Уникальный

Генри, зарываясь как можно старательней носом под куртку, вынес из переполненной закусочной два стаканчика с кофе Дженнифер и себе. Та ждала его возле входа, у столиков под занавесом, ибо не хотела пробиваться по людной толпе, засиживающей в этом здании при особо морозных деньках, таких как сегодня. Приняв от Эмили стаканчик, она мило улыбнулась, убрав за ухо волосы, а Генри смущённо поправил воротник, прекращая попытки укрыться от морозного ветра и мягких, как лёгкие холодные пушинки, снежинок. — Вот хочешь тебе скажу кое-что? – заговорщически спросила Джен, когда они в неловком молчании двинулись по улице. Её нижнюю часть лица прикрывал розовый шарфик, но, несмотря на такую умелую маскировку, хитрая ухмылка была отчётливо видна на губах даже через неё. – Я не совсем понимаю девчонок, которые обожают быть окончательными дурочками в глазах парней. Вечно строят из себя стеснительных и прелестных. Ходят по струночке и вечно краснеют, когда кто-нибудь им что-то милое скажет. Как по мне, наблюдать за смущёнными юношами намного интересней. Особенно выводить их на это. Сделав слишком большой глоток горячего напитка, Генри ошпарил язык, чуть ли не поперхнувшись. Дженнифер шутливо хихикнула и постучала его по спине, облегчая задачу с тем, чтобы справиться с вырывающимся кашлем. — Я уже...заметил. Что тебе это нравится. – пробормотал осипшим голосом Эмили. – Но не думай, что я собираюсь сдаваться в этой игре и позволять развлекаться только тебе. — Посмотрю на то, как великий Генри Эмили будет стремиться выводить меня на уровень окончательных дурочек. – хмыкнула Ливз с напыщенным самозабвением. – Хотя с твоих слов, целей и вообще с самого тебя можно лишь умиляться. – заявила она, кладя руку на плечи Генри и размеренно на них покачиваясь. Парень обиженно нахмурился: – Говоришь обо мне в таком свете, словно я симпатичный пушистый щенок, который забавно тявкает на всё и ходит неумело вразвалочку на лапах. — Оно так и есть. Ты милый и забавный. Но не подумай, что это позорно. – успокоила его Дженнифер. – Наоборот. Ты мне нравишься этим. Необязательно быть непоколебимым и дерзким самцом, чтобы завоёвывать сердца дам. Можно просто оставаться самим собой и ничего из себя не строить. Ничего из себя не строить. Уильям, видать, не придерживается этого мнения, раз в глазах людей становится холодным и равнодушным типом. Он ещё и горд этим, раз продолжает скрывать истинное "Я". От этого осознания у Генри в душе вновь зародился неприятный осадок. Он не мог не думать о нём. Даже сейчас, когда Эмили гуляет по идее с Дженнифер, его голова продолжает прокручивать мысли исключительно об Афтоне. Все опасения, страхи, непонимание и чувство необходимости быть с ним прогрызали пути через сознание, упрямо норовили эмоционально себя проявить. Невыносимо и немного страшно по этой причине, Генри вечно не покидала скорбь, не изгонялась привязанность к близкому другу, что был уже скорее возлюбленным. И чем дольше Генри находился где-то, совсем не рядом с Уиллом, тем ярче и ощутимей сердце его горело и ныло, а собственный разум всё больше опасался всяких напастей. Разум умнее души. Вероятно, он умнее и самого Генри. Разум чётко понимает, что чувства эти безысходны. Им нет пути наружу, их не выйдет выразить жестами, огласить вслух, донести до людей. Если плевать на явь и на общество, что живёт по определённым ценностям морали, то вот на близких, которые никогда не перестанут являться главной проблемой, отнюдь не всё равно. Джен, родители, сам Уильям – они элементарно не отреагируют на чувства Генри как хотелось бы. Они не поймут или даже возненавидят его за такую личную особенность. Уж вряд ли привередливый и непостоянный Уилл спокойно отнесётся к тому, что Эмили в него по-настоящему влюблён. Реакция никаким образом не может быть адекватной. Это станет для Афтона чем-то непостижимым в рамках правил и установок его жизни. Он не примет Генри таким. Оттого на душе горько, а в голове всё запутанно и непонятно. — А ну-ка, – Генри чуть не взвизгнул от неожиданности, мгновенно заливаясь краской, когда Джен обхватила его рукой, сжимая ладонью щеку, и притиснула к себе, соприкасаясь с ним лбом. – Избавиться от привычки выпадать из реальности, когда гуляешь со мной. Это твоя главная задача на ближайшее время, понял? — П-понял, понял!.. Убери её с лица. – попросил он, сгорая от стыда без возможности успокоиться. Сколько людей вокруг... Сейчас нарвутся они вдвоём на однокурсника Генри, и по колледжу среди юношей уже с завтрашнего дня поползут слухи о том, что непримечательный Генри Эмили обзавёлся девушкой. — Ох, Эмили... До чего же ты смешной. – Ливз отпустила его, взяв затем под руку. – Не стыдись ходить с девочками. И открываться им в ответ на их желания. Я ж в курсе, что ты отзывчивый, добродушный и честный человек. Нет повода смущаться самого себя, Генри, не паникуй. Не так это плохо – когда на тебя обращают внимание. Дыхание Эмили потихоньку восстанавливалось, и он, приноровившись шагать вплотную к Дженнифер, бесстрашно заглянул ей в лицо. Голубые глаза сливались с морозом и снегом вокруг. Взором становились одним целым с зимним воздухом. Вызывали ощущения, схожие с дыханием на и без того ледяные руки. Первое мгновение – что-то тёплое, а потом это самое тепло поглощает холод. Чувственно и необыкновенно. В глазах Джен правда сияла загадочная искорка. Зима определённо подходила девушке по настроению больше, чем какая-нибудь весна или осень. Что-то в этом было. Как и в серых глазах Уилла. На секунду Генри будто прошибло током при мысли, взывающей внимание к лицу Уильяма. Его черты, губы, ну и глаза – самое главное...в них то же, что и у Дженнифер Ливз. Холод, необыкновенный взгляд, его таинственная глубина. На Генри накатило уничтожающее осознание того, что он сравнивает их. Ищет в Джен и Уильяме сходства. А они есть: глаза, в которых таится душа и нутро, формы лица, волосы – у обоих тёмные, присутствует небольшая разница в оттенке, но та незначительна. В остальном они действительно похожи друг на друга. Генри увидел в них то, что всегда привлекало его конкретно в Афтоне. А это значит, что Дженнифер была ему в каком-то смысле заменой желаемого и неисполнимого. Она была несомненно хорошим человеком. Но, по большей степени, Генри чувствовал к ней что-то по той причине, что Ливз имела похожие на Уилла Афтона черты и качества внешности. Не считая роста и фигуры, они были близки этими особенностями вида. Господи, до чего мерзко. Генри общается с замечательной Дженнифер, которая искренне верит в его чувства, потому, что не может проявить симпатию к своему старому другу. Отвратительно. — Ты сказала обо мне столько всего...– заговорил Эмили убитым голосом. – Что я тебе нравлюсь. Что ты видишь, какой я человек. А...что ещё ты могла бы сказать о том, что есть во мне? – заметит ли она терзания, внутреннюю скорбь и отречение? Джен призадумалась, вручив ему свой пустой стаканчик из-под кофе. – Ну, ты очень чувствителен, впечатлителен и задумчив. Я замечаю, что ты схож с человеком-художником. Вечно витаешь в облаках. На постоянной основе мечтаешь и думаешь о чём-то. О чём, кстати? — О многом. – произнёс Генри стыдливо. – Удивляюсь порой, как столько мыслей помещается в мою голову. Чаще всего, помимо учёбы и мыслей о моих родственниках и близких людях, я думаю о будущем. И...о том, что я планирую на ближайшее время. Слушай, Джен, – решил перевести он тему разговора на более благополучную. – Как ты думаешь...если я возьму себя в руки, накоплю денег и наберусь опыта, я смогу...открыть своё дело? — Своё дело? Ну, наверняка да. Ты вполне способен на это, я на все сто уверена. А что за дело такое? – поинтересовалась Дженнифер. — Я хотел бы открыть кафе. – рассказал Генри. – Или закусочную. У нас их не так много в городе, а некоторые то и дело закрываются по разным причинам. Мне хочется создать необычное заведение. Не просто место для перекуса. Я бы собрал аниматронных кукол, и они бы выступали на специальной сцене. Пели там...разговаривали. Как аниматоры или что-то типа того. Кафе с аниматрониками. Или аниматроником. Что думаешь? Ливз что-то промычала и, явно приободрённая затеями Эмили, крепко обняла его за талию: – Я думаю, что для Харрикейна это будет лучшее решение для его усовершенствования. Дети, как и взрослые, точно были бы рады, откройся с благими намерениями подобное заведение в городе. У тебя интересные идеи и мышление, ты знаешь, Генри? — Н-наверное...– пробурчал тот. – Я хочу поделиться этим с Уиллом. Он тоже...любит создавать. Если он согласится, мы сможем открыть общее дело, представляешь? Тогда шансов на реализацию куда больше! Я...был бы очень счастлив. Запредельно счастлив. — Он обязан будет согласиться. – заверила Джен, сделав следом нечто совсем непонятное, отчего Эмили потерял способность контролировать и определять эмоции. Она легонько чмокнула Генри в щеку, взъерошив ему, как потешному мальчишке, рыжие волосы. – Иначе упустит возможность сотрудничать с самым крутым и умным изобретателем, которого лично я знаю.

***

Она лежала на самом краю дивана, отчаянно пытаясь заснуть. Шорохи и посторонние звуки мелодично кружили вокруг неё, не позволяя свершиться погружению в лёгкую дрёму. Мия никак не могла к ним привыкнуть, они повсюду и везде. Они – это шаткий старинный дом в шесть этажей, два из которых почти нежилые. От этого жутко и непривычно. А ведь девушка жаловалась когда-то на бушующих соседей её предыдущего места жительства. Видимо, ситуация вынуждает Мию научиться ценить моменты, которые кажутся в один период жизни скучной посредственностью. Бросив попытки укрыться от реальности сновидениями, Рид приоткрыла глаза, убирая лёгким жестом с них прядь рыжих волос. Ей предстал мрак комнаты и задёрнутые занавески. Уильям ненавидел дневной свет или уличные фонари, из-за чего никогда не открывал шторы нараспашку. Поэтому духота в комнате вечная, но Мия не говорила вслух насчёт этого никаких своих возражений. Она вообще мало что говорила. От страха и надёжности. Мало ли. Как-никак этот парень – единственное спасение от проживания на морозной улице. Он позволит ей хоть на время остаться здесь, может, если повезёт, до конца зимы и холодов. А потом существовать снаружи станет немного легче, поскольку улучшится погода и будет поменьше осадков. Конечно, Мия мечтала о возможности не жить бродягой, а, быть может, поселиться в этой квартире навсегда, даже с учётом обязательной работы для поддержания годной суммы денег, но разумеется Уильям будет против. Он из жалости её сюда пустил, а навеки вечные жалость у него не сохранится. Не бывает такого везения и лёгкой счастливой жизни. Придётся искать выход из своего положения, находить квартиру, нормальную работу и получать прибыль. Ну невозможна этакая случайность, при которой этот юноша будет настолько благороден и добр по отношению к левой девушке с тяжёлой судьбой. Рид осторожно глянула на другую сторону дивана. Прижавшись к стене максимально тесно, Уильям равномерно дышал и не шевелился. За окном царила тьма, и была она настолько кромешной во дворе, что казалось, словно её объёмную пелену невозможно извести светом. На часах шесть часов и двадцать три минуты , поэтому сон у парня наверняка будет ещё долгим. Если учесть, что предыдущие несколько дней он спал крайне плохо, пробуждаясь то и дело, чтобы прилечь поближе к стене, сегодня Уильям будет отсыпаться длительное время. Стоп, а что у него с учёбой? Будний день, может, его разбудить следует? А в парке он когда убирается? Мия обратила внимание на будильник, стоявший на тумбочке, тихо и безмятежно тикающий. Во сколько Уильяму нужно вставать? Вчера и позавчера девушка особо не замечала, когда он там куда уходил. Она пробуждалась к одиннадцати, а его уже и след из квартиры простыл. Сегодня кошмарный сон впервые заставил Мию проснуться так рано, и места себе без дрёмы она не находила. М-да... Ситуация, как обычно, абсурдная и идиотская. За спиной Рид парень еле слышно что-то выдохнул. Она отчётливо это распознала, натянула плед на себя поудобней и прислушалась к повисшей на полминуты относительной тишине. И вот опять. Уильям беспокойно забормотал, попеременно и сбивчиво. Слова до Мии не долетали, одни лишь их невнятные обрывки. Любопытничать не в её интересах, но Уильяму точно снилось что-то нехорошее, что выглядело необычно. Он то вдруг дёрнется, словно руку обожжёт, то промямлит нечто резкое и упрямое, оттягивая вторую половину пледа на свою сторону. Мия аккуратно и без дёрганых движений подсела к нему ближе, стремясь заглянуть в лицо и понять, спит или всё же не совсем. Три минуты назад спокойный и мирно спящий Уильям намертво вцеплялся в свои руки, слегка царапая. Лицо словно не желало показывать эмоции, но было видно, что пребывал парень в дискомфорте. Как будто сжимался через силу и чему-то с остервенением сопротивлялся. Жутко до чёртиков, Мия знала, что даже при своих кошмарах не вела себя таким образом, разве что подёргивалась чутка. А ему будто бы страшно, больно и противно от чего-то одновременно. Он вроде бы и не контролирует сон, а вроде бы и не стремится просыпаться, несмотря на неприятное сновидение. За такой противоречивостью следить было мало того, что непривычно, так ещё и до мурашек ужасно. Самой разбудить его захотелось. Прекратить это. — Не прикасайся, – донёсся до Рид чёткий и твёрдый приказ. – Ко мне. – тут же, как по щелчку пальцев, голос вдруг преобразился в сиплый, измотанный и молящий, а лицо Уильяма предприняло попытку перемениться в испуганное: – Не трогай, нет... — Я тебя не трогаю. – от себя не ожидая, отозвалась на эти слова Мия. Уильяма передёрнуло, он услышал её, широко распахнул глаза и уставился на девушку, не двигаясь. – Ты чего? — Почему ты смотришь? – задал Уилл требовательный вопрос. Заметив отклик стали в своём голосе и явный испуг на лице Мии, он откашлялся и проморгался, избавляясь от сонного дуновения, поспешил объяснить и успокоить: – Оу, ты не бойся, я иногда говорю много лишнего, пока сплю. И веду себя странным образом. Бывает, но не бойся. Это из-за переутомления и вечной усталости, так что не относись серьёзно к этому. Ничего опасного ни для тебя, ни для меня. Уильям присел, отдавая плед девушке целиком. Его глаза метнулись к будильнику, и, разглядев на циферблате время, он тихо и коротко ахнул, тут же вскакивая с дивана. – Забыл завести, забыл...– без устали бормотал парень, напяливая носки. Мия, пребывая следующие пять минут в лёгком ступоре, который частенько настигал её в последнее время, слушала, как Уильям ходил по квартире взад-вперёд в поисках рубахи и нормальных штанов, ругал и упрекал себя и, если девушке, конечно, не показалось, обращался к себе при этом в третьем лице, что Мие довелось созерцать впервые за всю жизнь. — Что я нёс, скажи? – обратился к ней Уильям, хватая с тумбы старенькую деревянную расчёску и слегка проводя гребешком по волосам пару раз. – Во сне. — Ты?.. Ничего такого...– соврала та, укутывая тонким покрывалом плечи. – Вернее, ну, я не слышала особо. Ты бурчал что-то под нос. Я не разобрала. — Ясно. – Уилл снял со стула сумку с вещами. Со стола взял острый карандаш, который сунул в грудной карман своей рубашки, а из ящичка достал блокнот и какую-то бумажку, показав её Рид. – Здесь варианты работы в кафе недалеко отсюда. И в других местах, я посмотрел, тоже есть спрос на сотрудников. Всё здесь. На, – он впихнул ей лист в руки, а сам с тем блокнотом пошёл на выход. – Сегодня меня до пяти не будет точно. Сначала в парк, потом на учёбу. Сама справишься? — Справлюсь. – выпалила Мия нерешительно и надтреснуто. Это место ей не нравилось от слова совсем, и когда Уильям находился здесь, на душе становилось отчего-то спокойней. Ничто не могло пойти не так, ибо он всё контролировал. Он был здешним хозяином, и тьма квартиры не поглотит пугливую и трусливую Мию до тех пор, пока этот парень того не захочет. — Тогда я пошёл. За этими словами последовал сильный хлопок входной двери, а по коридору подъезда раздались удаляющиеся шаги. Мия втянула тяжёлый застоявшийся воздух, прислушиваясь к собственному организму и самочувствию. Температура не поднимается второй день подряд, головной боли тоже нет, как и недавнего желания продолжить сон. Проводя дни в полном одиночестве, Рид всем нутром ощущала вечно сжатые в комок нервы и сердце, что беспокойно ухало в груди, разгоняя по телу будто бы не кровь, а тревожные разряды, не позволяющие зажить спокойно. Мия без конца ожидала подвоха и неудач, подобно одинокому слабому зверю, выживающему в лесу с голодными и жестокими хищниками. Хотя, казалось бы – её приютили, как подкидыша; кормили и позволяли жить в доме уже несколько дней. Ей бы радоваться и делать всё, чтобы заслужить доверие со стороны благодетеля, а она ещё чем-то недовольна и напугана. Словно на улице жизнь была бы слаще. Какая дурь. Убедившись в том, что крепкий сон в ближайшие часа три точно не настигнет, Мия, завернувшись в плед, пошла в ванную, чтобы привести себя в порядок и умыться. Набирая в ладони тёплой воды и ополаскивая лицо, она в который раз спохватилась за то, что у неё не то что косметики нормальной нет. У неё даже губная помада, валяющаяся в кармане куртки, рано или поздно закончится. А ежедневно лицезреть себя без макияжа было мягко говоря неприятно. Особенно круглые сутки. Ну, делать нечего, денег кот наплакал, а красоваться так-то Мие и не перед кем не надо. Уильяму безразлично то, как она выглядит. Придя в кухню, Рид первым делом набрала в чайник воды и поставила кипятиться. Между тем нарезала хлеб и готовила яичницу, свежие яйца для которой нашлись в холодильнике. Такой вот эпизод – готовка завтрака в спокойной обстановке – точно снимал камень с души. Своего рода медитация, когда ты слышишь исключительно звуки плиты, бурление воды и шипение на сковороде. Мия сразу забывала о холодном декабре за окном, о страхах и печали. Всё становилось нормальным, привычным сердцу и душе. Она сложила на одной тарелочке два съестных сэндвича, а на второй получившуюся горячую яичницу. Чай был готов и, пребывая в очаровательном умиротворении, наливая кипяток в кружку, Мия вдруг поняла, что Уилл сегодня ничего не поел. Шустро оделся и смылся, не прихватив хоть чего-то из холодильника. Человеку, которого просто согласились приютить, было бы как-то всё равно, наверное, но Мия почему-то обеспокоилась. С её стороны наглядно видны проблемы у Уильяма с аппетитом. Да и со сном. Тоже. И от этого зарождалось беспокойство. Оно возникало за Уильяма? За какого-то парнишу, который хоть и добр, но всё же Мия с ним знакома от силы дней пять? Это так и должно быть? Она думает о нём периодически, интересуется здоровьем. Это что за напасть ещё такая? Просто...дружеское внимание?.. Мия мотнула головой в разные стороны, отгоняя странные мысли. Просто дружеское внимание. Его вполне можно проявлять в знак благодарности, не так ли? Нет смысла об этом задумываться. Рид, согласившись с собой, покончила с завтраком, прибралась после себя и вернулась в комнату, сев на разобранный диван и стащив с себя наконец плед. Душно здесь. Ещё одна причина неуюта. Квартира не проветривается толком, поэтому Мия частенько открывает окна и раздвигает шторы, пока Уильям отсутствует. Когда становится более-менее свежо, а стены обступает дневной свет, помещение из скопления мрака и тьмы превращается в какой-то склад со всевозможными вещами. Чертежи, инструменты, стопки книг, хлам на полу, барахло на тумбочке – это не кажется при свете за окном подозрительным и жутким в каких-то местах. Потихоньку светало, так что Мия включила лампу на одном из столов, чтобы в комнатке был хоть какой-то источник света до полного восхода солнца, и раздвинула каждую занавеску, открывая вид на передний двор. На нём пусто, никого нет, да и редко доводится увидеть жителей этого дома на улице, они почти не покидают его стены, словно пугаясь внешнего мира. Ну, Мия может их понять, она сама желанием не горит выходить, несмотря на все неудобства данной квартиры. Завтра, скорее всего, придётся покинуть её, пора бы работу найти, в конце-то концов. "Странный он, всё-таки...– подумала девушка, пристально глядя на тот самый ящик, где Уильям хранил все старые газеты. – И поведение его бывает непонятным. Вот зачем он складывает сюда все эти газеты и прячет их за шторами так, словно это донельзя ценные богатства?" Ящичек в самом деле был словно спрятан. Стоял незаметно в уголке, скрытый от глаз людских плотной тканью занавесок. Уильям порядка не придерживается, и всё в его комнате лежит где попало, а потому под вопросом то, что ящик стоит там исключительно из-за того, что других мест ему не нашлось. Это истинная неправда – спальня-гостиная имеет в себе предостаточно свободных уголков. Залезть в голову этого парня возможным не представляется, и Мия, распахнув окно, отвернулась от ящика, забывая о недолгом любопытстве. Пускай Уильям собственноручно разбирается с тараканами в своей голове, а она на сегодняшний день должна переживать только о том, как бы побыстрее получить работу с неплохой прибылью, что тем более тяжело осуществляемо, если учесть отсутствие у Рид опыта, и частично избавиться от беспомощности, успевшей стать ей ненавистной спутницей.

***

Генри не удавалось откопать в мозгах внушительную причину, какую он изъяснил бы для того, чтобы заявиться к Уильяму домой. С другой стороны, есть ли смысл что-то выдумывать? Афтон вот почти никогда не запаривался над этим. Он подходил и коротко намекал на то, что есть неотложный серьёзный разговор. Эмили, должно быть, может последовать его же примеру – постучать и сказать, что нужно на серьёзных щах обсудить одну его мысль, которую Джен назвала гениальной. Уильям, разумеется, его впустит, не станет же прогонять. Дела обстояли бы проще, если бы Генри поговорил с Уиллом в колледже, но тот почему-то старательно его игнорировал. На первой же лекции Генри подсел к нему, с энтузиазмом поинтересовавшись о здоровье. Уильям пробормотал без особого интереса, что сон даётся теперь куда лучше, а вдобавок проблемы с деньгами были, по словам Афтона, уже не столь значительными. Генри несказанно обрадовался такому раскладу событий, предложил прогуляться как в старые добрые, но Уильям вежливо отказался, сообщив, что после последней лекции пойдёт домой доделывать какие-то дела. Всё бы ничего, но оставшийся день он хоть и пересекался с Эмили, но делал вид, словно не замечает этого, холодно и скептически оглядывал, а затем молча отворачивался. Генри оттого распереживался, мол, друг на что-то обижен или даже зол, а он не может выяснить причину. Либо всё в порядке, а тогда Уилл выслушает его планы на будущее и, быть может, согласится действовать сообща, либо Афтон в самом деле не в духе, значит, всю беседу с Генри он будет нервно и ворчливо что-то бубнить под нос. Эмили не хотел выслушивать открытое раздражение и возмущение за просто так, поэтому и сомневался, что поход к Уиллу выйдет благополучным. Тем не менее он здесь, на четвёртом этаже у квартиры друга, берёт себя в руки и громко стучит в дверь четыре раза. Ему долго не открывают, да и изнутри не доносится ни одного звука. И вокруг, кажется, всё замерло, затихло. Генри уж подумал, что Уильям, как обычно бывает, отлучился по делам, но потом за дверью что-то зашевелилось, и кто-то по другую сторону тихо и настороженно спросил тонким женским голосом: — Это кто? Эмили на секунду опешил, покосившись на номер квартиры. Тот же, абсолютно правильный, но какого чёрта? За дверью явно не Уилл, а другой неизвестный человек. Генри, шумно сглотнув, попытался прочистить горло и сказал в ответ: — Я к Уильяму. Афтону. Он здесь? Некто, не спеша, провернул замок и отворил дверь, и та со скрипом приоткрылась. Перед совсем растерявшимся и оторопевшим Генри предстала в прихожей квартиры Уильяма девушка. Молодая, может, чуть помладше самого Эмили, худенькая и стройная. Она вышла вперёд, держась за дверную рамку так, словно хотела на всякий случай от незваного гостя спрятаться. Испытывая ровно то же чувство, Генри, совладав с накатившим смятением, пригляделся к неизвестной. Волосы у неё рыжие, примерно до лопаток или чуть ниже, но сейчас они были завязаны в расслабленный хвост жёлтой резинкой. Прикрытые ими зелёные глаза выражали лёгкий испуг, выступивший на лице девушки сразу после короткого оцепенения. Одежда была, считай, домашней и лёгкой: короткие чёрные штаны, голубая футболка без надписей, белые носки. С головы до ног осмотрев её, Генри понял, что девчушка находится здесь достаточно долго и уходить никуда не спешит. Лицо его побагровело, а рот раскрылся, немотой выдавая несколько совершенно противоположных друг другу мыслей, упрятанных в голове. Одна из них: – "Ого, она...симпатичная и у неё такой же цвет волос, как у меня." – без романтического подтекста, простое любопытное замечание. Другая же: "Господи. Какого чёрта она находится в этой квартире? Я точно ничего не перепутал?.." — Э-э-э, доброго вечера, я...– Генри судорожно схватился за сумку, без малейшего понятия, зачем он это сделал. Что вообще хотел оттуда вытащить? – Уилл, ну, Уильям же здесь, да? Или нет? – боже, настолько тупо, что захотелось под пол провалиться. — А Вы ему кто? – осторожно поинтересовалась девушка, но при этом отступила назад, видимо, давая Эмили возможность зайти и без ответа на заданный вопрос. — М-меня Генри зовут. Я его друг и однокурсник. – "Чёрт. Успокойся, придурок. Всего лишь незнакомая девушка. Она же не Джен. Что такого?" Да уж, правда незнакомая. Он её раньше не встречал. Вот только она прямо сейчас в доме Уильяма, одетая в свободную одёжку. Эта деталь явно бросалась в глаза. — Я хотел зайти к нему в гости и п-...поговорить, – вставил он убито и потерянно – Вот, в общем. — Он спит. – тихонько произнесла незнакомка, озираясь в сторону закрытой комнаты. – Он пришёл минут сорок назад и сказал, что хочет отлежаться часов до семи, чтобы потом заняться учёбой. Но ты, думаю, можешь зайти. И подождать, если хочешь. Я могу чай подогреть. Генри запнулся, сию же минуту не отвечая. Какая-то девушка, Уилл, который при ней, находящейся в его квартире, спит после занятий в колледже. Возможно, тут творится некий сумасшедший дом, и самое время Генри свалить от греха подальше к себе, чтобы переварить увиденное. Но он, вместо того, чтобы попрощаться и рвануть прочь, кашлянул и проговорил: — Я подожду, то есть зайду, да, – потоптавшись неловкий миг, прошёл внутрь, бесшумно запирая входную дверь. – А ты кто? Его уши в один момент вспыхнули от горячего чувства стыда, а красные щёки, казалось, можно было бы разглядеть и в тёмной прихожей. Поражало порой умение ляпнуть что-нибудь настолько ужасное по звучанию, что аж под землю провалиться – и то не поможет. Хотя девушка особо не обратила внимание на некорректность этой фразы, ибо её ничего не смутило. — Тяжело объяснить, но если кратко, то просто Мия. Я здесь... неопределённый промежуток времени живу...вроде как... — Понятно, – шёпотом ответил Генри, хотя ни черта ему не было понятно. Что значит "живу здесь неопределённый промежуток времени"? Здесь? В доме Уилла? С чего это?? — Знаю, что странно звучит, – слегка улыбнулась Мия, когда Эмили, не отрывая от неё глаз, зашёл в кухню, при этом колеблясь. – Но поверь, рассказать обо всём произошедшем крайне тяжело. — Да-да, я вовсе не обязываю тебя говорить об этом. Я тут просто...посижу и подожду, пока Уилл проснётся, хорошо?.. – как бы ни хотелось уйти и избавиться от чувства оторопи, Генри должен был обсудить с Уильямом собственную идею сегодня. Тянуть нельзя, иначе ничего не разрешится. — Конечно. Давай чай согрею, чтоб сидеть не наскучило. Там, в шкафчике, кажется, конфеты шоколадные остались. Вряд ли он плохо отнесётся к тому, что я тебя ими угощу. — Он никогда не был против, если я их брал у него в гостях. – подтвердил кивком Генри, чтобы открыто коммуницировать и не казаться чересчур уж чудаком. И так успел себя в "лучшем" свете проявить, хватит этого. Пора бы начать адекватный диалог. – Ему без разницы, я думаю. Уилл и сладкое-то не любит. — Разве? – уточнила девушка, сощурив брови. Заявление Генри чем-то её смутило. – Вот как. Просто при мне он ел. И в большом количестве. Эти самые конфеты. – она положила на стол небольшой пакетик со сладостями. — Их? Но...он же не переносит всего этого. – в недоумении возразил Эмили, однако не стал восклицать на эту тему, лишь отрывисто вдохнул. – Может, тогда он преувеличивал... — Наверное. Ладно, я...вызвалась готовить ужин и, пожалуй, займусь этим. Тебе не нужно бутербродов или чего-нибудь посытнее? – осведомилась Мия на всякий случай. — Нет, спасибо, мне хватит конфет. – улыбнулся Генри уголком рта, что вышло у него из рук вон плохо и неестественно. Какой же позор. Он глотнул из кружки, закидывая в рот две конфеты за раз. Ладно, подумаешь – у одинокого и загадочного Уильяма всего-то девушка появилась. Ну, или не совсем пока девушка. В любом случае она не говорила чего-то, указывающего на их родственные связи, значит, Мия Афтону не родственница. Выходит, он перестал дичиться всех вокруг и смог с такого вот размаху привлечь внимание на себя этой дамы. Или наоборот. Короче, у Уилла, возможно, назревает настоящий роман. Девчушка, если так посмотреть, вежливая, любезная и симпатичная, у него хороший вкус. На смену этим безобидным размышлениям пришло яркое понимание: у, чёрт подери, Уильяма Афтона появилась претендентка на роль его девушки. Не столь странно, сколь...ужасно. Генри не верил в то, что подобное возможно. Неужели Уилл действительно может в неё влюбиться? А потом это обернётся в совместную жизнь, и в свадьбу, и в семью. "Замечательно, я рад за этого парня. Он наконец станет счастливым." – сказал бы любой другой человек. А Генри, подумав о вероятности возникновения у Уилла чувств к какой-то девушке, закусил губу и едва не завыл. Страдая от непрошенной любви к Афтону, он вдруг узнаёт, что Уильям наверняка любит кого-то другого уже сейчас. Сердце внутри ухнуло вниз, воспламенилось пылкой тоской и ревностью. "Я ревную?.. В самом деле ревную его к ней? Ты что, Генри, совсем идиот?" – Эмили старался заглушить страсть соперничества самоупрёками, но те не помогали. Он не мог оставить душевную боль просто так. Не мог и всё. Это его истинные чувства к человеку, которые никогда не покинут и не оставят в покое. — А я могу...– выдавил он из себя, когда понял, что ни чай, ни конфеты в него больше не полезут. – Заглянуть к нему? Я осторожно. Он иногда...переживает. Хочу убедиться, что он в порядке. Понимаю, что веду себя глупо и по-идиотски, но... — Я тебя поняла, – поспешила мягко заверить Мия, слабо кивнув. – Он правда бывает слишком обеспокоенным, ему и кошмары снились, ты наверняка знаешь о его тревогах и, конечно, можешь проведать. Он же твой друг, как-никак. "Ага, друг..." – Я тихо. – Генри, отодвинув от себя кружку и спешно подскочив со стула, обошёл стол и поплёлся в тёмный коридор, шагая на цыпочках. Побывав раза четыре у Уильяма дома, он успел запомнить, что слышимость в квартире, как и у соседей, внушительна, оттого любой громкий звук или топот ног будет прекрасно слышен из закрытой комнатушки, а если Эмили не стремится будить Афтона, ему нельзя торопиться и пренебрегать лишней тишиной. Генри, честно говоря, самому себе отчёта не отдавал. До того странные желания, зачем проверять, хорошо ли Уильям спит? Почему он, Генри, сюда так стремительно намылился вечером, когда нужно было сидеть в общежитии и заниматься своими делами? Разве является неотложенным затеянный разговор? Или Эмили необходимо было не план обсудить, а лично увидеть Уилла? Проведать его, убедиться, что он поел, отдохнул и не собирался проводить которую ночь без сна. До Генри, потянувшегося к дверной ручке, дошло, что и сейчас он идёт в спальню-гостиную исключительно ради того, чтобы знать и быть уверенным: Уильям реально спит и восстанавливается после буднего дня. С ним всё хорошо, ему лучше, чем дней десять назад. Генри здесь только для этого. Эмили не нужны уточнения и деловые беседы. Генри Эмили нужно, чтобы Уилл Афтон был в порядке. Тот, как подтвердилось, дремал или пребывал в самом настоящем сне. Удивительно лично для Генри, что он решил прилечь для отдыха по своему желанию, если исходить из объяснений Мии. Поразительное происшествие, которое не могло не отразиться приятным покалыванием в области груди и лёгкой улыбкой на лице Эмили. Хорошо, что Уильям позволил себе отлежаться пару часов. Вообще замечательно, если он понял, какие последствия может иметь отсутствие сна. Генри внимательно глядел на Афтона из коридора, легонько приоткрыв дверь, чтобы не позволить свету из кухни каким-либо образом проникнуть в комнату. Сперва не решался зайти, но внутренний зов потребовал удостовериться и присмотреться, так что он, потакая ему, бесшумно прошмыгнул в окутанное изумительной тишиной помещение. Генри прошёлся взглядом по стенам и мебели, задержавшись по итогу на диване и спящем Уильяме, который измотано валялся на правом боку, пряча лицо в согнутой руке, а под ней, как оказалось, лежала неизвестная Генри книга в твёрдом переплёте. Он, привыкнув к темноте, умудрился разобрать название, не несущее лично для Эмили ничего существенного. "Три лица Евы" – это...предположительно что-то из детективов или, может быть, криминалистики? Утверждать он не мог, но в чём Генри убедился, так это в том, что сменой деятельности Афтон в самом деле предпочитает чтение. И все книги у него на столе, вероятно, им прочитаны и изучены. И... Генри не знал, как Уильям запоминает столько информации, беспрерывный поток знаний и терминов, при этом посвящает жизнь совершенно иному делу – инженерии. Насколько ж надо быть упёртым, целеустремлённым и невероятным, чтобы оставаться просвещённым в большом количестве сфер. Если описать это состояние коротко и ясно, то можно лишь сказать, что Эмили понесло в эмоциональном плане. Весь скрываемый трепет, чувствительность, желание и чуткость смешивались воедино в сладостное ощущение, перебивались горькими напоминаниями, недавними действиями молчаливого и незаинтересованного в Генри Уильяма, – умалчивал бы он о знакомстве с девушкой, будь ему Эмили важен? – яркой ревностью и непринятием. Радостно, потому что спокойный и мирно спящий Уилл сейчас перед Генри, а тот при нём чувствует внутри бойкое сердцебиение. Тоскливо, потому что в последнее время Уильям стал отдаляться, игнорировать и выражать холод по отношению к Генри одним своим взглядом. Но поведёт ли себя Эмили соответственно? Перестанет беспокоиться, наблюдать и сопереживать? Никак нет. Что бы в башке у Уильяма ни творилось, какое бы чувство ни испытывал он к Генри, тот не избавится от своей натуры. Не то что от натуры. От себя самого. Генри любит Уилла и не способен отныне это отрицать или побороть. Он такой, какой есть, и его не изменить. Он парень, которому тревожно за человека, чьё поведение вполне возможно напугает кого-то. Кто-то не захочет лишний раз напрягаться или разжёвывать чужую порцию проблем. А Генри готов, и ему это не чуждо. Он впервые готов постоять за другого, Эмили ни при каких обстоятельствах не пожелал бы Уильяму плохой участи, даже если тот продолжит вести себя эгоистично, странно и неприязненно. Генри не может представить себе, чтобы в голову забрела мысль как-то Уиллу жизнь испоганить. Он себе такого просто не позволит. Любовь – вещь непредсказуемая, и как бы прочны ни были чувства к этому парню, Генри всё равно в них путается. Тем не менее сейчас он не планирует внутренне изнывать от эмоциональной путаницы – крепко спящий Уильям заставляет его душой сиять и...наверное, умиляться? Да, именно, умиляться. Эмили, когда Афтон медлительно и сонно заёрзал при попытке натянуть на свои плечи плед, аккуратным движением укрыл его, немедленно собираясь покинуть комнату, чтобы больше не внедряться в чужой сон. И ведь действительно – выйдя в коридор и прикрыв за собой дверь, Генри понял, что не серьёзный разговор ему нужен был. Нужен был Уилл: его руки, равномерное дыхание, что успокаивало своим звучанием, волосы, лохматые или опрятные, черты, лицо – всё в нём. Всё до самой незаметной на первый взгляд мелочи.

***

Тринадцатилетний Уилл, усевшись прямо на полу, с открытым интересом наблюдал, как его дядя оттаскивает в сторону большой пыльный ковёр, заворачивая один из углов, и опускается на корточки. Мальчик покусывал губу, в предвкушении ожидая увидеть именно то, на что и рассчитывал – простоватое хранилище дяди. Под ковром одна кривая, немного выпуклая деревянная половица, треснувшая с одной стороны, запросто отрывалась, предоставляя свободную потаённую лазейку, которую можно использовать как тайник. Дядя Джек держал в одной из рук скромную стопку денег, отложенную от недавней прибыли, и, оперев о ножку стола ту самую деревяшку, положил стопку в тайник, где по подсчётам Уильяма находилось ещё три скудных кучки бумажных купюр. После всей этой операции половица возвращалась на место, а знаковую щель дыры вновь укрывал тяжёлый узорчатый ковёр, и данное укромное место для денег оставалось забытым и не тронутым как минимум на месяц. Джек проворачивал подобное регулярно, откладывая как правило одинаковую сумму и пряча её с глаз долой то ли на чёрный день, то ли на что-то для себя, а на что – Уильям знать не знал. Взрослый, стряхивая с рук грязь, обернулся на ребёнка, в слепую ковырявшего отвёрткой какую-то металлическую деталь и во всём внимании разглядывавшего символы ковра на том месте, где находилась этакая сокровищница, потихоньку пополняющаяся. — Чего смотришь? – спросил Джек. — Просто смотрю. – ответил Уилл, даже не повернув голову в его сторону. – Это для чего? Опекун вздохнул и пояснил: – Деньги всегда нужны. Но не всегда следует держать их на видном месте. — Они для того, чтобы у нас когда-нибудь был дом побольше? Этот вопрос Афтона-младшего проигнорировали. Он пожал плечами и взглянул на детальку в своих руках, у которой почти отваливался раскрученный отвёрткой винтик. Уильям поспешил исправить им же испорченное, закрутив его обратно, и положил для предостережения деталь подальше от себя, в коробку, что стояла рядом. – К этим деньгам нельзя прикасаться? — Нельзя. — И сколько же они будут там пылиться? — Сколько нам потребуется. Хватит крутиться под ногами, иди погуляй на улице. – бросил раздражённо Джек, устало усаживаясь в кресло и хватая со стола бутылку с вином. Уильям поднялся с пола. Взяв отвёртку так, словно это был его собственный охотничий нож, мальчик направился к прихожей, не переставая раздумывать о тайнике с деньгами. Младшему Афтону их никогда не давали на что-либо. Ни монетки. А хотелось иногда купить что-то себе самому. Интересно, заметит ли дядя Джек пропажу одной или двух купюр, если Уилл надумает стащить для себя? Стоит ли рисковать? И насколько вообще воровство не прощается? Не влетит, случайно? Хоть Джек и не бьёт никогда, но риск в любом случае высок, потому что неизвестно, какую реакцию этот поступок вызовет. Остановившись в коридоре, ведущем на выход, Уильям оглянулся назад, на гостиную, и неприкаянно поинтересовался: — А когда мне нужно будет найти себе жильё, я смогу взять денег оттуда? Джек Афтон долго не отвечал, а когда понял, что Уильям до сих пор в коридоре и продолжает ждать ответа, пробормотал: — Когда ты будешь искать себе жильё, тебе будет восемнадцать лет, а с тех пор я тебя опекать не обязан. – имел такой ответ сразу два значения: я о тебе переживать не намерен и уйди уже, не мешайся. Уилл пошёл на улицу, глядя на отвёртку с диким желанием воткнуть её дяде в глаз, сотрясаясь всем телом и сжимая до боли руки от вспыхнувшей ненависти...

***

Он пробудился от противного писка в ушах. Мутная пелена начала расступаться, а сознание принялось медленно вытягивать в реальность, возвращая прочие ощущения. Уильям обнаружил, что находится в своей спальне, лежащий на диване с пледом на плечах, весь взлохмаченный и в прямом смысле никакой после пары часов сна. Ложиться спать на некоторое время было плохой идеей, теперь Уильям соображает намного хуже, а тело кажется непригодным. Ватные конечности, тяжёлые внутренности, голова, что словно взорвётся. Именно физическое состояние заставило Афтона оклематься и поёжиться от прошедших по спине мурашек. Где, где он? Точно ли в спальне? Он что, реально уснул?? "Бога ради. Что за паника на меня накатила?" – Уилл пару раз моргнул, чтобы окончательно привести себя в чувства. Лишний раз паниковать ему противопоказано. Да, он в своём доме. Решил отдохнуть, только и всего. У себя практически под подушкой Уильям нашёл валявшуюся ранее в одной из коробок с вещами года два книгу, единственную, что осталась в нормальном виде после переезда. Вроде как раз её он забрал из дома в Ла-Веркине, когда съезжал, а сегодня ему приспичило почитать перед тем, как подремать. Зачем? А кто ж так не делает? Конечно, вкусы у Уильяма необычные, ибо среди тех книг, которые способны усыпить, он выбрал конкретно эту. Но главное – это то, что чтение его правда убаюкивало. Спал Афтон крепко, если припомнить, что ему даже некий сон, похожий на воспоминание, приснился. К сожалению, от этого на душе не радужно, наоборот – теперь Уилл ещё более раздражён, чем когда он вернулся с учёбы. Воспоминание не просто неприятно, ведь на себе парень в который раз прочувствовал атмосферу того домишко в один этаж. Воспоминание отвратительно тем, что оно снова – снова и снова – связано с ним. Он видел его в своих снах четыре дня подряд и сейчас, решив прилечь и отдохнуть, ничего не меняется. Почему? Потому что Уильям не выносит быть здесь, осознавая, что Джек Афтон где-то там. Живой и относительно здоровый. В последнее время Афтон особенно чутко ощущает ярость в каждой клеточке всего организма. Опять ощущает потерю аппетита, тревожный сон. Уильям никогда не смирится с такой спокойно тянущейся судьбой своего дяди, ему всё это время отчётливо хотелось вдруг получить новость о том, что его нет. И не было никогда. Всего того, что было до переезда в Харрикейн, не существовало. Или, например, Джек Афтон был, но недавно умер, медленно и мучительно. Сейчас же этих запредельных мечтаний Уильяму сделалось мало. Он знает, никакая смерть не будет для Джека такой мучительной, как смерть от рук своего неуравновешенного племянника. Уилл знает об этом столько, сколько находится в Харрикейне, но лишь живёт с этим познанием, не совершая поспешных поступков. Существовать стало уже невозможно. И осторожность исчерпывала свои волшебным образом действующие чары каждый божий день. И наконец исчерпала. В комнату аккуратно заглянула Мия, не включая свет. – Ты проснулся? — Проснулся. – отдалённо соображая, произнёс Уильям, свешивая с дивана ноги. Девушка зажгла лампу на столе, присаживаясь затем рядом с Афтоном на диван. Вид у неё замученный, видимо, тоже спать хочет. Уильям, вслух акцентировав на этом своё внимание, но не получив как такового отчёта о самочувствии, спросил, который час. — Половина восьмого. – сообщила Рид, садясь поближе. – Ты спал довольно долго, в принципе, сколько и планировал. Тебе лучше? — Наверное. Почему ты спрашиваешь? – задал он следующий вопрос. Ему это помогало быстрей прийти в себя и подстроиться под человека, когда мозги еле соображают. А Мия эта, в плюс, ведёт себя застенчиво и открыто, что смешит наивностью. Забавно следить за смущением и растерянностью, тем более, что Уильям успел просечь её излишнее любопытство касательно его. Мия передёрнула плечами, отворачиваясь, на что Афтон чуть не выдал самодовольное хмыканье. – Просто так. Ты был очень уставшим и подавленным. Это сразу видно. Загрузили на учёбе? — Да не то чтобы...– протянул Уилл вперемешку с зевком, после чего расслабленно потянулся. – Проблема скорее внутри, а не снаружи, – указал он на свою голову. – Лишние заботы и ненужное напряжение. От этого не всегда выходит избавиться. Вот ты, например. Рид не успела среагировать, как Уильям вдруг докоснулся до её плеча, проведя руку вниз, к локтю. – Вечно зажатая, боязливая, засыпаешь плохо. А почему, сможешь объяснить? Я точно так же не могу. – нехорошо улыбнулся он, но Мия на это только вздохнула. — Я привыкла...ну, жить в напряжении, и ещё не успела отвыкнуть, поэтому и... — Бывает, но ты же понимаешь, что тут всё будет хорошо, да? Ты тут в безопасности, можешь жить без страха, нам главное – денег подзаработать, а потом уж заживём, ага? — Ага, да...– до чего смешно и наивно. Эта девица так безысходна, что игнорирует любую странность и предпочитает покорно молчать. Если подумать, из неё бы и жена хорошая вышла. Лицом, фигурой хороша, не надоедает, вдобавок готовит неплохо. — Я приготовила салат из того, что в холодильнике нашла, как бы на закуску. Ещё суп сварила. Хочешь поесть? — Само собой. У тебя блюда хоть и простые, но замечательные по вкусу. Положи понемногу того и другого, хорошо? – ласково попросил Уильям, убрав прядь рыжих волос Мии ей за ухо. – Я подойду через пару минут. — Как скажешь. – она, тоже слабо улыбнувшись, пошла на кухню, сжато и настороженно. Переборщил, пожалуй. Ну и плевать. Помолчит с ней завтрашним днём, она и утихомирится. Афтон, оглянувшись на тумбочку, выждал секунд пятнадцать, а затем тихо приблизился к ней, озираясь на дверь. Открыв самый нижний ящик, он порылся в журналах, книжках и прочих вещицах, не вызывающих у него никакого интереса. Объектом поиска являлся чёрный крупный футляр, запрятанный на самое дно выдвижного ящика. Уильям, бросив ещё один осторожный взгляд в сторону коридора, торжественно открыл его, с блеском восхищения в глазах застыв на месте, взирая на остриё солдатского ножа – его единственной на данный момент драгоценности. Внутри всё дёрнулось, а в голове заработал новой функции механизм – повседневность сознания сменилась на трапезу. Уильям широко улыбнулся, впервые за долгие два с чем-то месяца касаясь острого лезвия, чистейшего, блистающего. Кухонные ножи не сравнятся с ним никогда. Они – лишь недолгая замена любимого наркотика. Осторожность долго исчерпывала на сумасшествие в его голове свои волшебные чары, не позволявшие действовать с размахом. Но, увы, чары иссякли. Рассеялись, как прах, их больше нет. Он неторопливо поел приготовленную Мией пищу, растягивая удовольствие и полноценно наслаждаясь ужином. Потом, после чашки крепкого кофе, он умылся ледяной водой и, подойдя к шкафу в коридоре, сказал, что Мия может не дожидаться его, поскольку ему необходимо идти на вечернюю уборку парка. Рид, вероятно, из-за усталости, не стала ни о чём спрашивать и кивнула, отправляясь в спальню-гостиную прилечь. А Уильям, одевшись в обычную белую рубашку и тёплую зимнюю куртку, ушёл из квартиры, призраком проносясь мимо других дверей в подъезде. Уборка парка, которой и в помине нет в планах на сегодняшний вечер, определённо затянется. И будет тянуться не только по времени. Она протянется на расстояние, большое расстояние... Аж до самого Ла-Веркина.

***

Недавно выпавший снег белоснежным одеялом покрывал крыши домов, скамейки и низкие старые заборчики. Он был повсюду, украшая однотипные пустые улочки своей белизной, дарил яркие оттенки радости и предвкушение от скорых праздников. Ла-Веркин пуст, как и всегда, но зима дарует ему малую долю волшебства и немного поднимает живущим в нём настроение. Снаружи никого нет – фактически. Внушительный холод и беспощадный ветер вынуждают отсиживаться дома в последнее время, да и не многие из жителей городка покидают стены своих домов для чего-то кроме отправления на работу или место учёбы. Местность скучна, блекла и надоедлива. Людям невмоготу видеть её, они устали, им легче прятаться от неё у себя, находя интересные занятия. Они не хотят видеть в ней отражение повседневности, а пустота улиц, особенно в тёмный зимний вечер, наводит на них страх, какой ожиданием праздников никак не приглушить. Единственным светом, пробивающимся в ночь, кроме тусклых фонарей, становятся огоньки в окнах. Они взывают прятаться от зимних морозов, сидеть тесней к камину и в глаза не видеть стужи за пределами согретого помещения. Их свечение тёплое и уютное, но в сегодняшний поздний час и оно не спасёт от тоски и неопределённости. Пока другие чувствуют себя прекрасно среди близких в родном доме, здесь, снаружи и внутри одноэтажного здания, поистине одиноко. Свет горит и в кухне, и в гостиной, но Джек Афтон находится в скрипучем кресле у книжного шкафа, с бутылкой и пепельницей на небольшом столике. Дом подозрительно тих. Сегодня не возникало желания включить для фона шумное радио, выдающее периодически помехи. Мозг, муторно думающий, требовал гробовой тишины. Чтобы она не позволяла до конца забыться, возвращала действительность и реальность, сохраняла в душе чувство одиночества. Просто так было лучше. Мужчина провёл рукой по волосам, успевшим приобрести частичную седину у висков, поглядев на бутылку из-под алкоголя. В ней ничего не осталось с прошлого вечера, но он не выбрасывал этот очередной мусор по обыкновенному нежеланию. Пойти, что ль, и взять себе выпивки из холодильника на сегодня? Не следует, вероятно. Предостаточно в его организме этой херни. Нужно поддерживать существование бушующих мыслей в своей голове. А те были, в свою очередь, ужасными. Они беспокоили и нервировали, хотя Джек пару лет назад наивно полагал, что в его жизни больше не будет повода для траты нервов. Он зажмурился поморщившись. Отвёл взгляд от книжного шкафа и уставился в другую часть комнаты, где находился узкий комод и маленький светильник на нём. Лучше включить его и вздремнуть в полумраке, давая себе отдохнуть от обязательств думать. Если в спальню идти абсолютно лень, то тогда придётся довольствоваться неудобным, но успевшим стать привычным древним креслом, к чему Джеку как-то особо не привыкать. В последнее время он часто задерживается в гостиной, подолгу выпивая и куря, и засыпает прям там. И в эту ночь Джек Афтон собирался сделать то же самое. За исключением отказа на сегодня от алкоголя, весь вечер ничем не отличался от предыдущих. Был невыносимым и никчёмным. Бесполезным и скучным. От такого времяпровождения отречься, уснуть бы скорей и забыться до самого утра. Но Джек, несмотря на старательные попытки, погрузиться в изначальную дремоту не смог. Сон не находил. Бодрость граничила с усталостью, однако ничуть не уступала. Лишь из-за непонятного ожидания. Что-то внутри Джека ожидало неизвестность в который раз, дни напролёт, и сейчас – тоже. Одиночество было ничем по сравнению с причудливым бурлением эмоций в области груди. Они закипали, грозясь вызвать панику. От чего притом должна возникнуть как таковая паника? Дни не менялись, жизнь оставалась прежней, нудной и посредственной. Если и появлялись нормальные деньги, Джек их моментально растрачивал, не позволяя себе успеть насладиться их существованием. Потому душевное состояние у него не должно было отличаться от окружающего одинокого смрада. Но оно ныло и вздымалось то и дело, когда Афтон пробуждался по ночам и бегло осматривал комнату в страхе, в промежутки времени, когда он пытался что-то найти или предпринять, но в итоге бросал телефонную трубку, прежде готовясь к звонку в полицию. Оно намекало на то, что ничего Джек не сыщет и не сделает толкового. По крайней мере того, что полезно и необходимо. Ведь он реально не может, а его жалкие попытки – это бессмысленное убеждение и самовнушение. Мужчина, убрав от себя подальше переполненную окурками пепельницу, внимательно прищурился. На комоде, среди давних безделушек и бесполезных вещиц, пылилась одна-единственная фотография в деревянной рамке. На ней, лукаво улыбаясь, стояли двое, друг на друга схожие, практически близнецы. Это были мальчишки лет тринадцати, обнимавшиеся за плечи и соприкасающиеся тёмными лохматыми макушками. До Джека впервые за столь долгую жизнь дошло, что эти парни на снимке ещё совсем юны и молоды. И детьми они совершенно не имели значительных отличий, кроме, разве что, цвета глаз. Один из них – паренёк с отклеивающимся пластырем на носу и белозубой ухмылкой – имел карие, больше походившие цветом на чёрные, хитрые глаза. У другого же, что улыбался менее ярко и запечатлён в обыкновенной широкой майке, они были зелёными. Джек с трудом узнал в этом парне себя. Былой в нём детской энергичности нет. И не будет никогда. Он смотрел на потрёпанное изображение в рамке, отчётливо припоминая своего кареглазого брата и его детские игры. Ловушки для зверей: ямы, усыпанные листьями, специальные засады и рыболовные сети. Вражду с другими детьми. Особенно хорошо Джеку запомнилось, как его брат однажды здорово приложил соседнего паренька о булыжник и закидал его потом камнями. Странные воспоминания, но Джек их из памяти не изгонял. Он думал иногда о брате, как и сейчас, тревожно оглядывал его серый образ на фотографии и про себя спрашивал: "Где же ты, чёрт бы тебя побрал, вообще находишься, Льюис?" Неожиданно свет в доме погас, покрывая всё перед глазами непроглядной тьмой. Джек, запоздало обратив на это внимание, покосился в сторону коридора. Какого чёрта? В кухне тоже темно. Вырубило электричество. С чего? Такого ранее не происходило. Дом стар, рубильнику столько же лет, но никогда свет сам по себе не отключался. Это случалось исключительно в те моменты, когда неполадки были во всём Ла-Веркине. Джек, озираясь в поисках какого-нибудь случайного фонаря, что выглядело как минимум глупо по той причине, что того в этом доме и быть не могло, поднялся с кресла. Глаза не успели привыкнуть в темноте, так что мужчина на ощупь пробрался вдоль шкафа к левой стене, находясь теперь параллельно комоду. Темень жуткая. Найти любой объект в ней просто невозможно. Джек был уверен, что обязательно повредит или сломает что-нибудь, если попробует. Главное, чтобы это что-нибудь было не его собственной костью. Значит, придётся плестись осторожно к выходу на улицу, добираться до щитка и врубать электричество. Это намного проще, хоть Афтон и вынужден продираться сквозь хлам и многочисленные коробки в коридоре. Он, отходя от стены, разглядел обширный проход гостиной и, заранее вспомнив, не лежит ли что на полу, пошёл в его направлении. За окном, которое сегодня Джек как на зло прикрыл шторой и лишил себя малейшего свечения с улицы, завывал лёгкий ветер и пугающе гремела, по большей части, абсолютная тишина. Возможно, света нет всё-таки во всём городке, но тогда это явный повод для жалоб. Зима и холод, как-никак. Подобное недоразумение не выглядит ужасным в жаркое лето. Но в суровое время года это – высшая степень наглости и позора. Джек, приноровившись к слепой ходьбе, выставил вперёд руки, прощупывая ими окружение и возможную опору. Сделав четыре аккуратных и безопасных шага, он схватился за стену, затем за вторую. Полностью ощутил, где находится. Оставалось лишь придерживаться одной стороны и идти в прихожую, хватать первую попавшуюся куртку и выходить на холодную улицу. Почему это произошло? Так отвратно было заморачиваться. Сил не было, как и желания. Когда Джек опёрся об одну из стен и уже собрался покидать комнату, до него дослышалось нечто. Минимальный по слышимости звук, который можно было бы и не распознать при случайности. Вначале мужчина прислушался: вдруг померещилось. Но через секунд десять стало очевидно, что это самый настоящий звук, похожий на ковыряние чего-то. Доносился он прямиком из коридора. Джек мгновенно передумал, его остановило звучание – словно кто-то сейчас ковырял замок двери и, если судить по направлению, именно входной. Он отошёл от стены, теряясь в пространстве, попадая из гостиной в коридор и чуть ли не спотыкаясь обо что-то. Слух улавливал постороннего со стороны входа. Афтон порядком растерялся. Пялился мгновение в страшную темноту, а потом спиной шагнул назад, отступая. Он с горем пополам добрался до кухни, где, хвала небесам, окна были распахнуты, и через них виден ночной небосвод. Проявлялись очертания мебели в помещении, и Джек смог узнать стол рядом с гарнитуром, а также определить примерное своё местоположение. Благодаря этому он не споткнулся и не напоролся на стулья. Ухватил руками края деревянной поверхности стола и прошёл возле него до гарнитура, после чего, пытаясь нащупать что угодно: не пойми откуда взявшийся фонарик или средство защиты – услышал следующий скрипящий звук. Отворилась входная дверь, вернее, её отворили. Из коридора повеяло холодом зимней ночи, который пробрал Джека до костей. Он вдруг всерьёз запаниковал, казалось, пелена тьмы затуманивала страх, не позволяла полноценно испугаться. Теперь же, когда осознание внедрилось в голову и изгнало прочие мысли, мужчина попытался понять, действительно ли ему это не снится, а разум, как только Джек докоснулся пальцами до рукояти кухонного ножа, озарил ужасным предположением, в которое отчаянно не хотелось верить. Входная дверь тем временем хлопнула, и дом вновь охватила тишина, но даже при ней оставалось ясное чувство.        — Дядюшка Дже-е-ек... Он больше не один. Джека парализовало от страха. Он, не успев толком схватиться за нож, пошатнулся, ноги едва не подкосились, а половица под ними предостерегающе скрипнула, что означало полную беспомощность и обездвиженность. Зловещий коридор скрывал шорохи и прочие звуки. Скрывал того, кто только что заявился в этот дом. Переборов нахлынувшую панику, Джек кое-как взял в руку нож, удерживая его теперь перед собой для самообороны, но не чувствуя никакой защиты или элементарного облегчения. "Это он. – вопило всё внутри. – Чёрт возьми, это действительно он." — Мне жаль, что я заглянул так поздно. – звонко раздалось из прихожей. – Не самое время для гостей, знаю, знаю. Но тем не менее я здесь. Это реально происходит. Джек, потеряв возможность сделать нормальный вздох, пригнулся, снова слыша под собой предательски скрипнувшую половицу. Голос его племянника проносился по всему дому, звуча чётко, невинно и обычно. — Я в курсе, что ты не спишь. Я слышу тебя. – медленно произнёс Уильям, а по коридору раздались размеренные неторопливые шаги. – Неужели ты не рад мне, дядя Джек? – жалобно и будто бы неверяще поразился он. – Мы не виделись целых два года. Для меня это было вечностью в дряхлой однокомнатной квартире, которая ничуть не лучше нашего дома... Чёрт. Всё плохо. Очень-очень плохо. Всё просто кошмарно. Да. Это происходит. Это он. Он здесь. Он идёт. Джек укрылся за столом и стульями, крепко стискивая в ледяной руке рукоять ножа и удерживая в груди громкий лихорадочный выдох, который способен запросто выдать. Дерьмо. Внутренности болезненно сжались, а колени задрожали. Уильям тоже вооружён. Наверняка вооружён. Он пришёл за ним, за Джеком. Пришёл устранить главную помеху на своём пути. Афтон-младший знал, кто может помешать ему продолжать жизнь, наливавшуюся чужой кровью. Этому не было сомнений. — Я не думал играть в прятки. – скучающе протянул Уильям, заглядывая, судя по звукам от его ног, в гостиную. – Я не собирался тратить на это время. Ты правда не скучал по мне, дядюшка Джек? Совсем-совсем? – он пнул неизвестную коробку, на которую, понятное дело, было сейчас совершенно плевать. – Не виделся со мной. Я уж подумал, что ты тихо помер в этом долбанном сарайнике. Но когда пришло первое твоё письмо, я был искренне счастлив. Мы были счастливы. До тех пор, пока не прочитали его содержимое. Голос младшего Афтона внезапно сокрушился вместе с каким-то хламом из коробки, отчего Джек с трудом смог не потерять самообладание и остаться неподвижно держаться на ногах. Человек, пришедший сюда добровольно, не был тем пареньком, которого все в Ла-Веркине знали. Он не какой-то психованый подросток, которому не хватает внимания. Это настоящий монстр. — Где ты, чёрт тебя дери?! Ты, – он со всей силы швырнул что-то тяжёлое в стену. – и воспоминания о тебе преследовали меня бесконечно. Я вижу тебя в своих снах в последнее время, представляешь, как неприятно? Как противно...– рухнул ящик с железками, и их шум оглушил ошарашенного Джека, постаравшегося в этот миг спрятаться за столом максимально незаметно. В коридоре опять всё стихло. Тишина длилась несколько проклятых минут. Уильям в самом деле не двигался это время, стоял без каких-либо движений, и не было возможности определить, где он находится и на что рассчитывает. А затем юноша прошёл дальше, приближаясь не спеша. — Я хочу поговорить о письме. – расслышал Джек его бормотание. – Только и всего. Я сжёг его, чтобы не заработать проблем. Но ты ведь являешься его отправителем. Мне нужно просто поговорить о твоих подозрениях. Мы всё спокойно обсудим, и ситуация разрешится. Ну же, прекращай детские игры, дорогой родственник. Шаги опасным звоном отображались от стен, скрежетом дикого ужаса раздавались в ушах, становились громче с каждым новым мгновением. Как и где скрываться? Джек долго медлил, и теперь у него ни единого шанса открыть окно и выбраться наружу. А коридор в доме был один, проходил через все комнаты и вёл к выходу. Джек не может пройти незамеченным. Он вечно боялся, что этот проклятый демон придёт по его жалкую душу, сожалел, что попытался образумить угрозами. До него доберутся здесь и сейчас. Что толку от глупых пряток? Уильям подкрадывался ближе, размеренно и при этом неторопливо, не упуская от хищных глаз ни единой тени, внимательно слушая. Ему нравился чужой страх. Уильяму нравилось, что его боялись. Джек воспринимал его чудовищной угрозой. Он не мог думать, терялся в собственных стенах. Дом стал неузнаваемым, словно ходов, что пытливо выискивало подсознание, было множество, но все они незнакомы, в них легко затеряться. По итогу выхода не оставалось. Джек ощущал его отсутствие, а Уильям во всю упивался этим, продолжая запугивать добычу, которая и без того находится в звериной клетке. — Знал бы ты, сколько раз за все два года я засыпал в мечтах, как сотру тебя в порошок и изорву в жалкие лоскуты. Ближе... — Тебе не хочется вникать в подробности. И не придётся. Ты их прочувствуешь на себе. ...и ближе. Затихли шаги и шорохи. Дом погрузился в пугающее ожидание дальнейшего развития событий. Джек, буквально цепляясь пальцами за деревянную рукоятку, чтобы она не дай бог не выскользнула из вспотевшей руки, прокрутил в голове единственный разумный вариант, какой всплывал при попытке нормально подумать и успокоиться. Выход. Продираться к выходу. Защищаясь ножом или нет, – плевать. Придётся рисковать всем, в том числе и собой же, если он не хочет в конечном итоге оказаться зажатым в надёжном капкане. Сдерживать дыхание, не терять равновесия. Надо как-то приглушить страх, обнадёжить самого себя. У Джека всё-таки есть нож. Ему нельзя полностью сдаваться ужасу. Он обязан выйти из этого дома сегодня живым, чтобы добиться того, что чёртового зверя, родного его племянника, запрячут где-нибудь и никогда не выпустят. Нельзя допустить провала и быть убитым тем, кого можно было остановить давным-давно. Судорожный вздох вырвался моментально, как мужчина почувствовал на себе пристальный взгляд со стороны коридора. Он не успел среагировать, его покачнуло влево, и придуманный план, собранность мгновенно испарились. Доступ к кислороду был перекрыт комом, подступившим к горлу от накатившего бурной волной ощущения. Джек не видел в темноте за столом, но подозревал, что видят его. Уильям здесь. Уильям Афтон смотрит на него. Нервы стянулись и сжались. Не потому, что настоящий убийца проник в дом, а потому, что убийцей является его чёртов племянник. Но Джек не знал того, кто за ним пришёл. На самом деле Джек Афтон скрывается от незнакомца, а Уильям, жаждущий избавиться и прикончить своего родственника, ему не известен. У него ни единой мысли и предположений, что творится в голове этого монстра. — Я вижу тебя, дядя Джек. Мозг не с первого раза осознал значение слов, произнесённых тихим безмятежным голосом племянника. Когда Джек понял – это, вероятно, конец недолгих пряток, – тело выровнялось, не успел он взять его под контроль. Ладони крепче и надёжней обхватили кухонный нож и подняли до уровня груди. По-странному беспорядочно трясущиеся руки нацелили лезвие в самый коридор, на стоявшего в проходе человека, а с уст Джека сорвался не слишком шумный изумлённо-перепуганный возглас. Уильям был там. Высокий, на удивление стройно вытянувшийся, точно гордый собой, полный убеждения. На нём в данный момент куртки не было, но кому, мать вашу, в этой ситуации на неё не безразлично? Уильям лишь в белой рубашке, словно наведался не к дяде, которого собирается убить или запугать, а к давним знакомым в гости. Джек в секундный эпизод безмолвия и затишья перед бурей неотрывно пялился на Афтона-младшего, не в силах сказать ни слова, пытался увидеть выражение лица, но то из-за темноты в коридоре и кухне нереально было сделать. Наравне со страхом выступило самовнушение. Ещё есть возможность предпринять что-то. Ещё не поздно... — Надо же. – Уильям громко и показательно усмехнулся. – Я думал, это действует на совсем малюток. Уж вряд ли подобная уловка сработает на почти старика. Удивлён, признаюсь. – сказал он незамысловато и пожал плечом. Не может быть. Джек что, сам себя выдал?.. — Пришёл устранить единственного, кто способен вмешаться в твою жизнь и испортить всё веселье? – осведомился тот, сдерживая нотки смятения и паники. Вздёрнул руки и нож повыше, то ли прибавляя себе уверенности в самозащите, то ли демонстрируя, что и он не с пустыми руками ожидал неприятного гостя. — Предположим, если тебе так угодно. – качнул головой парень и спокойно шагнул прямиком к столу. Джек обратил внимание, что в руках Уильям ничего не держал, поскольку они всего лишь были сложены на груди, никак не угрожающие кинжалом или чем бы то ни было из средств для убийства. Не верилось однако. Не мог Уильям прийти с благими намерениями. Он настроен на прямое уничтожение, шествуя почти разгульно. В нём нет ничего надёжного. Чернота определённо успела поглотить душу. Она делала это долгое время. Даже тогда, когда Уилл Афтон был ещё двенадцатилетним мальчиком. — Ты делал это, не правда ли? Я не ошибся в своих доводах? – Джек отошёл от стола на некоторое расстояние вправо, чтобы ни гарнитур, ни что-либо ещё не помешало вырваться и увернуться от нападения, если понадобится. Уильям наиграно помялся, а потом с поднятыми бровями заголосил: – Никаких "Привет, дорогой племянник!" и "Я скучал по тебе все два года!", да? И похлопываний по плечу не будет? Крепких родственных объятий? Чего-то большего? — Хватит этих игр, Уильям! – оборвал Джек с лёгкой дрожью в голосе. – Я знаю обо всех убийствах, успевших произойти в Харрикейне. И я уверен в твоей к ним причастности. — И что же? Настолько уверен, что до сих пор не обратился в полицию? Это вот какая у тебя самоуверенность в себе, дядя Джек! – Афтон-младший засмеялся до того по-простому, словно всё происходящее – сплошная потешная шутка, о которой оба в курсе. – Странные у тебя разрешения преступных опасений, не думаешь? С чего тебе подозревать меня? Ты сам не знаешь, правильно ли полагаешь. — Я правильно полагаю. – обрубил мужчина, оставляя нож в одной руке, а вторую вытягивая назад, ощупывая опору и окружающие в относительной тьме объекты. – Я видел, что происходило с тобой. Когда тебе было одиннадцать, двенадцать...Уильям, я был тем, кто наблюдал за этим. Так что я понимаю, что с тобой творится нечто неладное. Ты ведь помнишь. Ты прекрасно знаешь об этом. Тебя называли чудовищем не с проста. — Я был ребёнком. – больное задорство слетело с лица. Уильям изогнул бровь, не находя в словах дяди ничего убедительного. – Несчастный маленький мальчик, отец которого пропал. С матерью которого случилось нечто ужасное...Его никто не жалел, вот он и стремился получить внимание. Глупо воспринимать это всерьёз. — Нет, не глупо. – Джек прижался к стене, всё отступая и отступая в сторону. Уильям следил за его действиями, но ничего кроме парочки шагов к нему так и не предпринял. – И не смей лгать о том, что было. Я знаю о прошлом больше, чем ты. А ты лжец. Ты скрывал многое ото всех и продолжаешь скрывать. Ты убил тех пятерых. Не лги мне. Уильям изучал его движения, звучание голоса, не упускал ни детали в поведении Джека. Он ненадолго замолчал и не шевелился, что позволило тому несколько раз выдохнуть и поумерить пыл эмоций. Следом Джек услышал очевидное, но отвратительное и безнадёжное: — Убил. И продолжу убивать. Что с этого? Ты не остановишь меня. – при невнушительном ночном свете луны из окна не удалось разглядеть, куда Уильям убрал левую руку, но уже через три секунды в ней находился солдатский нож, принадлежавший когда-то Джеку, но бесследно исчезнувший. Юноша направил остриё на бывшего опекуна. – Не успеешь. Оба одновременно дёрнулись, только Джек, наоборот, отпрянул. Мужчина вполоборота обогнул стол, решив, что если он окажется в свободном пространстве, обойти и спастись точно не получится. Продолжая держать нож перед собой, Джек попытался сделать рывок к коридору, но Уильям быстро перекрыл путь, не позволяя обнаружить свободный проход. Ловушка захлопнулась. Капкан сработал. Было поздно что-то делать. Джек отчаянно смягчил тон: – Уилл. Мы в одной лодке. Я прошу тебя, одумайся. Мы можем нанести друг другу вред, но лучше от этого не станет. Ты не должен творить такие вещи. — Зачем ты переживаешь? Для твоего существования всё закончилось. Я не собираюсь выпускать тебя из этого дрянного дома живым, Джек. – Уильям довольно улыбнулся, широко и мечтательно. – От твоей туши не останется живого места. У меня в планах убить и безвозвратно уничтожить тебя, а потом спалить дотла это место. План чёткий и не терпит нарушений. — Я прошу лишь понять, какой это риск. – сорвано произнёс старший Афтон. – Тебе не сойдёт с рук то, что ты творишь! Я не думаю молчать, если ты отказываешься от мирного договора. О твоих чёртовых преступлениях узнают в любом случае. Пойми наконец! — Но не благодаря твоему чувству справедливости. – в ответ проговорил Уильям, наслаждённо оскалившись. – Ты не донесёшь на меня. И не собирался, правда? Ты предлагаешь решить всё мирно, ведь не хочешь сообщать обо мне в полицию, я прав? — С чего ты... — Ты не хочешь этого делать. Я как никто другой об этом догадываюсь. Ты спросишь: почему? Да потому, что об этой сокровенной тайне в курсе только мы вдвоём. – Джек попробовал понять, к чему Уильям клонит, и глаза его от возникшей внезапной мысли распахнулись. – Тебе тоже есть, что скрывать, Джек Афтон. Поэтому ты не хочешь лишних проблем с законом. Ты не окончательный идиот и знаешь о том, что знаю я. У нас компромисс, но не хочется мне оставлять его. Мне хочется одного – расправиться с тобой. В этом вся моя личная мотивация. Он, прежде неспешно подбирающийся к дяде, впавшему после произнесённых слов в явный ступор, резко и решительно замахнулся, чтобы попасть как минимум в плечо. Джек отшатнулся в последний момент, и острое лезвие прошло сбоку от него, промахиваясь с крахом. Какая бы потасовка сейчас ни произошла, она будет не на равных. Чёртова защита была у старшего разве что для безопасности и собственного спокойствия. Он тянул время, стремился договориться или проскользнуть к выходу, но его попытка не увенчалась успехом, а Джек не представлял себе, как будет обороняться несчастным кухонным ножом от Уильяма, который наступал яростно и зверски. После первого незадавшегося удара последовал второй, третий. Другой рукой парень цепко хватался за ближайшие предметы, за рубаху жертвы, приближаясь и беспрерывно нападая. Джек уворачивался и наставлял остриё для того, чтобы по нему не попали, швыряя при возможности в грядущую опасность всё, что попадётся на глаза. Он умудрился двинуть стол краем к гарнитуру, выставляя таким образом преграду, а сам ринулся из кухни, даже не задумываясь о том, чтобы оборачиваться или переводить дух. Уильям оказался упёртым и, ясное дело, куда быстрей. Рвался не как за простым неудачником, которому не посчастливилось столкнуться с ним, а как за главной своей целью. Ему нужно убить его. Ему нужно уничтожить навсегда. Он, потакая чудовищной силе, не остановится и не даст малейшего шанса на побег. Боль, которая пронзила в области лопаток, вывела из строя. Джек извернулся и пнул коробку, но спину прожгло жгучей резью, оттого он впечатался в стену, обрывисто вскрикивая. Кричать. Не получится выбраться, несмотря на то, что до входной двери надо пройти мимо одной-единственной гостиной и через остаток коридора. Значит, кричать и молить о помощи. Его должны услышать соседи, люди поблизости, если они есть. Хоть кто-нибудь. Он не издал ни звука – по его лицу сначала зарядили кулаком, затем в место ниже шеи неглубоко угодили лезвием и с неведомой силой швырнули на пол, прямо на раненную спину. Кухонный нож выскользнул из пальцев. Крика не вырвалось. Джек смог прохрипеть от вспыхнувшей резвой боли во всём теле и двух ножевых ранений, потом срывающийся голос осип и словно приглушился чем-то изнутри. Мужчина согнул руки в локтях, отполз на полшага, но его тело оказалось обездвиженным, а шею сдавили пальцами одной ладони. — Как просто всё получилось, – со скукой в голосе пробормотал Уильям, прижав к щеке Джека острый нож. – Ты должен был по идее сопротивляться куда активней, но в чём дело? – он перестал сдавливать ему шею, схватил за голову и дёрнул её в сторону, лезвием делая надрез на лице. Джек согнул ноги и оттолкнул его, чтобы попробовать встать, но по животу в тот же момент зарядили ногой, нависая и не позволяя двинуться. У него и не получилось бы от того, как сильна была боль. – Хочешь умереть? Я и не сомневался. Как можно получать удовольствие от жизни здесь? – Уильям обвёл взглядом коридор и ухмыльнулся. – Всё закончилось. Я могу сделать что хочу. Могу вспороть тебе живот, а могу нанести ещё несколько хороших ударов, бросить тут и поджечь, предварительно облив горючим. Оно же и по сей день хранится у тебя в мастерской? Ты всё ещё этакий механик? Тошнота и немые вопли подступили к горлу, когда нож пронзил левое плечо грубо и легко. Уильям ударил в то же место ещё раз. И ещё. – Ты сгоришь в мучениях не в силах кричать. Жалкий и беспомощный. — Д-да кто ты...– выплюнул из себя Джек, чувствуя теперь уже кровь во рту, не позволяющую дышать. –...кто ты, б-блять, т-такой...? Лицо над ним озарилось счастливой, победливой улыбкой. Уильям оглядел кровавое остриё, как бесподобное творение дум своих и, сжимая губы и старательно удерживаясь от ликующего смеха, ударил ножом дядю в живот. Ещё и ещё. Пока кровь бордовыми пятнами не покрыла его руки и рубашку, пока тело Джека не перестало предсмертно дёргаться. Удар за ударом. Долгожданное наслаждение. Он давно не убивал с настолько искренней улыбкой на лице. Давно уничтожение не приносило неописуемую радость. В последнее время оно делалось совсем скучным. "Я убил его. – повторял себе Уильям раз за разом.– Убил! Его больше нет, ясно? Больше нет и не будет. До чего великолепно..." Кровавые краски поблекли, когда воодушевление немного отступило. Афтон задыхался от переизбытка эмоций. Его трясло, руки устали от нанесения ранений. Уилл, проморгавшись, одышливо вздыхая от сухости и изнеможения, вдруг изнурённо продрогнул, а наслаждение исчезло вместе с полученным удовольствием. Стало почему-то холодно. Плечи поникли, а тело налилось свинцом, и Уильям, кое-как удерживая себя в полуобморочном состоянии, опёрся прямо на труп дяди Джека. Сперва, правда, не до конца это понял. Понял лишь тогда, когда опустил голову и вблизи увидел раскрытые глаза, бледное лицо и кровь. Кровь. Она была повсюду. Пол был залит ей, она пропитала пепельного цвета рубаху Джека Афтона. Вязко стекала с лезвия ножа и капала с окровавленных ладоней. Уильям взглянул на них, удивлённо открыв рот. В несоображающей голове мозг отказывался воспринимать и давать чёткие ответы. Уильям долго сидел и не понимал, где он, что с ним, и что это значит. В следующую секунду он едва не завопил. Рухнул назад и поспешил оттащить себя от тела, с хрипением выпуская из лёгких тяжёлый застоявшийся воздух, в котором отчётливо чувствуется запах чужой смерти. Его тело дрожало, крик засел в глотке, Уильям хотел закричать, но не мог. Язык заплетался, не выдавая ни слов, ни возгласов. Необъяснимо, но теперь Уильяму Афтону страшно. Страшно и невыносимо. "Почему ты убиваешься? Всё кончено. Это бессмысленно." Зажимая ладонями в крови уши, он зажмурился, бормоча бессвязное себе под нос.     "Спокойствие, приятель. Лишь спокойствие, глубокое дыхание и кровавая трапеза."