Уникальный

Лес возвышался над ним в ночи, высоченный и жуткий. Враждебно сгущался. Столбы деревьев преграждали дорогу, усложняя путь. Ветви беспощадно царапали руки от кистей до локтя, били и карябали лицо. Мальчишка бездумно бежал напролом, а боль, благодаря животному ужасу в душе, практически не чувствовалась. Он не замедлялся, не останавливался, он спасался от неизбежности и отчаяния. Безнадёга вопила в нём, разрывала грудную клетку, страх подгонял нестись вперёд как непреодолимый ветер, утаскивать себя подальше. В покой. В безопасность. В тепло, которого нет в его жизни долго. Может, никогда по-настоящему и не было. Стоило листве чуть расступиться, открывая вид на чёрное от туч небо, мальчика с ещё более усиленным напором окатывало ледяным дождём. Вода была повсюду. Её количество казалось бесконечным. Она неумолимо поливала сверху, попадала в глаза, в рот и нос. Дышать становилось невыносимо, лёгкие судорожно сжимались, словно мальчик наглотался этой воды вдоволь. Он жмурился и калечил себя острыми палками, натыкался на кусты и деревья, весь промокший до нитки, бегущий в неизвестность по сырости и слякоти. Холод куполом охватывал тело и пронизывал его до дрожи ватных ног. Ещё чуть-чуть, – и мальчик упадёт, споткнётся и не встанет. Он одолел рамку из двух наклонённых в бок столбов, сломал несколько тонких выпирающих веток, чтобы освободить проход, болезненно порезав левую руку вдоль запястья, и ринулся по левую сторону, огибая преграды и двигаясь по диагонали. Воздуха не было, была вода, которой так много, что она заполняет дыхательные пути и сдавливает горло мальчику изнутри. Тот не знал, сколько этот ад будет продолжаться, сколько ему бежать без передышки, бороться с непроходимым лесом и ливнем. Разум приказывал отдохнуть, но отклики его были туманны и неразборчивы, мальчишкой управлял инстинкт самосохранения, и ни стука капель о листья и твёрдые поверхности, ни голоса-помощника, ни призывов собственного мозга он не слышал. Вдруг нога зацепилась за толстый корень дерева, торчавший из-под земли. Боль продралась через холод, беглец споткнулся и рухнул прямо по небольшому склону вниз. Мокрая трава ополоснула паренька с ног до головы, комья грязи попали в рот, испачкали и без того порванную в рукавах ветвями футболку. Тело скользило и перекатывалось, пока не оказалось в самом низу, под каким-то неровным выступом. Мальчик не мог заставить окоченевшие промёрзшие ноги согнуться, конечности тряслись, а дыхание сбивалось. Это заставило мальчика подползти из последних сил к выступу и изнеможённо свернуться под ним в клубок без возможности продолжить бегство. "Ты должен бежать, – услышал он в ответ на осознание своей физической негодности голос, что раздавался нигде и повсюду одновременно. – Брось. Ты не досидишь здесь до утра. Нужно убираться как можно дальше и не останавливаться." — Я не могу больше. Не могу бежать...– прохрипел мальчик от нехватки воздуха. Слёзы смешивались на чумазых щеках с обыкновенной водой и текли ручьём. Он поджал колени к груди и глубоко задышал. Ему бы просто переждать дождь. Хотя бы до того, как лить не будет больше так напористо. Он ведь в этом каламбуре погоды не определит, куда вообще забежал. Это невозможно. Он не выдержит двинуться куда-то сейчас. У него нет сил. "Ты же знаешь, что твои мышцы в конец ослабеют, если ты будешь дрожать как осиновый лист. Замри и не трясись. А лучше поднимайся и беги дальше." — М-мне холодно. Мне не... Его зубы клацнули, когда где-то поблизости послышался тяжёлый хруст. Паника накатила мгновенно, вопреки тут же возникшему желанию сбежать в густую рощу, что находилась через обособленную поляну, мальчишка застыл и закрыл глаза, надеясь, что ему послышалось. Но сверху, около выступа, размеренно зашевелилась трава и донеслись шаги. — Долго будешь бегать от меня, ты, маленький ублюдок? Воздух скопился в горле, руки и ноги сковал в кандалы цепкий страх. "Ты до оцепенения напуган, не так ли?" Мальчик прижался спиной к землянистой поверхности сзади. Человек-преследователь ходил взад-вперёд, не спускаясь по склону, что-то бормотал, будто приманивая, как добычу. Его движения почти не удавалось распознать из-за посторонних звуков леса. Это он. Он заметил? Нашёл? Господи, господи... Боже. Пожалуйста. Пусть он уйдёт. Пусть он уйдёт... "Он не уйдёт, Уилл." — Выходи, – приказал мужчина, его громкий властный голос был слышен сквозь шум ливня и колыхание густой листвы деревьев. – Выходи, Уилли. Мы идём домой. Достаточно этих глупых пряток и догонялок. "Он тебя не видит, – успокоил голос. – Он повёрнут на северо-восток, слышишь? Вставай и беги, не теряй времени." — Сынок, – снова послышался зов, но напевающий и созвучный с дождём. – Мы уходим. Я же сказал. Давай. Я научу тебя стрелять из моего ружья. Научишься целиться, будешь превосходным охотником. Выходи, ты здесь, сопляк, я знаю. Выходи, и я сжалюсь над твоим детским безрассудством. Выходи немедленно! "Вставай." — Иди сюда, ко мне! Иначе подстрелю, как жалкую дичь! "Вставай!" Его оглушило волной неконтролируемого смятения, когда совсем вблизи раздался настоящий выстрел. Лес тревожно зашумел на вмешательство пуль. А мальчик, испугавшись, свернулся на грязной земле в крохотный комок, раскрыв рот в беззвучном крике потерянности. Он не понял, что кричит, оказывается, вовсе не беззвучно, а его тем временем трясут за вздрагивающие плечи. Вставай, вставай... — Просыпайся, – Мия стукнула его несильно по щеке, и Уильям подскочил на кровати, давясь воздухом, не влажным и не сырым, совершенно обычным. Но вода ещё окутывает его, холодная, дождевая, какая была там, в лесу. Это не ливень, нет. Это просто пот. А дрожь бьёт не от холода, а от страха, не успевшего исчезнуть. — Всё, тихо, тихо, ты очнулся. – зашептала лихорадочно трясущемуся Афтону жена. Он сорвался на испуганные всхлипы, на что Мия осторожно обняла его и надёжно прижала к себе. – Вот так. Возвращайся, давай, хорошо. Кошмарный сон. Ночной кошмар, только и всего, дорогой. Дыши. Уильям пытался дышать, но внутренности его свернулись крепкими узлами. Веки были схлопнуты и никак не распахивались. Ладони хватались за руки Мии, как за царапающие, режущие ветки, желая их разжать в приступе непонимания, но та продолжала удерживать и успокаивать, и в конце концов Уилл ослаб, прижавшись к ней в ответ. — Спокойно, всё хорошо, я рядом. Тебе приснился очередной дурной сон. Ничего страшного, приходи в себя. Сон... О боже, боже... Афтон, наконец, унял тряску в теле и устало притих. Почему он так негоден? Уильяма сейчас шатало от бессилия. Почему именно ему снятся гадкие кошмары? За что? За что он должен страдать?? — Не знаю, где ты был во сне, – тихо пробормотала Мия, целуя мужа в ледяной лоб. – Но сейчас ты дома, Уилл. Тебе нечего бояться. Засыпай снова и не беспокойся. Дом. Он дома. Как давно он был дома? Что с ним происходило большую часть его жизни? Он этого не помнил. Но... Уилл же здесь. Он живой. Впервые за, наверно, месяца два он действительно дышит, чувствует, существует. Правда? Уильям снова с Мией, с детьми. Он в безопасности... Он дома. "Это мой дом, приятель, – едко прервал размышления голос, как будто со всей силы ударил Уильяма по рёбрам. – Моя жена. Мои дети." — Нет. – мученически просипел Уильям, едва не рыдая от своей никчёмности. — Тссс, – Мия погладила его по спутанным волосам, нежно и ласково убирая их за ухо, поправляя чёлку. Афтон обвил её талию руками и лёг совсем тесно, ибо холод внутри продолжал не отступать. – Что тебе снилось? Расскажи. Позволь понять, что тебя гложет. Что он делал с ней всю их совместную жизнь? Имеет ли он право говорить о том, что стало для него главным преследователем в кошмарах, в течение его бесконечно обрывающейся жизни? Что он вообще должен рассказывать, а что – нет? "Серьёзно? Ты для неё, считай, – пустое место. Ты, а не мы. Полноценного тебя она знать не знает. Так что какие к чёрту права? Думаешь, что сможешь заговорить с ней об этом, Уилл? И о чём-либо другом? Безнадёжный ты дурень." Страшно слушать это чудовище. Уильям опять, вот уж снова, сделавшись в кои-то веки живым человеком, почувствовал себя мелким ребёнком, которого топчут и окунают в грязь, а он пожаловаться на это не решается. Горло надрывается, вырывается надсадный кашель. Мия, расстроенно вздыхая, поправила подушку и укрыла одеялом его, этот нервный комок напряжения. "Хочешь, чтобы она посчитала тебя мерзким? Отреклась, бросила, как любой другой человек? Тогда вперёд. Хвастайся своим красноречием." — Мне было всего одиннадцать, – выдавил из себя Уилл, не в силах сдерживать эту жалобную обиду на несправедливость, которая загорелась в сердце после пробуждения. Говорить он не продолжил. Он не хотел, чтобы от него отреклись и бросили. Он не хотел быть мерзким и иметь хоть что-то общее с монстром внутри. — Засыпай, милый, – согревающе погладила его по щеке жена, уже прикрывая от сонливости глаза.

***

Хмурое небо унылого третьего ноября было серым и ненастным. Погода делала краски тусклыми, навевала хандру и усталость. Уильяму так и не удалось вырубиться до звона будильника к семи часам утра. Он неподвижно лежал на боку, слушая идейные речи "второго" голоса, и не смыкал глаз. Теперь всё вокруг у него плыло, а тело неприятно тяжелело. Плечи морозило. Афтон в паршивом пребывании духа спустился на кухню. Дом этим пасмурным холодным утром уже переполняла какая-никакая энергия: Элизабет мама готовила к отправлению в детский сад, Майк на ходу доедал сэндвич, складывая в портфель сладости из верхнего шкафчика. Завидев отца ещё на лестнице, он смахнул в сумку пачку сухарей и юркнул в коридор к выходу, бросая небрежное "Я пошёл, мам." Впервые Уильям увидел в мальчике нетерпение поскорее отправиться в школу, но то, скорее всего, было желанием свалить из дома до вечера, а не получить новые знания. В кухне Уилл, пытливо разлипая веки, налил себе крепкого кофе и сел за стол, предварительно включив для фона телевизор. Аппетит не находил, и концентрация на сегодняшних делах давала слабину, Уильям чувствовал нехилую ломку и озноб. И ведь не знал: это он заболел при похолодании или эта хрень навсегда будет с ним. Он же такой слабый и ничтожный, тело уже и не жаждет принимать его? Погружённый в гнусные угнетения Афтон не услышал, как из гостиной пришли Элизабет в белоснежном свитерочке в обнимку с куклой Изабель и замаянная Мия, та только узнала, что муж проснулся, и вся подобралась. — С добрым утром, Уилл. Как ты? Он ответил не сразу, наблюдая за подвижной смешной девчушкой, чьи длинные рыжие волосы были собраны в два хвостика. Лиз ждала от мамы припрятанный леденец и, получив его, подбежала к отцу, чтобы приветливо обнять. — Доброе, – заторможено выдал Уильям и взял дочку на руки. Она совсем расслабилась из-за того, что отец спокойно на неё отреагировал, и начала рассказывать тому о подружке, с которой будет сегодня наряжать любимых кукол, и говорила, что возможный дождь не испортит ей настроение. Он слушал напряжённо – Уиллу казалось, что он не видел родную дочь несколько проклятых лет. Он ненавидел это чувство. Ненавидел смотреть на них всех, как на чужих людей. Да и сам Уилл был им фактически незнакомцем. Они ожидали видеть в нём другого по характеру и поведению человека. Но больше этого абсурда Афтон не переносил то, что его, именно его, хотя он точно не способен в таком состоянии причинять кому-либо вред (ты вообще ни на что не способен), все чертовски боялись. Лиз боялась, делалась несчастной, Майк сторонился, Эван тихонько всхлипывал. Даже Мия... —...папа меня не слушал... – донеслось до него от Элизабет. — Уилл, – позвала Мия. Уильям сонно моргнул, ему показалось, что только что он взял и заснул прям за столом. Девочки уже не было у него на руках. Перед ним стоял кофе, который он собственноручно – он замечательно это помнит – себе налил, а Мия стояла у гарнитура и скрестила руки на груди, озабоченно на него глядела. — Что? – произнёс он. На большее его не хватило. — Ты плохо спал? – женщина разбавила себе кофе молоком и присела поближе к Афтону. Голос её звучал неуверенно, осторожно. – Ночью с тобой было... ты так и не уснул? — С чего ты взяла? – без особых эмоций сказал Уильям, отхлёбывая с полчашки. Мия грустно улыбнулась: – Твои синяки под глазами. И лицо бледное. Организм за тебя говорит, дорогой. Он паниковал, но снаружи выглядел просто замученным. Уилл не имел ни малейшего представления, как ему говорить с кем-то. Уильям как будто забыл, как это делается. Забыл, какие у него отношения с этой женщиной, с детьми, с родными, мать его, детьми. Афтон не знал, что он за человек для них. — Не поел ничего, – заметила жена. – Мне сделать тебе сэндвич или что-нибудь другое? — Нет, н-не стоит, – запинаясь, отказался Уильям. – Где Эван? — Спит. А почему ты спрашиваешь? Он что-то натворил? —... Да вроде как...нет? – взгляд женщины наполнила туча сомнений. С какой стати она думает, что её маленький скромный сын как-то нашкодничал? Разве Эван это часто делает? – Мне пора собираться. Сегодня дел выше крыши должно быть...наверное. — Погоди, пожалуйста. Поговори со мной. Ты этого почти никогда не делаешь. А я же вижу, что надо, – остановила его Мия, коснувшись ледяной подрагивающей ладони. – Что с тобой сегодня? Это из-за плохого сна? Уилл... — П-...послушай, дорогая, – он отдёрнул руку как от кипятка, и злоба на себя немедленно забралась в душу. – Я в норме. Всё со мной хорошо. Пустяки. Я не люблю пасмурную погоду на улице, но это нормально! Осень же, все дела... А так у меня нет никаких проблем. Не переживай. Я пойду. Дел полно, правда. Он встал и пошёл из кухни вон. "Ты убедителен, старина. – посмеялся голос. – Настолько, насколько может быть убедителен такой убогий лжец." — Почему ты это делаешь со мной? – спросил в ответ Уильям, когда поднимался в ванную. "Ничего я не делаю. Разве я существую? Ты постоянно блеешь, что меня нет. А сейчас твоё мнение переменилось?" — Чёрт...– он схватился за голову, понимая, что выше этого градуса безумия быть не может. – Из-за тебя я не чувствую себя им родным. Я для них чужак. "Удивительно, что ты сам это признаёшь. Я впечатлён и признателен." — Что ты делаешь с ними? Скажи мне. Что ты делаешь с ними моими руками? Голос замолчал. — Ответь на мой вопрос, я тебя умоляю. – прошипел Афтон, прижимаясь к стене. – Что ты делаешь с моей семьёй? "Они не твоя семья, идиот. И никогда не были." И вновь он затих.

***

Дождь начался в три часа дня. Уильям был в своём кабинете, предпочитал отсидеться здесь сколько это будет возможно и попозже прийти домой, чтобы не обременять детей и жену на общение с собой. Он не выходил в зал закусочной, не ел и не пил. Как пришёл, так и не появлялся на глазах у сотрудников. Заполнял документы и отмечал информацию в бумагах. Это делать было отнюдь не просто – его тянуло прилечь головой на стол, прикрыть глаза хоть на секунду, Уильям понимал, что ему действительно хочется спать после бессонной ночи. Хочется отбросить опасения, ведь это просто нечестно! – он что, не заслуживает того, чтобы не бояться? Он должен сидеть как на иголках и бороться со своим жалким состоянием, чтобы не лишать себя существования? Афтон впечатывал взгляд в листы, которые заполнял. В тяжкие минуты смотрел перед собой и внимательно слушал дождь. Как капли били по окну, как звонко стучали по крышам. Уилл на секунду представил холодную сырость, что была на улице. Летом дождь как погодное явление был определённо лучше, чем поздней осенью. В это время года он, пронизывающий до костей, мёрзлый и студёный, подавляет и малую долю счастья. Ни солнца, ни тепла; земля остывает, блекнет, покрывается мёртвой серостью. Живое в ней погибает. Увядает и гниёт. Чёртовы мысли слишком отталкивающие и пугающие! Уильям нервно протёр глаза и уткнулся в документ, глубоко заблуждаясь в том, что прекрасно разбирает смысл. Но непроглядная пелена перекрывала видимость, затуманивала сознание. Сон брал своё, уверенно настигал. В конце концов Уильям сунул стопку бумаг от себя подальше, потянул к себе стакан с недопитым кофе и осушил его за раз. Эту проблему требуется решить, иначе до вечера он не дотянет. Ни к чему гуманному дремота на рабочем месте не приведёт. Генри поощрять лень и бездельничество не будет. О боже.                                Генри... Афтон не встречал его. Даже не поприветствовал утром. Закрылся ото всех и сидел тише воды ниже травы в своём кабинете, от пронзительного света ламп в котором уже тошно. А ведь...он по Эмили ужасно соскучился. Правда соскучился. Ему правда хотелось проведать старого друга, поговорить с ним, послушать его, поделиться наболевшим, сокровенным. Ох, чёрт. Как же давно он не общался по-человечески с этим рыжеволосым гением. Не глядел в проницательные, чуткие карие глаза. В них Уилл не боялся смотреть. Никогда не боялся ощутить глубину чувств Генри Эмили. Он...быть может, нуждался в нём больше, чем в ком-либо другом, как бы гадко это по отношению к жене и детям ни звучало. Мир грёз тянул окунуться в диковинные сновидения. И Уильям невольно поддался иллюзиям мозга, желаниям, похотям. Если бы он заснул...если бы он погрузился в дремоту минут на двадцать, все его проблемы и ненормальности исчезли, пускай ненадолго, сменились бы безмятежными сказочными образами... в хорошем сне радость была бы с ним при любой погоде, Афтон не позволял бы там ломать морально близких людей. Стало бы легче, да? Уильям мог прилечь и добраться в фантазиях до лучшей альтернативы своей жизни, разве не чудесно?.. "Ты не обязан держать себя на привязи, – заговорил голос убаюкивающе, – Прими положение дел. Это куда легче, так ведь? Просто смирись." Уилл прижал ладони к глазам, опираясь локтями о стол. Он вот уж второй год не всегда определяет, когда мысли его, а когда – нет. Но звучало это предложение заманчиво. Принять и перестать держать себя на цепи, смириться с ненормальностями в голове. Бросить это противостояние и всё. Будет гораздо лучше... "Ты не забыл, что в первую очередь я был твоей помощью? – спросили его откуда-то. Издалека. – Упустим мои...выходки в нашу дивную молодость. Они не привели ни к чему плохому, как видишь. А я помогаю тебе по сей день. Благодаря мне ты стал тем, кем являешься. У тебя есть деньги и семья. Это сотворил я. Я исполняю всё, что нам с тобой угодно. Неужели ты не можешь довольствоваться этим?" — И что же я тогда такое? – задался вопросом Афтон, срываясь на тихий истерический смех. – Я... Я никто, раз бесполезен для людей. "Не строй из себя мученика. Ты выглядишь идеальным для окружающих, мои черты характера и умения сделали тебя таким. Поэтому некому осуждать тебя за твои недостатки, не волнуйся по этому поводу." Уильям уронил руки не в силах найти подходящий ответ. Надо же... он в самом деле неполноценный, неспособный изменить это в себе. Внутри него есть нечто...мерзкое, поганое. То, что напоминает о себе, то, что является далеко не злорадным голосом, желающим навредить. Нет, это что-то другое. Что-то далёкое, вечное, делающее его трусом и слабаком. — Грязный ты червь, Уильям. Мелкая несносная дрянь. — Память. Она мешает ему. "Спи, старина. – призвал голос как-то очень по-дружески. – Ты в курсе, что мне всё равно, вырубишься ты или нет. Но я предлагаю тебе упростить суть – усни, прими меня, и дело с концом. Помнишь, как я здорово тебе помог, когда ты был ещё сопливым выродком?" Господи, да что с ним не так? Почему, почему Уильям обязан хоть что-то из этого помнить? Он ни черта не помнит. И не мечтает выудить из памяти обрывки. Ему это к чёрту не сдалось. "Мы можем действовать сообща, Уилл. Сам видишь, что не справляешься с трудностями в одиночку. А так будем мы: ты и я. Чем тебя не устраивает данная перспектива?" Сил думать у него не находилось. Уильям приложился щекой к поверхности стола, слушая громкий дождь за окном. Он же дал себе слово, что согласие со словами самовлюблённого жестокого чудовища будет равносильно предательству себя и всех, кто страдает от его жёстких методов. Афтон был соучастником преступлений его разума, и то отказывался кому-нибудь сознаться в этом сумасшествии. Он и без того ничтожество, а если будет ещё и принимать ход мыслей голоса, он вообще не сможет больше считаться настоящим человеком. Но грань треснула. Это произошло бы рано или поздно. Уильям живёт так более двадцати четырёх лет. И медленно, но верно теряет истинный рассудок. Позорно, но действительно. — Я не знаю. Уже вообще ничего не знаю о своих мыслях и мнениях. Я запутался и устал, – веки захлопнулись. Уиллу не по силам держать их открытыми. В принципе, а с чего бы и нет? Он ведь даже не умрёт. Просто уснёт, но надолго. И длительная спячка почти не ощущается для него. Всё проходит быстро. А Уильям вырос из того возраста, когда его существование имело какое-никакое значение. Раньше Афтон был в сто крат упорней и восприимчивей. Желания были логичней, а разум – настоятельней. "Верно. Поспи. Ты почувствуешь себя лучше. Я не буду спешить никому приносить вреда до твоего пробуждения, доверься преданному помощнику. Я никого не трону." – со скрытым ликованием голос утешал и подгонял быстрее отрубиться, звуча где-то в области груди, как если бы был сердцем. Весьма убедительно, правдоподобно. Кажется, Уилл надеялся довериться ему. Дуновение сна было таким тёплым и долгожданным, что тотчас подхватило, унося его в безвредную темноту, куда-то... до того момента, как Уильяму предоставится попытка проснуться. Засыпай. — Спишь, что ли? – окликнули его. – В разгар рабочего дня? Он подскочил, широко распахнул веки. Генри стоял перед столом, окидывая Афтона внимательным взором сквозь поблёскивающие тонкие линзы очков. На нём свободная рубашка голубого цвета и тёмные штаны с туфлями. Причёска чутка растрепалась, а на его лбу отчётливы капли воды, видимо, Эмили тоже готов был отключиться от усталости и решил себя взбодрить ледяной водой. Уильям потерянно уставился на друга, сдерживаясь, чтобы не поморщиться – башка раскалывалась от того, что голос затянул разочарованный протяжный рёв. Генри, возвышавшийся над Уильямом, уловил напряжение в глазах и изменил вид на самый миролюбивый из всех существующих. — Я бы с радостью прилёг на пару часов. Ненавижу зябкую осень, думаю, помнишь почему, – Эмили показательно шмыгнул носом и обогнул стол. Он встал по правую сторону от Афтона, положив руку тому на плечо и подбадривающе раскачав: – Не раскисай, приятель. Осень не такая уж и невыносимая. В ней и плюсы есть, например, Хэллоуин. Сэм и Шарлотта всё не расправятся со сладостями, куча целая не тронута, и веселья им из-за этого не занимать. Откуда не возьмись – Уилл сперва не обратил внимания – у Генри в руке появилось маленькое блюдце с шоколадными конфетами и леденцами в фантиках. Он поставил тарелочку на груду бумаг и сверкнул лукавой улыбкой. — Сладость или гадость, мистер? — Тебе сколько лет? – поинтересовался Уильям, но лицо его немного посветлело. – Сэр, вы обворовали своих несчастных детей? Какое невежество. — Мои дети – щедрые добряки. Надо только уметь правильно просить, – важно произнёс Генри и взял одну из конфет в зелёно-жёлтой обёртке. – Сладости поднимают настроение. Вредны, не вредны, а иногда хочется. Бери. — Я же не питаю страсть... к шоколаду и конфетам, – напомнил трещащим, ломающимся голосом Афтон. – Меня... воротит от ярко выраженных вкусов, тем более приторно сладких. Эмили недоверчиво повёл бровью: – Ты обычно не пренебрегаешь шоколадом из общего зала. На полном серьёзе начинаешь? Мия говорила, что порой ты за работой леденцами наедаешься досыта, бумажки и фантики валяются по всему твоему кабинету, а она вынуждена убирать. Уильям с нервозностью протирал глаза, всё не избавляясь от сонливости и помутнённого сознания. Любимая ситуация – люди затирают ему небылицу, а он понять не может, что это значит. — Что ещё она тебе удосужилась рассказать? Генри ослабил хватку на плече. Улыбка испарилась с лица, отчего Уилл весь напрягся. Чёрт! Он не умел держать язык за зубами, но ведь должен же изредка понимать, что за чушь всплывает в его мозгу время от времени. Беспокойно косясь на товарища, Генри подвинул стоявший в углу стул и присел напротив. — Выглядишь подавленным, – начал он. – Бледный, как смерть-матушка. Я, наверное, преувеличиваю, но ты как будто напуган. Есть то, что тебя тревожит сейчас, Уилл? Не воспринимай в штыки мой вопрос, хорошо? Просто ответь. Навряд ли Генри Эмили был уверен в своём выводе. Он даже не догадывался, насколько точно за минуту смог понять терзания души своего друга. Так невероятно и ужасно. Уильям не хотел говорить ему. Он всю жизнь молчит, и разговаривает за него тень разума, которую Афтон создал давным-давно сам. Уилл боялся, что делиться главными откровенно-личностными секретами будет неправильно, поспешно и опасно. Никто, в том числе и Мия, и Генри, и дети, не должен знать его тайн. Тогда вероятность благополучия повысится, и эти люди, да и любые другие, не пострадают. Он же сам сотворил это, ему и жить с этим до конца искажённой судьбы. Са-мо-му. — Я в порядке, – сказал он Генри в очередной раз. – Я просто вымотался, в последний месяц столько нервотрёпки. Поэтому еле держусь на ногах, но я не могу бросить дела из-за этой фигни, Генри. Я не должен бросать тебя. Уильяму представилось, что его мозг – это огромный компьютер. И что в компьютере произошёл сбой. Перегрузка. Ошибка. Будь Афтон машиной, это значило бы то, что он сломался. Он сломался и без этого, однако навыки в сфере робототехники в этом случае, к сожалению, не помогут. — Почему ты спросил меня об этом? — Я волновался, – смущённо ответил Эмили, передёргивая плечами. – Весь чёртов год. Ты... у меня, вероятнее всего, не получится объяснить, но ты ведёшь себя странно. И выглядишь болезненно. Не считай это чем-то не требующим внимания, Уилл. Ты мне очень напоминаешь себя лет в двадцать. Подавленный, непостоянный, забывчивый. — Разве со мной было что-то не нормально в мои двадцать? – спросил Уильям с надтреснутой усмешкой. — Да. Оба замолкли. Генри наклонился над столом, прищуриваясь, стараясь залезть старому приятелю в недры души, считать прячущиеся мысли без необходимости лишних слов. Уилла под пристальным кропотливым изучением одолела сухость в горле и мелкая дрожь, пробежавшая мурашками по спине. Он застыл без способности отвести хоть взгляд. Сердце в предвкушении сначала замерло, а затем ритмичный стук отразился в ушах, участился и перекрыл всякие звуки. Карие глаза Генри прикованы к нему, невидимым касанием ощупывали каждый сантиметр лица Уильяма, неотрывно и обеспокоенно. Они похожи на растопленный шоколад, подумал Уильям, и такие манящие, желанные. Именно Эмили был для Афтона желанным, надобным, очаровательным. Голос притих, а чёткий, подробный, долгожданный облик дорогого друга не позволял отвернуться и вымолвить какой-либо звук, и Уильям почувствовал, что крупно дрожит, а слёзы грозятся выступить. Они просто взяли и появились. Причём он понятия не имел, в чём было дело. Генри находился сейчас рядом с ним, и это осознание слишком разрушительно влияло на него. Почему-то Уилл считал, что этому человеку можно доверить страшные секреты. Можно... но это вовсе не обязательно. И не следует погружать Эмили в дерьмище своей неадекватности, так ведь? Зачем взваливать на него этот груз? — Что с тобой? – тот затревожился сильней. Афтон встрепенулся и наклонил растормошённую мину, сгорая с перепугу. Чересчур растрогался по ерунде, почему это вообще произошло с эмоциями? По какой явственной причине он реагирует на Генри чувственно и несдержанно? – Мне кажется, что тебе нездоровится. — Нет. Я хорошо себя чувствую. — Хватит херню нести, – проговорил Генри раздражённым тоном, Уильям на месте аж подпрыгнул. – Извини, то есть... Твоё тело. Оно дрожит. Что происходит с ним, Уилл? С тобой? Ты трясёшься, как осиновый лист, хей! Генри придержал его за локоть и задел случайным образом запястье. Мгновение, и щёки у Эмили побледнели, а коричнева радужки сделалась стеклянной, тускло потемнела. Он дёрнул на себя через стол Уильяма, который попытался отодвинуться назад и вытащить руку из чужих пальцев, и закатал рукав серой рубашки до конца предплечья, на что Уилл смог лишь отвернуться. — Боже мой, – сипло выплюнул Генри, сглатывая. – Эй, ты... Зачем?                  ...зачем? Объясни мне. — Это не то, что ты... — То. Это то, чёрт возьми! Уильям, – заглянул Генри тому в измученные глаза. – Что происходит? Что у тебя в башке творится, Афтон?.. Скажи же, не молчи. У Эмили дрогнули губы, и он с трудом стиснул челюсти в растерянном ожидании вперемешку с гневом и безнадёгой. Зачем, зачем? – читалось в его поведении. Генри не смотрел на Уильяма, он упирался в поджатый тем к груди сжатый кулак и побелевшие костяшки пальцев. — Я... – зашевелил ртом он спустя минуту. – Заеду к вам? Вечером? Там мы бы с тобой... поговорили. Мы довольно долго не разговаривали как друзья. Как давние близкие друзья. Что скажешь? Афтон сгорбился, схватив первые попавшиеся бумаги, и неразборчивый лепет потоком вырвался из уст, ничем не контролируемый. Пепельно-серый цвет покрыл собой кожу. – О, нет, не стоит. Прошу, не думай об этом. Всё в порядке. Всё в порядке со мной. Ничего страшного. Это пройдёт, пройдёт и уйдёт... Я совершенно здоров, полон сил, мне не больно, меня ничто не гложет, Господи, пожалуйста, не думай об этом. Ты не должен... Генри, видимо, свои же действия не удерживая, взял ледяную ладонь в свою и, поджав на секунду перекривившиеся губы, успокаивающе зашептал, словно пребывал в глубочайшем отчаянии: – Ничего. Ничего, давай я помогу тебе? Я беспокоюсь за тебя. Я... хей, я был прав, да? Весь этот год тебе было дерьмово. Очень дерьмово, так, Уилл? Может, всю жизнь тебе было паршиво, ...всю жизнь тебе было паршиво... (снова в точку, бинго) но разве это хорошо, а? Я твой... твой друг. Давай я отпущу тебя сейчас пораньше? Тебе бы не помешала передышка, ага? Ты приедешь домой, поешь, отдохнёшь, а я попозже к вам загляну, ладно? Проведаю, в гости, типа того... Как смотришь на моё предложение? — Бога ради, не надо метаться вокруг меня, Эмили, иначе я... – иначе мои руки по отданной команде решат тебя задушить. Я уверен. Я знаю. — А ты считаешь, то, что у тебя на запястьях и плечах – это норма? – гнул своё Генри. – Поезжай домой, Уилл. Пожалуйста. Тебе хреново, признай, мать твою. Отдохни, я молю тебя. Посмотри на себя! В зеркало глянь. И... Ты не прекращаешь... не прекращаешь трястись. У тебя озноб? Лихорадка? — Нет. — Ты сегодня с утра не проверял температуру? Мало ли... — Нет. — Ладно, – Генри вздохнул. – Иди, пожалуйста, на заслуженный отдых. Я приеду вечером, заберу бумаги, договорились? И придержи себя от работы, лады? — Да, хорошо, я пойду. И всё это представление неловкости, стыда, ненависти и печали не обрывалось до того момента, пока Эмили, наконец, не одумался и не разжал ладонь, державшую уничтоженного Афтона за руку, и не рванулся из кабинета пулей.

***

— Дядя Генри! – раздался в прихожей возглас радостной Элизабет. – Дядя Генри пришёл! Дети Афтонов обожали Эмили беспредельно, потому сразу же побежали ему навстречу со счастливыми криками. Они любили его, как родного отца, и он их любил, как собственных детей. Уильям слушал разговоры Мии с пришедшим Генри, торопливые нескончаемые истории Лиз, Майкла, который норовил утащить дядю Генри к себе и что-то любопытное показать и рассказать. А Афтон был в запертой ванной комнате и не издавал ни звука, надеясь, что Эмили бросит эту затею, возьмёт бумаги из кабинета и уйдёт. Голова разрывалась от мыслей, некоторые ему ясны, остальные – нет, потому что они не его. Ноги всё подкашиваются, дрожат в коленях. Уилл повернулся к зеркалу, поправляя мокрую лохматую чёлку, смотря на синяки под глазами и искусанные в напряжении губы, что дёргались в неуверенной ухмылке. — Зачем я улыбаюсь? – задался вопросом Уильям с нервным смехом. А зачем моё "Я" существует? — Какой же ты ублюдок, Уильям... Ты грёбаный идиот. Он сжал края раковины до боли в кистях и скрючился над ней дрожащей худощавой фигурой. Казалось, либо вырвет, либо кровь из носа хлынет, настолько противно пульсировало в ушах. Уильям, от себя не ожидая, выдал нечто схожее со всхлипом и с размаху зарядил в порыве гнева по зеркалу. В костяшках вспыхнула боль, а стекло, к счастью, не треснуло. — Довольно! Это сводит меня с ума... Для чего Генри этот идиотизм? Что я должен ему сказать? Я не хочу, чтобы он прицепливался к моим личным проблемам. Не хочу, чтобы они все прицепливались ко мне!! Я не хочу оправдываться, скрывать, но и говорить... Они же не примут, да?.. Они ничего во мне не примут, сволочи... "С чего ты взял, что есть нужда говорить, приятель? – поинтересовался голос. – Они не похожи на нас. Они – не мы. Им не удастся донести, так что это будет лишь тратой твоих нервов. Не угнетайся." — Нет. – сказал Уильям сквозь зубы. – Нет же... что я за человек? Почему я слушаю тебя? Я же иду тебе на чёртовы уступки! В чём дело? Что со мной не так?.. "Во-первых, ты стоишь сейчас перед зеркалом и бормочешь бессмыслицу, на что твои дорогие и любимые не отреагируют добродушным киванием. – ответили ему с шутливой издевательской манерой. – А во-вторых... Ты на подсознательном уровне помнишь, Уилл, что должен быть со мной согласен. Я друг. Твой единственный помощник. Я – лучший ты, помнишь?" — Я тебя ненавижу, – Афтон вцепился себе в волосы, чуть ли не вырвал их, молясь, чтоб в голове стало тихо, чтоб ни разу в жизни больше не слышался второй. Чтоб забылось грязное прошлое. Уильям по правде мечтал быть адекватным и хорошим человеком, но свою жизнь он не в праве был менять с давних пор. Он стал никчёмной марионеткой, а тело его ему практически не принадлежало. — Я сделаю так, что ты исчезнешь. Я не буду продолжать это безумие. "И что ты сотворишь со мной, мелкий плаксивый сукин сын?"                            что...?                                   —                                                                     — Плаксивый сукин сын! Бесполезный, дрянной мальчишка! —                                                                    — Опять это начинается...                     Могло ли послышаться? Послышалось? — Мне послышалось, – убеждал себя Уилл. – Я совершил ошибку. Я был ребёнком, поэтому я ошибся. Я был молод. Я мог являться этой ошибкой, которая породила тебя... Н-но я не х-хочу быть чудовищем. Я не заслуживаю этого! Я согласен стать трусом, посмешищем, только бы ты исчез, Господи... Мне не требуется лучшая версия меня. Не требуется, чего не ясного?! "Ну, выходи тогда к ним, покажи своим золотым детишкам, дорогой жене и лучшему другу себя во всей красе. Скажи им в лицо, что того самого "Уильяма" нет. Выходи." —                                                     — Выходи, жалкое трусливое ничтожество! Пристрелю тебя, никчёмыша! —                                                     — Уильям отпрянул от раковины, облокачиваясь на крупную стиральную машинку у стены и придерживаясь за неё, чтобы ровно подойти к двери. Выходи, выходи. Он сошёл с ума. А может, голоса и этого загадочного образа не было? Может, он был монстром, он творил кошмарные вещи и как-то вредил своей семье? Это всё – бессмысленные иллюзии, слуховые галлюцинации? Иначе почему Уильям не может изгнать это из себя? Иначе почему Афтон беспомощен? Что с ним прямо сейчас. Это вообще он? — Боже... чёрт, чёрт... "В чём же дело? Ах да, ты слаб, истощён. Как же мало ты значишь для этого тела. Мне даже жаль... – прозвенело в подкорке сознания. – Я – это ты на неизменной основе. Я здесь всегда, я могу быть дольше трёх месяцев без перерыва, я говорю с тобой сейчас, а ты этого не можешь, Уилли. Ты та-а-ак жалок, что всплакнуть есть желание... Впрочем, я могу и это сделать." — Ты не можешь! "Могу. Ты всякий раз сомневаешься, твои ли мысли посещают голову. Ты ли совершаешь те или иные действия. Ты на данный момент не уверен в том, что в зеркале твоё отражение и эмоции. Ты ли шевелишь губами, Уилл Афтон?" Уильям видел в зеркале, что губы его двигаются при этих словах пугающе естественно. Будто это делал не он, а тот, кто сейчас звучал в ушах, сознании, груди, абсолютно везде. Он, чудовищный "помощник", говорил вслух. Он прямо сейчас был не где-то в мозгу, а точно здесь. Хихиканье, что было не детским или задорным, а растаптывающим, победным, слышалось в ванной, а не только в глюках. — П-прекрати, – Уильям, изнемогая, опустился на колени. – Пожалуйста, всё! Оставь меня в покое. Перестань делать это со мной. Я – это я! Здесь никого нет, кроме меня!! Я один. Убирайся! Глубокое дыхание сорвалось с медленного ритма. Афтон упёрся спиной в дверь, мотая головой и жмурясь. Неужели не выйдет успокоить себя, привести в чувства? Уилл негоден до такой степени, что у него не получается самостоятельно сохранять контроль и держать волю в кулаке? Зубы стучат, тело сворачивается на полу. Он, словно маленький мальчик, который боится слышать и видеть что-то, зажимает уши, прячется от того, кого создал в детском страхе. Ему почудилось, что голосов стало почему-то слишком много. Они все созвучны, почти одинаковы. Шёпот бормотал ругательства, те Уильяму были, к его же удивлению, приметно знакомы. Уильям памятовал их ещё с детства, ненавистные, обидные оскорбления, они били по нему, как крохотные молоточки, наносили удары по черепу, а болеть начинало везде: от туловища до конечностей. Помимо слов был и смех. Противный, унизительный. Он не еле-еле доносился, и он – вовсе не громкий хохот воображаемого обидчика. Смех оглушителен и реален. Точно Афтон на деле смеётся задыхаясь, словно ему до надрыва живота весело. — Убирайся к дьяволу отсюда!!! – хрипло закричал Уилл. Дотянулся до замка комнаты и попытался отворить дверь вздрагивающими руками. – Оставь меня! Прочь из моей головы, проклятая тварь! Прочь!! ПРОЧЬ!!! Дверь распахнулась, и Уильяма швырнуло спиной в коридор. Он отполз подальше от ванной и с одышливыми вздохами распластался на полу, дыша со свистом, приглушённо. Всё потемнело, затем разноцветные точки лишили способности воспринимать окружение, перемещаясь в зоне видимости. Уилл задёргался в панике отключиться или поддаться соблазну умиротворения. В груди у него закололо, а одно запястье начало болезненно ныть – он приложился на него во время падения всем телом, оно выгнулось неестественным образом. Проклятье. Уильям жалобно простонал, стараясь не двигать повреждённым запястьем. Хуже и быть не могло, нынешняя ситуация – настоящее дно для его жизни. Уилл не контролирует себя и своё нахождение в сознании, ноет и умоляет в безысходности, как плаксивый сопляк. Он ошибался до этой поры – Уильям Афтон хранил суть своей личности и никак не менялся. Менялась его "лучшая" версия. Она делалась сильней и беспощадней, хитрей и требовательней. Афтон же с каждым годом увядал, заметно и безвозвратно. И скоро, вероятно, конец для него всё-таки настанет. Он свернулся на боку и в скрытом вечерними сумерками коридоре завидел два чётких силуэта: девчушки в футболке с изображённым мороженым и мальчугана в серой майке. Элизабет прислонялась к перилам лестницы и пугливо держалась за Майклом, а тот в замешательстве пялился на отца и, судя по тому, как он съёживался, в любую секунду был готов скачком побежать на первый этаж. Уильям умудрился посадить себя, придерживая запястье другой рукой, но это его действие только напугало ребятню. Девочка спряталась за спиной братца. Майк же скривился в гримасе сдержанного опасения получить за что-либо от отца и боязливо сообщил: — Дядя Генри и мама хотели, чтоб ты спустился вниз, пап. — Тебе больно? Папа, ты ударился? – вторым голоском запищала Лиз не то в испуге от пребывавшего не в духе отца, не то за него самого. – Зачем ты кричал? Ох, боже, он что, реально вопил в ванной во всю глотку? Просто бесподобно. — Пошли, Лиз, ну же, – Майк взял сестру за локоть и попробовал тащить её на лестницу, но девочка упёрто продолжала держаться на том же месте. – Мы сделали, что нам велели. Идём к маме, пожалуйста, пойдём быстрей... — Но папе больно. — О нём мама позаботится, пошли в гостиную, дурная ты соплячка. – рыкнул мальчик Элизабет на ухо, и та всё же его послушалась. Что он сотворил с этими дрожащими от единого папиного взгляда детьми? Уильям не шевелился, повёрнутый в коридор туда, где мгновение назад копошились его дочь и сын, и внутренности у него скрутились в общий комок, провоцируя тошноту. Его дочь и сын. Он помнил всего лишь пару обрывков об их раннем детстве. Как он брал Майкла из детской кроватки и глядел на него во все глаза, не веря, что это действительно его сын. И как он старательно, но неумело кормил крошечную с широкими любознательными глазками Элизабет детской смесью и так и не смог выудить из памяти момент о вторых родах жены. "Ты для них не отец." – сказал Уильяму голос. — И правда, – согласился Уилл с новой порцией дрожи в плечах. Голос осел оттого, что горло драли слёзы. – Я никто для них. Они меня не знают, не так ли? Афтон почувствовал, как они проступили на ресницах, но не стекли по щекам, так как он судорожно их вытер. Тем временем на лестнице послышались шаги как минимум нескольких персон, и перед Уильямом предстали Мия с Эваном на руках и Генри в той же одежде, в какой был днём, в закусочной. Старшие застыли с встревоженными лицами, а мальчонка сжался у матери и не вытаскивал изо рта большой палец. Ох, Эван, конечно же, Уильям о его первых годах жизни ни черта не помнил и не знал. — В чём дело? Уилл, ты кричал? – Мия подоспела к нему, присаживаясь рядом на корточки. – Что с рукой? Ты её как-то повредил? Из-за чего ты дрожишь? — Хватит, – остановил Афтон её многочисленные вопросы. – Дверь. Д-дверь заклинило. Замок заел и... А рука, это... потянул нечаянно. Ничего страшного. Мия с поджатыми губами улавливала в серых глазах очевидную ложь. Естественно она не верила. У Уильяма не выходило скрывать причины и сочинять отмазки, он этого не умел, ложь в целом получалась явной, как бы он ни старался казаться убедительным. Вот его хренов "помощник" врать умел превосходно. Эван вылез из объятий матери и побежал к себе в спальню, озираясь на папу, как на кровожадного хищника. Ибо все проблемы в доме из-за главы семейства. И все члены семьи Афтонов его тихо презирают и шепчутся за спиной. Мия не чувствует защиты рядом с ним, дети до того ненавидят и шугаются, что брезгуют пересекаться с Афтоном-старшим и реагировать на его появление. Уильям ощутил острое желание исчезнуть из их судеб, наскоро собрать вещи и уехать, трусливо удрать, сберечь. Ну не может он быть мужем и отцом, Уилл не справляется хотя бы потому, что не существует для них всех. Он – проявление слабости и нездоровья у уникального идеала. Даже не человек, не личность. — Покажешь мне, что у тебя за порезы под рубашкой, дорогой? Уилл кое-как выровнялся, но после просьбы жены чуть не грохнулся снова. Генри подошёл к нему и встал рядом, однако в происходящее, вопреки немой мольбе друга, не вмешивался и был молчалив, поэтому Уильям просто склонил голову и протянул левую руку, отказываясь наблюдать, как Мия закатывает ему рукав. Мысль о том, что подобный эпизод уже происходил с ним, закралась неожиданно. Афтон запомнил один из учебных годов в колледже, именно тот, в который для него ничего не происходило. Он запомнил Генри Эмили, такого же переживавшего и смущавшегося от брошенных взглядов на Уилла Афтона. И то, что Генри был первым, кто неравнодушно отнёсся к увечьям Уильяма. Он был единственным, кто, кажется, не ненавидел истинную натуру товарища, а также, в отличие от других знакомых Афтона, на дух не переносил того самовлюблённого и гениального палача. Эмили принимал Уилла таким... каким он был?.. Лучше б сейчас здесь был один Генри. Уильям терпеть не мог срываться на проявление эмоций, таких как: слёзы и истерики. И при жене он сдерживался изо всех сил, потому что не хотел наглядно демонстрировать слабость. Но Генри... Генри бы понял, да? Он самый понимающий человек из тех, кого Уилл когда-либо встречал. И Эмили не считал бы его слёзы слабостью. — Мы не будем это оставлять без внимания, – Мия согрела ледяную руку мужа своей и осторожно приобняла. – Давай спустимся, Уилл? Ты сегодня ничего не ел дома, разве можно с собой так поступать? – она говорила ровно, но было ясно, что ей сейчас очень и очень тяжело видеть Афтона в плачевном, сломленном состоянии. "Они все хотят помочь тебе, хлюпик. Ноющий, жалкий хлюпик. Видишь, как ты безнадёжен для них? " — Я заслуживаю. Это. – вставил Уильям, а затем попытался отшатнуться от них и ринуться в сторону спальни, но Генри вовремя схватил его за плечо и развернул к себе. — Не нужно. Нет, ты не заслуживаешь, – ты не заслуживаешь. – Мы придём на кухню минут через пять. Можешь, пожалуйста, налить ему чего-нибудь успокаивающего? – он обратился к Мие спокойным, совершенным тоном – ситуация была под его контролем. Женщина с недоверием покосилась на бледнющего Уильяма, но качнула головой, выражая киванием надежду на воздействие слов Генри. Голос запел очередную песню унижений, а Генри, волей-неволей спасая приятеля от роли слушателя, вывел того из транса и самостоятельно привёл в спальню супругов, и усадил на постель. – Тихо, всё, всё, прекращай себя истерзывать, – Эмили сел справа. Уильям, оказавшись вдали от суматохи в доме, сидя на кровати во тьме комнаты рядом с давним верным другом, полностью вернулся в образ напуганного ребёнка – его настоящий образ – и сгорбился, упирая лоб в колени. – Что же с тобой, дружище? По новой начинается? Безысходность, одиночество? "Выкладывай ему, Уилли. Ты же мечтал избавиться от лживой ноши на плечах, – насмешливо призывал зов, – рассказывай. Что было с тобой в детстве. Кто сделал меня лучшей своей версией. Кто умалчивал о том, что я убивал тех людей. Кто позволил мне стать главным и невероятным. Ну, герой, дерзай!" — З-знаешь...– начал Уилл, корчась от боли в запястье. – Иногда мне хочется, чтобы вы все без тени сомнения сдали меня куда-нибудь. Чтобы я исчез и... чтобы не вредил никому. Я уверен, это будет лучшее ваше решение. Лучшее из лучших, мать вашу. — Спокойно, не двигай ей, я же вижу, что болит. — Всё-то ты видишь. – огрызнулся Афтон. Генри не брал во внимание его последнюю фразу. Он придвинулся ближе и, аккуратно перехватив повреждённую руку, включил лампу на прикроватной тумбе. – Не опухла, – произнёс Эмили успокаивающе. Уильям покорно сидел рядом и кривился на всякое прикосновение. – Зафиксируем её? – Пальцем он дотронулся до изувеченной кожи, на что не потерял самообладание и даже не изменился в лице. Наоборот, изучающе провёл по резаной ране, сказав: "Дай взгляну." Порезов было много, и они выглядели до ужаса безобразно. Этот дурень себя же не щадил. Чем он делал себе больно, главное – из-за чего? Генри для подавления чувства горечи прикусил нижнюю губу, обхватив Уилла, решительно наклонился к его уху и сам при этом смутился сие действию. — Забудь о произошедшем, – попросил он подбадривающим тоном. – Просто подумай без напряга, лады, старина? Скажи мне, почему ты делаешь это? Я не собираюсь давить на тебя. Но есть же причина? Объясни её мне, я пойму и приму любой твой ответ, хорошо? Я же друг тебе, не враг. Ты для меня дорогой человек. И я помогу. Мы все поможем тебе, но не молчи о своих проблемах. — Да как вы поможете... – прошипел Уильям и приложил ко лбу ладонь здоровой руки. – Вы ничего... ничего не поймёте, но я плох, Генри. Я необратимо плох, ты никак мне не поможешь, ясно? Я сам... Меня нужно изолировать, запрятать куда-нибудь. Ин-наче... Я псих. — С чего ты это взял, боже милосердный? Ты не псих. Ты не должен относиться к себе так... предвзято. Все заслуживают помощи. Все в ней нуждаются. Ты тоже. В этом нет ничегошеньки страшного, понимаешь? Это не плохо, Уильям. Слышишь, что я говорю? — Слышу, – раздражённо отрубил тот. – Вы беспокоитесь за меня. Не нужно. Не нужно липнуть к моим идиотским проблемам! Я не нуждаюсь. — Правда? И тут всё в нём содрогнулось. Воздух не вышел наружу, а скопился в груди. Горло Афтона начало царапать изнутри, что острыми когтями, вмиг исчезли и голос в голове, и звуки реального мира. Ему в уши словно запихнули комья ваты, а глаза проткнули мелкими осколками стекла, которые ослепили, пролезли под веки и вызвали разрывающую голосовые связки боль. Но Уильям не закричал. Зато успел отметить, что щёки мгновенно стали мокрыми. Надоело. Он сдерживался до последнего, был на пике, но снова разрушился в присутствии кого-то (да не кого-то, а Генри Эмили). Что сложного в том, чтобы быть сильным, сдержанным и хладнокровным? Уилл продолжает неидеальную, неуравновешенную рутину, а та в какой-то момент берёт и обрывается, и он исчезает. И так из раза в раз. Его скверное бытие непереносимо, лучше бы он умер, чем продолжил оставаться ничем для друзей, семьи, своего тела и души. — Ты плачешь? – спросил Генри. Тон его вместо обходительной незаинтересованности наполнило бурление ласки, мягкости и нежности. Уильям не осилил ответа. Эмили, видать, испугался и расслабился одновременно – слёзы Уилла вызывали искреннее сочувствие и радость оттого, что он позволил себе не каменеть перед естественной реакцией психики. – Что поменялось за эти долгие годы, Уилл? – Эмили по-дружески качнул того в свою сторону и призвал приподнять макушку. – А может, и не поменялось? Вся горечь была с тобой с девят-...нет, с двенадцати лет? Афтон удивлённо зыркнул на него и пробурчал: – Это не имеет значения. Ты... Я думаю, лучше б ты н-не сдружился со мной. Тогда. Ты обо мне не знаешь. Н-нихрена. — И почему бы тебе не поделиться со мной? Это могло бы помочь. Уильям категорически промычал: – Не поможет. Вы бессильны, как и я. Если я буду продолжать жить, как раньше, с этим всем дерьмом, я сделаю что-то очень нехорошее... Генри наверняка интерпретировал высказывание друга по-своему, отчего взгляд у него потемнел. – Мы не допустим этого. Я уж точно не допущу. У меня к тебе... то есть, я не пущу тебя на тот свет, Афтон, запомнил? Хоть поколоти меня. Я тебя из-под земли достану, если понадобится, куда угодно пойду, но раньше положенного ты не сдохнешь. — Когда мне положено умирать, м? – поинтересовался Уилл с надломленным хихиканьем. — Решу как-нибудь потом. Шутки Генри влияли на обстановку не особо удачно. Уильям всё равно обратился в угрюмость и серьёзность, кладя себя щекой на подушку. – Ты не понимаешь, Эмили. Я могу умереть даже тогда, когда сам этого хотеть не буду. Звучало, как приговор о смертельной болезни. В принципе это таковым и являлось. Для Уильяма Афтона. В конце концов, никто – и Генри скорее всего тоже – не поймёт, смерть уже пришла за ним или нет. Перед ними будет стоять человек в "шкуре" Уилла Афтона, и им в голову не придёт мысль, что того и в помине тут нет. — Как давно у тебя такие мысли в башке? – также посерьёзнел Генри. – Ты что, из-за того мальчишки так загнался? — Какого ещё мальчишки? – поднял Уильям одну бровь. — Который пропал без вести две недели назад, забыл? – помрачнев, пояснил Эмили. – Пропал, недалеко от нас, нашего кафе. Там у всех крышу сорвало от этого известия. Боятся, что в полиции глаз положат на всех. Ох, зря я напомнил. Не нужно было, а ты не думай об этом, Уилл, договорились? Ты опять весь побледнел. — К-как? Пропал? Как это...пропал?.. — Не нашли за эти дни, – изрёк, отворачиваясь, Генри. Уже бранил себя за то, что поднял эту тему. – Некоторые в городе паникуют: мол, снова пойдут пропажи людей. И ситуация будет как в шестидесятом, помнишь, сколько убитых нашли? А Джона? Помнишь? Джон... Какой Джон? "Пропавший без вести студент был найден группой подростков у выбросов канализационных труб..." Ах, да... Разумеется. — Хочешь сказать, – Уильям стащил себя с подушки, лихорадочно вздёрнувшись. – Кто-то с-снова...? — Эй, ты главное не паникуй, – удержал его от того, чтобы вскочить с кровати, товарищ. – Я уверен, что всё образуется. Я, вернее, я надеюсь на это. Сомневаюсь, однако, что это тот самый неизвестный преступник. Быть может, и не похищали мальчугана, и всё с ним в порядке. Не терзай себя этим, Уилл. Вот в этой ситуации мы в самом деле бессильны. Мы можем разве что отнестись неравнодушно и принять участие в поисках. Но, наверное, ты поймёшь мои опасения – я с натяжкой могу заявить, что оправился после той ночи. От такого вряд ли оправишься когда-нибудь. — Генри. — М? — М-можно я... я спущусь. Сейчас. Ты иди, я подойду. Иди без меня. — Уилл, только не убивайся по этой ситуации. – мягко попросил тот. – Ну, ладно, я жду тебя внизу, спускайся, как будешь готов, ага? — Ага. Да. Хорошо. Потирая подбородок в смущении, Генри оставил Уильяма сидеть на постели, а сам удалился из спальни, прикрыв на всякий случай дверь. А свернувшийся пополам Афтон подумал, что вот сейчас, пока он будет торчать здесь и переваривать услышанное, блеванёт точно. И что цель перерезать себе горло засядет в мозгу и не отпрянет больше никогда. — Это был ты? – проворотил языком Уилл. — Это ты? Ты в этом учавствовал, я прав? В ушах было тихо. Ему не отвечали. С чего в голове повисла тишина? Где этот сраный демон?! — Я не монстр! Я – не ты! – сиплый крик утонул в затишье назойливых теней. Уильям принялся царапать себе шею и лицо, продолжая вслух бормотать: – Не делай этого со мной. Не исчезай именно в тот момент, когда я наверняка знаю о том, что это сделал ты, ублюдок! Не своди меня с ума! Пожалуйста! Скажи мне, тварь!.. Это опять происходит?! Не смей затыкаться после стольких измываний надо мной. Тебе это нравится, сволочь? "Не обманывайся, ради всего святого, – замаяно запричитал голос. – Ты уживался со мной, бесился, как малое дитятко, но не поспособствовал моему исчезновению. В этом плане ты не лучше меня. Нет. Ты продолжал опускать себя на дно, сгнивать, а теперь, дорогой друг, на меня ты не влияешь некоим образом." — Меня уже не остановить, Уильям.