Филипп Лунин и драконье училище

— Ясно, почему Таната его не носила, — шепчет мне Лууна, когда кузнец-артефактор Таумиэль расправляет перед нами тему сегодняшнего занятия: драконьих размера и фасона паранджу из чёрного и серо-коричневого шёлка. В манжеты и подолы вплетены маленькие гладкие чёрные камни, собранные в асимметричные узоры. — Плащ Беззвёздной Ночи. Его вредно долго держать на свету, — Таумиэль водит вуалью в разные стороны, чтобы ученики видели, как размываются и исчезают узоры, а потом сворачивает одеяние и складывает его обратно в ларь. — Зато в тени он позволяет превосходно сливаться с окружением и становиться практически невидимым. — Но это просто мимикрия, чего тут волшебного? — интересуется крепкий антропёс из учеников, даже не поднимая руку. Но Таумиэлю нормально общаться в таком ключе: — Усиление мимикрии, защита от теневой магии и темноты. При полном заряде можно исторгнуть излишки тьмы из материи в пространство вокруг себя, образовав темноту абсолютную. — А можно полюбопытствовать, чьего производства это одеяние? — интересуюсь я. — Мне кажется, это довольно похоже на работу тёмных эльфов… — Впервые этот плащ был упомянут в истории как собственность авваатерской поэтессы Альры Феникс. Тем, кто уже посещает факультативы по литературе, — вероятно, Таумиэль намекал на кружок Танаты, — она известна как знаменитый творец и видная оппозиционерка деспотии Радвера. Хотя скорее всего эти диссидентские настроения она не выносила за пределы литературных салонов. Тем не менее, по ночам она активно боролась против хорламировщины не только словом, но и делом. Для этого она и имела эту превосходную маскировочную одежду. Сделала ли Альра её сама или заказала Тёмному, неизвестно. Вполне могла и сама, так как она была в измерении Тени и обучалась там, хотя многие считают это хвастливой выдумкой. Я нахмуриваюсь, вспоминая несчастный призрак: — Прошу прощения, но не будет ли невежливо тогда поинтересоваться, как это плащ очутился здесь? Насколько мне известно, от Альры ничего не осталось — что не было уничтожено, то было конфисковано. — Так и есть. После её смерти от лап её лже-подруги Танаты Парастас, — ничего себе Таумиэль выбрал тему урока для задания правильных взглядов студенчеству… — плащ был сдан в Башню Тысячи Огней: главную цитадель Хардола, возведённую на Верхних Слоях ещё Мирдалом, но достроенную до реального мира только при Радвере. Однако плащ оттуда украли. В артефактный фонд Аднирваны он попал из вещей Танаты после обыска в её доме. Лууна усмехается. Продолжая играть в стиле школьном, она суёт мне записку: «Это я ему дала за пули». Я едва поспеваю прочитать записку, прежде чем Таумиэль сжигает её магией прямо в моих руках. Эй, эдак ведь и обжечь недолго! А впрочем… можно понять, почему именно этот текст он не желал бы видеть у кого-то ещё. Не будем нервничать. — Но, полагаю, как бы этот плащ ни был сделан, это работа высокого качества? Далеко не ученического, скажем так? — спокойно уточняю я. Столь же спокойно, несмотря на «пламенный негатив» только что, Таумиэль ведёт носом: — Довольно средняя работа. Максимум возможностей: позволит реально стать тенью на десять мигов. Но эта вещь очень характерная, и подобное достижимо на вашем уровне. На этом примере я покажу вам сегодня, как можно создавать простые, но полезные артефакты, насыщая предмет сырой стихией. Итак, берите ваши палочки, это облегчит вам работу. Вы же принесли с собой «болванку», предмет, который станет артефактом, или мне вам выдавать? Так… — натолкнувшись на растерянность в глазах учеников, Таумиэль отворачивается, уходит в кузницу и зовёт за собой хвостом. Я, с интересом, следом — разумеется, подав руку Лууне. Конечно, физически это ни к чему, но очень приятно душевно лишний раз ненавязчиво, так сказать, поднять флаг рядом. Думаю, примерно так же она притиснула совсем недавно меня за локоть к её боку посильнее, когда мы рука об руку заруливали на занятие. Как и в прошлый раз на дополнительном часе с Таумиэлем, мы разбиваемся на группы. Я, разумеется, снова с Лууной, и снова у наковальни. Хотя мы и не собираемся на этот раз работать с формой металла, так всегда и бывает на лабораторках — у каких осциллографов расселись на первом занятии, так потом и сидите. — Годится? — Лууна кладёт на наковальню серебряный браслет. — Думаю, да. Только, надеюсь, его не придётся перековывать… он такой красивый! — оценивающе-одобрительным взглядом смотрю на эту драгоценность. — Ага, на такие я только любовалась раньше… — задумывается Лууна о чём-то до того, как до нас доходит очередь Таумиэля: — Молодцы, хоть кто-то предусмотрительный. Можем начать, пока оболтусы роятся в заготовках. Какую стихию будем вкачивать? Серебро — металл стихии воды, положительной энергии и женского начала, такие аспекты будут впитываться лучше. — Тогда, полагаю, это отлично подойдёт тебе, Лууна, — улыбаюсь я. — А мне лучше подождать, пока не обзаведусь рубином. — Работать вы будете оба, и стихии не из себя качать, так что не отлынивай, «женскую» энергию ты проводить сможешь. Но сначала обязательный шаг для создания артефакта — очистка «болванки» от её старой энергии. Берите палочки, — Таумиэль ждёт, пока мы исполним требование, — и через них проводите энергию с их торца через кончик в артефакт, чтобы она смыла и выдула всё, что там было раньше. Работайте, потом идите за элементальным сырьём вон туда, — он показывает крылом на одну из кладовок и перешёл к другой группе. — Трахать, что за стыд! Вы б ещё консервную банку… — Предлагаю с разных сторон, но в противоположных направлениях «дуть», — прикидываю я, смотря на браслет. — Как в знаке Инь-Ян. Быстрее сделаем. Начинаем? — Скрестим струи? — подкалывает меня Лууна. — А не будем мешать друг другу разным направлением дутья? Это ж физика, или как она в магии там? — Нет-нет, не в пересечении, а параллельно, — черчу я палочкой линии в воздухе. — Смотри: ты делаешь касательную с этой стороны, а я — с этой, но с обратным вектором. Затем начинаем медленно делать круг, чтобы касательные оставались приложены к кольцу браслета, будучи параллельны друг другу. Как опишем вокруг браслета полукольцо каждый — всё и вымоем. — Давай, — она соглашается, хотя в глазах ясно читается, что по её мнению я выбрал очень уж перемудрённый вариант. Лууна выставляет палочку вместе со мной и гонит по ней обычно незаметную фоновую прану. Для того, чтобы лучше чувствовать процесс, я время от времени подношу руку почти к самому браслету, по мере изменения фона кивая Лууне и делая шаг дальше. Сомкнув два полукруга в одно кольцо, мы оказываемся на противоположных местах от старта. — Всё, готово, — я опускаю палочку. — Пошли за сырьём? На стеллажах подсобки с вырезанными на них защитными рунами находятся кубические ящички из керамики с символами стихий на них. В той колдовской книге, по которой я учил праговор, эти символы имелись, так что в местной символогии я, по счастью, разбираюсь, и даже подсказываю Лууне, какой сосуд что должен хранить. Она выбирает контейнер с эссенцией «женственности», довольно тяжёлый, но дотаскивает его до нашего рабочего места, отказываясь от моей помощи. Внутри шкатулки — большая банка с засохшей кровью. — Эм… — нервно морщусь я, глядя внутрь. — Надеюсь только, это не менструальная кровь… — Только менструальная, — подоспевает Таумиэль. — Теперь точно так же с помощью палочек вытягивайте энергию из неё и наполняйте браслет. На этот раз вкладывайте аккуратнее, а не выдувая. Не останавливайтесь, даже если покажется, что браслет лопнет, энергия будет концентрироваться всё сильнее и переходить в новые качества. Сырьё после работы можете выбросить. — А процесс должен идти напрямую или сначала вытянуть энергию в палочку или даже в себя, а потом уже передавать внутрь браслета? — уточняю я, с сомнением глядя на банку. — Напрямую, чтобы не засорить, — Таумиэль только успевает бросить, прежде чем перейти объяснять другому столу. Лууна, глядя в банку, пару раз дёргает носом: — Это у кого столько набрали… Не узнаю расу по запаху. — Ну, если уж совсем новая даже для тебя… — развожу я руками. — А у кого — невелика разница, может, это просто от разных, эм, донорш набор. Ну что — начинаем? Предлагаю банку вот сюда, браслет напротив, а палочки приставляем с разных сторон вот так, словно это соединяющие оба пункта рельсы. Выбор Лууны со стихией я всецело одобряю, а вот то, что нам приходится возиться с просрочкой для вампиров — увольте, нет! Почему всем другим группам достаются ингредиенты в миллиард раз приятнее?.. Светящиеся и потрескивающие камушки, горный снег в термосе, розы пустыни… Но, когда мы уже десять минут вливаем в браслет энергию из материи банки, браслет начинает преображаться, узоры его будто оживают и фрактально двигаются, напоминая морские волны, ветви на ветру и то, как на окне нарастает иней. Браслет становился красивее постепенно и еле заметно, но ощутимо, как раскрывающийся утром цветок, только не особо меняя своей формы. Энергия в банке кончается где-то на стадии, когда скифские царицы уже не казались достойными этого украшения, и я преподнёс бы его разве что своим девушкам или даже самой Радине — она бы вряд ли сочла, что такое божественное произведение ей не по статусу. — Нормально, — Таумиэль оценивает, не особо воодушевившись. — Не слишком практичные понты, но я примерно такую финтифлюгерность приносил на аудиенции хардольцам. Зачёт, свободны. — Он угадал, — Лууна говорит мне уже на выходе, отдавая мне украшение. — Это для Кальции. После той ночи… стыдно как-то оставлять у себя «лут» с её мамки. — Так это тоже от неё? — удивлённо хмыкаю я. — Не ожидал… Впрочем, могу понять. — Забыл, что ли? — вздыхает Лууна. — Мы же эту штучку нашли в тот самый вечер, когда ты бомбу от Танаты обезвреживал. — Забыл, — искренне признаюсь я. — Мелочи уже из головы вылетели… — Шикарно, если серебряный браслет для тебя — мелочь, — одобрительно усмехается Лууна. — Богатым будешь. — Ежели сделаю драконью карьеру — непременно, — отшучиваюсь я. — А как ты думаешь, какие теперь у браслета этого, ну… особенности появились? Едва ли только такая вот… должен признать, удивительная красота. — Будет удивительная красота и у Кальции. Я буду знать, что если у тебя на неё встаёт, то лишь от магии, а так ты бы продолжал только на меня смотреть, — она улыбается, но со скрытой грустью. — Ладно, пойдём стрелять дичь, потом к ней. — Ты помнишь, что я тебе говорил тогда, у заводи? — мягко спрашиваю я, нежно проводя пальцами по её гриве. — Мой конечный выбор между вами — это ты. Всегда ты. На неё у меня встаёт, не буду врать. Но встаёт много на кого, а вот сердце тянет не абы к кому. Понимаешь? — Считай, я сама такая, — обнимает она меня за талию на зависть другим ученикам. — Мне не нравилось в ней именно то, что она тебя динамила и вы оба писдомучилися. Последнее слово она аккуратно выговаривает в привычном мне русском звучании, но общий результат получается настолько непривычным, что я даже зависаю на несколько мгновений, пытаясь понять, что именно она имела в виду. Получается… не очень. — Эм… Извини, что-что мы делали? Лууна нервно поводит ушами: — Шлюх… Не так сказала, да? Я просто несколько заинтересовалась, как вы ругаетесь… помнишь, ты мне про ваш мат рассказывал? Решила тут на досуге глянуть. Я сейчас имела в виду «вагинострадали». М-да, не так я желал бы знакомить девушку с русским языком. Но что поделаешь, Пушкин не матерился… при даме, во всяком случае. — Тогда это будет… сейчас… — на всякий случай осматриваюсь по сторонам. — Наверно, так и будет, «пиздострадали». Тут простая замена. Луна повторила с акцентом, очень чётко выговаривая буквы. — Зачем людям отдельный язык для ругательств? — она выдыхает через ноздри и размыкая наши объятия, но продолжая держать за руку и задумчиво играя пальцами с моими. — Специализация, — несколько поразмыслив, отвечаю я. — Это скорее не язык, а специальный жаргон. Вроде того, который возникает в любом обособившимся деле. Чтобы подчеркнуть узкопрофильность среди людей, которые этим занимаются. — Бляте, — на манер праговора она произнесла и «редуцированный» в русском мягкий знак. — Ругаются все! Это не жаргон! Это даже не задроты, которые фармят овердевятька лута… — Да, но некоторые ругаются иногда, от случая к случаю, — пожимаю я плечами. — А некоторые так, что нецензурные слова едва ли не чаще обычных. Как результат — получается, что бывают профессиональные ругательщики… Учитывая же многозначность слов нашего мата, он для этого подходит особенно. Лууна снова покачала головой и вздохнула: — Хотела твой родной язык выучить, а приходится учить два. Или две половины, член поймёшь. — Мой язык? — повторяю я, ощущая, как начинаю широко и, наверно, по-дурацки улыбаться. — Это… так классно! То бишь, так мило с твоей стороны… Блин. Даже не знаю, как сказать! Но, в общем… мне это дико приятно! Если что, спрашивай о чём угодно, готов со всем помочь! — Хех… — у неё тоже поднимаются настроение, уши и хвост. — Почему есть отрицательный «писдец» и положительный «писдат», отрицательный «хуöв», а положительного «хуä» нет? Мизоандрия или я плохо искала? — Имеется положительный вариант «охуенный» — после мимолётного раздумья отвечаю я. — Помню, анекдот даже такой имеется. На стене туалета в универе три надписи. Первая: «Студент! Помни: ты держишь в руках твоё будущее!» Вторая: «А почему оно такое хуёвое?» Третья: «У кого хуёвое, а у кого и охуенное!» — Но это с префиксом уже… Впрочем, ладно, учту, — Лууна глядит на прохожих в ровном, как при Версале, парке, и довольно ловит что одобряющие взгляды от профессоров, что завистливые от других первогодок, что шокированные от тех, кто чуть подслушал диалог. Пожелав произвести ещё больше эффекта, гончая прищурилась и слегка лизнула мне ухо. — Ä люблю тибä. Всё, остальное на нашем месте, им и так многовато. А с тобой ещё не начала! — Жду продолжения, — я довольно щурюсь, завожу длинную прядку за миловидно-острое ушко гончей, после чего шепчу в него же: — Же ву зем, во ай нин, их либе дих. Надеюсь, в той книге, где я вычитал эту тройку признаний в любви, не наврали с произношением. Лууна, не столь образованная, в ответ ограничивается жестами, правда, скорее неприличными, но примерно того же смысла. Довольно фыркнув в ответ, я нежно провожу носом по её уху, задорно шлёпнувшему тот в ответ. «На охоту за моими лапами?» О, да, Лууна! И не только лапами… Ведь теперь, слава Сёстрам, нам уже ничего не мешает! Сегодня весь обычный процесс поиска и поимки дичи течёт без сучка, без задоринки, что мне однозначно видится добрым предзнаменованием. Ну, не то чтобы я в принципе ожидал от этого дня что-то подозрительное, но то время, что я уже провёл в академии, дало мне понять, что самые разнообразные случайности здесь происходят. Более того — они имеют обыкновение делать это без какого-либо предупреждения, так что лучше относиться ко спокойному времени, как к драгоценному ресурсу. Интересно, размышляет ли о чём-то аналогичном сейчас Лууна? Впрочем, учитывая то, откуда она родом — вероятно, ей это не в новинку. Отохотившись, мы берём привычный курс на кампус. Я то и дело бросаю на канидку беглые взгляды. Она на меня — тоже, а иногда наши глаза в такие моменты просто встречаются, заставляя тут же смущённо отводить те в сторону. Дойдя до уже отлично знакомого нам места, откуда так удобно завернуть к заводи, мы, не сговариваясь, останавливаемся и осматриваемся. Тишина. Пустой простор. Только мы двое. Я вопрошающе чуть качаю головой в сторону заводи, и гончая, еле заметно заалев, коротко кивает в ответ. Слова настолько не нужны, что не звучат вообще, пока перед нами не разворачивается уют нашего тайного местечка. — Итак… — наконец размыкает губы гончая. — Начало, как обычно? — Я за подогревом… — согласно киваю я, сбрасывая груз на траву. — А я за водой, — весело кивает Лууна, опуская рядом её долю. Спустя непродолжительное время мы уже сидим рядышком на нашем бревне, в облаках пара, плавающих вокруг над нагретой водой. Сидим — и продолжаем всё так же вопросительно переглядываться. У меня начинает появляться ощущение, что что-то здесь выглядит глупо… — Да твою ж жопу налево! — вторя моим мыслям, канидка шлёпает ладонью по бревну. — Мы столько шли к этому, столько ждали, когда наконец-то сможем помять травку без препон и ограничений. А теперь-то чего застыли? — Меня тоже это интересует, — сознаюсь я. — Наверно, именно потому, что к ограничениям-то мы привыкли, а вот как без этого теперь… — Неизвестность? — Лууна приподнимает брови, раздумчиво болтая лапами в воде. — Неопределённость, — соглашаюсь я, глядя на те. — Окей, тогда начнём с того, что определено, — решительно кивает гончая. — Что ты сейчас — вот прямо сейчас! — желаешь со мной сделать? — Поцеловать тебя, — отвечаю я, встречаясь с канидкой взглядами. — Тогда… чего ты ждёшь, кобель? — смущённо поводит она плечами. — Вот она я. Целуй. Я бережно подаюсь вперёд и, обняв правой рукой её за плечи, а левой переплетя с нею пальцы, ласково, неторопливо касаюсь её губ моими. Все движения плавные — отчасти из нежелания где-то напортачить в самом первом… легальном, как бы смешно это ни звучало, поцелуе. А отчасти из желания как можно полней, тщательней прочувствовать каждый момент. Лууна, прикрыв глаза, подаётся мне навстречу. Её движения поначалу такие же аккуратные, но понемногу становятся всё нетерпеливее. Губы гончей начинают мало-помалу сминать мои, а длинный язык словно просачивается между ними мне в рот, нащупывая мой собственный, начиная ласкать и дразнить его. Чувствую, что начинаю разгорячаться сам. Это длится ещё где-то около минуты, прежде чем мы расцепляемся, тяжело дыша в лица друг другу. — Пункт первый выполнен, а? — Есть такое, — довольно ухмыляюсь я. — Ты сладкая. Очень сладкая. Новый румянец трогает скулы гончей под шерстью. — Неси меня на берег. И раздевай. Кивнув, я поднимаюсь на ноги и подсовываю руки под её лопатки и бёдра. Всё почти так же, как тогда, в первый раз… Вот только сейчас намного слаще, ибо я знаю, что теперь уже на берегу мне не скажут «стоп». Лууна похлопывает меня по плечу, зовя остановиться, ещё даже до того, как я добредаю до травы — а затем соскальзывает с рук на песок. — Как жаль пачкать такие великолепные лапы… — шутливо протягиваю я, вспоминая всё тот же наш незабвенный первый раз в этой заводи. — Всё запланировано, милый, — предвкушающе улыбается в ответ канидка. — А теперь — давай… Раздень меня! — Без проблем, — весело щурюсь я, делая шаг вперёд. Слегка распустив шнуровку топика, я подсовываю пальцы под его нижний край и плавно стягиваю наверх, через поднятые руки Лууны. — На траву, — коротко дёргает она головой в сторону, не разрывая глазного контакта между нами. — Бросай всё на траву. Послушно отправив туда топик, кажущийся в руке удивительно лёгким, я слегка касаюсь пальцем одного из длинных шипов на её ошейнике. — Это тоже снимать? — М-м… Нет, — немного поразмыслив, качает головой гончая. — Ошейник оставь. Всё остальное — снимай! — Тогда продолжу, где остановился… Подавшись ещё ближе, я завожу руки ей за спину, нащупывая застёжку бюстгальтера. Лууна, довольно улыбаясь, кладёт мне руки на плечи и начинает мягко те разминать. Вскоре под моими пальцами раздаётся лёгкий щелчок, и гончая неторопливо опускает руки вниз, давая мне податься назад, стягивая бюстгальтер с неё. Прежде, чем кинуть тот на топик, я внезапно обнаруживаю у себя забавную мысль — и подношу мягкие чашечки к носу, демонстративно-глубоко вдыхая тёплый запах. Моя гончая от души смеётся, проводя рукой по лицу. — Зачем тебе копия, если перед тобой оригинал? — задорно произносит она, покачивая плечами из стороны в сторону и заставляя груди качнуться следом. Согласно кивнув, я всё-таки бросаю бюстгальтер. Снова шагнув вперёд, наклоняюсь, чтобы уткнуться носом между соблазнительных грудей Лууны. Её запах — уже не просто тёплый, а прямо-таки горячий, сочный, влекущий, — заполняет мне разом весь нос, проникая, кажется, на всю глубину лёгких. Я даже слегка взрыкиваю от удовольствия, потираясь скулами и щёками об обе груди разом. — Всё, всё, дорвался кобелина, — слышен над моей головой шутливый голос гончей, а потом её рука опускается мне на затылок и начинает мягко трепать из стороны в сторону. — Но кто у нас послушный мальчик? — Мммм… — вздыхаю я, понимая, что сейчас меня всё-таки потянут назад. — Я. — А послушные мальчики выполняют команды. Ну-ка, продолжай раздевать меня! С протяжным вздохом подчинившись, я выпрямляюсь и, окинув Лууну всё ещё слегка расплывчатым взглядом, беру её за руку, намереваясь снять длинную кожаную перчатку без пальцев. Тут, правда, не случается ничего интересного — что она, что её товарка с левой руки снимаются без задержек, даром что казались прилегающими очень плотно. — А теперь на колени, кобель, — облизывая губы, произносит Лууна. — На колени — и стягивай с меня шорты! Собственно, из любой другой позы делать это было бы совсем неудобно. Но как она произносит эти слова! Таким густым, насыщенным, зовущим тоном… Обещающим так много… Продолжая додумывать эту мысль, я обнаруживаю себя уже на коленях перед гончей. Мои руки аккуратно расстёгивают пуговицу и молнию на её шортах, пока её собственные пальцы нежно ерошат мне волосы. Расстегнув, я плавно, неторопливо тяну шорты вниз по её ногам, нетерпеливо переступающим передо мной. Едва одежда касается песка, как гончая быстро вышагивает из неё назад, позволяя отбросить ту в общую кучу. — Нюхай, — слегка срывающимся голосом командует она, властно нажимая мне на затылок. — Нюхай, кобель! Хороша я? Уткнувшись носом в уже несколько увлажнённую ткань её трусиков, я снова глубоко вдыхаю воздух. На этот раз новый, ещё более соблазнительный запах бьёт мне чуть ли не в самое подсознание. Собственные трусы стремительно становятся мучительно тесными. Проведя несколько раз носом по белой ткани под моё и Лууны разгорячённое дыхание, ощутив под этой тонкой преградой уже начавшие набухать половые губы гончей, я уже приоткрываю рот, чтобы коснуться языком… — Харе… — доносится сверху таким неуверенно-сомневающимся тоном, что только потянувшая назад рука канидки заставляет всё-таки послушаться. — Стой… Ещё не… время. — Как скажешь, милая… — тяжело выдыхаю я, садясь перед ней. — Вот молодец… хороший мальчик… Но ты рано отодвинулся. Давай, сними… нет, стяни с меня эти трусы. Зубами… Кажется, сегодня у нас брутально-канидская тематика. Впрочем, если Лууне желается именно так — почему же нет? Придерживая гончую правой рукой за талию, а левой — за бёдра, я начинаю выполнять её указание. Это оказывается не так-то просто — потянуть-то зубами не проблема, а вот сначала поймать тонкий край губами, чтобы оттянуть его достаточно для передачи зубам — вот это да… Но, наконец, мне удаётся сделать всё, что нужно, и потянуть трусики вниз. Процесс несколько раз требуется повторять то с левой, то с правой стороны, преодолевая приятно-широкие от мускулов бёдра гончей, прежде чем трусики уже начинают легко скользить вниз почти сами. Напоследок мне удаётся провести носом и по лапам Лууны, прежде чем выпрямиться, довольно держа в зубах сочно пахнущий «трофей». Не менее довольно хихикнув, канидка внезапно наклоняется и зажимает мне им нос и рот, второй рукой давя на затылок, не позволяя отстраниться. — Дыши-дыши… вдыхай, — горячо шепчет она мне на ухо. — Нравится тебе мой запах, да? Там так сочно… так горячо… Сладкое местечко уже ждёт тебя, кобель, почувствуй его аромат… Она увлекается настолько, что меньше чем через полминуты мне уже требуется постучать её по бёдрам, давая понять, что, вообще-то, соблазнительный запах — это, конечно, классно, но дышать мне уже практически нечем. — Ой, прости, — гончая отнимает трусики от моего лица. — Увлеклась немного. Ты как? — Да норм, отдышусь только… — Дыши-дыши, — ласково ерошит она мне волосы на затылке. — Если я снова начну увлекаться, не стесняйся меня одёрнуть. Я бываю… очень азартная, такая уж у нас кровь. Мы же гончие. — Без проблем. — Обожаю, когда ты так говоришь… Это твоё «без проблем» просто зверски славно звучит. Довольно фыркнув в ответ, я, наконец, привожу дыхание в порядок и отбрасываю её трусы на остальную одежду. — Осталось последнее. Твои шикарные гетры, — я ласково провожу рукой по плотной ткани, тянущейся от верхней трети бёдер до середины ступней. — Это не гетры, вообще-то… — А что тогда? — Леггинсы… только фасон нестандартный, — потирает уже собственный затылок Лууна. — Я как увидела в магазине — поняла, насколько шикарно они будут подчёркивать мои лапы. Они же мне идут, верно? — Абсолютно! — Ну вот. А значит, не суть важно, как они там называются. Вдобавок ты всё равно сейчас снимать будешь. Давай! Кивнув, я стягиваю по очереди обе плотные трубки ткани. Лууна переступает с лапы на лапу, помогая мне завершить процесс. Наконец гончая остаётся передо мной полностью обнажённой, не считая кольца, серёжек и ошейника. Я любовно окидываю её взглядом. — Лууна! Какая же ты красивая! Волна густого румянца заливает теперь уже не только лицо, но и шею, и плечи гончей. Там, где шёрстка серая, это сложно заметить, но под белой рдение заметно отлично. Лууна молча поднимает меня на ноги, тяня за плечи, и впивается мне в губы глубоким, страстным поцелуем. Я отвечаю на него, привлекая гончую к себе, и чувствую новую волну возбуждения. Почему-то мне кажется особенно горячим то, что я ещё в одежде, а вот она — уже нет. Я одетый, а она… голая. Нагая. Обнажённая… Мои руки словно сами собой плотнее смыкаются на спине канидки. — Моя очередь, — временно нацеловавшись, заключает Лууна. — Сейчас я буду раздевать тебя, мой кобель. — Это такая традиция у твоего народа, да? — с любопытством уточняю я. — А? А, нет, — она мотает головой. — Это моя личная заморочка. Мне показалось особенно приятным сделать именно так. Чтобы сначала ты раздел меня, а потом я раздела тебя. А что, что-то не так? — Да нет, всё в порядке! Просто стало интересно. Подумалось — мало ли, вдруг в этом есть какая-то особая символика… — Мммм… Ну, возможно, в некотором роде да, — признаёт гончая. — Это… как разворачивать подарок. Ты мой подарок. А я твой. — Совершенно чудесный подарок, — я наклоняюсь вперёд и слегка вожу кончиком носа по её кончику под довольное хихиканье канидки. — Именно. Так что стой спокойно, мой подарок! Я сейчас буду тебя разворачивать. В отличие от её одежды, на моей не имеется элементов, особенно плотно прилегающих или снабжённых сложными застёжками — так что времени это много не отнимает. Поверх одежды Лууны последовательно ложатся мои мантия, рубашка, джинсы… Последние канидка стягивает, тоже встав на колени — и, когда больше не прижимаемый плотной тканью возбуждённый член натягивает трусы до вида «палатки», Лууна довольно фыркает, внимательно разглядывая ту почти в упор. От этого зрелища трусы у меня натягиваются ещё сильнее под довольный смешок гончей. А затем она поднимает руки и начинает неторопливо снимать те с меня, медленно, дразняще нажимая на член краем трусов, постепенно заставляя тот склониться… лишь затем, чтобы в определённый момент, преодолев сопротивление резинки, тот всё-таки вырвался на волю, возбуждённо покачиваясь прямо перед носом гончей. Я прерывисто выдыхаю — держать себя в руках становится всё сложней. А Лууна, взглянув на меня снизу вверх и довольно улыбнувшись, протягивает снизу руку, выпрямляет указательный палец… чтобы нежно подразнить когтем мои яйца! Щекотка ощущается довольно слабо, но её вполне довольно для того, чтобы растянуть мои губы в улыбке, а фаллос заставить вздрогнуть в предвкушении. Проведя напоследок когтем по всей его длине, Лууна со смешком кивает на склон берега. — Садись давай! А, знаешь, я не помню, говорила или нет, но… у тебя уютный член. — Уютный? — я приподнимаю брови. — О, да! Как представлю его внутри себя, так сразу становится очень… уютно, — весело улыбается канидка. Довольно хихикнув в ответ, я сажусь на указанное место, а канидка начинает деловито стаскивать с меня ботинки и носки. Первые покидают ноги без задержки, а вот носки гончая стягивает почему-то не торопясь, поодиночке и одной рукой, держа второй ногу на весу под щиколотку. Лууна, глядя мне в глаза и отбросив первый носок в общую кучу, снова вытягивает указательный палец, чтобы слегка поддразнить им обнажённую подошву ступни. Я шевелю пальцами и хихикаю. Повычерчивав несколько кругов и спиралей, канидка напоследок забирается когтем между моими пальцами и легонько крутит там, вызывая уже не хихиканье, а полноценные смешки. — Мой щекотливый кобель, — тепло тянет она. — Тебе это правда нравится? — Да, — признаюсь я. — А что тебе нравится больше: когда я тебя щекочу или когда ты меня щекочешь? Теперь краска начинает ощутимо заливать уже и мои скулы. Само звучание этой фразы вслух уже заставляет мысли горячо будоражиться. — Сложно сказать. Мне всё нравится! Да даже сейчас, когда ты об этом спрашиваешь — мне уже нравится просто, как это звучит! Брови канидки удивлённо приподнимаются, а затем она коварно улыбается. — Ще-ко-тка, — по слогам протягивает она, облизывая губы. — Я буду тебя ще-ко-тать. Ты очень ще-ко-тли-вый кобель. И тебе очень нравится, когда я тебя ще…ко…чу… Прикрыв глаза, я глубоко втягиваю воздух под довольный смех Лууны. — М-да, судя по тому, как напрягается твой член, для тебя щекотка — определённо лучший афродизиак. — Лучший или нет, не поручусь, но определённо один из самых сильнейших, — признаюсь я. — Что ж, это уверенно упрощает дело. Буду знать, что, если тебя требуется завести, то достаточно просто запустить тебе пальцы под рубашку… а покраснел-то как, покраснел! — Не думаю, что тебе потребуются какие-то особые усилия, чтобы меня завести! — А если я возжелаю перегрева? — задорно ухмыляется гончая. — Мммм… — слегка прикрыв глаза, раздумчиво протягиваю я. — Только прибереги это для момента послаще. Знаешь, форсаж — штука такая… — Знаю, можешь не объяснять, — Лууна, не торопясь, отпускает мою ногу, а затем вытягивает лапы, так же неторопливо шевеля пальцами и с какой-то философской ноткой во взгляде смотря на те. — Я мотоцикл водить умею. Где-то на полминуты мы замолкаем, прежде чем канидка со всё той же раздумчивостью медленно потирает пальцем переносицу. — Ну, что ж, мой милый… Первый этап нами благополучно преодолён, — констатирует она, с трудом удерживаясь от смешка. Я же даже не пытаюсь. — А теперь — твои предложения? — Мммм… — протягиваю я, потирая кончиком пальца кончик носа. — Как заботливый кобель, я пропущу мою сучку вперёд. Что тебе желается опробовать в первую очередь? — Ну… — к некоторому даже удивлению, я замечаю на скулах Лууны румянец смущения. — Я, помнится, тебе говорила, от чего особенно кайфую… — Доминирование, — утверждающе произношу я. — Да. Оно самое. Ты… не против? — Не против, — успокаивающе улыбаюсь я ей. — Если только оно не включает в себя реальные травмирования или там порезы. — О, нет-нет, — Лууна сразу же вскидывает перед собой руку. — Я не настолько радикальна. В конце концов, у меня нет огромного гарема, чтобы каждую ночь менять кобеля, зато имеется желание, чтобы кобель был рядом со мной добровольно, а не из страха. Так что — нет, разумеется, нет. Никакого кровопускания или чего-то в этом роде. Так… можно сказать, почти что ванильная классика. — Чёрные кожаные костюмы, мягкие плётки, бархатные наручники? — Примерно так, да, — кивает гончая. — Разве что, пожалуй, без плёток. Не люблю я плётки… совсем не люблю. По её лицу пробегает тень, заставляя меня заподозрить, что у неё имеются личные причины не любить эти предметы. Но такие соображения я, конечно, пока оставляю при себе. — Впрочем, — тут же канидка лукаво улыбается, — если ты вместо плёток предпочтёшь банный веник или венички из перьев, возражать ни в коем случае не буду. — Мммм, звучит… соблазнительно! — зажмуриваюсь я под её смех. — Значит, непременно обзаведусь. Но пока у меня разносолов подобного уровня нет, только немножко базы притащила… — Лууна бросает взгляд на её сумку. — Ого! — весело фыркаю я. — А ты, я смотрю, решила заранее подготовиться? — Решила, что нельзя упускать шанс сделать первый настоящий секс с тобой классным! — Отличная идея! — показываю ей большие пальцы, сразу оба. — Что ж, раз так, то… начинаем? — Детали обговорим, или прямо в процессе? — подбирает под себя лапы канидка. — Думаю, довольно одного: если вдруг что-то пойдёт не так, то останавливаться, когда это будет озвучено. А прочее… прочее, действительно, всегда можно уточнить прямо в деле. — Окей, вполне подойдёт, — согласно кивает гончая. — А если вдруг, когда потребуется, сказать будет… ну, проблематично, — она слегка усмехается с некоторой неловкостью, — тогда просто постучи ладонью по мне. Если до меня не дотянешься, просто по земле. Я пойму. Ну да… в общем, как у нас это уже получилось. — Да, без проблем, — подтверждаю я. — Отлично! Тогда… — Лууна предвкушающе потирает руки. — Подожди, я сейчас! Одним движением оказавшись на лапах, она быстро подходит к сумке, которую оставила чуть в стороне, и начинает оживлённо там рыться. Длинный хвост гончей так и мечется туда-сюда, дразня густой пушистостью. — Вот, — Лууна с тенью неловкости на лице разворачивается ко мне. — Эм… Ты ведь точно не против? В её руках — какие-то ремешки. Присмотревшись повнимательнее, я понимаю, что это не что иное, как ошейник с поводком. Размером на крупную собаку… или на человека. — Намордника нет? — весело хмыкаю я. — Намордник на вас тяжело найти, — признаётся гончая. — А вот это однотипно что на вас, что на нас… — Желаешь побороться? — томно щурюсь я. — Или, наоборот, чтобы дал на себя надеть без сопротивления? — Интере-е-есный вопрос… — раздумчиво тянет Лууна, ожесточённо ероша себе густую гриву на затылке. — Не сразу так даже решишь… Но, мммм… наверно, всё-таки… наверно, всё-таки второе. Для начала пускай без сложных изысков будет. В первый раз сев на мотоцикл, на трассу не выезжают. — Окей. А как мне тебя называть? — От возбуждения уже имя забыл? — весело ухмыляется гончая. — Вдруг ты желаешь, чтобы я тебя во время… процесса именовал госпожой, или как-то так? — Спасибо, нах, что не доминатрикс. Нет, пожалуй, лучше без этого. Во всяком случае, сейчас. Мне нравится слышать моё имя от тебя. Слышать, как ты его произносишь… Зови меня, как обычно! — Как пожелаешь, Лууна, — нежно отвечаю я, любуясь румянцем на скулах канидки. — Тогда, наверно, последний вопрос… Мне встать? Или тебе удобней так? — Так, — кивает гончая. — Сидеть, славный мальчик! Нет, не просто… поэротичней давай! Я вытягиваю в сторону левую ногу, поджимаю под неё правую и откидываюсь назад, опираясь на руки. Секунду прикинув, добавляю отворот головы в сочетании с томным взглядом искоса. — Идеально, — бормочет себе под нос Лууна, рассеянно облизываясь и нетерпеливо осматривая меня. Особенно её глаза задерживаются у меня между ног, благо возбуждённые гениталии в этой позе преподнесены во всей красе. Гончая неторопливо приближается ко мне, не переставая облизываться. Её взгляд уже начинает заметно мутнеть от предвкушения. — Ко мне, кобель… — нетерпеливо шепчет она, расстёгивая ошейник. Я послушно наклоняюсь вперёд, позволяя тот надеть на себя. Следом щёлкает застёжка поводка. Забавно, конечно: человек на поводке у собаки. Шалопаев били стёкла, пыль пошла — вода намокла, тень отбрасывала шест… Мысли слегка прерывает ощущение натяжения на шее. Ошейник, конечно, явно эротический, с мягкой подкладкой, но всё же он довольно прочен для того, чтобы не вызывать мысли о его разрыве. Я, держа взгляд всё таким же томным, поднимаю глаза на Лууну, аккуратно отступающую назад, медленно разматывая поводок. Отойдя на полную длину, она поднимает руку повыше, натягивая тот. — Ко мне! — командует она. Я было приподнимаюсь, но тут же следует ещё один рывок. — Нет! Так давай! Я неторопливо, плавно передвигаю руки с ногами, стараясь двигаться возможно соблазнительней. Судя по нетерпеливому облизыванию губ канидки, получается вполне себе ничего. Когда я, наконец, добираюсь до её лап, Лууна протягивает раскрытую ладонь навстречу моему лицу. Наполовину продолжая игру, наполовину следуя собственному желанию, я поднимаю голову, чтобы нежно коснуться языком подушечек на ладони и пальцах канидки. Через считанные секунды из её груди вырывается тихий стон, подтверждая, что догадался я верно. Так что остаётся только развивать успех, продолжая мягко водить языком по ладони, затем начав нежно сжимать пальцы губами, потом перейдя к ласковым покусываниям… — А теперь ниже, — хрипло выговаривает Лууна, затем, коротко кашлянув, уточняет: — Вот сюда… Её пальцы, обняв моё лицо от подбородка до носа, мягко ведут вниз… между её лап. Откуда уже безумно соблазнительно несёт запахом возбуждённой девушки… пускай не моего вида, но сейчас я разницы не чую вообще! Запах проникает в самую грудь, заставляя нетерпеливо облизывать губы, готовясь начать сладкий процесс… — Давай, — гончая, положив мне руку на затылок, решительно прижимает меня ближе. — Дождался? Вон он, твой час. Лижи, кобель! Покажи мне, что ты умеешь делать языком молча! Она расставляет ноги пошире, а я, подняв руки и положив те на мускулистые ягодицы канидки, прижимаю в ответ уже её саму. Моя сучка желает сочного куннилингуса? С радостью! Вначале я вожу носом над самыми половыми губами гончей, будоража те частым, жарким дыханием. Не то чтобы это было прямо необходимо — они уже очевидно набухли, начиная разворачиваться, словно налитые соком лепестки тяжёлого цветка. Но лишняя прелюдия не помешает… Затем на короткий момент я касаюсь языком одного лепестка, заставляя лёгкую дрожь прокатиться по лапам канидки, а сверху — донестись горячий вздох. А потом — снова вожу, не касаясь, лишь будоража… Ещё лизок! Уже в другом месте… И снова… — Живее, Филипп! — стонет Лууна, постукивая пальцами по моему затылку. — Ёбче! — Мммм… Не торопись, любимая… — шепчу я, не поднимая головы, обдавая нежную плоть ещё и этим шёпотом. — Чем дольше ждёшь, тем слаще будет… — Дождёшься, что я тебя впечатаю туда лицом! Гони! — Скоро-скоро… По спирали… Подтверждая эти слова, я обвожу внешнюю границу половых губ гончей носом, вырывая у неё уже протяжный, довольный вздох. А затем — повторяю уже языком. — Мммм… Да! Давай! И я даю. То россыпью касаний, которые словно точечным пунктиром ложатся на всё ту же дорожку. То длинным пунктиром. То ерошу нежный мех уже на внешней стороне створок. То, наконец, извлекая новый сладкий вздох, ныряю на внутреннюю сторону… — Глу-у-убже, — протяжно-стонуще то ли приказывает, то ли умоляет Лууна, судорожно барабаня пальцами. — Глубже… ли… жи! Но глубже можно тоже не торопиться. Зачем, если можно сначала развесить на сочащихся створках своего рода бахрому лизков — наперво покороче, затем начать удлинять… то тут, то там… а главную жемчужину не трогать, нет, ни в коем случае… Клитор должен потомиться, даром что он уже выглянул из-под капюшончика… Пальцы канидки на моей голове то нежно ерошат мне волосы, то вцепляются почти до боли… а затем судорожно распрямляются, словно в параличе, до дрожи выгибаясь назад. Когда я, наконец, затягиваю между губами одну из створок во всю ширину — и начинаю хаотично, страстно посасывать её по всей длине, разминая языком, водя туда-сюда… — Да-а-а-а! — Лууна не стесняется громко выразить удовольствие. — Дааа! Да! Ещё! Слегка повернувшись, нежу вторую створку драгоценности точно так же. А затем, выпустив и дав им обеим почти сомкнуться, пускаю в ход тайное оружие. Вызубренные схемы сварных швов. Да, звучит бредово; но, как я однажды узнал, а затем проверил — именно эта запутанная сеть петель, которую нужно наложить сварочным аппаратом на прижатые друг к другу металлические детали для прочного соединения, идеально подходит для того, чтобы выводить её языком на половых губах девушки, лаская те куннилингусом… Лууна дышит так часто, громко и жарко, что кажется, будто все эти вздохи раздаются прямо над моими ушами. Её пальцы теперь уже безостановочно стискивают мои волосы — то сильнее, то слабее. Вообще, временами довольно больно, но тут положительная сторона тоже имеется — легче сдерживать собственное возбуждение, сосредотачиваясь на том, чтобы доставить канидке удовольствие. — Всё, не могу больше, — гулко выдыхает она спустя несколько минут. — Давай вглубь! Почуяв по её тону, что вот теперь — действительно пора, я решительно запускаю язык в томящееся, текущее соками возбуждения нутро гончей. Наградой мне служит долгий, мутящеся-сладкий стон над головой и требовательные повиливания бёдрами навстречу. — Ещё, ещё, ещё, давай-давай… Её природная смазка на вкус не совсем такая, как у девушек моего вида, но что-то общее однозначно имеется. А ещё — главный эффект от неё тот же самый: язык вообще нигде не задерживается, не останавливается, с лёгкостью облетая складку за складкой, скользя по нежной плоти, лаская её повсюду, ероша по ней вкусовыми сосочками… — Ну же! Ещё! Я почти! Давай! Глубже! Нет, шире! Сильнее! Короче, блядь, лижи, мой сучий кобель, лижи, только не останавливайся-я-а-а-а! Я наращиваю темп и силу движений. Языком это можно делать не в таком широком диапазоне, как фаллосом, зато гораздо точнее — а, учитывая чувствительность губ и языка, я уже карту могу начать составлять, какая ложбинка лона Лууны, какая выпуклость, какая впадинка и складочка на что лучше откликаются… М-да, был бы у меня ещё язык длиннее и шершавей, вот как у неё — вообще было бы замечательно. Но так тоже вполне эффективно получается! — Я почти… Я уже… — у меня над головой сбивчиво стонет гончая. — Клитор, клитор, им давай займись, я уже вот-вот… Да уж вижу — налитая кровью почти до красноты главная жемчужина любой девушки, устеленная блестящей плёнкой соков лона, кажется, уже просто молит, чтобы её окутали губами, шершаво-скользко мягко отёрли языком. Что я и делаю. Ягодицы Лууны под моими пальцами начинают уже знакомо содрогаться — знак того, что оргазм уже начинается, что он неизбежен. Остаётся только плавно поднять темп… — А… А… А, АААААААААА! То ли сознательно, то ли нет руки канидки вцепляются мне в затылок, втискивая, вжимая меня между её ног так сильно, что я ощущаю едва ли не сенсорную депривацию: уши зажаты бёдрами Лууны, глаза не видят ничего, кроме размытой белизны меха в упор, а нос и рот вжаты в самую нежность девичьей плоти канидки так, что невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Единственный сигнал из внешнего мира, получаемый чётко — это судорожные, волнообразные движения, доносящиеся в мои пальцы из глубины её таза. Отражение волн оргазма, которые сейчас одна за другой разносятся по её лону. На излёте блаженного финала Лууна просто оседает в мои руки, вяло валясь сначала в объятия, а потом, распластав руки-лапы в стороны на манер морской звезды, буквально оплывая на песок. Глаза гончей закатились под самый лоб, рот широко разинут, из него рвутся глубокие вздохи, уши слегка, но непрерывно подрагивают. Всё прочее вообще не шевелится. — Сладко ли тебе, любимая? Сладко ли, красавица? — нараспев интересуюсь я, вытягиваясь рядом. — А? А… Ахуеть, пиздец как сладко… — через несколько секунд вяловато откликается Лууна, явно не очень сейчас ворочая языком. — Фил… Сучий мой кобель, какая ж ты прелесть… Прямо очень желается спросить, у кого лучше получается — у меня или у Кальции. Но что-то подсказывает мне, что сейчас не лучший момент, чтобы её упоминать. — У неё, конечно, техника получше, не буду врать, — неожиданно проговаривает гончая, точно подслушав мои мысли. — Но как же душевно ты это делаешь… как заботливо… как… блядь, Фил, обними меня! Немедленно! Оказавшись у меня в объятиях, канидка блаженно вздыхает, приникая ко мне и склоняя голову мне на ключицы. — Вот так, да. Так и держи меня. Держи меня. Фил, я люблю тебя. — Я тебя тоже, — нежно выдыхаю я в дразняще подёргивающееся ушко гончей. Какое-то время мы просто лежим вот так, не двигаясь и наслаждаясь теплом прижатых друг к другу тел. Наконец, дыхание Лууны успокаивается окончательно, возвращаясь к обычному ритму, и гончая, выпростав одну руку, не глядя нащупывает ею моё ухо, чтобы ласково почесать за ним. — Я в полном кайфе, милый. Ты оправдал мои ожидания. Я предполагала ещё после твоего массажа, что ты можешь сделать с моим телом ещё море всего интересного, и не ошиблась. — Мммм… — я слегка потираюсь подбородком о её макушку. — Это был только куннилингус. А, как ты верно заметила, существует ещё целое море всякого разного, что я могу сделать с этим божественно соблазнительным телом адской гончей. — Льстец, — мне достаётся лёгкий, символический подзатыльник. Впрочем, уже по её интонации понятно, что комплимент явно засчитан. — Что ж, думаю, пора тебя наградить. Твоя очередь, мой дорогой кобель, и на этот раз можешь забыть о вежливости… — В смысле? — В прямом. Ты был очень послушным мальчиком… Мой кайф я словила от души, пришла очередь твоего. Как именно тебе сейчас желается? Давай, не стесняйся. Здесь никого нет, никто не подслушает… так, ну за исключением твоего маленького приятеля, конечно. Но я рассчитываю, что он имеет понятие о приличии! Эй, Ртуть, слышишь? Тебя, если что, здесь нет! …То-то же. Мимолётом, где-то на краю сознания, мне кажется, что я слышу хихиканье дракончика. Забавно, ведь действительно, если вдуматься, меня как-то никогда не волновало, что он едва ли не всегда является безмолвным свидетелем любого моего секса… или петтинга. В самом деле, мой Ртуть весьма деликатен, когда это нужно. Ему можно довериться. — Так вот, мой ласковый кобель, — возвращает мои мысли к гончей её голос, — чего тебе сейчас желается? Как именно ты желаешь употребить моё божественное тело? Говори, не стесняйся. Я закусываю губу. В голове яркой вспышкой взверчивается вихрь мыслей, колышась негаснущим фейерверком, пока из него не всплывает несколько идей поярче. — Прямо совсем не стесняться? — на всякий случай уточняю я. — Могу предложить… вот что угодно? — Что угодно из того, что мы можем сейчас осуществить… Впрочем… учитывая твой вопрос, а ещё то, что ты мне, помнится, на аналогичный уже отвечал… дай догадаюсь: эротическая щекотка? — Ну… мммм… да, — признаюсь я, слегка краснея. — Да полно тебе, не стесняйся, — хихикает гончая. — В конце концов, это гораздо лучше, чем если бы у тебя был фетиш вроде ебли в отрубленную голову… или, если не что-то травмоопасное, так нечто мерзкое вроде пожирания. Опять же, как я понимаю, тебе ведь обе роли в щекотке нравятся — и активная, и пассивная? Значит, я всегда могу защекотать тебя в ответ, когда пожелаю, и не бояться, что испорчу тебе настроение. — Это точно, — смущённо хмыкаю я. — Но, Лууна… а как же твоё, ну… то бишь твой… в общем, прошлое? Ты говорила, что оно оставило очень глубокий след… — Как тебе сказать, — сосредоточенно-раздумчиво отвечает гончая, слегка постукивая себе пальцем переносицу. — Безусловно, было дело… Но, понимаешь, вчера… Помнишь, я рявкнула на Кальцию, что она мне испортила первый раз, перемешав счастливое воспоминание с ужасным? Но ведь эту же ситуацию можно ощутить и наоборот. Воспоминание о первом разе с тобой оказалось… подпорчено, безусловно. Но точно так же оказалось… как бы сказать… облегчено то воспоминание, о моей первой ночи щекотки в приюте. Теперь — сейчас — когда я думаю о том, как меня привязывают к кровати и щекочут, я вспоминаю уже не столько ехидные рожи тех сучек, сколько тепло твоего тела, твой член, скользящий во мне, а самое главное — то ощущение, которое я испытала, поняв, что ты забираешь на себя то, что должно было достаться мне… Это такой… такой стыд, перемешанный со счастьем, Филипп, ты бы знал… Я буквально всем телом, всей душой чувствовала тогда, как ты меня любишь. Как я тебе дорога. Так что эти воспоминания, они теперь… заслоняют, размывают то, что было раньше. Если раньше такое положение ассоциировалось для меня в первую очередь с давним унижением, с принуждением подчиниться, то теперь я первым делом вспоминаю, что это был наш первый раз, что это была… это была твоя любовь, окутывающая меня, защищающая меня. Как ни смешно — ха, каламбур получился, — но теперь щекотка у меня, видимо, завязана на эту память. Особенно эротическая… особенно — твоя. Так что, Филипп… Думаю, можешь поблагодарить Кальцию, в некотором роде, за это. Я теперь… ну… гораздо охотней готова воспринять твоё предложение пощекотаться. Раньше я тоже бы согласилась, но скорее в смысле «потерпеть для твоего удовольствия», а теперь, пожалуй, соглашусь уже и в смысле… в смысле, пожалуй… «а это приятней, чем я думала раньше»! — Я тебе говорил, что у тебя самый милый румянец в Аднирване? — Нет, но можешь повторить! — смущённо фыркает в ответ канидка. — Самый. Милый. Румянец, — нежно ласкаю я пальцами сначала одну её скулу, затем другую. Лууна, прикрыв глаза, слегка тянется навстречу, охотно подставляясь под мою ласку. — Так что… — шепчет она спустя некоторое время, слегка подрагивая то ли от напряжения, то ли от возбуждения, — если ты желаешь меня сейчас пощекотать… то я готова. — Совмещу ласки со щекоткой. Не против? — Конечно, нет… — ещё один нервный трепет пробегает по тренированному телу гончей. — Давай, милый… я готова. Как мне лечь? — М-м… — я немножко отстраняюсь, чтобы окинуть её взглядом. — Имею одну идею… Для начала — отстегни, пожалуйста, с меня поводок? — Как символично, — хихикает канидка, выполняя мою просьбу. — Я спускаю тебя с поводка, чтобы ты мог наброситься на моё тело… ко взаимному удовольствию, разумеется. Ошейник тоже снять? — Ошейник… да нет, пожалуй, это как раз можно оставить, — решаю я, раздумчиво оттянув его в сторону пальцем. — Тебе нравится, когда он на моей шее? — Тебя не напряжёт, если я скажу, что он тебе идёт? — вопросом на вопрос отвечает гончая, слегка прижав уши. — Не напряжёт, — улыбаюсь я. — Полагаю, в вашей культуре ошейник — это почти то же самое, что у нас галстук? — Смотря какой ошейник. Вот этот, который сейчас на тебе — он, пожалуй… даже не уверена, как точно параллель сделать… как чёрные кожаные трусы с шипами, что ли? Я от души хохочу, вообразив себя в таком наряде. — Ну, в общем, то, что отлично для забав в сексе! — смущённо фыркает Лууна, разводя руками. — Но на улицу в таком не выйдешь, если ты, конечно, не в весёлом квартале гуляешь… — По счастью, мы сейчас на природе и наедине, так что вполне подойдёт, — задорно подмигиваю я. — Так, значит, мне идёт наряд из секс-магазина? — Спрашиваешь! — Пожалуй, можно тебе тогда доверить затовариваться там для меня… — Ты серьёзно? — обрадованно приподнимается гончая, её хвост так и метёт по границе травы и песка. — Ты доверишь мне… такое? — Ну… А отчего же нет? — пожимаю я плечами. — Не вижу нужды возражать! Нежное, глубокое урчание вырывается из груди Лууны. — Чтобы ты знал, разрешать сучке покупать одежду её кобелю — это высокий знак доверия, — мягко, вполголоса произносит она. — Особенно — если одежда интимного рода. А уж такая… — Ну… в таком случае тем паче не вижу причин тебе отказывать, — улыбаюсь я, глядя в сияющие глаза гончей. — Только не забудь мои размеры взять, если будешь брать что-то менее подгоняющееся, чем ошейник. — Само собой, милый. Я ведь желаю, чтобы мой кобель выглядел классно! Чтобы даже к самой Пчелиной Королеве на тусовку заявиться с таким не стыдно было… Ну, а сейчас — ты уже выглядишь классно! Так… на чём мы там остановились? — Вот на этом, — я беру поводок в руки и верчу его, проверяя гибкость и мягкость. — Да… думаю, вполне подойдёт. Руки за голову, милая! Точнее, над головой. — Ага… — понимающе протягивает канидка, прежде чем с предвкушающей улыбкой закинуть руки и сложить те буквой «П», берясь пальцами за локти. — Отлично, — не менее предвкушающе щурюсь я, набрасывая на сложенные вместе предплечья поводок и аккуратно обматывая его так, чтобы он давил не слишком сильно, но при этом прилично удерживал её руки. Защёлку накидываю на петлю для руки и слегка отклоняюсь, внимательно оценивая получившийся результат. Кажется, вполне подойдёт — для импровизации уж точно. Лууна оценивает тоже, подёргивая руками туда-сюда. — Норм, — заключает канидка, прежде чем посмотреть на меня, улыбаясь с несколько взволнованным видом. На лице у неё прямо написано: «Я согласилась сама, но для меня это в новинку, так что будь ласков, пожалуйста!». — Конечно, буду, — отвечаю я, мягко проводя рукой по её скуле и щеке. — Я буду очень ласков. — Не лезь в мои мысли! — фыркает гончая, гордо отводя нос в сторону. — Даже не собирался… тем паче что ещё не умею, — я наклоняюсь вперёд и нежно целую подставленную шею, зарываясь носом в мягкую, густую гриву канидки. — Но у тебя сейчас всё на лице написано. — Серьёзно? Значит, мне нужно лучше владеть собой… — вздыхает Лууна, но почти тут же раздумчиво фыркает. — Впрочем… впрочем, думаю, сейчас именно что тот момент, когда не нужно. Готова поспорить, что долбить в бревно тебе будет совсем неинтересно, не так ли? — Это точно. Так что… Можешь не волноваться, я никому не скажу, как именно ты предпочитаешь заниматься сексом и что при этом говоришь. Ты можешь мне довериться, Лууна. И можешь совершенно себя не сдерживать. — Совершенно не сдерживать, говоришь… — на лице канидки снова отражаются серьёзные раздумья. — Совершенно не сдерживать… мммм… Слушай… а как ты отнесёшься, если я, ну… В общем, смотри, я знаю, что ты у меня весь такой вежливый, культурный, грязные выражения не любишь. Но, знаешь, ну… иногда… мне вот прямо в острые моменты, остро-сладкие особенно, так и, ну… подмывает ругнуться. Без удержу. Не в агрессию, а именно что от кайфа. Я понимаю, тебе это, наверно, смотрится странно, но, всё же… Она неуверенно поводит плечами — движение получается скованным ещё и из-за удерживаемых поводком рук. — Как ты отнесёшься к тому, что я могу временами в постели сквернословить? — наконец спрашивает она, настороженно прижимая уши. — Причём порою именно в самые кайфовые моменты. Я тебе этим… не испорчу? — Так же сквернословить, как вот недавно? — уточняю я. — Когда я тебя вылизывал? — А я что, уже…? Блин, — вздыхает гончая, а её уши, оставаясь прижатыми, меняют положение с «боюсь услышать» на «мне стыдно». — Ну, вот видишь… даже сама не заметила. Значит, даже поручиться не могу, что само не вырвется… — Ну, смотри, — мягко улыбаюсь я. — Учитывая то, что ты обычно ругаешься меньше, когда мы наедине… рискну предположить, что это для меня? — Ну естественно. Я, конечно, вся такая хулиганка беспородная, но не дура, чтобы не понимать, что тебе норм, а что — нет… отличник! — А значит, это получается вдвойне мне комплимент, — загибаю я пальцы. — Первый раз — когда ты учитываешь моё мнение, второй же — когда я тебя довожу до такого кайфа, что у тебя тормоза срывает. Я ведь помню, когда именно ты… язык начала распускать. В какие моменты. — Ну… да, — скулы гончей розовеют. — Всё так. Когда мне материться желается не со злости, а от полноты души. Когда ты… Она смущённо отводит глаза в сторону. — Скажи, — нежно-поддразнивающе прошу я, подаваясь вперёд и накрывая её тело моим. Канидка прерывисто вздыхает, приразводя ноги в стороны — кажется, чисто инстинктивно. — Филипп… — Скажи. Когда я — что? — Мммм… Я наклоняюсь вперёд ещё сильнее, уже почти вжимая её в травянисто-песчаный склон — под руками уже трава, под ногами ещё песок… И утыкаюсь в нежную ушную мягкость гончей. — Когда я — что? — жарко шепчу я в эту глубину, пользуясь тем, что размер ушей канидки позволяет поместить туда практически всю нижнюю половину моего лица, тем самым сконцентрировав весь звук внутрь. Нежные края ушной раковины трепещут у меня вокруг носа и губ. — Когда ты ебать какой охуенный, милый… — наконец с дрожью выдыхает канидка, покорно расслабляя мышцы. Довольно улыбнувшись, я поднимаю лицо наружу и нежно провожу языком сначала по дуге раковины, затем по скуле, щеке… и, коротким лизком коснувшись носа, приникаю к полураскрытым навстречу губам гончей поцелуем. — Разрешаю, — шепчу я затем в те, лишь едва отклоняясь. — Когда от меня у тебя крышу сносит, любимая — это шикарный комплимент. Не волнуйся, я умею отличить «блядь, это хуёво» от «блядь, это охуенно». — Тонкости русского языка, однако. Мммм… Так что, значит, можно? Сердиться не будешь? — Если ты собираешься крепкие словечки от удовольствия выдавать — нет, — заверяю я. — Я затрахаю тебя до мата, моя милая хулиганка. — Ловлю на слове, мой породистый отличник. Ну, а теперь — может, как раз покажешь, как ты это можешь сделать? — Непременно, но сначала… — я приподнимаюсь и сажусь рядом с раскинутой на склоне гончей, — посмотрю, насколько эти великолепные мышцы сопротивляются щекотке. — Уууу… Ну почему ты решил меня именно щекотать? — судя по тону, канидка продолжает игру. — Может, лучше поборемся? А я, так и быть, поддамся. — Я уж без поддавков обойдусь, — с назидательным видом начинаю кружить указательным пальцем над волнующимся туда-сюда животом Лууны. — Я знаю, что ты сильная, и что меня легко заборешь, если по-честному. Но щекотка позволяет уму перебороть мускулы! — Это не че-хе-хе-естно-хохо… Канидка срывается на смешок прямо посередине слова, едва мой палец начинает скользить ногтем по её намеченным кубикам пресса. Лапы гончей начинают елозить на песке. — Честно-честно! — я продолжаю водить пальцем по животу Лууны. — Кто у меня рюкзак утаскивал? Кто им в волейбол играл? Кто из-под меня стул утягивал, когда я садился? Кто с меня пытался на физкультуре штаны стянуть? — Ой-ху-ху-хех-хе-хех-хел… Так это… хах-хи-хо-о-о… чтобы ты на меня-а-хаха-ха вни-хи-хи-и-имаха-ха-ние обрахахатил! — А просто взять и сказать, что я тебе нравлюсь, ты не могла? — Это не кру-у-ухохоха-то! — Оу. Ну, тогда держи смех, коли ты крутая! — я начинаю перебирать мышцы её живота уже всеми пятью пальцами. Лууна абсолютно честно пытается сдержать его, это видно что по заигравшим желвакам у стиснутых челюстей, что по беспорядочному елозению, даже скорее — биению лап о песок. Но долго ей сопротивляться не удаётся. Впрочем, что удивительно — несмотря на то, что тело гончей от смеха идёт волнами и её замотанные поводком руки то и дело шлёпаются о траву, она даже не пытается опустить те из-за головы, чтобы как-то прикрыться. Точнее, вроде бы иногда приподнимает машинально — но тут же возвращает обратно. У меня на сердце начинает ещё сильнее теплеть от удовольствия и благодарности. Она может, конечно, сделать это — но желает, чтобы я тоже получил вволю удовольствия… Начинаю щекотать нежнее, скорее мягко расчёсывая шёрстку на животе гончей всей пятернёй. — Но ты на самом деле крутая, — ласково шепчу я под звенящий ручеёк её хихиканья. — Потому что только по-настоящему, реально крутая гончая может сдерживаться, подставляя себя под щекотку. Ты сильная. И ты секси. Ты очень секси. — Хи-хих-хи… Ты меня хо-хохоче-хехешь? — канидка, покусывая губу, бросает на меня дразняще-зовущий взгляд, полуприкрытый веками. — Ещё как! — прямо признаюсь я. — Посмотри вниз. — Мммм… Ха-хи-хух-хо-хехехе… А може-хехе-хехт, применихихихишь этот инструхухухо-о-омент по наз-ха-ха-хачехехению-ю-ю-у-хухухохохах? — Всенепременно! Только — позже… Эти чудесные мышцы ещё недостаточно размякли и нуждаются в тщательном массаже! Я резко перевожу сразу обе руки на сочные, влекущие, подтянутые бока Лууны, с наслаждением отмечая, что там, действительно, мышцы в не меньшей форме, чем на животе. И точно так же щекотливы… — Ахахахах-ха-ха-хе-хо-хохахеххихихихахахах! Судя по тому, что к волнению тела добавилось ещё скручивание то туда, то сюда, а само волнение пошло заметно интенсивнее — то ли у Лууны бока ещё щекотливей живота, то ли это такой эффект от удваивания целей для щекотки… Ну-ка, а если только в одну руку? Мммм… сложно точно сказать. Но у меня продолжает оставаться ощущение, что бока у моей милой гончей — очень щекотливое место. Несмотря на мышцы. — Хаха-ха-ха-хо-хохух-хо-хахахихихахе-хехехаххаха! От-хе-хе-хе-бихихихись! Вспомнив, что мы, вообще-то, не договорились о стоп-слове, я послушно убираю обе руки прочь от её боков. — Уф… — выдыхает гончая, прикрывая глаза и восстанавливая дыхание. — Ты… — Да? — Ты… — она явно подбирает слова, медля. — Ещё будешь? — Я подумал, что ты уже больше терпеть не можешь. — Нет… могу, — признаётся Лууна со смешком, от души улыбаясь. — Ты действительно сейчас, ну… щекочешь… любовно, вот как. Это я ещё долго могу терпеть. — Тогда, если ты не против… — Я готова, — гончая снова пластается на траве. — Я насчёт того… стоп-слова, — уточняю я. — Какое слово ты выберешь в качестве условного сигнала, чтобы дать понять — всё, это уже не игра, мне реально нужна передышка? — Мммм… — серьёзно раздумывает гончая. — Нужно такое, чтобы я не перепутала… чтобы выговорила… чтобы не забыла… но чтобы случайно не вырвалось, пока я символически тебя умоляю. Ну, в плане игры. Так, наверно… ладно, пускай будет «красный». Как светофор. Если скажу «красный» — значит, немедленно прекращай. — Окей. — А если… если скажу «жёлтый», — поразмыслив немного ещё, добавляет Лууна, — это значит, всё здорово, но сбавь скорость. Можно всё так же, но поумеренней. — Понял, без проблем. Жёлтый — притормози, но езжай, а красный — тормози совсем. — В точку. А пока я ничего не сказала, только хохочу — можешь гнать на полную! — Я тебя люблю, милая! — Уф… фыр… — скулы Лууны снова заливаются румянцем. — Поцелуй меня! Эту просьбу я охотнейше выполняю, снова мягко прижав к земле её тело моим. — Я бы действительно сейчас предпочла, чтобы ты меня просто трахнул, но, раз уж ты особенный кайф ловишь от щекотки… — нацеловавшись, протягивает Лууна. — О, а, может, тогда меня тоже пощекочешь… там, где эрогенно? Меня это вполне возбуждает. — С удовольствием, но я не знаю тогда, сколько это займёт времени… Такие зоны нужно щекотать нежно и долго, доводя до исступления поднимаемым желанием… которое не может выплеснуться просто так, ведь только от самой щекотки, даже щекотки гениталий и сосков, кончить не получится. Ну… за одним только, пожалуй, исключением: клитор. Он так пропитан нервными окончаниями, что от щекотки этого места оргазм получить вполне реально. Впрочем, конечно, даже тут лучше добавить ещё ласк… — А перспективно, однако, звучит… — Лууна зажмуривается, довольно улыбаясь. — Значит, я тоже могу так тебя держать… на исступлении? Когда яйца полны спермы, просто умоляют, чтобы им позволили выплеснуть её наружу… когда буквально несколько движений рукой на хуе было бы довольно, но вместо этого длинные перья не дают ни остынуть, ни кончить? — Ты, я смотрю, прирождённая доминатрикс в постели! — Спасибо, подлизун, — Лууна жмурится ещё довольней. — Да-а-а-а, у меня прямо слюнки текут при мысли об этом. Но ты верно сказал, это нужно водить долго, со вкусом… Блин. Скорей бы выходные, утащу тебя в постель на весь день. — Девушка-мечта! — А ты не торопись, не торопись, — хихикает гончая. — Вдруг к вечеру ни рукой, ни ногой пошевелить не сможешь? — Не против, если при этом ты будешь лежать у моего бока в полностью кайфовом состоянии! — Была бы кошкой, а не собакой, сейчас бы замурлыкала. Да, жизнь резко лучшает! Но мы остановились на том, чем именно продолжим? — Ага. Если ты не против, я тебя сейчас ещё пощекочу… а потом… — Потом? Давай, не стесняйся, — подбадривает меня Лууна. — Вообще, я бы желал, когда ты уже довольно размякнешь от щекотки… войти в тебя и начать двигаться, одновременно продолжая тебя щекотать, — признаюсь я. — Чтобы кончить… кончить в тебя, ощущая, как ты сжимаешься, хохоча, вокруг моего члена. — Ооооу! А ты тоже в этом толк понимаешь, — весело щурится гончая. — Тогда… чего же ты ждёшь? Вон она я — беззащитная, раскинутая, ждущая! Вперёд, мой кобель! — Только при таком раскладе ты кончить едва ли сумеешь, — прикусываю я губу. — Щекотка в этот момент тебя будет только отвлекать, а не будоражить. — Не страшно, один раз я сегодня уже кончила, причём до звёздочек в глазах. Так что буду абсолютно не против, если ты кончишь так же, не думая о том, чтобы я непременно дошла снова. Потом ещё друг друга приласкаем вволю. А сейчас — сейчас я желаю, чтобы ты вволю кайфом напился, как я напилась. Так что — давай! Я разрешаю. — Вот прямо… — Да, именно так — вот прямо! — решительно кивает гончая. — Защекочи меня! Чтобы я вся размякла! А потом отымей меня, продолжая щекотать! Чтобы я хохотала, когда ты кончать будешь! — Рррр… Знала бы ты, как будоражишь меня одними такими речами! — Прекрасно знаю, милый, — она произносит это не столько с нежностью, сколько с сарказмом, но я уже читаю в дополнение к интонации язык её тела, — твоё желание мне прямо в бедро упирается! Так что — давай! — Ну, тогда полетели, — выдыхаю я, снова усаживаясь рядом с гончей, вид у которой весьма довольный. Мои пальцы, плавно скользнув вперёд, ныряют в широко раскрытые подмышки Лууны. Это действительно одно из самых любимых у меня мест для щекотки, неважно при этом, идёт ли речь о том, чтобы щекотать самому, или о том, чтобы быть щекочимым… Я с глубоким наслаждением исследую края сильных, чётко выраженных мышц, которые очерчивают боковые контуры подмышек канидки, прощупываю те, неторопливо поглаживая всё глубже, затем начинаю скользить ногтями, всё сильнее увеличивая угол и подрагивание пальцев. Лууна, отчаянно закусывая губу, смотрит на меня с некоей лютой смесью игривого испуга, напряжения, желания и поощрения. От этого взгляда настолько невозможно оторваться, что я наклоняюсь и начинаю легонько целовать её губы, едва касаясь, провоцируя разжать те для поцелуя… и позволить потоку смеха при этом вырваться наружу. — Щики-щики-щики, — нежно шепчу я в эти плотно сжатые, дрожащие губы. — Ну, посмейся для меня, красавица. Или сопротивляйся… ведь не может случиться так, чтобы такие лёгкие движения пальцами… Произнося это, я запускаю те поглубже — туда, где им становится проще скользить, где шёрстка уже переходит в нежный, мягкий пушок. — …Одолели такую могучую, крутую сучку-хулиганку, как ты? Ты же вон какая сильная, мускулистая, выносливая, ловкая… Неужели не сможешь справиться всего лишь вот с… этим? Все десять пальцев разом начинают трудиться, обволакивая щекоткой самые глубокие, самые нежные ямки подмышек. Лууна издаёт протяжный фыркающий стон сквозь сжатые губы, её взгляд начинает плыть от напряжения, гончая поматывает туда-сюда головой, это движение перетекает в мелкую тряску… пока наконец она всё же не исчёрпывает способность молча терпеть щекотку. — УОХАХАХАХАХЕХЕХИХИХОХОХХУХУХАХИХОХАХИХА! Крепкое, тренированное тело начинает биться подо мной. Я ощущаю, что даже сейчас, со связанными руками, она может сбросить меня прочь… может, но не желает, предпочитая наугад ёрзать от щекотки. Это ощущение, осознание — что она мне добровольно не сопротивляется, что принимает то, что мне нравится, чтобы доставить побольше удовольствия, — наполняет меня нежностью… и глубоким желанием. Желанием слиться с ней как можно глубже. Пройдясь со щекоткой от подмышек вдоль боков через живот и закончив у паховых мышц, а заодно подметив в процессе, как изменяется её реакция по мере движения пальцев этим путём, — пригодится на будущее, — я сначала привстаю, а потом переношу вес тела на все четыре конечности, нависая теперь над всё ещё дрожащим от щекоточного «послевкусия» тела гончей. И замираю, полуосознанно представляя ей возможность оценить меня в этом ракурсе. Что Лууна и делает, причём довольно быстро: едва её взгляд становится вновь сфокусированным, он скользит почти по тому же самому пути, но уже вдоль моего тела. Лицо — шея — плечи — грудь — живот — гениталии… Здесь её глаза останавливаются, и в тех появляется отчётливо алчный оттенок желания. — Желаешь?.. — многозначительно протягиваю я, качнув тазом и предоставляя вволю моему фаллосу возможность покачаться туда-сюда. — Да, — Лууна моргает и облизывает пересохший от смеха рот. — Да… Стой. — М? — я вопросительно приподнимаю брови. Канидка коварно улыбается мне в ответ. — Стой, мой милый кобель. Твоя очередь терпеть. Я послушно замираю, только разворошив коленями песок для большей устойчивости. А тем временем Лууна, извиваясь, наполовину выползает из-под меня. Снова взглянув на меня и предвкушающе улыбнувшись, гончая медленно приподнимает лапы и упирает те мне в бёдра. Сначала она просто поглаживает лапами, заодно сбрасывая налипший песок — но такими неторопливо-дразнящими движениями, что несложно сообразить, что будет дальше. И мои предположения оказываются верными — закончив с этим, канидка, улыбаясь всё шире, начинает понемногу переступать лапами по моим бёдрам всё выше, пока её пальцы не прикасаются к моим гениталиям, заставляя меня протяжно застонать и пуская дрожь, мучительно-сладкую дрожь по всему телу. — Ну признайся, отличник: с той самой поры, как ты в четырнадцать лет увидел мои босые лапы в спортзале, ты мечтал, чтобы я тебе ими подрочила. — Кто в этом возрасте… мммм… не мечтает о том, чтобы… с девчонкой? — прерывисто выдыхаю я, продолжая вздрагивать от удовольствия и подаваясь навстречу её движениям. — Другие девчонки. Во всяком случае, большинство, — лукаво улыбается адская гончая, не переставая нежно разминать и потирать пальцами лап мои напряжённые яйца и фаллос. — А ещё большинство всё-таки мечтает не о лапах. — Мммм… ой, вот так, да-а-а-а… Мне всегда нравились ваши лапы. — А чем же именно? — гончая слегка подтягивает руки к себе, чтобы положить на те затылок. Вообще, удивительно: связана она, внизу она, а ощущение, что всё равно всё контролирует она… Потрясающая сучка! — Расскажешь — дам кончить. — Я… ну… уф… У вас они… совсем другие… Пальцы большие, каждый палец может отдельно двигаться, не как у человека, у нас только один из пяти на ноге так может… А у вас… ммм, Лууна, о, да… да, вот так… У вас… у вас ещё подушечки. Они, ммм, о-о-ох, такие… милые… выделяющиеся… тёплые… шершавые… Невозможно, о-о-о-о, мммм… мимо… пройти! — Какие невъебенные признания… от человека, — пускай мои глаза сейчас зажмурены от удовольствия, я по одному только голосу понимаю, как она улыбается. — Тебя ведь многие не понимали, когда ты стал встречаться с канидкой, а? Со мною? — Мммм… Да и сейчас не все… понимают… Что её пальцы сейчас со мной делают… Более сильные, длинные и гибкие, чем человеческий аналог на том же месте, но при этом не настолько длинные и тонкие, чтобы ступня уже напоминала руку. А ещё — дающие ступне в целом обтекаемо-симметричную форму, но это уже чистая эстетика, которая сейчас не важна. Важны ощущения тёплых, сильных, пушистых, гибких пальцев лап Лууны у меня между ног! Ощущения, заставляющие уже с трудом самому не падать от удовольствия! — Всё ещё говорят, что ты лижешься с собакой? — в её голосе звучит удивительно натуральный оттенок грусти. — Любимая, ты такая же собака, как я — обезьяна… — тяжело выдыхаю я, всё-таки открывая глаза и ловя её взгляд. — Генетически родня, но не более того. — А ты думаешь, меня не дразнили, что ты — примат? — Лууна, родная моя, вот тебе не посрать на всяких дегенератов? Чума эту дрянь раздери, никто не спрашивал быдло всякое, кому с кем можно любиться, а кому — нет! — Оу… — глаза канидки щурятся, а губы расплываются в нежную улыбку. — Ну, если уж у тебя такие словечки пошли… отличник… Она начинает потирать мне фаллос уже обеими лапами одновременно, синхронизируя движения. Я в ответ постанываю сквозь сжатые зубы, то встряхивая, то мотая головой, как жеребец-производитель, у которого умелая работница стремится получить сперму. Блин, эти ассоциации… — Ну что? — Лууна внезапно резко приостанавливается, сжимая мой фаллос между пальцами левой лапы и прижимая налившуюся кровью головку пальцами правой. — Додрочить тебе, мой человеческий кобель? Или желаешь, чтобы как изначально задумано? Как изначально было задумано, я сейчас вспоминаю с большим трудом и далеко не сразу. — А. М-м… Ну… Ты же мне подрочишь ещё в следующий раз? Лапами? — Даже в более неожиданных местах, чем ты мог подумать, — коварно-многозначительно улыбается через несколько секунд моя гончая, прежде чем разжать пальцы и вернуть лапы на песок. — Ну, давай, самец… Выеби меня, пожалуйста! Ну как устоять против такой просьбы? Перейдя на более устойчивую позу, я аккуратно приникаю к канидке, помогая себе пальцами. За счёт того, что её половые губы почти целиком скрыты под шёрсткой, это сейчас практически необходимо — во всяком случае, в этом положении… Головка моего члена, наконец, касается нужного местечка, и мы с гончей, не сговариваясь, дружно стонем от ощущения этого соприкосновения. Быстро размазав по его головке смазку — точнее, уже фактически смесь двух смазок, моей и её, — а заодно увлажнив этой же смесью нежную женскую плоть снаружи, я медленно начинаю входить внутрь, наслаждаясь каждым мгновением и каждым миллиметром. Мне смутно кажется, что траектория движения при этом какая-то не совсем такая, как привычно, но тут же я выбрасываю эти мысли из головы. Идёт — и ладно. Да как идёт! Закончив проникновение, я замираю на какое-то время, наслаждаясь до кончиков пальцев этим ощущением глубокого единения. Густое, сочное тепло её тела — вдоль моего на всю длину, сильные мышцы канидки под моими бёдрами и животом, её плотная, упругая, но при этом нежная грудь, упирающаяся в мою, жар её дыхания, бьющий в мою шею… и ещё более, неизмеримо более густой жар мышц её лона, обнимающий мой член со всех сторон. — Остановись, мгновенье — ты прекрасно. — А, ты всё-таки вспомнил этот мем, — весело ухмыляется Лууна, прежде чем выпростать руки из-под головы и закинуть уже мне за шею. — Но ты поспешил. Нужно это сказать, когда кончать будешь. — В этот момент я ничего не смогу сказать вообще, только стонать… — Мммм… Ну да, тоже верно. Но давай тогда — вперёд! — Сейчас, только… Слегка повозившись, я принимаю такую позу, которая позволит мне совершать фрикции, одновременно трудясь пальцами в её подмышках. Канидка закатывает глаза с полувздохом, полусмешком. — Всё-таки не перестаю удивляться тому, как можно щекотку завязывать на секс. Даром что я сама на себе испытывала не раз, как щекотка может возбуждать, если щекотать умеючи… Но всё ещё как-то удивляюсь. — Ну, вообще я могу объяснить это… научно, я имею в виду. — Да? — несмотря на то, что я так из неё и не вышел, Лууна посмотрела на меня вполне осознанно и скорее с любопытством, чем вожделением. — Любопытно, ну-ка? — Смотри… — я слегка изменяю позу, поняв, что рассказ может оказаться довольно долгим. — Во-первых, что для щекотки, что для сексуального возбуждения любая часть тела должна иметь высокий уровень иннервации. Нет нервов — нет чувствительности, верно? — Спасибо, что пояснил по-нормальному! — А раз так, то многие щекотливые зоны имеют шанс объединиться с эрогенными. Чтобы два раза не вставать, как говорится… Если у тела уже имеются зоны, заточенные под высокую чувствительность — отчего же не совместить функции? — Логично, — кивает Лууна. — Если так подумать… Самые щекотливые места на теле действительно одновременно являются и эрогенными. Груди, особенно соски, гениталии… за ушами… бёдра изнутри… те же лапы, наконец, — тут она широко и весело ухмыляется мне. — Но, с другой стороны, выпадают подмышки, бока и живот. — Ну, подмышки и живот — лишь отчасти, ведь первые соседствуют с грудью, а второй — с промежностью… нижней частью, во всяком случае, но ведь обычно более щекотлива именно она. Но тут ещё один момент имеется. Как я читал, не только на теле, но и в мозгу зоны, отвечающие за обработку щекотки, и зоны, обрабатывающие эротическое возбуждение — соседи. Так что, если активна одна — это может влиять на вторую. — Но тогда почему же мы не чувствуем ощущение щекотки, когда возбуждаемся? — Мозг — очень сложная штука, — пожимаю я плечами. — Много чего о нём ещё не известно. Но вот тебе несомненный факт: после оргазма чувствительность к щекотке на некоторое время сильно возрастает. Если не из-за соседства щекотливой и эротической зон в мозгу — то отчего же? — По твоей логике она должна затухать, — подкалывает Лууна. — Наоборот, мощный выплеск одной будоражит и соседку. И, наконец, третье, уже не из физиологии, а мышления: несомненно, что щекотка может использоваться как… пытка. Но при этом относительно безопасная пытка, не приводящая, в отличие от дыбы или раскалённого железа, к серьёзным повреждениям организма. Вдобавок не нужно иметь сколько-нибудь серьёзные физические данные, чтобы щекотать: не нужна ни сила, ни ловкость, ни выносливость… Зато ни то, ни другое, ни третье против щекотки не поможет. Что же мы получаем, если сольём эти пункты вместе? — Мммм… Имею некоторые предположения, но давай уж сразу ты, у тебя хорошо получается вещать, не вылезая из пизды… Я смущённо фыркаю. — Верно. Ну так вот: в итоге получается, что щекотка идеальна слабому существу для ощущения власти над сильным. Возможность буквально одним движением отключать у того всё физическое превосходство… но при этом — не причиняя вреда. А это значит — что? Да то, что щекотка практически идеально подходит для БДСМ. Безопасный инструмент для пытки, позволяющий вдобавок физиологически возбуждать. Гончая длинно порыкивает: — Думаешь, как мои соседки по приюту. — Как итог — весьма вероятно, что причина связи сексуального возбуждения со щекоткой завязана ещё и на это, — киваю я. — Это же объясняет, почему не всякая щекотка возбуждающа… потому же, почему далеко не всякий кнут возбуждает, даже у того, кто ценит БДСМ. Зато, при должном, аккуратном подходе… — Да, всё так… — глаза гончей слегка затуманились, а взгляд отклонился вбок. — Что тогда… что вчера. Меня возбуждало что дразнение щекоткой моей эрогенности, что ощущение того, что я привязана голая к постели. Без физического вреда притом… — Тебя это смущает? — Разве что тем, что, как ты верно сказал, щекотка позволяет уму подчинить мышцы. Я сильнее тебя, но, когда ты меня щекочешь, вся моя сила оказывается бесполезна! — Что, опять же, можно считать формой контроля… а тебе ведь это близко? — Предпочитаю что-то надёжнее, — признаёт канидка, — более физические методы удержания. Руки ты мне всё равно связывал, видимо, чтоб я за простую щекотку тебе ухо не порвала. — Оковы замечательно коррелируют со щекоткой, между прочим, — скашиваю я взгляд на поводок, всё ещё держащийся на её предплечьях и держащий те крепко примотанными друг к другу. — Согласна. Господин профессор, можно выйти? — она саркастически оскалилась, дёрнув бёдрами и напомнив мне о стянутости моего органа. — Далеко ли собралась? — приподнимаю я брови, но спрашиваю нейтрально. Мало ли, вдруг в самом деле оказался потребен туалет… — Я сейчас в сабмиссивном положении лёжа совершаю с тобой акт коитуса вагинально! Мы ебёмся! На природе! А твой лексикон настраивает на дискуссии, а не заводит! — Нужно было сделать это на столе у математички, — я ухмыльнулся, решив беззлобно поиздеваться в ответ. — Для пущего антуража. — Ты задрот! — гончая слегка дёргает меня за плечи туда-сюда, давя предплечьями. — Можно ещё сильнее, — лукаво щурюсь я. — Мы сейчас осуществляем… половой процесс… посредством… фрикций эрегированного полового члена во влагалище… на фазе плато… — Пиздовее, чем я схуярила, всё равно не выйдет! Ёбаный пиздос, уж лучше щекотка! — Ну, как скажешь! И я разом начинаю двигать тазом и пальцами одновременно. Всё-таки я гораздо везучей, чем думается иногда… Только вчера полагал, что такую редкую сексуальную фантазию невесть ещё когда удастся воплотить в жизнь, но вот поди ж ты — сейчас просто тону в наслаждении, двигаясь в восхитительно жарком, скользком, тесном, уютном влагалище канидки и одновременно с этим кайфуя от того, как она хохочет и ёрзает под моими пальцами, выгибая плечи, поддаваясь тазом мне навстречу и пытаясь при этом отодвинуть подмышки подальше от моей щекотки… но куда? Некуда ведь… А этот хохот, безудержный сладкий хохот, смешанный со стонами, просто отключает даже желание думать, оставляя, вкупе со всеми остальными ощущениями, лишь поднимающееся горячей волной возбуждение, поднимающееся всё выше… — Ха-ха-ха-оооо-хохохихуха-а-а-а-да, да — хахааххаха… Долго удерживаться сейчас нет никакой возможности… да и желания. Так что уже через, наверно, считанные минуты я, вжавшись в любимую канидку всем тазом и всем телом, начинаю наполнять её семенем, и мой протяжный, судорожный, несколько даже завывающий в наслаждении стон смешивается с её понемногу успокаивающимся смехом. Мы долго лежим, не шевелясь. Моё дыхание восстанавливается после мощного оргазма, её — после щекотки. Да и сейчас по всему телу такое наслаждение, что шевелиться нет никакого желания… — Ну что, отличник? — руки Лууны, наконец, слегка шевелятся у меня на плечах. — Добился-таки, чего желал, а? Мало того, что отымел меня по самые уши, так ещё и лекцию мне прочитал. — Согласись, это была самая интересная лекция на твоей памяти. Гончая от души разражается смехом, притягивая меня ближе и касаясь губами сначала носа, а затем и губ. — Филипп? — Да? Глаза канидки начинают лучиться весёлой, игривой теплотой. — Я тебя люблю. Насколько всё-таки по-разному могут звучать эти три слова. Могут так штатно, что само мимо ушей пролетит, едва галочку оставив. А может — вот как сейчас, когда тело само, от ног до головы, словно снова в послевкусие оргазма погружается. — Я тебя тоже, Лууна. Какой бы хулиганкой ты ни была. И то, что ты канидка. И то, что ты адская гончая… Я тебя люблю! Я сейчас… просто спел бы об этом! Только мама говорит, что у меня никакого музыкального слуха… — Ой, да полно — это тебе не консерватория. Ты думаешь, я буду ловить ноты, когда мне поют о любви? Скорее уж тут проблема в том, что гитары под рукой нет, а то бы я тебе саккомпанировала… Ну а что? Если секс — то, что делают вдвоём, то отчего же не сделать вдвоём любовную серенаду? — Интересная идея, одобряю! — Вот-вот. А что ты спеть-то собирался? Давай нашепчи, я потом прикину мелодию. — Ну… это не моя песня, — смущённо признаюсь я. — Просто… я люблю романтические песни. Много знаю. Одна как раз вспомнилась… — Так давай уже, чего ждёшь? — канидка широко улыбается, ласково щурясь. — Мне дико интересно, что же ты решил самым подходящим. Прикрыв глаза, я медленно набираю воздуха в грудь, поднимая в памяти слова песни, которая, наверно, теперь уже бессмертна. Мерси, «Дискотека Авария»! — С тобой останется тот, кому улыбаешься ты… Остаётся лишь слово: я хочу быть с тобой! Жизнь прожить с тобой, жизнь любить с тобой, жить любимым тобой! Каждый день жизнь делить с тобой… Возвращаться домой, заправляя постель. Жизнь дарить с тобой! Обожать наших детей! На последней фразе мы оба вздрагиваем. Меня ударяет осознание того, что… ой, ё… Лууна тоже явно чувствует себя нервно — закусив губу, усердно отводит взгляд в сторону. Кажется, замирает даже лёгкий ветерок, колышущий камыши. Блин, блин, блин… как же я не подумал раньше-то?! А может… может… — Лууна, а у вас как насчёт… сезона? Ну, того самого? — выпаливаю я, отчаянно надеясь услышать нечто успокаивающее. — Которого? — гончая продолжает прижимать уши к голове, не глядя мне в глаза. — Сезона… ра… размножения, — судя по жару, у меня сейчас всё лицо в краске. — А! Ты про это… — теперь румянец касается уже и её лица. — Ну, средне… Не так жёстко, что вот только в это время забеременеть можем. В другое тоже… Внутри словно прокатывается холодный ком. — …но шансов, конечно, сильно больше в сезон, — договаривает Лууна. — Как и желания ебаться вообще. А что? Я с присвистом втягиваю в себя воздух сквозь сжатые губы. — Ну… Я в тебя кончил. Дважды. Сегодня и вчера. Безо всякой защиты… — А! — всё тело гончей расслабляется, и она испускает успокоенный смешок. — Я уж подумала… неважно. Всё в порядке, расслабься. Мы же это вроде уже обсуждали, я от тебя не забеременею. — Откуда ты знаешь?! — От мамки твоей, — фыркает канидка, шутливо тряся меня за плечи. — Расслабься, говорю. Ты думаешь, я не сообразила уже давно, что рано или поздно дело может кончиться сексом? Причём не только кончиться, но и продолжиться… Я уже всё проверила. У нас с тобой слишком разный генотип. Я могу забеременеть только либо от другого канида, либо от демона. Идеальный вариант, конечно — это другой адский гончий. Когда всё в одном. Но ты-то ни тот, ни другой, Филипп. Так что успокойся. Ты можешь в меня кончать по десять раз на дню… ну, если такое выйдет, конечно. Но даже так я не понесу от тебя, даже если ты проделаешь это в самый разгар того самого сезона. — Фух, — мои плечи расслабляются от колоссального облегчения. — Я уж думал, что могу совершенно незапланированно заделать тебе щенка. — А запланированно? — неожиданно серьёзно спрашивает Лууна, поднимая на меня взгляд. — Ну… вопрос серьёзный, — я раздумчиво сдвигаю брови. — Ты имеешь в виду — если бы это в принципе было возможно? — Да. Биологически у нас не может иметься детей друг от друга… Великий плюс ксенофилии, если ты не желаешь потомства. Но не менее великий минус, если желаешь. Так что, Филипп? Ты бы… если бы я могла… в общем, что ты об этом думаешь? — Вопрос серьёзный… — снова протягиваю я. — Ну, для начала — я слишком молод, чтобы быть отцом. Не чувствую себя, так сказать, нагулявшимся. Выращивание ребёнка, воспитание его — это сложно, это трудно, это дорого. Это не то, на что можно идти по случайности, не глядя. Быть нежеланным ребёнком — это проклятие. Притом настолько, что… ну… ты прости уж, что упоминаю такое, но нисколько не удивлюсь, если ты оказалась в приюте именно потому, что получилась вне желания родителей. — Хуителей. Давно об этом думала… Но ты продолжай. Дальше что? — Вот чтобы такого не случалось — потомство должно быть желанным. От того, кого любишь, притом тогда, когда имеешь деньги на выращивание, время на воспитание, наконец, само желание всем этим заниматься. А пока что из всего этого перечня у меня только первый пункт имеется… — Стоять, — руки Лууны резко напрягаются у меня на плечах. — Я верно тебя поняла, что ты бы в принципе желал от меня детей? — Гипотетически, — признаюсь я. — При условии наличия у нас дома, денег, всего прочего, что нужно, чтобы дети росли в заботе и защите… После того, как академию закончим, как на такие важные дела время будет… Вот тогда, при наличии всего этого — думаю… да. Теперь уже очередь Лууны с присвистом втягивать в себя воздух. — Филипп… Я… нахуй мне детей. — Совсем? Или ты опасаешься чего-то конкретного? — Ну… пойми, я… Я совершенно не вижу себя матерью. Я никогда не знала, что это такое! — Лууна вскидывает на меня взгляд, в котором виднеется отчаяние. — Пойми, любимый, ты всё верно сказал: дети должны быть желанными. Должны расти в любви и заботе… Но у меня нет никакого понятия о том, что это значит! Я росла в приюте! У меня не осталось никакой, даже самой слабой памяти о том, что такое материнские руки. Какой матерью я смогу быть, если даже не знаю, что это такое? Я смогу только повторить то, что знаю по моей жизни… А я не желаю, чтобы мой дом превращался в новый приют. Или, сраку ёбнуть, в киллерский расхуяренный офис. Не желаю, чтобы мои дети росли так же, как росла я… Наклонившись, я бережно сцеловываю слезинки, показавшиеся в уголках её глаз — сначала одну, потом другую. — Я не буду тебя меньше любить от этого, обещаю. — Правда? — в голосе канидки слышатся одновременно страх и надежда. — Клянусь. Если у нас не будет детей, я тебя меньше любить от этого не буду. Но, всё же… можно подумать об усыновлении или удочерении. Ведь тебя саму… — У Блитца была семья, — со вздохом качает головой гончая. — Какая-никакая, но была. Он имел представление о том, что это, когда забирал меня из приюта. — А разве ты не имеешь — теперь? Ты ведь живёшь с ним уже не первый год. Разве за это время он не передал тебе… ощущение того, каково это? — Ну… как сказать… — гончая раздумчиво сдвигает брови. — В некотором роде, конечно, имею. Но это совсем не то… точнее, не совсем то. Я ведь была уже почти совершеннолетняя. Ты же понимаешь, что это напрочь другое, чем растить щенка с нуля? — Но тем не менее ты смогла получить от приёмного отца представление о том, что значит семья? — Ну… да, — осторожно признаёт канидка. — А от меня ты сможешь получить представление о раннем этапе. Я рос с матерью, я знаю, что это такое. — С матерью? А отец? — улавливает эту оговорку гончая. — Отец… ну… не то чтобы… как тебе сказать… — Не нужно. Дошло, — Лууна приподнимается, чтобы мягко коснуться лбом моего лба. — В общем, да. С матерью. Но ведь получается, что у нас имеется то, чем можно обменяться. Ты знаешь, как прилично быть отцом, а я знаю, как нужно быть матерью. Разве мы не можем… научить этому друг друга? Лууна молчит довольно долго, переводя взгляд то туда, то сюда. Время от времени она смотрит и на меня, но контакт глаз держит недолго. — Я… не знаю, — признаётся вполголоса она наконец. — Не знаю. Возможно, что да… но возможно, что и нет. Блицу, чтобы меня успокоить, хватало сунуть мне в лапы телефон. На орущего годовалика это не сработает. — Но ты можешь оставить для себя надежду, что всё-таки сможешь оказаться матерью? — мягко спрашиваю я, наклоняя голову. — Надежду — могу, — неуверенно улыбается мне в ответ гончая. Мы касаемся носами и какое-то время нежно водим ими друг о друга. — Собственно, вопрос скорее гипотетический, конечно… — вздыхает она наконец. — Дети у нас не получатся естественным путём. Но, с другой стороны… Усыновление никто не отменял. Или удочерение… Ладно! Оставим пока этот разговор. Но тему ты поднял, конечно, несвоевременную. Может, нас грохнут до выпуска, с такой-то жизнью. — Что бы там ни случилось, а решать в вопросе детей всегда подобает матери, — серьёзно киваю я. — Зачать на три порядка проще, чем выносить и родить. Лууна тепло улыбается в ответ. — Даже если детей у нас никогда не будет, я, как минимум, буду знать, что ты был бы приличным отцом. Впрочем… уточню: то, что ты сказал — это при условии, что мать не такая, как Таната. Или как Стелла… — Кто? — Ты её не знаешь. Бывшая жёнушка Столаса. Пизданутая на всю голову самовлюблённая идиотка. В общем, вроде Танаты, только мозгов ещё меньше. — Уууу… Тогда да, полностью принимаю такое уточнение. — Вот-вот. Да, между прочим… А Кальция не говорила с тобой о том, чтобы обзавестись потомством? — Кальция — нет, а вот её матушка как раз эту тему поднимала. Как сейчас вижу, конечно, никак не из соображений счастливого материнства для дочери… впрочем, во многом это было ясно уже тогда. Так или иначе, а, когда я ответил, что решать подобает исключительно женщине, иметь ей детей или не иметь, Кальция была очень довольна… чего не скажешь о Танате. Кажется, я ей тогда ещё один ритуал сорвал. — Пфффф! Ну, тогда неудивительно, — фыркает Лууна. — А сама Кальция, значит, тоже не желает? — Ну, учитывая то, что мы узнали о ней вчера, это неудивительно, — повожу я плечами. — Впрочем, я не удивлюсь, если при условии, что однажды она всё-таки пожелает родить, осуществить мужскую часть процесса она пригласит именно меня. Как минимум, потому, что я, вероятно, буду тем единственным парнем, с которым она точно будет знать, что ей противно не окажется. — Да, вполне логично. А ещё, я полагаю — тем единственным, кто от неё не съебётся потом! — М-м? — я вопросительно приподнимаю брови, удивлённый внезапно прорезавшимся раздражением в голосе Лууны. — Да вот думаю просто… Никак не могу забыть то, что она нам устроила. Не то чтобы не пойму, в каком-то роде, более того — определённо благодарна за то, что мы обошлись скорее моральными травмами, чем физическими, но всё-таки… То, что она учудила, явно несёт каким-то маньячеством, не думаешь? — Ну… я понимаю, конечно, для меня это тоже был тот ещё шок. Но, всё-таки… Знаешь, я думаю, что именно после вчерашнего мы можем считать, что ничего по-настоящему страшного она не выкинет. Ведь вчера она могла сделать с нами абсолютно всё, что угодно. Но, тем не менее — как ты верно заметила, Кальция предпочла заняться моральным наказанием, а не физическим. Из физического же она не предприняла ничего неисправимого. — Это так, конечно, но всё же… Уф. Филипп, ну не могу я просто так взять и просто довериться той, кто нас опоила, чтобы потом принудить изнасиловать друг друга! Точнее, это не было изнасилованием, конечно, по факту… но только потому, что я согласилась, прежде чем ты начал. — Я понимаю тебя, — серьёзно киваю я. — Но она ведь поклялась, что больше не будет предпринимать против нас действий подобного рода. — Тоже так, но, с другой стороны… Почти любое обещание можно извернуть. Уж поверь мне, я-то знаю. Кому о таком знать, как не демонице… Что, если Кальция решит повторить, но на более… более жёстком уровне? — А зачем? — я вопросительно склоняю голову набок. — Чтобы лишиться — как ты верно заметила — единственного проверенного парня? Вдобавок ещё и девушки, к которой она неравнодушна? При упоминании об этом моменте Лууна прижимает уши и нервно фыркает, отводя взгляд в сторону. — Это меня отдельно напрягает. Ну, точнее, не то чтобы совсем, но, понимаешь… Я всё-таки по кобелям, а не по сучкам. — Однако же это тебе вчера не помешало кончить от её языка… причём кончить весьма смачно, я бы сказал, — замечаю я, наблюдая за тем, как её уши прижимаются ещё сильнее. — Ну… да, не буду врать, это было приятно. Но, понимаешь… в общем, я теоретически могу представить себя в постели с сучкой, но это должна быть та сучка, которая очень-очень мне душевно мила. Просто так я от неё не потеку, ей нужно быть реально такой, чтобы желалось обнять и не отпускать. Кобелю-то это не обязательно, я легко могу согласиться на ни к чему не обязывающий одноразовый секс. Но вот в случае с сучкой так не получится… Тут нужны чувства. — А как же вчера? — Ну, вчера… гм. Вчера всё-таки был, согласись, совсем особый, уникальный случай. Вдобавок рядом ты тогда был, а я отлично знаю, как кобели охочи до шоу «сучка с сучкой». Ты же заодно меня и приласкал при этом, так что… это всё-таки совсем не то. Без тебя, будь мы там с Кальцией одна на одну, я бы на такое не согласилась. — А если мы снова окажемся там все втроём? — приподнимаю я одну бровь в вопросительном выражении лица. — Притом, между прочим, это может случиться совсем скоро. И Кальция, что-то мне подсказывает, будет только рада тебя ублажить снова. Густой румянец затапливает уже не только лицо Лууны, но и шею, и плечи. — А ты будешь дово… блин, кого я спрашиваю. Конечно, ты не откажешься от такого зрелища, ты же кобель. — Да, я получу удовольствие, — соглашаюсь я, кивая. — Но только при условии, что тебе не будет от этого неприятно. Принуждать я тебя ни в коем случае не буду. — Вот за это тебе охуенно большущая моя благодарность, Фил. Ну, а так… гм. Тебя точно не напрягает, что я прямо при тебе кончаю от языка другой сучки? — А если бы я кончил при тебе от того, что она щекочет мне яйца, одновременно надрачивая член? Просто представь это. Что бы ты чувствовала? — М-м… А ты бы словил от этого кайф? — Да, — признаюсь я, смущённо отводя взгляд на её плечи. — Причём большой. — Тогда нужно будет непременно научиться самой это делать так, чтобы у тебя от этого кайфа ноги подкашивались… Ну, а так, отвечая на твой вопрос… Лууна зажмуривается с сосредоточенным выражением лица. Через несколько секунд она смущённо фыркает, поводя плечами. — Ладно, твоя взяла, кобель. Меня такое зрелище тоже возбудит. Особенно если я после этого смогу её смачно отделать. — В каком смысле отделать? — Да не в жёстком, не волнуйся. А той же щекоткой, например, раз уж вам обоим она так кайфово делает… Мрм. Ладно! Имей в виду, я буду за ней поглядывать. Буду настороже. И тебе тоже советую, а то мало ли что. — Она практически не имеет — не имела — раньше опыта нормальных отношений, — мягко произношу я. — Учитывая то, что мне предлагала Таната… вероятно, не одному мне. А учитывая ещё, что Танате нужен был плод Кальции для жертвоприношения — практически наверняка ей совсем не было нужно, чтобы её дочь нашла себе девушку, а не парня. Так что… предположу, что ей всю жизнь желалось найти её кусочек счастья, в котором ей отказывали. Даже если тебе она не по душе — пожалуйста, не разбивай ей сердце. Оставь ей пускай маленькую, но надежду. — Ты меня сейчас устыдишь, — закатывает глаза Лууна. — А учитывая то, кто я — это неслабая ачивка. Ладно, что же тогда ты посоветуешь, херолог? — Думаю, Кальция отлично понимает, что знакомство интимного плана получилось… не таким удачным, как она планировала, — я аккуратно подбираю слова под насмешливое фырканье канидки. — Вероятно, она пожелает извиниться, показать себя с удачного ракурса. Учитывая то, что опыта с девушками у неё либо нет, либо в лучшем случае взято из романов — наверно, это временами будет неловко. А посоветую я… да просто не отпинывать её, а гладить время от времени. Что фигурально, что в прямом смысле слова. Если вспомнить про всё то же отсутствие опыта — наверняка она будет рада даже маленькому вниманию с твоей стороны. И наверняка пожелает заслужить ещё. — Ну, предположим. Так чем же это должно закончиться? — По логике — либо она поймёт, что вы всё-таки не сочетаетесь, либо сумеет-таки ублажить тебя так, что однажды уже ты осознаешь, что тебе, без оговорок, приятно в её объятиях. — Дипломат… Всё желаешь тройничка в постели небось? — Желаю, чтобы ни тебе, ни ей не пришлось жертвовать счастьем или чувствовать себя обделённо. — М-да, теперь я понимаю, как она в тебя втюрилась… Если ты перед ней такие прелести глаголил, это должно было сработать, как Асмодеева виагра. Я утомлённо зажмуриваюсь, прежде чем вздохнуть: — Лууна, ну ты же понимаешь, что у меня не было цели влюблять в себя её? Я ей первым понравился, спроси кого пожелаешь. — Да ни к чему, я тебе верю, — слегка хихикнув, гончая целует меня в кончик носа. — Просто, готова поспорить, твои речи сыграли потом большую роль в… углублении её привязанности. — Ну не матюгаться же мне через слово было? — Это не твой стиль, верно. Ну ладно! Раз уж ты считаешь, что мне лучше её время от времени привечать, доверюсь твоему чутью. Но учти, бдить тоже буду! — Разумеется. Одно другому не мешает! — Но подарок дарить ты будешь. Иначе, чую, она от восторга меня возжелает прямо на коврике у дверей выебать… — Вместе подарим. Пускай привыкает, что мы теперь не порознь. — Ну… тоже подойдёт, согласна, — Лууна раздумчиво смотрит куда-то в небо. — Кстати, насчёт коврика: я, кажется, получилась очень тёплым ковриком? Были бы у меня такие же подвижные уши, как у неё — точно бы прижал от смущения. Действительно, я же весь разговор благополучно лежу на ней. — Извини… — я собираюсь было подняться, но гончая со смехом прижимает меня обратно. — За что ты извиняешься, глупый? Только рада я, что тебе с меня вставать неохота. Другое дело, конечно, что вечность мы так не пролежим. Но мы уже развяз… блин. Она начинает уже сама смущённо алеть, а я недоумённо приподнимаю брови. — Развяз — что? — Раз… вязались, — отводит глаза Лууна. — Совсем забыла, что у тебя нет узла, ты же не канид. Припоминаю, о чём идёт речь. В самом деле, при сексе у псовых в основании члена возникает «узел» — разбухание, названное так за округлую форму и за то, что до спадения эрекции мешает расцепиться участникам. Так, значит, у антропсовых — канидов — тоже. — Так вот почему ты спокойно лежала? — Ну, не только поэтому, — Лууна алеет ещё ярче. — Мне… мне действительно приятно под тобой. Ты как тяжёлое тёплое одеяло, дающее чувство уюта и защиты. Бля, что я несу… — Ничего, я понял, что ты имела в виду. Я польщён, — ободряюще касаюсь её носа моим. — Уф… Ну так вот, я заодно — привычка — ждала, пока узел уйдёт вместе с эрекцией, чтобы спокойно потом мы расцепились. Только сейчас сообразила, что у тебя же узла в принципе нет. Блин… — Да расслабься, я не в обиде, — хихикаю я. — А тебе приятней ждать, пока эрекция уйдёт прямо у тебя внутри? — Во всяком случае, привычно. А что? — Ну, я бы предпочёл извлекать фаллос до того, как он станет членом… поэтически выражаясь. Чтобы у тебя всегда было о нём только приятное впечатление. Лууна от души смеётся, ласково тряся меня за плечи налево-направо. — Поверь, у меня уже о нём именно такое. Но, раз для тебя это важно, то… Гончая лукаво улыбается и вовлекает меня в поцелуй, одновременно начиная ритмично сжимать и разжимать мышцы влагалища, положив при этом её голени на мои. Ощущение исключительно бодрящее! Вспоминается, как в порно нередко девушки заставляют член парня подняться, лаская его ртом, но ласки мышцами влагалища работают, на мой вкус, ещё лучше. Конечно, такое не во всякой позе выйдет, но сейчас, когда деться от такого уютнейшего массажа члену некуда даже в приобмякшем виде — кровь живо начинает снова заполнять пещеристые тела, а я получаю возможность ощутить, каково это — когда он, расширяясь и удлиняясь, сразу же начинает заполнять влагалище собой. Кайф по уши, что я немедленно озвучиваю довольно кивающей Лууне. — Видишь, как здорово, когда сучка у тебя опытная, а не нервная целка, которая даже подмахнуть толком не сумеет… Ну что? Ещё раз поебаться потянешь? Или уж на всякий случай оставим для Кальции? — Да я всего раз кончил! Конечно, потяну! На самом деле, я сегодня ещё минимум дважды смогу без проблем. Может, даже трижды. Да и в любом случае у Кальции афродизиак имеется, так что не волнуйся — сил предовольно! — Вот не рекомендовала бы тебе её афродизиаками увлекаться… да и вообще любой химией, — мотает головой Лууна. — Привыкнешь ещё, а потом без этого вообще не сможешь. Не, я понимаю, конечно, подкачку по особым, праздничным случаям, но в обычные дни лучше обойтись без этого. — Даже без этого — трижды в день не проблема, — заверяю я её. — На самом деле, не проблема и больше, просто уже объём эякуляции будет неубедительным. — Это только в порно важно, когда чем больше выплеснул на девчонку, тем круче смотришься. И то — достают дублёров специально под ракурс. Так что насчёт этого не задрачивайся. А сейчас — я нутром чувствую в прямом смысле слова, что ты уже готов снова. И я тоже желаю ещё разок, раз уж для тебя три — не проблема… — Лууна разводит голени в стороны, выпуская мои ноги. — Итак — как желаешь? Повторим, как в первый раз, или что-то новенькое возьмём? — Мммм… Лууна, а не будет ли… невежливо, если я предложу вариант… — Ну? Давай, не тяни, — подбадривает задорно гончая. — Ты на четыре, а я сзади, — смущённо выпаливаю я. Канидка, весело смотря на меня, переносит руки из-за моего затылка перед мой нос. — Только размотай. — Сейчас! Когда поводок больше не стесняет её движения, Лууна, с довольным вздохом подавшись назад, соскальзывает с моего члена. Затем, подавшись назад, немного отодвигается, переворачивается на живот и ложится на траву. Игриво взглянув на меня через плечо, гончая неторопливо, поочерёдно подтягивает под себя колени и выгибает спину, демонстративно покачивая приподнятыми сочными, манящими, мускулистыми ягодицами… которые понемногу, точно медленно сползающая вуаль, всё шире показывает отводящийся в сторону длинный пушистый хвост. Вот его путь окончательно завершился у бока пушистой красавицы, а колени и локти её окончательно приняли устойчивое положение. — Судя по тому, как ты на меня сейчас смотришь, мне, возможно, имело смысл предложить такую позу первой… А почему невежливо-то? — Что? В смысле — невежливо? — Так я про то и спрашиваю. Чего вдруг эта поза тебе невежливой показалась? — А! Ну… просто… ты же канидка, а поза называется… Лууна смеётся и фыркает, резко утыкаясь носом в траву. — Мой обворожительно-вежливый кобель… Да конечно, это не случайно называется «по-собачьи»! Но совершенно не вижу причин стесняться того, что я — антрособака. Да, я такова! Я антрособака, я фурри-псовая, я канидка, я — адская гончая. Называй, как пожелаешь, только костью не еби. Чего ты ждёшь? — Лууна опускает голову на траву и дразняще покачивает уже не только ягодицами — бёдрами, не менее упругими и мускулистыми, тоже. — Давай, захуярь мне! — Быстро-жёстко или мягко-долго? — я, тоже оперевшись на все четыре, медленно, с чувством наполняю лёгкие самым будоражащим в мире ароматом — ароматом сексуального желания, сфокусированного на тебе самом. — Вот сейчас вообще без разницы. Только вот что: давай снова проделай ту самую аурическую штучку, что вчера! Ну, когда ты нас объединил, и мы чувствовали друг друга! Мне ещё никогда не удавалось так легко получить одновременный оргазм… — Да тут даже примеряться не нужно. При таком объединении наше возбуждение тоже оказывается единым, так что, у кого получается больше — избыток сразу второму перетекает. Чем усерднее движемся, тем скорее кончим вместе! — Идеально! — кивает, нетерпеливо облизывая губы, Лууна. — Давай тогда! Еби меня, как пожелаешь, я не буду сопротивляться… что телом, что душой! Уф, я только надеюсь, прозвучало не слишком банально? — Лучше, чем если бы ты сейчас пыталась соорудить длинную экзотическую речь! Так, тогда я сейчас… — Да, давай, — жарко выдыхает канидка, снова утыкаясь в траву. Я аккуратно примеряюсь сзади, добиваясь совпадения уровня гениталий, чтобы как можно сильнее упростить движения. На склоне это не слишком удобно, но всё же не занимает много времени. Проблема возникает в другом: раз, другой, и третий у меня почему-то не получается толком нацелиться — головка члена, едва коснувшись приветливо распахнутого влагалища, выскальзывает наружу. Что за… я же даже рукой себе помогаю! — Мы устроены немного иначе, чем человеческие девушки! — нетерпеливо шипит Лууна, встряхивая головой и несколько приопуская бёдра. — В этой позе это заметнее, чем в той, в которой мы раньше были… Нужно сейчас… двинь членом под углом несколько выше… — Вот так? — Да-а-а-а… Голос Лууны плавно перетекает в довольный стон, когда я, наконец, нащупываю в прямом и переносном смысле нужную траекторию снизу вверх. Удобнее было бы, пожалуй, нам расположиться на склоне в обратном порядке… но тогда у гончей будет приливать кровь к голове, а это совсем ни к чему. Примерюсь так, не проблема. Ощущение жаркого, тугого, скользкого влагалища, плотно облегающего мой фаллос, снова начинает затоплять мой мозг пьянящим наслаждением. Мои руки ложатся на мягкую талию гончей, и я вижу, как её когти в нетерпении впиваются в землю. — Ну же… давай! — жарко просит она, бросая на меня взгляд через плечо. — Что именно? — я нежно поглаживаю её бока, наслаждаясь мягкостью шёрстки и играющими под ней мышцами. Здесь они не такие чётко выраженные, но всё же вполне ощутимые… — Двигайся! — Мммм… А куда? Давай же, скажи… Лууна издаёт нетерпеливый полустон-полуфырканье. — Решил поиграть, значит, да? Ну погоди, я с тобой однажды так поиграю! Умолять будешь, чтобы я позволила тебе кончить, бесстыжий кобель! — Я уже предвкушаю, до какой истомы тебе потребуется меня для этого довести… Но сейчас моя очередь, милая. Давай, скажи, что я должен сделать. — Трахать меня! — Всего лишь? — Эм… заняться сексом! — Не тот уровень… — Гррр… Ну подскажи тогда! Неужели не чувствуешь, как твоя сучка течёт?! — Что должна сказать хулиганка-спортсменка её желанному отличнику? — Оооо, так вот ты про что… Неужели тебя всё-таки возбуждает, когда я грязно выражаюсь? — Ну, не то чтобы всегда, однако… в некоторые моменты… вот как сейчас… мне очень желается ощутить такую смачную канидскую брутальную эротику, — лукаво улыбаюсь я. — Бля. Будешь смеяться, но я впервые в жизни чувствую неловкость перед тем, как выругаться… — Потому что тебя впервые в жизни просят это сделать? — Ну… пожалуй! Сейчас, ладно. Так… — Лууна раздумчиво покусывает кончик длинного языка и внезапно орёт на весь лес: — Только дрочить и можешь, головку показать уже бобо?! Хуярь, мразь! Отъебашь меня своим сморщенным хуем, или это страпон, отсосок?! Нет?! Начни уже тогда долбить своей щенкоделкой, ты, мой самый ебучий кобель в этом ёбаном мире! Выеби меня так, чтобы я не знала, куда деться от вулкана кайфа, извергающегося в моей пизде! Чтоб я стонала, как течная сука, а то я, блять, кто?! Ну? Доволен?! — Вполне, — я медленно подаюсь назад, пока облегчённо выдыхающая канидка тянется, наоборот, вперёд. А затем мы резко движемся навстречу друг другу — до сладкого столкновения тел, до приглушённо-хлюпающего, сочного шлепка таза об ягодицы, а бёдер о бёдра. Потом ещё раз. И ещё… — А когда будем кончать, мне тоже матюгнуться? — Как пожелаешь. Всё на твой вкус! — Почему ты… мммм… уф… вообще вдруг…? — Страсть. Сносящая запреты страсть, — отвечаю я через несколько секунд, определив для себя причину. — Это… как символ. Что можно то, чего обычно нельзя. Что можно всё. — Интересно, все отличники возбуждаются от мата при сексе? — Понятия не имею, я никогда не трахал отличника… Мы смеёмся, и наш дружный смех начинает всё чаще перемежаться смешанными стонами. — Ну же… давай… объединяй! — сбивчиво просит Лууна, снова оборачиваясь на меня через плечо. — Давай, милый… Фил… сделай это! Я готова! Я, я желаю… почувствовать… тебя… целиком! — Сейчас, любимая… — гулко выдыхаю я, не переставая двигаться. Как и вчера, я протягиваю вперёд ауру — но теперь, когда не отвлекает щекотка, сделать это гораздо проще. Помогает и то, что Лууна, то ли сообразив, как это делается, то ли чисто инстинктивно посылает навстречу её собственную. Наши ауры касаются друг друга… сливаются… и уже нужно лишь найти в аурозрении лучащиеся тёплым, розово-золотым сиянием нити, чтобы подтолкнуть те навстречу друг другу. Сотни вспышек мелькают по всей области слияния, позволяя нам ощущать наслаждение вдвойне. Фантомным ощущением в тазу отдаются чувства Лууны, когда мой фаллос скользит в её влагалище — отдаются, переплетаясь с моими, точно очаг страстного удовольствия начинает одновременно находиться и спереди, и сзади стенки таза… То, что эти чувства, пускай даже фантомные, абсолютно непривычны для меня, только добавляет остроты ощущениям. И, судя по тому, насколько громче, глубже и выразительней становятся стоны Лууны — с ней сейчас всё то же самое. Вдобавок по мере того, как мы привыкаем к этому слиянию, начинают ощущаться и менее яркие точки физического контакта — такие, как мои руки на её талии. Да, вот это действительно можно назвать душевным объединением! Нет, мы не растворяемся друг в друге, путая и смешивая воедино собственные личности; но ощущения её тела я сейчас ловлю, почти как собственные, и не только тела — душевные порывы гончей отражаются в моём сознании тоже. Как не мои — но при этом такие яркие, точно написанные красками, переданные текстом… — Бля-я-я-дь, Фи-и-и-ил… — нараспев протягивает Лууна, запрокидывая голову. — Я никогда — никогда! — так не кайфовала… Давай помедленнее! Пускай это будет… подо-о-о-ольше-е-е… — Без проблем… Я замедляю движения, делая те неторопливее, но размашистее. Отслеживать, какие приносят Лууне больше всего удовольствия, сейчас как никогда просто — так же просто, как если бы я ублажал рукой сам себя. Так что следующие несколько… или несколько десятков? — минут мы неторопливо раскачиваемся в едином ритме на травяно-песчаном склоне, рассыпая и разливая томные, страстные постанывания любви. Понемногу я склоняюсь вперёд — двигаться так несколько сложнее, но зато можно лечь на любимую канидку, коснуться грудью и животом её спины, ощутить ещё больший контакт тел… и заодно нащупать её груди. Лууна испускает громкий довольный стон, едва мои пальцы ложатся на те — размеренно качающиеся, с напрягшимися и поднявшимися сосками. — Да-а-а-а… Давай, Фил, дава-а-а-ай… Помни, потискай! И… чуть-чуть… пощипи… мне… соски-и-и-и… Согласно проурчав в ответ, я начинаю размашисто нежить эти упругие полусферы, действуя разом и пальцами, и центрами ладоней. Растереть левую по часовой, правую — против, потом наоборот… Пооттягивать вниз, как бы доя. Пошлёпать на разные стороны, заставляя качаться туда-сюда. Приподнять, подвигать то вперёд, то назад. Сжать, насколько дотягиваются пальцы, и послать ритмичную дрожь ими же. Ну и напоследок, вишенками на торте почти в прямом смысле — соски. Бережно, ласково, но всё же пощипать те большими и указательными пальцами, дразня ощущением полуболезненным, но всё же посылающим в недра грудей гончей острые сигналы удовольствия… — Фил, я тебя люблю… — горячо, прерывисто шепчет Лууна. — Я тебя люблю… Как мне с тобой сейчас классно! Как уёбисто, бля, кайфово! Я скоро нахуй кончу, я… это чувствую… Чувствую, как в тебе тоже нарастает… Мы кончим вместе, Фил, прелесть моя, мы кончим вместе, и это будет самый охуенный оргазм на моей памяти… — Я никогда, ни с кем не испытывал такого наслаждения, как с тобой… — хрипло выдыхаю я в ответ. — Лууна! Я бы растянул это на вечность, если б мог! — Да… любимый… да-а-а-а… Но сейчас не нужно, вечность подождёт… А сейчас — сейчас давай кончим вместе! Издав в ответ согласный рык, я чуть изменяю ритм и траекторию движений. Ненамного, но довольно, чтобы подтолкнуть с фазы плато на плавный взлёт к оргазму. Наслаждение, испытываемое нами, начинает становится всё жарче, всё острее, всё глубже… Я ощущаю, как поначалу невысокое напряжение мышц тазового дна Лууны начинает набирать силу — всё выше, всё туже, всё плотней. Всё это согласно отражается в её громком постанывании, прерывистом, судорожном дыхании, дрожании всего тела под моим. И за мгновение до того, как это накопившееся напряжение разряжается в плещущей во все стороны мощнейшей волне, мне является в голову мысль, что это действительно похоже на вулкан. А затем меня настигает и мой собственный оргазм, тугой, сладко-острой звездой вспыхивающий сразу за фаллосом и пронзающий лучами оттуда всё тело — чем дальше от таза, тем слабее, но набирающий новую силу, кажется, прямо в мозгу. Я теряю всякий контроль за движениями, валюсь на спину Лууны, содрогаюсь в пьянящей судороге, раз за разом прокатывающейся по телу. Нити слияния рвутся под вспышкой меганаслаждения, но напоследок всё же ещё посылают нам в разумы взаимные сигналы нашего объединённого оргазма… Громкий вой Лууны раскатывается по всей заводи — он был бы даже неприятен по силе для ушей, если бы не был так пронизан глубочайшим удовольствием. Сам я испускаю более низкий и глубокий, но не менее протяжный звук, который переплетается с первым, вторя ему, как аккомпанемент. Я упираюсь руками рядом с руками канидки, чтобы облегчить груз собственного тела, опирающегося на её спину. Впрочем, кажется, она ничуть не возражает против него. Мы дышим гулко, тяжело, восстанавливая нормальный ритм дыхания. — Знаешь, Фил… — наконец, начинает Лууна. — Это… просто… абсолютно пиздато, вот что я тебе скажу. Даже ради одного этого я бы уже согласилась заводить с тобой отношения. А уж учитывая всё прочее… В ответ я только молча целую её в шею, и Лууна издаёт ласковое урчание, выгибаясь навстречу. — В общем, я тебя уже никогда никуда не отпущу, даже не надейся. — Чудесно, — коротко шепчу я в ответ, снова касаясь губами взмокшей от пота шёрстки. — Да. Именно так, любимый, всё чудесно… Имей в виду, я теперь рассчитываю на такое каждый день! — Буду только счастлив. Я ещё и новые варианты опробую. Грудью чувствую, как гулкое, глубокое урчание Лууны буквально эхом отдаётся у меня внутри. — А я тебя тоже ублажу. И щекоткой, и чем пожелаешь! — Отлично. Между прочим, эротическая щекотка тоже имеет целый спектр выражения! — Вот весь его на тебе и опробую! И… на себе тоже позволю. Я тебе доверяю, Фил, доверяю… так что… если ты так кайфуешь, щекоча меня, то щекочи, как пожелаешь. — Я люблю тебя, Лууна. — Я знаю! И я счастлива этому… ведь я тоже тебя люблю, Филипп. На какое-то время мы просто замираем в сложившейся позе. Полнится ощущение, что всё уже так полно сказано, что никакие новые слова просто не нужны, ничего не нужно, кроме вот этого живого тепла любимого тела, прижимающегося к твоему… — Простояла бы так до заката, — отвечая моим мыслям, наконец говорит Лууна. — Но нам ещё добраться до кампуса… добычу разнести… Жаль, но нужно понемногу собираться. — Да, конечно, — согласно вздыхаю я. — А знаешь, предлагаю, когда каникулы будут, забраться далеко-далеко на природу, где на многие километры во все стороны будем только мы. Из разумных, конечно. И там проводить день за днём, только охотясь, спя, купаясь, болтая… но в первую очередь — сексуясь. — От заката до рассвета, — согласно кивает гончая. — Да! Это будет великолепно. Всё, замётано! Только летом, а то… блин. — Что? — приподнимаю я брови, уловив резкую смену тональности. — Да вот подумала, что сейчас-то здесь осень. Пока ещё тёплая, да; вполне довольно тёплая, чтобы мы с тобой здесь трахались. Но где мы это делать будем, когда ляжет снег? Или просто даже слякоть начнётся… — Комнаты в общежитии? — Не сильно уверена в тамошней звукоизоляции… А сдерживать себя никак не желается. — Дом Кальции? — Ну, видимо, так, — вздыхает Лууна. — Только я бы всё-таки предпочла иметь место, в котором смогу с тобой наедине потрахаться, исключительно наедине… Не подумай, я признаю, что втроём тоже вполне заебенно можно всё проделать. Иногда даже ещё заебенней — особенно там, где нужна третья пара рук… Но всё же… Ты ведь меня понимаешь? — Понимаю, — успокаивающе зарываюсь губами в её гриву. — А как насчёт, скажем… — Скажем? — с любопытством поднимает уши гончая. — Ну, у меня разные сексуальные фантазии имеются… Здесь ведь найдётся спортзал? — Конечно! Не просто найдётся, нам должны дать ключи ради подготовки к соревнованиям. — Отлично. Тогда как ты смотришь насчёт того, чтобы… — Оккупировать поздно вечером раздевалку? — весело фыркает канидка. — Или прямо на тренажёре, у которого тросы поудобней окажутся? — Нет, в душевой. Все следы так удобно сразу можно смыть… Тёплая вода, аромат шампуня… — Мммм… А что, это идея. Можно подумать… Потрахаемся и тут же вымоемся — удобно! Пожалуй, это нужно запомнить. Если ещё какие идеи у тебя будут, не стесняйся сказать… отличник! — Одна имеется прямо сейчас. Пока вода в заводи не остыла — вымоемся? — В точку. Давай тогда, расцепляемся… — У меня нет узла, — со смешком напоминаю я, плавно подаваясь назад. — Я уж как привыкла… Между прочим, зато у тебя отличная головка члена. Чудесно массирует там, внутри. — А у кобелей твоего вида… — Не такая выдающаяся. Так что у тебя тоже преимущества, — весело подмигивает мне Лууна, выпрямляясь. — А как тебе всё же больше нравится: с узлом или без узла? — На это нельзя дать однозначный ответ, всё зависит от того, как этот узел использовать. Иные кобели словно таранят тебя им, пока не втолкнут внутрь. Это, мягко говоря, не айс… впрочем, я знаю некоторых сучек, которым нравится пожёстче. Бывает так, что водят членом очень осторожно, не заводя вглубь. Боли тут нет, но часть удовольствия тоже теряется, ведь влагалище чувствительней всего у входа, а если туда не протискивается нечто, что способно как следует обработать стенки, то… сам понимаешь. Как по мне, лучше всего, когда кобель проникает в тебя до конца непосредственно перед набуханием узла, чтобы это произошло уже внутри. Тогда ты чувствуешь, как тебя сладко распирает там, где это приятней всего. И тут уже важно, чтобы у кобеля оказался самоконтроль. В идеале нужно, чтобы он легонько подавался туда-сюда, недостаточно, чтобы выскользнуть наружу, но довольно, чтобы узел массировал тебя изнутри. Проблема в том, что у самого кобеля ощущения от этого, конечно, слабее, так что не все выдерживают. Но зато, если выдерживают — оргазм успевает накопиться мощный и у кобеля, и у сучки. Это полный кайф. — Всё понятно, буду иметь в виду. — Да тебе-то это не всралось, — со смешком машет Лууна. — Даже если вдруг однажды с нашим кобелем в постели окажешься — там уже совсем другой механизм будет действовать. А у тебя сейчас — ну, вот этого сладкого ощущения запирающего тебя перед оргазмом узла нет, конечно, но нет и напряга, что сейчас выскользнет и таранить начнёт, пока снова не влезет. Так что не парься, мне с тобой очень даже понравилось. Пускай твой хуй не такой, как у канида, но удовольствие канидке он доставляет охуеть какое! — Значит, не зря старался, — довольно потягиваюсь я, выпрямляя руки над головой. — Это точно. Ну, я тебя ещё подучу на будущее кое-каким тонкостям, но уже и сейчас всё отлично. Дальше просто будет вообще супер! — Поскорей бы, — зажмуриваюсь я под довольный смех канидки. — Между прочим, ты отлично сегодня отыграла хулиганку. Прямо как готовилась! — Всё для моего милого отличника, — гончая треплет меня по щеке. — Ты тоже сымпровизировал влёт. Любишь сексуальные фантазии? — О, ещё как! — Тогда не стесняйся поделиться. Помогу воплотить, — предвкушающе улыбается Лууна. — Ну… у меня они бывают очень… необычными! — Ясен хуй, на то они и сексуальные фантазии! — Даже такими, что стыдно сказать… — Пффф… кто-то не смотрел адскую порнуху. Как-нибудь привяжу тебя к креслу и покажу: проверю, быстрее кончишь или блеванёшь. Милый мой кобель, мы только что трижды поебались у этой заводи. Чего тебе ещё передо мной можно стыдиться? — Ну… — Мммм… давай так, — Лууна в раздумчивости чешет себя за ухом. — Расскажи мне сейчас самую непотребную из фантазий, какую только вспомнишь. А я тебе расскажу мою такую же. Самый лютый глюк. Дадим душевный стриптиз друг перед другом. Не желаю, чтобы ты меня стеснялся. — Ну… Даже не знаю… — Расскажи! — преувеличенно-сурово сдвигает брови канидка. — А то я тебя в лучшем случае буду щекотать… а в худшем — нет! От такой формулировки меня пробивает на смех, помогая расслабиться. — Ладно, сейчас… В общем… я, в феральном обличии, лечу над лесом… решаю отдохнуть и пристраиваюсь на холм. Засыпаю на нём. Проснувшись, обнаруживаю себя в окружении нимф и привязанным лианами к этому холму. Главная нимфа говорит мне, что для совершения ритуала плодородия им нужна сперма сильного существа, которой должно выплеснуться много. И сперма эта должна быть заряжена, зарядка же — сексуальная агония возбуждения. А лучше всего, как они выяснили, нагонять эту агонию щекоткой эрогенных зон. Так что меня ждёт целая ночь сладкой эротической щекотки, завершающейся под утром оргазмом такой силы, что я теряю сознание… а когда просыпаюсь, уже ни нимф, ни лиан, даже земля подо мной сухая. А на носу лежит дивно пахнущий букетик цветов, который потом никогда не вянет. — Ну, мне следовало догадаться, что твоя сексуальная фантазия будет иметь отношение к щекотке. А почему именно нимфы? — Олицетворение сексуальных сил природы. Вдобавок они во всей мифологии известны любвеобильностью — с кем только они сексом не занимались… — Лианы тоже, я понимаю, в эту же струю — чтобы чистая природа была… — Да, всё так. А ещё важно, что нимфы эти гораздо меньше и слабее меня, и я, будучи ничем не стеснён, могу легко небрежным движением лапы отбросить любую на несколько метров. Да и лианы эти я бы мог при желании порвать, если бы ничто не мешало. Но щекотка лишает сил и координации, вынуждая покориться существам, которые физически мне напрочь уступают. Покориться — и дать им довести меня до принудительного оргазма… — А-га, а вот это я отлично понимаю… — протягивает Лууна, сосредоточенно кивая. — Так ты ловишь кайф от ощущения подчинения? — Далеко не всегда. Но в случае со щекоткой меня отдельно, особенно возбуждает мысль о том, чтобы это делала со мной та, кто бы обычно никак не смогла одолеть меня физически. Для пущего контраста. — Да уж, даже жаль, что и я, и Кальция тебя, скорее всего, одолеем даже без щекотки, — фыркает канидка. — Я тебя накачанней, а она — здоровенней. Но вот идея насчёт щекотки тебя-ферала… в этом однозначно что-то имеется. Пожалуй, тоже запомню. Ну, а теперь — слушай моё порно. Я внимательно смотрю на Лууну, которая с несколько неуверенным выражением на лице прикусывает губу. Кажется, ей тоже несколько неловко. — В общем… мы вчетвером. Я, ты, Пчелиная Королева и Вортекс. Вортекс — это тот самый, в кого я немножко втюривалась. Он сейчас её кобель. Так вот, мы с Королевой соревнуется, кто смачнее и быстрее доведёт до оргазма. Вы оба в кожаную оплётку… с шипами… кляпы во рту… а мы сзади вас наяриваем. Страпонами. И стеками. Смысл в том, чтобы вы кончили безо всякого прикосновения к членам, от одного только массажа простат. Ты побеждаешь, конечно, кончив первым. Вортекс завистливо на тебя смотрит. А я… я получаю награду победительницы. Пчелиная Королева доводит меня до оргазма. Языком. А я снимаю всё это на мой смартфон, от начала и до конца, снимаю в режиме селфи, чтобы нас обеих было видно, о, да… — Кто такая Пчелиная Королева? — спрашиваю я, подождав, пока замутнённая мечтательность не сплывёт прочь из глаз Лууны. — А, ты же не знаешь. В общем… как тебе сказать… проще всего так: самая главная из моего рода. Собственно, она даже вообще не из него, она архидемоница… но предпочитает обличье гончей. С четырьмя руками и лавовым животом. — Ого, — я пытаюсь представить себе такую. — Судя по твоему виду, ты уже прикидываешь, что можно сделать четырьмя руками разом, да? — закатывает глаза канидка. — Ну да не буду на тебя фыркать — она дико сексапильна, признаю. Я вообще удивляюсь, как она при такой внешности и фигуре руководит кругом Обжорства, а не Похоти… — Как много я ещё не знаю о твоём родном мире… — Не печалься, там больше того, что тебе лучше и не знать. — Не удивлюсь, но, всё же… Я желаю быть ближе к тебе, чтобы тебе не пришлось каждый раз мне разъяснять что-то, что для тебя очевидно. — Тогда уж лучше я буду ближе к тебе, — мягко хмыкнув, Лууна подходит ко мне и опускает руки на мои плечи. — Это приятнее. — Подумать только, — говорю я примерно через минуту, в течение которой руки канидки поглаживают мои плечи, а мои руки — её талию. — Месяц назад я даже подумать не мог, что влюблюсь в адскую гончую. — То, что я влюблюсь в человека, месяц тому назад я тоже бы не вообразила… Впрочем, ты не совсем обычный человек, если под обычными понимать тех, что видела я. Да и ты, как я понимаю, представлял нас совсем иными. Верно? — Ещё бы… — Ну, вот. Но, конечно… Даже удивительно. Мы же друг друга ещё и полумесяца не знаем. А уже не просто трахаемся вовсю, но сумели даже порассуждать… — Лууна раздумчиво смотрит на блестящее кольцо, касающегося моего плеча, — о возможном залёте. — Знаешь, я так думаю, что время разумней измерять не минутами и секундами, а тем, что ты сделал за эти минуты и секунды. Или часы… или дни. Да, по календарю мы знаем друг друга совсем недолго, но, если вспомнить то, что уже случилось с нами за это время, через что мы прошли вместе… Думаю, я уже знаю тебя на порядок лучше, чем узнал бы за всю жизнь соседку по моему подъезду, всё общение с которой ограничивается приветствием у лифта, да и то далеко не каждый день. — Согласна. Ты у меня не только вежливый кобель, но вдобавок и умнющий. Повезло же тебя зацапать! — Лууна наклоняется и шутливо кусает меня за плечо. Я смеюсь в ответ и ласково треплю ей гриву. Какая она густая, длинная… но при этом мягкая, и тем нежнее волосы, чем глубже проникает рука. Пальцы ощущают то тут, то там лёгкую шероховатость песчинок, и это напоминает мне, что мы собирались сделать. — Лууна, нам пора сполоснуться. Полноценно-то вымыться не получится… но полноценно сейчас и не нужно. — Да, на этот раз ты меня обкончал, по счастью, изнутри, а не снаружи, — хихикает гончая и легонько чешет меня когтем за ухом. — Пошли. Вода уже подостыла, но всё ещё довольно тёплая, так что мы усаживаемся на мелководье — там, где она нам по грудь, когда мы сидим на дне. Неспешными, даже можно сказать, ленивыми движениями мы оттираем себя от пота, вытряхиваем песок из волос. Всё это наводит некую… умиротворённость на душу. Несмотря на всю простоту того, чем мы занимаемся — а возможно, именно благодаря ей. — Хорошо сидим, родная. — Заебись, — с расслабленным вздохом соглашается канидка. — Здесь, в этой воде, почти как в ванне. Только лапы можно вытянуть, куда угодно. — Любишь принимать ванну? — Не то чтобы очень… приятней постоять под душем после бега. Но подрочиться в тёплой водичке, когда имеются время и желание — да, отчего нет. — Было бы приятно тебя вымыть, — раздумчиво улыбаюсь я и тут же отворачиваюсь, чтобы увернуться от щедро плеснувшей из-под руки гончей воды. — Пускай я канидка, а не фелинидка, но вовсе не настолько засранная! — Да грязь тут вообще ни при чём! — весело фыркаю я, заслоняясь от следующей порции воды. — Тебя приятно мыть, даже если ты чистая! — Ну-ка, поясни, — в голосе гончей слышно любопытство. — Сам процесс, — я аккуратно приоборачиваюсь, готовый в любой момент снова спрятать лицо от брызг. — Тёплая ванна. Вода, вся в белой пене. Ароматы мыла и шампуня. Нежный массаж мочалкой. Тепло тел рядом… Только представь себе это! — Мммм… пожалуй, понимаю. Это смотрится… пиздец как приятно, — Лууна снова начинает перебирать влажные пряди гривы. — Примерно так ты меня собираешься вымыть в душевой спортзала? — Несколько иначе, там обстановка всё-таки другая. Но общую суть ты уловила. — Отлично, значит, нужно будет как следует изгваздаться, чтобы ты меня мыл подольше, — от души смеётся гончая. — А потом, небось, ещё гриву мне расчешешь? — Не только гриву, всю шёрстку тебе расчешу. На диван отнесу, чаю принесу, пледом укрою. И вообще тебя всю уютом затоплю. Как тебе идея? — Звучит упоительно, милый. Прямо жду не дождусь! Я довольно мурлыкаю в ответ, любуясь длинными кончиками прядей её гривы, которые не погрузились вглубь, а словно расплылись по воде вокруг гончей. — На самом деле… у меня сейчас целая цепочка в голове всплывает сцен такого рода. Наше будущее. Как мы идём по осеннему парку — у тебя шарф на шее, ты одета в лёгкую куртку, но лапы ещё без сапог… — На твоё счастье, лапофил, — она меня прерывает, — даже по снегу босиком тоже не простужусь. Я довольно улыбаюсь и продолжаю, поведя рукой перед нами: — Мы идём рука об руку, любуясь золотым листопадом, а потом согреваемся кофе в маленьком кафе, смотря на зеркально-гладкое озеро… Мы гуляем по зимнему городу — темнеет рано, но улицы полны огней, ведь скоро праздники. Мы то оккупируем в кинотеатре «места для поцелуев», то беззлобно спорим в пиццерии, какую пиццу выбрать… в итоге соглашаясь на половинчатую. Всё равно ведь в итоге съедим по четвертинкам… Мы сидим по весне у береги реки, наблюдая за вскрытием льда. По фарватеру льдины уже увлекаются потоком воды, но у берега ещё держится плотный полог, на который, впрочем, лучше уже не выбираться — он явно подмыт. Мы дружно лопаем чипсы из одного здоровенного пакета, запиваем колой из двухлитровой бутылки и слушаем музыку из одного плеера, уткнув в уши по наушнику. Ну, а чем мы займёмся летом, ты уже знаешь! — Фил, Фил, — ласково смеётся канидка, протягивая руку и нежно почёсывая мне шею. — Моим ушам нужны другие наушники, чем человеческим… Но под твои колыбельные, конечно, только засыпать. Жаль, что раньше у меня такого не было. — Теперь будет сколько угодно! — Мой ласковый и нежный кобель. Знаешь, у нас обычно ценят тех, кто побрутальней, но мне всё чаще думается, что у тебе подобных тоже имеется целый вагон преимуществ. — Ну, брутальным, если нужно, я тоже быть могу! Просто… не думаю, что этим нужно увлекаться. — Думаю… что соглашусь. Между прочим, тут даже Кальция меня наверняка поддержит. Брутальность замечательна, когда нужно ломать шеи врагам, но для домашнего уюта такой ласковый кобель, как ты, однозначно подойдёт лучше. — Да, между прочим… — я нахмуриваюсь через минуту-другую. — Нужно будет у Кальции спросить, не вертелся ли неподалёку тот наглый покойничек. Пока нас не было. Лууна рефлекторно принюхалась: — Чего это ты вдруг о нём вспомнил? — Да подумалось тут: а чего это вдруг тот чёрный, которого Кина шуганула, шпионить за нами взялся? Ведь этой игрой руководит именно тот хмырь, а значит, кому за кем таскаться, тоже он определяет. С какого перепою вдруг он решил к нам соглядатая прицепить? И вдруг не одного? Вдруг к Кальции тоже? Или даже решил её тоже на эту игру уболтать? Она довольно легко убеждаема, ты же знаешь. Нужно будет расспросить её… и в любом случае объяснить, что лучше с ним вообще не разговаривать. — Когда я ему в тот раз шею отвернула, Кальция рядом сидела. Думаешь, она после этого решит, что с ним весело будет поболтать ещё разок? — Тебе напомнить все её оригинальные решения? — отвечаю я вопросом на вопрос. Лууна мрачнеет: — Не нужно. Пожалуй, лучше и верно напомнить, что он нам не друг. Сегодня же и сделаем. Молодец, что вспомнил. — Я, конечно, не вот чтобы думаю, чтобы это сильно опасно было — его философские изыски, — но всё же для спокойствия лучше, чтобы он ими занимался подальше от нас. — Согласна. А теперь давай пока забудем про этого мумифицированного обсоса, тема совсем не для этой заводи! — Да. Извини, милая. — Ничего. Но только не здесь. Здесь пускай наше с тобой место останется, только наше… Я от души киваю в ответ, и дальнейшее омовение протекает в тишине, нарушаемой лишь мягким шелестом ветра в камыше. Закончив, мы поднимаемся, и Лууна уже привычным движением устраивается у меня на руках, кивком головы указывая, куда именно её нести. — Чуток подождём, пока обсохнем, — говорит она, мягко раскидываясь на пологе зелени. — Ложись рядом. Нет, вот сюда давай… Едва я устраиваюсь на указанном месте, как Лууна с лукавой улыбкой переворачивается и водружает лапы мне на грудь. Пяточный сустав у канидов расположен под тупым углом, а не прямым, как у нас, так что давит мягче, не создавая дискомфорта. Зато прелестные лапы гончей оказываются не дальше чем за треть метра от моего лица, обеспечивая мне крупный план полного обзора. — Наслаждайся, лапофил, — канидка дразняще шевелит пальцами. — Не могу отказать себе в таком удовольствии! Я ведь говорил тебе, что у тебя просто божественные лапы? — Ещё когда мы в первый раз оказались тут. Но этот пункт из того списка, который ты можешь повторять, сколько пожелаешь! — Лучшие лапы в Аднирване! — я ласково поглаживаю щиколотки и подъёмы стоп. Лууна довольно вздыхает: — Необычно, конечно… Но приятно. Я сама не лапофилка, но обнаружила в этом твоём пристрастии тайную прелесть. Смотри: для обычного чела я как смотрюсь? Да просто босолапая фурри со вторым размером груди. Но, если посмотреть твоими глазами… Я ведь верно понимаю, что мои босые лапы для тебя почти то же, что декольте до пупка? — Не совсем так, но общую идею ты уловила верно! — Ну вот. Значит, благодаря твоему лапофильству я могу осуществить тайную мечту едва ли не любой сучки: носить такую одежду, что для всех я одетая, а для любимого кобеля — раздетая. При этом никто не знает об этой фишке, только мы! Ну разве не прелесть? — Гениальная идея, любимая. Тайно раздетая только для меня… Это просто шикарно! — Тогда нахуй обувь. Заодно будет тебе повод лишний раз вымыть мои лапы. А потом можно сразу перейти к полному мытью… в общем, ты понял! Мы весело смеёмся, глядя на неспешно плывущие облака. Боковым зрением я при этом любуюсь на то, как блестят капельки воды на свежевымытых подушечках лап канидки. Как чудесно клонится к закату этот день! Одно наслаждение течёт за другим. И всё благодаря Лууне! — Босолапая фурри, — неторопливо произношу я, словно пробуя слова на вкус. — Ты знаешь, а мне определённо зашло, как это звучит! Думаю, я запомню эту формулу. — Босолапая фурри и вежливый кобель. Наслаждайся, Фил! Я снова смеюсь, поворачивая голову и встречая весёлый, искрящийся ласковой игривостью взгляд канидки. Какие же чудесные у неё глаза… Смотришь, как в глубокие озёра — и само вспоминается всё, что было сегодня. Нежность плотской любви, объединение и слияние душ, мягкость — и неистовство. — Ты отважная, Лууна, — шепчу я, сам не очень понимая, почему вдруг потянуло сделать именно такой комплимент. — Будь со мной. — Я всегда буду с тобой, — и адская гончая, приподнявшись и снова перевернувшись, накрывает мои губы тёплым поцелуем.