отлично видна на маминой светлой блузке. Где-то под... рёбрами? Майк думал об этом, чтобы не думать о том, что отец использовал нож против его матери. Отец пырнул её. ...глубокая, судя по количеству крови... "Нет, – мелькнула, словно вспышка молнии, дрянная мысль. Это была не просто мысль, а настоящий крик самого сердца. Это слово повторялось бесконечное количество раз, как внутренний гром. Душевный рёв. Оглушающий. – Нет, нет, нет..." — М-мама?.. Отец медленно, будто бы лениво раскрыл глаза, приподнимая голову. Майк захотел вскрикнуть, но по итогу остался стоять беззвучной статуей, бледный, как камень. Отцовская рука выронила нож и взяла побелевшее лицо матери. Папа внимательно изучил лежавшую на его коленях жену, еле заметно улыбнувшись, убрал волосы миссис Афтон ей за правое ухо и крайне незаинтересованно обратился взглядом на старшего сына. У того ноги подкосились, и слабый осипший голосок задрожал: — Ч-что с м-мамой...? Папа, помоги ей... — Ты любопытен, да? – поинтересовался Уильям у сына, поглаживая Мию по бледной щеке, испачканной каплями крови. – Зачем ты пришёл? Майк не устоял и рухнул на колени, жадно и искушённо хватая ртом воздух. Запах смерти ощутился сразу. – Я-я хотел просто...Пож-жалуйста. П-пап, мама! Она... она!.. — Я вижу, Майкл, – оборвал Афтон-старший детское лепетание. Отец был совершенно спокоен. Он гладил плечо, волосы женщины, точно успокаивая. Прикрывал её распахнутые очи и мечтательно улыбался. – Так получилось. Она была назойлива, понимаешь? Ох, какая досада... Представляешь, сынок, она твердила мне, что покинет меня. Покинет этот замечательный уютный дом. Заберёт у меня вас. А я похож на кретина? Как паршиво... — Мама умирает!!! – прокричал Майк буквально в пустоту, заливаясь слезами. Уильяму было абсолютно плевать на Мию и на плач сына. – Папа! Она сейчас умрёт! Тут столько крови, её... её крови, пожалуйста, папа, умоляю тебя, сделай что-нибудь!! Она может погибнуть, давай вызовем врача или полицию?! Нам нужно сделать так, чтобы она дышала, папа! Папа!!! Мальчик бросился к отцу, совсем не подумывая насчёт того, что тот мог не до конца отойти от накрывшего чувства гнева. Нож лежал рядом, и психу труда не составит схватить его и вонзить лезвие сыну прямо в сердце. Либо перерезать мелкому парнишке горло, отрубить палец, выколоть глаз или отрезать язык. Майк не задумывался об этом. Он вообще ни о чём не мог рассуждать и здраво мыслить. Афтон-младший упал рядом с матерью, обхватывая своими ладонями её ледяную руку, безутешно рыдая, всхлипывая в безысходности и без конца моля отца о каком-либо действии. Может, она ещё дышит? Может, не так много времени прошло?.. Она не умерла! Не могла умереть, нет!!! Майкл не опоздал. Есть шанс. — Ты опоздал, – ровно и тихо сообщил Уильям. Майк отпрянул, снизу вверх упираясь мутным взглядом в улыбающегося отца, вполне довольного и расслабленного с учётом того, что на штанах, рубахе и рукавах было предостаточно впитывающихся пятен крови. – Поздно, Майки. К сожалению, твоя мама не встанет. Для неё это конец. Афтон-младший помотал головой неверяще, обессиленно отползая в коридор, вытирая бесконечно льющиеся слёзы. Почему? Зачем? Зачем этот псих так поступил с мамой, которая его любила?! — К-к-как ты... Как ты мог?!.. — Легко. – его дыхание перехватило, а спина прижалась к стене. Майк лишился способности хоть как-то шевелиться. – Я терпеть не могу, если мне мешают, сынок.Я это искренне ненавижу. Вдруг папа, сомкнув пальцы на деревянной рукоятке, поспешно вытянулся в полный рост. Он оставил жену на полу истекать кровью, брызги которой были уже везде, пропитывали каплями дверцы ящиков, сверкали красным на всяких объектах, что лежали на полу. По крайней мере, Майклу показалось, что жидкость с запахом железа охватила весь чёртов дом и была и на нём тоже. На его футболке, губах, шее – повсюду. Он ошарашенно уставился на старшего и в полную силу затрясся, уверенный, что вот-вот отец примется за скверное дело. Будет наступать, бить, уничтожать. Майк не выпалил чего-то вслух, не принялся вопить и звать на помощь, умолять. И попытки зашевелиться, броситься наутёк не увенчались особым успехом. Мальчик только выставил руки вперёд для защиты, никчёмнейшей, как и он сам. Отец же сел напротив него, свободно и легко приподнял сына за ткань белой футболки, неприятно оскалившись. — Не следует убегать, – сказал он. – Я догоню тебя, как догонял многих, слышишь, Майк? Ты не спрячешься от своего отца. — Ты уд-дарил её. – сдавленно вымолвил парень. Его губы задрожали, и на глаза снова проступила пелена крупных обжигающих слёз. Горло сжималось и надрывалось. Так холодно, однако же в лёгких нет воздуха. Майк был в плену у монстра, который звал себя его родным человеком. Дорогим отцом. Это делало ослабленного мальчика побеждённым и отречённым от здравого смысла. Он с трудом поборол удушающую сухость во рту. – И... Ты убил. Её. – Вылетавшие обрывками слова обжигали, стискивали, точно были длинными когтистыми пальцами того, чьи глаза сверкали серебром, отображали блеск ножевого острия. — И что теперь? Что будешь делать? – нарочито заботливо поинтересовался Афтон-старший, направляя огромное в детском восприятии лезвие ровно в правую щеку сына. – Будешь кричать? Пинаться, брыкаться? Просить о помиловании?.. — Я не знаю, пожалуйста...! – открыто всхлипнул Майк, всё ещё не отводивший взгляда от жуткой ухмылки на лице взрослого. Его голосовые связки пришли в негодность, отчего младший Афтон трусливо съёжился в цепких лапах носителя настоящей смерти и зажмурился, чтобы не видеть поблёскивающий нож у того в качестве оружия. Как больно было маме? Она вообще понимала, что делает с ней папа? Долго ли может быть больно от того, что в тебя вонзают по рукоять что-то острое?.. Что же будет с ним, Майком? Что станет с Лиззи? С этим плаксивым сопляком Эваном? Какие ещё чудовищные вещи сотворит их родной отец, жаждущий обязательного послушания, величия, чужой погибели? — Нелегко, да? Тебе всегда было так страшно и одиноко. А теперь ты узнаёшь, что твой отец – эгоистичный, безрассудный и подлый говнюк. Это противно осознавать? – Майк неопределённо дёрнул плечом и почувствовал, что на горло ему давят острым концом, призывая вздёрнуть подбородок вверх. – Ненавидишь меня, Майк? – спросил Уильям, сжав сына в мёртвых тисках. – Не прячься от отца. Гнусный трусливый недоносок. Ты мой сын. Никак иначе. Будь выше этих глупых пряток. — Ты в-ведь сделал нехорошее... Ты сд-делал такое с м-м-моей матерью. И что будет...? – хрипло пробормотал парень и одышливо закашлял. – Отец, тебя н-найдёт полиция, а мы... м-мы... — Ты отрекаешься от меня? Хочешь покинуть, как планировала это сделать она? – требовательно задал вопрос старший Афтон. – Но ведь мой сын не предатель, верно? Повторю: ты мой сын. Ты будешь следовать за своим отцом, правда, Майкл? Ответь мне, сейчас же. Паника отразилась на вмиг посеревшем лице мальчика. — Я?.. Я не знаю. Я ничего не знаю! Мне страшно, пап... П-пр-рошу тебя. Я не могу больше. — Что за глупости? Хватит пускать сопли, на меня они не действуют, – холодно изрёк отец. – Ты не понял? Я требую понимания и верности со стороны своего сына, тебе ясно? – сын покорно кивнул. – Мы должны держаться вместе. Мы семья. Только мы, мой мальчик, исключительно мы двое. Остальных я не могу воспринимать именно так, хоть эти доводы и звучат странно. Поэтому я хочу, чтобы ты был со мной, становился проворней и умней. Разве ты согласен быть жалким трусом? Майк судорожно замотал головой, готовый выдать всё, что прикажет сказать отец. Мальчик сдавил себе уши, не контролируя то, что делает его тело, пока взрослый с ножом в руке доносит ему свои принципы, и в слепой мольбе прошептал на грани между сознанием и тьмой, увлекающей в никуда: — Я буду тем, к-кем ты прикажешь. Я б-буду с тобой, я не посмею... Я ничего не скажу. Никому. Никому не расскажу о том, что видел, если ты заставишь мен-ня умолчать! Клянусь! Пожалуйста, не делай мне больно!! Папа засмеялся: – Вижу, ты недолго размышляешь. Уже готов на то, чтобы забыть о матери? Согласиться со мной? Это в самом деле твоё решение, сынок? Было ли это его решением? Или это кто-то в его голове мог принять такое решение, чтобы спастись от худшего исхода? Некто сообразительный, понимающий? Кто-то кроме Майка пошёл бы на то, чтобы уступить кровожадному отцу, выжить и забыть? Кто-то внутри него? Нет, нет и нет. Никто не смог бы. Только Майк способен на трусливую никчёмность. Только Майк скрывает слабость за силой и показухой. "Я хочу показать себя верным отцу? Я просто хочу оказаться в безопасности, так?.. – про себя спросил Майкл. Почему-то от признания себе в истине намерений ему стало чуть-чуть лучше. – Я самый настоящий трус. Но этого ещё никто не понял. Пусть так оно и будет." — Это моё решение, папа, – "Моё лживое, ничего не стоящее решение." Нож отец положил рядом с собой, взял Майка за плечи и по-ласковому прижал к себе, игнорируя, что сын пугливо от него отдёрнулся, побоявшись крови на одежде и руках. – Нет-нет, Майк, не бойся. Тебе нечего бояться, если ты принимаешь мой ход мыслей на себя, доверяешь мне. Я рад этому. — Папа, ты не хочешь у-уб-бить меня... к-как маму? Ты не сделаешь больно Л-Лиз и Эвану? Честно? – сипло проворотил мальчик и шмыгнул носом. – Ты рад? По-настоящему? — Ты никому не поведаешь об увиденном сегодня? – осведомился Афтон-старший, убеждённый и без ответа этого мальчишки, что тот не осмелится, зная о его возможностях, выболтать кому-либо столь безумную тайну. — Не поведаю об увиденном. Никогда. – подтвердил Майкл трусливо, но совершенно правдиво. И возненавидел себя немедленно, ибо после такой проявленной слабости и гадкой безнадёжности он посмел слёзно выдавить: – Прошу, не бросай меня... С этим всем... — Конечно я тебя не брошу, Майки. Я не позволю себе бросить семью, которая мне предана и покорна. Это нонсенс, сын мой.

***

Он глянул на часы к тому времени, когда покончил со всей грязной работёнкой. 02:44. Уильям рассчитывал на худшее. Закончил гораздо раньше, чем предполагал. А в кухне уже царили чистота и порядок, весь лишний мусор был выброшен. Мешок, который ничего живого в себе не содержал, стоял в прихожей. Затрещало в висках: "Глупец. Прости меня, боже милостивый, это был провал. Я идиот, не так ли? Я снова сорвался. Извини, извини, Уилли. Это мой реальный промах. Я не подумал, что этот мелкий червяк случайным образом станет свидетелем. Я просто захотел, чтобы она умолкла. А дальше всё само собой произошло. Какой же абсурд. На что мне придётся пойти, чтобы он ничего никому не выдал? Почему всё так неразумно? И как я выкручусь на этот раз?" Аж самому было интересно. Майк, свернувшись в позу эмбриона, дремал на диване под пледом. Либо притворялся и был комом высшего напряжения, бдительно прислушивался к тому, как папа завершал грязное дельце, и сдерживал рыдания, дрожь плеч. Мальчик и без того напуган и замучен, должно быть, но, думается, завтра придётся напомнить ему, что произойдёт с Элизабет и Эваном, если он рискнёт хоть пискнуть о злополучном вечере. "Мамочка ушла, Майки. Ушла и решила не возвращаться. Мы не знаем, куда она сбежала от нас. Мы не говорим об этом без повода." Уилл, покинув гостиную, застыл на минуты две в коридоре, пялясь на входную дверь и мешок. О боги, сколько подобных мешков было в его грёбаной карьере. По пальцам, само собой, пересчитаешь, но от итоговой цифры лишишься как минимум дара речи. — Мы вообще любили друг друга? – подняв взгляд к потолку, задался вопросом Афтон. – Кажется, она обнимала меня по ночам... И ежедневно, в целом. "А я?.." Он нервно хихикнул. Да уж. "Мы по пояс в дерьме, Уилл."

***

Генри не любил гостить в доме Афтонов. Разумеется, он ничего не имел против них, его настораживала именно гнетущая атмосфера, царившая в стенах, и мрак, в который погружены все помещения даже ясным солнечным днём. А с тех пор, как без вести пропала наводившая прежде какой-никакой уют Мия Афтон, посещать это место стало ещё тяжелей для Генри морально. Он знать не знал, как такое могло случиться с его товарищем. Он был в неведении долго – Уильям особо не сговаривался с ним около трёх месяцев, и в гости Генри заглядывал в основном для того, чтобы проведать детей и взять у Уилла надобные бумаги. О пропаже Мии Эмили узнал, считай, позже всех. Майк, Лиз и Эван помалкивали, и известие это дошло до него тогда, когда о нём начали говорить сотрудники кафе. Сердце как будто навсегда ухнуло вниз, а мир переменился. Всё начало рушиться. Дела не давались с былой лёгкостью, ибо командной работы у Генри и Уильяма отныне не существовало. Афтон либо выполнял все поручения один и ни с кем из нежелания не совещался, либо запирался в кабинете, ходил с подрагивающими руками, не отвечал на звонки и предпочитал уходить из дома до поздней ночи, не выдавая точных посещаемых им мест. Генри прикладывал все усилия, чтобы справляться с возникающими сложностями. Всячески поддерживал старого друга, хотя у самого в голове не укладывалось: Что же у них там произошло? Он интересовался фактами, а Уильям из раза в раз отвечал, что она просто ушла поздним вечером и исчезла. Не возвращалась. Подозревал её во многом, проклинал и себя. А в другом случае принимался нести неразборчивую пургу и трястись. Мысли о жене заставляли его или раздражаться, или безудержно изводить себя. Генри не удавалось повлиять на Афтона ни коим образом. Он только лишь подбадривал страдальца и успокаивал, оставаясь в опустошённом состоянии. Джен как бы ни заверяла обоих "придурков", что ситуация образуется, а Мия никуда не денется, но изменить восприятие случившегося Генри так и не выходило. Да и наверняка, будем честны, в глубине души у неё несомненно таились весьма жуткие опасения. Ведь в Харрикейне за четыре месяца 1976-го года успело бесследно исчезнуть четверо человек: два ребёнка и семейная пара – и горожане не собираются воспринимать это как случайность. Этому не бывать. Везде ползут слухи, полиция патрулирует улицы в позднюю ночь, не даёт ложных надежд о благополучии. С городом творится непредвиденное, это больше не звалось совпадениями, напоминающими период с осени 1960-го до конца зимы 1961-го. "История повторяется!" – кричат газеты, а в новостях призывают к осторожности. Оттого у Генри навсегда сохранилось плохое – просто чудовищное – предчувствие чего-то кошмарного. И ведь не какое-то естественное переживание, а настоящая паника, стоит ему припомнить всё о той осени, найденных трупах и нарушенном покое тихого непримечательного городка.

***

Он подъехал к Афтонам в районе девяти часов. Пятничный вечер был достаточно тёплым и при этом свежим, отлично подходил для того, чтобы прогуливаться вместе с семьёй в парке или где-нибудь в других людных местах. Однако же Генри допоздна заработался в закусочной, а покончив с делами, притащился сюда по просьбе Уильяма. Легко его бранить, само собой. Эмили презирал себя за то, что в который раз не откладывает треклятые заботы подальше в угол и бросает жену с Шарлоттой и Сэмми в очередной вечер. Это происходит постоянно. Они ужинают без него, смотрят увлекательное шоу по телевизору, читают занимательные книги и укладываются спать. А Генри приходит поздно, Джен ждёт его возвращения, а затем, толком не пообщавшись, они уставшие отправляются в постель. Давненько Генри, как он для укора отметил, не уделял жене должного внимания. Они элементарно не проводили совместного времени, не находили идей для выходных в кругу семьи. Их взаимоотношения складывались чуть лучшим образом, нежели у Эмили они обстояли с Афтоном, и хорошо бы было укреплять их, а не отдаляться от близких, как это делал Генри. Но вот он на пороге дома своего закадычного партнёра и замечательного друга, который не созванивался с ним до сегодняшнего дня несколько недель и никакой инициативы в совместном труде и делах не проявлял. Уиллу безусловно было не до этого, Эмили понимал, в каком тот находится положении, однако в реальности всё выглядело так, что Уильям не жаждет воспринимать Генри за близкого себе человека, а Генри был для него мальчиком на побегушках, который во всём разберётся и поможет на крайний случай. Полезная вещь, не более. "Боже, Эмили, не загоняйся. – усмирил Генри яростные чувства. – Тебе ничего не остаётся, кроме как принять и помочь. Ты же обещал Уильяму, что обязательно поймёшь и поддержишь его, если понадобится. Не стоит рассматривать свои же слова как непродуманное предубеждение." Следом за этой мыслью прояснилась и другая, полностью обескураживающая и поражающая прямиком в тревожное сердце: "Тем более ты его любишь. И ты хочешь вернуть частое общение с ним, как в старые-добрые." Это прозвучало в мозгу, и Генри тяжко вздохнул, постучав в ненавистный, покрытий аурой непонятного отчуждения дом. Шестерёнки в голове закрутились, размышления о трагедии этой семьи, об Уильяме в частности продолжились, а внезапный трепет и предвкушение от ожидания чего-то долгожданного и родного охватили каждую чёртову клеточку его организма. "О боги, я что, признался себе в любви к нему...? Снова? Я был уверен, что отрёкся и забыл..." Ох, ради всего святого! Неравнодушие по отношению к Афтону всё не покидало его, как выяснилось. Чёрт бы побрал эту привязанность, страдальческую любовь. Ты же уже взрослый человек, Генри. У тебя есть жена, и ты её любишь. У тебя есть дочь и сын... Дверь Эмили открыла изумлённая Элизабет в лёгком розовом платье и с ободком того же цвета на аккуратно убранных волосах. Её личико засияло, и Генри мгновенно отбросил затею о самокопании. На сердце потеплело при виде лучезарной девчушки. Та росла словно не по годам, а по месяцам. Вытягивалась заметней своих братьев, и мамины глаза у девочки становились определённо внимательней и серьёзней. Элизабет ещё нет шести, но порой казалось, что осознаёт она гораздо больше вещей, чем первично демонстрирует взрослым. А также она яркий и прелестный лучик света, который не позволяет приуныть лишний раз. Радостью своей она делится со всеми, бескорыстно и с любовью. — Дядя Генри! – воскликнула Лиззи, и Генри счастливо заключил девчонку в крепкие объятия с проступающей на губы улыбкой. – Ты пришёл! Как же долго тебя не было! — О да, это ужасно. Прости, Лиз, сам поражаюсь тому, как так получилось. – виновато сказал Эмили, мягко хлопая её по макушке. – Соскучился по вам всем страшно, ты не представляешь! — Здорово, что ты решил приехать сегодня, дядя Генри. Дома все грустят. Никто ни с кем не разговаривает. Скучно так... А ты надолго? А как там Чарли поживает? А Сэмми? — Просто замечательно, с нетерпением ждут и тебя, и твоих братьев в гости к нам, – Генри легонько дёрнул Элизабет за нос, и та забавно хихикнула, хватая его за рубашку маленькими ладошками. — Пошли скорей в дом. Мы телевизор смотрим. Папа в кабинете сидит, ты к нему? — Вроде того. Он звал меня по делу одному. В связи с переменами распорядка дня в нашей закусочной. Слышала что-нибудь от отца об этом? Девочки мотнула головой: – Не-а, он вечно работает. И не смотрит на нас. Даже не ест за столом частенько. — Не ест? Вот как... – сразу нахмурил Эмили брови в задумчивости. – По-прежнему сильно переживает, да? — Я надеюсь, что всё станет как раньше, – поделилась Лиз, делаясь немного грустней. – Что мама вернётся, папа повеселеет, а Майку станет легче. Он совсем голову потерял. Домой не приходит допоздна. Все, и Эван тоже, тускнеют с каждым днём. Это неправильно. Генри понимающе кивнул, шагая вслед за Элизабет в гостиную. Тем временем там крутили по телевизору детский мультфильм, на диване за его просмотром сидел, завернувшись в плед, Эван в обнимку с плюшевым Фредбером – любимой на тот момент игрушкой мальчишки. Он при виде появившегося Эмили чутка заулыбался, и тень боязни чего-то слетела в один миг. Генри и с ним участливо поболтал, чтобы развеселить. Мальчуган, в отличие от сестрицы, совсем не менялся на вид. Был таким же крохотным и хрупким. И голосок его звучал неуверенно, хрипло. Печаль виднелась в красноватых глазах. Он всё ещё много плакал. Быть может, и по исчезнувшей матери, на нём это отразилось куда сильней, чем на неунывающей Лиз. Жаль, что Генри не может быть рядом с ними всегда. У этих детей поблизости нет того, кто помог бы пережить без травм то дерьмо, окружившее семейство задолго до пропажи Мии. Уильям не участвует в жизни трёх своих детей. Он ушёл в собственное горе и душевные терзания, игнорируя необходимость справляться с трудностями не в одиночестве, а вместе с семьёй. Он не заботился о них, верно? Он держался в стороне от всех. Но почему?.. Почему Уилл продолжает игру в молчанку, а не ищет способы, как преодолеть тягостные дни? Афтон вообще не пребывает здесь. Он где-то прячется от мира, как когда-то... Чёрт возьми. Как же умудрился Генри Эмили нарваться на этого человека и ничуть не сожалеть? Поразительно. Судьба резвилась с ним, а он изначально принял её правила без сопротивления. Судьбой ему предназначено не бросать своего старого друга. Эмили будет идти за ним в любую точку мира, не оставит его сгнивать в отчаянии. Мог ли Уильям нуждаться в нём так очевидно? Дело было вовсе не в работе. Может, он просил его приехать, потому что всего-навсего соскучился? Захотел поговорить? Это было бы... бесподобно. — Уилл, ты здесь торчишь? – стукнув в дверь кабинета Афтона, окликнул Генри. Он не дождался ответа и прошёл внутрь. Перед ним предстал Уильям, сидевший в кожаном кресле, что находилось у стены. Эмили разглядел не сразу, что тот был далеко не в сознании. Он беспокойно сопел со сложенными на груди руками с множеством документов, стопкой лежавших на его коленях. Генри несдержанно фыркнул – на что этот придурковатый рассчитывал? Не спать, не есть, быть на взводе без конца и умудряться продуктивно работать? Интересно, сколько времени он тут дрыхнет. — Эй, спящая красавица, – щёлкнув пальцами перед лицом Уильяма, позвал Эмили. – Кровать была бы лучше, не думаешь? Уилл не отреагировал. Генри уставился на него с поджатыми губами и выждал недолгую минуту. Ноль реакции. — Ладно-ладно, я ничего не имею против этого кресла. Просто тревожусь. Ты снова спишь? Для чего же тебе ночь дана, дружище? Разве не для сна? Невольно краснея от боязливой аккуратности, с какой он потянул ладонь, Генри притронулся к чужому лбу, пытаясь измерить температуру. Горячий. Из-за этого, наверное, и одолела Афтона слабость. Уильям вдруг тихо мученически промычал, и Эмили поспешно отстранился от него, с перепугу наблюдая, как Уилл морщится и будто корчится от боли, ещё не пробуждаясь. Сон дурной или болит что-то? Генри с большей уверенностью придвинулся к товарищу, наклонив голову к себе: — Уильям, открой глаза. Возможно, у тебя температура. — Нет у меня температуры, – сонно промямлил тот, съёживаясь в кресле. – Эмили, что ты забыл в моём доме?.. — Ты же звал меня, – Генри смущённо потёр затылок. – Тебя не было весь день. Я смог дозвониться, и ты сказал, что нужно будет обсудить дела в кафе, уплотнённый график. — Блять, я этого не помню, – отрезал Афтон и, так и не открывая глаз, повернулся набок. Генри выхватил падающую стопку документов и поставил её тому на рабочий стол. — Чего ты киснешь здесь, в кабинете? Твои дети вообще кормлены? — А они не могут раздобыть себе еды? – задал Уильям ответный вопрос в пребывании полусна. – Я, кстати, не вспомнил, почему позвал тебя. Поэтому ты можешь съёбывать отсюда. — Ты не пил, случаем? – поинтересовался Эмили, угрюмо косясь на фигуру своего друга, свернувшегося в кресле. – Похоже на то. В чём дело? Глаза открой, иначе не проснёшься. Опять психуешь и тихо сходишь с ума? Хватит уже, правда. Соберись и просыпайся наконец. Не время для сна. — Я не хочу просыпаться. Нахер оно мне надо? Смерть – это как пуля в грудь, папа. Такая же нежданная. — Уилл, вернись на землю, ради бога, – нервно стукнул Генри Уильяма по щеке. Тот вздрогнул на месте, отпихивая Эмили от себя подальше. Глаза Афтона резко распахнулись, в них мелькнула неопределённая для Генри эмоция, которая тут же преобразилась в озадаченное замешательство после пробуждения. – С добрым утром. Что за небылицу ты мелешь? — Я... Во сне? – спросил Афтон с потерянным видом. – Не знаю. Я иногда разговариваю во сне. А что случилось? Генри выдавил улыбку, что выглядела крайне болезненно: – Ты просто нёс неразбериху. А у меня не получалось разбудить тебя. Я...распереживался. — Распереживался, – повторил Уильям себе под нос. Массируя тяжёлые веки, он резко поднялся с кресла и подоспел к сложенным приехавшим другом бумагам, чтобы разобрать их. — Нормально чувствуешь себя? – осведомился Эмили с осторожностью в тоне. Тут же начал снова: – Лиззи и Эван говорили, что ты совсем с ними не общаешься, просиживаешь здесь штаны. Это правда? — Должно быть, – медлительно растягивая каждый слог, пробубнил Уилл. Афтон сгрёб кучки папок в одну целостную груду и уселся за рабочее место, нервно чертыхнувшись, не обнаружив в кружке остатков кофе, который и так остыл бы, если б не закончился. — Скажи, ты... для чего ты меня позвал? — Я звал... ах да, звал, конечно. Я так, для того, чтобы повидаться с тобой. Мне просто захотелось, это бред, ясно, само собой. Тебе уже надо ехать домой, к детям. Если честно, меня серьёзно приплющило из-за дрёмы. Я еле соображаю. Чёрт. Почему я заснул в кресле? Других мест не нашёл? Угораздило вырубиться за работой, бог мой... Господи, как меня ломит... Генри промычал в знак понимания, но последние бессвязные фразы им толком не расслышались. Он продрогнул от целиком охватившего его тело тепла. Стук сердца звучал в ушах, и в груди приятно кололо. Чтобы повидаться с тобой. Уилл хотел увидеть Генри. Действительно хотел? Эмили желал об этом, хоть и явно не рассчитывал на это фееричное откровение от Уильяма. Будучи бодрым, он не выдал бы такого, сто пудов. Сказанное – я хотел повидаться с тобой – вынуждало сгорать изнутри. Они не виделись по-человечески несколько долбанных месяцев. Работая бок о бок, связанные семейной дружбой, годами бесконечного слаженного труда, они вели себя как чужие друг другу люди. Генри не умел смотреть на него отчуждённо, как и скрывать разочарование, а Уилл порой делал вид, что не знает о его присутствии, что без преувеличений ранило. А сегодня они впервые заговорили без лишних глаз, один на один. — Если нужно, поезжай домой, Генри. Поздний вечер. Можно сказать ночь. Не следует тебе засиживаться в гостях. "Чтобы опять запутаться в себе за пределами твоего рабочего кабинета? Чтобы ты вновь сгинул в рутину равнодушного одиночки, и я потерял тебя? Чёрта с два." — Я не тороплюсь, – поспешно выпалил Эмили. – Вернее, я по правде собирался быстрее добраться до дома, но всё-таки мне тоже... ну, хотелось повидаться. С тобой. Уильям как-то печально поднял взгляд. — Джен переживать будет. — Всё в порядке. Она знает, что у меня бывают задержки и что я захожу к тебе в случае неотложных дел, – заверил Генри и обнадёживающе улыбнулся. Вроде, Афтон не разделял с ним наигранного оптимизма, однако поведение и реакция его показывали, что отпускать Эмили он также не спешил. Что-то в нём поблекло — что-то прояснилось. Я тебя ждал. Правда ждал. "Того безразличия ко мне и след простыл. Как будто Уильям, которого я вижу ежедневно на работе, и Уилл, что сидит сейчас передо мной, – это совершенно разные люди." — Я прогулял весь будний день? – уточнил он, опуская голову. — Да. Почему ты не пришёл? И почему не отвечал на звонки первое время? Где тебя черти носили? — ... А ты прямо-таки звонил? И не единожды? — Раз десять. — Понятно, – Уильям прижался лбом к приподнятой ладони. Генри могло послышаться, но, кажется, он услышал истерический смешок. – Я не помню, что со мной было с утра и до двух часов дня. Я очнулся возле дома, где проживал, пока учился. Помнишь это зловонное местечко? — Как ты там оказался? – спросил Генри с нескрываемым удивлением. — Не помню. — Ты пил вчера? — Нет. Наверно. Эмили кивнул, сдерживаясь от того, чтобы не скривиться. Как же всё сложно. Вытягивать из него информацию почти невозможно. Непонятно – он шутки ради дурака валяет, или ему не даёт покоя реальная амнезия. Такое было много лет назад. Он забывал, как проходили полные месяцы. Генри тогда верил в провалы памяти у Уилла с трудом, а на сегодняшний день подумывал о том, что, если задать Афтону конкретные вопросы о прошедшей ближайшей неделе, тот ничего для него не выудит. Не вспомнит. Что с ним не так?..      Не может не быть причины.              С Уильямом это делается не с проста. — Могу я кое-что спросить, Уилл? Уильям недоверчиво покосился на Генри, инстинктивно сцепив пальцы на рукавах рубашки. Максимально натянул их на кисти. До того трагичное зрелище, что у Эмили перехватило дыхание. — Я не о том собирался... — Да? – неуверенно буркнул Афтон. Умолкнув на полминуты в ступоре, он ровно произнёс: – Тогда спрашивай. Что хочешь. — Хорошо, как скажешь. Что ж, ты скрываешь что-то, да? От меня и, допустим, от своей семьи. У тебя есть какой-то давний секрет? Уильям ожидаемо оцепенел: – Д-давний? Н-ну... Секреты у всех есть, верно? Любому найдётся, что скрывать о себе. Не всякий готов на то, чтоб о нём знали всю его подноготную. К чему ты клонишь? — Уилл. Ты же знаешь о чём-то. О чём я не знаю. О чём никто ничего не знает. Или просто мы не в состоянии додуматься до истины, о глубинах которой в курсе только ты. Не пойми неправильно – я не требую. Я просто мечтаю, чтобы ты больше не был таким запутанным и непонятным. Я мечтаю понять тебя. Услышь, ради всего святого. Позволь в такой ублюдский период жизни помочь тебе пройти через тяжёлые моменты. Генри подступился к нему, стремясь узнать. Он убеждал, что не требует. Но на деле он брал и требовал слов от друга, настоящих и искренних, а не лживых и наигранных. Эмили добирался до главных секретов, прячущихся под кучей слоёв сплошного обмана, а соучастие Уилла упростило бы всю кретиновскую загадку. Это не игра в детективов, Генри считывал с эмоций товарища вопившую мольбу о помощи и всего-то старался оказывать её. А тот не принимал её и упрямился. Прикоснуться бы к нему ещё один раз. Успокоить так, как он умеет. Не строить непоколебимого и стойкого из самого себя, а утешить, как Генри это делает с детьми и Джен. Просто с заботой к родственной душе, к тому, кто дорог. Шепнуть забавную бессмыслицу, обнять и поцеловать. В семье Эмили никто не лишался такой ласковой любви и нежности. Уилл же остался один. Рядом с ним нет как таковой любви, дети боятся родного отца, а не любят, и Мия, всячески приводившая мужа в чувства своей заботой, неожиданно покинула его. Испарилась. Что происходит в сознании Уильяма, когда он задумывается о столь тяжкой мысли? Когда Уильям представляет её, мечется в неведении её судьбы? "Где ты сейчас?" – спросил про себя Генри, будто Мия услышала бы эти слова, как зов, и вернулась к ним. — Генри, – тихо позвал Афтон. – Генри, для чего ты помогаешь мне? Поддерживаешь и неравнодушно относишься к проявлениям моих больных выходок? Зачем, а? Эмили обнаружил себя по левое плечо Уильяма. Он глядел на него с чересчур детским любопытством и ждал ответа с нетерпением на лице. Разум Генри прояснился и полностью воспринял вопросы приятеля, которые, мягко говоря, обескуражили. Пришлось как следует взвесить правоту своих мнений, каких прослеживалось немного. По большей части они значили одно и то же, потому Генри сказал Уильяму обыденное и незамысловатое: — Мы же друзья. И замолчал, не находясь для дотошных пояснений и аргументов. Мы же друзья. А можно было ответить как-то иначе? Мы же чёртовы друзья. А ещё я люблю тебя, идиот. — Я уверен, что Мия мертва. Генри едва не поперхнулся. Его грубо выдернуло из душевной меланхолии в убийственную эмоциональную бурю. — Что за чушь ты мелешь, Уилл? Она не мертва. Этому не бывать! Полиция же начала разбирательства?! Вот, значит, скоро её отыщут. Бывает, что люди исчезают, и кажется уже бесполезным занятием их искать. Но их находят. И Мию найдут. С чего ты вообще подумал о такой чудовищной вероятности?? — Хватит, бога ради, рассуждать так позитивно! – проговорил Уильям сквозь зубы. – Неужели не понимаешь, что это глупое мышление ничем не поможет!? И что твоё поведение выглядит глупо?? Она исчезла, а у нас в городе пропало четверо человек за последние четыре месяца. Ты думаешь, всё просто и благополучно?! Их всех, и её, их вряд ли н-найдут. По крайней мере, живыми. — Перестань. Ты начинаешь нагнетать. Хватит. Мы найдём её. Целой и невредимой. Всё будет нормально, Уилл, слышишь? Не терзай себя худшими предположениями, пожалуйста. Я обещаю тебе, что всё закончится хорошо. – Уилл вздрогнул, стоило Генри мягко положить руку ему на плечо, и испуганно стушевался, склоняя голову ниже и ниже. – Пожалуйста, не убивай себя. – взмолил Эмили. – Я вижу, что с тобой делает твоё внутреннее беспокойство. Оно тебя разъедает. Не поддавайся. Нельзя изнемогать от чувства вины на своих плечах без конца. Ты такими темпами до осени не дотянешь. Старайся бороться, но не в одиночку. Слышишь? У тебя есть я. Если трудно, делись тем, что тебя гложет, со мной, ладно? (пойму и приму) (лучшие друзья, у каждого из которых свой сдвиг в голове) Мы лучшие друзья. "Я не оставлю тебя. Ты лишишься упрямого меня только через мой труп, друг. Несчастный, туповатый лучший друг." — Зря ты мне обещаешь хороший исход событий, – пробормотал Уильям, сопротивляясь изо всех сил полубессознательному состоянию. Сжав виски, он с дрожью и в голосе, и в теле изрёк: – Генри, что-то необратимое произойдёт. Что-то уже происходит. Со мной и со всеми нами. И я... Я боюсь.                        Я боюсь, Генри. — Я тоже боюсь, – сказал Эмили, убирая от Уильяма подальше все рабочие бумаги и откладывая ручку, успокоительное в пузырьке и пустую кружку аккуратно в сторонку. – Боюсь, как боялся в тот год, когда люди впервые начали пропадать с пугающей частотой, а потом их тела обнаруживали в виде разлагающихся кусков плоти. Это страшно, и ситуация на данный момент не менее страшна. Но всё образуется. Харрикейн куда бдительней, чем был когда-то. Так что всё будет хорошо, Уилл. Я  даю  слово.