Обыкновенный преступник

121-й год по календарю Вечного (Верного) Пути

      Когда Эндман, попрощавшись с последним из жильцов третьего этажа, вытер платком вспотевший лоб и тяжело выдохнул, на улице уже смеркалось. Через ноздри в голову заползала изнуряющая духота и висла на мыслях, которые от этого не мчались, как обычно, а медленно тащились, порой замертво падая и так и не достигая точки назначения. Немного постояв в коридоре, Эндман послушал отдаленный собачий лай, больше свойственный какой-то глухой окраине, чем одному из центральных районов, и двинулся обратно к лестнице.       Молодые девушки, проживающие в комплексе, оказались перечислены Лайсоном Джеммингсом с поразительной точностью: все из них нашлись в названных апартаментах и не нашлось, более того, ни единой молодой девушки, которую бы он не перечислил. В обладании экзотическим бельем, однако, никто не сознался. Эндман, держа трусы пинцетом, демонстрировал их и так и этак, приближая и удаляя, поворачивая для обзора под разными углами, но девушки, сначала внимательно всматриваясь, затем лишь отшатывались и мотали головой, а Берта Ательсон из двадцать четвертого номера даже обрывисто вскрикнула, прижав руку к сердцу.       С окном картина рисовалась более определенная. Лайсон Джеммингс и здесь оказался прав: предположенная им дата инцидента совпала с показаниями госпожи Тарс — бойкой энергичной старушки, живущей в апартаментах рядом с окном. Госпожа Тарс услышала той ночью сперва мужские голоса, вслед за ними — звон бьющегося стекла, а далее, как ей показалось, даже глухой стук чьего-то тела о землю. Она же, по собственному признанию, и распустила слух о выброшенном из окна человеке.       «Отчего вы не сообщили об инциденте в полицию?» — спросил ее детектив.       На этом вопросе бойкость и энергичность покинули госпожу Тарс, она сморщилась, съежилась и осунулась, перестав тем самым отличаться от любой другой невзрачной старушки, и лишь пробормотала, что побоялась сообщить что-нибудь не то.       Соседка госпожи Тарс, хоть голосов никаких в ту ночь и не слышала, пожаловалась, что следующим утром не обнаружила на месте свою подставку для зонтиков, стоявшую в лестничном холле около ее двери. Детектив записал в блокнот подробные эпитеты, которыми хозяйка снабдила пропавшую подставку: большая, черная, массивная, из тяжелого металла.       «Из тяжелого металла, — удовлетворенно покивал Киртц и некоторое время посмотрел в окно, а затем спросил: — Отчего вы не заявили о пропаже в полицию?»       «Да, — отвела глаза хозяйка, — у вас там и так дел сколько… Да и побоялась ведь, знаете… Вдруг это ее, ну… конфисковали, потому что запрещено? Подставку тут было держать…»       Однако картина хоть и рисовалась, детектив вовсе не был уверен, проглядывается ли в ее слабых штрихах волнующий силуэт Лайсона Джеммингса: на его участие в этом деле все еще ничто не указывало, даже свидетельства всеслышащей госпожи Тарс.       Возвратившись на второй этаж, детектив подошел к апартаментам номер «восемнадцать» и, взглянув на часы, постучал. На часах было восемь вечера, и детектив скорее проверял гипотезу, чем рассчитывал на ответ. Расписание человека, затруднившегося вспомнить, два, три или четыре дня назад произошло какое-то событие, должно либо быть удручающе монотонным, либо хотя бы прикидываться таковым.       И расписание это, по мнению детектива, предполагало прибытие Лайсона Джеммингса к семи часам вечера в некое фиксированное место в десяти минутах ходьбы к востоку от комплекса апартаментов. Детектив вытащил из кармана сложенную гармошкой карту, отыскал на ней нужный сектор, что-то прикинул и наконец вышел из дома, двинувшись в ту сторону, где скрылась в прошлый раз за поворотом стройная фигура в желтой рубашке и серых брюках.       Вечер понедельника уже отжужжал толпами офисных служащих и длинными маршрутными автобусами, везущими домой заводских рабочих. Только магазины и кафе, ждущие своих поздних посетителей, продолжали работу. Их окна светлячками выглядывали на серо-сумеречные улицы, приманивая прохожих заставленными витринами.       Детектив шел, рассматривая вывески и внимательно вглядываясь в каждое окно, и прошел так три подряд перекрестка, прежде чем остановиться у невысокого пыльного крыльца, на козырьке которого из красных витиеватых букв было составлено: «Мир чулок». Недолго подумав, Киртц зашел внутрь.       Зазвенел дверной колокольчик, и высокая седая женщина в черной водолазке тут же поднялась со стула и встала над прилавком. Поверх строгого горла водолазки свесился ее худощавый второй подбородок, а маленькие птичьи глаза устремились к клиенту. С ноткой удивления в сухом дребезжащем голосе она поприветствовала Киртца и замолкла в ожидании. Поодаль, в углу за стеллажами, сидела, уткнувшись в книгу, девушка-подросток.       — Детектив Эндман Киртц, — представился детектив, показав удостоверение.       На лице женщины отразилась растерянность, а девушка-подросток ненадолго подняла к нему голову.       — Мне необходима ваша профессиональная консультация, — сказал детектив и достал из кармана прозрачный пакетик, из которого в свою очередь пинцетом вынул черные трусы. — Узнаете ли вы марку этого белья и есть ли у вас такое в ассортименте?       Продавщица, некоторое время без выражения посмотрев на зажатые в пинцете тесемки, четко и категорично ответила:       — Нет. У нас тут такого нет.       Однако Киртц не шелохнулся, как будто не желая принимать такой ответ, и наконец женщина с отвращением прогундосила:       — Такое… можно найти разве что на Бездонке, среди контрабанды и прочего шлака.       На это детектив удовлетворенно кивнул и только теперь убрал улику обратно в пиджак.       — Благодарю за информацию, — сказал он и уже развернулся было к выходу, как вдруг замер, словно озарившись какой-то свежей идеей.       — А может быть… — начал он, снова повернувшись к продавщице, — вы знаете место здесь неподалеку… — и, покрепче вперившись в нее глазами, после паузы продолжил: — где мужчина может приобрести себе подобное?       Как только он договорил, по желтоватому лицу продавщицы пробежались какие-то вулканические судороги, перекосившие на мгновение всю ее мимику.       — Не знаю я таких мест, — извергла она дергающимися губами.       Детектив разочарованно хмыкнул и снова направился к выходу, когда в спину ему раздался небрежный молодой голос:       — Свернете отсюда налево, на улицу Возрождения, там дальше второй по счету переулок, пройдете его до конца и потом направо, под арку, и еще поглубже пройдете, а там уже сами все увидите.       Девушка из угла, к которой обернулись и детектив, и ошарашенная продавщица, говорила с равнодушной ленцой, не оторвав даже глаз от книги, и, закончив, как ни в чем не бывало перелистнула страницу. Но Киртц тем не менее почувствовал, что вся ее речь была будто выражением какого-то протеста, направленного или по отношению к продавщице, или к общественному строю в целом.       — Протест — движущая сила прогресса, — подбодрил он девушку и, кивнув в ответ на ее неуверенно вскинутый взгляд, вышел из магазина.       Маршрут ясно подсвеченной нитью выстелился поверх мысленной карты Киртца. Он свернул налево, отсчитал переулки, свернул во второй и прошел его до конца, свернул направо, где зияла, как прогалина в другой мир, длинная подворотня, прошел по ней глубже и действительно все увидел.       Перед ним была узкая улица, запертая между огромной застекленной постройкой старого времени и несколькими жилыми домами, которые, впрочем, никаких признаков жизни в своих вытянутых темных окнах не проявляли. Обеими концами улица упиралась в тупик. Прямо над ухом Киртца — там, где он остановился, выйдя из подворотни, — гудела с перебоями синяя неоновая вывеска.       Детектив осмотрелся вокруг. Эти вывески — горизонтальные и вертикальные, фиолетовые, розовые, красные и зеленые — тянулись по всей длине улицы и замещали отсутствующие фонари, подкрашивая стены зданий, искажаясь в неровных треснутых стеклах и проливаясь разноцветными заплатками на асфальт. Детектив вышел на середину дороги, осмотрелся еще раз, и показавшаяся ему с первого взгляда безлюдной улица наконец начала оживать. Из темноты проулка между домами выплывал сигаретный дым, двигалось и подрагивало в воздухе несколько огоньков. На другой стороне улицы, в центре черного пятна, куда не доставал свет неоновых ламп, различалось копошение двух теней.       Откуда-то сзади донеслись отголоски музыки, перемешанные с неотчетливыми голосами, и детектив обернулся. Из заведения с кратким названием «Точка» выходило несколько молодых людей. Выходя, они один за другим обследовали глазами детектива и так же последовательно теряли к нему интерес. Наконец, выпустив всех, тяжелая железная дверь закрылась, прихлопнув музыку и приглушенно-желтый свет изнутри помещения. Мужчины, негромко переговариваясь, свернули в какой-то очередной незаметный закоулок и там пропали из виду.       Проводив взглядом их спины, Киртц застыл в задумчивости, отчасти чем-то удивленный и отчасти чем-то задетый; ему потребовалась целая минута, чтобы определить, откуда эти чувства взялись. Когда же в конце концов он в этом разобрался, то сразу же придумал и решение. Вернее, не придумал, а просто наткнулся на него взглядом, так как у этого решения была ярко мигающая вывеска «Антимода», которую было невозможно с его места не заметить.       Детектив зашел внутрь и через некоторое время вышел обратно, ощущая себя не иначе как альпинистом, покорившим новую вершину. Вместо потускневшей за годы рубашки на нем была белая провокационная майка, открывающая мужественную грудь, которой детектив очень гордился, и скрывающая лишь нажитый в браке живот, который детектив не так высоко ценил, а старый коричневый пиджак был заменен на новый, из ярко-салатовой атласной ткани, увидев которую детектив сразу же знал, что именно она лучше всего подойдет к цвету его глаз и к тому же будет отлично смотреться в неоновом свете улицы. Не нашел Киртц только никаких понравившихся бы ему брюк, так что пришлось остаться в своих черных.       «Посмотрел бы я, как теперь вы пройдете мимо!» — с вызовом подумал он, глядя в тот закоулок, где скрылись давешние мужчины. Свои старые вещи он оставил в примерочной и уже не собирался за ними возвращаться.       На улицу вслед за ним вышел высокий широкоплечий парень, которого Киртц, пока был внутри, идентифицировал как продавца.       — Платить кто будет? — рыкнул парень, не пряча недовольства и даже наоборот пытаясь его всем своим видом посильнее проявить.       Презрительно сощурив глаза, Киртц вытащил полицейское удостоверение, которое он до этого, вместе с блокнотом и пакетиком улик, заботливо переложил в новый пиджак, и ткнул удостоверение поближе к лицу продавца, для чего ему пришлось задрать вверх руку.       — Выставите счет конторе, — сказал детектив и, удовлетворенный покорным молчанием сверху, направился к «Точке».       Строго говоря, Киртц не слишком рассчитывал на удачу с первой попытки. Пересекая улицу, он отметил еще несколько мерцающих вывесок и мрачных металлических дверей, за которыми могли бы скрываться клубы, бары и прочие злачные места. Руководствуясь какой-то расплывчатой интуицией, Киртц выстроил их в мысленную очередь для посещения, последнее место в которой присвоил заведению с кроваво-красным названием «Крюк».       Достигнув «Точки» и нырнув внутрь, детектив сразу же окутался шумным прокуренным воздухом. Сосредоточенно нахмурившись, он принялся сквозь белесые дымы рассматривать обстановку. «Точка» была больше и вместительнее, чем могло показаться снаружи, и явно пользовалась популярностью. Длинная барная стойка ломилась от налегающих на нее посетителей; по другую сторону стойки бесновались два бармена, свирепо размахивая руками с кружками, стаканами и бутылками. Вдоль стен стояли небольшие столики с квадратными столешницами, за которыми помещалось по четыре, а иногда и по восемь человек. Подразумевался и второй этаж, куда вела лестница в противоположном конце клуба.       На танцполе, которым являлось все свободное от столиков пространство в середине зала, под невнятную и немелодичную музыку двигались люди. «Мужчины, — прошерстил танцпол глазами Киртц. — Все до единого — мужчины». В его внутреннем голосе, впрочем, не было никакого удивления, а было лишь, напротив, незыблемое чувство собственной принадлежности, за считанные мгновения распустившееся в нем из какого-то потаенного ростка. Эта группа людей, эта группа мужчин — кто-то был без рубашки, кто-то тесно прижимался своим телом к другому — податливо приняла его в себя, как только он ее коснулся, отряхнула его от шелухи прошлой жизни и одарила новыми смыслами. Она обняла его плотным кольцом, пропитала своим запахом и устремила к нему свои ладони, взгляды и дыхания. Все здесь было свое, здесь не было ничего чужого.       «И чем я только занимался все это время? — выдохнул детектив, когда толпа вынесла его к барной стойке, в которую он тут же, от захватившего его головокружения, уперся обеими руками. — Чем я занимался, когда я мог бы…»       Но на этом он запнулся, неожиданно вспомнив, чем занимался.       По лестнице в дальнем конце клуба спускались два человека. Первый, поскорее торопящийся вниз, был в неприметном сером костюме, мешковато висящем на щуплой низкой фигуре, и трепетно прижимал к груди черный кожаный портфель, в каком у клерков среднего звена было принято носить рабочие бумажки. Сбежав по ступенькам, он с брезгливой пугливостью начал пробираться к выходу, сторонясь людей и шныряя вокруг глазами. Тонкие кисточки рук нервно перехватили портфель, когда клерк прошел мимо детектива, и Эндман самодовольно усмехнулся: клерк явно не вливался сюда так же хорошо, как он сам.       Однако всему этому детектив посвятил лишь побочные, периферийные части своего детективного внимания, а вот в центре этого внимания, как в свете ярких софитов, с самого начала единолично господствовал Лайсон Джеммингс, спускавшийся по лестнице вторым. Задерживаясь на каждой ступеньке словно в кадре эксклюзивного фильма, он неспешно застегивал пуговицы светло-сиреневой шелковой рубашки. На затылке неряшливым хвостиком топорщились пшеничные волосы. Без особой целенаправленности Джеммингс оглядывал зал и танцующих на танцполе мужчин, затем, спустившись пониже, обратил глаза к барной стойке и затем, наткнувшись на задранную к нему голову Киртца, непроницаемо поморгал, сошел с лестницы и пропал в толпе.       Детектив, как будто от чего-то опомнившись, встрепенулся, вытянул шею и завертел головой по сторонам. Тесная толпа мужчин, несколько минут назад так радушно и ласково погружавшая его в себя, теперь только раздражала. Голоса вокруг, мешая сосредоточиться, отчего-то стали казаться громче. А может быть, это стала тише музыка.       Детектив встал на цыпочки, пытаясь выглянуть из-за чужих голов и плеч, безрезультатно пробежал глазами по всем углам, обернулся в другую сторону и замер. Занимавший стойку сбоку от него бугай куда-то делся, а на его месте теперь стоял неожиданно нашедшийся Лайсон Джеммингс, с любопытством осматривающий Киртца сверху вниз.       — Вы… — сказал Лайсон детективу, — работаете под прикрытием?       — Нет, — категорично ответил тот, отойдя от замешательства. — Это просто мой стиль.       — Оу, — кивнул Лайсон.       — Вам не по вкусу?       — Нет, что вы, — нахмурился Лайсон. — Замечательный стиль. Главное, что вам было по вкусу.       Киртц посмотрел в зеркало, занимавшее стену за баром, чтобы убедиться, что салатовый пиджак все еще подходит к его глазам, а провокационная майка все еще демонстрирует его мужественность, и даже для уверенности себе подмигнул. Ему показалось, что Лайсон Джеммингс двумя глазами подмигнул ему в ответ.       — Детектив, я боюсь показаться претенциозным, но… вы что, следите за мной?       Киртц отвернулся от зеркала.       — Ни в коем случае. Следить за вами было бы ужасно, подло и низко. Я нашел это место сам, — гордо заявил он и добавил: — потому что я здорово натаскан на такие вещи.       Лайсон снова подмигнул двумя глазами, и детектив теперь подумал, что это вовсе и не подмигивание, а некое выражение усталости.       — Могу ли я предложить вам напиток? — спросил Лайсон без лишнего энтузиазма.       — Это я вам предлагаю напиток, — твердо возразил Киртц и жестом подозвал одного из барменов.       Бармен, к удивлению детектива, отреагировал почти молниеносно, тут же подойдя и подставив ухо, чтобы выслушать заказ.       — Как пожелаете, — согласился Лайсон. — Я буду водку с тоником.       Детектив заказал две водки с тоником и выложил на стойку тысячекроновую бумажку.       — Как продвигается ваше расследование? — спросил Лайсон.       — Вы знаете, я сюда не о расследованиях пришел говорить.       — Хм, — Лайсон обвел глазами зал, словно только что вспомнив, где он находится. — Действительно. Место явно не для этого.       — Я пришел… чтобы пригласить вас на танец.       — Я не танцую, детектив, — после секундной паузы ответил Лайсон.       — В таком случае я арестую вас.       Светло-серые глаза спокойно и даже с некоторым укором посмотрели на Киртца.       — За то, что я не танцую? Вряд ли. Это с трудом можно назвать запрещенной деятельностью, ведь это вообще не деятельность.       — Как свободно вы трактуете закон, — нахмурился Киртц.       — Не свободнее, чем вы, — бросил в ответ Лайсон.       Киртц съел бы его глазами, если бы мог. Он съел бы его глазами, зубами и всеми частями своего тела. Как оголодавший волк, он накинулся бы на эту фарфоровую кожу, на эту нежную шею, на эти бунтарские губы и разом бы всё проглотил.       — Но… заставит ли вас что-нибудь согласиться, если уж не страх ареста? — сказал он, медленно выдохнув.       — Детектив, простите за прямоту, но что вы в самом деле от меня хотите?       Киртц не мог сказать, чего он хотел. Его бы приняли за каннибала.       — Я… кхм… я, может быть… Может быть, это и не моя вина. Может быть, вы настолько загадочны и поэтичны, что от вас невозможно чего-то в самом деле не хотеть.       Лайсон растянул губы в какую-то полоску, не слишком похожую на обрадованную улыбку, а Эндман залпом выпил поднесенную водку с тоником.       — Что ж… — заговорил он снова после молчания. — Могу ли я хотя бы проводить вас до дома сегодня? И не говорите, что вы не ходите домой. Это будет бродяжничеством, а за это уж точно предусмотрена конкретная статья.       Неслышно за шумом чужих голосов вздохнув, Лайсон покачал головой.       — Скажите, вы всегда пытаетесь знакомиться с молодыми людьми с помощью запугивания? — спросил он, с любопытством посмотрев на Киртца.       — Мне… не доводилось раньше знакомиться с молодыми людьми, — понуро признался тот. — Простите, если моя тактика оказалась неудачной.       — Ах, вот оно что… — кивнул Лайсон. — Я понимаю. Но что бы вас во мне ни привлекло, детектив, — продолжил он со вздохом, — есть несколько причин, по которым вам не стоит поддаваться этому увлечению. И мне кажется, что вы эти причины знаете не хуже…       — И тем не менее есть столько причин ему поддаться! — перебил его детектив. — Давайте я спою вам об этих причинах!       — Спо… — не успел удивиться Лайсон, как детектив зычно запел:       — Первая причина — это вы,       Лик неоспоримой красоты,       Благородный профиль и анфас       И невинный хвостик белых влас!       — А вторая причина… — продолжил детектив, но замешкался, — вторая причина — это… — И, поглядев в зеркало за баром, он вновь обрел вдохновение: — Вторая причина — это боль!       Вы выстригли волю мне под ноль,       Вы вынули сердце из меня,       И мне не прожить без вас ни дня!       — А третья причина, — разошелся детектив, — это жизнь,       Ее я не видел всю свою жизнь,       Ее я увидел только сейчас       В таинственном блеске ваших глаз!       Киртц замолчал, и лишь спустя несколько секунд после этого Лайсон закрыл рот и поверх еще прикрыл его пальцами. Пристально-распахнутым взглядом он долго смотрел на детектива и наконец заговорил, отняв ладонь от лица:       — Вы, что… Вы это сейчас?..       — Я не претендую на высочайшую оригинальность, — быстро ответил Эндман, — но мои слова идут из самого сердца.       — Мой бог… — пробормотал Лайсон, покачав головой, и посмотрел в свой стакан, только теперь в первый раз к нему притронувшись, — и что же мне с вами делать?       — Вы могли бы дать мне шанс, — сказал детектив, услышав неразборчиво произнесенный вопрос.       Лайсон вздохнул.       — Шанс… — удрученно повторил он. — Детектив, сообразили ли вы уже, чем я зарабатываю на жизнь, м? — Он вновь поднял голову к Киртцу. Короткая прядь упала на лицо, закрыв уголок глаза. — Вы ведь здорово натасканы на такие вещи.       — Я… — растерялся детектив. — У меня есть свои догадки.       — Что ж. Возможно, мне следовало бы сразу вам ответить. Я… оказываю интимные услуги. Предоставляю свое тело за деньги. Естественно, в специально отведенном для этого месте, не подумайте, — уточнил Лайсон, вновь глядя в стакан, и небрежно махнул пальцем куда-то наверх. — И, по моему опыту, существует не много людей, кто был бы готов…       — Я готов заплатить, — решительно заявил детектив, казалось, и не ожидавший ничего другого.       Лайсон перевел на него недоуменный взгляд, и хотя недоумение тут же скрылось под привычной его лицу загадочной маской, Эндман видел, что что-то не так — словно эта маска была в спешке надета наизнанку.       — Как мило, — сказал Лайсон, дернув уголками губ в каком-то подобии улыбки. — Но, боюсь, это будет для вас слишком дорого.       Он оттолкнулся от стойки и выпрямился.       — Прошу меня простить, детектив, мне нужно возвращаться к работе, — сказал он, посмотрев куда-то мимо Киртца, и шагнул в толпу.       Вскоре детектив потерял его из виду. Повернувшись к стойке, он взял стакан Лайсона и, опрокинув его в себя, вновь вперился в свое отражение.       — Ну что, Энди? — окликнул он себя. — Кто сегодня молодец? Ты сегодня молодец!       — Познакомьтесь, я Эндман Киртц! — Он накренился к растрепанному патлатому парню, занявшему место Лайсона, и победоносно воздел руки: — Звезда номинации «Шансы — в трубу-у»!       — Ри-чард, — икнул в ответ парень и мотнул головой в сторону выхода: — Хо-чешь?       Киртц с омерзением скривил верхнюю губу и отвернулся.       Лайсона этим вечером он так больше и не увидел. Покурсировав по танцполу, пока публика не начала редеть, и без удовольствия употребив у бара еще несколько стаканов водки с тоником, детектив вышел на улицу.       Ночь, только объявшая город, еще не успела пропитаться свежестью и прохладой. Подбирающийся к своему девятнадцатому числу месяц Позднего Урожая приносил в этом году лишь урожаи пыли и сухости в глотке. Детектив закашлялся и, чего-то подождав, двинулся обратно к подворотне.       Не желая, однако, полностью расставаться со своими планами, он проводил сам себя до дома Лайсона и даже немного постоял под фонарем у подъезда, изучая цепочку темных окон. Но поскольку в темных окнах ничего не менялось, а за плотными шторами не маячило радующего глаз силуэта, детектив все-таки побрел дальше и следующую остановку сделал у стоящих в закутке улицы мусорных баков.       Остановила же его здесь какая-то не вполне разборчивая мысль, отложенная еще в прежней, трезвой части его сознания. Детектив вытащил блокнот и посмотрел в него, изо всех сил пытаясь в этой мысли разобраться, а разобравшись, кивнул и ближе подошел к помойке.       Из баков торчали вверх объедки в грязных пакетах, рваные картонные коробки и обломки досок, ошипованных, как дубинки, гвоздями. По расписанию коммунальные службы должны были вывозить мусор утром понедельника, однако скоро уже наступал вторник, а мусоровоза здесь не было, по меньшей мере, с прошлой недели. Отчего-то обрадовавшись этому факту, детектив нацепил на плохо слушающиеся руки перчатки и, воззвав к своей внутренней силе, раскачал и опрокинул по очереди все три бака. Оглушающий железный лязг залил улицу вместе с тонкими ручейками помойной жижи. К ближайшим кустам помчался, ища спасения, белый кот.       Запоздало подумав о том, что лучше было бы опрокидывать каждый следующий бак лишь при необходимости, детектив зажал платком нос и посветил фонариком внутрь первого из них. Оттуда на него посмотрели разноцветные целлофановые пакеты, выразительно раскрывшие свои пестрые пасти. Немного постояв и ничего значительного среди пакетов не обнаружив, Киртц выпрямился и попытался аккуратно перешагнуть дорожку мусора перед первым баком, чтобы добраться до следующего. Получилось ли это сделать аккуратно, он и сам не вполне понял и, размазывая правой ногой по асфальту что-то скользкое, решил в изучение этого вопроса не углубляться.       Он наклонился, опершись свободной рукой о колено, и заглянул во второй бак. Свет фонарика выхватил из темноты уже знакомую картину, но детектив продолжал напряженно всматриваться внутрь, ища что-то глазами. И наконец взгляд его замер, натолкнувшись на уголок какого-то чугунного предмета, торчащий из-под завалов старого тряпья в середине бака. Детектив удовлетворенно прищурился и галочкой отметил у себя в голове:       «Черная. — А затем поставил вторую галочку: — Из тяжелого металла».       Узорчатое литье мутно блестело под пьяно качающимся лучом фонарика, а в некоторых местах блестело чуть глуше и чуть по-другому — там, где металл был покрыт запекшимися темно-бордовыми следами.

***

      Вероника стояла на берегу и, сжимая себя за плечи, хмуро смотрела в темноту реки за камышом. В животе ныли перенапряженные мышцы, желудок тянуло от пустоты. Она несколько раз медленно выдохнула, пытаясь выровнять дыхание, и снова мелко затряслась.       «Я ненавижу эту страну!» — всего несколько дней назад кричала она Ирвену вслед. Всего несколько дней назад от этой фразы ее охватывал страшный, мучительный стыд и где-то в солнечном сплетении колола горькая обида на себя.       Она любила эту страну. Она не способна была ее ненавидеть. Кричало отчаяние. Ей просто нужно было, чтобы он остановился, чтобы больше не уходил. Ей нужно было, чтобы он строго, почти рассерженно шипел ей в лицо: «Не. Кричи», — и крепко держал ее за руку. И чтобы она быстро шептала, прижимая его руку к себе еще крепче: «Ну и что, что мы дети Джонса, ну и что? Мы от этого только лучше, только яснее все видим. Мы видим, как все неправильно!» И отчаяние сработало: он не ушел. Он взял ее с собой, он разрешил ей все увидеть, он дал ей то, чего она хотела.       «Я ненавижу эту страну!» — кричала она теперь снова внутри себя.       Она любила эту страну. Иногда она всем сердцем ее ненавидела.       В отдалении раздавались голоса, приглушенно отдающие команды, стук и шорох погружаемых на судно ящиков. Вероника не знала, что внутри этих ящиков. Она могла бы спросить, но тогда этот вопрос казался ей странным, не имеющим никакого смысла. Тогда всем, что она могла перед собой видеть, были лица этих людей: изможденные, изуродованные, почти безжизненные. Она видела их до сих пор. Видела их лица с недостающими глазами, их руки с недостающими пальцами, их тела с недостающими душами.       Тихо завыл мотор катера. Серебристая рябь, ломаным рисунком покрывающая воду, закачалась на волнах. От вида этой качки Веронику снова начало мутить, и она отвернулась от берега, принявшись рассматривать ветви деревьев на опушке леса.       Невдалеке за ее спиной послышался голос Велисента, стоящего там будто на страже ее уединения.       — Если хоть волос, — тихо процедил кому-то Велисент, — упадет с ее головы, я не знаю как, но я тебя убью.       Вероника от захлестнувшего ее раздражения сжала зубы.       — Хорошо, что у тебя так трясутся коленки, — ответил бесстрастный, лишенный даже насмешки голос Ирвена. — Иначе я бы воспринял это как угрозу.       Вероника в напряжении вслушивалась в происходящее сзади, но голоса так и не возобновились. Вскоре по траве к ней приблизились мягкие шаги.       Она быстрыми движениями стерла со щек слезы, пожалев о том, что не может скрыть лицо за густыми прядями волос, собранным на затылке в хвост (на прошлой встрече Ирвен строго-настрого запретил ей распущенные волосы, а также юбки и каблуки). Оставалось надеяться лишь на то, что в темноте он ничего не заметит.       Ирвен остановился рядом, загородив шедшую от реки прохладу, и Веронике даже показалось, что от него повеяло жаром. Она не посмотрела на него, хотя именно сейчас ей почему-то очень хотелось увидеть его лицо.       — Я ошибся, что привел тебя сюда? — спросил Ирвен с каким-то понимающим разочарованием.       Вероника, внутри мгновенно вспыхнув, помотала головой — так ревностно, что хлестнула его хвостом по плечу. Ирвен молчал.       — Куда повезут этих людей? — спросила она, заставив голос не дрожать.       — За ночь они доплывут до Мансы, это приграничный поселок, и день простоят там. Не совсем там, в нескольких километрах выше по реке. Следующей ночью пересекут границу, там будет свой человек, и через пролив доберутся до Тевиля — это уже Неджелас.       Его размеренный голос действовал успокоительно. Словно сглаживал собой их раздутые от синяков лица, опущенные к земле.       — А дальше? Что с ними происходит?       — Они пытаются жить, — не сразу ответил Ирвен.       — Вы когда-нибудь были там?       — Не был.       — Но почему? — Вероника не удержалась и посмотрела на него. Слезы уже должны были высохнуть. — Из-за опасности на границе?       В холодном лунном свете его черты казались еще более резкими, чем на официальных фотографиях антитеррористического ведомства, одну из которых она украла с работы и изучала перед сном несколько вечеров подряд.       — На границе для меня нет никакой опасности, — равнодушно ответил Ирвен. — Я не был там, потому что если бы я был, то не вернулся бы назад.       — А что… — вспомнила она вдруг, — что в ящиках?       Пусть он не думает, что ее так легко шокировать. Пусть не думает, что она ничего не заметила.       — Об этом тебе еще рано знать.       — Если я даю деньги, то я должна знать, на что они идут, — твердо заявила Вероника.       Он повернулся к ней, и ей сразу же захотелось где-нибудь спрятать свой несогласный взгляд.       — Они идут на перевозку людей, — сказал Ирвен. — Они идут на бинты, лекарства и еду для этих людей. Ящики к этому не имеют никакого отношения. Они просто едут тем же маршрутом.       Вероника смотрела ему в глаза и почти дрожала.       — Я не просил тебя об этом, — сказал Ирвен, слегка помотав головой. — И я до сих пор тебя ни о чем не прошу. Это твое и только твое решение. Но тебе нужно принять его сейчас. У меня нет никакого желания тратить время на дальнейшие экскурсии.       — Я уже приняла решение, — ответила Вероника, стараясь не дать обиде просочиться в голос. — Я его с самого начала приняла.       — Что ж. Надеюсь, я об этом не пожалею, — с каким-то обреченным вздохом сказал Ирвен и сделал вдруг нечто непонятное, сперва показавшееся Веронике какой-то колдовской манипуляцией. Кратким легковесным движением проведя по своему правому предплечью, он словно собрал с него что-то в щепотку — и протянул эту щепотку Веронике, которая замерла, нахмуренно всматриваясь в зажатое между его большим и указательным пальцем… пустое место.       Пустое место было размером с большую горошину, и чем дольше Вероника стояла и смотрела сквозь эту горошину, тем острее чувствовала себя объектом какого-то розыгрыша. В конце концов, когда она уже уверилась в том, что Ирвен сейчас захохочет над ней и на всю округу объявит ее дурочкой, и когда слезы уже снова заволокли взгляд, ей вдруг показалось, что она что-то увидела. Какое-то странное искажение, еле заметное искривление воздуха между его пальцами.       Она потянулась рукой, дотронулась до этого воздуха и чуть не отдернулась от неожиданности обратно — там действительно что-то было!       — Не бойся, — сухо сказал Ирвен. — Возьми.       Вероника забрала из его пальцев невидимый предмет и осторожно ощупала его: это был маленький твердый кубик из какого-то странного, словно льнущего к коже материала.       — Что это? — спросила Вероника.       — Положи на ладонь, — сказал Ирвен вместо ответа, и она послушалась.       Он провел своим магическим движением по ее раскрытой ладони, и Вероника ахнула: кубик распластался тонким прямоугольным листом, да еще вдобавок засветился, показав на белом фоне какую-то черную надпись на незнакомом языке.       — Проведи по экрану, — скомандовал Ирвен. — И еще раз. Еще. Нажми на верхнюю строку. Теперь на стрелку.       Вероника покорно исполняла все указания, неуверенно тыкаясь пальцем в светящийся прямоугольник. Она почти не чувствовала прикосновений — это было как дотрагиваться до теплой, шелковистой воды, и ей каждый раз казалось, что экран вот-вот заструится волнами от ее движений.       — Дай ему имя, — сказал теперь Ирвен.       — Имя? — удивилась Вероника, но тут же ответила, как будто давно к этому готовилась: — Роберт. Так зовут нашего…       — Нет, — перебил Ирвен. — Это должно быть слово, которое ты не будешь использовать в реальной жизни.       Вероника задумалась, сосредоточенно посмотрев в глубину леса.       — Динго, — наконец сказала она.       — Коснись экрана и после этого скажи, — поправил ее Ирвен, никак не оценив новое имя.       Вероника коснулась экрана и повторила. В ответ ей появилась очередная непонятная надпись.       — Ты можешь позвать его по этому имени, если не сможешь найти. Запомни: звук отключен и включать его тебе категорически нельзя. Поэтому он отреагирует только световой индикацией — сначала убедись, что ты в помещении одна и никто не увидит. Но это совет на крайний случай. Во всех остальных случаях держи его либо при себе, либо в строго определенном месте — и таком, где он точно не попадется никому на глаза.       Удовлетворившись серьезным кивком в ответ, Ирвен дал еще несколько указаний о том, куда нажать, после чего экран чуть сбавил яркость, став полупрозрачным, и в его центре остался лишь небольшой квадратик с непонятным Веронике зеленым значком.       — Всё, — сказал Ирвен. — Он настроен на твою ДНК и откроется только тебе. Для всех остальных это будет выглядеть как бесполезный кусок пластмассы.       — На мою что? — переспросила Вероника.       — Неважно. На твою кожу. В руках другого человека он работать не будет. И тем не менее — никто не должен у тебя это найти. Ты поняла? Никто. Если его найдут — ты подведешь меня, ты подведешь сотни людей, ты подведешь все дело.       — Я не подведу, — сказала Вероника, посмотрев на него как будто посеревшими от страха глазами. — Я буду очень осторожна.       — Здесь убраны практически все функции, кроме базовых сообщений. Это всё, что тебе нужно. Нажми. — Ирвен показал на зеленый значок, и она коснулась его пальцем. Открылся пустой белый экран. — Когда от меня придет сообщение, ты увидишь его здесь и сможешь…       — Солист, — вдруг негромко окликнули сзади. Ирвен обернулся.       Вероника и прежде сегодня слышала это слово. Первый раз когда их только привезли — в кузове какого-то фургона, со странными глухими наушниками на головах. «Солист! Приехали твои гости», — объявил устрашающе широкоплечий, пахнущий потом мужчина с автоматом наперевес, как только снял с нее наушники. От резкого звука после долгой тишины она испугалась и отшатнулась от него, с досадой подумав о том, что наверняка вызвала этим презрительную усмешку на его закрытом ниже глаз лице.       Второй раз она слышала это слово от того же самого парня, который стоял теперь рядом с ее братом и выжидающе смотрел на Ирвена. «Это ты с Солистом обсуждай, я больше в этот курятник ногой не сунусь», — выловила она из его разговора с каким-то совсем юным — явно младше нее — пацаном, когда они проходили мимо, ведя к лодке едва держащегося на ногах старика. «Ты, Рени, неадаптированный и устаревший, как бабушкина шапка из нандатры», — услышала она ответ пацана, но дальнейшие скомканные ругательства в исполнении Рени уже не разобрала.       — Мы всё, — сказал Рени. — Тебя ждать или ты опять с торгашами поедешь?       — Ну, видимо, не поеду, — подумав, сказал Ирвен и показал на одну из машин, которая выворачивала на колею, ведущую к лесу.       Рени нехотно обернулся и затем снова вперил в Ирвена взгляд, как будто ему лень было думать, что означает такой ответ.       — Я сейчас закончу, — кивнул Ирвен. — Подождите.       Он повернулся к Веронике, которая, оставшись на несколько секунд без надзора, принялась самостоятельно экспериментировать с необычным подарком и теперь с открытым ртом наблюдала, как, словно припаянный, он не падает с повернутой вниз ладони. Она слегка тряхнула рукой, потом тряхнула второй раз — и он все же полетел на землю. Испугавшись, Вероника тут же кинулась его искать, но чуть только ее руки зарылись в траву, как этот странный теплый материал снова приник к ее ладони.       — Ого-о-о… — завороженно протянула она, поднимаясь.       — Осторожнее, — сказал Ирвен. — Когда он в руке, то по умолчанию включена слабая фиксация.       — А… как его… снова… — забормотала Вероника, безуспешно пытаясь сжать пластину в кубик.       — Ты научишься, — сказал Ирвен и повторил свой трюк с магической щепоткой, на что Вероника отреагировала новым восторженным вздохом. — Но помни: это не игрушка. Будешь обращаться с ним как с игрушкой — и это может стоить кому-то жизни.       — Хорошо, — серьезно закивала Вероника, но потом быстро замотала головой и поправилась: — То есть нет, не буду как с игрушкой.       — Теперь, — сказал Ирвен и достал из внутреннего кармана куртки какой-то толстый, чуть изогнутый диск, похожий на плоскую тарелку, — штука посложнее. В размере ее уменьшить нельзя, так что тебе придется каким-то образом пронести это с собой незамеченным. Это, упрощенно говоря, выпрямляющая антенна с батарейкой. Она преобразует радиоволны от спутника в постоянный… — Он замолчал, внимательно глядя внутрь ошарашенных и восхищенных глаз Вероники.       — Постоянный?.. — с надеждой подхватила она.       — …Ток, — вздохнул, напротив, безо всякой надежды Ирвен и махнул рукой. — В общем. Запоминай. Раз в неделю кладешь эту штуку на окно или еще куда-то, чтобы она находилась под открытым небом. Пролежать она так должна как минимум час. Вот тут, видишь, зеленый индикатор? Это означает, что она полностью заряжена. Дальше эту батарейку ты можешь в любой момент использовать для подзарядки своего устройства. Для этого делать ничего специального не нужно, достаточно, чтобы они находились в одной комнате, зарядка будет происходить сама собой.       — Ма-агией… — прошептала Вероника, но Ирвен услышал.       — Нет, никакой не магией, — строго сказал он. — Это обыкновенная физика. В общем… просто делай, как я говорю.       Он протянул диск Веронике, и та аккуратно, почти с благоговением забрала его и спрятала под толстовку, заткнув за пояс штанов. Ирвен некоторое время помолчал, о чем-то раздумывая. Словно воспользовавшись паузой, с разных сторон разразились кваканьем невидимые в траве лягушки.       — Когда вы ехали сюда, кто-то заговаривал с вами? — спросил наконец Ирвен, видимо, закончив с техническими указаниями.       — Нет. Мы вообще всю дорогу были в этих наушниках…       — Обратно поедешь с теми же людьми. Самое главное правило помнишь?       — Да, помню, — ответила Вероника, прочесав в голове все многочисленные главные правила и выбрав из них наиболее подходящее контексту: — Никому не говорить правду о том, кто мы.       Ирвен продолжал смотреть на нее без изменений в лице, так что она не сразу поняла, угадала она или нет.       — Ты понимаешь, почему это важно? — заговорил он, еще серьезнее нависнув над ней. — Ты понимаешь, почему никому нельзя знать? Черт, — наконец отпрянул он, когда она кивнула, и почесал затылок, — я бы и сам предпочел не знать.       Веронике казалось, что она понимала. Может быть, не столько умом, сколько сердцем. Тем самым сердцем, которое так бешено колотилось, пока она смотрела в черное дуло автомата и ждала своей смерти, не способная ни отвернуться, ни пошевелиться. Этот парализующий страх до сих пор охватывал ее при каждом воспоминании о том вечере, словно прорвавшееся из кошмара в явь чудовище с ненасытными мохнатыми лапами. И единственное спасение от него…       Ирвен повернулся и посмотрел на нее. Глаза у него уже были спокойные. Они были надежные и где-то в глубине у них было тепло. Только глядя в них, Вероника уже откуда-то знала: он не позволит ничему плохому случиться с ней. Пока он рядом, он не позволит.       Ирвен показал куда-то вбок большим пальцем. Она обернулась: палец указывал на Велисента, подошедшего к ним ближе и явно с нетерпением чего-то ожидающего.       — И раз таскаешь его с собой, — сказал Ирвен, покачав кулаком с оттопыренным пальцем в такт своим словам, — то отвечаешь и за него.       — Это не она меня таскает, — долетел сбоку голос Велисента, — это я разрешаю ей ходить на ваши свиданки под моим присмотром. А ответить я сам за себя могу, так что отчего бы тебе не высказать мне все напрямую?       — Может, в таком случае и не стоило бы разрешать, — жестко сказал Ирвен, подойдя к Велисенту, и, чуть задержавшись рядом с ним, пошел дальше, к сгрудившимся невдалеке у машин людям.       Вероника угрожающе изогнула пальцы в метафорические когти и молниеносно приблизилась к брату.       — Господи, когда ты уже повзрослеешь? — накинулась она на Велисента.       — Я повзрослею? — возмутился тот. — Это, кажется, не я тут играю в партизанку.       Сестра, не став комментировать, лишь осуждающе покачала головой.       — Что он тебе дал? — спросил Велисент.       — Это пря… прямолинейная… — Вероника запнулась и сердито цыкнула: — Неважно. Это связное устройство.       — Если у тебя кто-то найдет это связное устройство… — предостерегающе начал Велисент, но сестра тут же взорвалась негодованием.       — Ой, да хватит, знаю я всё! Никто не найдет ничего.       Она собралась уже последовать за Ирвеном, но брат остановил ее за руку.       — Ты понимаешь, — сказал он тихо, когда она обернулась, — что мы сейчас соучастники в каком-то… — Он замолчал, медленно водя пальцем из стороны в сторону, показывая то на реку, то на людей рядом с машинами, то на лес, и Вероника только сейчас заметила, что и рука, и голос у него слегка дрожат. — Бог вообще знает в чем. Мы даже не знаем, кто были эти люди, которых увезли… Это он говорит, что они несправедливо арестованные, что их там кто-то пытал и признания выбивал, но с чего мы должны ему верить? Это с тем же успехом могут быть обыкновенные преступники! — перешел он на громкий заговорщицкий шепот.       — Беременная девушка тоже преступница? — съязвила Вероника, немного, однако, смягчившись. — И тот старик, который еле шел?       — Ты слишком доверчива. Да может, они вообще сами с ними это сделали, чтобы ты слезу пустила. Как удобно — денежки сами себя предлагают и так и норовят упасть в руки, надо только пальчиком подтолкнуть.       — Это все равно не наши деньги, — равнодушно пожала плечами Вероника. — Я не понимаю, почему тебе их так жалко.       — Мне нас жалко, а не деньги. Как потом нам выбираться из этого? Или ты планируешь их всю жизнь кормить? Что если потом ты захочешь отказаться? Ты представляешь, что они сделают, когда сочтут, что мы слишком много знаем и что риск для них слишком велик?       — Не паникуй, — остановила его Вероника. — Ты просто выдумал себе какие-то ужасы и боишься теперь. Потому что ты всегда выдумываешь самое худшее. Но самого худшего почти никогда не бывает. Перестань видеть в них врагов. Не они наши враги. Да, может, они и нарушают закон, но в этих условиях, в этих условиях это единственный способ борьбы. В этих условиях по-другому и не получится. И мы не можем теперь им не помочь. Потому что как иначе ты сможешь жить? Как ты будешь себя чувствовать теперь, зная все это? Увидев всех этих людей? Ты сможешь как ни в чем не бывало продолжать жить в роскоши и ни о чем не беспокоиться, когда столько людей страдает? М? Ты действительно сможешь? А, Ви? Ты сможешь? Потому что я — нет. Я — не смогу.

***

      Велисент смог бы. Он смог бы вернуться домой, лечь спать и никогда больше не вспоминать об этом. Он не только смог бы — он лишь этого единственного и хотел. Никаких больше ночных вылазок, никаких поездок в фургоне с компанией вооруженных бандитов, никакого Ирвена Эберхарта — это ли не сказка?       Преступник он или нет, террорист или подпольный герой — Эберхарт был угрозой. Их благополучию, их счастью, всему порядку их существования. Велисент в точности не знал, на что Эберхарт был способен, однако совершенно ясно видел, что невинным праведным гуманистом тот быть никак не мог. Любые гуманистические принципы, попав в радикальные клещи такого человека, неизбежно были бы переплавлены, изогнуты до неузнаваемости в заранее вылитую по его желанию форму. Он либо слепой идеалист, либо просто лицемер — и любого из них следовало бы опасаться.       Как глубоко Велисент выдохнул, когда Эберхарт, чертыхнувшись, ушел, не захотев иметь никакого дела с отпрысками Вечного Лидера. Велисент практически отправил ему вслед воздушный поцелуй и чуть не перекрестил его на удачу, пожелав ему здоровья и успехов во всех начинаниях. И как наивно было верить, что сестра его так просто отпустит. Что она не помчится за ним с истошными криками и не убедит его остаться. О, она могла, она умела убеждать. Умолять, упрашивать, вцепляться в душу своими синими глазами.       Глупое девчачье увлечение. Велисент ни на мгновение не верил, что сестрой движет какая-то идеология. Будь этот Эберхарт вонючим брюхастым стариком или даже обычным неуверенным в себе гуманистом-очкариком — и никакие кулоны-шестилистники и толпы истязаемых жертв правительственной бормашины не заставили бы ее так ревностно бежать ему на помощь. Но нет, его угораздило оказаться…       — Как тебе посиделки с девочками? — прервал мысли Велисента мягкий заинтересованный голос.       Велисент посмотрел вниз, на Бэйла, осознав, что чужие губы уже некоторое время не касаются его живота. Бэйл лежал на нем, устроив руку под подбородком, а другой рукой задумчиво поглаживал его вдоль ребер. Велисент улыбнулся и забрался пальцами ему в волосы.       — С тобой лучше.       — Правда? — спросил Бэйл с игривым недоверием. — Ты так часто предпочитаешь их мне, что я уже начал сомневаться.       Велисент потянул его к себе, и Бэйл подвинулся повыше, коснулся носом его носа.       — Ты же знаешь, — сказал Велисент. — После нападения Вероника не чувствует себя спокойно. Я нужен ей сейчас. Я надеюсь… Надеюсь, что скоро у нее это пройдет.       — Я знаю. — Бэйл погладил пальцем его щеку. — Это просто горькие шутки одного брошенного и покину…       Велисент закрыл ему рот поцелуем, и Бэйл не без удовольствия замычал.       Это был самый радикальный протест, на какой Велисент был способен. Тихое, бескровное несогласие. Без жертв, революций и насильственных переворотов. Без автоматов, поездок в фургонах и Ирвена Эберхарта. Но нет, угораздило же его оказаться…       Велисент обхватил обнаженное тело Бэйла и в сильном возбуждении прижал его к себе.