Сожги меня

Этот полупустой каток для меня обладал каким-то особым шармом. Может, это просто совпадение, а может быть и правда то место для нас должно было стать особенным. Все то время, которое я вез ее домой, я почти не смотрел на нее и ни разу не тронул ее, даже пальцем. Странно, не правда ли? Вы наверное не ожидали сдержанности от такого фанатика, вроде меня. Но я такой же человек, как и вы, читатель. Быть может, прошлые мои решения и поступки показали меня не в самом лучшем свете, но, поверьте мне, это ничто по сравнению с тем, сколько во мне добра и желания быть истинно хорошим человеком, лучшей версией себя как души. И все это я открыл в себе когда по-настоящему полюбил. Вы не можете себе представить, как сильно это чувство расширяет ваши горизонты, взгляд на мир и возвышает вас духовно... Я сидел в темноте, чувствуя, как внутри всё умирает и перерождается заново — и так по кругу. Тогда, на катке, она поцеловала меня в щеку. Это был быстрый и почти невесомый поцелуй, но мне этого хватило, чтобы опьянеть и бояться, что я не смогу уследить за дорогой. След от ее губ горел, будто след от прикосновения, которое я никогда не заслуживал. Ей-богу, я чувствовал себя так, словно мне тринадцать, и это со мной в первый раз. Это было почти мучительно — не от того, что она это сделала, а от того, что я позволил этому так просто случиться и был настолько рассеянным, что даже не смог осознать это в моменте. Я так легко дал мгновению ускользнуть, не прожив его как следует. Это прикосновение слишком быстро стало частью нашего с ней прошлого, так почти и не успев побыть в моем настоящем. Но все же, этот момент дал мне одно, хоть и не новое, но колкое в своей резкости осознание. Наши отношения были особенными не потому, что мы по несчастливой случайности оказались родственниками, а потому, что она была особенная. Начнем с того, что Билли всегда была для меня кем-то особенным. Даже когда мы были детьми, я чувствовал это странное, необъяснимое притяжение. Как будто она была не просто человеком, а чем-то большим, чем, я мог понять. Как тайна, как сила, на которую я мог только глядеть со стороны, любоваться и восхищаться тем, какую власть она имела над моим сердцем, но не имел права прикасаться и по-настоящему обладать. Всё в ней казалось совершенным, и я никогда не сомневался в этом. Но это чувство было неправильным. В манящей недоступности по большей части и заключалось ее болезненное совершенство, которое, как волна, пронимало меня до костей. Слишком многое отделяло нас друг от друга. Семья, возраст, время, мир вокруг — всё кричало о том, что это чувство должно быть похоронено так глубоко, чтобы я не имел возможности к этому подобраться. И всё же я поклонялся ей. Поклонялся, как паломник, стоящий перед священной реликвией. Я помню все с самого первого взгляда в начале этого извечного лета. Каждое её движение, каждый взмах ресниц, каждый скрип и щелчок закрывающейся двери в ее комнату неустанно напоминали мне, что не смотря на всю ее очаровывающую меня прелесть, она по-прежнему недосягаема. И вот теперь она разрушила эту недосягаемость. Тот её поцелуй, такой нежный, такой искренний, перевернул всё, во что я верил. Это был грех, который я хранил глубоко внутри, и она своми руками придала ему реальность. Я не мог это принять. Вот сейчас мы с ней едем по ночному городу. Вроде бы уже поздний вечер, а на улице все так же куча народу. Я стараюсь не моргать, чтобы не дай бог не упустить ничего из виду и не угодить в аварию. И всё же, закрывая глаза, я видел её лицо. Я чувствовал, что стал совершенно другим человеком. Что мои чувства к ней изменили меня. Они уже давно были не просто тайной, которую я прятал от мира. Они были моей сущностью, моей верой. Но как можно верить в то, что обречено? Наверняка люди, что ударяются в религию из-за горя, чувствуют то же самое, что чувствовал я, когда она впервые меня поцеловала.

***

Я лежал в темноте, но сна не было. Каждая минута казалась часом, каждый звук — глухим ударом, напоминанием о её присутствии всего в нескольких метрах от меня. Я пытался сосредоточиться на чем-то другом. Думал о работе, о том, что нужно сделать завтра, о фильме, который мы смотрели. Но её лицо, её голос, её взгляд — всё возвращалось. И чем дольше я лежал, тем сильнее становилось это чувство. Тяжесть, давящая на грудь. Неугомонное желание быть ближе. "Нет," — шептал я себе в тишине. — "Останься здесь. Просто останься здесь. Ей нужно отдохнуть от всего этого." Но тело не слушалось. Руки дрожали, сердце билось слишком быстро. И в какой-то момент я понял, что уже не могу сопротивляться ее магнетизму. Даже разделенные стенами и дверьми, мы были связаны. Она держала меня в поле своего влияния, она наверняка знала, что имеет неограниченную ничем, абсолютную власть на меня. Я встал. Тихо, чтобы не издавать никакого лишнего шума. Каждое движение казалось преступлением, каждый шаг — ещё одним камнем в мою вину. Её дверь была приоткрыта. С тех пор как мы с ней вместе, моя милая никогда не закрывала её полностью. Я знал это. И ненавидел себя за то, что мной так легко манипулировать. Я заглянул внутрь. Она спала, свернувшись на своей кровати. В слабом свете ночника её лицо казалось почти детским, спокойным. Её волосы разметались по подушке, а руки были поджаты под голову. Моё сердце в миллионный раз сжалось. От вины, от нежности, от чего-то ещё, что я не хотел признавать. Я сделал шаг внутрь. Один шаг. Потом ещё один. Я остановился у края её кровати, боясь даже дышать. Клянусь, я знал, что должен уйти и правда думал об этом. Должен был вернуться в свою комнату, оставив её в покое. Но вместо этого я просто стоял, смотря на неё. Думаю, для вас давно не секрет, что на самом деле я не хотел уходить. Не просто не хотел — мое тело болезненно отвергало даную здравым смыслом идею. Она пошевелилась, тихо вздохнув, ресницы дрогнули, и в следующий момент её глаза открылись. — Ты? — её голос был тихим, сонным. Она приподнялась на локте, удивлённо глядя на меня. Я замер. Ноги словно приросли к полу. — Прости… Я не хотел тебя будить, — пробормотал я. Она моргнула, всё ещё не до конца понимая, что происходит. — Что случилось? — спросила она, садясь на кровати. — Ничего, — я отвёл взгляд. — Я просто… хотел проверить, всё ли у тебя в порядке. — Её лицо смягчилось. — Я в порядке. Ты странный, знаешь? Я выдавил слабую улыбку, хотя внутри всё горело. — Знаю, — ответил я. — Просто иногда… Она не дала мне договорить. Её рука потянулась к моей, касаясь кончиков пальцев. — Всё нормально, правда, — сказала она, её голос был таким мягким, что это разрывало меня на части. — Ты тоже должен отдохнуть. Я кивнул, не зная, что ещё сказать. — Ладно. Спокойной ночи, — произнёс я, наконец, делая шаг назад. Её глаза задержались на мне ещё на мгновение, прежде чем она снова улеглась, укрывшись одеялом. Когда я вернулся в свою комнату, я рухнул на кровать, чувствуя, как дрожь пробегает по всему телу. "Ты слабак," — повторял я себе. — "Ты так легко ей сдался. Неудивительно, если через пару недель она опять начнет помыкать тобой." Но хуже всего было то, что я уже знал: я сделаю это снова. И снова. Пока родители не вернутся домой, и не станет слишком поздно. "Когда я уже смогу наконец расслабиться и не думать об этом?" Но ответа не было. Только тишина и её образ, который был выжжен на внутренней стороне зрачка. Я не знаю, что именно заставило меня снова открыть её дверь. Моё тело действовало вопреки разуму, вопреки каждому здравому доводу, вопреки всему, что я твердил себе все эти месяцы. Она снова спала, её дыхание было снова ровным, а я снова стоял на пороге, глядя на неё, и внутри всё разрывалось. Честно, в этот раз я уже хотел развернуться и забыть об этом моменте, убедить себя, что это был лишь импульс, слабость, которую я смог преодолеть. Но мои ноги не двигались. Она была так близко. Почти что на расстоянии вытянутой руки. И всё во мне кричало, что этого лучше не делать, что она нуждается в отдыхе, в качественном сне. Но я уже был в ее теплой, полной детской нежности спальне и не мог заставить себя вырваться из этого мягкого плена, что убаюкивал ее бархатным сопением, и бледного света луны, что прорвался сквозь задернутые шторы. Тихо, как только мог, я подошёл ближе. Она не пошевелилась, даже когда я присел на край её кровати. От её сна исходила какая-то невинность, которая делала меня ещё слабее. Я не знал, зачем остался. Не знал, что искал в этом моменте. Успокоения? Искупления? Или просто хотел ещё раз почувствовать, что я рядом с ней и мы снова вместе, прямо так, как было раньше. Сейчас, в своих мыслях, я видел себя не ее братом, а скорее кем-то вроде родителя. Я стремился к ней не как мужчина к женщине, а как обеспокоенный отец к приболевшему ребенку в нестабильном состоянии. Медленно я опустился на кровать, стараясь не потревожить её. Лёг рядом, оставляя между нами несколько сантиметров, но этого уже было достаточно, чтобы я почувствовал её тепло. "Я останусь только на минуту," — сказал я себе. Но минута превратилась в вечность. Я лежал, глядя на её профиль в мягком свете ночника, слушая её дыхание, и думал о том, насколько я слаб. Каждая клетка моего тела хотела быть ближе, но я не мог. Пока что не имел права. Я закрыл глаза, стараясь отогнать эти мысли. И в какой-то момент я сам не заметил, как сон окутал меня. Когда я проснулся, утренний свет уже пробивался сквозь занавески. Её рука лежала на моей, будто она искала моё присутствие во сне. Её лицо было спокойным, безмятежным, а волосы слегка растрепались. Я задержал дыхание, осознавая, где я нахожусь, и как далеко я позволил себе зайти. Осторожно, словно каждое движение могло разрушить этот хрупкий момент, я отодвинулся. Её рука соскользнула с моей, и я почувствовал, как внутри всё оборвалось. Я не осмелился разбудить её. Просто встал, на мгновение задержавшись у её кровати. Глядя на неё, я понял, что этот момент я запомню навсегда. Но вместо тепла внутри осталась только горечь. Все это было странно. До дури странно, если вспомнить все то, что было между нами раньше. Все те прикосновения и слова, что звенели между мной и ею. А сейчас все словно откатилось назад. Я ловлю себя на тех же мыслях, тех же страхах, которыми терзался в период издевательской неопределенности в самом начале наших новых отношений. И я ненавидел эту неопределенность, ведь она порождала гадкую в своей неловкости стесненость, прохладную металическую скованность, которая не давала мне жить, когда моя милая была рядом. Еще совсем недавно я имел полное право поцеловать, прикоснуться к этой спящей красавице и не ощущать никакого груза тупой, бессмысленной, непонятно откуда взявшейся на мою голову вины. А теперь все иначе. Все будто начинается сначала.

***

Мы снова остались вдвоём. В самом деле, я уже и забыл, какое же это все-таки блаженство — быть рядом с любимой. Просто сидеть рядом, видеть ее прекрасный образ на расстоянии вытянутой руки. Сейчас она полностью мне доступна, она никуда не денется, не убежит, она снова моя. А большего мне и не надо. Мои потребности на самом деле всегда были достаточно скудны. Всю мою жизнь, с момента осознания себя как человека, я желал лишь одного - существовать по близости, в окрестности этой туманной нежности. Если бы только в жизни этой мне было дозволено обожать ее открыто — я бы никогда даже не подумал о другой. Она была обещана мне Богом, подарована небесами (или самой судьбой-преступницей — я до конца не уверен). Но это не важно, суть ведь не в этом. Главное, чтобы сестрица понимала, что это не я так решил — это было решено Богом еще задолго до того, как у нас все началось. Она принадлежит мне, потому что именно в этом заключается наше с ней общее счастье. Так кто же я такой, чтобы спорить с творцом? Теперь, когда я смог обьясниться перед вами, читатель, мы вернемся к записям дневника того дня. Она сидела рядом со мной на диване, подогнув ноги под себя, её глаза смотрели куда-то мимо телевизора, по которому, кстати, крутили ее любимый сериал. (А вы думали, почему мы с ней опять так допоздно засиделись?) Но глаза ее вообще не были сконцентрированы на передаче. Моя милая сидела бок о бок со мной, наши ноги касались, и только из-за этого я был готов простить ей эти поздние сеансы и собственный недосып. Но не смотря на усталость, я сидел с прямой спиной, стараясь выглядеть бодрым. Разговор начался просто, почти невинно. О том, что она делала днём, с кем говорила. Но, как всегда, всё быстро ушло в другое русло. Признаюсь, мне было ужасно невыносимо слушать, как она рассказывает мне о других, и как ей было с ними весело. — Ты опять проводишь слишком много времени с чужими людьми, — сказал я, стараясь звучать спокойно, но мой голос всё же выдавал раздражение. — Ты знаешь, как я к этому отношусь. Она подняла взгляд, немного удивлённо, но не испуганно. — Это просто друзья, — ответила она. — Мы давно не виделись, ну и плюс я же не сижу у них ночами. — Ты не понимаешь, — перебил я. — Это не о времени, а о том, что ты ставишь их передо мной. — Я ничего такого не делаю, — сказала она, но её голос стал тише. — Ты это не видишь, но это так, — я наклонился вперёд, чтобы быть ближе, будто так мои слова станут для неё яснее. — Я люблю тебя. Больше, чем кто-либо. Больше, чем свою жизнь. Разве это не должно что-то значить? Она откинулась назад, её губы сжались в тонкую линию. — Это значит, что я должна перестать общаться со своими близкими друзьями? — спросила она. — Я просто хочу, чтобы ты поняла, — я сделал паузу, тщательно подбирая слова, чтобы звучать убедительно. — Никто из них не будет рядом с тобой, когда тебе будет плохо. Никто, кроме меня. Поэтому не смей говорить это слово, когда описываешь их. Странно, что ты еще не поняла — у тебя нет никого ближе меня. Все остальные это не "близкие", а временная социальная пыль. Я тот, кто знает тебя лучше всех, кто всегда рядом. Почему ты этого не ценишь? — Я ценю, — её голос снова был мягким, но в нём чувствовалась усталость. — Но ты говоришь так, будто я должна перестать жить своей жизнью, чтобы оправдать твою любовь. — Это не так, — я покачал головой. — Я просто хочу, чтобы ты делала выбор, который не причиняет мне боль. Билли, я очень сомневаюсь, что ты вообще представляешь, скольким я уже пожертвовал ради тебя. Она тихо рассмеялась, но в этом смехе не было радости. — То есть ты хочешь, чтобы я жила, думая только о том, как не ранить тебя? — Незачем подавать это так драматично и гипертрофированно. Разве я многого прошу? — в моём голосе проскользнуло раздражение. — Я лишь прошу тебя быть честной, быть рядом. Всё, чего я хочу, — чтобы ты понимала, что я для тебя лучший выбор, и что каждый день я забываю про свои всевозможные желания и амбиции, просто чтобы быть с тобой, любовь моя. Все, что я делаю, я делаю для того, чтобы не потерять тебя, чтобы тебе было со мной по-настоящему хорошо. Её глаза вспыхнули, впервые за весь разговор. — Хватит уже притворяться, — резко сказала она, глядя прямо на меня. — Ты даже не пытаешься меня услышать. — Я слушаю тебя, — возразил я быстро, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева. — Нет, — она покачала головой. — Ты просто ждёшь, когда я соглашусь с тобой. Я хотел что-то сказать, но она подняла руку, останавливая меня. — Ты любишь меня, — продолжила она, её голос стал тише, но твёрже. — И это так важно для тебя, что ты даже не задумываешься, чего хочу я. Ты только думаешь, что понимаешь меня. — Это неправда, малыш. На самом деле ты видишь все искаженно. Твой подростковый максимализм сейчас говорит за тебя. — Правда, — она откинулась назад, глядя на меня с грустью, но без злости. — Ты пытаешься научить меня жить, будто мне девять лет. Ты уже задолбал со своими нравоучениями, ты мне не папа. Я замер, чувствуя, как её слова без замеддленния проникают вглубь, вытесняя воздух. То самое знакомое чувство — я словно задыхаюсь. — Я всего лишь пытаюсь защитить тебя, — сказал я, уже тише. — Может, ты просто пытаешься защитить себя, — её взгляд стал мягче, но от этого было только тяжелее. — Ты не можешь смириться с тем, что люди друг другу не принадлежат. — Я не хочу, чтобы ты страдала, — попытался я вернуть себе уверенность. — А я не хочу, чтобы ты страдал, — она встала, её движения были спокойными, но решительными. — Но это не значит, что я могу перестать быть собой ради твоего покоя. — Я не и не прошу тебя перестать быть собой. Я лишь прошу тебя — даже не так, — умоляю быть более милосердной по отношению ко мне. Ты не знаешь, как много для меня значишь, любимая. Моя жизнь пуста и нема без тебя, а я в твоей будто всего лишь дополнение. Я же вижу, как ты ко мне относишься, и какие разные у нас взгляды на эти чувства. Пойми, ты незаменима, я не знаю, что буду делать, если ты вдруг пропадешь из моего мира. Просто-напросто я не смогу нормально жить. После этого следует лишь медленное гниение и разложение всей моей вселенной. А теперь подумай, можно ли назвать это жизнью? Это же даже на существование не похоже — скорее, оттянутая смерть. Как ты этого не понимаешь, малыш? Я ведь так часто тебе об этом говорю, но ты меня не слышишь. Твои уши слишком заняты разговорами с теми, чье общение и симпатия и яйца выеденного не стоят. Она молча встала и сделала шаг к двери, но перед самим проемом остановилась. Её голос прозвучал едва слышно: — Хватит придумывать. Ты же знаешь, что ты первый и единственный мужчина, которого я действительно люблю. И прежде чем я успел что-то ответить, она вышла, оставив меня одного с её словами, которые эхом звенели в моей голове. Билли всегда так делала, когда я подбирался слишком близко к правде. Иногда мне и вовсе казалось, что моя любимая сестрица вообще ни разу так и не была со мной полностью искренней, в то время как я перед ней обнажал и истязал свою душу.

***

Две тысячи восемнадцатый год. Декабрь. Мне было двадцать, я старался начать жизнь заново. Клаудия вошла в мой мир стремительно, как лесной пожар. Она была яркой, энергичной, полной жизни. Именно такой я считал её в тот момент, когда впервые увидел в шумном кафе. После того вечера мы разговаривали часами, словно старые друзья, которые давно потеряли друг друга, а потом встретились снова. Казалось, всё идёт правильно. Через месяц мы уже жили вместе в её небольшой, но уютной квартире, а потом она переехала в дом, которой я для нас купил. Она делала всё, чтобы обустроить очаг, согреть меня — что тут скажешь, идеальная женщина, на такую жаловаться грех. Но, тем не менее, я знал: ни её тепло, ни её забота не могли растопить тот сухой лед внутри, который только разлетался на осколки, резал меня изнутри, но никак не растаивал. Клаудия смеялась от моих шуток, приносила утренний кофе в постель, говорила, что я делаю ее счастливой. Но каждое такое слово падало в пустоту. Каждую ночь я, как примерный, влюбленный по уши парень, засыпал рядом с ней, но это ничего не меняло. Я чувствовал себя чужим, и меня удивляло, что при всем том времени, которое мы проводим вместе, она все равно этого не замечала. Я ненавидел себя за то, что её руки, такие мягкие и заботливые, не могли пробудить во мне ничего. Её прикосновения казались ничем, я ведь все еще помнил, как совсем другие руки обжигали мою истерзанную душу. И Билли приходила ко мне этими ночами — сначала влажными осенними, а затем и прохладными зимними ночами. Иногда в виде воспоминаний — её нарочито звонкий, громких смех, её глаза, которые, казалось, были на пол лица, её голос — такое не забывается. А иногда — в видениях, которые мне сложно объяснить. Она была рядом, смотрела на меня, говорила что-то, но слова её тонули в тишине. Мне все также было двадцать, и жизнь шла мимо, как поезд, на который я все время опаздывал. В голове снова крутились одни и те же мысли о Билли. Если вы считаете меня бессовестным лжецом, то знайте, что это не так. Я правда пытался объяснить себе, что это безумие, правда пытался все изменить. Начать с чистого листа, у меня все для этого было, все! Кроме самого главного — реальной возможности. Она меня не отпускала. И не нужно мне говорить, как это странно — что нормальные люди не живут воспоминаниями о тринадцатилетней девочке, особенно если эта девочка — их сестра. Мысли упорно возвращались к ней, и я не мог с этим ничего поделать. Мой уставший мозг помнил, как она смотрела на меня. Её глаза были огромными, как у ребёнка, впервые увидевшего нечто чудесное. В её взгляде всегда было что-то большее, чем просто любопытство или привязанность. Или, быть может, мне это просто показалось. Даже спустя годы в разлуке я все так же был в ее власти.